Значение: Затаенная любовь

Crinum pedunculatum / Восточная Австралия

Очень крупное многолетнее растение, растущее на краю лесов, а также по линии прилива возле мангры. Цветы душистые, тонкие и белые, в форме звезд. Семена иногда прорастают, еще оставаясь на материнском растении. Сок используется для лечения ожогов от кубомедузы .

Остаток недели Элис провела, бродя за Цветами по ферме, пока они работали. За утренним чаем она с Бу разгадывала кроссворды в газете; Бу знала множество слов. Позднее она собирала мед из ульев с Робин, разрешившей ей накраситься своей красной помадой, которую она носила в кармане фартука, и показавшей, как есть мед из сот, только что вынутых из улья. Она следовала за Ольгой, Миф и Софи, пока они ходили туда-сюда между рядами и срезали новые цветы. Она помогала Танмайи делать розовую воду из свежих розовых лепестков, зачарованная ее историями о Сите, принцессе, которая отдала себя земле, после того как ее обвинили в колдовстве, и Драупади, принцессе, которая наслала проклятие на сотню мужчин, плохо с ней обошедшихся. Днем Элис слонялась среди верстаков в мастерской, делая ожерелья из лепестков, стеблей, листьев и лески, пока Франсин, Лорен, Кэролин и Эми выполняли заказы, завертывая букет за букетом в крафтовую бумагу и перевязывая их бечевкой. Она прогуливалась с Розеллой по парникам и помогала Флиндер поливать дикие кусты хлопка; бабочки-монархи спускались вниз, чтобы покормиться, и порхали над их головами.

Вечером пятницы Элис, Твиг и Кэнди присоединились к двенадцати женщинам на задней веранде. Они все развязали фартуки, сняли свои большие соломенные шляпы и расселись, обмахивая лица. Джун принесла контейнер «Эски» с ледяными бутылками имбирного пива и стала раздавать их, как янтарные сокровища. Цветы сидели, откинувшись назад и полуприкрыв глаза. Ряды цветов, парники, белые ульи и густые серебристо-зеленые кусты колыхались в сумерках, как во сне.

Пока Элис потягивала свой напиток, она бросала взгляды на лица. Большую часть времени Цветы были жизнерадостными и трудолюбивыми. Но сейчас, в ожидании сумерек, на веранде что-то изменилось. Все стали молчаливы. Когда солнце село, все истории, которые Цветы прожили, одарили любовью и оставили позади, столпились вокруг них. Женщины ссутулились. Некоторые из них плакали. Они принялись утешать друг друга. А Джун сидела в середине, со спокойным лицом и прямой спиной.

Элис поняла, что не слишком отличается от любой из Цветов – даже Джун. Всем иногда бывает нужно молчание. В этом-то и была магия Торнфилда: здесь был способ сказать то, что ты не в силах был произнести вслух. И Элис по-своему начала понимать силу языка цветов. С того дня, как она побывала у реки, каждый вечер после ужина она, поднявшись в свою комнату, находила новый цветок в своих нежно-голубых ботинках у изножья кровати.

* * *

Джун сидела на задней веранде, сдувая пар с чашки крепкого черного кофе, и смотрела, как встает солнце за цветочной фермой. Утро было схвачено легкой изморозью – первым признаком зимы. Джун достала фляжку из кармана и подлила из нее немного себе в чашку. Прижала краешек чашки к губам и стала отхлебывать маленькими глотками, чтобы не остывало.

Пока цветочные поля впитывали свет, Джун подумалось, что точно так же она могла наблюдать рассвет в любой другой день, когда Торнфилд был в цвету. Это мог быть день восемьдесят лет назад. Рут Стоун запросто могла выйти из-за угла, из мастерской, омываемая со спины бронзовым светом восхода, руки в карманах, а глаза еще не полны печали.

Джун покончила с кофе, взяла садовые перчатки и запихнула их в карман куртки. Она вышла в утро, которое набирало цвет, и двинулась через поля к теплицам, выстроенным ее матерью. Иногда ей так хотелось поговорить с мамой еще хотя бы раз, что, казалось, от слишком глубокого вдоха она может разлететься на кусочки. Мысль о том, что Элис так же страдает из-за Агнес, мучила Джун. Склонность истории повторяться была просто-напросто жестокой.

Воздух в теплицах загустел, насыщенный обещаниями новых начинаний. На мгновение Джун закрыла глаза. Они проводили здесь вместе долгие часы, собирая пригоршнями стремления человеческих сердец в виде ростков и семян, а мать тем временем рассказывала ей истории о Торнфилде. Будь внимательна, Джуни, – говорила Уоттл Стоун, – это дары Рут. Так мы выжили.

В детстве воображение Джун захватывали истории о ее бабушке. Порой она проводила у реки несколько часов кряду, поглаживая то место на стволе гигантского эвкалипта, где было вырезано имя Рут и рядом – имя Джейкоба Уайлда.

Когда Рут Стоун только появилась в городе, слухов о ней было в избытке. Кто-то говорил, что она родилась у женщины, плывшей в Австралию на последнем корабле с заключенными. Другие уверяли, что она была потомком ведьмы с Пендл-Хилл, которой удалось обмануть судьбу. По некоторым сведениям, из собственности у нее имелась лишь маленькая записная книжка, испещренная словами на странном наречии. Некоторые заявляли, что это книга заклинаний. Другие клялись, что видели ее содержимое. «Она полна цветов», – говорили они. Единственное, на чем все безоговорочно сходились, – было то, что Мадам Бомонт, хозяйка придорожного борделя в соседнем городе, обменяла Рут Стоун на последних молочных коров в Торнфилде – захудалой ферме на окраине города. Хозяин-затворник Уэйд Торнтон беспомощно смотрел, как его ферма превращалась в пыль во время самой сильной засухи в истории. Он тоже получил свою порцию слухов, с которыми был вынужден бороться. Уэйд Торнтон был известен тем, что пытался утопить своих демонов в вине; однако с тех пор, как появилась Рут Стоун, любимым способом изгнания нечистой силы для него стало ее тело.

У Рут не заняло много времени вычислить, когда сбежать из дома. После того, как Уэйд доел кашу, которую Рут кое-как удалось состряпать к ужину, она выскользнула за поленьями для растопки прежде, чем он осушил четвертый стакан, и побежала к реке, которую засуха превратила в жалкую струйку. Там Рут нашла место, где она могла спрятаться и подождать, пока Уэйд не напьется до беспамятства. Рут села у подножия гигантского эвкалипта и позволила себе разразиться слезами и песней. Книги и пение были тем, что поддерживало ее волю. Она пела об историях, которые рассказывала ей мать, – о цветах, которые могли то, что было неподвластно словам. Так случилось, что она пела под гигантским эвкалиптом как раз в ту ночь, когда безработный гуртовщик, в карманах у которого не было ничего, кроме семян, забрел к высохшему руслу реки, зачарованный, словно песня привела его туда. При виде Рут, поющей и плачущей в лунном свете, он, говорят, молча склонился перед ней и посадил семена у ее ног в земле меж корней эвкалипта. Из той ночи, орошенной слезами Рут, выросли целые заросли ванильных лилий и столь же буйный роман между Рут и Джейкобом.

Они встречались у реки каждый раз, когда Рут могла ускользнуть из дома. Он приносил ей семена цветов, а она ему – остатки еды, порой весьма скудные, которые ей удавалось утащить.

Скоро у Рут было достаточно семян, чтобы вспахать маленький тенистый уголок сухой земли возле дома, где стояло еле живое одинокое деревце золотой акации. Почва была такой сухой, что она потратила месяц, чтобы смягчить ее водой, которую она приносила с реки. В конце концов акация зацвела – это был зимний огонь ласкового желтого цвета. При виде него Рут упала на колени. Запах долетел до самого города. Вокруг дерева роились пчелы, напиваясь его нектара. Под акацией появились круги зеленых ростков. Каждый из них Рут зарисовывала в своей маленькой тетради. Когда они зацвели, такие непохожие на наперстянку и подснежники из песен ее матери, Рут записала, что они означали для нее, создав свою адаптацию викторианского языка цветов. Странные и прекрасные полевые цветы, способные цвести даже в самых суровых условиях, очаровали Рут; в особенности цветы насыщенного алого оттенка с сердцевиной цвета темной крови. Значение, – записала Рут в тетради, – имей мужество, не сдавайся.

В тисках ужасающей засухи умирали фермы, разорялись семьи фермеров, и из земли ничего не вырастало; когда уже казалось, что город будет выжжен с карты навсегда, Рут Стоун взялась за разведение полевых цветов.

Новость быстро разлетелась. Люди пришли, чтобы самим увидеть взрыв цвета среди пыли и коровьих костей. Вскоре они вернулись, принеся с собой черенки из своих умирающих садов. Рут посадила их, и под ее опекой они буйно разрослись. Уэйд Торнтон бросил пить. Он распахнул двери Торнфилда и позволил людям войти. Они принесли мотыги, кувшины с водой и драгоценные семена. Рут сказала им, куда идти и что сажать. Они выстроили парники. Они работали от восхода до заката, лелея новые всходы. Воздух отяжелел от зеленого запаха надежды. Когда Торнфилд расцвел, люди вместе с Рут пришли, чтобы собрать цветы, сделать букеты и через ночь поехать на самые большие цветочные рынки страны; к каждому пучку была привязана написанная от руки карточка, объясняющая значение каждого цветка в толковании Рут. Все было распродано еще до обеда. Обратно в Торнфилд прибыли новые заказы на еще большее количество полевых цветов, говорящих на языке сердца Рут. Жители городка обрели надежду.

Дни шли. Зимние растения были в цвету. Строились планы о новых поездках на цветочные рынки. Уэйд Торнтон стоял в тени своего дома совершенно трезвый и смотрел на улыбающееся, светящееся лицо Рут среди местных жителей, и тогда внутри он почувствовал какую-то горечь.

Однажды ночью, вскоре после первого успешного урожая, Уэйд выпил достаточно рома, чтобы Рут поверила, что он отключился, а затем подождал, пока не услышал ее затихающие в дорожной пыли шаги. Под холодным звездным небом он последовал за ней к реке по дорожке, которую давным-давно расчистил собственными руками. Там, спрятавшись в кустах, он стал ждать. Когда из устья реки поднялся мужчина и заключил Рут в объятия, взгляд Уэйда застил гнев. Всякий раз, как сам он взбирался на Рут, ему приходилось слюнявить пальцы, чтобы только войти в нее, она же отворачивалась – глаза пустые, тело безжизненное. Но в объятиях этого мужчины Рут оживала, она вся искрилась светом и серебром. В бледном зимнем сиянии луны Рут взяла руку мужчины и прижала к своему животу. Она улыбнулась. Глаза ее заблестели. С ревом Уэйд Торнтон ринулся из кустов и ударил Джейкоба Уайлда камнем, так что тот потерял сознание. Он схватил Рут и привязал ее к дереву, чтобы она смотрела, как он голыми руками топил в реке ее любовника.

Джун содрогнулась, растирая руки во влажном воздухе теплицы. Тяжесть наследия Торнфилда навалилась на нее с такой же силой, как когда она была подростком: тогда она тоже чувствовала себя раздавленной, узнав, что случилось с ее бабушкой. Будь внимательна, Джуни, – говорила мама, когда учила ее премудростям о цветах. – Это дары Рут. Так мы выжили.

«Что бы сейчас сказала мама?» – размышляла Джун, собираясь порыхлить землю, чтобы новые саженцы смогли прорасти. Уоттл Стоун сказала бы дочери: Джуни, Торнфилд принадлежит Элис по праву рождения. И об этом она должна узнать от тебя.

* * *

– Элис, по коням! – Голос Джун взлетел по спирали лестницы.

Элис сидела на своей кровати, одетая в жесткую и чопорную школьную форму. Гарри лизнул ее коленку. Элис вздохнула. Она стащила портфель с кровати и поплелась вниз.

– Ну же, не будь такой, – фыркнула Джун, которая шла через кухню, держа в руках коробочку с ланчем для Элис. – Ты отлично проведешь время. Заведешь новых друзей.

На улице Джун открыла фермерский грузовик. Гарри запрыгнул внутрь. Элис стояла на веранде. Ее ноги не слушались. Джун протянула ей руку.

– Гарри будет с тобой, – она предложила жестом присоединиться к нему.

Элис тяжелым шагом спустилась вниз по парадной лестнице, демонстрируя свой настрой. Джун помогла ей забраться в грузовик. Гарри гавкнул. Элис глубоко вздохнула. Джун захлопнула дверь, ее браслеты звякнули.

– Поехали, – сказала она, обегая трусцой грузовик, чтобы залезть внутрь.

Когда она отъехала от дома, позади них послышались громкие крики и гиканье. Элис обернулась посмотреть через заднее окно. Цветы бежали за ними следом с криками и свистом, кидая катушки с лентами и взрывая хлопушки с конфетти.

– Будет здорово, Элис!

– Вперед, Элис!

– Отличного первого дня в школе, Элис!

Элис высунулась из грузовика и махала им как сумасшедшая. Джун надавила на гудок, оставляя их позади. Элис увидела, как она вытерла глаза.

Когда они добрались до дороги, ведущей в город, Джун вжала педаль в пол. Элис повисла на ошейнике Гарри, вцепившись в него с такой силой, что пальцам стало больно.

* * *

Городская начальная школа представляла собой скопление маленьких, обшитых сайдингом домиков под кронами эвкалиптов. Листья и плоды эвкалипта хрустели под ногами Джун и Элис, испуская лимонный аромат. Гарри тянул во все стороны, не поднимая носа, и постоянно дергал поводок. Перед главным зданием Джун присела на корточки, чтобы поправить воротник Элис. Ее дыхание пахло ментолом. Элис смогла рассмотреть ее лицо, оно было так близко. У Джун глаза были совсем как у отца. Джун встала и распрямила плечи.

– А теперь пойдем. Ты сможешь.

Войдя в приемную, Элис не могла угадать, с кем из работников Джун договаривалась.

* * *

Элис сидела с Джун и Гарри и ждала. В приемной сказали, что новый учитель скоро подойдет и встретит ее, когда будет время ланча. Джун жевала мятную жвачку, как корова. Ее нога не переставая покачивалась. Элис держала в руках голову Гарри, похлопывая его по гладким бокам. Джун посмотрела на часы.

Прозвенел звонок.

– Теперь в любую минуту, Элис, – пробормотала Джун.

Гарри потянулся к ней и успокаивающе лизнул ее руку. Джун потрепала его за уши. Он выгнул спину, потягиваясь, и громко выпустил газы. Джун кашлянула, но сохранила непроницаемое выражение лица. Щеки Элис вспыхнули. Администратор в приемной откашлялась. Когда запах добрался до них, Джун услышала смешки. Ее глаза увлажнились, она снова кашлянула, как будто могла скрыть запах за звуком, встала и принялась поспешно и неуклюже возиться с щеколдами на окнах. Пока Элис пыталась помочь ей, Гарри сидел рядом, шумно дыша и улыбаясь.

– Я очень извиняюсь, – просипела Джун администратору, – очень извиняюсь.

Женщина кивнула, прижимая к носу носовой платок. Они открыли окна и с облегчением опустились на место. Элис уставилась на детей всех возрастов, поваливших из классных комнат. Она отвернулась и откинулась на спинку стула. Представила, как Гарри портит воздух перед всем классом. Через мгновение она наклонилась к Гарри и крепко обняла его, после чего передала поводок Джун. Джун посмотрела на него и потом на Элис, взгляд ее стал мягче.

– Ты справишься сама, Элис, – сказала она с улыбкой.

Дверь открылась. Вошел молодой мужчина с полоской белого мела на рукаве.

– Элис Харт?

Он подошел ближе, его нос слегка поморщился. Он пару раз шмыгнул носом, затем бросил взгляд на Гарри. Джун поднялась, чтобы поприветствовать его. Элис вжалась в кресло. Один из носков мужчины сползал. Его ноги были покрыты тонкими светлыми волосками, а не темными и жесткими, как у отца.

– Что ж, Элис, – он улыбнулся, – я мистер Чандлер. Твой новый учитель.

Он вытер руку о шорты и протянул ее Элис. Она вопросительно глянула на Джун. Та кивнула. Вытянутая рука мистера Чандлера повисла в воздухе. Джун пробормотала ему что-то. Он уронил руку. Через мгновение он почесал подбородок точно так же, как, по наблюдениям Элис, иногда делала Твиг, когда погружалась в глубокие раздумья.

– Скажи, Элис, ты, случаем, не любишь книги? Мне нужен помощник в библиотеке, и, по-моему, ты появилась как раз вовремя.

В следующий миг Элис протянула ему руку.

* * *

Часы до звонка, который должен был раздаться ровно в три, тянулись медленно, как холодная патока.

– До встречи завтра, – сказал мистер Чандлер, когда сверстники Элис повалили на улицу.

Элис медлила, собирая вещи в портфель.

– Как все прошло, Элис? Довольна своим первым днем?

Элис кивнула, не поднимая головы. Никаких друзей она не завела. Потому что она не говорила. Потому что все вели себя так, словно от нее пахло так же плохо, как от Гарри. Надо было все-таки оставить его при ней. Тогда бы у нее был хоть один друг.

– Тебя заберут? – спросил мистер Чандлер.

– Я как раз за ней. – Крошка Кэнди стояла в дверях, жуя розовую жвачку, такая же удивительная и неуместная здесь, как весенний цветок зимой.

Гарри сидел рядом, виляя хвостом. Элис просияла, увидев их, и шмыгнула носом.

По пути на стоянку, пока Кэнди расспрашивала Элис о ее дне, а Гарри восторженно лизал ее лицо, они прошли мимо группы девочек, которых Элис узнала – они были из ее класса.

– Вон она. Отсталая! – выкрикнула одна из них.

– Прошу прощения, что это было? – спросила Кэнди.

Элис хотела домой, в свою комнату, где она могла читать книги и наблюдать за Цветами. Пока она возилась с молнией своего школьного портфеля, она услышала, как кто-то всхлипывает. Она остановилась и прислушалась. Снова уловила этот звук. Она отошла от Кэнди и Гарри. За одним из школьных коттеджей она увидела мальчика с реки, он лежал среди разбросанных кусков дьявольского шипа. На щеке у него был синяк, губа рассечена. Ноги были покрыты тонкими кровоточащими царапинами.

– Элис, – позвала Кэнди, встревожившись. – Огги! – воскликнула она, подойдя к Элис. – Огги, что случилось?

– Я в порядке, – сказал он, пока они помогали ему сесть.

Он посмотрел Элис в глаза:

– Ты не единственная, кого достают из-за того, что он другой.

– Психи любят друг друга. – Из кустов раздался смешок.

Кэнди полезла на голос, тряхнув ветки и заставив одноклассников Элис разбежаться в разные стороны. Элис было все равно: кем бы ни был Огги, она бы вовсе не возражала, если бы все считали ее такой же.

Он поморщился, когда Элис помогла ему встать на ноги. Она подняла его школьный рюкзак и перекинула его через одно плечо, а второе подставила Огги, чтобы он мог облокотиться. Поддерживать его было легче, чем маму, когда та испытывала боль, он был одного с Элис роста.

Они вместе доковыляли до ворот. Кэнди открыла дверь грузовика, бросила в салон их школьные портфели, привязала Гарри за поводок на заднем сиденье и помогла Элис усадить Огги на переднее сиденье.

– Поехали домой, приятель. Приложи календулу к ссадинам и синякам и скоро будешь как новенький. Чего не могу сказать о тех, кто это с тобой сделал. Помоги им Боже, когда Боряна узнает.

– Вот поэтому мы ей и не скажем, – взмолился Огги.

Кэнди покачала головой, давая задний ход. Они ехали в молчании, Гарри тем временем расхаживал по сиденью, иногда высовывая голову в окно на ветер. Когда они ехали по Главной улице, Элис упивалась пастельными цветами витрин магазинов. В своем воображении она снова выходила из сахарного тростника, рассматривала магазины одежды, кафе с желтыми цветами на столе и библиотеку на противоположной стороне дороги, где была библиотекарша с доброй улыбкой, давшая ей книгу о шелки. Салли. Элис попыталась яснее представить ее, но видение растаяло.

Сразу за чертой города Кэнди свернула на проселочную дорогу.

– Какие же красивые эти старые великаны! – воскликнула Кэнди, перегибаясь через руль, чтобы взглянуть наверх через лобовое стекло.

Элис любовалась белыми и серебристыми стволами эвкалиптов, вспоминая истории матери о краях, где снега так много, что деревья, и земля, и небо сливаются.

– Мы на месте. – Кэнди остановилась на небольшом пятачке у реки.

Элис посмотрела на струящийся поток. Вот, значит, как он нашел ее: река привела Огги прямо к ней.

Огги выбрался из грузовика и пошел, прихрамывая, к маленькому деревянному домику с широкой и низкой верандой, красными хлопчатобумажными шторами и распахнутой входной дверью.

– Огги, – позвал голос из дома.

Темноволосая женщина с красной помадой появилась на пороге:

– В чем дело?

– У Огги возникли проблемы в школе, – сказала Кэнди, выбравшись из грузовика.

Боряна обрушила на него поток слов на непонятном языке. Она суетилась над наливающимися фиолетовым синяками Огги и его тонкими порезами. Он поднял руки, сдаваясь, и отвечал на том же журчащем наречии. Гарри лаял с заднего сиденья грузовика, пока Кэнди не отвязала его. Он соскользнул с сиденья и побежал к Боряне, облаивая ее руки, бурно жестикулировавшие.

– Прости, прости, Гарри. – Боряна потрепала Гарри по голове, чтобы успокоить его. – Все нормально. Огън большой мальчик и, ясное дело, может сам о себе позаботиться, он не собирается рассказывать, кто это сделал.

Боряна скрестила руки на груди.

– Мы поедем, Бори, и предоставим вам самим разобраться с этим, – сказала Кэнди, кивнув. – Пойдем, Гарри.

– Как? Нет! Вы должны зайти к нам. По-быстрому, на чашечку чая. Джун будет не против.

– Еще как будет, – возразила Кэнди. – Кое для кого это был первый день в школе, – Кэнди обняла Элис одной рукой, – и Джун будет сгорать от нетерпения, пока не узнает, как прошло. Бори, это Элис. Внучка Джун. Наш самый новенький Цветочек.

Элис застенчиво улыбнулась, а сама не могла оторвать глаз от Огги.

– Вот оно что, очень рада нашему знакомству. – Слова Боряны звучали так, словно были покрыты чем-то густым и жирным.

Она взяла руку Элис в свою и энергично тряхнула ее.

– Вы с моим Огги друзья?

– Мы вместе ходим в школу. – Огги шагнул вперед.

Боряна кивнула:

– Очень хорошо, – и бросила взгляд на Кэнди. – Вы точно не хотите остаться на чай? Кажется, нам о многом надо поболтать.

Боряна приподняла бровь. Элис умоляюще посмотрела на Кэнди.

– Ну ладно, ладно. По-быстрому, – сдалась та.

Кэнди и Боряна зашли под ручку в дом, склонив головы друг к другу и перешептываясь. Огги и Элис остались смущенно стоять.

– Я покажу тебе все тут, – Огги указал на реку.

Элис кивнула. Она сцепила пальцы за спиной. Гарри, шедший позади, лизнул ее запястье.

За домом были маленький ухоженный розовый сад и курятник, в котором жили три толстые курицы. Элис села под деревцем мелалеуки, а Огги открыл курятник, чтобы дать курам побродить. Гарри сначала шел за ними, принюхиваясь, но потом потерял интерес и свернулся на траве.

– Это Пэт, моя любимица. – Огги указал на пушистую черную курицу, содрогнувшись, когда слишком сильно вытянул руку в синяках.

Элис зажмурилась, но все равно у нее перед глазами возник образ нагого тела матери, всего в синяках, когда она выходила из моря.

– Ты в порядке, Элис?

Она пожала плечами. Огги пошел в сад матери и стал собирать опавшие лепестки и листья. Когда охапка больше не умещалась в руках, он принес ее к Элис и разбросал на земле вокруг нее. Он сновал туда-сюда между розовым садом и Элис, пока не выложил полный круг. Тогда он запрыгнул внутрь и сел.

– Когда папа умер, я сделал так, чтобы почувствовать себя лучше. – Огги обхватил руками колени. – Я сказал себе, что все внутри этого круга защищено от печали. Я делал этот круг таким большим или маленьким, как мне хотелось. Однажды, когда мама никак не могла перестать плакать, я сделал кольцо вокруг всего дома. Правда, на это у меня ушли все лепестки, какие были у нее в саду, и она отреагировала не так, как я ожидал.

Желтые бабочки порхали над розами. Глядя на их крылышки, на эти крошечные лимонные огоньки, Элис вспомнила, как летом они кружили над морем, грелись на ветвях казуарины, а ночью стучали в окно ее спальни.

– В шахте, где работал отец, произошел обвал. Какое-то время мама сидела на веранде каждый день и ждала, что он вернется домой. Всегда с розой в руках.

Совсем как королева, которая ждала возвращения возлюбленного так долго, что превратилась в орхидею. Элис обхватила себя руками, растирая предплечья, чтобы унять дрожь.

– Ты замерзла? – спросил он.

Она покачала головой. Они оба сидели и смотрели на реку.

– Поэтому я собираю цветы и ночью оставляю их в твоих ботинках, – сказал тихо Огги.

Элис спрятала лицо в волосах.

– Я знаю, каково это – быть грустным и одиноким. – Огги повертел лепесток розы в руках. – Предполагалось, что мы пробудем здесь лишь некоторое время, пока папа не скопит достаточно денег, чтобы переехать. Но он умер, и нам пришлось остаться. У мамы нет документов, чтобы предпринять что-либо другое.

Элис наклонила голову набок.

– Мы не австралийцы. Я имею в виду, мама родилась не здесь. Так что официально нам нельзя здесь находиться. Если мы попытаемся уехать из города или куда-то переехать, мама говорит, нас могут арестовать и разлучить; ее могут отослать домой и никогда больше не разрешат въехать в страну. А мама этого не хочет, потому что это папина страна – была папина страна. Вот почему мы сами по себе и мама нигде подолгу не работает, а мне нельзя заводить друзей в школе. К тому же никто и не хочет со мной дружить. Они называют маму ведьмой. Так же, как и всех женщин в Торнфилде.

Глаза Элис расширились.

– Нет-нет, не волнуйся, – заверил он. – Это неправда.

Она облегченно выдохнула.

Огги поднял камень с земли.

– Мама мечтает когда-нибудь вернуться в Болгарию, и именно это я и собираюсь сделать, когда вырасту, – заработать достаточно денег, чтобы отвезти ее домой, в Долину роз.

Элис поднесла лепесток к носу. Аромат напомнил ей ее сны об огне.

– Там я и родился, говорит мама. В Долине роз, в Болгарии. Это даже не место. Мама говорит, что это, скорее, ощущение. В общем, я точно не знаю, что это значит. Знаю только, что там похоронены короли, а розы вырастают такими душистыми, потому что в земле вместе с их костями захоронено много золота.

Элис приподняла бровь.

– Ну ладно, последнее, про золото и кости, я выдумал. Но разве это было бы не здорово? Если бы останки королей и сокровища были захоронены в земле этих волшебных розовых долин?

Они услышали приближение шагов.

– Пора ехать, горошинка, – позвала Кэнди.

Элис и Огги вышли из круга розовых лепестков и пошли за Кэнди к дому, где их ждала Боряна.

– Вот, Элис. Небольшой приветственный подарок, – Боряна протянула ей стеклянный горшочек, накрытый кусочком ткани и перевязанный лентой.

Внутри блестел джем розового цвета.

– Он сделан из роз, – сказала она, – и творит с тостом чудеса.

– Пока, Элис! – прокричал Огги. – Увидимся завтра в школе.

Завтра. Элис помахала ему в ответ, когда Кэнди направила машину к Главной улице. Она увидит его завтра.

Когда они ехали к дому, она прикоснулась кончиками пальцев к своим горящим щекам. Ей представилось, что из ее лица выпрыгивают солнечные зайчики.