Чесс держала ножницы наготове, пока оркестр не завершил свой музыкальный номер громким звоном медных тарелок. Тогда она разрезала широкую красную ленточку, тарелки ударили еще раз, и в Стэндише официально открылась станция железной дороги.

Маленькое здание было прелестно. У него была восьмиугольная форма и остроконечная, затейливо украшенная крыша с далеко выступающими, загнутыми вверх краями. На всех восьми углах стояли ящики с яркими цветами, а по бокам входной двери были поставлены ажурные чугунные скамейки. Чесс, принимавшей некоторое участие в ее проектировании, станция нравилась, и все же ей было немного грустно видеть это новенькое, с иголочки здание на том самом месте, где некогда стоял полуразрушенный дом с привидениями.

Как все изменилось с тех пор, как они с Нэйтеном поселились в той продуваемой насквозь комнатенке. Казалось, это было тысячу лет назад, хотя на самом деле не прошло и десяти. Доктор Фицджеральд уехал. Невиданное прежде предприятие, именуемое «рекламным агентством», переманило его к себе. Джим Монро также уехал, а Бобби Фред заметно постарел. Мельница тоже состарилась, и скоро на месте ветшающего здания надо будет поставить новое.

«Интересно, — вдруг подумала Чесс, — когда я перестала дружить с фермерскими женами? Когда мы жили в однокомнатной развалюхе, они часто заходили ко мне на чашечку кофе, пока мололось их зерно. В кирпичный домик они, по-моему, тоже наведывались, хотя в этом я уже не уверена».

Она улыбнулась. «Если уж на то пошло, я не могу припомнить, когда я сама в последний раз пила кофе у себя на кухне». Чесс переадресовала свою улыбку фоторепортеру. Дерхэмская газета делала большой репортаж о железнодорожной ветке, которую построил Нэйтен, и об особом вагоне, принадлежащем лично ему.

«Еще одна игрушка Нэйтена. Сколько их у него: и железная дорога, и собственный духовой оркестр, который ему всегда хотелось иметь, и отделение телеграфной компании «Вестерн юнион», открывшееся на прошлой неделе в здании почты. Уверена, что следующей его игрушкой будет телефонная связь. Уж если он что-либо задумал, то тем, кто стоит у него на пути, лучше сразу же посторониться».

Фотограф выбрался из-под плотной черной ткани, которой он накрывался, когда фотографировал, и учтиво сказал:

— Спасибо, миссис Ричардсон.

— И вам спасибо. Надеюсь, вы примете участие в пикнике.

— Большое спасибо, мэм.

Теперь Чесс могла присоединиться к торжествам. Она обернулась, ни на секунду не переставая улыбаться, и позволила собравшимся подойти и поприветствовать ее.

Как-никак она была первой дамой города. Все в Стэндише были преисполнены уважения и даже некоторого благоговения перед супругой человека, владевшего предприятиями, которые дали городу жизнь. Из-за этого Чесс чувствовала себя очень старой. Однако какая-то часть ее сердца находила в таком положении немалую приятность. В детстве ей внушили, что она не такая, как другие, что она аристократка, стоящая по рождению выше всех остальных людей, кроме тех, что, как и ее семья, были крупными землевладельцами на протяжении многих поколений. Восхищение и зависть тех, кто не имел счастья принадлежать к этому классу, представлялись ей чем-то естественным, и она держалась с ними так, как ее учили: любезно, однако сохраняя некоторую дистанцию.

Управляющий банком услужливо помог ей сесть в двухместный экипаж, зеленый, с золотыми вензелями железнодорожной компании «Стэндиш — Дерхэм» на дверцах и с верхом, отделанным бахромой, которая весело разлеталась при езде. В нем Чесс доехала до лужайки для пикников в Ричардсон-парке, где ее ждали Гасси, Нэйтен и его родня. Сзади под громкие звуки марша шла толпа, собравшаяся, чтобы поглазеть на открытие железнодорожной станции. Она направлялась в парк, чтобы слиться с еще большей толпой участников пикника. Во второй половине дня оркестр даст в парке концерт, впрочем, это дело обычное, такие же концерты он дает днем по воскресеньям и вечером по четвергам с начала апреля по конец октября. Жизнь в Стэндише была устроена приятно и удобно. Его главная улица, Ричардсон-авеню, состоящая из трех кварталов, имела булыжную мостовую и клинкерные тротуары, которые летом сплошь затенялись навесами, сооружаемыми хозяевами магазинов. При начальной школе имелась просторная лужайка для игр. Две баптистские церкви: одна для белых прихожан, другая для более многочисленных черных — были уже почти достроены, а пару недель назад был вырыт котлован для фундамента методистской церкви.

Втайне Чесс желала, чтобы методистскую церковь так никогда и не построили. Теперь, когда в городе есть железная дорога, ездить по воскресеньям в Дерхэм будет очень просто, а все их с Нэйтеном друзья ходят в тамошнюю методистскую церковь Пресвятой Троицы. Но делать нечего, когда в Стэндише появится своя церковь, придется перейти из дерхэмской общины в местную. Кто точно будет этим доволен, так это Гасси. Ее лучшая подруга, Элли Уилсон, живет здесь, в Стэндише, и когда построят церковь, они станут вместе учиться в воскресной школе… О Господи, о чем думает Нэйтен?! Он что, с ума сошел — позволить Гасси поливать жиром свиные туши, жарящиеся в яме на раскаленных углях! Она же может упасть прямо на угли!

Чесс бросила вожжи ближайшей паре протянутых к ней рук и, соскочив на землю, со всех ног кинулась спасать своего ребенка.

* * *

— Ну, разумеется, Эдит, она страшно разозлилась, — рассказывала потом Чесс своей лучшей подруге. — Ты же знаешь Гасси — она терпеть не может, когда ей мешают делать то, что она хочет, даже если ее занятия смертельно опасны.

— Но послушай, Чесс, она ведь осталась жива-здорова, так что, возможно, в ее точке зрения все-таки что-то есть.

— Терпеть не могу, когда ты начинаешь переубеждать меня, вооружившись всякими разумными доводами вместо того, чтобы просто взять и согласиться!

— Не кажется ли тебе, что тогда наши разговоры стали бы на редкость скучными?

— Ах, скучными? Тогда, может быть, поговорим о родословных скаковых лошадей?

— О, какая жестокость! Чесс, как ты можешь быть настолько безжалостной к такому несчастному, беззащитному существу, как я?

Муж Эдит Хортон, Генри, занимался разведением скаковых лошадей уже четыре года, с тех самых пор, как продал Нэйту большую часть своих земельных владений. Он с головой ушел в новое дело, отдался ему целиком, и был этим совершенно счастлив. Как следствие, разговор его сделался ужасно скучным для всех, исключая любителей лошадей, и Эдит постоянно жаловалась на это Чесс.

Та в ответ сетовала на очередное увлечение Нэйтена. Хуже всего было тогда, когда его страстью стали железные дороги. Чесс была уверена, что ее муж знает название, протяженность и расположение главных станций каждой из нескольких сотен американских железных дорог. Он подарил Гасси уйму игрушечных паровозиков, и они вдвоем часами играли на крыльце, катая их на предельной скорости и пронзительно подражая паровозным гудкам.

Чесс посмотрела на отца и дочь, раздающих тарелки с пряным мясом и салатом из сырых овощей смеющимся голодным участникам пикника. Обоим явно нравилось это занятие. И почему-то никто не испытывал перед Нэйтеном ни малейшего трепета.

— Можно нам будет съездить на скачки в вашем частном вагоне? — спросила Эдит. — Мне ужасно хочется поваляться на одной из этих роскошных кроватей.

Чесс рассмеялась.

— До Дерхэма ехать всего пятнадцать минут, Эдит. Пятимильная ветка — это тебе не Северная Тихоокеанская железная дорога.

— Все равно это самое близкое подобие Восточного экспресса, которое мне когда-либо доведется увидеть. А когда вы прицепите свой вагон к поезду, идущему в какое-нибудь интересное место, скажем, во Флориду, Калифорнию или Саратогу? Генри в последнее время ужасно много говорит о Саратоге.

— Это было бы восхитительно. Я смутно помню, что мои родители тоже как-то говорили что-то о Саратоге. Я подброшу эту мысль Нэйтену и погляжу, что получится.

— А как насчет того, чтобы все-таки прицепить ваш вагон к поезду, идущему в Дерхэм?

— Посмотрим. Кстати, какая-нибудь из лошадей Генри участвует в сегодняшних скачках?

— Откуда мне знать? Я и спрашивать об этом боюсь. Он непременно начал бы перечислять мне имена всех предков этой лошади вплоть до жеребца и кобылы, впряженных в ту повозку, на которой Адам и Ева выехали из рая.

* * *

Хортоны и Ричардсоны все же съездили в Дерхэм в частном вагоне, однако это случилось только в конце лета, когда на ипподроме в Блэкуэлл-парке состоялись последние скачки сезона. Хотя Эдит так и не повалялась на большой кровати в спальне, расположенной в задней части вагона, зато она всласть повертелась в одном из крытых бархатом вращающихся кресел, стоящих в салоне.

Они чудесно провели время на скачках — впрочем, так было всякий раз. На трибуне всегда было весело и многолюдно.

Однако перед заключительным заездом было сделано неожиданное объявление. Зрители были извещены, что предстоящий заезд — последний. Всем известный и всеми любимый поборник прогресса и покровитель искусств мистер Джулиан Шекспир Карр дарит парк вместе с ипподромом такому в высшей степени достойному учреждению, как колледж Пресвятой Троицы. Мистер Карр любезно согласился выступить перед собравшимися и сейчас скажет им несколько слов…

— Старина Джул запросто заговорит всех до потери сознания, — пробормотал Нэйт. — Пойду-ка я лучше прогуляюсь.

Чесс и Хортоны были так потрясены, что даже не заметили его ухода. Ипподром закрывается! Значит, бизнесу Генри конец.

«Теперь им придется переехать в Саратогу, — подумала Чесс. — Как же я буду обходиться без Эдит? Она моя единственная по-настоящему близкая подруга. Я никогда не смогу найти никого, похожего на нее».

— Генри, — сказала Эдит, — ты, кажется, говорил мне, что в последнем забеге есть одна темная лошадка, о которой никто не знает ничего определенного? Поставь на нее, пожалуйста, за меня и за Чесс.

Она говорила спокойно, с ноткой нарочитой легкомысленности в голосе, как и подобает леди, кокетливо разыгрывающей из себя азартного игрока. Глядя на нее, никто бы не догадался, что вся жизнь этой женщины только что превратилась в груду обломков. Истинные леди не теряют самообладания в общественных местах.

Чесс положила ладонь на предплечье Эдит и слегка сжала его в знак восхищения ее мужеством и выдержкой.

После окончания заезда обе пары: Чесс с Эдит и Нэйт с Генри — пошли прогуляться по парку, как всегда в дни скачек. Эдит и Чесс, держа над головами украшенные ленточками зонты от солнца, раскланивались и здоровались со знакомыми, улыбались и непринужденно болтали, спокойно соглашаясь, что переезд в Дерхэм колледжа Пресвятой Троицы заметно повысит возможности интеллектуального роста населения.

Нэйт отвел Генри в тихий уголок за трибуной и предложил ему хлебнуть из фляжки, которую он заранее купил и наполнил спиртным, когда ушел с ипподрома перед последним заездом.

Но когда они возвращались в Стэндиш в своем отдельном вагоне, им уже не было надобности делать вид, что ничего не произошло. Эдит положила голову на плечо Чесс и зарыдала. Генри сосредоточил все усилия на том, чтобы поскорее напиться.

— Нет, вы только полюбуйтесь на них, — сказал Нэйт после пяти минут молчания. — Ни моя жена, ни мой сосед не соизволили поздравить меня с такой удачей. Я безуспешно ломал голову над тем, как окупить затраты на строительство железной дороги Стэндиш — Дерхэм, и вот сегодня Джул Карр преподносит мне такую возможность на блюдечке. Я, не откладывая, закажу для моей ветки еще один пассажирский вагон. Двух имеющихся наверняка не хватит, чтобы вместить всех тех, кто будет ездить из Дерхэма на тот ипподром, который я построю.

Счастливый смех Генри Хортона, похожий на паровозный гудок, едва не оглушил остальных трех пассажиров частного вагона.

Чесс украдкой посмотрела на Нэйтена. Прорех в его рассуждениях было не меньше, чем в чулках Гасси после целого дня лазания по деревьям. Однако его непринужденный вид как будто не свидетельствовал о наличии задней мысли.

Вечером, когда они остались одни, Чесс горячо поблагодарила мужа за великодушие, которое он проявил, выручая Генри и Эдит.

— Ничего такого я не проявлял, — возразил он. — Я деловой человек, а не благотворитель. Если жители Дерхэма станут ездить в Стэндиш на скачки и увидят, как мало на это уходит времени, они косяками начнут перебираться сюда на жительство, чтобы наслаждаться чистым воздухом. К тому же здесь им не придется по три раза на дню слушать бычий рев Джула Карра. Вот увидишь: скоро участки земли и пиленый лес пойдут у меня нарасхват, а ссуд под залог строящихся домов я стану выдавать столько, что банку придется работать день и ночь.

Да, Нэйтен говорил логично и убедительно. И все же Чесс сомневалась, сказал ли он ей всю правду о своих мотивах.

* * *

Нэйт завел свои часы, захлопнул крышку и сунул их в жилетный карман. Потом надел пиджак и повел плечами, чтобы он лучше сел по фигуре.

— Твой новый костюм очень элегантен, — заметила Чесс. — А куда это ты так принарядился?

— Пожалуй, надо будет съездить в Роли и заказать у этого портного еще несколько костюмов. А принарядился я для визита к ма. Когда она узнает, что я собираюсь вложить капитал в такое греховное предприятие, как скачки, то полезет на стенку. Так что чем скорее я покончу с этим делом, тем лучше.

— Желаю удачи.

— Во всем мире не наберется столько удачи, сколько сейчас требуется мне.

Чесс фыркнула. Бедный Нэйтен. Характер мисс Мэри нисколько не смягчился после того, как сын подарил ей красивый дом, купил лошадь и кабриолет и нанял для нее экономку и кучера. Она осталась такой же вздорной и сварливой, как и тогда, когда ей приходилось гнуть спину в темной, тесной хибаре в графстве Элэманс.

Чесс она не особенно докучала, разве что иногда выговаривала ей за то, что «Гасси совсем отбилась от рук». Всю свою немалую энергию она приберегала для обличения грехов и беззаконий Нэйтена, и прежде всего его «мотовства».

Чесс так и подмывало сказать ей: «Наглядный пример этого самого мотовства — ваш новый дом и слуги». Но она сдерживалась и даже не обсуждала ату тему с Нэйтеном. Он был до того почтительным сыном и так неукоснительно соблюдал заповедь «чти мать свою», что иногда ей хотелось дать ему пинка.

И все же надо признать, что родня Нэйтена давала ей очень мало поводов для недовольства. По воскресеньям вся семья отправлялась в Дерхэм на богослужение, а потом вместе обедала в пансионе миссис Мэтти Браун, где подавали незатейливые деревенские блюда во вкусе мисс Мэри. В остальное время Чесс редко виделась с родственниками мужа. Элва быстро обзавелась в Стэндише подругами. Сюзан и Сэлли — тоже. Джош и Майка целыми днями трудились. Нэйтен купил много земли, чтобы выращивать на ней табак для сигаретной фабрики, и его дядя и двоюродный брат присматривали за работой арендаторов-табаководов.

Ричардсоны не играли почти никакой роли в нынешней жизни Чесс. Ее прежняя ревность к Элве казалась ей теперь нелепой и наивной. Она едва помнила, что когда-то испытывала это чувство. Она — жена Нэйтена, и ее положение никто не поколеблет. Чесс не сомневалась, что у ее мужа есть на стороне женщина и, может быть, даже не одна. Возможно, она или они живут в Роли, ведь он часто ездит туда, чтобы обеспечить себе поддержку политиков в том или ином деле.

Чесс не желала об этом думать. Связи Нэйтена с другими женщинами не имели к ней никакого отношения.

Вместо этого она предавалась размышлениям о том, что называла про себя своим «маленьким секретом». Она чувствовала себя невероятно счастливой. После того, как напряженная, увлекательная рекламная война с Дьюком сошла на нет, Чесс захандрила. У нее появилось слишком много времени, которое ей было нечем заполнить. Но теперь этому пришел конец.

Конец меланхолии. Конец ощущению собственной ненужности. Отныне все будет хорошо. И даже не хорошо, а чудесно.

* * *

Чесс доехала до Дерхэма и пересела на поезд, идущий в Роли. Она отправилась в путь одна, без провожатых, что никак не подобало леди, но это ее нисколько не смущало. У ее поездки была совершенно особая цель, слишком важная и драгоценная, чтобы посвящать в нее других. Она даже Нэйтену ничего не сказала, потому что еще не время. Она ехала, чтобы показаться доктору Артуру Мэйсону-младшему. После стольких лет неудачных попыток у нее наконец будет еще один ребенок.

Чесс улыбнулась своему отражению в закоптелом окне вагона и тут же отвела взгляд. О Господи, она чересчур стара для новой беременности. Гасси почувствует себя оскорбленной. Это слово вошло в ее лексикон недавно, но Чесс уже успела горько пожалеть, что ее дочь научилась употреблять его. В последние несколько недель Гасси «оскорбляло» все подряд.

Какой прекрасный выдался сегодня день! Небо синее-синее, с высокими, легкими облачками, воздух теплый, в лицо веет свежий ветерок. Чесс решила дойти до приемной доктора Мэйсона пешком. Она не стала посылать ему письмо с просьбой назначить ей день и час приема, потому что не хотела, чтобы на почте прочли обратный адрес на его ответе. Тогда новость о ее беременности сделалась бы известной всему городу. Но Чесс был уверена, что непременно застанет его и попадет на прием. В такой прекрасный день все должно быть прекрасно.

Прошло уже два месяца с тех пар, как у нее прекратились месячные. Если она не ошиблась в своих расчетах, в будущем году, на Пасху у Гасси появится маленький братик или сестричка.

* * *

— Мне очень жаль огорчать вас, миссис Ричардсон, но вы не беременны, — доктор Мэйсон был полон сочувствия. — Я убежден, что дурную весть всегда следует сообщать, не откладывая, а затем постараться смягчить ее воздействие на пациента, насколько это возможно.

— Я вам не верю. У меня уже два месяца как нет менструации. Раньше, в течение очень многих лет, у меня часто бывали длительные задержки, но это дело прошлое. С тех пор как родилась Гасси, месячные всегда приходили в срок.

— Не было ли у вас в последнее время тошноты? Судорог? Головных болей? Бессонницы?

Он дотошно расспрашивал ее в течение двадцати минут.

— Да нет же, доктор, нет. Уверяю вас, со мной все в порядке. Я просто беременна, вот и все. Говорю вам, вы ошиблись. Может быть, если я приеду к вам через месяц…

В конце концов доктор Мэйсон сказал Чесс, что, судя по всему, у нее начался климакс.

— Это невозможно! В июле мне исполнилось сорок. В таком возрасте ни у кого не может быть климакса, это слишком рано.

Он ответил, что с некоторыми женщинами, весьма немногими, это все-таки случается, и она — одна из них. Чесс не хотела верить, но он говорил очень убедительно. А больше всего убеждало его неподдельное сочувствие.

— На некоторое время я оставлю вас в кабинете одну, миссис Ричардсон. Иногда старые средства лучше всего. Вам надо как следует выплакаться.

И он положил на стол возле ее руки свежевыстиранный носовой платок. Но она не могла плакать. То, что она узнала, было настолько ужасно, что просто взять и залиться слезами было бы легкомыслием, роскошью, которую она не может себе позволить. Ее жизнь как женщины закончилась всего лишь через десять лет после того, как началась. Слава Богу, что об этом никто не узнает.

Она собиралась накупить подарков Нэйтену и Гасси и преподнести их им вместе с доброй вестью. Она не сможет сообщить им добрую весть, но купить подарки сможет. А еще она купит что-нибудь для себя. Чтобы подбодриться.