Оставив позади старую церковь, я иду к дому Мартинов-Кляйнов. Но, едва повернув на их улицу, сразу же понимаю, что не смогу подобраться к их жилищу, во всяком случае, на машине. Полицейские выставили кордон чуть ли не за квартал. Огороженная территория начинается прямо передо мной, да еще вдоль улицы слоняются люди, занимая все свободное пространство, включая чужие лужайки. Весь периметр оцепления словно бы излучает нервную энергию.
Я припарковываюсь и вылезаю из машины, мельком бросив взгляд на куклу, валяющуюся на заднем сиденье. Прохожие оборачиваются на меня — ведь меня многие знают. Люди выглядят расстроенными и озлобленными, над толпой стоит гул голосов. Еще больше глаз смотрят на меня, когда я приближаюсь к желтой ленте полицейского ограждения.
Сразу же со всех сторон, как коршуны, ко мне устремляются репортеры. Я представляю себе фотографию, на которой я стою возле машины Рейчел с кошмарной куклой на заднем сиденье, и у меня хватает здравого смысла быстро ретироваться. Репортеры фотографируют мой отъезд.
Я несколько раз ударяю по рулю. Как мне добраться до дома Дуга? Репортеры не пустят меня туда… Я трижды объезжаю квартал, но ситуация не меняется. Я сворачиваю на боковую улицу, проезжаю мимо футбольного поля, мимо домов друзей сына, мимо дома Макса (он выглядит необитаемым), мимо продовольственного магазина. Никаких следов Джейка. Пока я исследую улицы, прилегающие к школе. В кармане звонит мобильник. Это Рейчел.
— Они нашли нас в отеле.
— Кто?
— Журналисты.
— Я надеюсь…
— Нет, Лэйни одна в холле!
Мое сердце сжимается:
— Но почему? Как?..
— Эти чертовы лифты в отеле еле-еле работают! Она просто захотела воды, а я пошла к лестнице… Кто же знал!
— Сейчас приеду.
Я выруливаю из района школы и мчусь обратно в гостиницу. Я добираюсь до центра менее чем за пять минут и уже за три квартала вижу, что наш отель взят в настоящую осаду. Фургоны журналистов, как зубцы сторожевой башни, торчат на каждой улице, ведущей к «Марриотту».
Я разворачиваюсь через сплошную и припарковываюсь на первом попавшемся месте, не обращая внимания на знаки. Остановив машину, я выдергиваю из зажигания ключи и несусь к гостинице. Подбегая к отелю, я ожидаю атаки журналистов у входа, но вокруг царит подозрительная тишина.
Двери отеля лениво разъезжаются в стороны, и я вхожу в холл. Посередине гудит толпа репортеров, которые, словно стервятники, кружат вокруг своей жертвы, а в центре круга стоят Лэйни и Рейчел, прикрывающая дочку от камер.
— Эй, вы, а ну вон отсюда! — ору я.
Оттолкнув плечом одного из операторов, я начинаю пробиваться к жене и дочери, проталкиваясь и отбрасывая прочь тех, кто попадается мне на пути. Впереди показывается Рейчел, которая растерянно стоит, прижимая к себе плачущую, испуганную Лэйни.
— Папа! — кричит Лейни, увидев меня.
Я, еще сильнее заработав локтями, пробираюсь в центр круга и загораживаю дочь и жену, как будто прикрывая их распахнутыми крыльями.
— Мистер Конолли! Мистер Конолли!
Зеленые вспышки сверкают вокруг меня, как злобные глаза дьявола. Я чувствую, как Лэйни, дрожа всем телом, приникает ко мне сзади.
— Папа, я просто хотела попить воды.
— Оставьте нас в покое!
— Вы сильно удивились, узнав о том, что сделал ваш сын?
— Замечали ли вы какие-то признаки ненормальности?
— Знаете ли вы, какие посты ваш сын размещал в Интернете?
— Пытались ли родители жертв связаться с вами?
Вопросы сыплются как пули из пулемета, превращаясь в один монотонный гул. Сжав зубы, стараясь не смотреть по сторонам, я проталкиваюсь сквозь толпу репортеров, ведя за руку дочь.
— Убирайтесь отсюда вон! К чертовой матери! — шиплю я.
Но вопросы не утихают.
— Как вы прокомментируете рисунки, найденные у вас дома?
— Как давно ваш сын подружился с Дугом Мартином-Кляйном?
Полиция появляется в холле, лишь когда я уже несколько минут безуспешно жму на кнопку лифта. Начался долгий процесс выдворения журналистов. Несмотря на царящий вокруг нас хаос, я продолжаю явно слышать тихие всхлипывания Лэйни и шумное дыхание Рейчел. Какой-то репортер хватает меня за плечо. Я поворачиваюсь к нему с таким, по-видимому, явно написанным на лице намерением врезать как следует, что он быстренько отскакивает. Я сам себя не узнаю: как будто во мне поселились гремлины, и руководят сейчас моими действиями. Зеленые вспышки означают, что меня фотографируют, и это хуже, чем физическое насилие. Зажмурившись, я прижимаюсь к двери лифта и практически падаю внутрь, когда она наконец распахивается. Рейчел устремляется за мной. Плач Лэйни становится слышнее, когда двери закрываются. Я все еще крепко прижимаю дочь к себе. А что еще я могу сейчас для нее сделать?
— Не плачь, солнышко, — шепчу я. — Все будет хорошо.
Рейчел стоит, уставившись на закрытые двери. Лифт останавливается и, как только двери открываются, Лэйни мчится прочь из лифта. А Рейчел не двигается с места. Она кажется совершенно потерянной.
— Что с тобой? — спрашиваю я.
Как только я произношу это, то сразу понимаю: лучше было промолчать. Положение, в котором мы оказались, настолько жуткое, что мои жалкие потуги вернуть ему нормальность все равно ни к чему не приведут. Рейчел поворачивает лицо на звук моего голоса, глядя сквозь меня. Я вдруг понимаю, что оно выражает: безнадежность. Раньше я никогда не замечал в ней признаков пораженчества.
Ведь Рейчел — скала, за все эти годы ни единожды не пошатнувшаяся. Много раз земля колебалась под нашим браком, но она все вынесла, не дрогнув. Невозмутимость жены, когда мы ссорились, сводила меня с ума. Казалось, ее невозможно вывести из себя. А вот сейчас она сломалась.
Я отвожу Рейчел в номер к Лэйни. Холл на нашем этаже пуст, но меня не оставляет чувство, что из каждой щели за нами подсматривают сотни глаз, с любопытством следя за тем, что происходит с семейством Конолли. Когда мы подходим к номеру, руки у Рейчел трясутся так, что ей никак не удается вставить карточку в щель. Я хочу помочь, но она дергает плечом, загораживая мне доступ. Лэйни тихо плачет позади нас. Справившись, наконец, с дверью, Рейчел распахивает ее и заводит дочку внутрь.
— Можно я прилягу? — лепечет та тоненьким голоском.
— Конечно, милая, — отвечаю я.
Жена, метнув в мою сторону быстрый взгляд, помогает Лэйни устроиться на одной из гигантских кроватей.
— Ты посидишь со мной? — слышу я еле слышный шепот девочки.
Мне не удается разобрать тихий ответ Рейчел.
После того как Лэйни немного успокаивается, Рейчел приходит в мой номер. Она кивком приглашает меня последовать за ней в ванную. Я иду за женой, чувствуя себя настоящим зомби.
— Нам надо составить план, — говорю я. — Необходимо что-то делать.
— Утром нужно поговорить с Максом. Может быть, он что-нибудь знает, — отвечает Рейчел.
— Я уже оставил ему сообщение.
Или нет? Я не могу вспомнить. Мне трудно припомнить события последних часов. Невольно приходит на ум, как в подобных обстоятельствах ведут себя герои боевиков. Они выявляют все нестыковки, находят улики и, не теряя времени попусту, несутся куда-то, держа в одной руке пистолет, а другой затыкая кровоточащую рану на плече. В нашем случае все по-другому. Цунами происходящего накрывает нас с головой, сметая все на своем пути, лишая возможности действовать, не давая пошевелиться, противостоять полиции, вспышкам камер, людской агрессии.
— Я еще раз попробую объехать все места, — заявляю я, чувствуя необходимость двигаться, сопротивляться давлению этой страшной волны.
— Уже почти полночь, — устало произносит Рейчел.
— Неужели? Ну и что!
Она смотрит на меня долгим взглядом.
— Давай отложим поиски до утра.
Я делаю вдох.
— Я был возле дома Мартинов-Кляйнов.
— И?
— Мне не удалось подойти поближе. Полиция там все перегородила.
Историю с куклой я опускаю.
— Даже не представляю, как поступить, — говорит Рейчел. — Нам нужно знать, что происходит. Мне кажется, что для Лэйни очень важно твое присутствие. Эта грязь просто убивает ее.
Я киваю. Я полностью согласен с Рейчел. Я должен быть рядом, защищать свою семью. Но моей семьи, в полном смысле этого слова, сейчас здесь не нет. Я устало тру глаза, иду в соседнюю комнату и сажусь на край кровати. Жена возвращается к дочери, и, как только дверь между нашими комнатами закрывается, я включаю телевизор. Меня накрывает ощущение дежа вю. Ну просто какой-то «день сурка». «Время сделало петлю, — думаю я, уставившись на экран, — и в этой петле нет ни начала, ни конца, только бесконечное повторение одного и того же».
А затем я вижу и слышу, что происходит во внешнем мире, за пределами этой петли. Каждая последующая минута — как острый нож, поворачивающийся в сердце. Сначала перед глазами мелькает коллаж из знакомых лиц, фактов и мест, которые на этот час стали частью сплошного кошмара, а затем на экране крупным планом появляется Карен, стоящая около нашего дома. На ее лице хорошо знакомое мне выражение: такое, как будто она собирается сделать сомнительный комплимент. Я не слышал, что эта женщина говорила раньше. Но я никогда не забуду того, что она говорит теперь.
«Он был тихим ребенком, нелюдимым, — неодобрительно нахмурившись и поджав губы, вещает Карен, глядя прямо в камеру. — Этакий одиночка. Он никогда не присоединялся ни к моему сыну, ни к другим ребятам, когда те собирались поиграть вместе. Я пыталась воздействовать на ситуацию через его отца, но Саймон тоже держался особняком. Рейчел, его жена, была более дружелюбна, но в целом они предпочитали не общаться с соседями».
Незнакомая мне девушка, блондинка со спадающими на глаза идеально уложенными прядями, беседует с репортером, стоящим около линии оцепления рядом с нашей школой. Вот что она рассказывает:
«Дуг и Джейк почти все время проводили вместе. Они вечно о чем-то шептались. Это выглядело довольно странно. Они держались особняком, с ними почти никто не разговаривал. Я помню, как однажды, еще довольно давно, Дуг пригласил меня на День рождения. Но родители не разрешили мне пойти. Наверное, они уже тогда что-то заметили. Вы знаете, я не особенно удивлена тем, что произошло».
Местный ведущий выпуска ночных новостей серьезно смотрит в камеру, продолжая вести репортаж:
«По одной из версий, два старшеклассника, Дуглас Мартин-Кляйн и Джейк Конолли, спланировали и осуществили ужасное преступление, произошедшее в школе сегодня утром. Тело Мартина-Кляйна было опознано после того, как он покончил с собой. Возможно, парень сделал это потому, что в его винтовке военного образца закончились патроны. Местонахождение Конолли на сегодняшний момент неизвестно. Давайте послушаем мою коллегу Лизу-Энн».
Камера поворачивается к женщине, стоящей рядом со школой, практически на том же месте, что и юная блондинка минутой раньше. Она одета в ветровку с логотипом местного канала. Ее лицо еще сохранило черты былой красоты (наверняка лет десять тому назад эта Лиза-Энн была очень хороша собой), но даже слой косметики не может скрыть разрушительного воздействия времени. Рядом с журналисткой стоит старуха лет семидесяти, глядящая в камеру с нескрываемой злобой.
«Привет, Кевин. Я веду репортаж из школы, где полиция до сих пор ищет Джейка Конолли, одного из старшеклассников, которого подозревают в сегодняшней стрельбе. Рядом со мной Донна Джексон, владелица земельного участка, прилегающего к территории школы. Она утверждает, что заметила, как вскоре после стрельбы кто-то пробегал по ее земле».
Камера перемещается на старуху.
«Точно, я видела, как парень пробегал через мою лужайку, — выпаливает Донна Джексон. — Я видела это собственными глазами. Он направлялся в сторону леса за соседним участком».
«Скажите, а это было до начала стрельбы или после?»
«Ну конечно, после», — не моргнув глазом, заявляет Донна Джексон.
Лиза-Энн прищуривается: «А вы уверены, что это был именно Джейк Конолли»?
«А как же! Полиция показала мне его фотографию. У парня были темные волосы, если вы, конечно, в курсе, как этот самый Конолли выглядел».
Глаза Лизы Энн расширяются от удивления, как если бы это не было частью заготовленного сценария.
«Большое спасибо, а теперь вновь передадим слово Кевину».
Тайрин появляется в другом выпуске новостей: красивое ухоженное лицо, лебединая шея, стрижка за двести долларов и бриллиантовые сережки в ушах. Она одета в дорогой костюм для пробежки. Тоже мне, спортсменка. Я понимал, что несправедлив к ней, но это проявление самозащиты.
«Джейка воспитывал отец. Его матери по большей части не было рядом с ним. Моя дочь дружила с их дочерью, поэтому я одна из немногих, кому удалось побывать у Конолли дома. Я всегда старалась быть добра к Саймону, приглашая его принимать участие во всех мероприятиях, которые устраивала для наших детей, но он смотрел на нас, домохозяек, как будто сверху вниз. Мне известно, что он позволял сыну делать такие вещи, которые лично меня всегда приводили в недоумение. Например, когда Джейк был совсем еще малышом, я видела, как они играли с мечом и чем-то вроде ружья — словом, со всеми этими предметами насилия, ну вы понимаете. Мне кажется… — Она делает паузу, как бы желая справиться с эмоциями. — Мне кажется, я должна была заметить, к чему это ведет. Бедные дети. — Тайрин, кажется, не в состоянии продолжать, она машет рукой и пробует отмахнуться от камеры, пытаясь скрыть набежавшие слезы. — Простите меня, я не могу…»
Камера перемещается к входной двери их дома. Там стоит ее дочь Бекки, закадычная подружка Лэйни. Она одета в школьную толстовку с капюшоном. Я ожидаю, что Тайрин будет возражать и не разрешит снимать свою дочь, но она, напротив, подзывает ее к себе. Бекки прижимается к Тайрин, которая крепко обнимает ее. Это напоминает мне, как я держал Лэйни в холле гостиницы, хотя тут, конечно, есть существенная разница. Мать и дочь склоняют головы друг к другу в настолько похожей манере, что это напоминает мне картинку из гламурного журнала.
«А ведь среди погибших могла бы быть и моя девочка. Бекки тоже была в школе, когда там началась стрельба».
Судя по всему, Тайрин ждет, что ее дочь что-нибудь добавит. Но Бекки лишь молча таращится в камеру в течение несколько секунд. Видимо, это должно изображать шок.
«Он был тихим ребенком, молчаливым, — рассказывает другой мужчина, сосед Мартинов-Кляйнов. — Все время держался на отшибе. Никогда не принимал участия в наших вечеринках. Хотя я уверен, что его приглашали».
Репортер кивает. Разговор продолжается в том же духе, все свидетели обмениваются своими наблюдениями, с того момента, как я включил телевизор, и до шести утра.
«Сейчас трудно судить, что заставило Дуга Мак-Кляйна поднять руку на своих одноклассников: жестокие игры с оружием, издевательства в школе или психическое заболевание. Позже специалисты вынесут свое заключение. Ну, Джейк, а ты что нам скажешь?»
Джейк! Мой Джейк??? Адреналин отзывается новой вспышкой энергии, но она угасает так же быстро, как и появляется. Услышав имя «Джейк», я испытываю одновременно надежду и отчаяние, но это оказалось простым совпадением. Ведущий таким образом просто представил нам еще одного корреспондента с места событий. Ему как-то удалось пробраться в школьную библиотеку.
«…Был впервые обнаружен у него в инстаграме. Его страничка рассказывает нам грустную и пугающую историю подростка, взывающего к нашей помощи. Взять хотя бы эту, мягко говоря, настораживающую картинку с изображением красного кулака, связанного серым шнуром, которую он использовал в качестве аватарки на своей странице в социальной сети».
Что-то очень знакомое есть в этой картинке, но мне не удается вспомнить, что, пока ведущий не продолжил:
«Этот образ позаимствован с обложки альбома группы „Металлика“ десятилетней давности. Я не поленился послушать песни из этого альбома. И позволю себе привести парочку цитат: „Невидимый ребенок, скрытый в голове от боли и стыда“; „Целый мир сливается в сточную канаву“. И это заставило меня призадуматься о том, на каком этапе мы упустили этого депрессивного молодого человека…»
Не будучи большим фанатом «Металлики», я, однако, припоминаю название этого альбома — «Праведный гнев». Не то чтобы он был очень уж популярным; во всяком случае, тех песен, о которых упоминает журналист, я не знаю. «Целый мир сливается в сточную канаву» — звучит, безусловно, грустно, но до Сильвии Плат им все-таки далеко. И, уж если на то пошло, в этих словах нет ни насилия, ни агрессии.
Происходящее на экране сбивает меня с мысли. Фотографии из школьного альбома выставлены в ряд, словно для опознания. Я вижу Лей и Джеймса, улыбающуюся Аманду (я сразу вспоминаю, как она приходила к нам играть с Лэйни) и еще пару незнакомых ребят. Но, когда появляется следующий снимок, мне кажется, будто я получаю удар кулаком в лицо.
* * *
Однажды около двух месяцев назад, когда Джейк вошел на кухню, я сразу почувствовал: что-то не так. Его щеки горели, глаза потемнели от возмущения. Он швырнул рюкзак на пол около холодильника, бросился наверх и закрылся в своей комнате. Возясь на кухне, я немного подождал, не надумает ли сын спуститься, но в доме стояла тишина. Я хотел дать ему время, чтобы успокоиться, но любопытство взяло верх над благими намерениями.
Я поднялся и постучал в дверь. Когда Джейк отворил, лицо его было спокойным, как обычно.
— Что стряслось, дружок? — спросил я.
— Ничего, папа.
— Ты выглядел расстроенным, когда пришел.
Он бросил на меня взгляд, который был мне известен лучше, чем кому бы то ни было.
Сын не собирался мне врать, скорее, он предпочел бы вообще не упоминать о расстроившем его эпизоде. Но я настаивал, и тогда он рассказал мне об Алексе Рэйнсе. Я знал этого парнишку, он играл в моей бейсбольной команде. Алекс, очень крупный для своего возраста мальчик, был отличным нападающим и горячим поклонником бренда «Under Armour»: вся спортивная одежда и аксессуары у него были только с логотипом этой компании. Помнится, в решающем матче именно этот второклашка и принес нам победу. Джейк никогда не говорил об Алексе: ни плохого, ни хорошего, вообще не упоминал про него вплоть до этого момента.
По словам сына, в школе произошло следующее.
— Папа, я случайно задел Алекса Рэйнса в раздевалке, и он с такой силой пихнул меня, что я, кажется, проломил шкафчик. По крайней мере, треск раздался страшный. Но вообще-то ничего страшного не произошло. Обычное дело.
— А почему тогда ты выглядишь таким расстроенным?
Он поднял бровь:
— «Момент амнистии», помнишь? Лишних вопросов не задавать!
Мне пришлось отступить, и кужину, казалось, Джейк окончательно успокоился.
Но позже, вечером, мне позвонили из школы.
— Здравствуйте, это Фил Хартман, школьный психолог. Могу я поговорить с мистером или миссис Конолли?
— Да, слушаю вас.
— Мистер Конолли, сегодня в школе произошел инцидент, который я хотел бы обсудить с вами.
— Да, я в курсе. Джейк рассказал мне об этом.
Я чувствовал гордость от того, что сын делится со мной, и хотел, хотя бы чуть-чуть, похвастаться этим.
— Уж не знаю, что именно рассказал вам Джейк, но сразу хочу предупредить, что речь пойдет вовсе не о наказании кого-либо из этих двух ребят. Мы считаем, что оба они вели себя недопустимо, но, уверен, уже раскаиваются в этом.
— Оба?
Мистер Хартман откашлялся.
— Ну да. Насколько я могу судить, Алекс начал первым. Когда он обидел Джейка, тот дал волю рукам.
— В каком смысле?
— Он толкнул Алекса, мистер Конолли.
От неожиданности я чуть не выронил трубку.
— А что именно тот сказал Джейку?
— Ну-у, он назвал его неудачником. Я поговорил с Алексом, и тот извинился. Я просто хотел быть уверен, что впредь ничего подобного не повторится. Вы со своей стороны можете меня поддержать?
— Конечно, — пробормотал я. — Благодарю вас. Разговор был окончен, и тут до меня впервые дошло нечто очень важное: жизнь Джейка больше не была для меня открытой книгой, как раньше.
* * *
Я щелкаю пультом и выключаю телевизор. Алекс Рэйнс. Его образ продолжает маячить перед моими глазами, как напоминание о том, что я не решаюсь произнести вслух. Ведь это — мотив, хоть мне страшно не хочется этого признавать, улика, указывающая на самую ужасную из возможностей. Я отталкиваю ее от себя, не позволяя себе даже думать об этом.
Но подсознание услужливо подкидывает другую картинку: Джейк, скорчившийся в темноте, одинокий и испуганный. Он дрожит, его бледное лицо освещает лунный свет. Слезы текут у него по щекам, и он качается взад-вперед, полный бесконечного раскаяния.
Что лучше? Найти сына или позволить ему убежать, помочь скрыться от правосудия, чтобы он мог начать всё заново где-нибудь на новом месте? Должен ли я выдать сына, или должен помочь сохранить ему жизнь? Неужели Джейк и впрямь стрелял в одноклассников? Но что могло заставить его так поступить? Кто-нибудь издевался над ним? Может быть, Алекс? Этот парень был задирой еще в начальной школе.
Мне надо поговорить с Рейчел. Меня мучают страшные мысли, и я больше не в состоянии их выносить. На самом деле, все это время я не перестаю надеяться, что Джейк продолжает гулять где-то, живой и невредимый, даже не подозревая о случившемся кошмаре, но теперь, помимо моей воли, мысли принимают иное направление. А вдруг Джейк все-таки сделал это? Отцовское сердце подсказывает, что это невозможно; все мое существо молит о том, чтобы это оказалось неправдой. Но телевидение, полиция, да и все вокруг утверждают обратное. Общество обвиняет моего сына в том, что он участвовал сегодня в массовом убийстве детей! И тут же еще одна крамольная мысль посещает меня: а разве не лучше для него, в таком случае, оказаться где-нибудь подальше — живым и свободным?
Я чувствую неудержимый приступ тошноты и едва успеваю добраться до туалета. Мое тело содрогается от рвотных позывов, но из меня ничего не выходит, и облегчение не наступает. Постояв минуту на коленях у унитаза, я ложусь на холодный кафельный пол и сжимаюсь в комок.