Значение: Огонь, я сгораю

Thryptomene Maisonneuvii / Северные территории

Традиционно женщины анангу постукивали по пукара (Пит.) деревянными мисками, чтобы собрать росу, содержащую нектар с его цветов. Thryptomene в переводе с греческого означает «скромный» или «излишне щепетильный»; этот куст выглядит невзрачным, но на всю зиму вплоть до весны он одевается цветущим покровом из крошечных белых бутонов с красной серединкой, он цветет так, словно открывает секрет.

Двадцать седьмой день рождения Элис выпал на день в середине ее четырех выходных. Она никому о нем не сказала, даже Лулу.

Она лежала в постели, глядя в зимнее небо и называя сменяющие друг друга цвета – от бледного цвета морской волны и лилового к персиковому и оттенку розового шампанского, – прежде чем солнце встало и осветило красную землю. Она привыкла оставлять светящиеся гирлянды включенными и днем, и ночью. Она подумала о разговоре, который слышала в служебной кухне в штаб-квартире: Дилан уехал повидаться со своей девушкой Джули. Это было для нее ударом, тем более что при встрече на Кутуту Пули в предыдущий день он не упоминал об этом.

Элис приподнялась на локте в кровати. С ее дыханием в воздух поднимались небольшие облачка пара. Пип выпрыгнула из постели и стала скрестись у задней двери.

– Только для тебя, Пип, – проворчала Элис, выдергивая себя из-под одеяла, чтобы выпустить собаку.

Она включила обогреватель, дрожа в ожидании, когда электроприбор нагреется.

Вернувшись назад, Пип лизнула Элис. Элис кивнула.

– Праздничные напитки – это отличная идея.

Она пошла в кухню и согрела чайничек молока, половину она вылила в миску и поставила на пол для Пип, а остатки налила в чашку и добавила эспрессо. Она взяла с полки книгу и поспешила обратно в постель. Пип последовала за ней, подлизывая за собой молочные следы.

Элис откинулась на подушки. Она отхлебнула кофе и открыла книгу, но мир снаружи был слишком прекрасен и отвлекал ее от чтения. За ночь мороз покрыл листья верескового мирта инеем, который теперь блестел на солнце. Небо насыщенного синего оттенка, похожее на китайский шелк, было усеяно рыхлыми облаками. Вдалеке стенки кратера сияли в утреннем свете. В голове у Элис роились истории об этом месте, о матери, которая уложила ребенка спать среди звезд и потеряла его на Земле. Легенда и ландшафт составляли единое целое; даже звездный путь, изгибавшийся аркой над северным краем кратера, отражал округлую форму воронки внизу, на земле.

Она уютнее укуталась в одеяло, глядя на желтых бабочек, которые кружили над цветущими кустами; интересно, в саду Дилана они тоже есть? Что она делает, почему сидит дома одна в свой день рождения? Глаза Элис увлажнились. Она нечасто позволяла себе размышлять, кем могла бы стать, если бы ее жизнь сложилась иначе. Сегодня она не могла остановиться. Если бы Джун не вмешалась, была бы Элис сейчас в Европе с Огги? Была бы она сейчас его женой вместо Лилии, а Ива – их дочерью? Если бы Элис не узнала о предательстве Джун, покинула бы она когда-нибудь цветочную ферму? И в глубине всех этих мыслей самый болезненный вопрос: была бы сейчас жива ее мать, если бы тогда Элис не пошла в сарай отца? Последняя мысль с силой нанесла ей удар в самое сердце: Элис сейчас была на год старше своей матери, когда та умерла.

Кто-то резко постучал в дверь. Элис высунула голову из-под одеяла. Кожу вокруг глаз у нее стянуло от слез. Пип лизнула ее соленую щеку. Снова стук.

– Чика? Это я.

Элис свесила ноги с кровати и завернулась в одеяло. Она встала, доковыляла до двери и открыла ее со щелчком.

– Диос мио, – выдохнула Лулу. – Элис, что случилось?

Она толчком распахнула дверь и торопливо вошла в дом, таща огромные самодельные крылья бабочки и небольшую сумку.

– Определенно, это сейчас неважно, – сказала Лулу, складывая все на стол.

Элис позволила довести себя до кушетки, где свернулась калачиком. Лулу выключила обогреватель и открыла нараспашку заднюю дверь, чтобы впустить в дом теплое зимнее солнце и свежий воздух. Она приготовила две чашки чая с медом и присела рядом с Элис. Пип выскочила на улицу гоняться за бабочками.

– Что происходит, чика? – спросила Лулу мягко. – Ты уже давным-давно сама не своя.

Образ Дилана поглотил ее. Она не могла поднять глаза на Лулу.

– Я просто скучаю по маме, Лу, – прошептала она. – Я скучаю по ней, – повторила она срывающимся голосом.

Она думала, что у нее больше не осталось слез, однако они хлынули потоком с новой силой, свободно стекая по носу и падая в чашку с чаем.

– Ты можешь позвонить ей? Или папе? Или одному из твоих братьев? Здесь может быть тяжело жить, так далеко от семьи, особенно такой большой, как твоя. – Лулу погладила руку Элис.

Элис сначала не поняла, но потом почувствовала пепельный привкус лжи в словах о ее сказочной семье. Лицо ее сморщилось.

– Эй… – В глазах Лулу читалась тревога.

Элис покачала головой и вытерла лицо. Она залезла под футболку, достала медальон и протянула его Лулу. Она взяла его из рук Элис и провела пальцем по крышечке с пустынным горошком.

– Вот моя семья. – Элис открыла его и показала Лулу.

Оттуда на них взглянуло молодое и полное надежд лицо ее матери. Элис посмотрела на свой сад диких вересков. Пламя, я сгораю.

– Правда в том, что у меня нет большой семьи. От моей семьи вообще ничего не осталось.

Где-то вдалеке каркнула ворона. Элис готовилась к взрыву гнева, но через мгновение Лулу тепло улыбнулась.

– Значит, это твоя мама?

Элис кивнула.

– Ее звали Агнес. – Она вытерла нос.

Лулу перевела взгляд с фотографии на Элис и обратно.

– Ты очень на нее похожа.

– Спасибо. – Подбородок Элис затрясся.

– Не отвечай, если не хочешь, но, я имею в виду, как она?.. – Лулу замолчала.

Элис закрыла глаза, вспомнив ощущение мышц и сухожилий под кожей отца, когда она держалась за его ноги на доске для виндсерфинга. Синяки на обнаженном беременном теле матери, когда она вышла из моря. Брата или сестру, с которыми Элис никогда не встретится. Лампу, которую Элис оставила зажженной в сарае отца.

– Я в точности не знаю, – ответила она. – Я не знаю.

Лулу взяла руку Элис в свою и положила ожерелье ей на ладонь.

– Медальон прекрасный.

– Его сделала моя бабушка. – Элис сжала его в руке. – В моей семье пустынный горошек означает мужество, – сказала она. – Имей мужество, не сдавайся.

Они молча сидели вместе и пили чай. Через некоторое время Лулу вскочила на ноги, уперев руки в бока.

– Ты не можешь сегодня сидеть в одиночестве, – заявила она. – Эйдан уже развел костер и намазал маслом решетку. У нас ближе к вечеру намечается барбекю, и ты тоже приглашена. – Элис попыталась протестовать. – Нет, это не обсуждается, чика. К тому же у меня есть дополнительная порция гуакамоле.

Лулу знала слабости Элис и как ими пользоваться.

Элис шмыгнула носом и глянула на свой кухонный стол. С лежащими на нем крыльями он выглядел так, будто готов был упорхнуть в любой момент. Она посмотрела на Лулу, приподняв бровь.

– О, я мастерю костюм для моей двоюродной сестры. Она играет в пьесе. Она примерно твоих габаритов, а мне нужно знать, подойдет ли ей, – сообщила Лулу.

– Что? Ты хочешь, чтобы я его примерила? Прямо сейчас? – Элис оглядела себя.

– Да. Вот только можешь сначала принять душ? Может, вымоешь голову?

– Что?

– Чика, я не могу прислать кузине ее костюм, вымазанный твоими слезами и соплями. К тому же, как говорила моя абуэла, наведение марафета – лучшее лекарство от печали. Помимо ее гаукамоле. Которое, как я, возможно, уже сказала, я только приготовила, и оно ждет тебя.

Элис шагнула под горячий душ, слушая, как Лулу гремит в раковине тарелками и что-то мурлычет себе под нос, пока убирается. Она невольно улыбнулась.

* * *

Только из душа и в костюме гигантской бабочки-монарха Элис шла следом за Лулу по грунтовой дорожке между их домами. Коричневато-рыжие узоры на ее крыльях были того же огненного оттенка, что и красная земля.

– Почему я позволила тебе убедить меня выйти в этом на улицу? – поинтересовалась Элис.

– Потому что Эйдану надо сфотографировать тебя в костюме для моей двоюродной сестры. Я забыла взять с собой камеру, когда шла к тебе. К тому же кому какая разница, как ты выглядишь, чика? Если ты вдруг забыла, мы у черта на куличках.

Элис фыркнула от смеха. Ей не хотелось признавать, что в костюме она почувствовала себя лучше. Лулу не упустила ни одной детали: от усиков, закрепленных у Элис в волосах, до черно-белого в горошек платья и аккуратно разрисованных вручную крыльев, привязанных к ее спине. Она полностью преобразилась.

Они прошли через сад к дому Лулу.

– Эйдан, наверное, возле костра. Дай я только возьму камеру, и пойдем к нему.

Лулу быстро зашагала по коридору. Элис засекла гуакамоле на столе, кинулась к нему и принялась отковыривать пищевую пленку, которой было накрыто блюдо, чтобы запустить в него палец.

– Даже не думай! – завопила Лулу из одной из спален.

Элис рассмеялась, облизывая гуакамоле с пальца.

– Так, нашла. – Лулу вернулась с камерой в руках.

Она посмотрела на Элис, подозрительно сощурившись. Элис подняла руки, заверяя в своей невиновности.

Они вышли на улицу.

– Эйдан? – позвала Лулу.

Один транспарант загибался за угол дома, за ним показался следующий, потом еще один.

– Лу? – неуверенно протянула Элис.

Лулу подошла к ней и обняла за талию, выводя ее в сад за домом, где собрались почти все их товарищи по работе.

– С днем рождения! – Руби, Эйдан, еще несколько рейнджеров, даже Сара, стояли с поднятыми пластиковыми стаканчиками.

Элис закрыла лицо руками. Лулу и Эйдан превратили свой двор в праздничный базар. Вокруг патио были развешаны веревки с флажками в форме бабочек, а между деревьями были натянуты тенты из ткани с яркими узорами. В кострище сверкал огонь. На огромном прямоугольном ковре высилась гора подушек, рядом лежало несколько круглых пуфов. Среди кустов вразброс были привязаны транспаранты. Соусы и подливки, салаты и зерновые чипсы были расставлены на столе на козлах рядом с охлаждающим контейнером «Эски» литров на 50 с надписью от руки Опасный пунш. И, к совершенной радости Элис, крылья бабочек носили все.

– Как будто мы не знали, что сегодня твой день рождения, – хмыкнула Лулу.

Элис повернулась к Лулу с широко раскрытыми от удивления глазами, прижимая руки к груди в немой благодарности.

– Да ладно тебе, – со смехом стала подначивать ее Лулу, – пришло время опасного пунша.

Кто-то включил музыку. Эйдан занимался кебабами, которые шипели на решетке над огнем. Элис, у которой голова шла кругом от удивления и выпивки, подействовавшей мгновенно, энергично приветствовала каждого объятиями и радостными возгласами. Она наполняла пуншем опустевшие стаканчики, подбрасывала дрова в костер и предлагала всем закуски. Она делала все, чтобы не фокусироваться на единственном человеке, которого там не было.

* * *

Когда небо уже потемнело, а пунш продолжал литься рекой, Элис и Лулу сидели под одеялом у костра. Язычки пламени тянулись к чернильному небу, разбрасывая искры, как звезды.

– Не знаю, как тебя благодарить, – начала Элис.

Лулу пожала ей руку.

– Мне это было в радость.

Огонь переливался морем разных цветов: желтый, розовый, кобальтовый, сливовый, бронзовый.

– Можно сказать тебе кое-что? – спросила Лулу.

– Пожалуйста, – улыбнулась Элис.

– Я с самого начала знала, что в тебе есть что-то особенное, чика, с того самого дня, как ты приехала на своем грузовике.

Элис нежно подтолкнула Лулу.

– Ну, это чертовски приятно слышать.

– Я серьезно, – сказала Лулу, делая глоток пунша. – В моей семье считается, что бабочки-монархи – дочери огня. Они прилетают с солнца и приносят души воинов, которые сражались и умерли в битве, а теперь вернулись, чтобы отведать цветочного нектара.

Элис смотрела на огонь, который издавал шипение и хлопки. Она получше укуталась в одеяло, размышляя о том, что спрятано за наклейками с бабочками-монархами на ее грузовике и чьей дочерью и внучкой она была.

– Когда я увидела воинов огня на твоем грузовике, я поняла, что ты все изменишь в жизни здесь, – призналась Лулу.

Воины огня. Элис не знала, что на это ответить.

– Опасный пунш! Получите дозаправку свеженьким опасным пуншем прямо здесь! – кричал Эйдан, ходя по двору.

Его крылья обвисли и скособочились. Один из усиков сломался и бил его по брови при ходьбе. Лулу фыркнула от смеха. Почувствовав облегчение от такого вмешательства в разговор, Элис присоединилась к ней.

– Пойдем, – она потянула Лулу за руку в сторону «Эски», – нам нужно еще опасного пунша.

Они пили и танцевали под зимними звездами. Когда Элис кружилась в свете костра, она поймала взглядом свои крылья. Она не могла выбросить из головы слова Лулу. Дочери огня.

* * *

Он приехал рано утром, когда музыка уже звучала путано, костер ярко горел и все, кто не уехал на своих машинах и не ушел шаткой походкой домой, устроились на круглых пуфах с одеялами. Элис смотрела через язычки пламени, как он выпрыгивает из своего внедорожника и направляется к «Эски». Эйдан хлопнул его по спине и предложил ему стаканчик пунша. Дилан осушил его одним глотком.

– Поездка не из легких? – Эйдан приподнял брови, снова наполняя его стакан.

Дилан опять выпил его залпом.

– Как Джули?

Дилан покачал головой.

– Меня больше не касается.

Эйдан протянул ему третий стакан пунша.

– Эх, дружище. Сожалею.

– Все получилось как получилось, – пожал плечами Дилан.

Он повернулся, чтобы окинуть взглядом двор. Их взгляды встретились, пройдя сквозь огонь.

* * *

Когда небо стало светлеть, не спали только Элис и Дилан.

– Ты впервые не спишь в пустыне всю ночь?

Элис кивнула, пьяно улыбаясь и жуя краешек пластиковой чашки из-под пунша. Его внимание действовало гипнотически.

– Что ж, – он посмотрел на небо, – не знаю, предупредил ли тебя кто-нибудь, но это будет не в счет, если ты не увидишь восход.

Они покинули замусоренный праздничный двор, укутались в одеяла и отправились к песчаной дюне.

– Вот и солнце восходит, – сказал он, голос тихий, взгляд прикован к ней.

Ее кожа покрылась мурашками. Небо было таким чистым, таким живым от меняющихся красок, что Элис широко раскрыла руки, словно могла вобрать в себя все, что было вокруг.

– Это напоминает мне об океане, – пробормотала она, – такой простор.

Ее голова пошла кругом от воспоминаний.

– Когда-то он был здесь, – ответил Дилан. – Давным-давно здесь было древнее дно внутреннего моря, – он показал на окружающий пейзаж. – Пустыня – это древний сон о море.

Калейдоскоп бабочек вспорхнул в ее животе.

– Древний сон о море, – повторила она.

Их кожа была расцвечена огненными красками восхода. Он стоял рядом с ней. Хотя они не касались друг друга, он был так близко, что она могла чувствовать жар его кожи.

– Ты такая красивая, – прошептал он возле ее уха.

Она вздрогнула.

Когда мир зажегся, он подвинулся ближе и заключил ее в объятия. Так они и стояли, соединенные восходом, пока звуки первых туристических автобусов не разрушили чары.

* * *

Лулу ждала у задней двери, с усилием удерживая равновесие и прижимая к груди полупустую чашку с пуншем. Двор был замусорен транспарантами, флажками-бабочками и крышками от бутылок. Она сидела, покачиваясь, ее взгляд был прикован к песчаной дюне за домом Элис, где Дилан прятался между стволами малги, всегда на одном и том же месте, где Лулу видела его месяц за месяцем, смотрящим на Элис через окна.

Все началось в тот вечер, когда Элис только появилась тут и первый раз проехала по Парксвилю в своем желтом грузовичке. Лулу была на заправке, когда подъехал Дилан. Он завел с ней нарочито приятельский разговор, призванный, как она догадалась, стереть произошедшую между ними историю, но вдруг он остановился на полуслове, пристально глядя на дорогу. Когда Лулу обернулась, она увидела то же, что и он: Элис, с ее длинными темными волосами, струящимися из открытого окна, и с собакой на соседнем сиденье. Она посмотрела прямо на них. Прямо на него. Лулу продолжала говорить, но он ее не слышал. Он был опьянен Элис. Как когда-то был опьянен ею.

Позднее тем же вечером, после того, как Элис поужинала с Лулу и Эйданом и пошла домой, когда Лулу сидела на дюнах с бокалом вина, ее взгляд уловил движение в тенях. Она вспомнила запах Дилана на своей коже и прищурилась, чтобы лучше видеть в темноте. Она шумно вздохнула, разглядев, как он крадется вдоль изгороди возле дома Элис. Прежде чем она успела подумать, она уже шла в угол двора, откуда можно было лучше рассмотреть Дилана, присевшего на корточки под звездным небом, скрытого ветками малги, следящего за Элис. Внутри своего нового дома Элис крадучись бродила по комнатам, словно была в гостях. Некоторое время она посидела на кушетке, глядя в стену и поглаживая собаку. У нее было такое печальное лицо. Дилан таился, пока она не легла спать и не выключила свет. Тогда он молча выпрямился и пошел домой. Лулу тоже вернулась и залезла в постель, где Эйдан спросонок спросил, почему она дрожит.

На закате следующего дня, когда Лулу была на кухне и перемалывала чили с какао-бобами, она заметила краем глаза, что кто-то прошел мимо окна. Она дождалась, когда сумерки сгустятся, а потом выскользнула наружу – в тени своего сада. Снова Дилан сидел на красном песке, привлеченный открытыми освещенными окнами дома Элис. Элис, пританцовывая, готовила на кухне, ее мокрые волосы свободно падали на спину. Блюз веял в прозрачном лиловом воздухе. Она сделала несколько па у духовки, поставила две тарелки на стол и положила на них ужин. Немного для себя, немного для своей собаки. Дилан не двигался с места, пока она не пошла спать, потом развернулся и отправился домой.

Ночь за ночью Лулу не могла заставить себя перестать следить за Диланом, которого влекли через песчаные дюны горящие окна в доме Элис, и ненавидела себя за это. Она начала ждать того часа, когда тени становились достаточно длинными, чтобы наблюдать, как он крадется среди деревьев. Скрываясь в темноте, он сидел снаружи, пока Элис пила чай и читала книгу, или смотрела кино, сидя на диване со своей собакой, или же приводила в порядок домашние растения и книги, после того как взялась обустраивать свой дом. Он всегда соблюдал дистанцию, до ночи, предшествовавшей дню рождения Элис. Элис как раз вернулась с прогулки, когда Лулу увидела, что Дилан вышел из тени и бесшумно проскользнул через калитку в конце участка. Он пробрался через кусты триптомен, оказавшись до дерзости близко, почти в свете горящих гирлянд. Он смотрел. Казалось, он ждал чего-то, что было вне поля зрения Лулу.

Она даже не попыталась сопротивляться соблазну последовать за ним: вышла со двора и сделала большой круг, обойдя дюну за домом Элис. Она спряталась за толстый ствол пустынного дуба, откуда она могла видеть Дилана, подглядывавшего из кустов за Элис, которая сидела дома за столом и доставала из карманов цветы. Она складывала их между страницами тетради, которую она держала так бережно, словно это было яйцо. Она начала писать, потом замерла. Направила в темноту невидящий взгляд. Тогда это и случилось: Лулу услышала, как Дилан затаил дыхание, а потом стал дышать тяжелее, как если бы Элис смотрела прямо на него своими большими зелеными глазами, как если бы это он был той причиной, по которой ее лицо озарилось надеждой. Лулу понеслась домой что было сил. И поэтому, говорила она себе, ее вырвало в раковину горячей желчью.

В конце вечеринки-сюрприза, когда Дилан и Элис ушли вместе, Лулу притворилась спящей. Поведет ли он Элис встречать рассвет вместе, чтобы сблизиться с ней, как это было с Лулу?

Лулу остановилась у задней двери и ждала, пока не убедилась, что они, спотыкаясь, вышли из-за дюн. Он проводил Элис домой и еще долго медлил, после того как она исчезла внутри. Палящее солнце уже поднялось высоко, когда он, наконец, развернулся и пошел прочь, с бестолковой пьяной улыбкой на лице. Она не могла заставить себя двинуться с места и надолго, после того как он скрылся за дверью своего дома, замерла, уставившись в одну точку.

Вечером после праздничной вечеринки Элис свернулась на кушетке и смотрела через сад на калитку в конце участка. Силуэты птиц, возвращавшихся в свои гнезда, метались в воздухе, сплетаясь на лету в темные созвездия, как в театре теней. На почерневшем мертвом дереве у самой ее двери вечерние лучи осветили шелковистые следы, оставленные процессией стрекоз. Элис читала об этом в ежегодном путеводителе по флоре и фауне парка: они следовали друг за другом по шелковым следам, которые они оставляли за собой и которые можно увидеть, только когда они отражают свет.

В ее доме царила тишина, нарушаемая время от времени лишь щелчками в электроотоплении, сопением Пип и бульканьем чайника на плите. Из-за ноток ароматов лимонной травы, кориандра и кокоса в животе у нее заурчало. Она смотрела на калитку. Она ждала. Освещение из золотого стало коричневым. Голос Дилана звенел у нее в ушах: Я схожу домой, приму душ и приду. Через заднюю калитку.

Она возвращалась домой из города, когда заметила на обочине серпантина его пикап и его силуэт на ближайшей станции радиосвязи. Он увидел ее и помахал. Она притормозила и выскочила из машины. Все ее тело охватило лихорадкой при виде его.

– Пинта-Пинта, – приветствовал он ее с сияющим лицом, тронув краешек полей своей шляпы.

– Добрый денек, – усмехнулась она.

– Не очень сильное похмелье?

Она покачала головой.

– Как ни странно, нет. Скорее недосып, пожалуй.

– У меня то же самое.

Воздух отяжелел от сладкого аромата зимней мимозы.

– Как твой первый день двадцатисемилетия? – спросил он.

– День завоза необходимых вещей. Ездила в город за покупками, – рассмеялась она.

– А, – кивнул он понимающе, присоединяясь к ее смеху, – отличный был день.

– Был. Но он еще не закончился. – Она помедлила. – Что делаешь сегодня вечером? – выпалила она, глядя на него.

Он посмотрел ей в глаза.

– Ничего особенного.

– Я собираюсь приготовить свежий тайский зеленый суп-карри. Моя первая попытка. Что скажешь? – предложила она.

– Ням.

– Так что, – она старалась сохранять голос ровным, – присоединишься?

– С удовольствием. – Он улыбнулся.

– В шесть?

Он кивнул.

– Я схожу домой, приму душ и приду. Через заднюю калитку.

– Отлично, – произнесла она беззаботно.

И он пришел, луч от его фонаря скользил сквозь спинифекс, освещая путь к ней. Она встала и поспешила в спальню. Стоя возле окна в тени, она смотрела и ждала.

Он подошел к калитке, поднял крючок и опустил его за собой. Бледный свет звезд падал ему на плечи. Он выключил фонарик и пошел на ощупь через триптомены к патио в свете включенных гирлянд.

– Пинта-Пинта? – позвал он у двери.

– Привет. – Она направилась через комнату с легкой улыбкой на лице и открыла застекленную заднюю дверь.

Он вытер ноги о коврик и вошел. Она вдохнула невидимые завитки аромата его одеколона, на миг прикрыв глаза. Он снял свою шляпу акубру и одобрительно огляделся: цветы в горшках, рисунки, книги, плетеные коврики, стряпня, стол. Она притворилась, что все это было для нее, но на самом деле все это было в надежде на этот самый момент.

– Есть хочешь?

– О да, – ответил он, повалившись на диван.

– Похмелиться? – предложила она.

– Никогда не отказываюсь, – сказал он.

Она открыла холодильник и достала две бутылки пива. Пиво запенилось, когда крышки слетели, и это шипение принесло ей такое облегчение, что ей захотелось открыть сразу дюжину.

– Будем, – сказала она, передавая ему бутылку.

– Будем, – сказал он с кивком.

Когда они чокнулись бутылками, нервы ее превратились в вертящийся колесом фейерверк, который прокатился по всему ее телу.

* * *

После супа и еще пива они завалились на кушетку. Их лица пылали от жары, пива, чили и чего-то еще. Они рассказывали друг другу истории о том, где выросли. Они знали, как это делать – разоблачать лишь определенные части себя. Они практиковали это неделями. Но теперь их рассказы высохли, как соль под прямыми солнечными лучами.

– Эти чертовы гирлянды огоньков, – проворчал он через некоторое время.

Обогреватель щелкнул и загудел.

– А что с ними не так? – спросила она тихо.

– Из всех окон в моем доме только их и видно. Они месяцами не давали мне покоя.

Дрожь прошла по ее телу.

– Правда? – спросила она.

Он повернулся к ней. Она не отвела взгляда.

Его губы вдруг коснулись ее губ – неожиданно, мягко, настойчиво. Элис поцеловала его в ответ, глубоко, с открытыми глазами. Это не было сном наяву, он был тут.

Они скинули на пол одежду, как кожу. Когда он отстранился, чтобы рассмотреть ее, она закрылась руками. Но он отвел их, прижав ее ладонь к своей груди. Под кожей и ребрами она почувствовала, как его сердце говорит с ней.

Он тут. Он тут.

Она притянула его к себе; резкий вдох; он вошел в нее. Они сплелись и слились воедино. Влага, дрожь, страх, обрывки чувственных впечатлений в ее сознании. Сырой песок под ногами, невесомость в легких, соленая кожа, крики, вторящие чайкам над серебристым морем. Медленное течение и порывы ветра в ее волосах среди зеленых стеблей тростника. Тишина и течение реки. Охапки красных цветов, вырванных из земли.