87

«Факты, – думала Гарден. – Я должна сосредоточиться на фактах. Если мне когда-то надо было ухватиться за надежный якорь, так это сейчас. Каковы же факты?

Вики одержима. Неважно, чем и почему. Факт, что она одержима какой-то манией. Другой факт: она хочет причинить мне вред. И Элен.

Факт. Важный факт. Я должна увезти Элен.

Факт. У меня почти нет денег, осталось всего несколько долларов, после того как я раздала чаевые на пароходе. Слава Богу, у меня были доллары, а не лиры.

Факт. У меня нет друзей в Нью-Йорке.

Факт. Я боюсь ее. Так боюсь, что, кажется, ноги отнимаются».

– Ты что-то притихла, Гарден, – сказала Вики. Ее безудержный смех перешел в злорадную усмешку. – Почему же ты не плачешь, не просишь о пощаде? Мне бы это было приятно… Ну? Что ж ты? – Вики злобно глядела на вошедшую в комнату прислугу.

– Принчипесса, вас просит к телефону мистер Палем.

– Я поговорю с ним здесь. – Вики плеснула шампанского в бокал. – И принесите еще бутылку. – Она поставила бокал на столик и взяла трубку. – Сибил, дорогой, – замурлыкала она, – как ты узнал, что я в городе?.. Только вчера, милый. Я еще даже не распаковала вещи.

Гарден с изумлением смотрела на свекровь. Вики была неподражаема. В ней не осталось и признаков безумия. Она болтала своим обычным, высоким, искусственным светским тоном. Невозможно было даже догадаться, что всего несколько секунд назад ее душил приступ ненависти.

– Саутхемптон? – продолжала Вики. – О Боже! Нет, дорогой. Я закрыла его сто лет назад. В Штатах так уныло. Я теперь настоящая эмигрантка. Французы так очаровательны. Я почти все время проводила в замке моего близкого друга графа де Вариньи. – Вики взглянула на Гарден, потом отвела глаза. Гарден была неподвижна. – Что ты говоришь, Сибил! Какая жалость. У меня где-то был ее адрес в записной Книжке. Подожди, я поищу. – Вики взяла бокал и вышла из комнаты.

«Это моя единственная возможность, – подумала Гарден. – Сейчас она возьмет трубку у себя в комнате. И возможно, будет разговаривать довольно долго». Мысль Гарден лихорадочно работала. Она знала, что делать.

Она бегом бросилась к себе в спальню. Спальня была завалена чемоданами, открытыми, но еще не распакованными. Гарден поспешно разыскала среди своей одежды непромокаемый плащ, сшитый для нее Конни. Он был специально задуман для долгих прогулок по городу; карманы всех размеров давали возможность обходиться без сумочки, туда можно было положить книги и другие мелкие покупки, уберечь их от дождя. Гарден нашла сундук, в котором лежали ее платья от Фортюни. Это был один из секретов мастера – его платья можно было превратить в крошечные свертки и хранить так сколько угодно, а потом встряхнуть, и гофрированный шелк выглядел абсолютно свежим, он нисколько не мялся. Она схватила восемь перетянутых резинками узелков и сунула их в большой карман плаща.

Семь долларов из сумочки скрылись в одном маленьком карманчике. Пудреница, губная помада и расческа – в другом. Она взглянула на часы. Прошло три минуты. Быстрей, торопил ее внутренний голос. Гарден потянулась за своей шкатулкой с драгоценностями. Надо найти ломбард, а потом купить билеты на поезд до Чарлстона. Они поедут домой, к ее матери.

Шкатулка была пуста. Гарден потратила целую минуту, чтобы убедиться в случившемся. Исчезли. Все ее драгоценности исчезли. Даже обручальное кольцо. У нее не осталось ничего, кроме амулета на золотом шнурке. Он висел у нее на шее.

Гарден собралась с мыслями. Надо спешить. Драгоценности исчезли. Это факт. Она достала из сумочки золотой портсигар и зажигалку. Это тоже кое-что стоит. Она надела плащ.

В гостиной никого не было. Из телефонной трубки слышались голоса. Гарден бросилась наверх, в детскую. Она была пуста. «Это факт, – мысленно закричала она. – Элен здесь нет. Это все, что тебе известно. Ничего не придумывай». Она бросилась по коридору, открывая все двери подряд. Нигде никого. Время. Сколько времени она уже потратила? Сколько осталось? Гарден задыхалась. Скорей. Скорей.

Гарден бросилась по коридору мимо пустых комнат. У лестницы она встретила одну из горничных. Надо выглядеть спокойной, будто ничего не случилось, сказала она себе и усилием воли заставила себя идти не торопясь.

– Здравствуйте, – сказала она. – Я ищу Элен. Хотела взять ее в парк и купить воздушный шарик.

Горничная, не понимая, посмотрела на нее.

– Мою дочку, – объяснила Гарден. – Она очень любит воздушные шарики.

– А! Да, мадам, конечно. Девочка. Она уже ушла в парк. С мисс Фишер.

Гарден бросилась к лестнице для прислуги, которая вела к черному входу. Туда Вики никогда не пойдет. Служанка удивленно посмотрела ей вслед. Эти богачи такие странные…

«Центральный парк такой огромный, – думала Гарден. – Они могут пойти куда угодно. Где же их искать?» Она не могла стоять возле дома и ждать, когда они вернутся. Вики способна на все. Она может вызвать полицию, приказать лакеям силой втащить ее в дом. Гарден перебежала на другую сторону Пятой авеню. Там начиналась дорожка, ведущая в парк. Может, мисс Фишер пошла по ней? В той стороне Метрополитен-музей. Она могла повести Элен туда. Гарден стояла на тротуаре, охваченная растерянностью. «Я ничего не могу сделать, – думала она. – Я не выдержу. Я сейчас заплачу. Или завизжу. Или и то и другое».

– Мама, мама, шарик! Шарик для Элен! Почувствовав, что ее тянут за подол, Гарден вышла из транса. Она наклонилась и прижала к себе Элен. Взгляд ее упал на ноги мисс Фишер, в белых туфлях и белых чулках. Гарден выпрямилась, держа дочь за руку.

– У Элен был шарик, миссис Харрис. Она его отпустила.

– Она любит смотреть, как они взлетают вверх, мисс Фишер.

– Другого она не получит. Это научит ее быть разумной.

Мисс Фишер была так же жестока, как ее крахмальная униформа. Гарден хотела было возразить ей, но опомнилась. «Что ты делаешь, ненормальная, – сказала она себе. – Беги отсюда скорей».

– Я забираю Элен, мисс Фишер. Мы пойдем погуляем. Няня загородила ей дорогу:

– Принцесса велела мне не спускать глаз с Элен, миссис Харрис.

– Элен моя дочь.

– Я понимаю, миссис Харрис. Но я работаю у принцессы. Я делаю то, что прикажет она.

Гарден вплотную приблизилась к мисс Фишер:

– Слушайте меня внимательно, мисс Фишер. Я заберу своего ребенка, и не вздумайте мне помешать. Если вы хоть пальцем дотронетесь до меня или Элен, если попытаетесь нас остановить, я толкну вас под машину.

Она повернулась и отчаянно замахала рукой свободному такси. Открывая дверцу машины и помогая Элен забраться в нее, Гарден не сводила глаз с мисс Фишер. Няня топталась на месте в нерешительности. Грозно сверкавшие глаза и отчаянная решимость Гарден пугали ее.

Гарден прыгнула в машину и захлопнула дверцу.

– Поезжайте, – сказала она. – Скорей. Уезжайте отсюда.

Водитель так рванул с места, что ее отбросило на спинку сиденья. Гарден взглянула в заднее окно. Мисс Фишер, размахивая руками, бежала через дорогу к дому.

– Куда прикажете, леди? – Водитель был негр. После многих лет, проведенных за границей, его акцент показался ей странным. И все же он был очень знаком.

Гарден прижала к себе Элен.

– Поезжайте в Гарлем. Отвезите нас в «Парадиз» Смолла. У меня там есть друг.

* * *

– Джон Эшли. Он работает здесь официантом. Или работал.

– Леди, я же вам сказал. Мы еще не открывались сегодня. Приходите ближе к полуночи. Тогда все будут здесь.

– Нет, нет, вы не поняли. Подождите, пожалуйста. Не закрывайте дверь. – Гарден протянула руку, придерживая дверь. Ее плащ распахнулся.

Человек в дверях увидел ее ожерелье с амулетом. Он скрестил пальцы жестом, отгоняющим злых духов.

– Кто вы, леди? – Он казался испуганным.

– Я друг Джона Эшли. Правда. Из Чарлстона, из Эшли Барони. У меня несчастье, нужна помощь. Я знаю, Джон мне поможет, если только я его найду.

Человек в нерешительности смотрел на белую женщину с лихорадочно блестевшими глазами и маленькую белую девочку рядом с ней. Элен начала плакать. Ей давно уже пора было ужинать.

– Элен хочет кушать, – хныкала она.

Это мужчина понял. Он улыбнулся малышке.

– Входите, – сказал он Гарден.

Элен сидела у Гарден на руках и жевала куриную ножку, пока Джон разговаривал с Гарден. Он пришел, как только ему позвонил друг.

– Дело, похоже, совсем плохо, мисс Гарден, – сказал Джон. – Конечно, я знаю ломбард. Но если эта женщина разыскивает вас, она сделает так, что вас будут искать и на вокзале, и на автобусной станции.

– Может, обратиться в полицию? Но я не знаю, что им сказать.

– Нет, мисс Гарден. Полиция всегда на стороне богатых, а вы больше не богатая. Вам надо в Чарлстон. У меня есть старенький автомобиль. Не ахти как блестит, да и крыша прохудилась. Но ездит. Берите машину и малышку и езжайте к своей семье. И пока не доберетесь, будьте очень осторожны. Я видел много всего, пока работаю здесь. Богатые белые думают, что могут делать все, что хотят. Сумасшедшие белые богачи. Даже сказать нельзя, что они еще могут захотеть.

Уже в восьмом часу Гарден, следуя наставлениям Джона, въехала в облицованный белым кафелем туннель, ведущий с Манхэттена в Нью-Джерси. Элен свернулась клубочком рядом на сиденье, положив голову Гарден на колени. Белый плащ был небрежно накинут, закрывая Элен. Гарден напудрилась, подкрасила губы и причесалась. Она хотела как можно меньше походить на истерическую женщину, убегающую с ребенком. Служащего, взимавшего плату за проезд, возможно, уже предупредили.

В туннеле она очень нервничала. Он был проложен под рекой – блестящее воплощение новейшей инженерной мысли, которую Гарден не понимала и которой не доверяла. Ей казалось, что она ощущает чудовищную тяжесть воды у себя над головой, и она старалась подавить в себе желание прибавить скорость, побыстрее выбраться из туннеля, уехать прочь отсюда.

Сидевший в будке служащий внимательно посмотрел на нее. «Туннель странно влияет на людей, особенно на женщин, – подумал он. – А уж женщина, куда-то едущая одна на ночь глядя, – это совсем необычно».

Гарден вцепилась в рулевое колесо. На что он смотрит, что ищет? Она затаила дыхание. Если Элен шелохнется, все пропало.

– Далеко собрались, леди?

– Что? Нет, нет, к сестре в… – Она не могла вспомнить ни одного названия населенного пункта в Нью-Джерси.

Сзади кто-то нетерпеливо нажал на клаксон. В спешке Гарден резко рванула с места. «Боже, – подумала она, – теперь-то он меня точно запомнит». Мужчина в машине позади нее только покачал головой. По его мнению, женщин вообще нельзя было пускать за руль.

Впереди лежала длинная дорога. «Мы вырвались», – подумала Гарден. Она помотала головой, расправила плечи. Напряжение спало. Она поправила плащ так, чтобы Элен было легче дышать. «Факты, – думала она. – Мы выехали из Нью-Йорка. Джон дал мне двадцать долларов на бензин и дорожные расходы. Его друг дал целую сумку жареных цыплят и хлеба. До Чарлстона всего восемьсот миль. Вот за эти факты и надо держаться».

Управлять этой машиной было гораздо тяжелее, чем теми, к которым она привыкла, да и дорога была незнакомой. Но это только радовало Гарден. От нее требовалась постоянная собранность. Она не хотела думать о Вики. Или о Скае. Вскоре только свет фар связывал ее с дорогой. Глаза устали прищуриваться от света встречных машин. Чем дальше она ехала, тем меньше их встречалось. Потом появившиеся впереди огни подсказали, что она въезжает в какой-то город. Гарден медленно ехала по незнакомым улицам, глядя на освещенные окна магазинов и домов. Как здесь все отличалось от Европы. Так много места, деревьев… Все такое новое. Она ехала дальше. Элен зашевелилась:

– Мама, темно.

– Да, дорогая. У нас приключение.

– Элен хочет кушать.

– Конечно, хочет. Знаешь что? Давай устроим приключение с пикником. Хочешь?

Гарден свернула на проселочную дорогу и остановилась. Джон сказал, что в машине есть фонарик. Элен играла с ним, пока ела. Она решила, что приключение – это очень весело. Гарден забрала у нее фонарик и отвела в сторонку.

– А это туалет на пикнике, – сказала она. Деревья вокруг них шелестели от легкого ветерка, а возможно, и от движений невидимых в темноте животных. Чувство тревоги усилилось. Гарден была рада вновь очутиться в машине, на дороге.

Покачивание рессор укачивало Элен, как в колыбели. Она немножко поговорила и уже через несколько минут снова уснула. Гарден смотрела вперед, на освещенную фарами ленту дороги. Другой город, еще один, с погашенными уличными фонарями. Скоро вокруг была лишь темная пустая дорога. Гарден нашла сигарету и закурила.

Спящие города казались призрачными. Белые ступени Балтимора выглядели как оскаленные в ухмылке зубы. Вашингтон был населен призрачными памятниками. Гарден вздрогнула, коснулась амулета на шее. И двинулась дальше.

Теперь на темных фермах иногда мелькало освещенное окно. Гарден казалось, что она едет дни, недели. Плечи и руки болели, во рту пересохло. До Ричмонда оставалось десять миль. «Мы на юге», – подумала она, и ей стало легче.

Восход солнца разбудил Элен. Она села и протерла глаза.

– Элен хочет пить, – захныкала девочка.

Гарден отвела со лба малышки влажные после сна волосы.

– Я тоже, моя хорошая. Мы скоро остановимся.

На главной улице ближайшего городка сверкающие неоновые буквы вывески соревновались с рассветным солнцем. «Закусочная». Гарден остановилась у края тротуара.

Возле покрытого линолеумом прилавка весело разговаривали официантка и трое мужчин в комбинезонах. Они посмотрели на Гарден и Элен, как на диковинных зверей. Но Гарден все было безразлично. Она посадила Элен на высокий круглый табурет и тяжело опустилась на соседний.

– Да на вас лица нет, – посочувствовала ей официантка. – Садитесь-ка лучше за стол. Там, в кабинках, можно хоть прислониться.

От ее участия у Гарден на глаза навернулись слезы. «О Боже, – подумала она. – Я так устала, что совсем ослабла. Нет, нет, мне нельзя расслабляться – впереди еще такая длинная дорога».

Элен не хотела покидать табурет. Она вертелась из стороны в сторону и хихикала. Гарден подхватила и понесла брыкающегося ребенка через весь зал в кабинку. Получив стакан молока, Элен перестала плакать. Кофе и плотный завтрак вернули Гарден силы.

Когда они вернулись в машину, там было жарко и душно. Гарден открыла окна.

– А теперь ты поможешь маме найти бензоколонку, – сказала она Элен, – и мы поедем в Чарлстон.

Теперь она чувствовала, что у нее хватит сил на что угодно. Завтрак был совсем как дома: деревенская колбаса, бисквиты, яйца, мамалыга и много-много соленого масла. До Франции было миллион миль. Чарлстон уже совсем близко.

Через час жаркое южное солнце превратило машину в раскаленную печь. На расстилавшейся впереди дороге возникали дрожащие миражи воды, которые исчезали при приближении. Элен вертелась, хныкала, капризничала.

Для Гарден все слилось в один непрерывный кошмар: слепящее солнце, бензоколонки, протекающие стаканчики с мороженым, тепловатая кока-кола и бесконечная ровная дорога, бескрайние поля, безоблачное небо. Одежда прилипла к покрытым потом телам, воздух был раскален. У Гарден слезились глаза.

– Еще далеко? – ныла Элен, и Гарден не могла ответить на ее вопрос. – Сколько времени? – спрашивала девочка, а Гарден не знала. Она, казалось, ехала уже целую вечность, и ехала через ад.

Элен уснула, сунув пальчик в рот, когда неожиданно потемнело и пошел дождь. Вода протекала сквозь дырки в крыше, мочила колючую обивку сидений. Гарден, почувствовав влагу, хрипло и радостно засмеялась. Проснувшаяся Элен засмеялась вместе с ней. Потом они выехали из дождя и лужи под сиденьями задымились от жары. У Гарден дрожали ноги от усталости, руки были сплошная боль. Элен снова уснула.

– Мама, что это? – Гарден и не заметила, когда малышка снова проснулась. Она стояла коленями на сиденье и показывала пальчиком в окно. «Господи, – подумала Гарден, – мне все-таки придется остановиться. Я уже перестаю воспринимать окружающее». Она посмотрела, куда показывает Элен. Всего в нескольких ярдах от шоссе тянулась полоска деревьев. С ветвей свисал испанский мох.

– Элен, дорогая, мы уже почти дома. – Она нажала на педаль газа и посигналила в знак приветствия. Следующие несколько часов прошли как в тумане. Она пела, рассказывала какие-то бессвязные истории, останавливалась в придорожных магазинчиках только для того, чтобы послушать акцент, с которым ей объясняли, где раздобыть холодной кока-колы, хранящейся в ящиках со льдом.

До Чарлстона пять миль. Гарден почудилось, что она ощутила запах соленой воды. Теперь она, чуть живая от усталости, разговаривала сама с собой, с трудом шевеля пересохшими губами.

– Гарден, не пропусти указателя парома, а то мы свалимся в воду. – Она громко расхохоталась собственной шутке.

Воздух стал прохладнее. Солнце стояло низко над горизонтом. Элен спала. Гарден клевала носом.

Машина вильнула и двумя колесами съехала на обочину. Гарден вздрогнула и вернула ее на дорогу. Прямая, как стрела, дорога делала в этом месте поворот. Гарден сосредоточила оставшиеся силы на том, чтобы удержать машину на дороге.

– Не торопись, – сказала она себе, – приподними ногу над педалью. – Руки ее повернули руль. Она увидела что-то впереди, посередине мостовой. Собака? Олень? Она поехала еще медленнее.

Это оказался человек. Он размахивал руками. Показывал, чтобы она остановилась. Машина зачихала, дернулась и замерла. Руки Гарден словно прикипели к рулевому колесу. Она смотрела сквозь заляпанное разбившимися насекомыми ветровое стекло погасшими, сухими глазами. Как же она была глупа! Надеялась убежать от Вики, надеялась, что та не сумеет ее найти. Человек был полицейским.

 

88

– Мэм, с вами все в порядке, мэм? – Широкополая шляпа полицейского закрыла окно рядом с Гарден.

Она посмотрела на его озабоченное лицо. Медленно до нее дошел смысл происходящего. Этот человек не враг.

– Солдат, – сказала Элен.

– Нет, малышка, я не солдат, – улыбнулся мужчина.

– Что вы хотите? – выдавила из себя Гарден. Голос прозвучал неожиданно хрипло.

– Я подумал, мэм, вам нужна помощь. У вас не здешние номера. Бывает, те, кто попадает на мост первый раз, нервничают. Особенно в это время дня. Солнце бьет прямо в глаза. И потом, вы не очень уверенно держались на дороге.

– Мост? – пыталась сообразить Гарден. Она что-то слышала про мост. Но что? Почему она никак не может вспомнить?

Полицейский взмахнул рукой, показывая вперед. Мост поднимался все выше и выше, казался гладким, как скала, и узким, как лента. Он обрывался наверху и, казалось, вел в никуда, – дальше обрыв и падение.

– О Боже! – простонала Гарден.

– Многие сначала пугаются, – сказал полицейский. – Поэтому-то я и здесь. Если хотите, я перегоню вашу машину на ту сторону. У нас здесь все отработано. Я делаю это раз десять на дню. – Он явно гордился своим занятием.

– Да, пожалуйста, – пробормотала Гарден. Она перебралась на соседнее сиденье и взяла Элен на руки.

Полицейский бойко рассказывал об инженерных чудесах моста. Это был тщательно составленный и хорошо отрепетированный монолог, успокаивающий нервных пассажиров взбирающихся вверх машин, которые, поднявшись, видят крутой спуск вниз и подъем к виднеющемуся впереди второму пику. Гарден ничего не слышала и ничего не видела. Глаза ее были закрыты, веки покраснели и распухли, но темнота и возможность отдохнуть от управления машиной казались бальзамом.

Видавшей виды машине потребовалось больше пяти минут, чтобы преодолеть почти трехмильный мост. Полицейский остановился в переулке рядом с мостом.

– Пожалуйста, мэм. И вы, юная леди.

– Здорово, – сказала Элен.

– Спасибо большое, – поблагодарила полицейского Гарден. – Сама я бы не справилась.

Полицейский вышел из машины и отдал честь.

– Был рад помочь, мэм. – Он повернулся, чтобы уйти.

Гарден перегнулась через сиденье, дотянулась до ближайшего к нему окна:

– Господин полицейский! Не могли бы вы объяснить, как добраться до Ист-Бэттери?

В большом доме Маргарет выступ-фонарь парадной лестницы уже был освещен.

– Смотри, Элен, здесь живет бабушка Трэдд, мамина мама. Она будет очень рада увидеть тебя.

– Элен хочет кушать.

– Ты получишь много вкусных вещей. Идем, мой ангел. – Едва передвигая ноги, она преодолела последние метры.

– Элен хочет пить.

– Да, малышка. Подожди чуть-чуть.

Гарден тяжело привалилась к стене рядом с входной дверью. Колени подгибались. Она услышала шаги в доме и заставила себя выпрямиться. «Ну и вид же у меня, должно быть», – подумала она.

Маргарет открыла дверь. Свет из холла слепил уставшие глаза Гарден. Мать казалась ей темным силуэтом.

– Я так и думала, что это ты, Гарден, – сказала Маргарет. – Неужели тебе мало того, что ты натворила?

Она взмахнула газетой перед ничего не понимающей Гарден. – В этом доме ты не будешь хвастать своим бесчестием. Уходи. – Дверь начала закрываться.

– Мама! – крикнула Гарден. – Мама! – Она была уже не в состоянии думать и произносить слова. Она не понимала ничего, кроме одного: полоска света, пробивавшегося из дверей, становилась все уже, а потом совсем исчезла. Гарден застучала кулаками в дверь. Это какая-то ошибка. Мать не может ее выгнать. Это же и ее дом. Разве это не ее дом?

Плачущая Элен потянула мать за юбку:

– Элен устала.

У Гарден подкосились ноги. Она тяжело опустилась на ступени крыльца и обняла Элен. Что с ними будет? В тени большого дома было прохладно, и Гарден разрыдалась.

Это напугало Элен. Липкими пальчиками она коснулась мокрых щек матери.

– Нет, – сказала она. – Нет. Нет. Гарден взяла ребенка за руку.

– Не бойся, малышка. Тихо, не плачь. Мама все сделает. Все будет хорошо. – Но в словах ее не было уверенности. Элен плакала так, словно ее сердечко разрывалось на части.

У Гарден болело все тело, в голове путалось. Нужно сосредоточиться и подумать. Найти опору, что-то, за что можно ухватиться. Мысленно она молила о помощи. Если бы здесь оказалась Элен Лемуан… если бы она была в Париже… у нее было бы куда пойти. Как ей хотелось услышать от Элен сухой, практичный анализ случившегося. И тут она словно услышала ее голос: «Бесс с благородным сердцем».

– Тетя Элизабет, – пробормотала Гарден. – Элен, мы поедем к тете Элизабет.

* * *

Джошуа широко распахнул входную дверь, держа в руках поднос для визитных карточек.

– Миз Купер нет дома, – официальным тоном произнес он. И тут увидел перед собой отчаявшуюся, перепачканную женщину и ребенка. – Боже милосердный! – ахнул он. – Миз Гарден, дайте мне малышку и обопритесь на старого Джошуа.

 

89

– Я даже не помню, как вошла в дом, – сказала Гарден.

Элизабет Купер хмыкнула:

– А ты и не вошла. Бедняга Джошуа кренился, как тонущий корабль, пытаясь одновременно нести Элен и тащить тебя.

– Она еще спит?

– Нет, конечно. Дети невероятно жизнестойки. Она давным-давно проснулась и успела насмерть заговорить на кухне Селию. Она уверена, что Селия прячет где-то в шкафу пони.

Гарден тихо застонала. Она не хотела думать ни о Скае, ни о Вики – ни о чем.

– Это все никуда само не исчезнет, – сказала Элизабет. – Тебе придется что-то решать.

– Только не сейчас, – умоляюще произнесла Гарден.

– Раньше, чем кончится день. Я отложила для тебя вчерашнюю вечернюю газету. Заставь себя прочитать ее. Это отвратительно, но ты должна знать то, что прочитал уже весь Чарлстон.

– Это не правда.

– Правда или нет – дело не в этом. Ты должна знать. И еще запомни вот что: ты будешь жить у меня столько, сколько захочешь.

– Я просто не понимаю, как мама могла меня выгнать. Тетя Элизабет, она захлопнула дверь у меня перед носом. Я просто не могу поверить.

Элизабет коснулась руки Гарден. Этот жест был выражением сочувствия и одновременно требованием взять себя в руки.

– Ты уже взрослая женщина, Гарден. Сколько тебе, двадцать пять, да? Ты уже слишком большая для детского представления об идеальных матерях. Маргарет всегда придавала большое значение светскому обществу и своему месту в нем. Она глупая, ограниченная женщина, и ты это знаешь. Нужно принимать ее такой, какая она есть. Она никогда не будет такой, какой ты хотела бы ее видеть.

– Но я ее дочь.

– Да, и ты не такая, как ей хотелось бы. Но она никогда не согласится признать эту истину. А вот ты сможешь, если постараешься. Тебе придется проглотить еще немало горьких пилюль, милая. А теперь я пойду к себе, чтобы ты могла начать прямо сейчас.

Гарден смотрела вслед идущей к дверям высокой, худой Элизабет. Ей так не хотелось, чтобы та уходила. Ей так не хотелось принимать решения. Она оглянулась вокруг, оттягивая момент, когда ей придется заглянуть в себя.

Она была в одной из спален третьего этажа. Элен, она знала, поместили в другой, как раз напротив. Комнатами явно пользовались не часто. В одном углу стояло несколько картонных коробок, в другом – швейная машинка, покрытая чехлом. Частично рабочее помещение, частично кладовая и очень редко – комната для гостей. Мебель была стертая, красного дерева, очень ухоженная. Низкая кровать, комод, столик и один-единственный изящный деревянный стул, который когда-то переставили от стола к машинке. Ковер, похоже, китайский, но орнамент так вытерт, что разобрать почти невозможно. В ногах кровати лежало свернутое покрывало, на окнах висели занавески из белой органди. Выцветшие обои в бело-голубую полоску. После домов, в которых она жила, и роскоши, которую принимала как должное, убежище в доме Трэддов выглядело так убого!

Ей хотелось опуститься на кровать, зарыться в подушки и найти забвение во сне. Но она представила, какое неодобрительное выражение появится на суровом лице тетушки, и заставила себя встать.

Элизабет оставила газету на столе. Гарден взяла ее и стала листать. На четвертой странице в глаза ей бросилась собственная фотография. Старая, тех самых «трудных времен». Она была блондинкой, в платье из бус, с тяжелой жемчужной бахромой по короткому подолу. Руки унизаны сверкающими браслетами, с ушей свисают длинные, кистями серьги из жемчуга и бриллиантов, на плечах атласная накидка с лисьим воротником. В одной руке длинный мундштук, в другой бокал шампанского. И неестественная, остекленевшая улыбка. «На Золушку высшего света подает в суд преданный ею муж», – гласил заголовок. Гарден опустилась на краешек кровати.

Статья была передана одним из телеграфных агентств. Это, как знала Гарден, означало, что то же самое можно прочитать в любой газете любой страны. В статье рассказывалось, что Скай «потрясен ужасными открытиями», а о нем самом писали как о много и упорно работающем управляющем фермой в маленьком французском городке, который, однако, не был назван. Создавалось впечатление, что Гарден вела бурную жизнь в парижских ночных клубах и казино юга Франции, в то время как ее муж, не имеющий представления о ее времяпрепровождении, трудился в поте лица.

Предполагается, что на процессе будут представлены свидетельства разложения и распутства, неслыханные со времен распада Римской Империи, сообщала газета, и на тихих улочках возле здания суда уже собираются толпы людей. Мистер Харрис находится дома, под присмотром врача. Его интересы будет представлять известный адвокат Атертон Уилс. Местопребывание миссис Харрис неизвестно. Мистер Уилс сделал заявление для прессы, касающееся защиты жены-прелюбодейки. Ее убитый горем супруг нанял для нее адвоката. Даже в таких трагических обстоятельствах мистер Харрис прежде всего думает об интересах жены.

Дебютанточка без гроша из высшего общества Чарлстона оказалась, благодаря юному любящему супругу, окруженной неслыханной роскошью, когда они отправились в свадебное путешествие по Карибскому морю на его огромной яхте.

Он давал этой девочке все, что она хотела, а хотела она все, сказала мать мистера Харриса, принцесса Виктория Монтекатини. Предполагается, что принцесса будет главным свидетелем обвинения на предстоящем процессе.

Гарден смяла газету и бросила на пол. Первым ее побуждением было сражаться, рассказать свою часть этой истории. Измены Ская. Кокаин Вики. Она тоже может представить свидетелей. И тех, кто расскажет правду, будет больше, чем тех, которым Вики заплатит за ложь. Факт. Она все равно проиграет.

– Девочка моя, – сказала она вслух, – ты же сама бегом вбежала в эту ловушку.

Но по крайней мере, она была в Чарлстоне, где люди знали ее. Что бы ни писали газеты, они-то знали, что она не такая. Она вовсе не хищница, интриганка и нимфоманка. Да, у нее были ошибки, а у кого их не было? Она может рассчитывать на своих друзей из школы, из хора. Мать? Ну что ж, она как-нибудь переживет это.

– Мама? – Элен, громко пыхтя, вскарабкалась по лестнице. – Элен хочет мороженого.

Гарден посмотрела на крепкое тельце дочки и ее румяные щечки. Может быть, она не могла стать хорошей женой, не смогла сделать Ская счастливым, сохранить его любовь. Зато, решила Гарден, она станет лучшей матерью в мире. Никогда перед Элен не захлопнется дверь.

– Детка, – сказала она, – мы купим самое большое мороженое, со взбитыми сливками и красной вишенкой наверху. Как ты насчет этого?

Элен одобрительно кивнула.

Гарден привезла Элен в аптеку на Кинг-стрит. Было слишком жарко, а ножки Элен слишком короткие, чтобы идти так далеко. Аптека Шветмана была не просто аптекой. Это было место развлечения, общественный центр чарлстонской молодежи, особенно девушек. Слева вдоль стены стояли застекленные шкафы и витрины с косметикой и парфюмерией. В задней стене было окошечко, ведущее в загадочный мир фармацеи. Центр помещения и пространство вдоль половины правой стены были страной чудес, с мраморным прилавком и круглыми столиками, вокруг которых стояло по четыре стула, металлические столы и стулья были выкрашены в белый цвет, они взвизгивали каждый раз, когда их двигали по кафельному полу, а двигали их постоянно. К Шветману можно было зайти в любое время дня, встретить здесь знакомых, поговорить, выпить чего-нибудь вкусного. Когда Гарден была в Эшли-холл, сходить в кино, а потом выпить кока-колы у Шветмана было верхом светских развлечений.

Сейчас она не предполагала встретить там кого-нибудь из знакомых. Скорее всего, все места оккупированы были юными чарлстонцами. Ей хотелось сходить к Шветману, потому что там она чувствовала себя как дома. И еще ей хотелось показать Элен, где мама съела первый в своей жизни сандей.

Дверь, открываясь, скрипнула – так же, как много лет назад. Под потолком тихо урчали вентиляторы. Гарден огляделась. Ничего не изменилось. И казалось совершенно естественным увидеть за одним из столиков Уэнтворт. Рядом с ней сидели два симпатичных мальчугана.

– Уэнтворт! – Гарден стала пробираться через лес стульев, она внимательно смотрела за Элен, чтобы та не наткнулась на один из них. Гарден подняла голову и успела заметить, что Уэнтворт положила на стол доллар и поспешно схватила перчатки и свертки.

Гарден с изумлением наблюдала, как Уэнтворт с мальчиками быстро пошли к выходу. Они прошли в трех футах от нее. Уэнтворт даже не подняла глаз на нее.

– Уэнтворт! – тихо позвала Гарден.

– Мама, кто эта леди? – спросил один из мальчиков звонким детским голосом.

– Никто, – ответила мать.

Гарден оглядела наполовину заполненный зал. Никто не встретился с ней глазами.

– Элен хочет мороженое.

Гарден вздернула подбородок и подошла к прилавку.

– Я бы хотела пинту ванильного с собой, – сказала она.

– Отнеси это на кухню Селии, – сказала она Элен, когда они вернулись к Элизабет.

Она медленно вошла в библиотеку и сняла перчатки. Элизабет подняла голову от книги, которую читала.

– Все гораздо хуже, чем я думала, – сказала Гарден. – Тетя Элизабет, что мне делать?

 

90

Мало-помалу с помощью Элизабет Гарден начала приводить в порядок свою вдребезги разбитую жизнь. Элизабет потрясла ее, предложив купить машину Джона. Она заявила, что давно мечтала научиться водить машину. Старенький автомобиль для этого просто идеален, потому что и после аварии будет выглядеть ничуть не хуже, чем до нее.

– Конечно, тебе придется меня учить, – сказала Элизабет.

Гарден это только обрадовало. Она так мало могла сделать для своей двоюродной бабушки, а та так много делала для нее.

– Я сегодня была у твоей утомительной матери, – сказала Элизабет через несколько дней после приезда Гарден. – Она будет посылать тебе еженедельное содержание. Эта женщина такая скупердяйка, что согласилась бы покрыться синяками, лишь бы спать на мешке с золотом.

– Как мило с ее стороны, – воскликнула Гарден. – Может, мне надо сходить поблагодарить ее?

– Мило, как же! Я пригрозила, что, если она не даст денег, ты переедешь к ней. Знаешь, Гарден, даже в самой трагической ситуации есть свои смешные стороны.

Но Гарден была еще не в состоянии смеяться.

– Ты должна тратить эти деньги на Элен, – сказала Элизабет. – Она не может каждый день носить одно и то же платье, как бы хорошо оно ни было выстирано и выглажено. И ей нужна няня. Вам обеим не на пользу, что вы так много времени проводите вместе. Не успеешь оглянуться, как она превратится в маленького тирана.

– Но, тетя Элизабет, – запротестовала Гарден, – Элен – это все, что у меня осталось. Она нуждается во мне. Здесь для нее все так ново.

Элизабет нахмурилась:

– У тебя еще осталась ты сама. И есть опасность это потерять, если ты целиком погрузишься в Элен и жалость к себе.

– Черт побери, – не выдержала Гарден, – я с таким же успехом могла остаться с Вики. Вы принимаете за меня решения, кормите меня, а я, видимо, должна низко кланяться, целовать вам ноги и говорить спасибо.

– Можешь поверить, я буду счастлива, когда ты сможешь обойтись без моей помощи. В моем возрасте уже трудно играть роль матери.

– Так зачем же вы это делаете? Вы же можете тоже захлопнуть передо мной дверь. Если так тяжело давать нам с Элен кров и пищу, зачем это делать?

– Потому что, как и твоему другу мадемуазель Лемуан, ты мне интересна. Ты мне нравишься, Гарден, давно нравишься. Я уверена, что ты сделана из стоящего материала, и жду, когда ты это докажешь.

Чувствуя себя очень несчастной, Гарден убежала в свою комнату. Но через несколько дней, обдумав хорошенько слова Элизабет, она решила взять свою жизнь в собственные руки.

Она отправилась еще раз навестить Ребу, частично из чувства симпатии, частично потому, что ее первый визит, когда она рассказала о Джоне, оказался таким коротким.

Метью тоже был дома. Они с Ребой сидели на ступеньках своего дома, держась за руки. Солнце поблескивало на седых прядках в волосах Ребы. Им придется уехать отсюда, сообщили старики. Извещение прислали сегодня утром. Барони превратят в монастырь. Принчипесса отдала его траппистам. Монахам, печально сказал Метью, работники не нужны. Они все делают сами.

«Но Вики не католичка, – подумала Гарден, – насколько я знаю, даже не христианка». Гарден посмотрела на расстроенные лица друзей, почувствовав, как глаза наполняются слезами, а горло сжимается от гнева. Она поняла причину такого щедрого дара церкви. Это был еще один удар по Гарден, по ее семье.

– Куда же вы отправитесь? – спросила она.

– Переберемся через дорогу, – ответил Метью. – Похоже, все наши, Эшли, в конце концов станут работать на мистера Сэма. Ну и что, это неплохо, мисс Гарден. Считай, все наши друзья туда уже перебрались. Только жалко, что на плантации больше не остается Эшли – ни белых, ни черных.

Реба отпустила руку Метью и встала:

– Давайте-ка допьем кофе, чтобы не носить его с места на место. Пойду поставлю кофейник.

Пока они пили кофе, Реба напомнила Гарден о ее наследстве, полученном от старой Пэнси.

– Знаешь, детка, теперь у меня не будет места для этого громадного комода. Ты его заберешь или мне разломать его на дрова?

– Тетя Элизабет! Где вы? – Гарден вбежала в полумрак дома. Она зацепилась за ковер и чуть не упала, врезавшись в столик возле стены.

– Я в библиотеке, – отозвалась Элизабет, – пью чай. Если ты не сломала ногу, иди ко мне.

Гарден засмеялась. Услышав это, Элизабет улыбнулась. Все еще смеясь, Гарден вошла в комнату.

– С молоком и двумя кусочками сахара, – сказала она. – Нет, лучше с тремя. Хочу отпраздновать. К тому же силы мне понадобятся. Тебя Элизабет, я собираюсь заняться бизнесом.

– Рассказывай, мне интересно.

Гарден от волнения не могла сидеть и ходила по комнате.

– Я пошла навестить Ребу. Напомните, чтобы я рассказала, что еще сделала эта Вики. Одним словом, Реба напомнила, что старая Пэнси оставила мне кое-что из мебели. Когда я была маленькой, эта штука всегда казалась мне такой огромной. Пришлось взглянуть на нее, чтобы решить, нужна ли она мне. Она покрыта столетним слоем грязи, но когда-то была просто великолепна. Это огромный комод. Линии изумительные, все металлические детали сохранились. В таких вещах я научилась разбираться, когда обставляла свой дом в Хемпстед Хис.

И тут меня осенило. У кого сегодня есть деньги? У людей типа Вики. Как развлекаются владельцы плантаций и богатые туристы? Посещают антикварные лавки. Раз уж я стала такой знаменитостью, надо извлечь из этого хоть какую-то пользу. Со мной никто не разговаривает. Я опозорена. Ну что ж, терять мне больше нечего. Тетя Элизабет, я решила заняться торговлей.

Люди толпами повалят в мою антикварную лавку только для того, чтобы взглянуть на великосветскую Золушку. И вот тут-то я и заставлю их что-нибудь купить. Да еще по немыслимой цене. С огромной прибылью для себя.

Метью найдет машину и привезет в город мое сокровище. Можно я поставлю его в каретный сарай? Так хочется отмыть его и посмотреть, что же мне досталось.

Конечно, мне понадобится еще много всего. Но я, правда, многому научилась в Англии. Я смогу заказывать товар у других антикваров, покупать на аукционах, заходить в дома вроде Ребиного. У нее есть чайник, я просто уверена, что китайского фарфора. На крышке трещинка, но она почти не заметна.

Элизабет тихонько кашлянула.

– Прокипяти ее в молоке, – посоветовала она, – трещина закроется.

Гарден бросилась к тетушке и обняла ее:

– Вы просто чудо! Вы не думаете, что я сошла с ума? Конечно, риск ужасный. Я заложу свой портсигар. Этого хватит месяца на два.

Элизабет засмеялась:

– Да, дорогая, я думаю, что ты сошла с ума. И очень рада этому. Благодарю Бога за волнение, риск и безумие. А теперь о ростовщиках. Я знаю одного, с которым в свое время не раз имела дело…

На следующий день после звонка Элизабет Эндрю Энсон послал к ней клерка из банка. Его сопровождали два вооруженных полицейских.

– Почему бы Эндрю заодно не дать в газете объявление для грабителей? Он был славным мальчиком, но работа в банке превратила его в старую деву.

Она открыла футляр, и Гарден ахнула. Даже в Монте-Карло она не видела таких крупных бриллиантов, да еще так много.

– Что это? – прошептала она.

Элизабет перевернула футляр и высыпала бриллианты на стол.

– Кошмар, правда? – с гордостью спросила она. – Всегда забываю, как они отвратительны. – Она двумя руками подняла эту груду. Это было ожерелье, почти нагрудник из огромных камней, с грушевидной подвеской, должно быть, каратов около тридцати. – Да еще грязное, – сказала Элизабет. – Придется отмачивать его в нашатырном спирте. Представляешь, Гарден, мой отец, всегда считавшийся человеком со вкусом, купил это для моей матери. Это, бесспорно, самое вульгарное творение, когда-либо выходившее из рук человеческих. – Она уронила ожерелье на стол. – Впрочем, – добавила она, – именно оно спасло нашу семью. Мой брат, твой дедушка, спрятал его в дупле дерева, когда пришли янки. После войны оно побывало у ростовщиков не раз и не два. Именно с его помощью была создана компания по производству удобрений, и оно же не раз выручало меня, когда я вела дела компании. Теперь оно поможет тебе начать свое дело.

– Но, тетя Элизабет, я не могу…

– Ничего подобного, можешь. Мало того, тебе придется стать преуспевающим дельцом, выкупать его и вернуть мне. Конечно, оно чудовищно, но для меня ценно как память.

«Лоукантри трежерс» открылся для покупателей 6 января 1932 года.

 

91

С момента, как Гарден решила заняться бизнесом, до открытия магазина прошло четыре месяца. Все это время у нее не было ни свободного дня, ни свободной минуты. Она была так занята, что День Благодарения, день ее рождения – ей исполнилось двадцать шесть – и Рождество прошли почти незаметно.

Работы было действительно невпроворот, но она придумывала для себя еще и дополнительную, чтобы совсем не оставалось свободного времени и некогда было впадать в отчаяние. Судебный процесс тянулся весь сентябрь, к великой радости издателей газет во всем мире. Сначала репортеры часами торчали возле дома Маргарет, надеясь, что покажется Гарден. Потом кто-то – Элизабет мрачно заметила, что, вероятнее всего, сама Маргарет, и не задаром, – сообщил им, где живет Гарден, и ей не оставалось ничего другого, как прятаться за закрытыми окнами и запертыми дверями дома.

Она использовала это время для изучения книг о старинной мебели, серебре, фарфоре и стекле. Через неделю стало ясно: как бы долго и упорно она ни училась, все равно никогда не станет настоящим экспертом. Возможно, она и отказалась бы от своих планов, если бы не Пегги.

Ее письмо было кратким, заботливым и деловым.

«Ну, Гарден, и натворила же ты дел. Рада, что теперь ты стараешься привести свою жизнь в порядок. Свяжись с человеком, которому я продала все вещи из Барони. Его зовут Бенджамен, и он, похоже, знает свое дело. Можешь не жаловаться мне на жару в Чарлстоне. Куба – это просто большой кипящий чайник. Боба скоро должны перевести, и я надеюсь, там будет прохладнее. Хоть на Аляску. Бобби будет трудно приспособиться. Он привык, что на его пухленьком тельце почти нет одежды. Я беременна. Жду ребенка в марте и надеюсь, что это будет девочка, чтобы я воспитала из нее первую женщину-президента Соединенных Штатов. Мужчины довели нас до настоящей катастрофы, рано или поздно должна появиться женская политическая партия».

Гарден позвонила Джорджу Бенджамену. Да, он прекрасно помнит Пегги. Да, он с удовольствием поможет ее сестре. Да, он знает, кто она такая. Будет рад помочь ей. Если устроит, он может подъехать сейчас же.

Сначала Гарден немного разочаровала мистера Бенджамена. Он вспоминал Пегги с такой симпатией и восхищением, что сестра рядом с ней проигрывала. В ней не было ни откровенности Пегги, ни ее решительности. Но она хотела учиться и отдавала себе отчет в собственном невежестве – две черточки, вызывающие симпатию настоящего ученого. После первого же разговора он был очарован ею.

Он смог ободрить и успокоить ее.

– Пусть вас не волнует недостаток знаний, – сказал он. – Это даже к лучшему. Большинство ваших посетителей будут считать, что разбираются в антиквариате лучше вас. «Ах, Нельсон, – скажет какая-нибудь дама своему супругу, – я думаю, это стул работы самого Чиппендейла». Потом она обратится к вам: «Мисс, вы можете что-нибудь рассказать об этом стуле?» А вы, что вы скажете? Если у вас много знаний, вы ответите: «Мадам, этот стул в стиле чиппендейл сделан в конце девятнадцатого века, скорее всего, в мастерской одного из мебельщиков Нью-Джерси, который делал мебель для кафе и ресторанов. Я могу судить об этом по неудачным пропорциям задних ножек и слабости крестовины». Но вы-то этого не знаете. Вы знаете только, что приобрели этот стул на аукционе, заплатили за него девятнадцать долларов и надеетесь продать за сорок. Поэтому вы отвечаете: «Я мало что могу сказать вам, мадам. Вы и сами видите, что это красное дерево и выглядит как чиппендейл». – «Ага, – думает эта женщина, – девчонка просто глупа. Она не знает того, что знаю я. Я заполучу этот стул за какие-то пятьдесят долларов».

Она довольна, вы получили неплохую прибыль, а Томас Чиппендейл еще раз перевернулся в гробу. Видите, как хорошо быть не слишком образованной?

Гарден смеялась до слез. Мистер Бенджамен добродушно улыбался. Он любил хороших слушателей.

Потом он уже серьезно стал объяснять основные правила, которых ей следует придерживаться:

– Не покупайте ничего, что не нравится вам самой, потому что вам, возможно, придется долго на это смотреть. И в то же время не привязывайтесь к вещам настолько, чтобы чувствовать себя несчастной, продав что-то. Это бизнес, а в бизнесе можно удержаться, только продавая. Обычный доход – пятьдесят процентов, то есть вы должны стараться удвоить свои деньги. Купить за десять долларов, продать за двадцать. Покупатели, однако, убеждены, что с вами можно поторговаться. Многие и покупки-то делают только ради этого удовольствия. Поэтому следует добавлять к цене еще процентов десять, чтобы вы могли что-то уступить. Десятидолларовая вещь будет стоить доллара двадцать два-двадцать три, чтобы в конце концов вы могли продать ее за двадцать. Вам все понятно, Гарден?

– Да. Это кажется такой тратой времени…

– Люди часто отправляются за покупками именно с этой целью. Когда они покупают чашку с блюдцем, то в действительности покупают ваше время и внимание. Часто не покупают даже чашки. В этом деле тоже есть свои недостатки. Приходится быть любезным с дураками. Но встречаются и милые люди. Одно уравновешивает другое. Ну а теперь последнее и очень важное правило. Вы должны понимать, что непременно будете совершать ошибки и ни в коем случае не должны сосредоточиваться на них. Разбитый бокал, подделка, которую вы не распознали, аукционная лихорадка, заставившая вас переплатить, – все это пережить несложно. Самое трудное другое, и со мной это случалось. Вы покупаете, скажем, хорошенький столик для рукоделия. Платите пятьдесят долларов, потому что он вам понравился, а продаете за сто. Вы поражены. Называя цену, вы считали ее слишком высокой. Вы чувствуете себя умной и удачливой. А потом читаете в журнале о гении, который в магазинчике маленького городка обнаружил столик, принадлежавший когда-то самой Бетси Росс. И вы узнаете фотографию. В этот момент вы должны заставить себя помнить о том, что получили пятьдесят долларов чистого дохода, что этих денег хватит, чтобы четыре месяца вносить арендную плату, и что именно поэтому вы и занимаетесь этим делом.

Прежде чем расхохотаться, Гарден успела спросить:

– Неужели вы действительно продали столик Бетси Росс?

– Нет, но было что-то вроде. Ни за что не скажу, что именно. Никак не могу применить к себе собственный полезный совет. Каждый раз берет досада, когда вспоминаю об этом.

В гостиную вошла Элизабет:

– Такого веселого смеха я не слышала с тех пор, как дантист дал моей дочери веселящий газ. Я могу к вам присоединиться?

Гарден по всей форме представила тетушке мистера Бенджамена.

– Тетя Элизабет, мы называем друг друга по имени, потому что оба деловые люди. Джордж ужасно мил. Он хочет заставить меня поверить, что глупость вовсе не недостаток.

– Невежественность, Гарден. Я сказал – невежественность. Глупость – это непреодолимый недостаток. Миссис Купер, мне хотелось бы заполучить каждый предмет обстановки в этой комнате. У вас очаровательный дом.

– Благодарю вас, мистер Бенджамен, но боюсь, похвалы заслуживаю не я. Большая часть вещей уже была здесь. Я, пожалуй, добавила только лампы. До сих пор считаю электричество маленьким чудом. Гарден уже показала вам своего черного слона?

– Я не совсем понял. Элизабет хмыкнула:

– Значит, не показала. Она получила его в наследство от старой негритянки из Эшли Барони. В жизни не видела такой большой, темной и грязной штуки, но Гарден убеждена, что под грязью скрывается красота.

– Тетя Элизабет, ну зачем вы это сказали? Я не хочу, чтобы Джордж обнаружил, что я не только невежественна, но к тому же глупа. Мне не хотелось упоминать о нем.

Мистер Бенджамен развел руками.

– Не знаю, что и делать, – сказал он. – Я умираю от любопытства, но не хочу смущать Гарден.

Гарден пожала плечами:

– Ну что ж, я могу узнать правду и сейчас. Если, конечно, я вас не задерживаю.

Джордж Бенджамен встал:

– С удовольствием посмотрю. Но помните, если я не приду в восторг, вы не должны слишком огорчаться. Всегда помните о столике Бетси Росс. Я ни в коем случае не считаю себя непогрешимым.

Гарден открыла дверь в каретный сарай и пропустила вперед Джорджа Бенджамена и Элизабет. Комод стоял посреди помещения. Он казался огромным.

У Гарден от волнения вспотели ладони, и она вытерла их об юбку. В падавшем из двери ярком солнечном свете комод действительно напоминал черного слона. Она чувствовала себя глупо.

– Вот это да, – тихо произнес мистер Бенджамен. Гарден не знала, что сказать.

Элизабет молча стояла возле двери.

Мистер Бенджамен подошел к комоду, обошел вокруг него. Он достал из кармана платок и протер кружок на передней стенке одного из ящиков. Посмотрел на черное жирное пятно, оставшееся на платке.

– Вот это да, – повторил он. Гарден была готова закричать.

Он пробежался пальцами по углам комода, по резному карнизу. И все время что-то бормотал себе под нос. Неожиданно он свирепо набросился на Гарден:

– Этот великолепный образчик мебели просто зарос грязью!

– Но он хороший? Джордж, он действительно хороший?

– Какое варварство! – ответил он и возобновил свои исследования. Вытащил ящик и перевернул его. – Да-да, кипарис, да… ласточкин хвост… сужение… может быть…

Он вытаскивал ящик за ящиком, внимательно рассматривая каждый. Наполовину вытащив предпоследний, он вдруг замер, как статуя.

– Не может быть, – произнес он. У Гарден упало сердце.

Мистер Бенджамен вытащил ящик и, прижимая его к себе, как ребенка, понес к дверям. Он бережно поставил ящик на пол и достал из кармана очки. Потом медленно надел их.

– Что? – спросила Элизабет.

– Тихо! – крикнул мистер Бенджамен. Он опустился на колени прямо на пыльный пол и склонился над ящиком. К задней стенке был приклеен грязный бумажный прямоугольник. Уголки отклеились и загнулись. В центре было нечто похожее на неровное черное пятно. Мистер Бенджамен прижал два уголка пальцами, расправил их, потом два других. На лбу у него выступили капельки пота. Мистер Бенджамен откинулся назад и снял очки.

– Сударыни, – торжественно начал он, – это настоящее сокровище, я бы сказал – настоящий вклад в науку. Обратите внимание на этот клочок бумаги. Не трогайте, только посмотрите. Это фирменный ярлык мастера. Он не произвел на вас особого впечатления, не так ли? И тем не менее ценность этой бумажки огромна, и я объясню вам почему. В восемнадцатом и начале девятнадцатого века в этой маленькой тогда стране было много замечательных мастеров-мебельщиков. Они работали в городах, где богатые люди могли вести роскошный образ жизни: в Бостоне, Филадельфии, Балтиморе и Чарлстоне. Сейчас самым известным считается Филадельфия, потому что там многое сохранилось. Чарлстон был не менее знаменит, но многое было уничтожено, а еще больше вывезено во время и после Гражданской войны.

Мистер Бенджамен влюбленными глазами смотрел на ящик. Гарден и Элизабет недоумевая смотрели друг на друга. Что он хочет этим сказать? Что там, на этом клочке бумаги?

– Для серьезного коллекционера, – тихо сказал он, – недостаточно предположить происхождение какого-либо предмета, как бы красив он ни был; он хочет знать наверняка, кто его сделал. На мебели нередко попадается сохранившийся ярлык производителя. На мебели из Филадельфии. А также из Бостона и Балтимора. Но не из Чарлстона. А почему? Да потому, что они прикреплялись с помощью клея и в нашем влажном климате легко отклеивались. Или их съедали во множестве обитающие здесь насекомые, кое-кто из которых очень любит клей. До сегодняшнего дня был известен всего единственный предмет обстановки из Чарлстона с сохранившимся ярлыком. До сегодняшнего дня.

Гарден бросилась к тетушке и обняла ее. Она была готова обнять и мистера Бенджамена, но решила, что этого делать не следует.

– Значит, это все-таки хорошая вещь, – с довольным видом сказала она.

– Это ценная вещь, мистер Бенджамен? – Голос Элизабет звучал на редкость спокойно.

– Бесценная, миссис Купер. Ее место в музее.

– Вздор. Этот комод станет главным товаром в твоем магазине, Гарден. Ты должна поставить на нем чудовищную цену. Тогда все остальное будет казаться совсем недорогим.

У мистера Бенджамена сначала затряслись плечи, а потом и все тело. Он так хохотал, что Гарден и Элизабет забеспокоились. Наконец он вытер своим испачканным платком глаза, а потом очки.

– Мне надо отправляться на покой, и как можно скорее, пока Гарден не открыла свой магазин. Такой конкуренции я не выдержу. Если позволите, я пошлю специалиста сфотографировать и зарегистрировать эту невероятную находку. Не просто подписной экземпляр – работа самого Томаса Эльфа, лучшего мебельщика Чарлстона. – Он поднялся на ноги и поставил ящик на место. – И ничего без меня не трогайте. Чистить надо очень аккуратно. Может быть, вам, Гарден, я и позволю помочь мне, поскольку это ваш комод, но обещать не могу. Просто руки чешутся скорей начать работать. – Он коснулся одной из потемневших от времени ручек. – Подлинные, первоначальные металлические накладки. Никогда не забуду этот день. Ну а теперь мне пора. Я позвоню завтра. Элизабет проводила мистера Бенджамена до дверей.

– Вы ведь знали об этом, миссис Купер? – тихо спросил он.

– Насчет ярлыка? Или о том, что это означает? Нет, вовсе нет. Но я знала, что это ценная вещь. Этот комод подарила старой Пэнси моя тетя Джулия, а Джулия Эшли в жизни не делала дешевых подарков.

– Но вы выразили пренебрежение к нему. Должно быть, вы очень любите Гарден.

– Да, очень. И верю в нее. К сожалению, у нее почти ничего нет. Теперь есть. Я вам очень благодарна, мистер Бенджамен.

– Это я вам благодарен. Я всю жизнь читал о научных открытиях. И никогда не надеялся сам совершить одно из них.

– Очень рада за вас, мистер Бенджамен. Я бы непременно выбросила этот грязный клочок бумаги, – озорно улыбнулась Элизабет.

Мистер Бенджамен содрогнулся от ужаса и молча откланялся. Он потерял дар речи.

Вернувшись домой, он тут же направился к себе в кабинет, даже не сняв шляпу. Он хотел кое-что записать, позвонить другу в музей, найти какой-то выход волнениям сегодняшнего дня. В холле его остановила жена:

– Какая она Джордж?

– Дороти, случилось невероятное. Старая негритянка…

– Потом, дорогой. Все это ты расскажешь позже. А сейчас расскажи мне о Гарден Харрис. На ней было много драгоценностей? Она сильно красится? Тебя угощали шампанским? Она ведет себя, ну, раскованно?

– Дороти, ну о чем ты говоришь? Там подписной Эльф! Кого интересуют бриллианты, шампанское и прочие глупости?

Миссис Бенджамен вздохнула:

– Я так и знала, что ты не заметишь самого главного, но все-таки надеялась. Ну хорошо, расскажи мне про Эльфа.

 

92

– Замечательно, правда, тетя Элизабет? Даже не верится. Разве не прелесть этот Джордж Бенджамен? – Гарден едва не танцевала.

Элизабет улыбнулась:

– Да, да. Гарден, ты понимаешь, что у тебя уже есть первое приобретение? Я имею в виду – финансовое. Хороший вкус – твое первое приобретение, оно и дало второе.

Гарден замерла посреди комнаты.

– Я об этом не подумала. Какое облегчение. В случае необходимости я всегда смогу продать этот комод. Что бы теперь ни случилось, я смогу расплатиться с вами, выкупить ожерелье. Да я же настоящая деловая женщина! – Она села и уставилась перед собой, восхищаясь картинами воображаемого будущего.

Элизабет дала ей немного помечтать, а потом вернула к реальности:

– Теперь, когда у тебя такой успех, давай подумаем, как тебе жить дальше. Не хотела бы ты иметь собственный дом? Тебе, наверное, надоело жить в чужом?

Гарден вспомнила о недолгих годах жизни в Хемпстед Хис, когда у них со Скаем был собственный дом. Радость по поводу комода Эльфа слегка утихла.

– Я всегда хотела иметь свой дом, тетя Элизабет. Некоторое время он у меня был. Это было самое счастливое время в моей жизни. Такого уже больше не будет.

– Такого точно – нет, – согласилась Элизабет. – Так что и горевать о нем нечего. У меня есть предложение на будущее. Оставим прошлое в покое. Из каретного сарая, где сейчас хранится твое сокровище, получится неплохой коттедж. Наверху есть две комнаты, из которых можно сделать спальни. Я частенько подумывала сделать это и сдавать коттедж, но так и не собралась. Теперь мы можем это сделать. Точнее, ты. И еще старое помещение, где была моя контора, когда я управляла своей компанией. Там нужно только хорошенько убрать, и у Элен будет где играть в дождливые дни. Что ты об этом думаешь?

– Я хочу платить за аренду.

– Я этого просто потребую.

– Пойдем посмотрим прямо сейчас.

– Иди сама. Я все это видела уже сто раз. Лучше выпью чашечку чаю в тишине, пока не проснулась Элен. Ты не должна была учить этого ребенка разговаривать.

К середине октября каретный сарай был вычищен, туда провели электричество, водопровод и канализацию. К этому времени суд закончился. Гарден была разведена, а репортеры наконец исчезли.

– Теперь я начну приобретать вещи для дома и магазина, – объявила она. – Я могу пока все складывать в игровой Элен.

Мистер Бенджамен был в ярости. Игровая была святилищем для Эльфова комода, и он никому не позволял приближаться к нему. Каждое воскресенье, когда его собственный магазин был закрыт, мистер Бенджамен проводил целый день, любовно и терпеливо слой за слоем снимая грязь и жир при помощи теплой воды, мыла и скипидара.

– Ну, хорошо, я найду другое место, – согласилась Гарден.

В городе сдавалось внаем множество помещений. Главной проблемой было покинуть дом Элизабет и встретить любопытные взгляды там, снаружи. Гарден сознательно не читала газет, но знала, что о суде писали несколько недель.

– Я боюсь, – призналась она тете.

– Если ты не преодолеешь это сейчас, то будешь бояться всю жизнь.

Агент по продаже недвижимости изо всех сил старался быть тактичным. Он перебрал весь список сдаваемых в аренду помещений, каждый раз уверяя Гарден, что это ей не понравится, потому что слишком маленькое, а то слишком большое… слишком темное… слишком светлое…

– Мистер Смит, я понимаю ваши проблемы, – сказала Гарден. Она была очень бледна. – Мне не хотят сдавать помещение, так ведь?

– Мне очень жаль, миссис Харрис…

– Это не ваша вина, я понимаю.

Мистер Смит чувствовал себя очень неловко. Два дома из этого списка принадлежали ему. «Интересно, правда ли все то, что рассказывают, – думал он. – Она, несомненно, красавица. И если в том, что пишут газеты, есть какая-то доля правды…» Может быть, если он сдаст ей дом на Черч-стрит, она будет благодарна, а ему время от времени придется навещать ее, чтобы посмотреть, как идут дела… Жена его убьет…

– Есть один вариант, но место не совсем удачное.

– Я нашла помещение под магазин, – объявила Гарден, вернувшись домой. – Это бывшие конюшни, и грязно там просто невероятно, но позади очаровательный дворик, вымощенный кирпичом, с прекрасным фиговым деревом. Это на Чалмерс-стрит.

Элизабет посмотрела на улыбающееся лицо Гарден. В уголках глаз и возле носа появились крошечные морщинки, но главный шаг был сделан. Она покинула убежище.

В последующие недели морщинки становились глубже, по мере того как Гарден сталкивалась с реальностью, с остракизмом и последствиями своей скандальной известности. И все же она выдержала. Она была слишком занята.

Ее любимым занятием стало посещение деревенских аукционов. Иногда она уезжала до рассвета, чтобы пораньше попасть в городок или на ферму, где проводился аукцион, внимательно осмотреть до начала торгов все выставляющееся на продажу. Она вела себя очень по-деловому: записывала в блокнот, что хотела бы купить и цену, которую согласилась бы заплатить. Если цена поднималась выше, она отступала, хотя и сердилась, что ей кто-то препятствует.

Иногда покупки не помещались ни в автомобиль, ни на крышу. Тогда на следующий день она брала у одного из друзей Метью грузовичок, укладывала в корзинку еду и вместе с Элен отправлялась забирать свою добычу.

Гарден также частенько брала с собой Элен, отправляясь «на охоту». Она приезжала в поселки, оставшиеся в тех местах, где когда-то были большие плантации, стучалась в двери, просила попить и внимательно осматривала комнаты в поисках вещей, которые могли остаться от старых господских домов. Улов бывал богатый. В этих местах когда-то было немало больших особняков. В поездках Гарден всегда заводила новых друзей. Владельцы были рады отделаться от «этого старья» и получить деньги на покупку новых вещей. Нередко она возвращалась и набивала целый грузовик. Однажды она обнаружила почерневшую высокую серебряную вазу, в которой хранили свиной жир. Гарден позвала Джорджа Бенджамена.

– Я, кажется, что-то нашла. Вы поможете мне определить, что именно.

Он почистил дно вазы и заглянул в справочник фирменных знаков.

– Как вам это удается? Это же Эстер Бейтман. Гарден немедленно написала Пегги, сообщив о том, что узнала от мистера Бенджамена: одним из лучших английских ювелиров восемнадцатого века, работавших с серебром, была женщина.

Пегги ответила, что так и должно быть и что их перевели в Исландию. «Я сказала, что меня устроила бы даже Аляска, и все же, боюсь, Исландия – это уж слишком. Но армия твердо решила построить здесь аэропорт».

Вдруг совершенно неожиданно после многих месяцев неустанных трудов все оказалось готово: вымыто, вычищено и расставлено по местам. Мистер Бенджамен навел последний лоск на сверкающие дерево и медь Эльфова комода. Гарден вымела из магазина последние клочки оберточной бумаги. Элен уложила кукольные платья в корзинку для переезда в новый дом. Элизабет поставила последнюю бутылку вина, сохранившуюся со времен, когда еще не действовал сухой закон, в электрический холодильник.

– Какой замечательный сюрприз! – воскликнула Гарден, увидев его. – Спасибо, тетя Элизабет. Я приглашаю вас на ужин, там мы ее и откроем. – Она посмотрела на купленные ею продукты. – Америка чудесная страна. Здесь даже я могу готовить.

У нее был консервированный суп, бисквит, арахисовое масло, яблочный соус и даже последнее слово современной бакалеи – нарезанный хлеб.

– Королева всего, что здесь есть, – пробормотала она, оглядывая большую комнату, занявшую весь первый этаж бывшего каретного сарая. Вместо больших дверей теперь были окна, земляной пол был выложен кирпичом, натертым воском до зеркального блеска.

Удачные приобретения на аукционах обеспечили ее красивой и прочной, хотя и разностильной мебелью. Кресла и диван покрывали чехлы из бело-голубого полосатого тика и подушки в красно-белую клетку. По полу были разбросаны тканые коврики.

– Здесь светло и уютно, – одобрительно произнесла Элизабет.

– А к тому же все это дешевое и легко моется, – добавила Гарден.

Она была очень довольна результатами своих усилий. В комнате была единственная дорогая вещь – стоявший перед камином медный котел. Над простой сосновой каминной полкой висела картина Трэдда, изображающая церковь Святого Михаила, ее одолжила Элизабет. Еще в комнате были полки с книгами, радиоприемник и голубая глиняная ваза с яблоками. «Что еще человеку надо?» – спросила себя Гарден и не решилась ответить. Она разожгла огонь в камине, скомкав газету, в которой подробно описывалась свадьба Ская с юной графиней де Вариньи.

В ту ночь Гарден спала в собственной кровати, в собственной комнате, в собственном доме. Она уснула, мысленно повторяя слова Элизабет: «Я прожила одна больше тридцати лет. И у меня нет никаких сомнений, что это лучше всего».

 

93

На следующий день Гарден открыла «Лоукантри трежерс» для покупателей.

Магазином она была довольна еще больше, чем своим домом. Комод стоял на почетном месте – небольшом возвышении возле стены, огороженный бархатным шнуром. Вокруг стояли пять разных столов, на которых разместились серебро и фарфор; четыре кресла, пара диванчиков, высокий книжный шкаф с фарфором и стеклом. У задней стены, около окна, выходящего во дворик, разместились письменный стол эпохи королевы Анны и стул. В ящиках стола лежали бухгалтерская книга, чековая книжка и коробка с деньгами. Недалеко от стола была маленькая пузатая печка, а рядом медное ведерко с углем, чтобы вскипятить чай в стоящем тут же чайнике. Гарден решила, что неплохо предложить посетителям чашечку чаю, пока она упаковывает их покупки. На подносе были приготовлены чашки с блюдцами, ложечки, конфеты, коробка печенья, заварочный чайник, ситечко, полоскательница, кувшин с водой, вазочка с сахаром и щипцы. Гарден уже несколько раз переставила все на подносе, огорчаясь, что забыла принести из дома салфетки.

В четыре часа она угощала чаем Джорджа Бенджамена.

– За весь день ни разу даже дверь не открылась, – сказала она и расплакалась.

Мистер Бенджамен похлопал ее по плечу:

– Мое дорогое дитя, ко мне тоже, бывает, по многу дней никто не заглядывает, а мой магазин на Кинг-стрит. Приносите с собой книгу и читайте. Я прочитал по крайней мере тысячу. По правде говоря, меня иногда даже сердит, когда кто-то приходит и мешает читать… Нет, я вижу, эта мысль вас не радует. Подождите… Я придумал. Гарден, пожалуйста, не плачьте. Я знаю, что нужно делать.

Гарден смотрела на него, все еще шмыгая носом, но уже без слез.

– Мы обратимся в газету, – сказал мистер Бенджамен.

– В газету? Да я их просто ненавижу, эти чертовы газеты!

Мистер Бенджамен был шокирован. Он был джентльменом и прожил на свете шестьдесят четыре года, но никогда не слышал, чтобы леди ругалась.

Гарден возмущенно глядела на него:

– Как такое могло прийти вам в голову? Эти газетчики устроили охоту на меня, отравили мне жизнь. Не хочу иметь с ними никаких дел.

– Да, конечно. Я понимаю. А вот вы, Гарден, не понимаете. Они придут сюда не беседовать с вами. Они придут посмотреть на работу Томаса Эльфа.

Гарден подумала.

– Боюсь, вы слишком наивны, Джордж. Они не смогут удержаться от искушения перемыть косточки заклейменной обществом женщине. Грех привлекает читателей гораздо сильнее, чем наука.

– Только не в том случае, если я поговорю с издателем. Он мой хороший друг. Я поведу себя осторожно и не скажу ему, что здесь есть, пока он не согласится на мои условия. Что скажете, Гарден? Чалмерс-стрит очень далеко от центра.

– Дайте мне подумать.

Через неделю Гарден прислала ему записку: «Подумала. Согласна».

За всю неделю у нее был только один посетитель, человек, с которым она когда-то была знакома. Он женился на девушке, которая тоже училась в Эшли-холл и была двумя годами старше Гарден. Она улыбнулась ему особенно любезно, потому что не могла вспомнить ни его имени, ни имени его жены. Он тоже улыбнулся и в грубых выражениях предложил свои услуги, чтобы скрасить ее одиночество.

– Если вы сейчас же не уйдете, я ударю вас кочергой! – закричала Гарден.

– Не надо игр, детка. Я же знаю, что ты до смерти хочешь этого. – Его рука потянулась к змейке на брюках.

Гарден сунула кочергу в печку.

– Только достань, тотчас прижгу, – пообещала она. Дверь за ним закрылась, и Гарден охватила дрожь.

Теперь она боялась оставаться одна. Магазин стоял в отдалении от соседних домов, и на улице почти не было народа. Лучше уж газетная шумиха, чем страх. Она преувеличенно весело заявила Элизабет, что посетители пойдут к ней хотя бы для того, чтобы взглянуть на ту самую Гарден Харрис. Прекрасно, она сообщит, где ее можно найти. Пусть глядят, сколько хотят, лишь бы избавиться от чувства одиночества и беззащитности.

Публикации в прессе были такими, как обещал Джордж Бенджамен. Фотографировали магазин, комод, открытый ящик с ярлыком Эльфа. О самой же Гарден упомянули лишь как о Г. Харрис, владелице «Лоукантри трежерс».

После того как появились эти статьи, колокольчик над входной дверью много дней звонил не переставая. Большинству посетителей хотелось посмотреть на Гарден. Упомянутое в газете имя «Г. Харрис» никого не обмануло. Они смотрели и перешептывались. Но и покупали. Кое-кто даже действительно заинтересовался комодом Эльфа. Было немало таких, кто решил, что кое-что из увиденного в магазине «прекрасно встанет в тот угол возле двери», или «как раз под цвет моих занавесок». Гарден исписала целую страницу своей конторской книги и внимательно изучила объявления об аукционах. К сожалению, все они проводились по субботам, а она не могла оставить магазин.

К февралю бум закончился и начали появляться серьезные покупатели: представители музеев, крупных коллекционеров, больших нью-йоркских аукционов. Когда Гарден спросили о цене, она назвала самую высокую, какую смогла придумать:

– Пятьдесят тысяч долларов.

Человек из Уимлингтона, штат Делавер, был, похоже, готов заплатить такую сумму, и у нее замерло сердце.

Она получила так много запросов по почте, что заказала специальную карточку с информацией о комоде Томаса Эльфа, изображением ярлыка самого комода, а также указанием его размеров. Это обошлось ей в двенадцать долларов, и она подняла цену на комод до семидесяти пяти тысяч.

– Мне нужно так много марок, чтобы отвечать на все эти письма, – объяснила она свои действия Джорджу Бенджамену. Он подумал, что никогда не слышал ничего смешнее.

Большая часть почты состояла из официальных писем на гладкой, плотной бумаге, но попадались и послания явно эксцентрических личностей. Одно оказалось просто заметкой о комоде, выдранной из «Нью-Йорк таймс». На фотографии зелеными чернилами было нацарапано: «Сколько?»

Гарден отправила карточку по указанному на конверте адресу, а сам конверт вместе с газетой выбросила в мусорную корзину.

Ей и в голову не пришло прочитать, что написано на обороте. Если бы она перевернула вырезку, то прочитала бы, что Скай и его новая жена погибли в автомобильной катастрофе. Он мчался по извилистой горной дороге на слишком высокой скорости.

 

94

– Было много покупателей? – Элизабет кивнула на таз с горячей водой, куда Гарден опустила ноги.

– Не так много, как хотелось бы. Мне нравится, когда много народу. Нет, работы было немного, но меня вывели из себя. Расскажу после радиопередачи.

Жизнь Гарден приобрела хотя и напряженный, но по большей части приятный ритм. Она вставала в семь утра, пила кофе и варила кашу себе и Элен. В восемь тридцать приходила Белва, няня Элен, а Гарден принимала ванну и одевалась. Она уже почти привыкла делать это самостоятельно, но иногда оказывалось, что оторвана пуговка или не выглажена блузка, и Гарден с тоской вспоминала Коринну, завтрак в постели и приготовленную для нее теплую, ароматную ванну.

В девять Гарден шла в магазин, подметала, вытирала пыль и в десять открывала его. В два тридцать она вешала на дверь табличку «Закрыто на обед» и шла обедать к Элизабет. Потом возвращалась в магазин в три тридцать и работала до шести. Шла домой, отпускала Белву, готовила ужин для Элен и играла с ней до семи, когда девочке пора было ложиться спать. После этого готовила ужин для себя, ела, прибирала на кухне и садилась отдохнуть с чашкой кофе и сигаретой. Около восьми к ней присоединялась Элизабет, и до восьми пятнадцати они слушали по радио передачу «Эмос и Энди».

Часов до девяти они разговаривали, потом Элизабет возвращалась к себе, а Гарден читала, стирала какие-то мелочи, мыла голову или слушала радио. Оно все еще удивляло ее. Всего несколько лет назад в ожидании новостей о полете Линдберга она могла воспользоваться только наушниками.

– Хочешь послушать Кейт Смит? – спросила Элизабет.

– Не очень.

Элизабет выключила радио.

– Ну, а теперь расскажи, что же вывело тебя из себя.

– Да это все Чарлстон. Его люди. Из тех, кого я знаю, ни один не появился в магазине. Все посетители либо моряки, либо туристы. Одно это может разозлить. Но еще хуже, что когда я иду в магазин или возвращаюсь домой, то словно делаюсь невидимой. Люди на Митинг-стрит глядят сквозь меня. Сегодня Люси Смит прислала служанку спросить о супнице, которая стоит в витрине. Служанку! Могла бы, по крайней мере, позвонить. Не обязательно же говорить, кто звонит. Видимо, решила, что мой голос может ее заразить.

После вспышки Гарден Элизабет долго молчала.

– Нарушение правил всегда наказуемо, – тихо сказала она.

– Но это же было давно. Я теперь совсем другая. Ну хорошо, пусть наказывают меня, но при чем тут Элен? Белва даже не может водить ее в парк. Другие няни не позволяют детям играть с ней. Это жестоко. Ненавижу Чарлстон.

– Ты должна показать себя, Гарден. Ты не прожила здесь и полугода. Подожди, со временем они привыкнут.

– Не верю. Зачем им это? Я всю жизнь проживу с клеймом. И Элен тоже. Это ужасно.

– Они привыкнут и примут тебя, потому что ты из Чарлстона, а чарлстонцы всегда заботятся о своих. Ты ничего не знаешь об этом городе, твоем доме. Твоя дура мамаша никогда ничего не знала, кроме того, что это исключительно замкнутое и разборчивое общество. Она никогда не умела отличить символ от сущности.

Послушай меня, Гарден, я расскажу тебе о Чарлстоне. Когда началась Гражданская война, да, да, Гражданская война, а не война между штатами или война за независимость Юга. Когда брат поднимает оружие на брата, это называется гражданской войной. Во всяком случае, в восемьсот шестьдесят первом году этот город уже имел двухвековую историю и уже полтора века был самым цивилизованным местом на этом континенте. Опера, драматический театр, архитектура, сады, школы – у нас было и то, что необходимо для жизни, и то, что ее украшает. Потому что мы были невероятно богаты. Если ты считаешь, что твоя принчипесса и ее друзья ведут роскошный образ жизни, то представь себе эту роскошь, умноженную на десять. Или на двадцать. Вот что такое был Чарлстон. С одним существенным отличием. Он был по-настоящему цивилизованным городом. Честь, долг, ответственность, внимание, уважение и самоуважение были реальностью, а не просто словами. Положение обязывало.

Началась война, и богатство исчезло. Но не цивилизованность. Чарлстон был достаточно небольшим городом, чтобы люди держались вместе, помогали друг другу сохранить общепринятый образ жизни. Мы все друг друга знали, были связаны родственными узами и узами дружбы; мы были мы, а оккупационная армия – они. Я помню эти дни. Видит Бог, это было трудное время.

Но мы держались вместе и выстояли. Потому что никто не сдался. Не поддался ни нищете, ни страху, ни такой заманчивой возможности – поступиться принципами ради денег. Многие устали, были испуганы, даже голодны. И все же сохранили честь и самоуважение. Потому что Чарлстон был все мы, и мы не позволяли друг другу сдаваться.

И сейчас не позволяем. Нынешние времена гораздо легче. Газеты и журналы скулят о депрессии; для нас это мало что значит. Наша депрессия не прекращается с самого конца Гражданской войны. Для нас нет особой разницы, разве что цены стали ниже, а это благо.

Тебя, Гарден, наказывают за то, что ты, чарлстонка, вела себя не так, как должна была. Ты потеряла самоуважение. Ты не только нарушила правила цивилизованного общества, но и делала это демонстративно. Не стану утверждать, что чарлстонцы не пьют, не совершают измен. Но они не тычут других людей в свои грехи. Сдержанность и лицемерие – вещи разные. Сдержанность, осторожность – это условность, которая позволяет людям быть терпимыми друг к другу, не замечать чужих грехов, не осуждать других. Наш город так мал! Мы все грешники, каждый по-своему. Но мы можем продолжать жить вместе, заботиться друг о друге – до тех пор, пока пребываем в неведении, мнимом или реальном, о грехах ближних.

Никто не может делать вид, что не знает о твоих грехах. По крайней мере, некоторое время. Ты нанесла рану, которая еще должна зажить. Ты родом отсюда, здесь твои родные, друзья, и они всеми силами будут защищать тебя от чужаков. Цена, которую ты должна заплатить за всеобщую поддержку, – всеобщее неодобрение нарушения общепринятых правил поведения.

Я уже, кажется, полночи читаю тебе лекцию. Мне показалось, что будет лучше, если ты поймешь, почему с тобой так обращаются. Ты поняла? Помогло тебе хоть немного мое длинное повествование?

Гарден пожала плечами:

– Понять я поняла. Но это мало помогло. Я по-прежнему ненавижу Чарлстон.

– Значит, мне остается только надеяться, что это пройдет. Я рада, что ты здесь, и мне бы очень не хотелось, чтобы ты уехала.

– Об этом не беспокойтесь, тетя Элизабет. Мне еще надо собраться с силами, чтобы рискнуть отправиться куда-то без вашей помощи.

– Это смешно, но пока не буду спорить. Меня это устраивает. Спокойной ночи, Гарден.

– Спокойной ночи… Тетя Элизабет, а как вы думаете, если я буду держаться от греха подальше, они прекратят когда-нибудь свой бойкот?

– Не знаю, Гарден. Все мы люди. Уверена, все было бы проще, если бы ты не была так красива. Иди спать. Уже поздно.

Описание Чарлстона, данное Элизабет, все-таки помогло, потому что у Гарден появилась надежда на перемены к лучшему. Она была занята, но не настолько, чтобы не ощущать своего одиночества. Иногда вечером, когда по радио передавали знакомые песни, она не могла удержаться от слез.

Но на следующее утро Элен говорила что-то смешное, покупатель делал ей комплимент по поводу цветов, украшающих магазин, Селия готовила на обед красный рис, зная, что это любимое блюдо Гарден. И Гарден говорила себе, что нечего хныкать.

Первого марта вместе со всеми матерями Америки Гарден поняла, что ей не на что жаловаться. Был похищен ребенок Линдбергов. Об этом было страшно даже думать и невозможно не думать.

Снова все говорили о Линдберге, Линдберге, Линдберге. Газеты, радио – на всех углах, во всех магазинах, это имя было у всех на устах. Гарден помнила торжества в Париже, и по сравнению с этим нынешнее горестное сочувствие казалось еще трагичнее. Чарльз Линдберг. Он был так молод. Она помнила его улыбку, когда толпа в Ле Бурже несла его на плечах. Ей казалось, что после этого Линдберг как бы стал частью ее жизни, а она – его. Его трагедия была и ее трагедией.

Она была рада, что Элен не привыкла гулять в парке, потому что не хотела даже выпускать ее за порог. Не хотела уходить на работу. Ей хотелось не спускать с Элен глаз ни днем, ни ночью.

Но нужно было работать, и это ее спасало. Хотя она и брала каждый день с собой радиоприемник, чтобы слушать новости, но не могла проводить возле него все время. Приходилось убирать, расставлять вещи, беседовать с посетителями, демонстрировать комод Эльфа, объяснять, какая редкость ярлык с его именем, рассказывать, как пройти к художественной галерее, старому форту, гугенотской церкви и «какому-нибудь местечку, где можно хорошо провести время». Туристский сезон был в разгаре.

Гарден начала понимать, что жизнь должна продолжаться несмотря ни на что. Пегги писала: «Это мальчик. Снова. Фрэнк. Я его обожаю». Это напомнило Гарден, что хорошее тоже может случаться и случается.

Однажды в магазин зашли две супружеские пары, как раз такие, какие описывал Джордж Бенджамен. Гарден с удовольствием притворилась дурочкой, изображая полное невежество по поводу двух диванчиков, и каждая пара после оживленных перешептываний жен купила по диванчику. Это было особенно приятно, потому что одну парочку она уже встречала. Они гостили у Вики в Саутхемптоне. И теперь не узнали ее.

Она начала верить, что прошлое действительно позади, все меньше скучала по Скаю и оставила всякую надежду, что он к ней вернется.

Гарден обратила внимание на образовавшуюся пустоту на месте диванчиков, наняла жену одного моряка работать в магазине по воскресеньям, а сама снова стала ездить по аукционам.

Она уже узнавала знакомые лица, и ее узнавали. Но не как героиню газетных статей, а как антиквара, такого же, как они сами. Это было товарищество, с поздравлениями, соперничеством, рассказами о клиентах и слухами о предстоящих интересных аукционах. Гарден начала верить, что можно построить жизнь заново, что не всегда она будет известна как Джаз-Золушка.

Когда двенадцатого мая был найден мертвый ребенок Линдбергов, Гарден испытала мучительную жалость к родителям ребенка, не к себе. Теперь она знала, что Ле Бурже и полет «Духа Сент-Луиса» лишь воспоминание, не больше. Она не часть жизни Линдберга; у нее своя жизнь – отдельная и самостоятельная.

Она рыдала, и эти слезы стали очищением. Из этой душевной бури она вышла готовой принять реальную жизнь. Это была хорошая жизнь. У нее есть настоящий дом, обожаемый ребенок, работа, которая ей нравится, и люди, которые ее любят. Она богаче, чем когда бы то ни было.

– Тетя Элизабет, хотите, я скажу вам что-то хорошее? – спросила Гарден через несколько дней. – Я по-настоящему счастлива.

 

95

Четырнадцатого июля, в День взятия Бастилии, Гарден, напевая, наводила в магазине порядок перед закрытием. Было слишком жарко, и она решила, что покупатели вряд ли появятся. Сегодня вполне можно закрыться пораньше.

Но это был лишь предлог. Она знала, почему закрывается раньше. На следующий день Элен исполнялось три года, и Гарден хотела купить ей куклу, «Сиротку Энни», которую рекламировали в сегодняшней газете. Она была очень дорогая, да и подарков такой маленькой девочке уже было куплено слишком много, но так хотелось сделать дочке сюрприз.

Гарден, напевая, продолжала уборку. Колокольчик над дверью зазвенел. Гарден, улыбаясь, прикрыла рот рукой. Солидного антиквара застали за таким несолидным занятием.

– Чем могу служить? – спросила она.

У дверей стояли двое мужчин. Им явно было жарко и неудобно в темных костюмах и шляпах. «Должно быть, туристы, – решила Гарден. – Ни один южанин летом не наденет темное».

– Вы миссис Гарден Харрис? – спросил тот, что повыше.

«Ага, – подумала Гарден, – янки за Эльфом. Интересно, из какого они музея?»

– Да, это я, – ответила она.

– У меня ордер на ваш арест.

Они были очень педантичны, один взял у Гарден ключи и запер магазин. Но манеры у них были не слишком любезные. Ни слова не говоря в ответ на ее испуганные вопросы, они втолкнули ее на заднее сиденье ожидавшей перед магазином машины; еще долгое время у нее на руках держались синяки от их крепкой хватки.

Такое отношение можно было понять. Ее обвиняли в преступлении, которое вся страна считала самым отвратительным: похищение ребенка.

Гарден отвезли в тюрьму на Сент-Филип-стрит – похожее на крепость каменное здание с воротами как в замке и забранными решетками окнами. Мужчины вели ее так быстро, что она споткнулась на ступеньках, но не упала, потому что ее крепко держали под руки. Она отчаянно задергалась, пытаясь восстановить равновесие. Ее почти волоком подтащили к высокой конторке у входа. Слева доносились душераздирающие женские рыдания. Пахло дезинфицирующими средствами и страхом.

Один из охранников заговорил. Это были первые слова, услышанные ею с тех пор, как они покинули магазин.

– Федеральная полиция, – сказал он, открывая кожаный футляр с удостоверением и вновь пряча его в карман. – Вот ордер. Подержите у себя задержанную, пока мы свяжемся со своим начальством.

За конторкой сидел худой усталый полицейский. Он с любопытством взглянул на Гарден.

– Конечно, – согласился он.

– Господин полицейский, – взмолилась Гарден, – это какая-то ошибка. Скажите этим людям. Я ничего не сделала. Пожалуйста, помогите мне. Они не хотят разговаривать и делают мне больно. Я ничего не понимаю.

– Замолчите, леди, – прервал ее полицейский. – Я разговариваю с этими господами. – Он макнул перо в чернильницу. – В чем она обвиняется?

– В ордере написано. Похищение ребенка.

У полицейского было двое детишек. Он посмотрел на Гарден с ненавистью и отвращением.

– Заприте ее, – приказал он кому-то стоящему позади него.

Пока он переписывал данные из ордера, другой полицейский отвел Гарден в камеру. Его пальцы больно нажали на синяки, оставленные представителями федеральной полиции.

– Вы не можете этого сделать! – кричала Гарден. – Пустите меня! Они сошли с ума. Я ничего не сделала.

Полицейский втолкнул ее в комнатушку шесть на восемь футов и захлопнул дверь. С грохотом задвинулся засов. Гарден стояла прислонясь к стене и вся дрожала. Она была так испугана, что не могла шевельнуться.

Час спустя, когда появился третий полицейский, она по-прежнему стояла у стены.

– Идемте, – сказал он, – нам нужны ваши отпечатки пальцев.

Гарден лишь молча смотрела на него. Ее зубы громко стучали, ее трясло. Волосы растрепались и в беспорядке падали на плечи.

– Эй, постойте, я вас где-то видел. Я помню эти волосы. Господи Иисусе! Вы ходили в Эшли-холл?

Гарден с трудом кивнула.

– Я был постовым на углу. А они знают, кто вы? Пойдемте-ка лучше со мной, посидите где-нибудь, пока я узнаю, что происходит. Хотите кофе? Или кока-колы? Идемте, мэм. Обопритесь на меня. Дайте, я вам помогу. Я отведу вас к капитану.

Элизабет и ее адвокат Логан Генри отвезли Гарден домой. Когда они выходили из тюрьмы, репортеры забросали их вопросами, а фотографы выскакивали вперед, чтобы сделать снимки.

– Не обращайте внимания, – надменно произнес мистер Генри.

Элизабет применила более простой и эффективный метод: она просто-напросто растолкала репортеров зонтиком. Гарден двигалась как сомнамбула, ничего не видя и не слыша. Элизабет привела в порядок ее волосы и теперь вела за собой, крепко держа за руку.

Дома она дала Гарден снотворное и уложила ее на диване у себя в кабинете. Потом села рядом и не отпускала ее руку, пока Гарден не проснулась где-то около полуночи.

Как только она вспомнила о случившемся, ее снова начала бить дрожь. Элизабет дала ей стакан бренди и заставила выпить.

– Все кончилось, Гарден, – сказала она. – Все будет в порядке.

Ничего еще не кончилось, и не было никакой уверенности, что все будет хорошо, но именно это надо было услышать Гарден. Поэтому Элизабет именно это и сказала.

На следующий день праздник Элен удался на славу. Сиротка Энни пользовалась большим успехом у именинницы. Элен занялась подарками с азартом и разрушительной силой трехлетнего ребенка. Она радостно кричала, когда разворачивала очередной подарок, заставила дать ей примерить меховую парку от «тети Пегги, дяди Боба, Бобби и Фрэнка». Лучшей добычей дня стала газета, которую она выудила из корзины для мусора. Там была фотография ее мамы.

«Арест светской дамы» – гласил заголовок, который Элен не могла прочитать. Рядом была другая фотография – человека на носилках укладывают в машину «скорой помощи». «Мать падает без чувств».

– С Маргарет все в порядке, – сказала Элизабет. – Просто какой-то безмозглый репортер выскочил из кустов перед самой ее дверью и что-то закричал. Ну, она и упала в обморок. Ничего страшного, я разговаривала с врачом.

Когда был наведен порядок, а Элен уложили спать после обеда, Гарден рухнула в кресло и сбросила туфли.

– Мать падает без чувств, – сказала она. Элизабет взяла стул и уселась напротив:

– Я рада, что ты в состоянии смеяться.

– А что мне остается? Я же не могу застрелиться: Элен проснется.

Элизабет улыбнулась.

– Тогда мне тоже придется застрелиться. – Она посмотрела на усталое лицо Гарден. Глаза были закрыты, но вздрагивающие веки говорили, что она не в состоянии расслабиться.

– Логан Генри старше Мафусаила, – начала Элизабет, – но он лучший адвокат в Чарлстоне. Тебе не о чем беспокоиться. Слушание в понедельник будет закрытым, в кабинете судьи Эллиота. Он снимет обвинение, или как это называется, и все будет кончено.

Гарден открыла глаза.

– Нет, не будет. – Лицо ее было совершенно бесстрастно. – Это никогда не будет кончено. Это Вики. Вы же слышали, что сказал мистер Генри. Именно она сообщила в ФБР, что Элен была похищена и что это сделала я. Она никогда не оставит меня в покое. Не могу понять, почему она меня так ненавидит.

Элизабет хотела что-то сказать, но остановилась. Гарден нахмурилась:

– В чем дело, тетя Элизабет? Что вы хотели сказать? Вы что-то знаете? Ради Бога, скажите.

Элизабет вздохнула:

– Я надеялась, что ты никогда этого не узнаешь. Это грустная и некрасивая история… Виктория, как я называла твою свекровь, всегда была избалованным ребенком. Да-да, я знаю ее очень давно. Ее отец был одним из моих лучших друзей. Нет, не так. Ее отец был моим самым лучшим и самым близким другом. Мать Виктории умерла, когда ей было лет двенадцать, и ее растил отец. Они жили в Чарлстоне. Когда ей пришла пора влюбиться, она влюбилась в твоего отца. К сожалению, дело зашло слишком далеко. Она забеременела от него.

– Мой отец? И Вики? Это невозможно!

– И тем не менее это так. Дело обернулось еще хуже. Виктория обожала своего отца, а его убили, застрелили. И застрелил его твой отец. В приступе гнева – одного из знаменитых трэддовских приступов. Виктория осталась с разбитым сердцем. Ее предал и осиротил молодой человек, которого, как ей казалось, она любила. Я была вместе с ней на похоронах ее отца. На его могиле она поклялась отомстить. Я тогда не обратила внимания. Она была совсем девочка. Я отправила ее к родственникам в Нью-Йорк. Позже я узнала, что она сделала аборт.

Гарден покачала головой.

– Может, я и смогла бы пожалеть ее, – сказала Гарден, – если бы так не боялась. Знаете, тетя Элизабет, мне почти хочется, чтобы вы не рассказывали мне все это.

– А мне хотелось бы, чтобы нечего было рассказывать. Когда она согласилась на ваш брак, я подумала, что, возможно, ошиблась, что она решила обо всем забыть. Я надеялась, она тебя полюбит. Ты была такая юная и беззащитная… Только когда ты появилась здесь в тот вечер, прошлым летом, я поняла: что-то не так. Твои письма были… жизнерадостные. Потом этот судебный процесс… Одного этого хватило бы для любой мести. И никаких алиментов – ни тебе, ни Элен. Я решила, что это уже конец. Просто не представляю, почему ей все еще мало.

В понедельник они узнали ответ. Обвинение в похищении ребенка было снято немедленно. Гарден была матерью Элен, и о похищении не могло быть и речи. Но адвокат Вики красноречиво доказывал, что, выдвигая обвинения против Гарден, Вики руководствовалась самыми лучшими намерениями. Она просто хочет, чтобы у Элен было все самое лучшее, объяснил он. Принчипесса не испытывает никаких дурных чувств к Гарден. Но она убита горем после смерти сына. Внучка – единственное, что у нее осталось.

Уже после слушания он сделал мистеру Генри предложение: принчипесса заплатит Гарден миллион долларов, если та отдаст ей Элен. Если Гарден не согласится, Вики намерена все равно получить девочку каким-то другим путем.

– Боже мой, – вздохнула Гарден, когда они наконец остались вдвоем с Элизабет, – сколько я еще смогу вынести? Скай умер. Я люблю его, всегда буду любить, а он умер… И Элен не будет в безопасности от Вики, что бы я ни сделала… И у матери сердечный приступ… Все из-за меня. Я поняла одно. Я была так счастлива – и все рухнуло. Совсем как во времена Хемпстед Хис и большого краха. Я больше никогда не смогу поверить в счастье.

 

96

Три предрождественские недели оказались очень оживленными для «Лоукантри трежерс». Джордж Бенджамен предупредил Гарден, чтобы она не рассчитывала на большой доход в течение по крайней мере трех лет, а возможно и дольше, из-за депрессии. Но после Дня Благодарения страницы бухгалтерской книги быстро заполнялись одна за другой. Похоже, что уже после первого года работы она получит прибыль.

Она оглядела магазин и мысленно погладила себя по головке. Теперь здесь было не так мило, как в первые месяцы, но гораздо удобнее для покупателей. Не было больше массивной мебели, которая занимала так много места, разумеется, за исключением комода Эльфа. Теперь здесь было много столов и целую стену занимали полки, на которых стояли разные недорогие безделушки. Людям, как и прежде, хотелось делать друг другу подарки, но даже в Чарлстоне депрессия давала себя знать. Два доллара были немалой суммой. А двадцать просто неслыханной. На аукционах Гарден искала теперь по большей части вещи, которые хорошо покупаются, а не какие-то редкие, необычные. Конечно, это делало ее поездки менее увлекательными, но она напоминала себе, что это работа, а не развлечение. И такой подход оправдывал себя. Паула Кинг, жена моряка, приходившая раньше только по воскресеньям, теперь приходила каждый день, и они вдвоем по очереди упаковывали купленные вещи. Это была грязная и тяжелая работа. Они поставили во дворе стол с бумагой, бечевкой и коробками упаковочной стружки. В солнечные дни единственной проблемой был ветер, но когда было пасмурно, приходилось чаще сменять друг друга, потому что они быстро замерзали.

– Сколько стоит эта вещь? – Морской офицер держал серебряную вазу работы Бейтман.

«Черт побери, – подумала Гарден, – теперь придется ее чистить, чтобы убрать отпечатки пальцев».

– Триста долларов, – любезно ответила она.

– Вы, наверное, шутите. – Он перевернул изящную вазу и принялся внимательно рассматривать ее со всех сторон.

«Еще отпечатки», – подумала Гарден.

– Это работа Эстер Бейтман, – все так же вежливо объяснила она.

– Кто это? – Теперь он держал вазу за основание на вытянутой руке.

Профессиональная выдержка покинула Гарден.

– Если вы не знаете, она вам не нужна, – сердито ответила Гарден, забрала у него вазу и поставила обратно на полку.

Одна из покупательниц заинтересовалась, чьей работы двухдолларовый чайник. Спод или Веджвуд? Гарден вымученно улыбнулась:

– Полагаю, ни то ни другое. На донышке написано «Бавария».

Задняя дверь открылась, впустив холодный воздух.

– Гарден, у меня уже закоченели пальцы.

– Сейчас иду.

– Если это всего-навсего Бавария, я не намерена платить за него больше доллара. – Женщина поднесла чайник к окну. – Я даже не вижу сквозь него свои пальцы. У меня весь фарфор такой тонкий, что через него видно пальцы.

Другая женщина показала Гарден крошечную щербинку на краю хрустальной вазы.

– Здесь отбито, – сказала она.

– Да, поэтому она так дешево стоит, – ответила Гарден. – Она упала с полки. Эта ваза стоила двенадцать долларов, а теперь всего полтора. Цветы скроют щербинку.

– Привет, Джон, – сказала Паула офицеру. – Знаешь, Гарден, кажется, сейчас пойдет дождь.

Гарден повернулась к женщинам с вазой и чайником.

– Это миссис Кинг, она с удовольствием ответит на все ваши вопросы. – А сама поспешила во двор.

В шесть часов она с Паулой проводила двух женщин, которые зашли «просто посмотреть», и заперла дверь.

– Ну и беспорядок! – простонала Паула.

– По крайней мере, дождь так и не собрался. Идем скорей домой, пока он не передумал. Я приду завтра пораньше и все уберу.

– Я тоже постараюсь прийти пораньше. Знаешь, Гарден, а у меня для тебя есть сюрпризик.

– Что?

– Ну, сюрпризик. Это когда я слышала, как кто-то сказал про тебя что-то хорошее, и я тебе это расскажу, но сначала ты должна сказать, что хорошее сказали про меня.

– Господи, Паула! Я не слышала ничего подобного со школьных времен… Ну хорошо, что бы тебе сказать? А, вспомнила. Элен сказала, что ты красивее Блонди.

– Устами младенца… Скажу Майку, пусть теперь сам делает себе сандвичи. Ну что ж, думаю, это считается. А вот мой: Джон Хендрикс спросил меня, кто ты такая.

– Это комплимент?

– Ты не даешь мне договорить. Он сказал, что ты единственная по-настоящему привлекательная женщина, которую он увидел в Чарлстоне.

– Мне кажется, красивее, чем Блонди, – это гораздо сильнее. Кто он такой, этот Джон Хендрикс?

– Ты иногда бываешь такой бестолковой! Ты же с ним разговаривала. Ну, тот офицер с убийственно-синими глазами. Только не говори, что не заметила.

– Я заметила, что он захватал всю вазу Бейтман. Идем, Паула, мы промокнем.

Спеша домой под первыми каплями дождя, Гарден пыталась вспомнить, как же выглядел тот морской офицер. И никак не могла. Да какая разница. Многие мужчины говорили ей, что она самая привлекательная женщина в Чарлстоне. Не в таких оскорбительных выражениях, как тот первый, несостоявшийся насильник, но с теми же мыслями в голове. Газеты заклеймили ее как развратную женщину, и эти мужчины, похоже, думали, что она согласится тут же отправиться с ними в постель. Она выяснила, что ледяной взгляд действует не хуже истерики. Теперь она пускала его в ход, прежде чем мужчина успевал открыть рот, и неприятностей больше не возникало.

Джон Хендрикс снова появился в магазине в конце января. Когда дверь открылась, Гарден сидела в кресле возле печки. Стоял мрачный дождливый день, и в кирпичном здании было холодно. Ей так не хотелось покидать свое место.

Она не узнала его, пока он не сказал:

– Я пришел взглянуть на вазу работы Эстер Бейтман, если она еще здесь.

Гарден холодно взглянула на него:

– Она на полке, возле вашей головы.

Он снял шляпу, положил в нее перчатки и, зажав их под мышкой, потер руки.

– Вы позволите погреться возле вашей печки? У меня совсем закоченели руки. – Он прошел мимо Гарден в заднюю часть магазина.

Гарден это совсем не понравилось. Ей не нравились мысли, которые, как она решила, были у него в голове; не нравились посетители, которые приходили только посмотреть, ничего не покупая; не нравилось каждый раз полировать серебро после того, как кто-то небрежно брал его в руки, даже не понимая, к чему прикасается.

– Так гораздо лучше, – сказал капитан Хендрикс. – Можно я положу сюда свою шляпу? – Не дожидаясь ответа, он положил ее на пол около стола.

Потом прошел мимо Гарден и снял с полки вазу.

– Красивая, – сказал он. Перевернул кверху дном и посмотрел на клеймо. – И это действительно Эстер Бейтман.

Гарден была поражена.

Джон Хендрикс широко ухмыльнулся:

– Я специально посмотрел в справочниках. Я ничего не понимаю в серебре, но вы так о ней сказали, что я решил разузнать.

«И вернулся проверить, не обманула ли я», – подумала Гарден.

– А теперь, капитан, когда все узнали, вы хотите купить эту вазу? – спросила она.

– Да, очень. Мне хотелось бы послать ее в подарок сестре. Она страстный борец за женское равноправие. К сожалению, я не могу себе этого позволить. Но я напишу и расскажу ей об Эстер. Она получит лишний аргумент.

Гарден захотелось рассказать ему о Пегги, но Хендрикс не дал ей времени. Он поблагодарил за помощь, поставил вазу на место, поднял шляпу и исчез, прежде чем она успела опомниться. Гарден пожала плечами и вернулась в свой теплый уголок.

На следующей неделе Хендрикс зашел снова. Стоял типичный для Чарлстона февральский денек, такой теплый, что Гарден открыла обе двери.

– Привет, – сказал Хендрикс. – Я просто зашел навестить Эстер. Как она поживает?

– Все еще здесь, – ответила Гарден, – и не стала дешевле, если вас интересует именно это. – Но эти обидные слова она произнесла смеясь. В такой чудесный день не стоит проявлять неприязнь.

– Моя сестра не могла поверить, что я знаю о знаменитой женщине, о которой она ничего не слышала. Я сразу вырос в ее глазах.

– С моей стороны было то же самое, – сказала Гарден.

Они рассказали друг другу о своих сестрах и согласились, что Дороти, сестра Джона, и Пегги, сестра Гарден, – одного поля ягоды. Потом Хендрикс погладил вазу, сказал:

– Пока, Эстер. – И ушел.

Через неделю он пришел опять. Гарден разговаривала с покупателем. Хендрикс оглядел магазин и подошел к маленькой фарфоровой чаше, стоявшей на одном из столов. Он взял ее в руки и принялся внимательно рассматривать яркий сине-красный узор.

– Что это, миссис Харрис?

– Не знаю, – призналась она. – Могу только сказать, что такой узор называется имари.

– Мне бы не хотелось строить из себя всезнайку, но я довольно долго был в Японии, и мне кажется, что эта вещь из Ариты, возможно даже «какиёмон». Как вы считаете?

– Я даже не понимаю, о чем вы говорите.

– Не понимаете?

– Нет. Ни слова.

– Черт побери, вы так много знаете о серебре, и я решил, что вы также хорошо разбираетесь в фарфоре.

Гарден покачала головой.

– Я не достаточно разбираюсь в этом, чтобы сказать точно, – признался Хендрикс. – Но дело в том, что эта чаша может стоить гораздо дороже, чем вы за нее хотите. Почему бы вам не показать ее специалисту?

Гарден снова покачала головой:

– Не знаю, что и думать о вас, капитан. Если я не сумела разглядеть сокровище, почему бы вам не воспользоваться моей ошибкой?

– Не хочу вас обманывать.

– В таком случае вам нечего делать в антикварной лавке, – засмеялась Гарден. – Именно поэтому большинство людей и любит делать покупки в таких магазинах. Они считают, что ловко обманывают хозяев.

– Какой же вы циник! Неужели вы действительно верите в это?

– Я бы не хотела, но слишком часто убеждалась в этом на практике, чтобы сомневаться.

– Это плохо… Ну что ж, тогда я куплю эту вещицу. Но думаю, что вам не следует этого допускать.

Гарден завернула ему покупку. Очень тщательно – а вдруг это действительно такая ценная вещь, как он сказал. Пока она занималась упаковкой, он «беседовал» с Эстер.

– Как поживает Пегги? – спросил он Гарден, прежде чем уйти.

– Насколько я знаю, прекрасно. Она редко пишет. А как Дороти?

– Точно так же, как Пегги. Спасибо за чашу, миссис Харрис.

– Пожалуйста. – Ей хотелось, чтобы он задержался и еще немного поговорил с ней. «Прекрати», – строго сказала она себе. Гарден позвонила Джорджу Бенджамену и спросила о японском фарфоре, но он тоже мало знал об этом.

– Вы покрыли свои расходы? – спросил он.

– Дважды. У меня сейчас цены туристского сезона.

– В таком случае забудьте об этой плошке.

Гарден последовала его совету. С приближением туристского сезона она могла покупать для магазина более интересные и дорогие вещи. Теперь, когда наступила весна, ей хотелось побольше бывать на свежем воздухе. Она уговорила Паулу приходить не только по субботам, но и по средам и теперь каждую среду вместе с Элен отправлялась на охоту за сокровищами.

Они завтракали в лесу, среди нежных белых цветов дикого кизила и опьяняющего аромата жасмина. Гарден рассказывала Элен о своей жизни на плантации, когда она была маленькой девочкой и играла в таких же лесах. Ее сердце разрывалось при мысли об одиноких играх дочери во дворе Элизабет. Если собственное одиночество и тревожило ее, она гнала такие мысли прочь. У нее была работа, Элен, Элизабет и еще радио; многие герои передач тоже стали ее друзьями. Она купила второе радио, для магазина, и теперь даже днем могла встречаться с любимыми персонажами.

А что Джон Хендрикс уже три недели не заглядывал в магазин, так это, говорила она себе, не имеет никакого значения.

В апреле, в самый разгар туристского сезона, она получила открытку с видом залива Гаунтамано. На открытке было написано: «Хорошо бы Пегги все еще была здесь. Ужасно скучно. Джон Хендрикс. P. S. Передайте привет Эстер».

К концу короткого туристского сезона в «Лоукантри трежерс» все было раскуплено. Гарден продала даже четыре стола, на которых раскладывала вещи на продажу. Остались только две престижные, немыслимо дорогие вещи – комод Эльфа и ваза Бейтман, а еще ее ошибки – вещи, которых просто не следовало покупать и которые, возможно, никогда не будут проданы. Гарден повесила на двери табличку «Закрыто на каникулы».

– В жизни не видела такого жалкого зрелища, – радостно сообщила она Элизабет. – Все как корова языком слизнула. Придется очистить с десяток аукционов, чтобы магазин приобрел достойный вид. Счастливые дни явно наступили снова.

Гарден была не одинока в своих чувствах. Новый президент, Франклин Делано Рузвельт, заслужил уважение миллионов американцев своими доверительными беседами и множеством программ, направленных на борьбу с депрессией.

Гарден с хрустом потянулась:

– Такое ощущение, будто меня по очереди переехали полдюжины грузовиков. Тетя Элизабет, я собираюсь устроить себе настоящие каникулы.

– Ты их заслужила. За целый год ни одного выходного.

– За шестнадцать месяцев. Последнее время я уже дни считала. Новый товар может подождать недельку-другую. Опять придется покупать дешевые вещи, а это так обидно, когда хочется приобрести что-нибудь по-настоящему хорошее. Ну ничего, во время каникул постараюсь вызвать в себе прилив энтузиазма. Надо бы снять коттедж возле пляжа. Элен очень нравился пляж в Антибе. Интересно, что с ней будет, когда она увидит пляж с песком, а не с галькой. Ошалеет от радости. Купаться еще рано, так что можно снять дом совсем дешево.

– Не думаю, что ты захочешь увезти Элен. Она сегодня получила письмо. Приглашение на день рождения.

Гарден уронила руки:

– Что? Слава Богу!

Ей хотелось заплакать, заплясать, упасть на колени. Наконец открывается так сурово захлопнутая дверь.

– Это всего лишь начало, – предупредила ее Элизабет. – Все знают, что Элен уже почти четыре. Именно в этом возрасте девочки и мальчики начинают ходить друг к другу в гости. Она не останется в стороне. Чарлстон не наказывает детей. Но для тебя, возможно, ничего не изменится. Во всяком случае, пока.

Гарден счастливо улыбалась сквозь слезы:

– Это не имеет значения. У меня есть работа. Элен – вот что самое главное. Когда этот день рождения? Нужно купить ей новое платье. И туфельки.

Элизабет тоже смахнула слезы. Когда она заговорила, по голосу нельзя было догадаться, как ей жаль свою племянницу.

– В «Примроуз шоп» большая распродажа, – сказала она. – А если ты хочешь на пляж, так у меня есть дом на острове Салливан. Я давным-давно отдала его Кэтрин и ее детям, но могу позволить тебе воспользоваться им. Им он до лета не понадобится. Кэтрин никогда не меняет привычного уклада жизни: ей и в голову не приходит, что теперь, когда ее младшему ребенку под тридцать, она уже не связана со школьным расписанием. Не понимаю, откуда у меня взялась такая безмозглая дочь.

Гарден засмеялась:

– Вы слишком торопите время, тетя Элизабет. Мы же учились с Ребеккой в одном классе, помните? До тридцати нам еще почти три года… Я лучше не поеду в ваш дом, хотя и очень благодарна за предложение.

Старые, мудрые глаза Элизабет остановились на ней.

– У тебя все еще неприятности с моим внуком?

– Нет, не неприятности. Мэн ужасно милый. Он иногда заходит в магазин, вот и все. Нам особо не о чем говорить, и от этого возникает неловкость. Если я поеду в ваш дом, могут быть лишние сложности.

– Ты всегда нравилась ему, Гарден.

– Ерунда. Ему приходилось присматривать за мной, потому что папа и Стюарт умерли.

– Это ты так говоришь. Но мы-то обе знаем, как было на самом деле. Выйти замуж за Мэна – не худший вариант.

Гарден едва не вышла из терпения:

– И это мне говорите вы! Вы-то больше не вышли замуж. Почему же вы думаете, что я не смогу жить одна?

– Да, тебе действительно нужно отдохнуть, – хмыкнула Элизабет. – Ты рассуждаешь как типичный представитель семейства Трэддов.

 

97

Гарден сняла маленький коттедж на Фолли-Бич. Фолли был маленьким островком к западу от Чарлстона, тогда как более фешенебельные острова Салливан и Айл-Палмз лежали к востоку от города. На Фолли был павильон и три ресторана, но Гарден была далека от них и от толпы, которая собиралась там даже не в дачный сезон.

Она убрала привезенные с собой съестные припасы, втащила в дом мешок угля для кухонной плиты и лед для холодильника, заправила керосином лампы, распаковала книги, которые собиралась прочитать, и распечатала дорогую бутылку бургундского. Про бутлегера, у которого она раздобыла эту бутылку, говорили, что он доставляет вино из Франции, а не с чьего-то заднего двора.

По узкому деревянному настилу Гарден прошла от дома до вершины песчаной дюны. Внизу перед ее глазами расстилались пустынный пляж и сверкающий океан. Только что начался отлив, и высокие, с белыми гребнями волны шумно набегали на песок. Сильный бриз играл полями широкополой шляпы Гарден и развевал длинные широкие рукава ее блузки. Она повернулась лицом к солнцу и облизнула ставшие солеными губы.

– Какое блаженство! – крикнула она, сорвала с головы шляпу и подбросила ее в воздух. Шляпа плавно опустилась на песок и покатилась, как обруч, распугав по дороге дюжину куликов. – Вот как стану вся в веснушках! – крикнула она, сбегая по ступенькам на песок.

День уже клонился к вечеру, и все же минут через десять она почувствовала, как защипало нос и щеки. Ее кожа уже пятнадцать лет не была под прямыми солнечными лучами.

Она повернула назад. Не хотелось проводить отпуск, мучаясь от солнечных ожогов. Возвращаясь, она аккуратно ставила ноги в оставленные ею же следы на песке. Она чувствовала себя настоящим Робинзоном Крузо, с той только разницей, что у нее имелось достаточно еды, а к тому же с полдюжины романов. Возле коттеджа Гарден выудила из воды свою намокшую шляпу. Она еще пригодится, если захочется выйти из дома днем.

После обеда она начала читать. Это оказался «Табачный путь», который стал такой сенсацией на Юге, что его было почти невозможно купить в книжном магазине. Уже после первых глав Гарден поняла почему. Ей не хотелось мрачных впечатлений, к тому же ее уже давно трудно было чем-то шокировать, поэтому она отложила эту книгу в сторону и принялась за «Потерянный горизонт». Очень скоро она была полностью захвачена волшебным очарованием Шангри-Ла.

Впервые услышав доносившуюся откуда-то музыку, она решила, что это плод ее воображения, естественный аккомпанемент к волшебной красоте истории, которую она читает. Потом она поняла, что это джаз. Она отложила книгу и вышла в темноту, на веранду, чтобы лучше слышать. Джаз был очень хороший. Гарден удивилась, что в павильоне играет такой хороший музыкант и что музыка доносится так издалека.

Было время отлива, и волны едва слышно шуршали, набегая на берег, словно вторя звукам пианино. Гарден долго сидела и слушала. Эта мелодия волны и безграничное, усыпанное звездами небо словно уносили ее в Шангри-Ла.

Гарден прекрасно провела эти дни. Она была совсем одна – никаких планов и расписаний, никому не надо отчитываться, она и не мечтала о таком. По утрам, когда ее будило солнце, она отправлялась в долгие прогулки по влажному прибрежному песку, смотрела, как солнце поднимается над океаном. В это время шляпа была ей не нужна, и волосы свободно летели по ветру.

Возвратившись в коттедж, она почувствовала себя голодной как волк. Жаркое время она проводила на веранде – читала в гамаке или просто размышляла, вспоминала.

Она часто думала об Антибе. Какой контраст между тем пляжем и этим! Она признавалась себе, что ей не хватает прислуги. Не хватает богатства. Не хватает кафтанов, в которых можно выйти на солнце, и Конни, которая их создает, а также шкафов и комодов, набитых одеждой и изящным шелковым бельем. Брюки и блузки, которые она купила для этой недели на пляже, были самые обыкновенные, из довольно грубой материи, и она никак не могла забыть, как много было у нее раньше красивых, ярких пляжных пижам.

Средиземное море было спокойнее Атлантики, и вода здесь была не лазурная, а серо-коричневая. Коттедж очень скромный, кровать не слишком удобная, на полу хрустел занесенный ветром песок. Стряпня самая примитивная, а на топившейся углем плите и она не всегда удавалась. Гарден питалась подгоревшей яичницей, сырыми гамбургерами и множеством бутербродов с арахисовым маслом.

И все же она была довольна. Она написала Элен Лемуан, доложила, что жизнь в целом вполне удовлетворительна. Письмо не было длинным. Элен и так знает, как складывается ее жизнь. Они с Элизабет регулярно переписываются. Иногда Элизабет спрашивала значение какого-нибудь слова, которого не было в ее англо-французском словаре.

К вечеру, когда солнце постепенно приобретало пурпурно-алый цвет, Гарден снова выходила на пляж. В эти часы она думала о Скае, прощалась с ним. Она больше не анализировала прожитые с ним годы, не гадала, что сделала не так и что еще можно было сделать, чтобы они остались вместе. Она уже достаточно долго мучила себя этими мыслями. Теперь она старалась смотреть на свою жизнь и замужество как на спектакль или книгу. Она видела двоих людей, которые хотели жить совсем по-разному. Скаю все время нужно было что-то новое, какие-то перемены, яркие впечатления. А ей, как сразу поняла Элен, хотелось стать добропорядочной мещанкой. Никто не виноват – ни Скай, с его неугомонностью, ни Гарден, с ее попытками пустить корни и удержать его на месте.

Его больше нет. Умер. Она плакала о нем, о полном оцепенении могилы, о его навсегда прекратившихся странствиях. И отпустила его.

По вечерам доносившаяся издалека музыка, казалось, облегчала ее горе и продолжала звучать у нее в голове, когда она погружалась в глубокий, освежающий сон.

Через неделю она покрылась легким загаром, на носу высыпали многочисленные веснушки. Теперь она была готова вернуться в магазин, к череде аукционов и терпеливо ждать, когда Чарлстон согласится снова принять ее. Здесь были корни – и ее, и Элен. Она достаточно бродила по свету, достаточно повидала, достаточно гонялась за счастьем – всего этого хватило бы и на пятерых.

– На пляже было чудесно, – доложила она Элизабет, вернувшись домой. – Я не видела ни одной живой души, кроме старика, собиравшего выброшенные морем куски дерева. Я оставляла на песке следы, совсем как Робинзон Крузо, у меня даже был свой Пятница, правда я его ни разу не видела. Он играл на пианино, я каждый вечер слушала концерты.

– Ну конечно! Я совсем забыла, что он там будет. Ты слушала лучшие концерты, чем предполагаешь. Это был Джордж Гершвин.

– Тот самый Джордж Гершвин?

– А сколько же их может быть? Он пишет оперу по пьесе Дю Боза Хейворда.

– Вашего друга Дю Боза Хейворда? Из Поэтического общества? Который был так мил с Пегги? Он написал пьесу? Вы мне не говорили.

– Но Гарден, я же послала тебе книгу, – удивленно посмотрела на нее Элизабет. – Сначала, в двадцать пятом году, Дю Боз написал книгу. Потом Дороти, его жена, сделала из нее пьесу. Ее поставили на Бродвее, она стала гвоздем сезона. Странно, что ты не слышала о ней даже в Европе.

Гарден не могла сказать, что в это время находилась в клинике, в кокаиновой горячке.

– Я пропустила ее, – сказала она.

– Мне, признаться, кажется, что ты не так уж много и пропустила. Я очень люблю Дю Боза и восхищаюсь его поэзией, но все его романы о чернокожих. Эта пьеса, «Порги», она написана о Козле Сэмми, помнишь, тот безногий нищий, который приставал к прохожим на углу у городской ратуши?

Гарден помнила этого маленького негра. У него не было ног по колени, и он всегда сидел на маленькой тележке, запряженной белым козлом. Она никогда не ходила по той стороне улицы, потому что на него было так грустно смотреть и потому что у нее никогда не было денег, чтобы положить ему в миску.

– Он никогда ни к кому не приставал. Да его там больше и нет. Я каждый день прохожу мимо этого угла, когда иду на работу, и ни разу его не видела.

– Теперь, когда Дю Боз сделал его таким знаменитым, он, наверно, купил себе лимузин. Подумать только, написать оперу про Сэмми Смолза! Почему не про Френсиса или Джона Колхауна? А кроме того, Козел приставал к прохожим. Он пытался выхватить кулек с кексами прямо у меня из рук… Что ты фыркаешь?

– Я вспомнила Вики в то время, когда она увлекалась искусством. Она вечно приглашала к себе на виллу художников, писателей, музыкантов. Изо всех сил пыталась познакомиться с Хемингуэем, Пикассо и Скоттом Фицджеральдом, когда они были в Антибе. Но ей приходилось довольствоваться третьеразрядными любителями дармовщинки. Если бы она знала, что Джордж Гершвин в Чарлстоне, тут же вышвырнула бы бедных монахов из Барони.

– Я бы не стала поминать дьявола. А вдруг услышит?

– Прошел почти год, тетя Элизабет. Если бы могла, она бы уже что-нибудь сделала. Я думаю, мы в безопасности.

Через неделю «Лоукантри трежерс» был наполнен добычей с аукционов и готов к открытию. В этот день Гарден пожалела, что так легкомысленно отбросила возможность угрозы со стороны Вики. Она мысленно назвала себя дурой.

– Да, я миссис Харрис, – ответила она вошедшему в магазин коренастому мужчине в темном костюме. Он выглядел в точности как те люди из ФБР.

– Я детектив, миссис Харрис. Мы разыскиваем вас уже два года. – Он положил свое удостоверение на стол перед собой.

Гарден не видела лица мужчины – его скрывали широкие поля темной шляпы. О чем он говорит? Вики же знает, где ее найти. Что она могла натворить два года назад?

– Это насчет духов.

– Духов? Это вы о чем?

– Понимаете, их не могли доставить. Это французские духи. Компания, которая их производит, наняла кого-то искать вас во Франции, и они выяснили, что вы уехали в Штаты. Поэтому компания наняла нас и…

– Люсьен! – вскрикнула Гарден.

– Мэм?

– Мой старый друг. Он обещал, что я буду получать эти духи до конца жизни. Я, кажется, сейчас расплачусь.

Нет, лучше запою. По-французски. Про маленькую белую уточку.

Детектив с беспокойством стал пятиться к двери.

– Там, – сказал он, – сверток у меня в машине.

– Я пойду заберу его. Скорей. В конце концов, я ждала этой посылки целых два года.

Через час Гарден подняла голову на звон колокольчика и увидела Джона Хендрикса. Он глубоко втянул в себя воздух.

– Как вкусно здесь пахнет, – сказал он. – Вы получили мою открытку?

 

98

– Гарден, дорогая, почему бы вам не сделать, как я, и не закрыть свой магазин на лето? Покупателей все равно нет, только прохожие, которые хотят хоть ненадолго спрятаться в тень. А на Чалмерс-стрит даже их нет.

– У меня есть вы, Джордж.

– Я старый надоеда. Прихожу, сижу в тени вашей смоковницы, как ветхозаветный патриарх, и пью ваш ветхозаветный чай со льдом. Пожалуй, я принесу кустик мяты из своего сада и посажу вон там, у водосточной трубы.

– Это было бы чудесно. – Гарден, полузакрыв глаза, прислушивалась к шуршанию листьев и звону колоколов церкви Святого Михаила, отбивавших время. Четыре часа. Сегодня он уже не придет, слишком поздно. Она не могла признаться Джорджу Бенджамену, что не закрывает магазин из-за Джона Хендрикса, – он приходил два раза в неделю. Даже себе она не хотела в этом признаваться.

Но это было так. Из-за Хендрикса она купила старый холодильник и каждый день брала из развозящего лед фургона по десять фунтов льда. И металлическую садовую мебель она тоже купила на аукционе из-за него. В маленьком тенистом дворике было так хорошо летом; теперь там было на чем сидеть, потягивая холодное питье из высокого стакана. После месяца визитов Джон уже не делал вид, что приходит навещать серебряную вазу. Он снимал шляпу, как только входил в магазин, а если не было покупателей, то и пиджак, с облегчением вздыхал и говорил:

– Привет!

Задний дворик он называл оазисом. Так его и стали называть все.

– Я почти весь день провела в оазисе, – говорила Гарден, когда Элизабет спрашивала, как идут дела.

– Можно, я приведу в оазис своего друга? – время от времени спрашивала Верити Эмерсон.

Бывшая учительница Гарден по английскому языку совершенно случайно зашла в магазин в июне. Она понятия не имела, что Гарден вернулась в Чарлстон.

– Меня не было здесь два года, – объяснила она. – Умер мой отец, и я уехала домой к матери помочь разобраться с его делами. Хотела там остаться, даже начала работать в школе, в Лоуэлле. Но поняла, что скучаю по Чарлстону. Мисс Мак-Би сказала, что будет рада принять меня снова, и вот я тут.

Гарден с изумлением поняла, что с тех пор, когда мисс Эмерсон была ее учительницей и кумиром, прошло десять лет. Так много – и так мало. Эшли-холл с его порядком и дисциплиной казался частью такого отдаленного прошлого, которое нельзя измерить временем.

Мисс Эмерсон настояла, чтобы Гарден называла ее Верити. Сначала Гарден запиналась, называя учительницу по имени, потом поняла, что ее бывший идол тоже человек, и с радостью приняла предложенную ей дружбу.

Верити Эмерсон снимала дом на Куин-стрит, всего в квартале от магазина. Раз в неделю она заглядывала к Гарден и получала приглашение в оазис. Она всегда приносила что-нибудь вкусное к чаю, которым угощала ее Гарден. Иногда она приводила с собой кого-то из друзей, писателей и артистов, живших колонией на Куин-стрит.

Почти каждый день кто-то из знакомых заходил к Гарден поговорить. А иногда, несмотря на пророчества Джорджа Бенджамена, забредали случайные покупатели. Дома Элен без умолку рассказывала о своих друзьях. Теперь Белва каждый день водила ее на Бэттери играть возле пушки, на зеленой лужайке под дубами. Элен была дитя Чарлстона. Она теперь называла Гарден «мама» вместо «мамми», клянчила арахисовые лепешки, знала наизусть песни всех уличных торговцев и выбегала на улицу за бесплатной пробой каждый раз, когда мимо проходила продавщица клубники.

Когда кончилось лето и чарлстонцы вернулись в город с гор и пляжей, Гарден пригласили петь в хоре церкви Святого Михаила.

– Какое христианское всепрощение, – насмешливо сказала она Элизабет, но в душе была очень довольна. Она любила петь в хоре, любила разучивать партию альта и сливать ее с другими, любила торжественность церковной службы и тот покой, который она оставляла в сердце. Кое-кто, в основном женщины, все еще не желали признавать ее и в присутствии Гарден отводили глаза в сторону. Но большинство разговаривали с ней так, словно ничего не случилось.

– В моей почте пока нет приглашений на день рождения, – сказала Гарден. – У меня, похоже, испытательный срок. – Она криво улыбнулась. И все же ей стало легче. Она чувствовала себя почти непобедимой.

Конец лета означал, что Джордж Бенджамен снова открыл свой магазин, а Верити Эмерсон начала занятия в школе.

– Теперь я смогу заняться стульями в оазисе, – объявил Джон. Он был в рабочей рубашке и брюках и держал в руках коробку, из которой извлек проволочную щетку, краску, кисть и несколько бутылок пива. – А покупателям, если они спросят, скажите, что я местный дворник. – Он ухмыльнулся. – Я все лето просто бесился, глядя на эту ржавую мебель. На флоте ржавчина – первый враг. – Он поставил пиво в холодильник и радостно пообещал заменить его чем-нибудь поинтереснее, как только будет подписана отмена сухого закона.

– Во всяком случае, пиво вам, пьяницам, президент Рузвельт дал сразу после выборов, – сказала Гарден.

– Потому-то мы, пьяницы, и голосовали за него, – согласился Джон. – Этот человек – просто гений. – Он сидел, скрестив ноги, прямо на кирпичной брусчатке и яростно отдирал ржавчину от ножки стула, что-то насвистывая сквозь зубы.

Джон Хендрикс занимался мебелью всю долгую и теплую чарлстонскую осень. Он приходил по крайней мере один, а иногда и два раза в неделю. Когда в магазине были посетители, он отдавал Гарден честь и со словами «сторож, мэм», проходил к задней двери. Она замечательно справлялась с душившим ее смехом, даже когда какая-то молодая дама сказала своей спутнице:

– Странно. Он так похож на командира моего Джерри.

В магазине теперь бывало гораздо больше покупателей, чем летом, но настоящий сезон еще не начался. До Рождества было еще далеко. Когда магазин пустел, Гарден выходила во двор. Она открывала дверь, видела Джона, и сердце ее приятно и пугающе замирало. Он всегда поднимал голову, с улыбкой смотрел на нее, и сердце замирало снова. Гарден давным-давно решила, что Паула права: эти глаза на таком загорелом лице действительно убийственно-синие. Они были окружены глубокими морщинами, которые превращались в бледные полоски, когда он не щурился и не улыбался.

Пока Джон работал, они мирно беседовали. Гарден рассказывала о последнем аукционе, о своих покупках, о вещах, которые хотела купить, но не купила, о том, что говорят другие антиквары.

Джон жаловался, что застрял на берегу и занимается бумажной работой, рассказывал о местах, где побывал.

Казалось, он побывал везде. Но больше всего любил Японию и Средиземноморье.

Гарден не говорила, что знакома со Средиземноморьем, но не так, как он, с борта корабля, а с берега. По молчаливому соглашению они никогда не говорили о себе. Рассказы Джона касались истории или были описаниями разных мест. Личные нотки звучали, только когда он упоминал о своих вкусах. Что касается Гарден, она словно и не существовала вне роли антиквара. Ни ребенка, ни мужа – живого или мертвого – никакого прошлого.

Их дружба была удивительно сдержанной и осторожной. Гарден говорила себе, что именно это ей и нравится. Это не налагало никаких обязательств. Не заставляло думать о своих чувствах. Даже не давало права думать о них вообще. В разговорах с Паулой она никогда не упоминала Джона. И уверяла себя, будто рада, что и Паула никогда о нем не заговаривает.

Перед самым Днем Благодарения Джон сделал последний мазок, и мебель была готова.

– На следующей неделе начинается рождественская торговля, – сказал он, – но вы должны мне кое-что пообещать.

– Что именно? Хотите получить Эстер в награду за труды?

– Почти. Сухой закон отменят со дня на день, и у меня уже приготовлена бутылочка легального шампанского. В тот день, когда его отменят, я принесу ее сюда, и мы выпьем за Эстер.

Гарден согласилась. Позже она сообразила, что Джон Хендрикс попросил о первом свидании.

«Отмена!» – кричали заголовки газет пятого декабря. В этот день Гарден открыла магазин на час позже. Она купила себе шелковое платье, одно из тех, что рекламировались в газетах. Это было первое платье, купленное с тех пор, как она покинула Европу, и стоило оно два доллара девяносто пять центов.

– Да, это не Фортюни, – сказала она зеркалу в примерочной, – но оно новое. – Она скатала платье, которое сняла, и сунула его в сумочку. Она уже два года носила не снимая это и другие платья Фортюни, и они все еще выглядели как новые. Но Джон уже видел все по нескольку раз. Она не укорачивала только белую тунику, приберегая ее для первого похода в гости. Она была уверена, что ждать приглашения уже недолго. Она может подождать. Жизнь складывается не так уж плохо.

– Потрясающе, – сказала Гарден, передавая вазу Джону.

Он сделал большой глоток.

– Это точно, – согласился он. – Серебро придает шампанскому какой-то особенный вкус.

Он протянул ей вазу. Их пальцы соприкоснулись, и Гарден быстро взглянула на Джона – есть ли реакция?

– Завтра я уезжаю в отпуск, – сказал он. – Буду встречать Рождество с семьей.

 

99

– С днем рождения, мама. Дашь мне еще кусок кекса?

– Можно мне… – хором поправили Гарден и Элизабет.

– Можно мне еще кусок кекса? – спросила Элен.

– Нет, нельзя, – ответила Гарден. – Ты и так уже съела два. К тому же тебе давно пора спать. Санта Клаус не придет, если ты не уснешь.

Элен мысленно взвесила: с одной стороны, удовольствие остаться, с другой – заманчивая перспектива получения рождественских подарков. Она нахмурила лоб и сморщила носик. Потом, решившись, поцеловала на прощание Гарден и Элизабет и отправилась в постель.

– А ты мне подоткнешь одеяло? – донесся с лестницы жалобный голосок.

– Я уже подоткнула. И почитала. И дала попить. И поцеловала. А ты пришла просить еще кекса. Сейчас же отправляйся спать, не то завтра получишь от Санта Клауса только розги и уголь. – Она покачала головой. – Интересно, они все такие? – спросила она Элизабет.

– Даже хуже, – отозвалась та. – Однажды, когда Трэдду было восемь лет, я обнаружила его на крыше. Он собирался взять в плен Санта Клауса и отобрать у него все подарки.

– И что же вы сделали?

Несколько мгновений Элизабет смотрела на огонь в камине.

– Представь себе, не помню. Это так грустно. Когда твои дети делают или говорят что-то необычное, ты уверена, что никогда этого не забудешь. И почти всегда забываешь.

Гарден подбросила угля в огонь.

– Что мне делать с мамой, тетя Элизабет? Элизабет фыркнула:

– Да, это уже трудности дочери. Может достаться такая мать, как твоя. Ну что ж, она написала, что хочет видеть вас с Элен. Сейчас Рождество. Думаю, тебе придется пойти.

– Меня это беспокоит. Она чего-то хочет, я знаю. После того как я вышла замуж, в каждом письме ей было что-то нужно от меня. Даже не представляю, что ей надо на этот раз.

– Завтра узнаешь. Не ломай над этим голову сейчас… Наверху уже все стихло. Будем доставать подарки?

Гарден поколебалась. Она достала сигарету, закурила и с притворным равнодушием произнесла:

– Тетя Элизабет, а вы любили Гарри Фицпатрика?

– А я все думала – когда же ты спросишь меня о Гарри? Да, я была влюблена в него – то, что нынешняя молодежь называет «безумно влюблена». В этом есть элемент безумия.

– Почему же вы не вышли за него замуж? Элен Лемуан говорила мне, что Гарри хотел на вас жениться.

Элизабет улыбнулась:

– Элен написала, что очень ревновала его ко мне. Я ей верю и понимаю ее. Я тоже ее ревную, потому что ей принадлежала та часть Гарри, которой не было у меня.

– Но почему вы не вышли за него замуж?

– Знаешь, Гарден, для того, чтобы не выйти замуж, всегда больше причин, чем для того, чтобы выйти. Одна из них возраст. Гарри был на семь лет моложе меня. За время нашего знакомства я успела стать бабушкой. Он утверждал, что это не имеет значения, и был прав. Но для меня это имело значение. Он был такой обаятельный. Вокруг него всегда вились женщины.

Гарден была поражена. Она никогда не считала Элизабет трусихой.

– Но возраст был только предлогом, – продолжала Элизабет. – На самом деле у Гарри был соперник, и этот соперник победил.

Гарден попыталась представить себе не одного, а двух поклонников. И не смогла. Однако она ни на секунду не усомнилась в словах тетушки.

– Кто же он был? – спросила она.

– Это был не он, это была я сама. Мы с Чарлстоном. Я многое пережила в жизни, испытала страх и преодолела его. Я была сама себе хозяйка. Мне не нужно было выходить замуж за Гарри или за кого-то другого, чтобы стать личностью. И я любила Чарлстон. И сейчас люблю. Люблю каждый кирпич и каждый камень на мостовой. Люблю его порядок, предсказуемость и надежность. Мне нравится сознавать, что я составная часть того мира, который все еще ценит любовь к ближнему. Я люблю его красоту. Я много путешествовала по Европе, но никогда не видела места красивее Чарлстона. Я люблю бухту и океан, болота и сосновые леса. Когда я уезжала, мне не хватало его запахов, деревья без шалей из испанского мха казались мне озябшими. Нет, я поступила правильно. Как бы я ни любила Гарри, а я очень любила его, я никогда не сомневалась, что поступила правильно.

– Но вы отпустили Трэдда. Вы сами отправили его отсюда. Чарлстон ведь был и его домом.

– И был ему слишком тесен. Он был в Чарлстоне как взаперти. У него было воображение, интерес к жизни, и он хотел учиться. Если бы он не уехал, то, что украшает и обогащает мою жизнь, погубило бы его. Для некоторых людей жизнь в Чарлстоне оказывается слишком легкой. Чарлстон не дает им возможности проверить себя, построить свою жизнь. Я ждала, что он вернется, и он действительно уже возвращался, но корабль потерпел крушение. Чарлстонцы всегда возвращаются. Как ты, Гарден. Нет места лучше своего дома.

Гарден окинула взглядом свою гостиную, мебель, рождественские украшения, повешенные с помощью дочки. «Да, – почувствовала она, – я действительно вернулась домой».

Гарден тихо спускалась по лестнице.

– Как рождественский ангел, – прошептала она. Лицо ее светилось любовью.

Раздался приглушенный хлопок. Элизабет с гордостью показала завернутую в салфетку пробку от шампанского.

– Ну вот, теперь мы можем отпраздновать день рождения по-взрослому, – сказала она. – К старости я стала недолюбливать кексы.

Вдруг Гарден заплакала.

– Я… мне… извините меня… – рыдала она. Элизабет разлила вино.

– Выпей-ка, – сказала она. – От этого жизнь не сделается лучше, но хоть будет выглядеть такой.

Когда Гарден успокоилась, Элизабет спросила, не хочет ли она поговорить о том, что ее беспокоит.

– Это все шампанское, – ответила Гарден. – Оно напомнило мне об отмене сухого закона и об Эстер. – Она рассказала о новом платье, купленном для их первого свидания с Джоном, и о том, какой для нее был удар, когда Джон сказал, что уезжает. – Мне его так не хватает! Каждый раз, как выхожу во двор завернуть покупку, жду, что он окажется там. Но его нет.

Элизабет медленно пила вино и старыми, мудрыми глазами смотрела на заплаканное лицо Гарден.

– Ты любишь его? – спросила она.

– Должно быть, да. Если бы не любила, не скучала бы так.

Элизабет поставила бокал.

– Глупости. Я считала тебя умнее. Ты просто долго была отрезана от мира. Ты одинока. Ты молодая, здоровая, нормальная женщина, и тебе нужен мужчина. Джон – первый, кто тебе подвернулся. Это не любовь, это голод.

– Это не так, тетя Элизабет, правда, не так. Мне нравится быть рядом с ним, разговаривать, смотреть, как он работает. Он любое дело старается сделать как можно лучше и так любит работать! И он даже не пытался затащить меня в постель.

– Ты меня пугаешь. У него, должно быть, какие-то отклонения.

– Ничего подобного!

– Откуда ты знаешь? Что ты вообще о нем знаешь? Гарден была вынуждена признать, что не знает решительно ничего.

– Когда он возвращается? – спросила Элизабет.

– На Новый год.

– Так вот, как только он появится, скажи, что его хочет видеть твоя старая тетушка Элизабет. Я не спасла тебя от одного неудачного замужества, но на этот раз не намерена молча смотреть на это.

– Но, тетя Элизабет, сейчас речь о замужестве не идет. Если вы ему что-то скажете, это будет ужасно!

– Ха! Гарден, ты просто дурочка. Так или иначе, речь всегда идет о замужестве. И потом, я не собираюсь ему ничего рассказывать, а вот он мне много чего расскажет, можешь не сомневаться. Уж я об этом позабочусь. – Элизабет встала. – А теперь займемся подарками.

Гарден принесла спрятанные пакеты и свертки.

– Господи, а это что такое? – удивилась Элизабет, когда Гарден достала из коробки пупса. – У него же во рту дырка.

– Это для бутылочки, видите? Наливаете туда воду, и кукла ее пьет. А потом мочит пеленки.

– Какой кошмар! – отозвалась Элизабет.

– Это последний писк моды. Элен уже давно у меня просила. Мне пришлось чуть ли не отнимать ее у какой-то дамы. Эта кукла была последней в магазине.

Элизабет засмеялась:

– Ты об этом скоро пожалеешь. Интересно, что еще выдумают. Скоро куклы начнут какать и срыгивать, тогда они будут совсем как настоящие младенцы.

– Тетя Элизабет, ну что вы говорите! И имейте в виду, я вижу вас насквозь. – Она поцеловала морщинистую шею тетушки.

Элизабет похлопала Гарден по руке:

– Могла бы хоть притвориться. Мне было бы приятно. Ну вот, а я дарю Элен Оборвашку Энн и книгу сказок. Ей понравится. Она сможет выдирать волосы у куклы и страницы из книги.

– Здравствуй, мама, с Рождеством. Элен, это твоя бабушка. Поздравь ее с праздником.

Маргарет со слезами обняла Элен и Гарден.

– Я так рада видеть вас, – рыдала она. Гарден высвободилась из объятий матери.

– Элен, давай поднимемся по этой лесенке. Смотри, как она идет все кругом и кругом, смешно, правда? Мама, ты напугаешь Элен, – прошептала она, обернувшись к Маргарет. – Перестань.

Маргарет шла за ними, жалобно всхлипывая. На диване в гостиной лежала целая гора коробок, завернутых в яркую красную и зеленую бумагу.

– Красные для Элен, – сказала Маргарет, – а зеленые для тебя, Гарден. Элен, ты умеешь различать цвета? Знаешь, какой из них красный? Все красные коробки твои. Можешь их открыть.

Элен побежала через всю комнату к дивану. Маргарет в слезах смотрела на Гарден.

– Она такая красивая! Я просто ненавижу себя за то, что не хотела ее знать. Прости, пожалуйста. Я знаю, ты не хочешь меня видеть. Конечно, я понимаю. Но свое последнее Рождество мне так хотелось провести с дочерью и внучкой. Другого у меня не будет.

– Не знаю, что и думать, – сказала Гарден в тот вечер Элизабет. – Мама говорит, что у нее уже было три сердечных приступа, и доктор боится, что следующий может оказаться последним. Не знаю, верить или нет Мне совсем не хочется быть такой гадкой, но в маме есть что-то, что поднимает во мне самые худшие чувства. Представляете, в доме ужасно холодно. Занзи в конце концов ушла. Столько лет обслуживала маму, готовила, убирала этот огромный дом и вдруг уехала жить с семьей племянника. Мне пришлось самой возиться на кухне, чтобы приготовить ей поесть. Она даже не умеет открыть консервную банку.

– Маргарет пригласила тебя, чтобы ты приготовила обед? – заинтересовалась Элизабет. – Да, видно, у нее и правда отчаянное положение. Ну что ж, что заслужила, то и получила.

– Нет, тетя Элизабет, это не смешно. Она хочет, чтобы я и Элен жили с ней.

– И что ты ответила?

– Сказала – нет. Я там через два дня сойду с ума. Но мне придется найти ей какую-то прислугу.

– И оплачивать. Маргарет известная скряга. Я удивилась, что она сделала вам с Элен подарки. Что она подарила?

– Вещи с чердака. Но оберточная бумага совсем новая. – Гарден одолел смех. – Сама не понимаю, почему смеюсь, – сказала она. – Она была такая жалкая. – Гарден снова засмеялась, в каком-то шоке. Перед ее глазами опять встала та сцена, когда Маргарет выгнала ее. Она слишком долго сдерживалась, и это оказалось чрезмерным для ее неокрепших нервов. И теперь ей было никак не успокоиться, она могла только смеяться или плакать. Гарден заходилась в судорожных приступах смеха, пока Элизабет не поднесла ей к носу нашатырь и не привела ее в чувство.

 

100

Гарден никак не могла придумать способ заманить Джона Хендрикса к Элизабет. Это так беспокоило ее, что, когда он второго января появился в магазине, она заговорила прежде, чем он успел закончить свои поздравления с Новым годом:

– В субботу я приглашена на чай к своей двоюродной бабушке. Хотите пойти? – выпалила она одним духом. Потом вспомнила выдуманный ею предлог: – У нее есть интересное серебро. Не Эстер Бейтман, но вам может быть любопытно взглянуть.

– С большим удовольствием, – ответил Джон. Гарден перевела дух:

– Как вы провели Рождество?

– Было много снега. А вы?

– Много красного и зеленого. Я как раз собиралась пить чай. Хотите чашечку?

– Нет, Гарден, спасибо. Мне надо на базу. Прибережем чай до субботы. Я заскочил только, чтобы оставить это.

«Это» оказалось бутылкой шампанского.

– Я подумал, что мы можем, как китайцы, отпраздновать Новый год позже, чем остальные.

– С удовольствием, – отозвалась Гарден и дала ему адрес Элизабет.

Принимая Джона Хендрикса, Элизабет весьма напоминала вдовствующую-герцогиню-за-чаем. Гарден никогда не видела ее такой внушительной и готова была просто убить.

Элизабет моментально выяснила, что Джону тридцать шесть лет, он окончил Аннаполис в 1923 году, родился на ферме в Нью-Хемпшире, у него три сестры и два брата, родители живы и он никогда не был женат.

Элизабет действовала искусно, но не стала тратить время на уловки. Закончив допрос, она улыбнулась:

– И могу спорить, все зубы свои. Джон громко расхохотался:

– И привит от оспы. И даже ем оладьи «Уитис». Элизабет вопросительно подняла брови.

– Это из новой радиопередачи, – объяснила Гарден. – Называется «Джек Армстронг, настоящий американский парень».

Элизабет засмеялась и принялась горячо обсуждать с Джоном мировую политику, в которой Гарден мало что понимала. У нее было так много дел в магазине, что не оставалось времени даже почитать «Таймс». Она знала имена Гитлера и Муссолини, но Салазар, Дольфус, Стависки были ей незнакомы. Да это и не имело значения. Было совершенно ясно, что Джон и Элизабет понравились друг другу.

Когда они вышли от Элизабет, Джон повернул не к парадной, а к задней двери.

– Можно мне посмотреть и ваш дом тоже? – спросил он. – Я уже посетил одного важного члена семьи, теперь мне хотелось бы познакомиться с Элен.

– Откуда вы…

– Мне сказала Паула Кинг. Что вы живете здесь, что у вас есть маленькая дочка, что вы вдова.

– На самом деле я разведена.

– Неважно. Главное, вы не замужем.

– А что еще рассказала Паула?

– Я больше ни о чем не спрашивал. Я не такой дотошный, как ваша тетушка. Вот это женщина! Теперь я знаю, как чувствует себя рыба, когда из нее делают филе.

– Извините, Джон.

– Извинить? Ни за что! Она просто чудо. Я, кажется, влюбился в нее. Но выпить сейчас не отказался бы. Так вы пригласите меня к себе или нет?

В камине горели красные угли. На низеньком столике перед диваном стояла ваза с красными камелиями.

– У вас талант создавать оазисы, – тихо сказал Джон.

– Ну как? – спросила Гарден тетю.

– Хватай его, – ответила Элизабет. – По сравнению с ним Мэн – пустое место.

После этого дня Гарден встречалась с Джоном Хендриксом каждую субботу. Как-то само собой установилось, что суббота их день. Он отправлялся с ней на аукционы и азартно торговался.

– Накиньте, – громко шептал он, когда начинался горячий торг за какую-то вещь. Он так тщательно изучал выставляемые на продажу предметы, что продавец терял красноречие, описывая их. Через месяц он стал брать с собой лупу, чтобы еще лучше все рассмотреть. Джон уверял, что давно так не веселился. Через три месяца он разбирался во всем не хуже Гарден. Через шесть во всех сомнительных случаях она полагалась на его мнение.

После торгов они возвращались к Гарден выпить и побыть с Элен. Джон всегда находил что-то для ее кукольного дома. Гарден ворчала, что он портит ребенка. Джон отвечал, что среди его знакомых очень мало дам, которых можно испортить десятицентовым подарком. Он всегда торжественно вручал свой подарок, когда Гарден, приняв ванну и переодевшись, спускалась вниз. Элен начала сама говорить им, чтобы не сидели дома и почаще куда-нибудь ходили.

– Из этой девчушки наверняка выйдет отличный политик, – сказал Джон. – Она уже сейчас охотно берет взятки.

Они отправлялись куда-нибудь поужинать – обычно ели спагетти, – а потом в кино, если в офицерском клубе на базе не было танцев. Репертуар менялся каждую неделю, и многие фильмы им хотелось посмотреть. Поэтому они решили добавить к своему расписанию воскресный утренний сеанс. Потом стало совершенно очевидно, что Джону разумнее оставаться обедать у Гарден, чем провожать ее домой, а потом отправляться на базу. Джон открыл свою тайну: он любил готовить. Гарден скрыла свою: она терпеть не могла кухню.

Это было единственное, что она скрыла. Но она никогда не рассказывала о себе. У них было так много других тем для разговора – аукционы, кино, быстрый рост Элен, последний кулинарный шедевр Джона, забавные случаи с покупателями. Не было смысла жаловаться, что каждый день, кроме выходных, Гарден приходится в обеденный перерыв ходить к матери, что Маргарет не в состоянии ужиться с прислугой и что все это отнимает много денег, времени и сил.

Джон, в отличие от Элизабет, не задавал вопросов о прошлом.

Зато вопрос возник у Гарден. И беспокоил ее все больше и больше. В День Труда они отправились на Фолли Бич; было очень жарко и душно – похоже, приближалась гроза. Когда их машину подняли на паром, боязнь высоты пробудила в Гарден отчаянное безрассудство.

– Джон, – почти выкрикнула она тоненьким голоском, – мне обязательно надо знать, почему вы никогда даже не поцелуете меня на прощание. Со мной что-то не в порядке? Или с вами?

Вместо ответа он крепко обнял ее и поцеловал. Это был прекрасный ответ на все вопросы. С ними обоими все было в полном порядке.

Едва они сошли с парома, началась гроза. Молнии одна за другой били в океан. Джон схватил Гарден за руку.

– Скорее в машину! – крикнул он, пытаясь перекричать раскаты грома. – Через пять минут на дороге будет пробка.

Они первыми выехали на насыпь, которая вела через низину в город.

Грохот дождя по крыше оглушал. Они не могли разговаривать и поэтому всю дорогу домой распевали: «Какая бурная погода».

Джон остановил машину перед домом Элизабет. Дождь немного поутих, но все еще лил довольно сильно.

– Это не может продолжаться долго, – сказал Джон. – Давайте выкурим по сигарете и подождем, пока он перестанет.

Гарден положила голову ему на плечо и подставила губы.

Джон коснулся ее губ кончиком пальца:

– Нет, Гарден. Мы уже не школьники. Это не для нас. Если я вас поцелую, то не смогу остановиться на этом. А я не думаю, что вы этого хотите. Вы слишком чисты и утонченны.

Именно этого Гарден и хотела больше всего, со всей страстью своей натуры. Но она ответила:

– Вы правы, Джон, – и, выпрямившись, села рядом с ним. Ни за что на свете она не хотела бы поколебать его веру в ее чистоту.

Но через месяц ей пришлось сделать это. Гарден позвонила Джону на службу. Раньше она никогда этого не делала.

– Мне надо с вами поговорить, – сказала она. – Вы можете вечером прийти к тете Элизабет?

– Конечно. Я могу прийти прямо сейчас, если хотите. – Странные металлические нотки в голосе Гарден испугали его.

– Я была бы очень благодарна. – Гарден повесила трубку.

По дороге в город Джон превысил все ограничения скорости.

Она сидела в библиотеке с Элизабет. Когда Джон вошел, Элизабет вышла. Проходя мимо, она на мгновение сжала его руку. Ее тонкое, благородное лицо походило на маску смерти. Гарден казалась изваянной из мрамора. Она смотрела прямо перед собой, вокруг глаз лежали черные тени. Это было единственное световое пятно на ее лице. Джон подошел к Гарден, но она протянула вперед руку, отстранив его.

– Нет, не надо, – сказала она. – Сядьте вон там, у стола, и прочтите эти вырезки.

Они были из нью-йоркских газет, с первого по четырнадцатое октября.

– «Суд века»… «Тайны будуара всплывают на поверхность»… «Горничная рассказывает о веселых пирушках»… «Потрясающие истории»… «Обязательно ли быть достойной женщиной, чтобы быть достойной матерью?» – кричали заголовки.

Джон просмотрел все статьи.

– Я не понимаю, – сказал он. – Это истории о Глории Вандербильдт. Зачем они вам, Гарден?

Гарден хрипло рассмеялась:

– Это подарок. Прислали из Нью-Йорка. Я читала о деле Гауптмана. Ну, вы знаете, о похищении ребенка Линдбергов. Но мне кажется, ни одна чарлстонская газета даже не упомянула об этом процессе. Зато все они будут писать обо мне. Это только начало. Я знаю. И знаю, кто прислал мне эти вырезки. Видите ли, ребенка Вандербильдтов забирает у матери тетка, у которой очень много денег. Мать бедна, и у нее плохая репутация. Так случится и с Элен. Только это сделает ее бабушка, не тетя. А моя репутация уже известна газетчикам. Это будет для них праздником. Джон, я должна рассказать вам о себе. Я не то, что вы думаете…

– Гарден! – Он встал и подошел к ней.

– Нет, стойте. Дайте мне сказать. Я должна рассказать вам. Я не хочу, чтобы вы узнали это от какого-то репортера. Или из газеты, да еще с фотографиями. Мне нужно рассказать вам правду.

– Замолчите, Гарден. – Джон под руки поднял ее с кресла.

– Нет! – Гарден попыталась освободиться, но он одной рукой обнял ее за талию и крепко прижал к себе. Другой рукой он прижимал к своему плечу ее голову.

– Послушайте, – тихо сказал Джон ей на ухо, – не надо ничего рассказывать. Я знаю о разводе, о показаниях свидетелей, о том, что писали газеты. И это не имеет никакого значения. Вы должны понять: что там правда, что ложь – не имеет значения. Я здесь. Я с вами. И мы будем сражаться с вашей свекровью вместе. Она не выиграет. Мы не позволим. Держитесь за меня, Гарден. Я буду вашей защитой. Я не позволю причинить вам вред.

Руки Гарден обвились вокруг него.

– О Джон, – вздохнула она, – мне так стыдно за то, что я сделала.

– Это было давно, – успокоил он ее. – Теперь это уже не имеет значения.

– Я так боюсь.

– Не надо. Бояться нечего.

– Не отпускайте меня, Джон.

– Нет, нет, я здесь, с вами.

– Я так боюсь.

– Больше не надо бояться.

Голова Гарден тяжело опустилась ему на плечо, а руки безвольно скользнули вниз. Она потеряла сознание. Джон отнес ее на диван, уложил на подушки и пошел искать Элизабет.

– Насколько плохо обстоит дело? – спросил он.

– Хуже некуда. Бабка влиятельна, безжалостна и, возможно, психически ненормальна.

– Что же будет? Что мы можем сделать? Элизабет коснулась руки Джона:

– Мы можем только поддерживать Гарден. Она не должна проиграть эту войну нервов. Я не знаю, что может случиться. Полагаю, многое будет зависеть от того, какое решение примет суд в Нью-Йорке. Просто невероятно, что ребенка Вандербильдтов могут забрать у матери, создать прецедент. Право матери священно.

Одиннадцатого ноября судья вынес решение по делу Вандербильдтов – против матери.

 

101

На этот раз не было ни полицейских, ни агентов в широкополых шляпах. Самый заурядный клочок обычной бумаги, принесенный безработным учителем, который был рад заработать три доллара, вручив повестку в суд.

Он пришел за четыре дня до Рождества; магазин был переполнен покупателями, и он так выделялся среди них, словно был в светящемся костюме. Гарден подошла к нему.

– Думаю, вы ищете меня, – сказала она. – Как раз в эти дни я вас и ожидала. – Она была абсолютно спокойна.

Это спокойствие охватило ее с того момента, как было вынесено решение по делу Вандербильдтов. Гарден словно отгородилась от окружающего мира. Она продолжала работать, играть с Элен, разговаривать, улыбаться, даже смеяться. Но была словно на расстоянии от всего.

– Ты меня беспокоишь, – сказала Элизабет.

– Извините, – ответила Гарден. – Мне бы не хотелось, чтобы вы волновались. Я, правда, больше не расстраиваюсь. Глупо было так расстроиться из-за вырезок. Я всегда знала, что Вики не успокоится. Мне не так больно, как вы думаете, тетя Элизабет. Я же вам говорила: я научилась не доверять счастью.

Повестка предписывала ей явиться в девять часов утра 12 января 1935 года к судье Джилберту Треверсу, зал 237, в помещении окружного суда. Красивое старое здание стояло наискосок от церкви Святого Михаила. Сидя в зале суда, Гарден считала удары колокола на башне.

Логан Генри настаивал, чтобы она оделась соответствующим образом, поэтому Элизабет повела Гарден по магазинам.

– Твои шелковые платья, дорогая, чрезвычайно привлекательны, а это нам не годится. Даже старый судья сообразит, что в этих расцветках и складочках есть что-то необычное. Ты должна выглядеть очень по-американски.

Сейчас на Гарден было серое шерстяное платье. Подол юбки в складку всего на девять дюймов не доставал до земли. У платья был белый воротник и манжеты и мелкие черные пуговки от ворота до подола. Скромная черная фетровая шляпка и белые перчатки.

«Черт побери, – подумала Элизабет, увидев Гарден в то утро, – она все-таки потрясающе хороша. Как я ни старалась, эти волосы и глаза ничем не приглушить». Элизабет сидела рядом с Гарден за столом, стоявшим напротив стола судьи. По другую сторону от Гарден сидел Логан Генри.

За столом напротив сидели Вики и пять ее адвокатов. Вики тоже была в сером; скроенное по косой платье из джерси подчеркивало моложавость ее фигуры, сверху была наброшена шубка из серой шиншиллы. Ничего, что Элизабет могла бы назвать шляпкой, на Вики не было. Низко на лоб была сдвинута крошечная шляпка-таблетка из серого бархата. Ее украшали длинные перья в серо-белых пятнах, укрепленные сзади на серой бархатной ленте, которая шла вокруг головы и удерживала на ней шляпку.

Когда затих звон колоколов на колокольне церкви Святого Михаила, бейлиф распахнул двойные двери и впустил свидетелей и зрителей. Элизабет они показались мчащимся стадом диких животных. Но она не обернулась. Не обернулась и Гарден, несмотря на крики репортеров.

– Сюда, Гарден!.. Давай, Золушка, покажи улыбку на миллион долларов!..

Логан Генри провел их в суд через черный ход, но теперь уже никак нельзя было избежать внимания газетчиков. Они хотели новых фотографий. Те, что имелись в архивах газет еще со времен развода, были уже использованы до суда.

– Всем встать.

Судья Треверс вошел и уселся в свое кожаное кресло с высокой спинкой. Вид у него был такой, словно он страдал расстройством пищеварения. Он сердито глянул на переполненный зал из-под густых седых бровей. Голова судьи была совершенно лысой, если не считать аккуратной каемочки седых волос.

– Мы сегодня собрались здесь, чтобы выслушать свидетельские показания по очень серьезному делу: речь идет о благополучии пятилетнего ребенка. Я не потерплю никакого нарушения порядка, никакого вмешательства или легкомыслия. Бейлиф немедленно удалит из зала суда любого, кто не будет вести себя должным образом. – Он постучал молоточком по столу: – Начинаем.

В этот момент в конце зала возник какой-то шум. Судья Треверс стукнул молоточком сильнее. Шум и восклицания продолжались. Он стукнул молоточком как следует, и после шарканья ног и двиганья стульев все затихло.

– Мистер Селфридж, вы готовы? – обратился судья к одному из адвокатов Вики.

Тот встал и поклонился:

– Готов, ваша честь.

– Начинайте, пожалуйста.

– Благодарю вас, ваша честь. С вашего позволения, в данном случае мы имеем возможность исправить серьезный вред, причиненный невинному ребенку, чья невинность – само воплощение детства – находится в опасности и может быть погублена вопиющей аморальностью того самого лица, которое более всех должно быть обеспокоено сохранением и защитой…

Усилием воли Гарден заставила себя сосредоточиться на своих мыслях. Она читала про себя длинную поэму, которую готовила к экзамену в Эшли-холл еще в первом классе. Она словно отгородилась ширмой от слов адвоката, от всех окружающих, от всего происходящего. Если она сумеет не слушать и не смотреть, то сможет с невозмутимым видом сидеть здесь, пока рушится вся ее жизнь.

– Это гнусная ложь! – раздался крик из последнего ряда. Все, кроме Гарден, обернулись назад. – А вы, кто бы вы там ни были, просто гнусный лжец!

Судья грохнул молоточком по столу.

– Уберите эту женщину! – крикнул он.

В заднем ряду началась какая-то возня, потом громко хлопнула дверь, и уже в холле послышался удаляющийся голос женщины. Элизабет перегнулась через мистера Генри и тряхнула Гарден за руку. Она смеялась.

– Гарден, да Гарден же, послушай! Пегги здесь.

– Пегги?

– Мы увидимся с ней в перерыв. Она ничуть не изменилась.

На мгновение выдержка оставила Гарден. Появление сестры было для нее лучом счастья. Потом тучи действительности скрыли его. Пегги тоже не дадут проходу репортеры, она будет унижена, опозорена из-за сестры. Дважды два – четыре, с отчаянием принялась считать Гарден, дважды три – шесть, дважды четыре – восемь, дважды пять…

Начались выступления свидетелей обвинения. Шоферы, бармены, парикмахеры, лакеи, горничные из Нью-Йорка – все рассказывали о сценах пьянства и разгула, свидетелями которых были.

– Старый Селфридж похож на шеф-повара, – сказал репортер нью-йоркской «Миррор» своему соседу, – он лишь разогревает аппетит закусками.

Гарден теперь была поглощена бульканьем, звяканьем радиатора под окном. В нем был какой-то ритм. Она попыталась подобрать к нему песню. Песня чернокожего разносчика почти подошла.

Гарден коснулась рукой амулета Пэнси, надетого под платье.

Во время обеденного перерыва Гарден не увиделась с Пегги. Логан Генри договорился, чтобы им принесли обед из соседнего кафе прямо в одну из комнат здания суда. На сегодняшний день репортеры лишились двух возможностей увидеть Гарден.

Гарден сосредоточенно ела, изредка кивая, когда к ней обращался мистер Генри, а сама вспоминала песенку, которой научил ее Люсьен. Как там дальше после «О, сын короля, ты злой»? Хорошо вспоминать о чем-то, что не причиняет боли…

После обеда обвинение снова представило слуг, на сей раз из дома в Саутхемптоне.

– Мистер Селфридж, – спросил судья Треверс, – сколько домов у вашей клиентки?

– Семь, ваша честь.

– И вы намерены доставить нам удовольствие встретиться со всей прислугой из каждого дома?

По залу пронесся смешок. Помимо слуг Вики привезла с собой дюжину друзей, которые тоже должны были давать показания. Она заняла четыре этажа в новой гостинице «Форт Самтер» на Бэттери.

– Ваша честь, я представил список свидетелей, – сказал Меннинг Селфридж, эсквайр. Он принял позу, которая больше всего нравилась фоторепортерам.

– Мистер Селфридж, – устало произнес судья Треверс, – здесь не суд присяжных, а один-единственный человек. Все необходимые показания вы можете дать мне в десять раз быстрее, чем суду присяжных. Я достаточно ясно выразился?

– Абсолютно, ваша честь.

– Прекрасно. Отложим слушание дела до девяти часов утра завтрашнего дня. К этому времени я хотел бы увидеть у себя на столе пересмотренный список свидетелей.

– Он будет у вас, ваша честь.

– Очень хорошо. – Судья Треверс стукнул молоточком по столу и встал. – Заседание переносится.

Пегги сидела на полу в гостиной Гарден с малышкой на коленях; рядом сидели Элен и два рыжеволосых мальчугана, все трое были заворожены историей, которую рассказывала Пегги.

– Тогда огромные, ужасные полицейские схватили Сьюзен Энтони и потащили ее прочь. Они размахивали огромными дубинками. «Я разобью тебе голову, – кричал самый гадкий из них, – я вышибу тебе мозги. Но я никогда, никогда, никогда не позволю тебе голосовать».

– О Пегги, – воскликнула Гарден, – я так рада видеть тебя!

Пегги встала, посадила малышку на пол и, пробравшись между детьми, подошла к Гарден. Они молча обнялись.

– Сказку! Сказку! – выкрикивали мальчишки. Пегги поцеловала Гарден в щеку и отпустила.

– Мальчики очень любят эту историю, – сказала она. Голос ее дрожал. – Боб говорит, это потому, что они представляют себя полицейскими, которые гонятся за малышкой с дубинками. Он был так мил, что позволил мне назвать ее Сьюзен, и теперь твердо намерен не давать мне забыть об этом.

– Боб здесь? Куда вы едете? Почему не написала?

– Боб в зимнем дворце, ну, у мамы. А мы едем в Алабаму. Не писала, потому что все случилось так быстро. Боб теперь будет большой шишкой в Теннеси Велли.

Дамбы, электростанции, дороги, мосты, изменение русла рек. Это самый крупный проект со времен строительства римских дорог. К тому же президент Рузвельт хочет, чтобы все было сделано вчера. Боб от радости прямо не в себе. Знаешь, Гарден, они с мамой чудная парочка. Он рассказывает ей о гидроэлектростанциях, а она ему о том, какие большие ей приходится оплачивать счета за свет, и оба считают, что ведут беседу. Мне пришлось уйти, чтобы не лопнуть от смеха. К тому же там смертельно холодно. Даже после Исландии. У нее комната размером с наш дом, а в камине всего один кусочек угля. Она давно стала такой скрягой? Ее сильно затронула депрессия?

– Тетя Элизабет говорит, мама так любит деньги, что, когда они у нее наконец завелись, не может расстаться ни с центом. Но тетя Элизабет не любит маму, поэтому не могу сказать, насколько это соответствует истине. Я знаю, что она много получала от Ская. Будем надеяться, что она сумеет удержать эти деньги.

– Нет, будем надеяться, что она потратит хоть что-нибудь. У нее четверо прелестных внуков, есть на кого тратить.

– Даже не верится, что я никогда не видела твоих детей. Послушай, Пегги, мальчики настоящие Трэдды.

– И характер точно такой же. Паршивцы. Идем. Им до смерти хочется познакомиться с тобой. Они думают, что ты все еще богатая.

– Пегги! Ты просто невозможна.

Детей надо было кормить, разговаривать с ними, разнимать их потасовки. Все это помогало Гарден отвлечься и не думать о завтрашнем дне. Пегги только раз заговорила о суде.

– Ничего, Гарден, все будет в порядке. Должно быть в порядке.

– Конечно, – солгала Гарден.

 

102

На следующий день репортеры дождались наконец того, за чем явились на этот процесс. Логан Генри вскакивал, выкрикивая возражения, а судья Треверс приказал очистить зал заседаний от зрителей уже во время допроса первого свидетеля, саксофониста, утверждавшего, что он был одним из любовников Гарден в Монте-Карло. Он заявил, что ее любовниками были и другие музыканты их оркестра, и снабдил свой рассказ красочными подробностями. Репортеры, сбивая друг друга с ног, бросились к телефонам. Они решились даже пропустить показания еще восьми свидетелей, утверждавших, что тоже были ее любовниками.

Гарден спрягала неправильные глаголы, вспоминала королей Франции, их жен и детей. Элизабет сидела как изваяние.

После обеденного перерыва Гарден занялась королями Англии. Она плутала в дебрях войны Алой и Белой розы, когда вдруг почувствовала, что в зале что-то изменилось.

Она впервые оторвала взгляд от своих перчаток. Мисс Луиза Бофэн клялась говорить правду, ничего, кроме правды, и да поможет ей Бог. Мисс Луиза была одной из самых важных дам Чарлстона. Ее любили и уважали за честность, прямоту и приверженность гордым традициям города.

– …пожалуйста, мисс Луиза, собственными словами, – сказал Логан Генри.

Она повернулась в свидетельском кресле и посмотрела на судью Треверса.

– Гарден Трэдд Харрис, – начала мисс Луиза, – молодая женщина, которую я уважаю всем сердцем. Она достойный член нашего общества; серьезный и ответственный человек; преданная и внимательная мать. Кто бы и в чем бы ни обвинял ее, у меня нет оснований доверять этим обвинениям. Я всегда считала ее дамой безупречной нравственности и поведения.

Гарден наклонилась к Логану Генри.

– Я встречалась с мисс Луизой всего раз в жизни, – прошептала она.

– Замолчи, – сказала Элизабет.

– Благодарю вас, мисс Луиза, – сказал мистер Генри. – Будете проводить перекрестный допрос, мистер Селфридж?

Мистер Селфридж отказался. Логан Генри подошел к свидетельскому месту и предложил руку мисс Луизе. Пока она в сопровождении мистера Генри шла к своему месту, судья Треверс стоял.

Вики ткнула Селфриджа в бок накрашенным ногтем:

– Не зевайте. Я вас предупреждала, что это за город.

Мистер Селфридж провел перекрестный допрос остальных свидетелей защиты, но лишь попусту потратил свое время и время присутствующих. Зрителей и репортеров снова впустили в зал, и скоро репортеры поспешно писали заголовки для материалов о суде: «Дирижер хора церкви Святого Михаила утверждает, что Гарден просто ангел. Все члены хора с ним согласны»… «Ветеран Гражданской войны вспоминает Гарден ребенком»… «Сенатор Соединенных Штатов приезжает в родной город, чтобы свидетельствовать в защиту матери»… «Руководительница детского сада считает Гарден идеальной матерью»…

Свидетели продолжали давать показания еще два дня, толпа репортеров все росла. По радио каждый день передавали репортажи из зала суда.

– Ничего не понимаю, – говорила Гарден тете Элизабет, – но я так всем благодарна, что готова каждого расцеловать.

– Ты чарлстонка, Гарден, – ответила Элизабет, – а Чарлстон всегда заботится о своих. Когда суд закончится, можешь послать всем благодарственные письма. Собственно говоря, этого от тебя и ждут.

Вики не явилась на вынесение приговора. Ей не хотелось слушать решение судьи Треверса. Предприимчивый паренек-чарлстонец сутки продежурил на вокзале и получил в награду возможность сделать любительской камерой снимок.

– Вы приезжали в гости к внучке, принцесса? – крикнул он, когда Вики садилась в свой личный вагон.

Вики повернулась к нему. Под ярким утренним солнцем ее покрытое кричащей косметикой лицо казалось гротескной маской. Парень продал фотографию в журнал «Ньюсуик», где она и появилась вместе с материалом, озаглавленным «Юг поднимается снова».

«Чарлстон, Южная Каролина, – говорилось в заметке, – известен тем, что там, на месте форта Самтер, началась Гражданская война, и тем, что для местной аристократии она так и не кончилась. Светское общество Чарлстона настолько замкнуто, что те, кто к нему не принадлежит, не знают даже имен его членов. Но на этой неделе легендарная группа пожертвовала своим драгоценным уединением, чтобы защитить одну из своих дочерей от нападок престижной адвокатской фирмы Нью-Йорка, действовавшей по поручению фантастически богатой принчипессы Монтекатини, члена другого закрытого светского кружка. Эту войну выиграли южане…»

Когда Гарден вошла в «Лоукантри трежерс», Паула Кинг читала «Ньюсуик». Она уронила журнал на стол и бросилась обнимать Гарден.

– Как я рада видеть тебя! В магазине каждый день была настоящая давка. После Рождества здесь мало что оставалось, а сейчас совсем пусто. Я уже собралась принести из дома свадебный сервиз, который терпеть не могу, и продавать по одной вещи… Нет, ты только послушай меня, болтаю, как дурочка. Ох, Гарден, я так рада за тебя, правда-правда! Я не могла понять, почему твой адвокат отказался взять меня в свидетели защиты, но теперь-то знаю – у него и так их было слишком много. А что ты здесь сегодня делаешь? Ты же должна была отдыхать целую неделю.

Гарден с улыбкой обвела взглядом магазин.

– Мне кажется, он выглядит просто чудесно, – сказала она. – Все это пустое пространство так и просит, чтобы я накупила вещей и заполнила его. И ты тоже чудесно выглядишь. Мистер Генри сказал мне, что ты звонила ему. Даже передать не могу, как я тебе благодарна.

– Не говори глупостей. Для чего же тогда друзья? А теперь я хочу, чтобы ты хорошенько отдохнула. Ты, наверно, совсем вымоталась. Придешь в понедельник.

– Но ты же работала шесть дней в неделю.

– Да мне это нравится. Правда-правда. Майк в плавании, и мне просто некуда девать время.

Гарден снова обняла подругу.

– Как удачно. У меня столько дел, не знаю, с чего начать. Давай обдумаем наши планы.

Гарден написала благодарственные письма всем, кто пришел ей на помощь, но, прежде чем успела их отправить, ее письменный стол был завален приглашениями, на которые нужно было ответить. Чарлстон приветствовал ее возвращение домой.

Она попросила совета у Элизабет.

– По правде говоря, – сказала Гарден, – я не знаю всех тех правил, о которых вы мне рассказывали. Я должна принять все приглашения? Не принять ни одного? Ходить только на большие балы или только на маленькие вечеринки? Я и понятия не имела, что здесь столько всего происходит.

– Правило первое, – начала Элизабет. – До начала Великого поста веселись сколько угодно. Потом только тихие вечеринки с близкими друзьями, теоретически без алкоголя. Это оправдывает тот большой коктейль, который устраивают в яхт-клубе в пасхальное воскресенье после церковной службы. Многие из этих приглашений приходятся, скорей всего, как раз на суматошную неделю перед постом. Давай посмотрим. Угу, правильно. Видишь, Гарден, в это время люди стараются устраивать вечеринки так, чтобы не нужно было отказывать одному ради другого. Вот на второе три коктейля и ужин. Тебе придется заглянуть на полчасика на каждый коктейль и чуть-чуть выпить. Потом ты отправляешься на ужин. Раньше, чем вы сядете за стол, уже соберутся все, включая и те три пары, которые устраивают коктейли.

– Но почему бы не устроить просто одну вечеринку?

– Да потому, что люди любят принимать гостей и ходить в гости. Я хочу сказать – молодежь. В твоем возрасте я обожала наряжаться и выезжать в свет. Теперь приходят ко мне. Это одна из привилегий старости. Чарлстон чудесное место для стариков. Здесь очень бережно относятся к памятникам, включая живые, а уж эксцентричных стариков просто обожают. Мне иногда кажется, что я всех разочаровываю тем, что не катаюсь на велосипеде и не стреляю по голубям из чердачного окна.

– Вполне достаточно того, как вы водите машину. Элизабет гордо улыбнулась:

– Да, я хороший водитель. Все узнают эту старую машину за три квартала и встают к обочине, чтобы я могла беспрепятственно проехать. По-моему, это очень любезно с их стороны.

– Тетя Элизабет, я вас так люблю!

– Конечно, любишь. Я очень милая старая мошенница.

Она просмотрела почту Гарден, разложила ее по стопкам, сделала пометки в календаре. Потом объяснила основные правила.

Пожилые дамы обычно ограничивают свою светскую активность тем, что раз в неделю или в две недели в определенный день принимают у себя дома. Люди, которых они приглашают, значатся в их списке посетителей. Это могут быть мужчины и женщины, старые и молодые.

У молодых дам тоже есть свой список посетителей, только он включает в себя людей, в том числе и пожилых дам, которых эта молодая дама может посещать.

И у молодых, и у пожилых дам есть и другие списки – для больших приемов и для маленьких вечеринок. Маленькие вечеринки устраивают для близких друзей.

– Ты быстро составишь свои списки. Начни с того, что занеси в них всех, кто прислал тебе приглашения. Это будет твой список посетителей. Остальные списки составишь, когда разберешься, какие компании тебе нравятся, а какие нет. Твои школьные подружки уже давно разбились на группы. Все они включены в большие списки друг друга, но совсем не обязательно в маленькие.

– У меня голова идет кругом, – пожаловалась Гарден.

– Ну это же совсем просто! Ты быстро привыкнешь. Теперь насчет приглашений на бридж и предложений вступить в клубы и участвовать в работе разных комитетов. Я бы тебе посоветовала не писать ответы, а позвонить. Это все-таки личный контакт. И скажи, что сейчас не можешь принять приглашение, поскольку очень занята на работе, но скоро непременно свяжешься с ними. Не вступай ни в какие клубы или комитеты, пока не познакомишься с людьми. Они могут тебе не понравиться.

– Или я им.

– Правильно.

– Тетя Элизабет, вы не должны были со мной соглашаться.

– Приходится держать тебя в напряжении. Чтобы стать светской бабочкой, нужно очень проворно шевелить ножками. Или крылышками. Впрочем, неважно… Вот что тебе действительно необходимо, так это сопровождающий. Одинокая привлекательная женщина – кошмар любой вечеринки. К ней может проявить интерес совершенно неподходящий мужчина, например муж хозяйки. Ты хочешь, чтобы тебя сопровождал Джон Хендрикс? Хозяйки всегда бывают рады лишнему мужчине.

– Надо подумать. Мне о многом надо подумать. Теперь, когда мне уже не надо беспокоиться о Вики, все так изменилось.

– Ее адвокат заявил, что подаст апелляцию…

– А что ему еще оставалось? Мистер Генри выставил его полным дураком. Если и подаст, апелляционный суд не станет пересматривать решение. Все мои свидетели солидные и уважаемые люди.

– Вот только епископ не пришел. Я на него очень сердита.

– Но, тетя Элизабет, епископ же меня не знает.

– Какая разница? Я бы рассказала ему все, что нужно.

– Иногда вы действительно кажетесь старой мошенницей. Я думаю, вы делаете это нарочно.

– Я так развлекаюсь. И ты иди тоже развлекайся. А я отдохну. И забери свою почту. И ответь на нее.

– Да, мэм.

«И подумай, – добавила Гарден про себя. – Подумай о переменах в своей жизни, и особенно о Джоне».

 

103

С момента, как она получила конверт с газетными вырезками, Гарден держала Джона на расстоянии. Она не хотела, чтобы его коснулся скандал, который она считала неминуемым. Паула Кинг достаточно рассказывала ей о флоте, чтобы понять, как губительно это может отразиться на карьере Джона. А Джон достаточно рассказывал о себе, чтобы она поняла: флот – его жизнь и всегда останется ею.

– Во время войны я пошел на флот, потому что хотел сражаться за свою страну, – сказал ей Джон. – Я думал, что потом вернусь к себе на ферму в Нью-Хемпшир и буду работать там, как все мои предки. Это хорошая трудовая жизнь, и я был бы ею вполне доволен, если бы не уехал. Но море взяло меня за душу. Море и флот. Когда я попробовал этого, все остальное стало казаться пресным. После войны я получил направление в военно-морскую академию, и вот я здесь – волей Конгресса офицер и джентльмен с погонами на плечах.

Джон принял заявление Гарден, что из-за предрождественской лихорадки в магазине у нее нет времени на аукционы, кино и ужины со спагетти. Ему не оставалось ничего другого, как смириться. А потом, в декабре, его вызвали в Нью-Порт для работы в какой-то двухмесячной программе, о которой он не рассказывал Гарден. Она сама не могла понять, почему так расстроилась, когда его не оказалось рядом во время суда. «Я же все равно ни за что не согласилась бы встретиться с ним, – думала она, – не стала бы даже разговаривать по телефону. Ни в коем случае не стала бы впутывать его во все это. Но он все равно был бы здесь, поблизости».

Теперь, в середине февраля, он наконец вернулся. И должен прийти к ней. Гарден говорила себе, что ей безразлично, увидит ли она его когда-нибудь. И ставила цветы в вазу на столе именно так, как нравилось ему, раскладывала на столе его любимый сыр чеддер и крекеры, сбегала наверх освежить косметику и надушиться.

– Есть кто дома?

Гарден сбежала по лестнице и бросилась в объятия Джона.

Вечер прошел как десятки предыдущих. Джон приготовил ужин, своего любимого цыпленка с карри, потом они пошли смотреть новый фильм киностудии «Маркс Бразерс», а вернувшись домой, сидели у горящего камина и разговаривали.

Но этот вечер был и совсем другим. Они говорили о себе. Гарден больше не нужно было молчать, не нужно было ничего скрывать. Джон знал о ее прошлом все самое худшее, даже хуже худшего, если поверил газетам.

Да, он всегда знал, признался Джон.

– В тот день, когда первый раз увидел тебя, я отправился прямиком в библиотеку разыскивать что-нибудь об Эстер Бейтман, и библиотекарша сказала, где найти подшивки газет с материалами о твоей свадьбе и разводе. Знаешь, Гарден, у меня в голове бродили те же самые скотские мысли, как у любого мужика, когда ему вдруг становятся тесны брюки. Я крутился поблизости, выжидая удобного момента. А пока крутился, понемногу узнал тебя. И понял, что ты совсем не такая, как я думал, как ожидал.

Совсем другая. Отважная, нежная и вдруг ставшая очень важной для меня. Добили меня, кажется, веснушки, когда ты наконец перестала быть такой невероятно совершенной, такой красивой, что казалась почти нереальной. Вот тогда я и смог влюбиться.

– И для тебя это не имеет значения? Все то, что я тогда сделала?

– Конечно, имеет. Не стану тебе лгать. Имеет значение, что ты была замужем, любила своего мужа. Имеет значение и то, что я знал женщин до тебя, а парочку из них даже любил. Но я искренне верю, что мы равны в этом отношении. Когда мужчина имеет богатый сексуальный опыт, говорят, что у него горячая кровь, и это звучит как похвала. Если то же самое делает женщина, ее называют испорченной, безнравственной. Это неправильно.

Гарден попыталась засмеяться:

– Сразу видно, что твоя сестра – борец за права женщин. Я придерживаюсь скорее викторианских взглядов – верю в двойную мораль и всегда буду испытывать стыд.

– Это пройдет. Самое главное, все уже в прошлом. Я не намерен рассказывать тебе о других женщинах и не собираюсь расспрашивать тебя о других мужчинах. Имеет значение только одно – что будет с нами дальше. Я люблю тебя, Гарден, и хочу, чтобы ты стала моей женой. Ты согласна? Я буду хорошим отцом для Элен. Ты же знаешь, как я ее люблю.

Гарден с любовью посмотрела на такое знакомое и дорогое ей лицо. Коснулась светлых морщинок, бегущих от глаз к вискам, вмятинки на носу в том месте, где он когда-то был сломан.

– Я люблю тебя, Джон, – сказала она, – но не могу выйти за тебя замуж. Пока не могу. Не сейчас. Одна замечательная француженка сказала мне как-то, что замужество – самая трудная работа, какая только может быть, если, конечно, делать ее как следует. А я хочу делать ее как следует. Мне страшновато. В декабре мне исполнилось двадцать девять, а порой бывает такое чувство, будто я только-только начала расти. Дай мне немножко подрасти, ладно? Ты будешь терпелив, дашь мне время?

Он провел пальцем по рассыпанным на ее лице веснушкам.

– Разве я не был терпелив? Есть ли на всем белом свете более терпеливый мужчина, чем я? Я могу подождать и еще немного. Как насчет такого предложения – ты согласна стать моей девушкой?

Гарден вздохнула и потерлась щекой о его плечо.

– Я и так уже твоя девушка, – ответила она.

Эта весна была для Гарден временем открытий. Она все больше и больше узнавала о Чарлстоне. Как когда-то в Европе, она ходила по городу и смотрела. Элизабет была права: она быстро училась. Трудно было представить город красивее. Время оказалось милостивым к Чарлстону, придав розовым, голубым, желтым, зеленым домам нежные пастельные тона, радующие глаз и душу. По контрасту с изысканностью и утонченностью творений рук человеческих природа здесь была щедра на яркие цвета и волнующие, возбуждающие запахи. Пряно благоухали глициния и жасмин; прозрачная хрупкость лепестков азалии как-то не вязалась с ее пронзительно розовым и пурпурным оттенками. Темно-зеленая трава, называвшаяся по имени города, после того как ее постригали, издавала свой особенный запах, а от сладкого аромата тезки Гарден, гардении, захватывало дух.

Повсюду взгляд привлекали узоры вымощенных старинным кирпичом тротуаров, уложенной аккуратными рядами на крутых крышах черепицы, причудливых изгибов кованых решеток ворот, оград, балконов.

Она поражалась окружавшей ее вечно меняющейся красоте, восхищавшей взор.

И слух. Крики разносчиков, песни пересмешников, опьяняющее жужжание пчел, отягченных нектаром, певучая речь цветочниц, тихий шепот волн у набережной и вечная мелодия старых колоколов церкви Святого Михаила, напоминающих о возрасте города и его стойкости. Дважды колокола замолкали: первый раз их захватили англичане, когда были созданы Соединенные Штаты, а второй раз Шерман, когда страна была расколота Гражданской войной. Разбитые врагами колокола каждый раз приводили в порядок, переплавляли, снова водружали на место. Их раскачивали циклоны и землетрясения, но они выстояли. Как выстоял и сам Чарлстон. Сильный мелодичный звук колоколов плыл с высокой белой колокольни и днем, и ночью, придавая очарование и безмятежность измерявшейся их ударами упорядоченной жизни прошедших и будущих поколений.

«Ничто не меняется», – думала Гарден, глядя на нескладных тринадцатилетних мальчиков и девочек, спешащих в пятницу вечером в Саут-Каролина-холл на урок танцев.

«Ничто не меняется», – думала она, глядя на волшебную лестницу Эшли-холл, когда пришла записывать Элен в первый класс.

– Ничто не меняется, – радостно сообщила она пареньку, продававшему содовую у Шветмана, куда она привела Элен поесть мороженого.

«Ничто не меняется, кроме меня», – подумала она. Она была на пасхальном балу в яхт-клубе. Мужчины столпились возле бара, обсуждая охоту и рыбную ловлю; женщины собирались группками в разных концах зала. Именно такие вечеринки казались ей смертельно скучными десять лет назад. Но теперь она была частью этого мира, и ей совсем не было скучно.

Она обсуждала с Милли Эндрюс, какие столики приобретать для детского зала новой городской библиотеки. Милли была членом комитета, решавшего этот вопрос, и ей хотелось знать мнение матерей, у которых есть маленькие дети.

Мимо прошла Патриция Мейсон; Милли поймала ее за руку и спросила, что она думает по этому поводу. Гарден стала уговаривать Патрицию согласиться с ней, а не с Милли. Обе они, как и все остальные, знали, что отец Патриции умирает от рака. Если она захочет говорить об этом – они готовы выслушать ее. Если нет – просто напомнят, что у нее есть друзья, которые любят ее и всегда будут рядом, когда понадобится.

Патриция сказала, что, по ее мнению, лучше купить столики на шестерых, а не на четверых. Потом кто-то замахал ей рукой с другого конца зала.

– Еще увидимся, – сказала она Гарден и Милли. Гарден следила взглядом, как Патриция идет через толпу, разговаривая с каждым. Когда ей будет нужно, они все будут рядом, подумала Гарден, так же как оказались рядом со мной. И окажутся рядом с Элен. Она увидела Уэнтворт и улыбнулась ей. У Элен тоже будут такие подруги, как Уэнтворт. Когда им будет по тридцать, они тоже будут смеяться, вспоминая, что вытворяли в тринадцать. А если вдруг поссорятся, то сумеют и помириться, как сумели они с Уэнтворт. Она перевела взгляд на стоящего у бара Джона. Он оживленно беседовал с Эдом Кемпбелом, наверняка о лодках. Эд строил у себя во дворе парусную яхту и был просто не в состоянии говорить о чем-то другом. Да, все знали, что Эд скучный собеседник, зато не сыскать человека добрее его. За это все любили Эда и постепенно начали действительно интересоваться высотой мачты и глубиной киля его лодки.

Джон и Эд весело смеялись. Глаза Джона почти спрятались в сетке мелких морщинок. Гарден улыбнулась. У нее было все, что нужно женщине для счастья. Если бы она могла воспользоваться этим шансом, довериться своим чувствам, поверить в возможность счастья…

– Счастливой Пасхи, мистер Генри, – сказала Милли. Щеки Логана Генри пылали румянцем. Он с энтузиазмом праздновал конец поста.

– Счастливой Пасхи, Милли, Гарден. Гарден, я ищу твою мать. Ты ее не видела?

– Да, сэр. Она на крыльце.

– Спасибо. В таком случае отправляюсь туда. Ты получила мое письмо? – Гарден кивнула. – Я буду держать тебя в курсе дела. Прошу прощения, сударыни, должен вас покинуть.

Гарден слышала, как, уходя, он бормотал:

– Ох уж эти вдовы!

– Бедный мистер Генри, – сказала она. – У адвоката нелегкая доля.

– Во всяком случае, у адвоката-холостяка, – согласилась Милли. Это была дежурная чарлстонская шутка – жены заставляли мужей брать в поверенные Логана Генри, потому что, когда придет время, он всегда может послужить эскортом для вдовы.

– Хорошо бы мама заставила его жениться на себе, – сказала Гарден. – После всего, что он для меня сделал, я отношусь к нему как к отцу. – Ей не нужно было объяснять, что именно он сделал, и никто не стал бы облекать это в слова. О суде знали все, но дружно игнорировали эту тему. И Гарден была уверена – так же будет на следующем суде.

Письмо мистера Генри касалось поданной Вики апелляции. Верховный суд штата отказал в апелляции. Однако он вынес решение, что в действиях первого суда содержалась ошибка. Судья Треверс не позволил обвинению представить всех свидетелей. Если Вики будет настаивать, состоится повторный суд, но добиться отмены решения судьи Треверса она не сможет.

Логан Генри не думал, что принчипесса захочет начинать все снова. Но даже если и так, результат будет тот же. Чарлстон своих в беде не оставляет.

Мистер Генри снова прошел мимо Гарден и Милли, таща за собой протестующую Маргарет.

– Мне очень жаль, Гарден, но я что-то не слышу звона свадебных колоколов в голосе мистера Генри, – сказала Милли. – А мысль у него правильная. Пора ужинать. Пойду поищу Аллена.

– А мне нужно спасать Джона от Эда Кемпбела. Из огня да в полымя. Мы ужинаем у мамы.

– Новая кухарка? – Проблемы Маргарет со слугами были известны всем.

– Со вторника. Держу пальцы накрест, боюсь сглазить.

– У тебя остается пасхальная корзинка Элен. В крайнем случае поужинаете вареными яйцами и шоколадными зайчиками.

– Ужин был прекрасный, – сказал Джон. – Ты отыскала превосходную кухарку. – Он взял Элен за руку, когда они переходили через улицу. На другой стороне она подбежала к стоявшей в сквере пушке и вскарабкалась на пирамиду из сцементированных чугунных ядер.

– Праздничное платье испорчено, – выдохнула Гарден. – И эта кухарка долго не удержится. Маме безразлично, хороша ли еда и чисто ли в доме. Ей нужна вторая Занзи, которая нянчилась бы с ней, как с младенцем.

– Ты слишком сурова. – Он постелил на балюстраду носовой платок, потом приподнял и посадил на него Гарден. – Жаль, что ты не ладишь с матерью. Не могла бы ты все-таки простить ее за то, что она выгнала тебя из дома?

– Господи, да я давно уже простила! Я отношусь к ней очень доброжелательно. Она одинока, ее пугает, что ей скоро пятьдесят, она смертельно боится снова стать бедной, поэтому каждый потраченный цент причиняет ей страдания. Все это очень грустно. Я много думала о ней. Было время, я ее боготворила, потом ненавидела, а теперь она для меня лишь человек, которого я жалею и по отношению к которому должна исполнять свой долг. Я не могу дать ей то, чего она хочет. Она хочет, чтобы ее любили и обожали. Это невозможно.

Раздался крик Элен. Джон бросился к ней. Гарден не торопясь спрыгнула на землю. Она знала этот крик. Он выражал не боль, а ярость. Внешне Элен, может, и была похожа на Харрисов, но характером пошла в Трэддов.

Дело в том, перевела она Джону рыдания Элен, что мимо прошла девочка точно в таком же платье, только не с ремешком, а с лентой на поясе.

– У нее тяжелый приступ «нарядной зависти», – сказала Гарден. – Похоже, моя малышка растет.

Джон взял ее за руку:

– Ее мама, кажется, тоже. Мне уже пора вставать на колени?

– Пока нет. Может быть, скоро, но еще не сейчас.

 

104

– Тетя Элизабет, а правда, что Гарри Фицпатрик был вашим любовником? – Гарден три дня собиралась с духом, чтобы задать этот вопрос. Когда они остались одни, а Элен наконец крепко уснула, все заранее приготовленные вежливые слова куда-то пропали и она прямо выпалила свой вопрос.

У Элизабет дрогнули в улыбке губы.

– Элен Лемуан хочет знать? – мягко спросила она.

– Нет, я. Я хочу знать, как вы это делали.

Элизабет расхохоталась:

– По-разному.

Гарден густо покраснела.

– Прости, дорогая. Я не могла удержаться и не подразнить тебя. Ты хочешь знать, как мы сумели сохранить это в тайне?

Гарден кивнула:

– Ну да… осторожность, осмотрительность и все такое. Я не могу рисковать. Слишком легко разворошить прошлое, а я не вынесу, если снова окажусь изгнанной из общества. Но я безумно хочу Джона. – На ее лице появилось серьезное, строгое выражение. – Это не просто физическое влечение, тетя Элизабет. Джон хочет жениться на мне, а я не могу принять решения, не зная, совместимы ли мы сексуально.

Элизабет хохотала до слез. Гарден покраснела еще сильнее. Отсмеявшись, Элизабет попросила у Гарден стакан воды. Выпив его, она пришла в себя и окончательно успокоилась.

– Гарден, дорогая, – сказала она, – надеюсь, ты простишь меня. Но вы, молодежь, с вашими фрейдистскими штучками, ужасно комичны. Все дело в том, что тебя, молодую, страстную женщину, сексуально привлекает молодой, здоровый мужчина. Ты хочешь лечь с ним в постель. Ты, может быть, хочешь, а может, и нет выйти за него замуж. Но одно очень мало связано с другим. Я несомненно вышла бы замуж за Джо, если бы его не убили, но никогда не рвалась оказаться с ним в постели. С Гарри же все обстояло совсем наоборот. Я готова была лежать с ним в постели день и ночь. Тогда я думала, что об этом никто не знает. Знали, конечно. Но естественно, мне ни слова не было сказано…

Гарден ухватилась за руку Элизабет:

– Нет, это просто невозможно! Бросить такую бомбу и как ни в чем не бывало продолжать светскую беседу. Кто такой Джо? Почему вы собирались замуж за человека, о котором никогда даже ни словом не обмолвились?

– Гарден, иногда ты бываешь такой рассеянной и легкомысленной. Ты задала мне вопрос, и я пытаюсь ответить на него. Дай же мне закончить. Когда я влюбилась в Гарри, у меня было одно преимущество, которого нет у тебя. Моя дочь уже выросла, вышла замуж и жила отдельно. Трэдд, правда, еще жил дома, но мальчики не так наблюдательны, как девочки. Я отправила его летом на остров. И Гарри смог быть здесь. Именно так мы и поступим. Не на целое лето, она еще слишком мала. Я отвезу Элен на остров Салливан на две недели. Нет, возможно, я об этом и пожалею, но лучше пусть будет месяц. Там будет Ребекка с детьми, а значит, и няня. Можешь дать Белве отпуск. Что ты предпочитаешь – июль или август?

Гарден душила тетушку в объятиях, пока Элизабет не взмолилась, что у нее уже трещат кости.

– Июль, – сказала она, – это скорее. А теперь перестаньте меня дразнить. Я знаю, и вы знаете, что я знаю, что вы делаете это нарочно, поэтому не надо изображать передо мной рехнувшуюся старую леди. Кто такой Джо?

Элизабет улыбнулась:

– Это всех сбивает с толку. Джо – это Джо Симмонс. Я уже упоминала о нем, ты просто не обратила должного внимания. Он был самым лучшим другом, которого я когда-либо имела. И еще он был дедом твоего мужа.

– А! Теперь вспомнила. Но вы никогда не говорили, что любите его.

– Я сказала, что он был моим другом. Конечно, я любила его. Если любовь начинается с дружбы, а не с секса, она гораздо глубже.

Гарден задумалась:

– Люсьен тоже говорил мне что-то в этом роде.

– Люсьен? Ах да! Этот твой парфюмер.

– Он был моим очень близким другом, тетя Элизабет.

– Очень близким?

– Очень. Я едва не сбежала с ним.

– И почему же все-таки не сбежала?

– В тот день я познакомилась с Элен. Она сказала, что я убегаю не к, а от и это никуда не годится.

Элизабет кивнула:

– Я, пожалуй, все-таки займусь французским и съезжу в Париж. Мне нравится Элен. Я бы очень хотела встретиться с ней.

– Вы серьезно?

– Разумеется, серьезно. Почему бы и нет? Я уже бывала в Париже. Ты хочешь сказать – в моем возрасте? Дорогая Гарден, мне всего семьдесят пять. И еще несколько месяцев останется семьдесят пять. Да, я, пожалуй, поеду до дня рождения, чтобы Элен не могла считать себя моложе. Я начну уроки на следующей неделе.

– Тетя Элизабет?

– Да?

– Пожалуйста, расскажите мне о Джо.

– Не знаю, что бы ты хотела услышать. Я любила Джо всю свою жизнь. Когда я росла, он был для меня как старший брат. А я не знала, что его любовь ко мне была не только любовью старшего брата, и узнала об этом гораздо позже, после того как умерла его жена. А у меня в это время был уже роман с Гарри. Джо любил меня больше, чем я заслуживала, впрочем, в любви никогда не бывает справедливости. Гарри тоже любил меня – по-своему. Я была очень счастливой женщиной.

Я отправила Гарри в Европу, и это было правильно. А Джо сказала, что не могу выйти за него замуж. Он ответил, что точно знает – я передумаю, сказал, что будет ждать. Его убили, и я не успела сказать ему, что он прав. Я действительно передумала.

Я чувствовала себя обманутой. Хуже того, мне казалось, что я каким-то образом обманула Джо. Может быть, если бы я сказала ему об этом раньше, все было бы по-другому.

Но кто знает? Со временем я начала думать, что, как это ни ужасно, смерть Джо была лучшим, что могло случиться. Неизвестно, выдержали ли бы мы трудности брака. А так мы не разрушили того, что было между нами.

В результате я осталась со своей независимостью и, что гораздо важнее, чем кажется тебе в твои годы, возможностью жить, как мне нравится. Да еще имела незаслуженную привилегию: воспоминание о двух больших любовях – когда любила я и когда любили меня. Они согревают меня в те редкие холодные мгновения, когда я чувствую себя одинокой и начинаю думать о том, что могло бы быть… Гарден, перестань немедленно! В жизни не встречала такой плаксивой особы.

– Мне тяжело даже думать о вашем одиночестве.

– Вот бестолковый ребенок! Я никогда не бываю одинока. Просто иногда, очень редко, самостоятельная жизнь перестает казаться мне величайшим счастьем. Но это случается чрезвычайно редко. В целом я не меняю своего мнения. Ни от кого не зависеть – что может быть лучше?

Гарден отступила на шаг и еще раз осмотрела написанное ею объявление. Слова расположились не совсем по центру, но она решила, что так вполне сойдет. «Закрыто на каникулы». Она немного подумала и вынула картонку с объявлением из витрины. Туристский сезон прошел очень успешно, а теперь торговля шла вяло. Майк, муж Паулы, со дня на день должен был вернуться из плавания. Почему бы и нет? «Магазин откроется первого августа» – добавила она. Потом установила объявление в центре витрины, вытащила пробку из холодильника, чтобы стекла вода, заперла заднюю дверь и, прихватив со стола красиво запакованный сверток, вышла, закрыв за собой дверь. В свертке был подарок для Джона – ваза работы Эстер Бейтман. В ней, украшенные красным, белым и синим бантиками, лежали зубная щетка, бритва и крем для бритья. Завтра начиналось празднование Четвертого июля.

 

105

– Гарден, с тобой все в порядке? Ты на себя не похожа.

– Все прекрасно. Я тебя не понимаю.

– Ты какая-то беспокойная. Сегодня слишком жарко, чтобы суетиться. Оставь ты эту посуду. Она подождет, пока мы не вернемся из кино.

– Давай не пойдем в кино, Джон. Придется стоять в очереди, а я не настолько без ума от Бинга Кросби.

– Хорошо, тогда посмотрим «Мятеж на „Баунти"». Только не говори, что тебе не нравится Кларк Гейбл. Все равно не поверю.

– Нет, я просто не хочу в кино. – В ее голосе слышалось напряжение.

Джон поднял брови:

– По-моему, на тебя действует жара. Давай-ка все-таки пойдем в кино. Там кондиционеры. Как насчет Фрэда Астора и Джинджер Роджерс?

Гарден захотелось ударить его. Он даже не заметил ни ее нового платья, ни свечей на столе, приготовленных, чтобы зажечь, как только стемнеет, не почувствовал исходящего от ее волос аромата. Не обратил внимания на лежащий на столе сверток, не спросил, что это и для кого. Все шло не так, как ей хотелось.

– Хорошо, – мрачно согласилась она. – В кино так в кино.

Вышли они оттуда уже в темноте, и, хотя ночь была жаркой и душной, темнота создавала иллюзию прохлады.

В доме Элизабет было темно, и Джон обратил на это внимание. Гарден объяснила, что Элизабет увезла Элен на остров. Они стояли на темной площади перед домом. Окутывавший их тяжелый ночной воздух казался неподвижным, словно ожидающим чего-то. Ни ветерка. Было трудно дышать.

Медленно, словно сомнамбула или пловец под водой, Гарден подошла и встала совсем рядом с Джоном.

– Мы совсем одни, – просто сказала она.

– Гарден… ты хорошо понимаешь, что делаешь?

– О да! – Она обвила руками его шею и крепко прижалась к нему.

Долгие месяцы сдержанности, ожидания, желания создали такое напряжение, что соприкосновение их губ оказалось подобно взрыву. Спотыкаясь, они двинулись сквозь темноту, останавливаясь, чтобы поцеловаться, коснуться друг друга. Их гнала вперед острая потребность друг в друге и желание скорей добраться до домика Гарден.

Не было времени зажечь свечи, открыть заботливо охлажденное шампанское или дойти до свежезастеленной кровати. Они упали на пол тут же, возле открытой двери, радостно вскрикнув, когда их тела слились и мгновенно вспыхнули огнем любви.

Они не разжимали объятий, в тишине был слышен лишь стук сердец, да учащенное дыхание выдавало вновь вспыхнувшее желание. Они бросались в объятия друг друга снова и снова, пока не удовлетворили сжигавшую их страсть.

Джон взял в ладони лицо Гарден и медленно поцеловал ее.

– Какой у тебя хороший, мягкий ковер, – шепнул он. Гарден еще крепче обняла его, и их тела затряслись от хохота.

Потом они зажгли свечи, открыли шампанское и долго смотрели друг на друга, словно в первый раз, с каждым взглядом по-новому открывая глубину своей любви.

– Я не хотел, чтобы это случилось, – сказал Джон.

– А я хотела, – отозвалась Гарден. – Ты жалеешь?

– Никогда в жизни не был так счастлив. А ты?

– Тоже.

Весь этот месяц время текло как-то странно. Когда они были вместе, его словно не существовало, и они с изумлением обнаруживали, что прошли целые часы. Когда они были врозь, оно едва двигалось, отказываясь поспешить, чтобы они могли скорее встретиться. Каждое утро Джон отправлялся на базу и возвращался, как только заканчивал работу.

Официальная версия гласила, что он присматривает за домом Элизабет, пока она в отъезде. Гарден с детским озорством прыгала по кровати, в которой якобы спал Джон, чтобы горничная Элизабет могла видеть следы его пребывания.

– Думаешь, мы кого-нибудь обманули? – спросил как-то Джон.

Гарден хмыкнула и замотала головой.

– Мы просто ведем себя осмотрительно и благоразумно, – объяснила она. – Соблюдаем приличия.

Они не прятались от мира. По утрам Гарден часто заходила к подругам выпить чашечку кофе и поболтать. Они с Джоном дважды ходили в гости и даже сами устроили вечеринку, расставив столы во дворе, под большим дубом, увешанным японскими фонариками. Гарден была в белом платье от Фортюни.

Все принесли пластинки, Аллен и Милли Эндрюс одолжили на вечер свою виктролу, и после ужина они танцевали на маленькой, вымощенной кирпичом террасе. «Щека к щеке», «Я мечтаю о любви», «Луна над Майами», «Как все меняет день один», «Мысль о тебе», «Голубая луна», «Темный пурпур», «Я вижу лишь тебя». Это было чудесное время для любви.

Гарден не позволяла ничему нарушить волшебное очарование месяца, который подарила им Элизабет.

– Я так вам благодарна, – сказала она Элизабет, когда они с Джоном приехали на день рождения Элен.

– Значит, благодарность – хорошая косметика, – ответила Элизабет. – Ты словно светишься в темноте. От твоей кожи прямо исходит какое-то сияние.

По дороге домой Гарден повторила ее слова Джону.

– Сияющая, – ответил он. – Такая ты и есть. Сияющая, великолепная и прекрасная. – Он посмотрел на Гарден и снова перевел взгляд на бегущую вдаль дорогу; его руки сжали рулевое колесо. – Сияющими называют новобрачных. Гарден, ты знаешь мои чувства. Она постучала пальцем по его руке.

– Тсс… не сейчас, не сегодня. Я слишком счастлива, чтобы думать о чем-нибудь, кроме этой минуты.

– Тебе придется подумать. Ты же знаешь от Пегги, что такое служба. Меня могут в любой день перевести в другое место.

Гарден закрыла уши руками.

– И слышать не хочу! – Она взвизгнула и закрыла глаза. – И смотреть не хочу. Скажи, когда он кончится. – Перед ними возник мост через реку Купер.

Она не могла заткнуть уши, когда с ней разговаривал Логан Генри, но старалась не думать о том, что он сказал. Мистер Генри был обеспокоен. В летнее время в судах всегда объявляли перерыв и судьи разъезжались на каникулы. Но он только что получил сообщение: пересмотр дела об опеке над Элен назначен на двадцать шестое августа. Это было беспрецедентно, а старый адвокат не доверял всему беспрецедентному.

До конца августа был еще месяц. Гарден не могла думать ни о чем, кроме быстро таявших дней июля. Как может время лететь так быстро?

Джон посмотрел на Гарден поверх газеты:

– Здесь объявление – в субботу в Саммервиле состоится аукцион. Хочешь поехать?

Гарден оторвалась от страницы какого-то комикса.

– Что? Как ты считаешь, я буду похожа на леди-дракона, если выкрашусь в черный цвет?

– Я сказал, в субботу интересный аукцион. А ты будешь выглядеть просто кошмарно. Хочешь поехать?

Гарден задумалась. Джон так любил аукционы. Да и для магазина действительно нужно было сделать покупки. Но с другой стороны…

– Честно говоря, не знаю, – ответила она. – Это же наши последние выходные. В понедельник возвращается Элен, а в среду открывается магазин.

Ей хотелось, чтобы Джон сказал, что лучше провести оставшиеся дни вдвоем, никого не видеть и никуда не ездить. Но он ждал, когда она сама примет решение.

– Ладно, почему бы и нет? – решила Гарден. – Едем в Саммервиль. – Сказав это, она поняла, что и сама хочет поехать.

Они выехали рано утром. Конечно, приедут слишком рано, зато ехать не так жарко. К тому же можно будет остановиться по дороге. Гарден давно не видела Ребу и Метью и хотела, чтобы Джон с ними познакомился.

– Бери корзинку с едой, а я сбегаю наверх за своим ожерельем. Я быстро.

– Ты такая нарядная, – сказал Джон, когда Гарден села в машину. – Зачем так прихорашиваться для Саммервиля?

– Глупый, это не для Саммервиля, это для тебя. А кроме того, я всегда надеваю амулет, когда еду к Ребе. Это как будто возвращает меня в прежние дни. Мне же подарила его старая Пэнси.

– Кто это, старая Пэнси?

– Ну Джон, я же рассказывала тебе о старой Пэнси, я помню, что рассказывала. Как я жила у Ребы, когда была маленькая, и все такое.

– Я помню Ребу, но ничего не помню о той, которая носила громкое имя старой Пэнси.

Гарден принялась рассказывать ему о старой негритянке.

– Теперь ты знаешь, – закончила она, – откуда у меня комод работы Эльфа и этот амулет от дурного глаза. Понимаю, что глупо быть такой суеверной, но я всегда чувствую себя уверенней, когда надеваю его.

– Я считаю, тебе надо носить его не снимая.

Гарден засмеялась:

– Ладно-ладно, дразнись, если хочешь. Я и сама знаю, что глупая.

Джон не смеялся:

– Но я вовсе не считаю это глупостью. На востоке верят во многое, над чем смеемся мы, дети запада. Да и у нас самих, современных и прогрессивных, есть масса суеверий, над которыми мы смеемся, но за которые тем не менее крепко держимся. Кто может сказать, что истинно, а что нет? Если эта старуха могла лечить ожоги, не оставляя даже пузырей или шрамов, я бы не стал легкомысленно относиться и ко всему остальному, что она делала.

Гарден улыбнулась:

– Ты ненормальный, но я все равно тебя люблю. И Ребе ты очень понравишься.

Он действительно понравился Ребе. И Метью тоже. И еще двум десяткам мужчин, женщин и детей, которые пришли посмотреть на «мисс Гарден и ее моряка». Они все были в той или иной степени Эшли, были частью Барони хотя и не жили там уже много лет.

– Я люблю этих людей, – сказала Гарден, махая на прощание рукой из окна машины. – В душе я считаю своей настоящей матерью Ребу. Гораздо больше, чем родную мать… Господи, ты только взгляни на часы! Вперед, да поживей, моряк.

– Есть, капитан!

– Мне это нравится. «Мисс Гарден и ее моряк». Звучит романтично.

– А мне это кажется началом стишка.

К началу аукциона они опоздали, но это не имело никакого значения. Было так жарко, что аукцион проводили на улице, а вещи, предназначенные для продажи, расставили прямо на траве. У Джона и Гарден было достаточно времени рассмотреть то, что их интересовало. И побывать у лотка, с которого дамы из общины методистской церкви продавали лимонад и пирожки.

Безжалостно палящее солнце прогнало многих. Гарден и Джон достали из машины зонты и еще лимонаду. Малочисленность покупателей означала выгодные приобретения. К половине четвертого никого, кроме них, не осталось. Аукционист снял соломенную шляпу и вытер вспотевшие лицо и шею:

– Извините, сударыня, боюсь, придется заканчивать. Гарден подала ему специально прибереженный стакан лимонада:

– Ни в коем случае, мистер Биггерс. Нас здесь еще двое, и для проведения аукциона этого достаточно.

– Вы оставите меня без работы, мэм.

– Как бы не так! Я сама видела, вы умеете продать кошку как льва. Держитесь же молодцом, потому что на этот раз вы попались.

Биггерс хлебнул лимонаду и засмеялся:

– Ну ладно. Только постарайтесь сделать это как можно безболезненнее для меня, договорились?

Он поднял треснутую полоскательницу в цветочках и, подмигнув Гарден, принялся расхваливать товар.

– Кто будет первым добиваться права приобрести это великолепное фарфоровое произведение искусства? Кажется, кто-то предложил десять долларов? Пять? Два? Ну же, леди и джентльмены, не оскорбляйте владельца этого музейного экспоната, фамильной драгоценности с одной из самых больших плантаций на реке Сувонни… Что вы хотели бы купить? – спросил Биггерс.

Джон принес на возвышение, где стоял Биггерс, вещи, которые хотела приобрести Гарден, и они начали торг. Биггерс поднял вверх чайник.

– Пять центов, – предложила Гарден.

– Шесть, – сказал Джон.

– Семь, – отозвалась она.

– Продано! – объявил Биггерс.

– Вот это улов! – радостно приговаривала Гарден. Машина была забита добычей. Самое ценное лежало у нее на коленях или стояло рядом. Они с Джоном были грязные, вспотевшие, но чувствовали себя победителями.

– Давай отвезем все прямо в магазин, – предложила Гарден. – Мне так хочется побыстрее выставить самовар на витрине. Как ты думаешь, что могли делать в Саммервиле русские?

Она очень устала, но была возбуждена и полна планов. Хорошо снова окунуться в работу. Как бы то ни было, конец этого волшебного месяца – это еще не конец света.

– Джон, знаешь что? Эта кошмарная жара продержится еще два месяца. Готова спорить, что можно проделывать такую штуку практически каждую неделю.

– У тебя душа старого пирата.

– Нет, вы только послушайте! Кто бы говорил! Разве не ты уговорил старого Биггерса продавать эти ложки все вместе, так что мы смогли купить их почти задаром?

– Здорово получилось, правда? Может, мне сделать татуировку? Череп и кости. У каждого моряка должна быть татуировка.

– Каждый моряк должен мыться в ванне. От нас просто несет.

– Я потру спину тебе, а ты мне.

– Продано! Джентльмену с татуировкой.

– Ну почему стоит мне залезть в ванну, как тут же звонит телефон? – Расплескивая воду, Гарден встала.

– Я возьму трубку. Скажу, что ты перезвонишь. Через несколько минут Джон вернулся в ванную, держа в руке стакан бренди.

– Выпей это. У твоей матери сердечный приступ. Гарден отмахнулась от бренди:

– Не беспокойся, у нее вечно сердечные приступы.

– Боюсь, на сей раз по-настоящему. Тебе нужно немедленно ехать в больницу. Я еду с тобой.

 

106

После этого все происходило так быстро, что Гарден едва поспевала за событиями.

– Гарден, твоя мать очень напугана, – сказал доктор Хоуп. На его добром лице были видны следы усталости. – Будь терпелива с ней. Видишь ли, когда у нее случалось легкое сердцебиение и головокружение, она искренне верила, что это сердечный приступ, сколько бы я ни объяснял ей, что это не так. Теперь у нее впервые действительно приступ, она почувствовала настоящую боль. У нее был очень легкий приступ стенокардии. Ей повезло. Но она никак не хочет верить, что все будет в порядке, как раньше не верила, что у нее нет ничего серьезного.

Гарден тоже не могла поверить ему. Слова «сердечный приступ» звучали так зловеще.

– С ней действительно будет все в порядке?

– Действительно, если она сама не запугает себя до смерти. В буквальном смысле. Ей нужны отдых и легкая пища. А больше всего ей нужен покой. Я отправляю ее домой. Больница ее пугает. Я порекомендую хороших сиделок, но лучше тебе поухаживать за ней самой, хотя бы несколько дней. Если она увидит сиделку, то решит, что тяжело больна. А это не так, во всяком случае пока.

– Что значит – пока?

– Если она будет все время переживать за себя, это спровоцирует еще один приступ. И возможно, более серьезный. Не ходи к ней сейчас: ты выглядишь слишком расстроенной. Приготовь все, что надо, и возвращайся, когда будешь готова забрать ее домой.

Джон отвез ее в дом матери и помог все приготовить. Несмотря на потолки в шестнадцать футов высотой и прохладу, идущую с набережной, в доме было очень душно.

– Я устрою ее на первом этаже, – сказала Гарден. – На носилках нам не втащить ее по лестнице, да тут и прохладнее и кухня рядом. Легче будет подавать и уносить.

Кроме кухни, на первом этаже находилась гостиная-столовая и четыре спальни. Когда-то в них спали слуги прежних владельцев дома. Гарден убрала в одной из спален, постелила кровать, поставила в вазы розы, которые Джон нарезал в саду, и повесила на окна зеленые с белым занавески, найденные ею в комоде.

– Ну вот, – сказала она, – очень даже мило, и здесь прохладно. Маме, конечно, не понравится, но это лучшее, что я могу придумать.

– Здесь просто отлично. Слушай, у нас на базе есть электрические вентиляторы. Я привезу один.

– Это было бы чудесно. И принеси, пожалуйста, радиоприемник из гостиной. Я тебе помогу.

– Оставь его. У меня есть маленький, я его тоже захвачу.

– Чудесно. Пойду умоюсь, и поедем. Если ты довезешь меня до больницы, я смогу вернуться с мамой на машине «скорой помощи».

На больничной койке Маргарет выглядела маленькой и похожей на ребенка. У нее почти не было морщин, а в светлых волосах незаметно седины. Они были заплетены в косы и лежали на белой простыне, натянутой почти до плеч и закрывавшей ей руки.

– Здравствуй, мама, – тихо сказала Гарден. Маргарет открыла глаза и заплакала.

– Тише, не расстраивайся. Все в порядке. Я приехала забрать тебя домой.

Маргарет попыталась протянуть руку, но ей помешало подоткнутое со всех сторон одеяло. Гарден поспешила к матери и помогла ей освободить руки. Маргарет схватила ее ладонь.

– Не оставляй меня, – прошептала она.

– Не оставлю. Не волнуйся, мама. Я здесь.

Маргарет не нравилась ее комната… шум вентилятора… приготовленный Гарден суп… радиостанция, которую Гарден поймала по радиоприемнику… запах роз… слишком мягкие подушки… слишком жесткие подушки… вкус заваренного Гарден чая… то, что на нее не обращали внимания в больнице… то, что Гарден постоянно крутится возле нее… то, что Гарден оставляет ее одну…

Она уснула в одиннадцать вечера. Гарден выкурила десяток сигарет, записывая, что еще надо сделать: «Привезти Элен домой. Открыть магазин. Нанять новую кухарку. Нанять новую горничную. Принести одежду – мне, Элен. Смазать вентилятор. Купить продукты».

Она так и уснула за письменным столом.

Маргарет была трудной больной. После завтрака Гарден поставила на столик возле ее кровати фарфоровый колокольчик.

– Мне нужно сделать несколько звонков по телефону и принять ванну, потом я заварю для тебя чаю, и мы решим, что приготовить на обед. Если тебе что-то понадобится, позвони в колокольчик.

Не успела она дойти до лестницы, как колокольчик зазвонил.

Когда Гарден вошла в комнату, Маргарет держалась за сердце.

– Я чувствую здесь какой-то странный стук. Позвони доктору Хоупу.

– Хорошо, мама. Я позвоню ему в первую очередь.

– И сразу же приди и сообщи мне, что он сказал.

– Хорошо.

Когда колокольчик зазвонил снова, Гарден была на второй ступеньке.

– Скажи, пусть он лучше придет. И ни в коем случае не давай ему увильнуть от визита. Он непременно постарается это сделать. А пока он едет, помоги мне переодеться, принеси ночную кофточку, она там, в шкафу на полке, в голубой коробке. И сделай что-нибудь с моими волосами.

Тихий, нежный звук колокольчика стал для Гарден кошмаром.

– Я убью себя, – сказала она по телефону Элизабет. – Это, кажется, единственный способ удержаться и не убить ее.

– Маршалл Хоуп просто осел, – ответила Элизабет, – Немедленно вызови трех сиделок и организуй круглосуточное восьмичасовое дежурство. Потом позвони приятельницам твоей матери, ты знаешь, кого я имею в виду, этих меланхолических гарпий. Они тут же явятся. Эта компания обожает говорить о своих болезнях. Наконец-то Маргарет сможет всех их заткнуть за пояс. Обычно козырным тузом были камни в почках у Бетти Эллисон. И не беспокойся об Элен. Я заберу ее к себе.

Пожертвовав сном и научившись не слышать звяканья колокольчика и жалоб Маргарет, Гарден сумела привести в порядок дом, обеспечить его слугами, сиделками и съестными припасами. Она убрала в гостиной и приготовила диван, на котором Маргарет могла бы принимать гостей. Даже уговорила телефонную компанию установить внизу телефон.

Во вторник она заглянула к Маргарет, поздоровалась с посетительницами, отказалась присоединиться к их компании, согласилась, что ее мама выглядит просто замечательно, и сообщила Маргарет, что отправляется к себе в магазин, чтобы подготовиться к завтрашнему открытию. Маргарет прощалась с ней с видом всеми брошенного человека, мужественно переносящего свое несчастье.

– Элен, ты такая загорелая и красивая! Обними меня. – Гарден закрыла глаза и улыбнулась, радуясь силе обвивших ее ручек и запаху тела здорового ребенка. – Я так скучала по тебе, мой ангел.

– Я тоже скучала, мама.

Гарден освободилась от объятий дочери, поблагодарила Элизабет за спасение и убежала на Чалмерс-стрит, где ее ожидала работа.

К концу недели Гарден была совершенно измучена.

– Но, по-моему, все как-то утряслось, – сказала она Джону по телефону. – В субботу, когда Паула будет в магазине, я все равно удеру. Мама, скорей всего, даже не заметит. У нее целый день посетители. Это ночью она меня все время поднимает… Нет, сиделка ее не устраивает. Ей нужна я. Она уже уволила шестерых сиделок. Слава Богу, что сиделке плачу я. Она только улыбается маме сияющей улыбкой и не обращает внимания… Я тебя тоже люблю и ужасно скучаю. О черт, звонок в дверь, а прислуга ушла в магазин. Придется идти открывать.

Гарден с удивлением увидела на пороге Логана Генри. Она не предполагала, что его профессиональный долг предписывает навещать больных клиентов.

Но мистер Генри пришел не к Маргарет, а к ней. Он сообщил, что ситуация явно вышла из-под контроля.

– Дата суда перенесена, назначена на более ранний срок. У нас всего неделя на подготовку. Думаю, это сделано специально. Многие наши свидетели сейчас в горах или на острове. Они собирались быть здесь к двадцать шестому; им придется претерпеть массу неудобств, чтобы вернуться к десятому.

Гарден была явно обеспокоена. Мистер Генри похлопал ее по плечу:

– Они будут здесь, Гарден. Не волнуйся. – И тут же лишил ее уверенности, которую старался внушить: – Вот кто меня беспокоит, так это судья. Я его не знаю. Мне объяснили, что накопилось много дел, а судьи на каникулах. Мне это не нравится. Этот человек – чужак, насколько я знаю, янки. Он не знает Чарлстона и чарлстонцев, как Треверс. Он не один из нас. И все же показания наших свидетелей невозможно опровергнуть. Он не сможет вынести решение не в нашу пользу. К тому же наше положение укрепляет твое пребывание в доме матери. Нельзя придумать ничего правильнее. – Мистер Генри бросил рассеянный взгляд куда-то в сторону. – А тот симпатичный морской офицер… Хорошо бы не видеться с ним до окончания суда. Это может бросить тень на твою репутацию, хотя я уверен, что подобные обвинения были бы совершенно безосновательными.

– Я понимаю, – ответила Гарден. Стоял удушающе жаркий августовский день, но по ее спине пробежал холодок страха.

 

107

У входа в здание суда их ожидал всего один репортер. Он был местный и совсем юный. «Слава Богу, – подумала Гарден, – я уже не самый лакомый кусочек для газет».

Кое-кто из свидетелей с ее стороны уже сидел в задних рядах, обмахиваясь веером из пальмовых листьев. Гарден улыбнулась и кивнула им. Как ей все-таки повезло. Колокол на колокольне церкви Святого Михаила начал отбивать время. Гарден с радостью подумала, что она дома и в безопасности.

Но тут она увидела Вики и поняла, что не права: нет никакой безопасности и впереди ее ожидает еще худшее испытание. Вики ядовито улыбнулась ей. Гарден села на свое место. У нее подкосились ноги. Вики можно было узнать только по выражению лица.

За семь месяцев, прошедших с предыдущего суда, Вики поправилась по крайней мере на тридцать фунтов. У нее был двойной подбородок и обширное мягкое тело, облаченное в подобающее пожилой женщине платье из темно-синего жоржета с отделанным кружевом белым воротничком. Толстые лодыжки торчали из простых туфель на шнурках, без каблука. Скромная тесно-синяя шляпка прямо сидела на аккуратно завитых седых волосах. На лице никаких следов косметики, единственное украшение – брошь с камеей. Она выглядела бабушкой.

Именно так и охарактеризовал ее адвокат в своем вступительном слове.

– Эта бабушка, ваша честь, с крайней неохотой возбудила дело против матери своей внучки. Она не испытывает никакой вражды к этой очаровательной молодой женщине, хотя миссис Харрис и похитила ребенка из дома бабушки и никогда не посылала ей даже фотографии или сообщения о здоровье внучки. Нет, нет, повторяю, никакой вражды. Лишь глубокое сожаление. Сожаление о разлуке с ребенком, которого она так любит, и забота о благосостоянии внучки. Эта бабушка, ваша честь, не хочет никаких конфликтов, никакой враждебности. Ею движет одно-единственное горячее желание – такое сильное, что заставило обратиться в суд. За это желание никто не может осудить ее. Она хочет только лучшего, всего самого лучшего для маленькой Элен.

Гарден взглянула на Логана Генри. Он что-то деловито записывал в блокнот, который достал из портфеля. Его губы были плотно сжаты, и от них по пергаментной коже лица во все стороны разбегались морщинки. Он выглядел очень старым, уставшим и озабоченным.

Шли дни, и мистер Генри из уставшего человека превратился в больного, а потом и чуть живого.

Этот суд измотал бы пятерых мужчин сильнее и моложе Логана Генри. Жара была невыносимой. Обычно летом в Чарлстоне бывают вечерние грозы, очищающие тяжелый влажный воздух и хотя бы на время охлаждающие его. Но день проходил за днем, сияющие облака заполняли собой, казалось, все небо, но гроза так и не начиналась. Немыслимая жара сгущалась в зале суда, делала воздух безжизненным и, переждав ночь, на следующий день еще усиливалась от жарких лучей солнца, падающих на стены домов и отражающихся от мостовой. Каждый день казался адом и был еще одним днем вечности.

Но мистер Генри не дрогнул. Он заполнял своими записями страницу за страницей, очень внимательно слушал показания свидетелей обвинения, выдвигал возражения и проводил перекрестные допросы, от которых свидетели Вики приходили в ярость и смущение.

Свидетели, мужчины и женщины, привыкшие к почтительности и лести, обычно не встречали какого-либо противодействия. Это были знаменитые специалисты.

Известный детский психолог поведал, какой невозместимый ущерб наносится ребенку работающей матерью.

Выдающийся педагог изложил преимущества прекрасной, с давними традициями школы, оборудованной по последнему слову техники.

Знаменитый доктор обсуждал огромный разрыв между доступностью новых методов лечения и медицинских технологий в больших и маленьких городах.

Хранитель музея «Метрополитен» рассказал об учебных программах для детей.

Прославленный пианист в подробностях вспомнил о годах обучения в студии Карнеги-холл.

Уважаемый преподаватель, наставник пианиста, описал свой метод работы с маленькими детьми.

Тренер нью-йоркского клуба фигурного катания живописал счастливых ребятишек, занимающихся в этом клубе.

Наставница из академии верховой езды в Центральном парке показала кинофильм: дети под ее руководством учатся ездить верхом и заботиться о своих пони.

Вышедшая на пенсию всемирно известная балерина выразила горячее желание приобщить Элен к искусству танца.

Их показания продолжались два дня.

На третий день адвокат Вики представил доказательства в виде фотографий, газетных вырезок и письменных показаний свидетелей. Час за часом зачитывалась отталкивающая, скандальная история Гарден в «плохие времена».

– Вы видите, ваша честь, – заключил адвокат с грустным, суровым выражением лица, – какова постыдная история матери этого ребенка. Она является достоянием общественности, это тень, которая никогда не рассеется, позорное пятно, которое всегда будет лежать на жизни маленькой Элен, пока она остается с матерью.

Он подгадал свое заключительное слово к самому перерыву на обед. Во второй половине дня священники трех нью-йоркских церквей и послы Соединенных Штатов из трех стран подтвердили безупречную нравственность Виктории Монтекатини.

Утром четвертого дня обещающие дождь облака прижимали влажный воздух к самой земле. В зале суда бейлиф упал от жары в обморок. Адвокат Вики подошел к судье и негромко заговорил:

– Ваша честь, я должен сообщить вам конфиденциальную информацию, которая станет известной только благодаря беззаветной преданности бабушки.

Быстро, один за другим, банкиры, бухгалтеры и брокеры давали показания о состоянии Вики: фабрики, судоходные компании, банк в Чарлстоне, акции, ценные бумаги, золото, драгоценности, дома, земли, автомобили, поезд, яхта и наличные на счетах в швейцарских банках – одиннадцать миллионов шестьсот восемьдесят четыре тысячи девятьсот тридцать два доллара и шестнадцать центов. За стенами суда где-то вдалеке грохотал гром, но дождь так и не пошел.

Еще один экономист сообщил статистические данные о состоянии мелкого бизнеса в 1935 году, ежегодный процент банкротств вообще и в торговле антиквариатом в частности. Его расчеты показывали, что возможность закрытия «Лоукантри трежерс» превышает девяносто процентов. Балансовые отчеты, банковские ведомости и расчетные книги Гарден, затребованные судом, показывали, что она платила себе по сто долларов в месяц, получила в 1934 году доход в двести одиннадцать долларов и имеет на счету в банке четыреста два доллара. Брызги дождя заставили всех повернуться к окну. Но он тут же прекратился.

В качестве последнего свидетеля адвокат Вики вызвал одного из своих коллег, зачитавшего суду два документа. Первый – завещание, согласно которому Вики все свое состояние отдавала на благотворительные цели. По второму завещанию все переходило к Элен, а распорядителем назначалась ее бабушка и опекун Виктория Монтекатини. Второй документ, объявил адвокат, будет подписан в присутствии судьи в тот момент, когда его клиентке будет передана ее любимая внучка.

Он церемонно поклонился Логану Генри.

– Мы закончили свое выступление, – сказал он с ухмылкой.

Мистер Генри сделал все, что было в его силах. Свидетели, выступавшие в защиту Гарден, сменялись один за другим весь конец четверга и почти всю пятницу. Они оставили свои уютные дома, отказались от отпусков, терпели этот изнурительный, невыносимо жаркий день – и все ради нее, ради того, чтобы она сохранила своего ребенка. Дрожащий от усталости голос Логана Генри с глубоким уважением вел их сквозь свидетельские показания. Гарден, до этого момента погруженная в отчаяние, дала волю катившимся по щекам слезам, слезам невыразимой благодарности, восхищения и любви.

Адвокат Вики всячески демонстрировал свое уважение и сочувствие донкихотству свидетелей. Он каждому отвешивал поклон и отказывался от перекрестного допроса.

Потом пришло время его последнего слова.

– Это очень простое дело, ваша честь. Здесь должно учитываться только одно – интересы шестилетней девочки. Я мог бы говорить о тех вопросах, которые затрагивали выступавшие здесь эксперты. Мог бы красноречиво повествовать о чувствах матери, у которой в расцвете молодости погиб единственный сын. Мог описать всю любовь, которую эта одинокая женщина жаждет излить на единственное существо, которое дорого ей в этом мире, свою внучку. Но все это не самое главное. Самое главное – благополучие Элен. Будет ли это невинное дитя лишено самой обеспеченной жизни и самого лучшего образования… будет ли она лишена наследства, которое гарантирует такую жизнь ее детям и детям ее детей… будет ли ей отказано в любви и щедрости бабушки той женщиной, которая не в состоянии обеспечить ей ни надежности, ни должного морального воспитания? – На мгновение он замер в позе оратора. Потом его протянутая вперед рука упала, голова с львиной гривой устало опустилась на грудь. Утомленный эмоциями, он вернулся на свое место.

Мистер Генри с душераздирающим скрежетом отодвинул свой стул и встал. На белом полотняном костюме, мешковато сидевшем на его костистой фигуре, проступали пятна пота.

– Я поздравляю моего ученого коллегу, – медленно начал он, – с его красноречивым отказом от красноречия. Я слишком устал и к тому же слишком зауряден, чтобы попытаться произнести нечто подобное. Я могу лишь сказать несколько простых слов о любви и деньгах.

Да, у Элен Харрис не много денег. И у ее мамы тоже. Элен получает два пенса в неделю, чтобы опустить их в кружку для пожертвований в воскресной школе. Мама завязывает их в уголок носового платка Элен.

Но Элен всего-навсего маленькая девочка. Она ничего не знает о деньгах. Она нашла на пляже девять долларов и считает себя богатой.

И я думаю, ваша честь, что Элен права. Она действительно богата. У нее почти столько же родственников, сколько долларов у этой дамы, ее бабушки. У нее есть мать, которая любила ее с того мгновения, когда Элен впервые шевельнулась у нее во чреве, и будет любить, что бы ни случилось. У нее есть своя комната, с кроваткой для нее и для ее куколки, которая мочит пеленки, трехколесный велосипед и цент под подушкой каждый раз, когда у нее выпадает зуб. Ребенок не может спать больше, чем в одной кроватке или одной комнате, не может кататься на двух велосипедах сразу. И зубная фея значит для нее больше, чем счет в швейцарском банке.

Я хочу сказать, ваша честь, что Элен счастливая девочка и у нее есть все, чего она хочет. Невозможно быть богаче. Не думаю, что она будет счастлива, если ее увезут отсюда.

Ее мама много работает. В наше время это еще не гарантия успеха, но Элен никогда не будет голодной, у нее всегда будет крыша над головой. Она чарлстонский ребенок, а чарлстонцы всегда заботятся о своих.

Мне кажется, что целый город заботящихся о тебе людей лучше, чем куча акционеров, занимающихся твоими инвестициями.

Я считаю, что Элен находится на своем месте и должна там остаться.

Судья никак не прореагировал на его слова. Он не реагировал ни на что из сказанного или сделанного за эту неделю. Он посмотрел на лежащие перед ним часы.

– Четыре часа, – объявил он. – Суд переносится на понедельник. Всем собраться к девяти утра. Секретарь сообщит, когда будет вынесено решение по делу.

 

108

– Ну, что случилось? – Маргарет села на диване.

– Суд закончился, но решение еще не вынесено. Надо будет вернуться в понедельник.

– Я не выдержу. Ты же знаешь, Гарден, доктор Хоуп не велел мне волноваться. У меня сердце бьется, как птичка в клетке. Думаю, глоточек чая со льдом и лимоном поможет моим нервам успокоиться. Здесь так жарко.

Гарден включила вентилятор.

– Ты же знаешь, что шум меня беспокоит. Не представляю, как можно быть такой бесчувственной… Ты куда?

– Я ухожу домой, мама. Я собираюсь провести эти дни с Элен.

– Ты не можешь уйти и оставить меня. Ты же знаешь, в каком я состоянии.

– Мама, в соседней комнате круглые сутки дежурит медсестра. Плюс кухарка и горничная. Придется два дня обойтись без меня. Я вернусь в понедельник к восьми утра.

– Гарден! Гарден Трэдд, немедленно вернись! – Звук колокольчика Маргарет преследовал Гарден до самой двери.

Она шла по жаре к дому Элизабет. На улицах было пусто, и Гарден радовалась этому. Она не могла сейчас ни с кем разговаривать, не могла даже сказать «здравствуйте». Она знала, что это последние выходные, которые она проведет с дочерью.

Мистер Генри был великолепен, но даже он не мог изменить факты. С Вики у Элен будет все, а с ней, Гарден, у нее никогда не будет надежного будущего. Пляжных долларов хватит ненадолго. Это было красиво сказано, но слитки золота не морские раковины. Гарден была удивлена, что судья не вынес решения тут же. Может, есть такое правило, и они должны делать вид, что все тщательно обдумывают.

«Я не буду плакать, – пообещала она себе, – и не буду хватать Элен и прижимать к себе. Она этого терпеть не может. У нас будут обычные выходные, ничего особенного. Именно так я хочу их запомнить».

Элизабет ждала ее возле двери. Дрожащими пальцами она коснулась щеки Гарден:

– Логан Генри звонил. Я все знаю. Мне так жаль, что и сказать не могу.

– Спасибо, тетя Элизабет. Я все еще как деревянная. Может, так и лучше. Я не хочу ничего говорить Элен. Попробую вести себя как обычно.

– Я думаю, это лучше всего. Здесь Джон. Они с Элен у тебя. Я рассказала ему.

Элен сидела у Джона на коленях. Гарден опустилась на колени и обняла дочь. Джон обнял их обеих. Он помог Гарден провести эти дни так, как ей хотелось.

Придя к матери в понедельник утром, Гарден услышала, как Маргарет объявляет сиделке, что та уволена.

– Все в порядке, – сказала Гарден медсестре, – можете идти. Я вам очень благодарна. Я побуду с ней сама.

Гарден приготовила завтрак для матери и кофе для себя. Выпила две чашки, и ее вырвало. Она прополоскала рот соленой водой, и ее снова вырвало. Зазвенел колокольчик Маргарет.

– Посиди со мной, Гарден. Поговори со мной. Я не вынесу этого ожидания.

– Мне тоже тяжело, мама, но нам обеим придется это вынести. Сейчас нет еще даже девяти. Послушай. – На колокольне церкви Святого Михаила било три четверти часа.

– Здесь так душно. Я не могу дышать.

Гарден чувствовала то же самое. Уже десять дней не было дождя. Она протерла лоб Маргарет туалетной водой. Потом прошла по всем комнатам, проверяя, закрыты ли жалюзи. Они должны были защищать от солнца и задерживать в доме прохладный ночной воздух, но уже больше недели прохлады не было даже по ночам. Когда она проверяла последнее окно в гостиной, на колокольне пробило девять. Зазвонил телефон.

– Мне очень жаль, миссис Эллисон, но я не могу позвать маму. Мне нужна свободная линия. Могу я попросить вас о большом одолжении? Позвоните, пожалуйста, всем ближайшим друзьям мамы и попросите их от моего имени не звонить сегодня сюда. Благодарю вас.

– Кто это, Гарден?

– Ошиблись номером.

Невозможно было представить, что воздух может стать еще более горячим и более влажным. Но случилось именно так. Гарден открыла жалюзи и взглянула на кусты роз. Листья были сухие и скрученные. Деревья казались засохшими и безжизненными. Она выпила воды. На колокольне церкви Святого Михаила пробило четверть часа.

«Это невыносимо», – подумала Гарден. Она смотрела на стоящий на столе телефон, и ей хотелось позвонить. По ее спине стекала струйка пота. Она была в гостиной на втором этаже и слышала, как внизу мать жалуется горничной Эльвире.

Мысли Гарден, как белка в колесе, вертелись вокруг денег. Она в спешке наняла прислугу, стараясь, чтобы у матери было все необходимое и пытаясь как-то облегчить свое положение. Она платила всем сама, зная, что Маргарет платить не будет. Как быть дальше? От банковского счета, представленного в суде, осталась всего четвертая часть. Надо платить за аренду магазина, за обучение Элен. Деньги. Неужели эти проблемы никогда не кончатся?

Деньги. Ее мысли неизбежно возвращались к суду, к аргументам Вики. Она может дать Элен решительно все. «Я проиграла, – думала Гарден, – почему же я не могу смириться с этим? Почему все еще надеюсь? Почему этот проклятый телефон не звонит?» Капли пота выступили у нее на лбу и скатывались на глаза. Соль жгла кожу.

На колокольне церкви Святого Михаила пробило половину часа.

Половину которого часа? В комнате было жарко, как в аду, видимо, солнце стояло уже высоко. Может, уже половина первого? Нет, не может быть. Она сидит здесь давно, но не столько же времени. Скорей всего, это пробило половину двенадцатого. Она встала, отлепив от стула пропитавшуюся потом юбку. В холле громко тикали высокие напольные часы. Она подошла к ним. Было половина десятого.

Гарден попыталась читать. Джон дал ей новую книгу – роман Скотта Фицджеральда «Ночь нежна». Она сразу захватила Гарден. Речь шла об Антибе. Она знала описанных в романе людей, видела их на пляже – женщину с жемчугом на спине, мужчину, сгребавшего водоросли. Как давно это было, как это далеко от нее! Казалось, она видела эту жизнь в кино или читала о ней как сейчас. Та Гарден, с белокурыми волосами и бриллиантовыми браслетами, не имела ничего общего с ней.

И все-таки это было не так.

– Все, что ты видишь, думаешь и делаешь, становится частью тебя, – сказал Джон. – Самое главное, что ты делаешь со всем этим.

Книга упала ей на колени. Она прочла две главы, но не помнила ни слова из прочитанного.

Может быть, телефон не в порядке? Но если она снимет трубку проверить, а в это время позвонит мистер Генри, номер окажется занят. Она положила руку на трубку, и ей показалось, что она чувствует вибрацию, подготовку к звонку. Не в силах больше выносить неизвестность, Гарден наклонилась к самому телефону и сняла трубку с рычага. Потом тут же положила ее на место и пошла взглянуть на часы. Почти десять.

В тот момент, когда раздался первый удар колокола, зазвонил колокольчик Маргарет.

Она хотела, чтобы Гарден послушала ее пульс.

– Нет, нет, он просто не может быть нормальным. Я чувствую, что приближается приступ.

– Мама, не нужно волноваться. Все в полном порядке.

– Что ты понимаешь? И еще зачем-то отослала медсестру. Она бы сразу сказала, что не так. Придется позвонить доктору Хоупу.

– Я не могу занимать телефон. Ты же знаешь, я жду звонка мистера Генри.

– Суетливый старик. Тебе следовало бы найти адвоката получше. Мы его никогда по-настоящему не интересовали.

Гарден скрипнула зубами.

– Мама, – с трудом выдавила она, – я иду наверх. Если я останусь здесь, то боюсь, могу ударить тебя.

У Маргарет задрожали губы.

– Не уходи, Гарден. Не оставляй меня одну. Я боюсь, что у меня не выдержат нервы. Боюсь боли.

Гарден взяла руку матери и погладила ее:

– Хорошо, мама. Все в порядке. Знаешь что? Я помогу тебе одеться, и мы переберемся в гостиную. Ты поучишь меня новой игре, в которую играешь с подругами, пока мне не пора будет идти в суд.

Жара все усиливалась, вентилятор жужжал, часы монотонно тикали, фишки стучали, часы на церкви Святого Михаила отбивали время. Минуты едва двигались. Маргарет и Гарден играли в монополию.

Телефон все не звонил.

Эльвира принесла ужин. Гарден была не в состоянии даже смотреть на еду.

«Иди в тюрьму… Иди прямо в тюрьму… прогуляйся по променаду…»

– Гарден, будь внимательнее. Ты пропустила и не забрала свои двести долларов.

– Извини, мама.

Гарден принесла из ванной махровое полотенце, чтобы вытирать руки, перед тем как взять фишки.

– Никогда еще не было так душно, – жаловалась Маргарет. – Просто нечем дышать.

Гарден сама хватала ртом воздух. Эльвира подошла к дверям.

– Прошу прощения, мэм, но собирается гроза. Мы с Сели хотели спросить, нельзя ли нам сегодня уйти пораньше.

– Да, конечно, – любезно позволила Маргарет.

– Мама, подожди, мне придется уйти, когда позвонит мистер Генри. Тебе кто-то нужен здесь, а сиделка придет только в четыре.

Эльвира крутила в руках передник.

– Когда бывает молния, от трамвая бьют такие искры, – запричитала она.

Гарден сжала липкие, потные ладони в кулаки. Раздались раскаты грома, и Эльвира взвизгнула. Телефон резко зазвонил. Гарден вскочила, ударившись коленкой об стол.

– Алло! Алло!

На линии стоял треск. Было почти ничего не слышно.

– Да? – сказала она. – Да! Вы не могли бы говорить громче? Это вы, мистер Генри? – Она положила трубку на рычаг. – Вы с Сели можете идти. – Она взглянула на Маргарет и попыталась улыбнуться. – Мистеру Генри звонил секретарь суда. Судья вынес решение, но мы не знаем, какое именно. Уже слишком поздно, его честь назначил прибыть в суд завтра в девять утра. Что бы ни было, наконец все кончилось. Узнаем, когда придет время.

Почему-то она почувствовала себя лучше. Ожиданием она пыталась как-то воздействовать на судью. Ей казалось, что, раз он так долго решает, все-таки есть надежда. Теперь она уже ничего не могла сделать.

– Похоже, дождь все-таки пойдет, – сказала Гарден. Раскаты грома раздавались все ближе.

Зазвонил телефон. Гарден позволила матери взять трубку. Это оказалась медсестра. Она не могла прийти.

– Это не имеет значения, – сказала Маргарет. – Она мне все равно не нравится. Ты можешь сама постелить мне кровать и растереть меня спиртом.

– Хорошо, мама.

– Ха, ты попала на мою землю. Дай-ка мне взглянуть на эту картонку… Ты должна мне тридцать восемь долларов.

Игра наконец закончилась. Гарден обанкротилась, а Маргарет стала владелицей трех отелей, всех железных дорог и обоих предприятий. «Совсем как Вики и я», – подумала Гарден. Она зажала рот рукой, боясь рвущейся наружу истерики.

– Было так весело, – сказала Маргарет.

– Должен же быть хоть какой-то ветерок, – сказала Гарден. – Я открою ставни. – Ей было просто необходимо уйти от матери.

Лестница оказалась очень крутой. Гарден с трудом поднималась, держась за перила. Круглая лестничная шахта, казалось, разбухала от удушающего, горячего воздуха.

Гарден вышла на площадку второго этажа. Перед ней расстилалась странная, зловещая картина. Небо было какого-то грязно-желтого цвета. Воздух тоже приобрел зеленовато-серый оттенок. Тени исчезли. Все казалось неестественно четким. Было очень тихо. В воздухе чувствовалось ожидание. Горизонт был темным, с яркими вспышками молний.

Вода в заливе была неподвижна, как стекло. Казалось, кто-то выгладил ее утюгом, превратил в лист тусклого серо-коричневого металла.

Колокола церкви Святого Михаила звучали совсем близко. Дум-дум-де-дум… Гарден слушала, не двигаясь, подчиняясь тяжести окружающей атмосферы. Один… два… три… четыре… Она напрягла слух в наступившей тишине. Пять… шесть… семь… – все дальше и дальше, не останавливаясь.

Она вздрогнула от громкого треска и выглянула на улицу. На краю тротуара шелестела ветвями-веерами пальма. Скрипели петли калитки. В лицо ударил резкий порыв горячего ветра. И снова все замерло в неподвижности, лишь вдали рокотал гром.

Она открыла окно и спустилась вниз.

– Ох и гроза же сейчас начнется! Я открою все настежь. Вот-вот начнется ветер.

Но ветер так и не начался. Странный зеленоватый воздух потемнел, и темнота эта наступила преждевременно. Гарден зажгла лампы. От этого жара стала еще более удушающей. Маргарет подготовила монополию к следующей игре.

– Мама, смотри – занавески зашевелились.

– Пора бы уж, – отозвалась Маргарет. – У меня от этой жары пропал аппетит, а мне нужно поддерживать силы. Что ты приготовишь на ужин?

Прежде чем Гарден успела ответить, налетел ветер – не легкий бриз, а такой вихрь, что занавески взлетели вверх, а лампа упала со стола. Гарден и Маргарет вскрикнули. Ветер не стих, он продолжался – такой же сильный, горячий, царапающий. Гарден подняла лампу.

– Подержи. Я закрою ставни.

Едва Гарден отодвинула удерживающие их защелки, ставни захлопнулись с такой силой, что она едва успела отдернуть руки. Она приоткрыла жалюзи так, чтобы они пропускали воздух.

– Становится прохладнее, – сказала она.

И вдруг хлынул дождь. Стена воды ревела за окном, барабанила по земле, по мостовой, била по крыше.

– Наконец! – воскликнула Гарден. – Пойду наверх, закрою окна. Слава Богу! Ты чувствуешь, какой воздух?

Гарден стояла возле окна, выходящего на северную сторону. Жалко было закрывать его; дождь падал почти отвесно – стена оживляющей и освежающей воды. Внутрь дома вода не попадала. Но если ветер поменяет направление, ковер моментально намокнет. Окна напротив защищены крышей веранды, их можно оставить открытыми. Гарден вышла на крыльцо и ощутила, что ее кожа становится прохладнее. Это было чудесно. Она взглянула через перила крыльца – дождь лил с такой силой, что было не видно дома напротив. «Девятидневная засуха закончилась – с шумом и грохотом», – подумала она.

В этот момент раздался оглушительный раскат грома.

– Еще с каким грохотом! – сказала она вслух и засмеялась. Напряжение, которое росло вместе с жарой, неожиданно спало. Да, возможно, ее жизнь разбита, но об этом не надо думать до завтрашнего утра. Сейчас она может наслаждаться прохладой. Ей даже захотелось есть, и она пошла готовить ужин.

– Гарден, наполни-ка ванны и ведра водопроводной водой.

– Зачем?

– Это не просто гроза, это ураган.

– Ну мама, ты всегда преувеличиваешь.

– Не дерзи. Делай, что тебе говорят.

Гарден открыла кран в ванной. Это желание матери было несложно выполнить – счет за воду Маргарет оплачивала сама.

Пока она готовила ужин, звук дождя изменился. Он был по-прежнему сильным, но не оглушал. Временами он усиливался, потом стихал. Снова поднялся ветер.

Свет погас, когда они ужинали. Гарден ожидала этого с момента, как начался ветер. Она заранее приготовила свечи. Их огоньки плясали под порывами прохладного воздуха, пробивавшегося сквозь жалюзи.

– Мне всегда так нравилось, когда начиналась гроза и мы зажигали свечи. Помнишь, еще на Трэдд-стрит, когда у нас остались на ночь Уэнтворт и Люси? Мы рассказывали друг другу страшные истории и сами же визжали от страха. – Рука Гарден механически скользнула к висящему на шее амулету.

– Я помню, что вы закапали воском весь пол. Занзи потом жаловалась целую неделю.

В этом было что-то по-домашнему уютное: сидеть вот так с матерью в кружке света, когда за крепкими стенами старого дома бушует ветер и льет дождь. Гарден выпила остывший кофе и прикурила сигарету от свечки.

– Ты выключила воду в ванне?

– Да, мама.

– Пойди-ка еще раз проверь окна. Я не хочу мокрых пятен на обоях.

– Как только докурю. – Ощущение уюта исчезло.

Еще поднимаясь по лестнице, Гарден услышала грохот. Она бросилась наверх. Пламя свечи, которую она прикрывала рукой, металось из стороны в сторону. Грохотала дверь из гостиной на веранду. Гарден поскорей, пока дверь не разбила окно, придержала ее. Свеча погасла.

Гарден шагнула на веранду, ветер подхватил ее и с такой силой швырнул о стену дома, что у нее перехватило дыхание. Теперь шум ветра превратился в пронзительный, бьющий по нервам вой. Гарден ощутила животный ужас перед первобытными силами природы. По-прежнему лил дождь – вода хлестала на веранду, в гостиную. Гарден почувствовала, как струи воды врезаются ей в лицо и тело тысячами ножей. Такой грозы она еще не видела. Она пыталась закрыть лицо, защитить глаза от секущих струй дождя, но не могла шевельнуть руками. Ветер пригвоздил их к стене.

Гарден пыталась отвернуться, ей хотелось убежать от этого нескончаемого воя. Сквозь пронзительные завывания ветра она услышала низкий, вибрирующий звук колоколов церкви Святого Михаила. Нет, не колоколов. Один низкий колокол. Он все звонил и звонил. Она никогда не слышала его раньше, но знала, что это означает. Набат, сигнал тревоги, предупреждение жителям города – внимание, приближается ураган.

В Гарден полетела ветка пальмы. Отломанный конец застрял в хлопающем возле ее плеча ставне, а листья больно стегнули по телу. Она хотела вскрикнуть, но не хватило дыхания.

Потом ветер на какое-то мгновение стих, готовясь к новому, еще более яростному нападению. Гарден оттолкнулась от стены и двинулась к открытой двери. Ветер взревел с новой силой, швырнул ее через всю комнату на стол, который с грохотом упал на пол.

 

109

– Гарден? Гарден, что ты тут делаешь? Почему ты не закрыла ставни? Почему валяешься на полу? – Маргарет подняла повыше керосиновую лампу. – Боже, да ты в крови! Надеюсь, у меня есть йод.

– Мама, это ураган.

– Я же тебе говорила. Вставай. У нас много дел. Ты никогда не видела урагана, а я видела. Я знаю, что надо делать. Нам придется поработать. Мне вовсе не хочется, чтобы были испорчены мои красивые ковры.

Гарден казалось, что они работали не меньше ста часов. Подрезали фитили и наполняли маслом лампы, скатывали ковры, поднимали их на каминные полки, стаскивали мебель в углы, подальше от окон, снимали занавески, прибивали крест-накрест брусья к штормовым ставням, хранившимся на чердаке. Крошечная Маргарет действовала с бешеной энергией. Она поднимала, двигала и таскала мебель вместе с Гарден, во всем обгоняя свою молодую и сильную дочь. О сердце она даже не вспоминала.

Убедившись, что сделано все необходимое, Маргарет сказала:

– Ну что ж, этот дом выдержал немало ураганов. Еще один ничего не изменит. Пойдем-ка вниз и заглянем в холодильник. Я очень довольна, что не обзавелась одной из этих новомодных электрических штучек, как ты. Когда отключат свет, еда моментально испортится.

– Ты голодна? – Гарден была поражена. Желание есть в такую ночь казалось ей слишком заурядным.

– Умираю с голоду. Вполне можно поесть, потому что спать нам сегодня не придется. Будет слишком шумно. Лучше поиграем в монополию.

Ветер бился в стены дома, сотрясал ставни, пытаясь проникнуть внутрь. Гарден была напугана.

– Не смотри так, словно увидела привидение. Идем. Это надо просто пересидеть. Это только начало. Дальше будет гораздо хуже.

Гарден не поверила ей. Ничего не может быть хуже этой яростной атаки. Но вскоре она поняла, что Маргарет права. Вой ветра перешел в рев, становившийся все ниже и громче. Ураган превратился в бешеного, дикого зверя, обезумевшего от ударов о стены в попытке найти какую-нибудь лазейку. Дом содрогался от ударов. Гарден каждый раз испуганно вздрагивала. Потом раздался взрыв.

– О Боже! – вскрикнула Гарден.

– Это окно. Скорей, Гарден! Надо заткнуть его.

Маргарет схватила сорванные ветром занавески и побежала в переднюю. Гарден взяла фонарь. Дождь хлестал прямо в дом, ручьем стекая по лестнице вместе с осколками стекла.

– Помоги! – крикнула Маргарет.

Гарден взяла у нее занавески и заткнула ими зияющую дыру с силой, рожденной отчаянием.

– Так не удержится, – сказала Маргарет. – Надо что-то прибить сверху. Принеси столешницу от кухонного стола. Я пока подержу затыку.

Им все-таки удалось прижать к окну доску и прибить ее. Но она содрогалась от напора ветра, грозила оторваться, и никакое количество вбитых гвоздей ничего не меняло.

– Мама, я боюсь, – сказала Гарден.

И тут Маргарет напугала ее еще больше.

– Я тоже боюсь, – сказала она.

Не было уже речи о сандвичах и монополии. Мать с дочерью скорчились рядом на полу в гостиной, окруженные стеной диванов и кресел, ощущая хрупкость и ненадежность такой защиты от неослабевающего напора вихря, пролетавшего над широким простором залива и с грохотом обрушившегося на высокие гордые дома, стоявшие на набережной. Гарден терзалась мыслями об Элен.

– Господи, ну пожалуйста, – молилась она, – сделай так, чтобы с ней все было в порядке. Чтобы она не слишком испугалась. Я отпущу ее с радостью. Только бы с ней ничего не случилось. Я ничего больше не прошу.

И вдруг это прекратилось. Все. Дождь. Ветер. Шум. Мгновение – и все кончилось. Гарден прикрыла глаза от слепящего солнечного света.

– Что случилось? – спросила она. Ее голос прозвучал слишком громко.

Маргарет плакала:

– Господи, мы выдержали. Стены устояли. Идем, Гарден, у нас мало времени. Надо проверить, что повреждено.

– Я не понимаю. Уже кончилось? Так тихо, что мне хочется кричать.

– Закричишь, когда начнется снова. Тогда я тебя услышу. Это глаз, центр урагана. Не знаю, как скоро он пройдет мимо, но много времени это не займет. И тогда все начнется снова, только еще сильнее.

Они лихорадочно перебегали из комнаты в комнату, подставляя ведра под протечку, вбивая дополнительные гвозди в расщепленные бурей ставни, заталкивая плед под прибитую к окну столешницу. Особенно тщательно они готовили комнату, где прятались сами. Гарден собрала все подушки с кроватей и кресел, и Маргарет сложила из них стену внутри их убежища. Они открыли зонты, чтобы соорудить хоть какую-то защиту от летящих обломков на случай, если не выдержат штормовые ставни. Сверху зонты накрыли пледами.

– Налей воды в бутылку. Нам захочется пить раньше, чем все это кончится. – Маргарет опять взяла бразды правления в свои руки. – А теперь нам лучше забраться в нору. Начнется без предупреждения.

Яркий солнечный свет словно смеялся над ними. Он делал надвигающуюся опасность еще страшнее.

Они прилаживали крышу над своим убежищем, когда новый звук заставил их вздрогнуть и со страхом переглянуться. Кто-то стучал в парадную дверь. Будничность этого звука казалась сейчас такой же дикой и неестественной, как и солнечный свет.

– Элен! – закричала Гарден. – Что-то случилось с Элен! – Она с трудом выкарабкалась из кокона подушек и пледов.

Следом за ней выбралась Маргарет с криком:

– Не открывай, дверь, Гарден если начнется ураган, он ворвется в дом.

Но Гарден отодвинула засовы и схватилась за тяжелую дверную ручку.

Она зажмурилась от хлынувшего в дом ослепительного солнечного света. Небо было ярко-синим, в нем белыми облачками носились возбужденно кричащие чайки.

– Ты даже не одета, Гарден. Впрочем, меня это не удивляет. Я была уверена, что ты побоишься явиться, поэтому сама пришла за тобой. Мне хочется посмотреть на твое лицо. Мы должны быть в суде через полчаса. – Это была Вики в облике бабушки.

Маргарет оттолкнула Гарден, рывком втащила Вики в дом и, захлопнув дверь, закрыла ее на засов.

– Минуточку, что это вы себе позволяете? – разозлилась Вики. Она потянула засов.

Маргарет стукнула кулаком по ее руке:

– Дура. Из-за тебя мы все погибнем.

Вики оттолкнула ее:

– Сама дура! Разве ты не знаешь, что ураган кончился? Открой дверь и увидишь. – Она отодвинула засов.

Гарден больше не колебалась. Весь свой гнев, всю сердечную боль она вложила в удар, сваливший Вики на пол. Маргарет задвинула засов. И в это мгновение ударил ураган.

Дверь прогнулась внутрь, но выдержала. Вики на четвереньках отползла от двери, рот ее был искажен криком, неслышным в грохоте обрушившихся на дверь ударов. По другую сторону улицы рушилась набережная, и ветер, словно ядра, метал гигантские камни.

Вики последовала за Гарден и Маргарет в их убежище, протиснувшись следом за ними. Сейчас было не до личной неприязни. Все три женщины прижались друг к другу, стараясь занимать как можно меньше места. Огромные камни продолжали обстреливать дом. Стены вздрагивали от каждого удара.

К тому же появился новый враг. Вода просачивалась из-под тяжелой парадной двери, дверей веранды первого этажа, двери черного хода. Она стекалась к баррикаде из подушек и мебели, проникала внутрь.

Женщины оставили свое гнездо из подушек, когда вода дошла им до щиколоток. Держась друг за друга, они проковыляли через холл, мимо входной двери, петли которой стонали. Добравшись до лестницы, они бросились бегом. Стены, закрывавшие ее с трех сторон, казалось, были не толще бумаги. Эркер сотрясался от ударов стихии.

Вики последней проходила мимо забитого окна. Столешница и насквозь промокший плед с грохотом отлетели прочь и покатились вниз по лестнице. Ветер подхватил ковер на ступеньках и разорвал его.

Вокруг с шумом лопались оконные стекла. Маргарет бросилась вперед. Следом за ней Гарден и Вики.

Она привела их в гостиную, самую большую комнату, где можно было спрятаться подальше от окон. Они скорчились возле глухой стены, перед камином. По каминной трубе водопадом лилась вода, образуя вокруг лужи. Гарден и Маргарет стянули с каминной полки ковер и, смастерив что-то вроде палатки, все трое спрятались туда, чтобы защититься от летящих осколков стекла. Теперь оставалось только ждать.

Вокруг не осталось ничего, кроме урагана. Ни времени, ни пространства, ни ощущения неудобства, холода, голода, жажды. Лишь ярость бури, перемежающаяся с грохотом лопающихся стекол. И наконец ураган оказался рядом с ними, в доме. Их разделял только ковер.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем рев начал стихать, но они не знали этого. Они словно оглохли и уже ничего не ощущали.

Потом Вики услышала шум льющейся в камин воды.

– Эй, – сказала она. Маргарет и Гарден зашевелились. – Эй, похоже, стихает. – Вики потянула край ковра, и палатка свалилась. Вики потянулась, разминая затекшие руки и ноги. – Я совсем задеревенела, – простонала она, выбралась из лужи возле камина и поднялась на ноги. Ошеломленные Гарден и Маргарет следили за ней. Они могли разглядеть Вики – сквозь разбитое окно проникало достаточно света. Снаружи по-прежнему лил дождь и дул ветер, но ураган стих.

– Действительно, кончилось, – сказала Гарден. Она обняла мать. – Мы выстояли. И Элен, наверное, тоже.

– Для нее это было бы лучше всего, – сказала Вики. – Завтра я увожу ее с собой. Мои адвокаты совершенно уверены. Я выиграла суд, Гарден. Да ты и не могла в этом сомневаться. Это же было ясно с самого начала.

Гарден была не в состоянии отвечать.

Вики прошлась по комнате, с довольной улыбкой оглядывая царящий вокруг разгром. Стены и потолок намокли, пол был усыпан осколками стекла, мебель разбросал и поломал ворвавшийся в окно ветер.

– Никогда не думала, что буду благодарна урагану, – сказала Вики. – Но это так. Я была в бешенстве, когда Скайлер купил для вас этот дом. И я не могла его отобрать. Взгляните – он разрушен. Это же руины. Теперь я с вами в расчете. Я заберу Элен, и Трэддам не останется ничего.

– Этот дом не имеет никакого отношения к Трэддам, – сказала Маргарет. – Он построен моей семьей и известен под нашей фамилией. Это дом Гарденов.

Вики встала в центре и раскрыла руки.

– Таким разгромом можно гордиться, миссис Трэдд. – Она вскинула голову и захохотала. И вдруг ее лицо застыло. Руки вытянулись кверху. – Нет! – закричала она.

Гарден посмотрела туда, куда был обращен взгляд Вики. Хрустальная люстра сильно раскачивалась, огромная гирлянда гипсовых гардений прогнулась вниз под тяжестью воды, залившей верхний этаж.

Вики пыталась бежать, но зацепилась каблуком. Гардения ударила ее по плечу и сбила с ног.

Штукатурка рухнула с грохотом разгоняющегося поезда; гора острых серых глыб похоронила под собой прекрасную паутину хрусталя вместе с Вики.

Гарден и Маргарет смотрели на груду обломков не в силах поверить в случившееся. Потом Гарден издала какой-то странный мяукающий звук и бросилась вперед. Она упала, встала на колени и подползла к этой груде.

– Помоги мне, – попросила она Маргарет, схватила большой кусок штукатурки и отбросила его в сторону.

– Надеюсь, она задохнется, – отозвалась Маргарет. Гарден продолжала разбрасывать штукатурку. Острые края обломков резали ей руки.

Потом она в ужасе отпрянула назад.

Теперь стала видна голова Вики. Седые волосы были по-прежнему тщательно уложены, хотя прилипшие кусочки штукатурки слегка портили прическу. Глаза были открыты, взгляд устремлен на огромную дыру в потолке. В сумеречном свете серебристо поблескивал кусок хрусталя. Он торчал в самом центре зрачка левого глаза. Взгляд был остекленевший. Смерть заострила черты лица.

 

110

– Ни за что не догадаетесь, как я сюда попала, – сказала Гарден. – Эд Кемпбел проплывал мимо в своей лодке, проверяя повреждения набережной, и я крикнула ему с веранды. Он подплыл и забрал меня. Было лучше, чем в Венеции. – Она держала Элен на коленях и без конца целовала ее в макушку. Элен беспокойно ерзала.

– Пусти ее, – сказала Элизабет. – Ей надоело. Гарден поставила Элен на пол и посмотрела вслед убегавшей дочери.

– Далеко не убежит, – успокоила ее Элизабет. – Мы еще какое-то время будем отрезаны от внешнего мира.

На улице стояла вода, поднимавшаяся на четыре фута, возле домов скапливались ломаные ветви деревьев, на первых этажах плавала мебель, раскачиваясь в такт волнам от проходящих мимо лодок. В доме Элизабет первый этаж был затоплен на четырнадцать дюймов. Они с Гарден сидели в гостиной второго этажа. Элен убежала на веранду и с завистью смотрела на трех двенадцатилетних мальчишек, плавающих на автомобильных камерах.

– Нам никогда не высушить все вещи, – сказала Гарден. – У мамы в доме даже стены мокрые. Обои отходят.

– Ты не поверишь, – сказала Элизабет, – но Чарлстон привык выходить из таких положений. По улицам уже плавают лодки с молоком и съестными припасами. Просто крикни, что тебе надо, и спусти вниз корзинку. Хочешь персик?

Два дня спустя солнце выпаривало последнюю влагу с дымящихся мостовых. Город был наполнен стуком молотков и шарканьем веников; повсюду сушились ковры. Это было похоже на ярмарку – все приветствовали друг друга, кругом раздавались крики торговцев-разносчиков.

Гарден шла к Чалмерс по Митинг-стрит. Поверх пляжных брюк на ней был старый халат, на плече она несла швабру и метлу. «Лоукантри трежерс» находился на уровне мостовой, и она ожидала самого худшего.

Так и было. Когда она открыла дверь, в нос ей ударил запах плесени и гнили. На пороге лежал окоченевший, разбухший труп утонувшей мыши.

– Ух! – сказала Гарден. И принялась за работу.

– Прошу прощения, мэм, это здесь продается такая замечательная грязь?

– Джон! Нет, не входи, здесь так грязно. И я тоже грязная.

Джон не обратил внимания на предупреждение и крепко поцеловал ее.

– Ну вот, теперь и ты грязный. Раз так, можешь поцеловать меня еще раз.

Он не стал отказываться. Потом отступил на шаг и взглянул на нее:

– Я чуть с ума не сошел от беспокойства за тебя, прекрасное создание. Пробовал дозвониться, но половина телефонов в городе все еще не работает. И на дороге творится Бог знает что. Но я все-таки добрался до города, отправился к твоей матери и услышал, что ты, неблагодарное существо, оставила ее одну. Потом пошел к Элизабет, и Элен пожаловалась, что ты не разрешила ей поплавать на улице. И вот я наконец нашел тебя. Тебе повезло, что я так тебя люблю, все остальные на тебя сердиты.

– Ты слышал, что случилось?

– Вики? Да. Я запер Элен достаточно надолго, чтобы успеть поговорить с Элизабет. Не знаю, что и сказать. «Мне жаль?» Это неправда. «Я рад?» Тоже не совсем правда.

– Все кончено. Больше и говорить не о чем. Я рада, что все кончено, и не хочу думать, как и почему. Я рада, что ты пришел. Мы так давно не виделись! – Она положила голову ему на плечо. – Обними меня.

– Гарден…

– Обними. – Джон обнял ее так крепко, что она сразу поняла – что-то случилось. В его объятии сквозило отчаяние. Она освободилась и взглянула на него: – Что случилось, Джон?

Он начал было что-то говорить и осекся.

– Черт! – Он глубоко вздохнул. – Я уезжаю, Гарден, – произнес наконец Джон. – Приказ пришел еще три недели назад, но я не мог сказать тебе перед судом. Я уезжаю в Сан-Диего. Получаю свой первый корабль, эскадронный миноносец. Ты знаешь, чего я хочу. Знаешь мои чувства. Я больше не могу играть в ожидание. Ты поедешь со мной? Решай сейчас. Мы можем пожениться и уехать в Калифорнию все вместе – ты, я и Элен. Это замечательное путешествие. И замечательная жизнь. Но решать надо сейчас.

Гарден покачала головой:

– Я не могу решить так сразу. Нечестно просить меня об этом.

– Ты же прекрасно знаешь, что это совсем не так сразу. Я давно просил тебя решить.

– Но, Джон, у меня так много неотложных дел. Не было даже времени прийти в себя после всех этих дел с Вики, после маминой болезни…

– Неотложные дела будут всегда. Считай, что я – одно из них. Скажи – да или нет?

– Я не могу решить.

– Попробую тебе помочь. Да? Да, Джон, я люблю тебя и выйду за тебя замуж. Так?

Гарден беспомощно развела руками и не произнесла ни слова.

– Значит, вот мое решение, – коротко произнес Джон. – До свидания, Гарден.

– Подожди!

– Чего? Я не хочу усложнять твою жизнь и не хочу, чтобы наша последняя встреча закончилась упреками. Я ухожу. Для нас обоих лучше сделать это быстро.

«Это несправедливо, – мысленно крикнула Гарден. – Я не вынесу, если он уйдет. Но не могу и уехать с ним. Не могу оставить дом, когда я наконец нашла его. Джон не прав, когда заставляет меня решать. Он даже не пытается понять, просто командует мной. Ну нет, я этого не позволю!»

Она рассерженно принялась за уборку магазина, и к концу дня почти все было закончено. Блестела отполированная мебель, красиво расставленные фарфор и стекло. Пол и витрина были вымыты. Гарден вздохнула и пожала плечами. Больше она сейчас ничего не могла сделать.

«Не плачь», – сказала она себе. Потом села за свой письменный стол, уронила голову на руки и зарыдала.

– Фу, Гарден, немедленно отправляйся в ванную. От тебя так пахнет!

– Тетя Элизабет, мне нужно с вами поговорить.

– Понятно, что-то серьезное. Что случилось, девочка моя?

Гарден рассказывала, плакала, снова начинала говорить, доверяя свои сомнения мудрому сердцу Элизабет.

– Гарден, о чем ты меня спрашиваешь? Что бы я сделала на твоем месте? Ты знаешь, что я сделала. Я решила жить своей жизнью и считаю, что это лучше всего. Но если ты спрашиваешь, что делать, то ты просто глупая и нахальная девчонка. Ты не имеешь никакого права взваливать на меня ответственность за свое будущее. И не имеешь права жалеть себя или чувствовать себя беспомощной. Ты должна сделать выбор. Считай, что тебе повезло. Большинству людей в этом мире приходится брать то, что дает им жизнь, и мириться с этим. У тебя есть выбор. Благодари за это Бога. И сама принимай решение.

– Вы даже не пытаетесь понять! – взорвалась Гарден. – Вы такая же, как Джон. А все не так просто. Я не могу вот так взять и решить. Мне нужно думать об Элен. У нее здесь друзья, налаженная жизнь, здесь ее будущее. К тому же мне надо думать о маме. Что бы между нами ни случилось, я несу за нее ответственность. Пегги уехала. Я единственная…

Элизабет засмеялась.

Гарден хотелось задушить ее.

– Можно поинтересоваться, что именно вас так развеселило?

Элизабет протянула ей руку.

– Идем со мной, – сказала она.

Гарден не приняла ее руки, но пошла следом за Элизабет, сердито топая по ступенькам позади тетушки. Элизабет вошла в комнату, где жила Гарден, когда вернулась в Чарлстон.

В кресле возле кровати сидела Маргарет Трэдд с миской в одной руке и ложкой в другой.

– Ну, не будь таким гадким, а то я заплачу, – говорила она рыжеволосому, рыжебородому человеку, лежащему в постели. – Открой ротик, и я накормлю тебя вкусной мамалыгой. Я же знаю, как ты ее любишь. И помню, как ты съедал всю свою порцию и мою тоже.

– Это твой дядя, – шепнула Элизабет, – Энсон Трэдд. Все считали, что он давным-давно умер. Оказывается, он убежал, жил на Фолли-Бич и называл себя Джоном Смитом или что-то вроде того. Ураган уничтожил лачугу, в которой он жил, и Энсон получил сильный удар по голове. Это на него так подействовало, что он забылся и назвал в Красном Кресте свое настоящее имя. Ему оказали первую помощь и отправили к единственному Трэдду, который нашелся в телефонной книге, – твоей матери. Представляешь, она привезла его сюда, потому что, как она говорит, одинокая женщина не может держать в своем доме мужчину. Это в ее-то годы! Просто смешно.

Гарден смотрела на мать. Маргарет перевязала волосы ленточкой, лицо ее сияло. Она выглядела как двадцатилетняя девушка. Энсон Трэдд открыл рот и проглотил первую ложку кукурузы. Он смотрел на Маргарет влюбленными глазами.

– Видишь, Гарден, – сказала Элизабет, – у твоей мамы теперь есть кем командовать, и это будут принимать с восторгом. Ты совсем не нужна ей, разве что в качестве подружки невесты. Она окажется с Энсоном у алтаря раньше, чем заживут раны у него на голове. Гарден, куда ты так рванулась?

Гарден остановилась на ступеньках и взглянула на Элизабет.

– Должен же где-нибудь поблизости быть исправный телефон. Я собираюсь найти его, позвонить своему моряку и узнать, не передумал ли он. Вы – это вы, тебя Элизабет, а я – это я.

Элизабет улыбнулась:

– Я могла бы сразу тебе это сказать. Впрочем, я, кажется, так и сделала… Желаю удачи.