Значение: Рана, которую нужно залечить
Acacia baileyana/Новый Южный Уэльс
Изящное дерево с листьями, напоминающими по форме папоротниковые, и яркими золотисто-желтыми шарообразными шапками цветов. Легко приживается; выносливый многолетник, не требующий большого ухода. Обильно цветет зимой. Цветы обладают сильным сладким запахом. Производит много пыльцы; его часто используют для кормления пчел в производстве меда .
Джун, шаркая, прошла по коридору и включила несколько ламп. Дедушкины часы пробили два часа пополуночи. Когда взойдет солнце, она отправится в большую поездку по цветочным рынкам города. Но до этого еще было несколько часов. Всего один глоток.
Теперь целыми неделями ночи мучительно тянулись, пустые и беспокойные. Кровать Джун придавливало слишком много призраков, сидящих у нее в изножье с цветущими ветками акации в руках. Зима всегда была самым тяжелым временем. Заказы на цветы падали. Старые истории начинали ворочаться под землей, где до того покоились с миром. А этой зимой еще и Элис вернулась домой.
Хотя она все еще не говорила, но улыбаться стала чаще. Что-то в школе пробудило ее, встряхнуло от глубокого паралича горя. Уже несколько недель она не мочилась в постель. Не было новых панических атак. Твиг стала сдержаннее в своей страсти давать советы. У Элис всегда была на коленях открытая книга с засушенным цветком между страницами. Она или была на кухне и в садике пряных трав с Кэнди, помогая ей стряпать новое блюдо, или шлепала где-то поблизости в своих голубых ботиночках, слоняясь за Твиг по мастерской, как тень.
Но как бы Джун ни старалась приглядывать за ней, Элис, несмотря на то что температура воздуха снижалась изо дня в день, все равно умудрялась ускользнуть и иногда возвращалась домой с мокрыми волосами. Джун знала: она нашла реку. И, вероятно, эвкалипт у реки. И все равно Джун не могла заставить себя рассказать Элис истории Торнфилда о женщинах, от которых она происходила. Произнеси она имя Рут, и рассказ мог принять только одно направление: к Уоттл, потом Джун, затем прямо к Клему, Агнес и тому выбору, который сделала Джун.
Она стояла у кухонного стола с откупоренной бутылкой виски и наливала себе еще один стакан. Она устала. Устала нести тяжесть прошлого, вспоминать которое было слишком болезненно. Она устала от цветов, говоривших то, что люди не могли произнести. От разбитого сердца, одиночества и призраков. От непонимания. Когда доходило до рассказа о семье Элис, Джун не могла справиться со страхом, что ей придется нести еще больший груз вины за секреты, которые росли среди цветов Торнфилда. Должен был быть другой способ помочь ребенку выздороветь, кроме как обрушить на нее правду о ее семье, о которой, вопреки тому утру, когда Элис, кажется, узнала лицо бабушки, она не имела представления, в чем Джун была вполне уверена. Ничто не указывало на то, что Элис знала, почему отец увез ее мать из Торнфилда. Элис не знала, что Джун могла передумать, уступить Клему и, возможно, спасти Агнес. Но она позволила сыну уйти, и он забрал мать Элис с собой. Потому что Джун не смирилась с его агрессией. Потому что Агнес любила его больше, чем саму себя.
Она взяла виски с собой в гостиную и пила прямо из горлышка. В тот первый день Элис в Торнфилде, когда она свернулась на руках у Джун и уткнулась лицом ей в шею, Джун почувствовала, как все ее тело наполнилось любовью, о которой она прежде не позволяла себе вспоминать. Она не могла рисковать этим. Она не могла допустить, чтобы Элис думала о ней плохо. День за днем истории оставались нерассказанными. Она продолжала тянуть время. Когда Элис пойдет в школу, я расскажу ей. Когда Элис улыбнется, я расскажу ей. Когда Элис спросит, я расскажу ей. Осторожнее, Джун, – предостерегала ее Твиг, – прошлое имеет занятную способность пускать побеги. Если будешь обращаться с ними неправильно, эти истории выкинут новые семена.
Джун вжалась в спинку кушетки, бутылка виски покачивалась в ее руке, а прошлое сгущалось вокруг нее. Истории Торнфилда никогда не оставляли в покое ее мысли.
Из-за убийства Джейкоба Уайлда Рут повредилась в рассудке. Она произвела на свет его дитя в одиночестве, у реки, и назвала их ребенка в честь акации, которая первая зацвела во время засухи. Это все, что осталось от сада Рут, и все, что она могла передать дочери – имя, которое придало бы ей смелости, чтобы выжить и вырасти в доме Уэйда Торнтона в обстановке творимого им насилия. Я была решительно настроена не позволить ему сделать с моим разумом то, что он сделал с маминым. Ее глаза были пустыми, как сброшенная кожа цикады на земле, где раньше росли ее цветы, Джуни, – говорила Уоттл.
Горожане с легкостью закрыли глаза на то, что происходило в Торнфилде, после того как Рут перестала продавать цветы и позволила своему саду засохнуть и умереть. Когда они встречали Уэйда в городе, никто не решался выяснять, верны ли слухи о его жестокости, и никто не замечал Уоттл – девочку, которую, как поговаривали, птицы и те воспитывают больше, чем родная мать. Но это не относилось к Лукасу Харту, который впервые ее увидел еще мальчиком, когда он брел вдоль реки. По тому, как ее кожа отливала зеленью под водой, по листьям и цветам в ее черных волосах он заключил, что перед ним была не иначе как русалка. Хотя он никогда не видел ее ни в школе, ни в магазинах, ни в церкви, она необратимо захватила его воображение. Когда бы он ни пошел к реке, он надеялся увидеть, как она плавает. Его всегда поражало, что ее мускулистые ноги и руки рассекали воду так, словно она сражалась в битве не на жизнь, а на смерть. Со временем оба они выросли. Она стала молодой женщиной, которая вела образ жизни затворницы и редко появлялась в городе, а он уехал, чтобы получить медицинское образование. Но ни городская жизнь, ни учеба не могли отвлечь его: мысли о Уоттл бурлили в его венах, как лихорадка. Он вернулся домой, стал местным врачом общей практики, а по вечерам прогуливался у реки. До него доходили слухи о Уэйде Торнтоне. Однако никто не пытался вмешаться: семейные дела оставались сугубо личной проблемой между мужем и женой. Только вот, всегда хотел добавить Лукас, Рут Стоун никогда не давала согласия быть женой Уэйда Торнтона, а Уэйд Торнтон не был отцом Уоттл Стоун. Каждый вечер, гуляя вдоль реки, Лукас обещал себе подняться по ступеням парадного входа в Торнфилде, постучать в дверь и представиться. Каждый вечер он неминуемо оказывался у границ Торнфилда, где и поворачивал назад. До той ночи, когда он услышал женский крик, за которым последовал единственный выстрел. А потом тишина.
Лукас пробежал от реки по тропе и оказался в засохшем саду Торнфилда, где Уоттл Стоун с ружьем в руках склонилась над телом Уэйда Торнтона, залитым такой темной кровью, что казалось, это чернила.
– Вы ранены? – прокричал Лукас. – Это ваша кровь, Уоттл? Вы ранены?
Уоттл выпрямилась, жесткая и пугающе бледная, ее глаза были темными, как кровь, разлившаяся у ее ног.
– Уоттл! – воскликнул Лукас.
Она медленно покачала головой.
– Не я, – прошептала она, и ружье затряслось в ее руках.
Они посмотрели друг другу в глаза, скрепив этим молчаливый обет.
Новость о смерти Уэйда Торнтона за одну ночь разнеслась по городу, как пожар, разжигая сплетни. Некоторые говорили, что Рут околдовала его и заставила совершить самоубийство. Другие считали, что его убила дочь Рут. Женщин фамилии Стоун и их язык цветов нарекли предвестниками бед; с тех пор как Рут потерпела поражение в попытке развить цветочные поля, на город обрушилось проклятие, забравшее их доходы и надежды. Рыбаки на реке сразу стали вторить, утверждая, что видели ночью, как Рут разговаривала с кем-то на мелководье. Когда они рассказали о косяках муррейской трески, это вызвало новый всплеск негодования. Ривер Кинг не мог быть на пути трески, ходящей севернее; это Рут накликала плохое предзнаменование. О том, что Рут Стоун и ее цветочная ферма когда-то спасли город от засухи, было забыто.
Толки не прекращались до тех пор, пока доктор Лукас Харт не засвидетельствовал публично: он видел, как Уэйд Торнтон шатался со своим ружьем совершенно пьяный и палил, чтобы прочистить дуло, и в конечном итоге застрелился. В полицейском протоколе записали «смерть по неосторожности», и горожане переключились на другие темы. Уоттл Стоун вышла замуж за Лукаса Харта, пронеся по церковному проходу букет акации. Они жили вместе в Торнфилде, Рут жила с ними.
– А потом появилась ты, Джуни, – каждый раз говорила ее мать в этой части истории и смотрела прямо на Джун, глаза ее увлажнялись. – И люди снова стали к нам добры; ты разрушила проклятие Торнфилда.
Сидя рядом с плетеной колыбелькой Джун, Уоттл сдула пыль с записной книжки Рут. Пока Лукас был у себя в клинике, она методично собирала книги из городской библиотеки, читала их вслух, подписывала названия к зарисовкам Рут и составляла списки семян, которые ей нужно было заказать в городе, а Джун тем временем лепетала что-то себе под нос. Уоттл больше дюжины сезонов потратила на то, чтобы возродить ферму матери. Люди начали одобрительно кивать, когда на городских рынках стали появляться букеты. Возвращение счастья, – говорили букеты телопеи, каждый цветок в которых был размером с человеческое сердце. Преданность, – говорила борония – гроздь душистых чашевидных цветков. Корзины быстро пустели. Торнфилдские цветы снова пользовались спросом.
Хотя Уоттл удалось вернуть к жизни любимый сад матери, она не могла изгнать безумие из сознания Рут. Уоттл обожала мать так же, как обожала своего ребенка, и всеми силами пыталась сделать ее счастливой, но Рут все равно каждую ночь ускользала из дома. Уоттл лежала без сна, прислушиваясь к скрипу половиц, пока одним лунным вечером, с Джун в перевязке на груди, не решилась проследовать за матерью к реке. Она смотрела, как Рут опускала цветы на воду, постоянно бормоча что-то.
– Мама. – Уоттл шагнула на песчаный берег в серебристом свете звезд.
Глаза ее матери были светлы и наполнены сиянием.
– С кем ты говоришь, мама?
– С твоим отцом, родная, – просто ответила Рут, – Речным королем.
Пузырьки поднялись на поверхность реки, когда что-то утащило цветок под воду, но что это было, Уоттл не видела. Она повернулась и убежала, назад к мужу и теплой постели.
Рут умерла во сне, когда Джун было только три годика. Уоттл нашла ее утром, волосы Рут были мокрыми от речной воды, в них запутались листья эвкалипта и ванильные лилии.
Она завещала все Уоттл. От своей дочери Рут требовала лишь одного: убедиться, что Торнфилд никогда не попадет в руки человека недостойного. И этот завет хранился из поколения в поколение. И он же стал причиной гнева Клема Харта, так никогда и не простившего мать.
Будь внимательна, Джуни, – звенел в ее сознании голос матери, – это дары Рут. Благодаря им мы выжили.
Джун глубоко вздохнула, увидев в небе первый всполох дня. Пошатываясь, она поднялась с кушетки и заковыляла в спальню, на донышке бутылки плескались остатки виски.
* * *
В первый день зимних каникул Элис стояла у окна и глядела на белую как мел дорожку, бежавшую через кусты к реке. Они с Огги должны были встретиться там на следующий день, как только проснутся, чтобы отметить ее десятый день рождения. Огги был лучшим другом Элис за всю ее жизнь. Она рассудила, что такое заявление вполне справедливо, потому что Тоби был собакой, Кэнди была намного старше ее, Гарри тоже был собакой, а книга не была человеком.
Она оторвалась от окна и вернулась к домашней работе, разложенной на полу. Гарри завилял хвостом, когда она села рядом. На каникулы им дали задание: написать обзор на любимую книгу и объяснить, почему она была любимой. Хотя остальные дети стенали, Элис заерзала от радости, когда мистер Чандлер раздал бумаги с заданием. Она сразу знала, какую книгу выберет: истории о шелки, которые Салли для нее подобрала, книгу, которую Джун прислала ей в больницу еще до того, как они встретились.
Элис подошла к книжным полкам и стала водить пальцем по переплетам, пока не нашла книгу о шелки. Когда она доставала ее с полки, за ней на пол упала другая книга. Элис подняла ее: матерчатая обложка с позолоченной надписью и выцветшей иллюстрацией на обложке. Это была история о девочке с ее именем, упавшей в волшебную страну.
Элис раскрыла книгу. Когда она прочла посвящение, то вся похолодела.
– Эй, горошинка, я принесла тебе какао. – Кэнди появилась в дверях с дымящейся кружкой. – Элис, что такое?
Она поставила чашку.
– Дай-ка я взгляну. – Кэнди вынула книгу из рук Элис.
Элис наблюдала, как Кэнди читает посвящение.
– О, – выдохнула она.
Гнев заставил Элис действовать. Она вытолкала Кэнди из комнаты, захлопнув за ней дверь. Гарри с лаем подскочил к Элис. Она распахнула дверь и вышвырнула его тоже.
Она не выходила весь оставшийся день. Кэнди принесла ей жаркое на ужин, но она к нему не притронулась. Предприняв безуспешную попытку поговорить с ней через закрытую дверь, Твиг сдалась и ушла на заднюю веранду курить и пускать колечки.
Солнце уже зашло, когда на подъездной дороге запрыгали фары грузовика Джун. Элис сидела на кровати, сжимая в руках книгу. Внизу открылась дверь. Ключи Джун звякнули о стеклянное блюдо на столе в прихожей. Усталые шаги проследовали по коридору в кухню. Кран на кухне с присвистом открылся, а потом закрылся. Звякнули браслеты. Пузырчатое журчание чайника на плите, затем свист и вздох воды, струящейся в чашку с чайным пакетиком. Постукивание ложечки о край чашки из китайского фарфора. Миг тишины, прежде чем утомленные шаги Джун раздались в коридоре, направляясь к лестнице.
– Джун.
– Подожди, Твиг.
– Джун, я…
– Твиг, подожди.
Ее шаги на лестнице. Вверх, вверх. Стук в дверь комнаты Элис.
– Эй, Элис. – Джун открыла дверь.
Вместе с ней с лаем влетел Гарри. Элис не подняла глаз. Вместо этого она с силой ударила ногами о каркас кровати.
– Как прошел день? – Джун вошла в комнату Элис, одна рука в кармане, в другой – чашка чая.
Она перешагнула через разложенное на полу домашнее задание и подошла к книжным полкам. Элис смотрела на ботинки Джун. Когда Джун обернулась, чтобы взглянуть на Элис, она встала как вкопанная.
Элис держала в руках книгу, раскрытую на странице с посвящением, где имя ее матери было написано снова и снова, и каждая буква «а» была превращена в сердечко.
Агнес Харт. Миссис А. Харт. Мистер и Миссис К. & А. Харт. Миссис Харт. Миссис Агнес Харт.
А внизу текст, написанный рукой ее отца.
Дорогая Агнес,С любовью, Клем Харт
я нашел эту книгу в городе и подумал о тебе. Я знаю, что это единственная вещь, которая была у тебя при себе, когда ты появилась в Торнфилде, и надеюсь, ты не откажешься принять второй ее экземпляр – от меня.
Я не читал эту историю до того, как купил тебе. Но теперь прочел, и она напомнила мне тебя. Когда я с тобой, мне кажется, я падаю, но ощущения от этого чудесные. Я словно в лабиринте, из которого я не хочу выбираться. Ты – самое волшебное и загадочное, что когда-либо случалось со мной, Агнес. Ты прекраснее любого цветка, растущего в Торнфилде. Наверное, поэтому мама так тебя любит. Мне кажется, ты для нее как дочь, которой у нее никогда не было.
Я только еще хотел поблагодарить тебя за то, что рассказала мне все эти истории о море. Я никогда не видел океана, но, когда ты смотришь на меня, мне кажется, я вижу то, что ты описывала – дикое и прекрасное. Может быть, однажды мы отправимся к нему. Может быть, однажды мы вместе будем купаться в море.
Джун с усилием потерла лоб. Гарри громко дышал, его хвост беспокойно ходил туда-сюда.
– Элис, – начала она.
Элис смотрела перед собой невидящим взглядом, как когда она была в больнице и видела огненных змей, обвивающих ее тело, превращающих ее в нечто, чего она не узнавала. Она встала с кровати. Закинула руку назад. И изо всех сил швырнула книгу в Джун. Углом книга задела ее лицо и упала на пол, корешок хрустнул, приземлившись.
Джун едва попыталась уклониться. На ее скуле расцвел гневный синяк. Элис вперила взгляд в бабушку. Почему Джун не реагировала? Почему не разозлилась? Почему не дала сдачи? Зрение Элис помутилось. Она потянула себя за волосы, силясь закричать. Когда ее мама была в Торнфилде? Почему никто не сказал, что ее мама была здесь? Почему никто не сказал, что здесь ее родители познакомились? Чего еще она не знала? Почему они скрывали это от нее? Почему ее родители уехали отсюда? Голова Элис раскалывалась.
Джун приблизилась, но Элис стала лягаться. Гарри ворчал, топчась рядом. Элис не обращала на него внимания. От этого он ее защитить не мог.
– О, Элис, прости. Я знаю, как тебе больно. Я знаю. Прости.
Чем больше Джун пыталась утешить ее, тем сильнее Элис злилась. Она отбивалась руками и ногами и царапала руки Джун. Она сражалась что было сил, противясь сильному телу Джун, своей жизни в Торнфилде, удаленности от океана. Она сражалась против травли в школе и против издевок над ней и Огги. Она брыкалась и кричала, выражая свой протест тому, что людям приходится умирать. Она билась против того, что нуждалась в помощи Гарри, что ощущала привкус печали в стряпне Кэнди и слышала слезы в смехе Твиг.
Единственное, чего хотела Элис, – это вырваться и убежать вниз по реке, прыгнуть в воду и уплыть далеко-далеко, назад к берегу океана. Домой к маме. К теплому дыханию Тоби на ее щеке. К ее столу. Туда, где ей было место.
Выбившись из сил, она расплакалась. Как бы она хотела никогда не приезжать в Торнфилд, где все было не тем, чем казалось. Как бы она хотела никогда не входить в сарай отца.