Значение: Кровь от крови

Ptilotus/Внутренние территории Австралии

Тюльпун-тюльпуна (Пит.) – небольшие кусты, выбрасывающие колоски фиолетовых цветов в жестких белых волосках. Листья покрыты плотно прилегающими друг к другу звездообразными ворсинками, благодаря которым снижается отдача воды. Традиционно женщины устилали мягкими пушистыми цветами лисохвоста деревянные люльки, в которых носили младенцев .

Элис что было сил крутила педали, взбираясь вверх по холму. Ее медальон мотался из стороны в сторону, барабаня по грудной клетке, пока Элис, пыхтя, разгоняла велик. Ей хотелось отвесить себе хорошего пинка за то, что она не поехала в город на машине; лямки рюкзака, набитого до отказа продуктами к ужину, врезались в плечи. Но упражнения действовали. Она испытывала потребность в разрядке с того самого момента, как Салли назначила дату ужина, и физическая нагрузка для этого подходила. Этим утром она решила стряхнуть паутину с велосипеда в гараже Салли и прокатиться на нем. Когда она ехала в город, море внизу сверкало зеленоватой лазурью. Элис сочла это хорошим знаком.

По пути домой Элис еще раз прокручивала в голове меню. Тако с морским окунем, соусом сальса и домашним гуакамоле и печенье анзак – хрустящее снаружи, мягкое внутри. Заботу об остальном Салли взяла на себя. Она была настроена свести Элис и Чарли очень аккуратно.

За недели, прошедшие после приезда Элис, Салли помогла ей обустроить комнату так, чтобы она чувствовала себя как дома. Они вместе распаковали вещи и повесили принт с Фридой Кало, который ей дала Лулу. Салли не отходила от девушки, когда та плакала. Она рассказала Элис, что Джун полностью оплатила похороны Агнес и Клема; Салли присутствовала на обоих. Она отвела Элис в то место, где когда-то был ее родной дом. Теперь это уже не был уединенный уголок между полями сахарного тростника и морем: там устроили бар на побережье и молодежный хостел, полный загорелых туристов. От сада ее матери не осталось и следа. Элис не смогла заставить себя вылезти из машины. Когда они вернулись к Салли, Элис убежала на берег, набрала в легкие воздуха и изо всех сил закричала на море. Салли слушала истории Элис о цветочной ферме и пустыне. Она представила Элис психологу, которого сама посещала после смерти Джилли, и Элис тоже стала к ней ходить – дважды в неделю, с тех пор как Дилан начал посылать ей электронные письма. Она нашла их во «Входящих», когда впервые зашла в свой аккаунт месяц спустя после отъезда из Килилпитяра. Их там была целая дюжина или даже больше; тысячи и тысячи слов. Вначале его интонации были полны печали и раскаяния, но чем дольше он не получал ответов, тем более гневными становились его письма. Не читай их, – настаивала Салли, – тебе от этого будет только хуже. Но они обе знали, что она прочтет и перечитает каждое словечко, еще и еще раз. Салли неизменно могла угадать, когда приходило новое письмо. Она отвела Элис широкую кровать. Пекла печенья с фруктовой начинкой. Всегда находила время для совместной прогулки к морю, но никогда не давила на Элис, если та не хотела разговаривать. Доброта Салли, ее чуткость – все это было так, словно она годами готовилась к возвращению Элис.

Закончив в супермаркете, Элис притормозила возле почтового отделения, чтобы отправить ответ на последнее письмо от Лулу. У нас тут все погрузилось в дождливый, сочный и туманный сон, – писала Лулу. – Мы прикупили печку-буржуйку, козу, ослицу (тебе приятно будет узнать, что Эйдан назвал ее Фридой), двух коров и шесть куриц. Пожалуйста, приезжай скорее нас навестить. Мы вместе сможем отправиться в поход к Заливу Файерс. Приклеивая марку к конверту, Элис улыбнулась мысли о том, что она написала в ответ Лулу: Была бы рада как-нибудь навестить вас.

По пути домой Элис завернула в библиотеку. Идти через фойе было все равно что идти через время – назад к тому моменту, когда она была еще девчонкой и Салли впервые пролила свет на совсем новый мир.

– Для тебя тут письмо, – сказала Салли, просияв при виде Элис.

Ее имя значилось в качестве адресата, почерк был ей незнаком. Марка Агнес-Блаффа. На миг у Элис перехватило дыхание. Неужели Дилан разыскал ее? Но нет. Он не мог. Он не имел представления, где она могла быть, у него был только ее электронный адрес. Она подцепила пальцем заклеенный краешек конверта и разорвала его. Внутри была открытка.

Надеюсь, у тебя все хорошо, Элис.

Это тебе для смелости. И для мужества, верно?

Пожалуй, еще и для будущего, и всего, что оно тебе принесет.

Мосс.

Элис вытряхнула содержимое конверта; ей на ладонь упали семена пустынного горошка.

– Это похоже на магию, – сказала Салли.

Элис коротко ей улыбнулась:

– Так и есть.

Она сжала пакетик с семенами в руке, чувствуя в ладони форму каждого из них и представляя цвет, которым они распустятся, когда вырастут. В будущем.

– Ты в порядке? Не нервничаешь из-за ужина?

Элис сглотнула.

– Я в порядке. Нервничаю. Чувствую себя почти больной, если честно, – вздохнула она, – но я ни о чем другом не могла думать с того момента, как уехала из Килилпитяра. Только о встрече с ним. Так что…

– Будет чудесно. – Салли поднялась с места, чтобы обнять Элис. – Ты теперь домой?

– Еще только одна остановка, – сказала Элис.

* * *

Она крутила педали стоя, взбираясь на последний холм по пути домой, легкие жгло. Картинка надгробных камней на могилах ее родителей не шла у нее из головы. Она стиснула зубы и продолжила ехать, пока не добралась до перекрестка. Там она остановилась и позволила ветерку остудить ее потную кожу; взглянула на небо и море. Как много в них было простора. Она проследовала взглядом по черной ленте дороги, которая распрямлялась, убегая в тростниковые поля, и поднималась вверх по скале, прежде чем повернуть к дому Салли. Она рассмотрела весь путь, по которому скоро поедет ее младший брат.

Элис опустилась на сиденье. После еще одного долгого взгляда на море она оторвала ноги от земли и покатила вниз по холму, в спокойствие, которое ждало ее впереди.

* * *

После работы Салли в последний момент решила сделать крюк по пути домой. Она припарковалась возле любимого белого кровяно-дискового эвкалипта. Медоносы-колокольчики трезвонили в ветвях. Она пересекла пустую улицу и прошла через резные ворота кладбища. Проследовала по аллее эвкалиптов, мимо статуи ангела с расправленными крыльями и вышла через проход, увитый цветущими бугенвиллиями; прошла вперед к тенистому бугру возле деревца мелалеуки, где она всегда позволяла себе опустить плечи.

Салли сидела с Джоном и Джилли, выпрямив спину, ветер с моря сдувал ее волосы с лица. Она погладила буквы, которыми было выгравировано имя Джона. Поцеловала холодный мрамор, под которым покоилась Джилли. Ненадолго задержалась, слушая пение птиц, шорох листвы, звук, с которым распылялась над травой вода, отдаленный шум газонокосилки. Когда начало темнеть, она взглянула на часы.

Когда она возвращалась к машине, что-то заставило ее остановиться и посмотреть на северный газон кладбища. Прошли годы. Она поймала себя на том, что уже развернулась и пошла мимо рядов могил, читая имена на надгробиях.

При виде могил Клема и Агнес она ошеломленно встала. Кто-то был здесь. На могиле Клема были расклеены наклейки. Когда она подошла ближе, то разглядела, что это были бабочки, кое-где заляпанные лазурной краской. Элис, должно быть, оторвала их от дверей своего грузовика. Сожаления шевельнулись в груди Салли. Она повернула лицо к ветру, позволяя ему сдуть с нее годы, пока ей не стало снова восемнадцать, когда она была большеглазой девчонкой, по уши влюбленной в Клема Харта.

У нее в ушах были сережки в виде пластиковых маргариток в ту ночь, когда они встретились. Там, откуда я родом, они значат «я сохраню привязанность к тебе», – это были первые его слова, обращенные к ней. Когда он взял ее за руку, она крепко стиснула ее и прижалась к нему. Он овладел ею у кирпичной стены паба. Она хотела бы, чтобы царапины у нее на спине не заживали и оставались доказательством того, что ей это не приснилось. Но при следующей их встрече Клем смотрел сквозь нее, словно она была не более чем дымкой.

Вскоре после этого отец Салли привел на ужин Джона Моргана, молодого полицейского, присланного из города. Когда она пожала ему руку, увидела доброту в его глазах, она поняла, что он был ответом на ее мольбы. После бурных ухаживаний они обвенчались, и ни одной сплетни не поползло, когда Салли стала показываться на людях с животиком. Люди были в восторге от пары. Салли так увлеклась своей ложью, что порой с удивлением ловила себя на том, что говорит, как бы ей хотелось, чтобы у ребенка были глаза Джона или его спокойный нрав. Хотя Салли не скрывала от Джона, что когда-то была увлечена одним из тамошних фермеров, но, когда Джилли умерла и Джона подкосило это, она поняла, что никогда не расскажет ему тайну о Клеме Харте.

Салли открыла глаза и повернулась к могиле Агнес. Ее надгробие было любовно украшено вьюнком, лимонным миртом и веточкой кенгуровой лапки. Она представила себе, как Элис сидит здесь, сооружая алтарь из цветов для своей матери.

Прошло несколько мгновений. Салли откашлялась.

– Агнес, – сказала женщина, – она дома. Она вернулась домой, и она прекрасна. – Салли подняла упавший лист эвкалипта и разорвала его на кусочки. – Она в безопасности. Они оба в безопасности, и оба чудесные. О боже, Агнес, они такие чудесные.

Где-то наверху, скрытая листьями эвкалиптовых крон, запела сорока.

– Я присмотрю за ними, – голос Салли становился увереннее, – я обещаю.

Мобильник резко зазвонил, прервав ее. Она суетливо порылась в сумке и извлекла телефон.

– Привет, Чарли, – поздоровалась она.

Салли встала и приложила руку к надгробию Агнес, помедлила, а потом развернулась и пошла прочь, слушая сладкие звуки голоса ее сына.

* * *

Судорожно вдыхая воздух, он поднялся по ступенькам перед входом в дом, в котором он вырос.

Это будет потрясающе, – сказала Кэсси, целуя его на прощание. – Это ведь то, чего ты всегда хотел. Это твоя семья, Чарли. Не бойся.

Он крепче вцепился в букет. После маминого звонка и договоренности об ужине он загуглил ее. Снова. Элис Харт, флориограф. Ферма Торнфилд, где расцветают полевые цветы. Он купил ей букет телопей, зная, что на языке Торнфилда они значили Возвращение счастья.

Стоя на веранде, он прислушивался к знакомым звукам моря, песне ветра, кудахтанью кур, дремотному гудению пчел и маминому голосу на кухне. Все вместе они были фоном всего его жизненного пути. Теперь добавился еще один: собачий лай.

– Пип! – раздался смеющийся голос – голос, которого он прежде не слышал, голос, который приближался.

Он сглотнул. Поправил цветы во вспотевших руках.

Ее тень тянулась по коридору вперед нее. Он открыл входную дверь. Расправил плечи. В уголках глаз у него защипало от слез.

Его старшая сестра. Она тут.