Значение: Поглощенный любовью

Thelymitra crinita/Западная Австралия

Многолетняя орхидея, цветущая весной. Цветы насыщенного светло-синего цвета имеют изысканную форму звезды. Выжигание травы не является обязательным условием ее цветения, однако растущие рядом с ней травы могут ее заглушать, так что плановое сжигание более высоких растений может оказаться полезным .

В год, когда Элис должно было исполниться восемнадцать, Твиг видела то, чего никто больше не замечал. Ночь за ночью она сидела в тени и смотрела, как задняя дверь открывается и Элис, с распущенными длинными волосами, струящимися по спине, крадется по веранде, вниз по ступенькам и дальше через цветущие в лунном свете поля. Еще долго после того, как посеребренный силуэт Элис скрывался в кустах, Твиг сидела и курила. Она понимала, что Джун желала видеть Элис другой – независимой, но там, на тропинке к реке, правда со всей ясностью открывалась любому, кто был готов ее увидеть: Элис слепо, безумно и полностью предалась первой любви.

В ночь, когда Элис исполнилось восемнадцать, после роскошного жаркого и испеченного Кэнди слоеного пирога с ванильными лилиями на десерт, все отправились спать, отяжелевшие от ящика шампанского «Моет», которое Джун специально заказала по этому случаю. Твиг сидела на веранде, сворачивая папиросу, наслаждаясь тишиной зимних звезд. Происходили какие-то перемены. Они ощущались в воздухе, как смена времен года. Элис была беспокойна. Так же, как и Твиг, из-за всей той лжи, которую ей приходилось озвучивать Элис, когда та спрашивала о своей семье. Хотя она и боролась с враньем Джун, она вместе с тем продолжала быть соучастником: она хранила секреты от Элис почти так же долго, как Джун.

Твиг заполнила форму и отправила ее обратно в государственный департамент по вопросам усыновления, но никаких последствий этот шаг не возымел, и тогда Твиг снова взялась за справочник и нашла другой номер телефона. Первому частному сыщику, ответившему на ее звонок, она дала имя женщины, которую Агнес упомянула в завещании, и название города, в котором Элис выросла. Вскоре после того, как Элис пошла в школу, от сыщика по электронной почте пришел отчет. Твиг пришлось прошагать весь путь до реки, пока она смогла достаточно успокоиться, чтобы прочесть его. Маленький братик Элис был жив и здоров, о нем заботилась женщина, которая по распоряжению Агнес должна была стать опекуншей ее детей, если бы Джун не была готова или не имела возможности вырастить их. Элис и ее брат были разлучены; интересно, произошло ли то же с Ниной и Джонни? Вопреки всеобщей убежденности Твиг знала, что даже Торнфилд не может спасти женщину от ее прошлого. Ей хорошо жилось здесь, она вырастила Кэнди и сделала все, что могла, для Клема. Она заботилась об Агнес и остальных Цветах, руководила хозяйственными и торговыми делами фермы. Но правда была в том, что ни новые возможности, сколько бы их ни было, ни даже Торнфилд не могли изменить прошлого, как бы сильно этого ни хотела Джун. Отношения Твиг с Джун никогда уже не были прежними после того, как Джун вернулась домой только с Элис в грузовике. Я исполнитель завещания, Твиг, – сипела она пьяно год за годом, столько раз, что Твиг уже не могла сосчитать. – Я сделала тяжелый выбор, который в интересах всех. Твиг спрятала отчет сыщика и тайную копию завещания Агнес в теплице. Она девять лет ждала подходящего момента, чтобы передать их Элис. А тем временем они продолжали лежать там, спрятанные среди рассады пустынного горошка.

Когда входная дверь открылась, Твиг юркнула в тень, наблюдая, как Элис крадется в поля, оставляя за собой легкий шлейф запаха шампанского. За ужином Элис пила бокал за бокалом. Она что-то затевала – Твиг чуяла это так же остро, как перемены погоды. Она терпеливо отсчитала минуту, чтобы быть уверенной, что Элис не услышит ее шаги, а потом поспешила следом за ней по тропинке к реке.

Огги ждал на берегу возле маленького костерка, горевшего у подножия большого речного эвкалипта. За ужином он был непривычно тих. Твиг села на корточки за группкой железнодревесных эвкалиптов. Элис бросилась к нему, словно они не виделись годами, их кожа отливала бронзой в свете костра. Они нежно поцеловались. Глядя на то, как изменилось лицо Огги при виде Элис, Твиг потупила глаза. Однажды она была так же влюблена. Она помнила, что чувствуешь, когда ты так чист, так прозрачен под взглядом другого человека.

Они расцепились, и Элис села, прижавшись к нему, укутанная в его объятия.

– Расскажи мне еще раз план.

Он поцеловал ее в макушку.

– Встречаемся завтра в полночь на этом месте. Каждый приносит по одному чемодану. И все. Будем путешествовать налегке. – Он поцеловал ее в висок, в щеку, в шею. – Сядем на первый автобус до городского аэропорта, там заберем наши билеты. А потом будем лететь так долго, что тебе начнет казаться, что мы никогда не приземлимся, но мы приземлимся – в Софии. Где мы поедем в дом моих бабушки и дедушки, будем пить ракию, есть шопский салат, спать, пока не восстановимся после долгого полета, а потом мы проснемся и сядем на фуникулер, который поднимет нас на гору Витоша, чтобы мы остановились посреди каменной реки и сверху взглянули на мир. По утрам мы будем пасти коз. Колокольчики на их шеях звучат прекраснее, чем рождественские песни. По выходным будем брать грузовик моего дедушки и ездить через границу в Грецию, где мы будем купаться в море и есть оливки и жареный сыр.

– Огги, – сонно прошептала Элис, поворачиваясь к нему, – у тебя с собой карманный ножик?

Они вырезали свои имена на стволе эвкалипта, а потом упали в объятия друг друга, целуясь с неистовством подростков. Ребенок, который приехал в Торнфилд таким тихим, таким опустошенным ужасами, теперь был полон жизни, как никогда на памяти Твиг.

Твиг бесшумно поднялась, размяла затекшие ноги, а потом пробралась обратно на тропу и повернула к дому. В теплице она выкопала пластиковый контейнер с пожелтевшими бумагами, содержавшими правду о жизни Элис, а потом пошла домой ждать ее возвращения.

Твиг сидела на кушетке. Раздумывала, не поставить ли кофе. Она прикрыла глаза всего на минутку.

Сожаление об этом моменте Твиг суждено будет пронести до конца своих дней: она погрузилась в такой глубокий сон, что не слышала, как скрипнули половицы, когда Элис вернулась.

* * *

Следующим утром Элис не было дома – она развозила посылки, – когда Джун спустилась вниз. Твиг была на кухне, собиралась по традиции выпить чего-нибудь горячего с утра. Она повернулась, чтобы предложить чашечку Джун, и замерла. Джун стояла в дверях с раскрытым дневником Элис в руке.

– Джун? – Твиг оглядела дневник, страницы которого были испещрены петлями и завитками почерка Элис.

Джун медленно вышла через заднюю дверь. Некоторое время она сидела на веранде, уставившись на цветочные поля. Твиг поставила рядом с ней чашку чая. Над головой скрежетали какаду. Джун молчала.

Остаток утра Твиг занималась Цветами, стараясь не подпускать их к Джун. Даже Гарри старался держаться в стороне. То и дело Твиг посматривала на Джун, сидевшую на задней веранде. Привнесло это мир в душу Джун или нет, но она изменилась навсегда после появления маленькой Элис. Теперь Элис выросла, она жаждала независимости и любви, а Джун отлично знала, что на свете нет ничего более грозного, чем женщина, которая знает, чего хочет.

Когда день уже был в разгаре, Джун наконец встала. Твиг колебалась, ожидая, что Джун пойдет в мастерскую или запрыгнет в свой грузовик. Вместо этого она вошла в дом, зашла в свой кабинет и закрыла за собой дверь. Твиг пошла следом и приложила ухо к двери. Она слышала голос Джун, но не могла разобрать слов. После долгой паузы Твиг постучала. Один раз, потом еще раз – сильнее. Она подергала ручку, и дверь отворилась. Когда она вошла, Джун повесила трубку. Взглянув на лицо Джун, Твиг остановилась на полпути.

– Что ты сделала? – выпалила Твиг.

Не выходя из-за стола, Джун отвернулась и смотрела в окно на то, как грузовик Элис медленно въезжал на подъездную дорожку. Они обе видели, как Элис и Огги вылезают из грузовика и идут в сторону мастерской, смеясь и болтая.

– Сделала то, что должна была сделать, – ответила Джун.

По ее щеке скатилась слеза.

Уже много лет Твиг не видела, чтобы Джун плакала. То, что в комнате не пахло виски, еще сильнее ее встревожило.

Джун с досадой вытерла щеки и встала.

– То, что должна была сделать, – повторила она, – ясно, Твиг?

Она встала у стола, словно стараясь что-то скрыть.

– Что происходит? – спросила Твиг, делая шаг вперед.

Джун в волнении попыталась сгрести стопку писем, лежавших на столе, в ящик, но вместо этого случайно рассыпала их по полу. Она выругалась себе под нос. Твиг опустилась на колени и принялась собирать бумаги – письмо за письмом, фотографию за фотографией – на всех был один и тот же мальчик.

– Как ты могла скрыть это от нее? – прошептала она.

– Потому что я знаю, что для нее лучше, – огрызнулась Джун. – Я ее бабушка.

Твиг встала и смерила Джун пристальным взглядом, письма тряслись в ее руках. Без единого слова она швырнула их в Джун и вышла, хлопнув за собой дверью. На улице было ветрено. Твиг облокотилась на перила веранды, делая глубокие вдохи и пытаясь успокоиться. Элис и Огги дурачились возле мастерской, поддразнивая друг друга.

Гладя на них, Твиг обхватила себя руками, защищаясь от ветра. Она чувствовала это костями: задул северо-западный.

* * *

Элис плавно открыла дверь своей спальни и замерла на верху лестницы, прислушиваясь. В доме не было ни звука, только мерно тикали дедушкины часы и из спальни Джун доносился приглушенный храп. Тело Элис вдруг отяжелело. Она вспомнила ночь после своего приезда, когда она не говорила и едва могла поднять голову под грузом скорби. Джун вытерла ей лицо горячим полотенцем. Я никуда не уйду, – сказала она. И это была правда. Она всегда была здесь. В конце учебного дня, склонившись над цветами в саду, во главе стола за ужином, в мастерской, приглядывая за тем, как Элис подготавливает букеты. Элис подумала о руках Джун в твердых мозолях, о том, как они держатся за руль, машут у ворот, треплют Гарри за уши, крепко держат Элис. Слишком крепко.

Бросив последний взгляд вокруг, Элис подняла чемодан и стала неслышно спускаться по ступенькам, так тихо, словно она состояла из той же призрачной дымки, что и память Торнфилда, из которой ей так хотелось выпутаться.

Элис прокралась на цыпочках по коридору. Ошейник Гарри звякнул в гостиной, когда он повернулся в своей постельке. Она опустилась на корточки и поцеловала его в макушку. Даже во сне он хранил ее секреты.

Когда она открывала входную дверь, ее руки дрожали. Она глубоко вдохнула душистый ночной воздух. Ступив с веранды на землю, она сразу побежала.

Кустарники царапали ей лодыжки, пока она пробиралась в темноте среди зарослей. Из глаз лились слезы, но она не останавливалась. Ночь была холодной, сухой и полной пения цикад. Лунный свет погружал мир в молочное сияние. Впереди сверкало ее будущее, как уголек, который ей предстояло раздуть.

Элис добралась до реки. Поставила свой чемодан, вытерла лоб. В лунном свете она стала рассматривать вырезанные на эвкалипте имена женщин ее семьи, которые сидели на этом же месте и сплавляли по реке свои мечты. Она провела пальцем по собственному имени и имени Огги, почувствовала запах свежесрезанного дерева на кончиках пальцев, вспомнила, как ребенком она впервые пришла к реке и думала, что может добраться по ней до дома. Вместо этого река привела к ней Огги. Теперь он стал ее домом. Ее историей.

Она удобно устроилась на гладком сером камне у подножия эвкалипта и стала ждать, когда послышатся шаги Огги. Она достала из-за пазухи свой медальон. «Я тут», – прошептала она, глядя на лицо матери. Она обмоталась шарфом и прислонилась спиной к стволу эвкалипта.

Элис запрокинула голову, глядя на падающие звезды.

Она ждала.

* * *

Ее разбудил пронзительный крик розовых какаду. Шея болела, кожа была влажной. Поморщившись, она потянулась, дрожа. Вспениваясь, река бежала в холодном утреннем свете.

С ее губ сорвалось его имя. Элис встала и начала обшаривать серые скалы и деревья на берегу. Ни записки между камнями, ни письма, привязанного к нижним веткам дерева. Может быть, он ждал ее на цветочной ферме. Гогот донесся с веток деревьев – это кукабарры начали свои утренние хоровые напевы. Элис бросила чемодан и побежала, прорываясь через высокую траву и деревья, стараясь убежать от страха, который точил дыру в ее животе.

Когда она добежала до Торнфилда, Цветы в своих фартуках уже разбрелись по полям, ухаживая за растениями. Элис начала всхлипывать. Она поднялась по лестнице с заднего входа и прошла на кухню. Джун стояла у стола и пила кофе.

– Доброе утро, дорогая. Хочешь что-нибудь? Тост? Чашечку чего-нибудь горячего?

– Он здесь? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Кто? – спокойно спросила Джун.

– Ты знаешь кто, – сказала она раздраженно.

– Огги? – Джун, нахмурившись, поставила чашку. – Элис… – Она обошла стол и обняла ее. – Элис, в чем дело?

– Где он? – выкрикнула она.

– Дома, полагаю, готовится к работе, что следовало бы сделать и тебе, – сказала Джун, окинув взглядом Элис в ее мятом платье. – В чем дело?

Элис вырвалась, сдернула с крючка на стене ключи и побежала к грузовику.

Паника стискивала ее тело, пока она неслась на грузовике по городу. Она резко съехала на подъездную дорогу к дому Огги, грузовик мотало туда-сюда на неровной колее, пока он не затормозил у дома.

На крыльце стояли два кресла возле стола, на котором высилась ваза со свежей розой – словно в любой момент дверь могла распахнуться и на пороге появилась бы Боряна и предложила чай.

Элис подбежала к парадной двери, ожидая, что она будет заперта. Она легко открылась. Внутри все было как обычно. Никаких признаков несчастья. Ни следов хаоса, нежданной беды или чего-либо еще, что могло помешать ему встретиться с ней у реки. Она прошлась по дому. Он выглядел жилым и гостеприимным, но что-то было не так. Слишком аккуратно. Или, может, она просто не хотела принять самое очевидное объяснение и правду, которую в глубине души уже знала? Он отвез Боряну домой в Болгарию; он передумал и уехал без Элис. Ветер гулял по дому с приглушенным свистом.

Розовый сад на заднем дворе выглядел роскошно. Элис подумала о розовых долинах, выросших из золота и останков королей, о море лепестков огненного цвета. Она стала отрывать розовые цветки от стеблей, крошить их и бросать лепестки себе под ноги.

Он уехал без нее.

Элис стояла среди разбросанных лепестков, когда подъехала Джун. Она не заметила, как ее колени подвернулись. Когда она очнулась, то обнаружила себя распростертой на земле, в объятиях Джун. Она чувствовала запах кожи Джун, свежевспаханной земли, виски и мятных конфеток.

– Ты упала в обморок, Элис. Но уже все в порядке, я держу тебя, – успокаивала ее Джун.

– Он уехал без меня. – Она начала всхлипывать.

Джун крепче прижала ее к себе и стала покачивать.

Так они просидели вдвоем долго, пока плач Элис не утих и не перешел в икоту.

– Поехали домой. – Джун нежно стиснула руки Элис.

Элис кивнула.

Они помогли друг другу подняться на ноги, отряхнулись и пошли вокруг дома, каждая к своему грузовику. Элис медленно поехала обратно в Торнфилд. Джун ехала следом.

* * *

Когда они были дома, Элис сразу убежала наверх в свою комнату. Джун не стала ей мешать: девочка, должно быть, вымоталась. Джун отогнала от себя мысль о том, что Элис всю ночь прождала Огги. Что сделано, то сделано, зато теперь ее внучка в безопасности. Все к лучшему. Все к лучшему, – повторила она себе настойчивее. Она открыла входную дверь, не потрудившись притворить ее за собой. Элис здесь. Ей больно, но она достаточно молода, чтобы преодолеть такую боль. Она в безопасности. Она достаточно близко, чтобы Джун могла позаботиться о ее безопасности.

Джун подошла к холодильнику и налила себе стакан холодной содовой. Она достала лимон из морозилки, порезала его дольками и кинула две себе в стакан. Потом она быстро дошла до кабинета, достала виски, открутила крышечку и долила себе виски. Перемешав все пальцем, она подошла к раковине и выпила стакан залпом.

Скоро Торнфилд будет препоручен заботам Элис. Это будет следующий шаг. Девушка с разбитым сердцем так же уязвима, как деревянный дом без противопожарного расстояния в сезон лесных пожаров: любая искра может поглотить ее. Джун видела, как это произошло с другой сиротой – Агнес, поглощенной Клемом. Теперь здесь была Элис, в которой соединились они оба. Порой один взгляд на Элис, такой похожей на Клема, заставлял Джун прикладываться к фляжке еще до завтрака. А иногда ее нежная и прихотливая красота создавала иллюзию, что Агнес снова приехала в Торнфилд.

Джун не могла этого перенести. Она не повторит свою ошибку, не потеряет снова свою семью. Она сделала все необходимое, чтобы этого избежать. Что теперь было нужно Элис, так это отвлечься и почувствовать себя независимой. Нужно было ощущение самодостаточности, цель и свобода. Именно это Джун и собиралась ей предоставить.

Элис колола и скоблила ствол красного речного эвкалипта, пока от усилия не начало болеть запястье. Она возвращалась к реке каждую ночь целую неделю. Чем больше проходило дней, когда она не получала ответов и не видела Огги, который мог бы эти ответы ей дать, тем сильнее Элис ощущала, что фамильное проклятие реки, со всеми ее тайными историями, пало и на нее. Проклятие, начавшееся с первого имени в списке на стволе дерева – Рут Стоун.

За годы Элис едва ли узнала о Рут что-то, кроме того, что ей в девять лет рассказала Кэнди: Рут Стоун принесла в Торнфилд язык цветов и вырастила его на этой земле вместе с дикими цветами Австралии, семена которых ей дал ее злосчастный любовник. Сколько бы раз Элис ни просила Твиг и Кэнди рассказать о Рут, они говорили ей спросить об этом Джун, но, когда Элис обращалась к Джун, ее ответы всегда были туманными. Рут Стоун – та, благодаря кому Торнфилд выжил, – всегда отвечала она. Или говорила что-нибудь не менее загадочное: Благодаря Рут эта земля однажды перейдет к тебе. Элис всякий раз хотелось возразить, что вообще глупо думать, будто кто-то может владеть землей, или деревьями, или цветами, или рекой. И всякий раз ее отвлекал менее глобальный вопрос. А как же папа? – спросила она однажды Джун. – Разве не ему должен был достаться от тебя Торнфилд? Джун не ответила.

Хотя Джун и написала в письме к десятому дню рождения Элис, что, если Элис найдет свой голос, Джун найдет ответы, она ни разу не попыталась заговорить о Клеме. Или об Агнес. Или о том, как они сошлись и почему уехали. Всю информацию о родителях или о том, что произошло между ее отцом и Джун, Элис собирала из разрозненных кусочков полуправды. Она знала: история ее семьи похоронена в земле, в которой Джун выращивала цветы, способные выразить то, что слишком тяжело облечь в слова. Но она не знала, где копнуть. Только докучая без конца Цветам своими вопросами, Элис смогла сложить воедино одну простую правду: даже Джун не была защищена от судьбы и любви. Они разжевали по кусочкам всю ее жизнь, а из того, что выплюнули, слепили женщину, которой Джун была теперь. Ее отец умер, когда она была еще совсем юной, а любовник и сын покинули ее. Каждый раз, когда она проникалась любовью к мужчине, ее сердце разбивалось. Элис связывали с Джун кровь и горе, а теперь и общая доля: ждать выполнения обещания только для того, чтобы потом остаться брошенной и надломленной у реки.

Элис кромсала перочинным ножиком ствол дерева, чтобы соскрести имя Огги с коры. Она врезалась в буквы его имени, его улыбку, его доброе сердце и мягкий характер. Закончив это, она бросила нож в реку и туда же стала кидать камни, которые находила поблизости.

Она упала на землю и свернулась калачиком, всхлипывая. Она никогда больше не позволит любви одурачить себя.

* * *

Джун наблюдала в окно, как Элис возвращается с реки. Она ступала тяжело, неся груз своей печали, ее лицо было таким же измученным, как тогда, когда ей было девять и Джун только привезла ее домой из больницы. Но, по крайней мере, она была здесь. Джун не потеряла ее.

Элис вошла через заднюю дверь. Джун сделала вид, что заваривает чай.

– Джун, – начала Элис, но не закончила предложение.

Джун повернулась к ней. Раскрыла свои объятия. Элис некоторое время задумчиво смотрела на нее, словно мысленно взвешивала что-то, а потом шагнула в открытые ей руки.

Прижимая к себе внучку, Джун думала о своем любимом параграфе в Словаре Торнфилда – Пустынном горошке Стёрта и его значении. Имей мужество, не сдавайся, – записала Рут Стоун своим неровным почерком. Джун узнала все о пустынном горошке от своей матери и из книжек. О том, каким хрупким растением он был и как сложно оказалось разводить его в саду, в то время как в диких условиях он рос в самых суровых зонах Австралии. А также о том, что в правильно созданных условиях он неизменно распускался пышным цветом.