Чесс взяла свою дочку на руки и понесла ее в спальню на второй этаж. Гасси было уже почти десять, она была тяжелая, к тому же тело ее конвульсивно дергалось, и ее то и дело рвало.

— Про-ости, — прохрипела она, потом ее снова потряс припадок рвоты.

— Успокойся, моя крошка, успокойся, все будет хорошо. Успокойся, родная, мама тебе поможет. Милая моя, любимая, ангел мой ненаглядный…

Чесс уложила Гасси на кровать и положила руку ей на лоб, думая, что у нее жар. Но кожа Гасси была холодна. Холодна как смерть.

— Мама…

Чесс подавила в себе ужас.

— Твоя мама здесь, мой ангел, здесь, рядом с тобой. Сейчас придет доктор Кэмпбелл и даст тебе лекарство.

Гасси вдруг закричала, судорожно схватилась за живот, и ее опять вырвало какой-то водянистой темной жидкостью. Чесс закусила губу. «Надо сохранять спокойствие. Надо быть сильной, чтобы придать сил Гасси и унять ее страх. О, Господи, что же мне делать? Искупать ее? Нет, она замерзла, от купания ей может стать еще хуже. Я обниму ее, чтобы согреть». Чесс прижала Гасси к груди, но та захныкала и попыталась оттолкнуть ее слабыми руками. Чесс отпустила ее.

Она торопливо подошла к умывальнику, намочила водой полотенце и выжала его. Губы Гасси были облеплены сохнущей рвотой. Надо обтереть их, уж от этого-то не может быть вреда. Из-за гадкого запаха девочка чувствует себя еще хуже.

Гасси тихонько поскуливала, пока Чесс обтирала ей лицо. Глаза у нее были испуганные, и вместе с тем Чесс читала в них благодарность, от которой у нее разрывалось сердце.

— Все будет хорошо, детка, — сказала она. — Уже скоро. Я знаю, сейчас тебе очень плохо, но скоро станет лучше.

«Господи, пожалуйста, помоги», — мысленно взмолилась Чесс.

Арчи Кэмпбелл взбежал по лестнице, перескакивая сразу через три ступеньки. Он был молод, подвижен и до смерти боялся того, что могло ждать его на втором этаже.

Доктор Фицджеральд задержался внизу лишь для того, чтобы приказать слугам вымыть крыльцо и вычистить ковровую дорожку на лестнице, потом бросился в комнату Гасси. Резкая вонь рвоты остановила его в дверях. Он увидел Чесс в запачканном, дурно пахнущем платье, бледную от ужаса, но с улыбкой на лице, ласковой и полной бесконечной любви. Доктор Кэмпбелл склонился над лежащей на кровати девочкой.

— Здесь болит, Гасси? А здесь… здесь… здесь?

Гасси опять натужилась, надсадно засипела, и скудная жидкая рвота потекла по ее подбородку. Доктор Кэмпбелл пристально всмотрелся в темную струю.

— Тебе хочется пить, Гасси?

Гасси что-то невнятно просипела.

— Дайте ей воды в ложке, — отрывисто бросил доктор стоящей рядом Чесс.

Ее правая рука так тряслась, что ей пришлось придержать ее левой, чтобы не расплескать воду в ложке. Девочка жадно всосала ее в себя, потом вторую ложку. Внезапно ее снова вырвало.

— Миссис Ричардсон, — сказал доктор Кэмпбелл, — велите, пожалуйста, принести теплой воды. Я хочу обмыть Гасси.

— Позвольте сходить мне. — Чесс обернулась и увидела Доктора, стоящего в дверях. — Я скажу слугам.

«Да простит меня Бог, — подумал Доктор, — но я рад уйти». Он видел лицо Гасси. Ее кожа посинела.

Внизу не было видно ни души. Куда подевались слуги? Что же делать? Доктор стоял, парализованный нарастающей паникой. Потом он услышал могучий бас, доносящийся откуда-то из задней части дома, и торопливый топот тяжелых сапог.

Бобби Фред Хэмилтон отодвинул его в сторону и начал подниматься на второй этаж. Доктор заметил, что старый солдат пытается ступать на носки своих грубых, поношенных рабочих сапог. Это выглядело нелепо, но по какой-то непонятной причине вывело Доктора из состояния паники. Очнувшись от оцепенения, он поспешил в кухню, чтобы передать слугам распоряжение врача.

* * *

Молодой доктор Кэмпбелл пытался успокоить Чесс, но было слишком очевидно, что он не верит в благополучный исход.

— У нее в наличии все симптомы, о которых нам говорили в университете, — сказал он. — Я почти полностью уверен, что это холера. У этой болезни внезапное острое начало, но ее течение редко бывает продолжительным. Она почти всегда длится самое большее сорок восемь часов…

Он осекся. Чесс знала, что он недоговорил. Двое суток, а потом — смерть.

— Дайте старому Солдату взглянуть на свою девочку. — Огромная долговязая фигура решительно оттерла Чесс плечом в сторону и опустилась на одно колено возле кровати.

— Здорово, кавалерист, — тихо обратился он к Гасси и взял ее маленькую ручку в свою. — Говорят, у тебя живот заболел. Генерал Нэйтен Брэдфорд Форест всегда говорил, что уж лучше он проскачет сквозь тонну картечи, чем будет мучиться от боли в животе.

Он повернулся к Чесс, игнорируя молоденького доктора.

— У малышки холера, миссис Ричардсон. У нее вот-вот начнется понос. Несите сюда побольше простыней и полотенец. Я перевидел много больных холерой. Мы с вами вытащим Гасси, вот увидите.

— Ах да, да, диарея — вторичный симптом холеры, — промямлил доктор Кэмпбелл.

Солдат так на него посмотрел, что он запнулся и замолчал.

— У вас с собой есть опий?

Кэмпбелл торопливо схватил свою кожаную сумку.

— Дайте миссис Ричардсон горсть пилюль и горсть пакетиков с порошком, — скомандовал Солдат. — А потом дуйте отсюда, чтоб духу вашего тут не было.

Отдавая распоряжения Чесс, он говорил совсем по-другому, мягко.

— Переоденьтесь в чистое платье, миссис Ричардсон. Во что-нибудь веселенькое, чтобы Гасси было приятно смотреть.

Потом он направил все свое внимание на девочку. Он подсунул согнутую руку ей под голову и плечи, приподнял ее и начал ложкой вливать воду в ее полуоткрытый рот. Рука, держащая ложку, не дрожала.

* * *

Чесс вернулась через пять минут. На ней был розовый пеньюар, которым Гасси часто восторгалась, а под ним — только домашняя кофта и нижняя юбка. Корсет она сняла для большей свободы движений.

— Простыни и полотенца я отнесла в мою спальню, Бобби Фред. Надо будет перенести Гасси туда. Моя кровать выше, чем ее, и нам будет удобнее за ней ухаживать.

Солдат кивнул в знак одобрения. Чесс выглядела спокойной и сосредоточенной, готовой к бою.

Гасси вскрикнула, тело ее конвульсивно изогнулось, и кишечник исторг из себя струю зловонной черной жидкости и комочки кала.

— Помогите мне раздеть ее, — сказал Солдат. — Потом мы перенесем ее к вам.

Чесс вдруг подумалось: «Как это я раньше не замечала, какие огромные у Бобби Фреда руки?» Мысль была нелепая, шальная, но спасительная, ведь она мешала ей целиком отдаться ужасу, который она чувствовала, глядя на своего ребенка, бледного как смерть, с гримасой страха и боли на маленьком личике.

— Ты всегда терпеть не могла это платье, Гасси. Правда, здорово, что на тебе сейчас надето оно, а не твой любимый комбинезон?

Голос Чесс звучал ласково, и в нем даже слышались подтрунивающие нотки. Теперь ей было намного легче успокаивать Гасси, ведь у нее самой появилась опора — старый солдат Бобби Фред.

* * *

Чесс постелила на свою кровать дюжину простыней. Каждая была сложена вдвое, чтобы ее легче было убрать, когда она загрязнится. В течение часа у Гасси продолжались конвульсии и темный жидкий зловонный понос. К тому времени, когда ее кишечник опорожнился, на полу за дверью скопилось десять испачканных простыней. Солдат всякий раз нежно обнимал свою крестницу и приподнимал ее с кровати, а Чесс обмывала ее тельце и вытирала его полотенцем. Рядом с кроватью выросла гора мокрых полотенец и испачканной ветоши.

Гасси была похожа на труп, начинающий разлагаться. Ее глаза ввалились, кожа вокруг них приняла фиолетовый оттенок. Все кости явственно выступили, обтянутые одной только кожей, потому что плоть под нею истончилась от резкого обезвоживания. Пульс на запястье не прощупывался. Только частое, сиплое, неровное дыхание девочки говорило о том, что она жива.

Гасси так ослабела, что больше не могла глотать. Чесс пришлось отложить в сторону оставшийся опиум и смотреть, как ее ненаглядную малютку снова начинает терзать ничем не смягченная боль.

«Отдай мне ее боль, — молила Чесс Бога. — Свою боль я смогла бы вынести, но ее — нет».

— Разорвите полотенце, — сказал Бобби Фред. — Я сделаю ей из него поильник.

Его мозолистые пальцы бережно вложили скрученный и смоченный водой кончик полотенца в рот Гасси, потом он начал по капле лить на него воду.

В открытых глазах Гасси отразилось что-то, похожее на облегчение.

Почему она в сознании? Почему опиум не усыпил ее? В бессильном негодовании Чесс стиснула руки в кулаки. Ей хотелось громко завыть от сознания несправедливости. Но вместо этого она разжала руки и погладила лоб Гасси.

— Скоро тебе станет лучше, детка, — сказала она тихо и ласково. — Намного лучше. Ты очень храбрая, Гасси, куда храбрее, чем Нелли Блай, храбрее всех на свете.

Бобби Фред перебил ее:

— Погодите, мэм. Никто, даже Гасси, не сравнится по храбрости с генералом Нэйтеном Брэдфордом Форестом.

Гасси попыталась улыбнуться.

Чесс смотрела на нее, и у нее разрывалось сердце.

— Ей полегчало, — тихо сказал Солдат. — Поставьте ей горчичник, это ее согреет.

— Я сейчас вернусь, моя хорошая, — сказала Чесс Гасси.

Она наклонилась, поцеловала дочку в лоб и шепнула ей на ухо:

— Ты в десять раз храбрее любого генерала.

Когда Чесс расстелила на животе Гасси желтую от горчицы ткань, лицо девочки исказилось. У Чесс перехватило дыхание. «Господи, избавь ее от боли, ведь она уже столько страдала».

Некоторое время в комнате стояла тишина, слышалось только тяжелое, затрудненное дыхание Гасси. Потом глаза ее вдруг расширились, и она жалобно застонала. Ее левая ножка начала дергаться, сначала слабо, потом все сильнее и сильнее.

— Судорога, — определил Солдат. — Начинайте растирать.

Вскоре вслед за левой ногой задергалась и правая, и ему пришлось оставить капельное вливание воды по полотенцу и тоже заняться разминанием сведенных судорогой мышц девочки. Ножка Гасси казалась очень маленькой в его огромных ручищах. Пальцы у Солдата были шишковатые, покрытые старыми рубцами, кожа на ладонях вся в мозолях от многих лет тяжкого труда, но эти громадные загрубелые руки массировали сведенные судорогой мышцы Гасси так уверенно и вместе с тем так нежно, что Чесс подумала: наверное, именно таким бывает прикосновение ангела. Она старалась делать все так же, как и он.

Стоны Гасси походили на мяуканье крошечного котенка. Через несколько часов они прекратились.

«Она умерла!» — раздалось в душе Чесс. Ножка Гасси была неподвижной и холодной, но Чесс продолжала растирать ее, страстно желая возвратить в нее тепло и жизнь.

Бобби Фред положил свою тяжелую руку ей на плечо.

— Остановитесь, — сказал он.

— Нет, нет! Ни за что.

Солдат сжал твердыми пальцами оба запястья Чесс и с силой отвел ее руки в сторону.

— В этом уже нет нужды. Гасси заснула. Самое худшее позади. Где тут одеяло? Надо ее укрыть.

Сначала Чесс не поверила ему. Она вырвала руки, потрогала холодное личико Гасси, ее ледяные руки и ноги. Потом увидела, что грудь девочки поднимается и опускается в такт медленному, ровному дыханию.

Чесс обернулась в Солдату.

— О, Бобби Фред, — прошептала она.

Она обхватила руками его талию, прижалась лицом к его груди, и в слезах и судорожных всхлипах излила свое облегчение и безмерную тяжесть долгих часов, наполненных страхом. Пока она рыдала, Бобби Фред крепко обнимал ее. Выплакавшись, она подняла голову и посмотрела на Солдата промытыми потоком слез, сияющими глазами.

— Спасибо вам, старый друг.

Бобби Фред улыбнулся. Вид у него был усталый, но торжествующий.

— Укройте малышку, и подите умойтесь. Начинайте капать воду на полотенце, а я пойду поищу себе виски.

* * *

Нэйт вернулся домой, перегруженный сведениями о технических чудесах, которые он наблюдал на строительстве дома Вандербильта. Услышав, что случилось в его отсутствие, он был потрясен.

— Я больше никогда не оставлю Гасси, даже на час, — сказал он убежденно.

Увидев, какой слабой стала его дочь, Нэйт был поражен.

Чесс засмеялась.

— Ты забыл, что представляет из себя Гасси, когда она здорова. Она способна вконец измотать тебя за полдня.

Теперь Чесс могла смеяться. Состояние Гасси улучшалось чуть ли не с каждым часом.

Однако она все еще была очень слаба. Она часто и помногу спала, и могла есть только мягкие пудинги и пить молочные напитки, которые для нее готовила Чесс. Ей хотелось, чтобы ей читали вслух вместо того, чтобы читать самой, а визиты подруг и родственников были для нее явно утомительны. Слабость словно вернула ее в более ранний возраст. Теперь ей больше всего нравилось заново слушать рассказы Чесс, которые она обожала, когда была маленькой. Это были рассказы о Хэрфилдсе. Гасси требовала их снова и снова.

— Мама, расскажи, как ты жила, когда была маленькая.

Чесс уселась на стульчик, поставленный у постели Гасси.

— Когда я была маленькая, — начала она. Гасси удобно улеглась в своем гнездышке из подушек и испустила блаженный вздох. — …Я жила в большом белом доме на берегу широкой красивой реки. У меня были качели, а над ними цвела глициния…

— Совсем как у меня, — сказала Гасси.

— Совсем как у тебя. И я качалась на этих качелях часами в тени большого-большого дерева. А потом шла на лужайку перед домом и устраивала чаепитие для своих кукол.

— Кукол? Фу!

Гасси явно осталась сама собой, хоть и ослабела.

Чесс улыбнулась.

— Я раскладывала на столике маленькие сандвичи и пирожные. Птички слетали вниз и клевали их, а я делала вид, что их ели мои куклы.

— Ты была очень глупенькая.

— Да, я была очень глупенькая. И очень счастливая. Я часто подымалась на второй этаж в большую залу и, раскинув руки, кружилась на сверкающем, натертом воском полу, скользя и смеясь. А потом, если меня никто не видел, съезжала вниз по перилам лестницы.

— Расскажи мне про эту лестницу.

— Ее называли «летящей лестницей», потому что она была прикреплена к круглой стене только с одной стороны, а вторая, та, где были перила, как бы парила в воздухе, уходя вверх широкой дугой, и если смотреть на нее снизу, начинала кружиться голова. А высоко-высоко, на самом верху, в крыше, было большое овальное окно, похожее формой на яйцо. Стекла в нем были граненые, и, проходя сквозь них, солнечные лучи играли всеми цветами радуги.

Голос у Гасси сделался сонным.

— Оно было такое же, как наш витраж с цветами?

— Нет, родная, не такое. На его стеклах не было изображений цветов. А какой цветок на нашем витраже тебе нравится больше всего?

На этот вопрос Гасси всегда отвечала: «Ирис», и тогда Чесс говорила ей, что у древних греков Ирис была богиней радуги. Но сегодня Гасси не ответила. Она спала.

Чесс отвела с ее бледного лба прядь густых прямых волос и поцеловала лежащую на одеяле теплую ручку. Она еще долго сидела, глядя на величайшее сокровище, которое ей дала жизнь — свою маленькую дочь. Потом, стараясь ступать как можно тише, вышла из комнаты. На дворе моросил дождь, и легкий ветерок шевелил кружевные занавески на окнах. Все было объято покоем.

Чесс медленно сошла по изукрашенной парадной лестнице, вошла в гостиную. «Сколько вещей, сколько же здесь вещей, — сердито подумала она. — Неудивительно, что в комнате так душно, это от того, что здесь тесно, просто негде повернуться. Она раздвинула портьеры и занавески и подняла окно с дорогим оптическим стеклом. Одна из тяжелых шелковых кистей, которыми были отделаны портьеры, ударила ее по плечу, и ей вдруг вспомнилось, как она спорила с владельцем магазина: она желала непременно иметь портьеры именно этого оттенка зеленого, а не того, который был у него в ассортименте. Сколько же времени она потратила на погоню за вещами! Отчего ей казалось, что обладание большим и все возрастающим количеством вещей так важно?

В гостиную вошел Нэйт и тут же спросил:

— Как она?

— Хорошо. Опять заснула. Сейчас сон для нее — лучшее лекарство. Она съела всю порцию заварного крема.

— Я, пожалуй, пойду посижу с ней. Вдруг она проснется и захочет чего-нибудь.

— Да, конечно, — сказала Чесс. Оба они по многу раз на дню ощущали потребность побыть с Гасси, чтобы вполне увериться, что с нею и вправду все в порядке.

* * *

Нэйт смотрел на спящую Гасси, и сердце его сжималось от страха. Впервые в жизни он чувствовал собственную уязвимость. Он не был человеком, склонным к самоанализу, и когда обнаружил в себе неизвестную ранее способность к глубоким переживаниям, ему стало не по себе и он попытался освободиться от них. Однако это оказалось ему не под силу. Он едва удерживался, чтобы не обнять Гасси, не оградить ее своим телом от опасностей, которые — теперь он это знал — грозили ей отовсюду.

Никто из родных Нэйта: ни мать, ни отец, ни дядя — никогда не ласкал его. Пока Джош не привел в семью Элву, он не знал ни объятий, ни поцелуев, ни каких-либо иных открытых выражений любви. И сейчас властное желание обнять свою дочь, прижать ее к груди смущало его. Ее детские объятия и поцелуи всегда доставляли ему радость, но прежде он не видел особой разницы между ними и ласками щенка, восторженно лижущего лицо своему хозяину. Только теперь он понял, что дары, которые так щедро дарила ему его маленькая дочурка, были для него дороже всех его богатств.

Слово «любовь» не приходило ему на ум. Это было расхожее, обыденное слово, ведь люди «любят» персики или какую-нибудь песню. То, что чувствовал он, не имело названия. А если имело, то он его не знал. Он вообще был не знаток по части слов. Он знал только, что он слаб и беспомощен перед теми силами, которые едва не отняли у него его дитя, и что он с радостью отдал бы свою жизнь вместо ее жизни, если бы эти силы вернулись. Гасси была хозяйкой его сердца.

Помимо своей воли он протянул руку и коснулся пальцем ее ладони. Гасси не проснулась, но крепко сжала пальчиками его палец, как делала тогда, когда была еще совсем крошкой. И улыбнулась во сне.

У Нэйта перехватило горло. По его щекам медленно потекли слезы.