Былые буквы выводя по новой…

Рымарук Игорь Николаевич

Ирванец Александр

Рымарук Игорь. « Былые буквы выводя по новой…»

 

 

Возможно, в поэзии ценнее не прямое высказывание, а подбор послевкусий, следов события. Это как вино, когда букет распадается на ароматы, живущие своей отдельной жизнью. Событие, толчок для творчества рассматривается здесь с разных, часто неожиданных ракурсов. Наложение нескольких взглядов, как наложение светокопий, позволяет увидеть происшедшее в неожиданной полноте и развитии.

Современники обозначают творчество Игоря Рымарука словом «филигранность». Добавим еще: слух, взвешенность, метафористичность и интеллектуальность плюс гибкость и теплота украинской речи.

Свой особый взгляд и позиция позволили Рымаруку по сути способствовать становлению новой украинской поэзии. По признанию Сергея Жадана, один только поэтический авторитет обеспечил Рымаруку «постоянное присутствие в силовом поле поэзии, более того, постоянное формирование и „ведение“ этого силового поля». Здесь стоит напомнить, что Игорь много работал редактором, переводил на украинский язык классическую и современную русскую поэзию.

Добавим также, что с 2001 года Рымарук возглавлял журнал независимой украинской мысли «Сучаснiсть» («Современность»). Иван Михайлович Дзюба говорил, что как русская литература вышла из гоголевской «Шинели», так современная украинская — из «Сучасности». Игорь Рымарук — автор семи стихотворных книг, лауреат Национальной премии имени Тараса Шевченко.

В настоящую подборку вошли переводы из книг «Дева Обида» (2002) и «Бермудский треугольник» (2007).

 

ДРУГУ

Омоешь душу вечером в Днепре, к девичьей песне тенью у стены прильнешь — и тянет петь о той поре… Двадцатый век. Последний день весны. Кто перескажет, на каком суде, кто выскажет — ему свидетель мрак — вот этот алый отсвет на воде, заломленные руки у коряг? Исчезнут голоса — так письмена исчезли — так стушует тень волна. И песня — «не светла и не грустна» — омоет ли другие имена? Они сойдут в безмолвие, боясь вот этих стен с проломами, где лишь видна следов причудливая вязь и наши спины гнутся, что камыш…

 

«Худую скатерть — праздника заплату…»

Худую скатерть — праздника заплату — задумчиво огню мы предадим, но раньше вспомним весело цитату, что даже дым нам сладок… даже дым. Сгорает ветошь. Грезы хочет тело — и тот, чья поступь все еще тверда, на поиски ушел. В рубахе белой есть женщина, чья речь — всегда вода. Так на немой и на бездымной суше проходит некто пасмурную глубь: и не прощенья ищет он, а душу, — застуженные ноги так идут! Как будто ждут его на свадьбе этой, чей отзвук поглотил три сотни сел, там — пенье, и подсвечники при этом не весь залили воском голый стол.

 

A la Villon

1

Так и живешь — ни дома, ни ключа. Не капают ни слезы, ни свеча. Смеркается, и на задворках тучи. Земля, как стул, из-под ноги бежит. На улице апрельский снег лежит, — Глотай его. Что кактус твой колючий, Белесый, с моложавой сединой, Выспрашивай паромщика и ной, Вымаливай, проси покоя, охай. В Днепре глубоком, где кромешен ил, Утопленник-старик слезу пустил, И Водяной, которому всё по…

2

На небе будут с бельмами века, Мимозы, наподобие песка, Осыпятся, как будто при раскопках… Но даром под землей гробы лежат: Ненайденный тобою тайный клад В последних не указан гороскопах. Все позабудь — планет бездумный лад, Виденья пирамид и анфилад, Как книгу пожелтевшую, эпоху… И вечный эпос, где на фоне плах Есть всадники на клячах и ослах, И рифмоплет, которому всё по…

3

Приют всегда найдется для двоих: Их носит Бог в кармане брюк своих, А что карман с дырою — позабудет. А может, так задумал — ибо вниз, К лесам, цветам летят под видом птиц Блаженных опечаленные люди. Так усмири же ветхий свой испуг, Встречай рассвет, щенка корми из рук И Смерти не буди любовным вздохом — С высот, куда глазам не прорасти, Взирает ибо (Господи прости) Предряхлый Бог, которому всё по…

 

CНЕГА

равен шелкам снег на погосте он должникам кутает кости гаснет не в миг вещая зорька слово горит светом и только сходят снега встанут как поросль не на врага но и не порознь алеет март в медленной скорби слово-бастард тряпкою в горле снежный посев слетает тихо кто насовсем выбелил лихо заревом рок грозно сияет слово-зверек полем петляет

 

«Былые буквы выводя по новой…»

Былые буквы выводя по новой, прочитывая жизнь свою назад, — ты, будто в палиндроме бестолковом, в нелепости отыскиваешь лад. То вещий сон, то снег, то росчерк дивный, то строфы — утру тесен их размер… Картинки вешаешь, бормочешь непрерывно про музыку одну, про пенье сфер. Мелодий, букв и красок поселенья, полки тщеславия, чья плоть была легка! На ваши башни ветер провиденья, как самолеты, выдвинул века.

 

«Оком ли, словом ли, пеньем…»

О ком ли, словом ли, пеньем сглазил тебя ворожей? Злою неправедной тенью год омрачился. Уже трижды свеча отгорала — и не развеяла тьмы. Трижды слеза набегала — ты отмахнулся дверьми. Так пропадай же без сна и не приходи никогда!.. Ты оглянулся: босая        свечка                спешит                          сквозь снега . Острые плечи ласкаешь… И пропадает зимой свечка живая, другая — отзвук волшбы земляной.

 

«Стена веков. Стихов лоза гибка…»

Стена веков. Стихов лоза гибка. Ищи, ищи!.. — найдешь одну подкову. Да высмотришь нечаянное слово в звезду — как будто в дырку от сучка. Ищи! — и остановится рука, впотьмах нашарив острие полыни: уколешь душу, но расколешь имя, оцепенеешь — легкий, как река… Такую участь ты найти готов во тьме стихов, во тьмущей тьме венков? Стена веков — в Иванов день оконце. Река времен — крутой круговорот, мгновенною полынью свяжет рот, как тем, другим, что встали раньше солнца.

 

Игорь Рымарук — вечная загадка таланта

Его уже нет с нами почти четыре года. И, как это часто бывает, его уход только подчеркнул, оттенил важность личности в контексте украинской поэзии периода перелома столетий.

Он появился в украинской поэзии где-то в начале 1980-х, по крайней мере для автора этих строк. Выглядел как настоящий поэт — длинные волосы, худощавая фигура, очки. Два-три года разницы (в его пользу) только подчеркивали в глазах младших по возрасту его значимость. Первая книга Рымарука называлась «Высокая вода» — она увидела свет в относительно свободные годы, когда сотрудники издательств уже не так пристально искали двойное и тройное значение в самых простых фразах и предложениях. Тогда и пришли к читателю первые «восьмидесятники» — Василь Герасимьюк, Иван Малкович, Светлана Короненко. Игорь был среди них — среди первых.

Но Рымарук не только блестящий версификатор и глубокий философ. Игорь сделал нечто большее: он практически создал наше поколение. Прежде всего, это именно он, а не кто-то другой, составил, отредактировал и подготовил к публикации знаменитую антологию с названием «Восьмидесятники» — сорок имен, составлявших в то время еще не окрепший костяк новой, уже не советской украинской поэзии. Книга вышла в Канаде, в далеком Эдмонтоне. Издал ее KIUS — Канадский институт украиноведческих студий. Позже были и серьезные статьи об этом издании, и банальные обиды тех, «кого не взяли», — но Игорь действительно сделал, совершил это: сформировал поколение. Далеко не каждый поэт может записать себе в актив такое достижение. Игорь Рымарук имел на это право и как поэт, как талантливый редактор, — а такой талант встречается гораздо реже писательского.

Благодаря мягкому и ровному сангвиническому характеру Игорь не имел и не мог иметь врагов, недоброжелателей. Люди любили или по крайней мере уважали его. Он никогда не обидел, не унизил другого поэта при обсуждении чужого творчества. Хотя вкус имел тончайший и фальшь чувствовал за версту. И сказать об этом — редкостное свойство! — умел тихо и убедительно, ни на йоту не оскорбляя автора. В то же время чувство юмора у Рымарука было ярким и сильным.

Он не был публичным поэтом, хотя свои (да и чужие) стихи читал красиво — негромко и проникновенно. Но что еще важнее — он умел слушать, когда читали другие. На него ориентировались, его реакция была важной и ожидаемой. Не печатный отзыв, а сказанное в глаза, по горячим следам замечание почти всегда поражало глубиной видения и ясностью восприятия.

В жизни он дружил с Василем Герасимьюком. Ни в какие литературные объединения и группы (кроме очень недолго просуществовавших «Псов святого Юра») Игорь Рымарук не входил принципиально. А с Герасимьюком их объдинял возраст (всего лишь около двух лет разницы) и общие взгляды на литературу. Мы, поэты помладше, уже в конце 1980-х относились к Игорю и Василю как к мэтрам. Слово каждого из них имело огромный вес в нашей внутренней «тусовке». Это должно быть знакомо каждому, кто грешил сочинительством, — когда мнение старшего товарища равно вердикту высшего суда и либо повергает в уныние, либо возносит все естество молодого поэта к небесам.

Игоря Рымарука нет с нами, но он остался надолго — если не навсегда — неотъемлемой частью пейзажа украинской поэзии. И его незримое присутствие будет ощущаться еще очень долго. Как минимум — несколько поколений.

Александр Ирванец