Мирцея открыла глаза и посмотрела на едва посветлевший квадрат окна. Рассвет не торопился наступать. Теперь, когда сын отстранил её от управления государством, время стало тянуться невыносимо медленно. Она почти перестала спать. Даже если с вечера и удавалось заснуть, среди ночи она внезапно просыпалась, открывала глаза и до самого утра ворочалась в кровати, пытаясь отогнать тяжёлые вязкие мысли.

Эти мысли и днём вертелись в её голове, повторяясь с завидным однообразием, и иногда ей казалось, что она просто сходит с ума. Как несчастная Элида… Боги, две сумасшедший бабы в одном дворце! Не многовато ли… Хотя, если хорошенько поискать, сумасшедших здесь намного больше.

Вот взять её сына… Старшего, конечно. Любимчика… Внезапно свалившаяся на голову власть, о которой несколько лет назад он даже и помыслить не мог, настолько его потрясла, что Патарий стал совершать странные поступки. Захотел единолично принимать все решения… и бесцеремонно выставил её из Зала Совета! Её, которая столько сделала, чтобы её мальчик стал Повелителем! Слезинка, покинув глаз, скатилась к виску. За ней другая, третья. Мирцея кончиками пальцев стёрла слёзы. Всё, хватит рыдать, как побитая баба! Она – мать Повелителя, и, хочет он того или нет, своё слово она ещё скажет!

Женщина села в постели и, нашарив рукой шёлковый халат, натянула его на тонкую рубашку. Пол холодил босые ноги, но это было даже приятно – ночи становились жаркими. Она вышла на балкон. Предрассветный ветерок коснулся лица, скользнул по шее и запутался в её густых волосах. Мирцея прикрыла глаза и глубоко вдохнула пропитанный ароматом ночных цветов воздух.

«Боги, Боги! Какое всё-таки счастье, что я выжила… и смотрю сейчас на рождение нового дня… А ведь могла бы гнить в темноте… под боком у драгоценного муженька… – она вздрогнула, представив ледяной холод нижних залов пирамиды. – Ну, уж нет! Лучше пусть так, в немилости у любимого сына, брошенная неблагодарным любовником, но живая! И я не собираюсь навечно похоронить себя в этом проклятом дворце!»

После завтрака она отправилась в покои Патария. Но её не впустили, сославшись на занятость Повелителя, и ожидание аудиенции затянулось. Стоявшие на часах Золотые Мечи хранили невозмутимое спокойствие, но в глазах крайнего, стройного зеленоглазого юноши с пробивающейся бородкой она прочла плохо скрываемое презрение.

– Как твоё имя, юноша?

Лантар вздрогнул от обращённого к нему вопроса. Помолчав несколько мгновений, он произнёс:

– Лекус Загран, госпожа.

– Загран… Загран… Из Сентории, кажется… Дальняя родня тамошнего лангракса. – Мирцея окинула юношу внимательным взглядом, под которым его самоуверенность начала тут же испаряться.

– Да… госпожа. Я кузен… по матери… госпожи Элиды…

– Понятно… И как там поживает твоя… сумасшедшая сестрица?

Юноша сначала побледнел, потом кровь бросилась ему в лицо, и он, всеми силами сдерживая рвущийся наружу гнев, выдавил:

– Хорошо.

Мирцея ухмыльнулась и, недобро глянув на стража, наставительно заметила:

– В разговоре с матерью Повелителя не повредит всегда добавлять «госпожа», если не желаешь заиметь кучу неприятностей. Хотя что с вас, слабоумных, взять… – И, легко стукнув в дверь, решительно шагнула в покои сына мимо оторопевших стражей.

Патарий развалился в кресле у небольшого столика и потягивал вино из золотого кубка. Взглянув на мать, он отвернулся. Мирцея прошла к столу и уселась в кресло напротив, внимательно разглядывая лицо сына. Все эти дни Патарий почти не покидал своей комнаты, проводя время в компании с кувшинами красного гахарского и сладкого густого антубийского. Он зарос густой щетиной и, судя по сальным волосам, не мылся со дня злополучного обеда.

Женщина поморщилась:

– Доброе утро, сынок! Лантары мне сказали, что ты очень занят. – Патарий бросил на неё яростный взгляд и уже собрался открыть рот, но Мирцея невозмутимо продолжила: – Врут ведь, паршивцы! И кому осмелились врать – матери Повелителя! И ведь посмели держать меня у твоей двери!

– Что вам угодно? Я не посылал за вами. И совершенно не желаю вас видеть!

Мирцея встала со своего кресла и, обойдя его, опёрлась о спинку:

– Это понятно. Но только дело не во мне, мой милый… Ты получил первый урок власти – Повелителя делает его окружение! И вместо того, чтобы хорошенько его усвоить, ты, как сопливый мальчишка, обиделся на всё и вся и забился в эту дыру, заливая свою обиду вином!

Лицо молодого человека пошло красными пятнами.

– Я не собираюсь выслушивать ваши нравоучения! Я – Повелитель Нумерии и обойдусь без чьих бы то ни было советов!

– Ты забыл добавить «пока»! Пока… ещё Повелитель Нумерии! Я думала, ты умнее, Патарий. Но теперь я вижу, как была неправа…

Тот исподлобья посмотрел на мать и выдавил сквозь зубы:

– Интересно, в чём?

– В том, что в постоянной борьбе за трон для Рубелия не уделяла должного внимания тебе. Не приложила всех усилий, чтобы научить тебя править. Это искусство, мой милый, и тот, кто не овладеет им в полной мере, в один прекрасный день проснётся в нижней камере Саркела… Или не проснётся вовсе, если упустит из виду второе правило власти.

Патарий потёр лоб и презрительно скривился:

– Я как-то не расположен сегодня разгадывать загадки…

– Вижу… хотя никакой загадки здесь нет. Повелитель, желающий не только вскочить на трон, но и усидеть на нём, обязан день и ночь быть настороже. Он должен знать, чем дышит, что ест и с кем спит каждый мало-мальски значимый человек в его государстве. И конечно же о чём болтают, а главное, о чём думают приближённые к нему люди. Только так он сможет остаться Повелителем.

Патарий молчал. Мирцея не прерывала этого тягостного раздумья, внимательно следя за выражением его лица. Наконец он шевельнулся и посмотрел на мать:

– Что-то случилось?

Мирцея обошла кресло и вновь уселась в него, расправив складки на пышной юбке:

– Слава Богам, пока ничего. Но… если ты продолжишь сидеть здесь, опустившийся, как портовый пьянчужка, будь уверен, случится. И весьма скоро! Сейчас тяжёлые времена, и стране нужен сильный мужчина, а не истеричный подросток, хлопающий дверью на каждое сказанное ему поперёк слово!

Патарий снова потянулся к кубку, но вдруг отдёрнул руку, резко встал и подошёл к окну. Постояв минуту, он обернулся:

– Грасарий, наверно, злорадствует? Он ещё не всех министров скупил на корню?

– Не знаю. После смерти ребёнка он как-то потух, и его сейчас заботит одно – уберечь Динария любой ценой. А значит, может на время затаиться. И ты должен всегда держать в поле зрения этих двоих, чтобы они не смогли создать тебе новых проблем. И не дуйся на Тостина. Он, конечно, сволочь ещё та, но уж лучше иметь его в друзьях… Галигана сильно к себе не приближай, но и не отталкивай – этот бабник всё время должен чувствовать, что ещё чуть-чуть, и он точно станет твоим другом. Правда, я не уверена, что на него можно будет положиться.

Патарий с удивлением смотрел на мать:

– Такое ощущение, что вы даёте мне последние наставления. У вас всё в порядке… со здоровьем?

Мирцея ошарашенно взглянула на сына и вдруг рассмеялась:

– Боги милостивые! Надо же, я и не подумала, что со стороны это может так выглядеть! Ну… я не могу сказать, что всё совсем прекрасно, но относительно твоего отца – просто замечательно!

– Тогда к чему эти поучения? – Патарий натянуто улыбнулся.

– Дело в том, что я собралась уехать. В Гахар. И зашла предупредить тебя об этом.

– В Гахар? Сейчас? – Патарий удивлялся всё больше. – В такое неспокойное время…

– Там сейчас всё совершенно спокойно. А родные стены помогут мне быстрее прийти в себя после болезни. – Мирцея ненадолго замолчала, решая про себя, стоит ли говорить следующие слова. – К тому же ты ведь сам не очень хочешь, чтобы я путалась у тебя под ногами.

Патарий с интересом разглядывал рисунок на ткани, которой были обтянуты стены его покоев. Мирцея с замиранием сердца ждала, что сейчас ответит ей сын. Стоит ему только попросить, только намекнуть, чтобы она осталась…

– Пожалуй, так будет лучше всего. Когда ты планируешь отправиться?

Сердце сжалось в холодный комок, но она заставила себя улыбнуться:

– Через пару дней. Да, я хочу взять с собой Рустия. Пусть подышит гахарским воздухом и немного развеется. Он тут совсем от рук отбился, пора хоть как-то заняться его воспитанием.

Патарий кивнул. Уже в дверях Мирцея обернулась:

– Надеюсь увидеться с тобой за ужином, мой мальчик.

Влетев в свою комнату, она бросила испуганно взглянувшей на неё прислужнице:

– Быстро найди и приведи Рустия!

Мальчишку отыскали только через час и в совершенно неожиданном месте – в читальне. С ногами забравшись на диван, он увлечённо читал какую-то толстую книжку. Увидев запыхавшуюся прислужницу матери, Рустий скорчил недовольную рожу и, захлопнув книгу, вразвалочку отправился за ней.

Мирцея ласково улыбнулась при виде сына, обняла его и прижала к груди вихрастую голову. Рустий напрягся, пытаясь отстраниться, но мать уселась на диван и усадила его рядом:

– Я хочу поговорить с тобой об одном деле… – Мирцея не закончила фразы, страшно удивившись реакции мальчика на её слова. Рустий вздрогнул, побледнел и уставился в одну точку остановившимся взглядом. – Что-то случилось, дорогой? Тебя кто-то посмел обидеть?

Говоря это, она взяла его судорожно сжатую руку в свои ладони, и чуть не задохнулась. В её сознании вдруг начали вспыхивать яркие картины, с бешеной скоростью проносившиеся перед её внутренним взором. То, что она увидела, заставило её содрогнуться. Её маленький сын, её последыш, которого она любила, как никого другого в этом мире, оказался хладнокровным убийцей…

Она дикими глазами смотрела на Рустия, в ужасе сжавшегося на диване. Резко отбросив его руку, Мирцея несколько раз глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.

– Значит, это ты… – Мальчик молчал. – Я тебя спрашиваю! Ты?!

Рустий кивнул, ещё ниже свесив голову. Женщина потёрла виски, морщась от внезапно вспыхнувшей в голове боли.

– Через два дня мы с тобой уезжаем в Гахар. Изволь пойти и собраться!

Мальчик неуклюже сполз с дивана и пулей вылетел из комнаты.