Автомобили, несущиеся в одном направлении, заполняют обе полосы дороги, ведущей к школе. Водители выскакивают наружу и, забыв захлопнуть двери, мчатся, ныряя между припаркованных машин, по направлению к цепи мигающих огней, которые оставляют на их искаженных ужасом лицах пульсирующие пятна — красные, желтые, оранжевые.

Я почти упираюсь в задний бампер белого «форда-эксплорера», того же года выпуска, что и мой грузовичок. Колонна автомобилей растянулась примерно на полмили, и они всё прибывают. Да плевать! Я выскакиваю из машины и несусь к зданию школы. Полиция выставила кордон, загородив въезд непосредственно к входу в школу. Толпа родителей, состоящая в основном из матерей, становится все плотнее, грозя снести желтую линию ограждения. Вопросы, выкрикиваемые высокими нервными голосами, сливаются в один пугающий белый шум, заполняют пространство. Нет, здесь нечего ловить. Не раздумывая, я сворачиваю с дороги и бегу через поле, решая подобраться к школе с другой стороны. Я несусь с бешеной скоростью, как спринтер, не обращая внимания на летящие мне вслед выкрики, приказывающие немедленно остановиться. Я должен попасть туда, должен остановить это безумие! Дренажная канава, ведущая к люку для дождевых стоков, идет параллельно дороге, и я одним махом перепрыгиваю через нее. Но прежде чем я успеваю сделать следующий шаг, кто-то хватает меня за плечо. Меня по инерции разворачивает, и я упираюсь взглядом в здоровенного мужика, облаченного в бронежилет с надписью на груди, свидетельствующей о том, что передо мной боец спецназа. Он держит в руке что-то похожее на автомат, а лицо его скрыто под маской, приделанной к черному шлему.

— Лицом в землю! — приказывает он.

Голос спецназовца не особенно грозен, но он точным движением выворачивает мне руку, и я падаю. Правда, через мгновение в поле моего зрения появляется другой офицер, на этот раз в форме полицейского штата Делавэр. Он помогает мне подняться и подталкивает обратно, в сторону ограждения и толпы.

— Сэр, я понимаю, что вы беспокоитесь за своего ребенка, но сейчас всем следует сохранять спокойствие. Мы просим родителей собраться напротив, внутри церкви Святого Михаила. Как только станет что-нибудь известно, мы немедленно всех оповестим.

Громкий треск, похожий на выстрелы, отзывается эхом откуда-то сверху. Спецназовец молча бросается в сторону школы, а я замираю, выглядывая из-за плеча полицейского и чувствуя, как отчаянно колотится в груди сердце. Нет, судя по всему, это были все-таки не выстрелы, поскольку офицер слегка расслабился. Через его плечо я вижу, как из здания школы со стороны спортивного зала выходит еще один мужчина в форме, и даже издалека могу различить на его руках хирургические перчатки. Они все в пятнах крови.

Полицейский чувствительно толкает меня в спину, и я иду обратно на негнущихся ногах. На зеленой траве школьного двора развернулась пожарная машина с поднятой лестницей. Пожарники выезжают на дорогу, и я вижу, что поверх темно-синей униформы на них надеты пуленепробиваемые жилеты.

Шум становится невыносимым. Сотни людей одновременно кричат, ругаются, рыдают и задают вопросы. Я прикрываю одно ухо рукой и начинаю пробираться вслед за полицейским. Картину происходящего как будто разорвали, оставив неровные края. Возле школы под разными углами беспорядочно припаркованы патрульные машины. Люди беспорядочно мечутся из стороны в сторону, словно по толпе распространилась эпидемия какой-то ужасной болезни.

Меня ведут через строй матерей, одна из которых пытается схватить полицейского за рукав. Но он резко сбрасывает ее руку и подталкивает меня к входу в церковь.

— Проходите внутрь. Садитесь. Оставайтесь здесь. Вам все понятно?

Я вхожу и оглядываюсь по сторонам. Что-то заставляет меня задержать взгляд на женщине, оказавшейся рядом. Она стоит, прислонившись к стене, и ее поза кажется мне какой-то неестественно спокойной. Напряженно изогнутая спина, скрещенные ноги… Но потом я вижу ее глаза. Это глаза, лишенные всякого выражения, глаза призрака, человеческой оболочки, которую лишили нутра, но никак не живого человека. На ее щеках блестят влажные дорожки слез. Что же такого видела она, чего я пока не видел?

* * *

Церковь уже переполнена. Минуты тянутся, как часы. Сначала все сидят молча. Мы теснимся на церковных скамьях, смотрим себе под ноги, а над нами неуклонно, неумолимо, как зевок, распространяется ужас. Вот сидящая рядом женщина быстро взглядывает на меня и тут же отводит взгляд. Я ее не знаю. Я наблюдаю, как она осматривает невольных членов нашей небольшой общины (как еще назвать собравшихся?). И вдруг, стремительно поднявшись, начинает пробираться на другую сторону церкви. Она идет странной походкой, как будто переломившись пополам, словно опасаясь попасть под лопасти вертолета. И вот она уже примостилась рядом с другой женщиной, и они обнялись.

Я вижу молодого мужчину — он стоит в углу около двери. Я слегка киваю ему, и он кивает в ответ. И снова текут мучительные минуты ожидания.

Проходит время, и люди начинают общаться. Неведомо откуда появляются и начинают расползаться слухи. До меня долетают несвязные обрывки разговоров.

— Прямо в химической лаборатории, — слышу я.

Мои мысли сразу несутся вскачь. Ведь Джейк специализируется по курсу химии и торчит в лаборатории почти каждый день! А когда я понимаю, что время его урока примерно совпадает со случившимся, то невольно сгибаюсь пополам, как от удара в живот. Сделав над собой невероятное усилие, я удерживаюсь от того, чтобы вскочить и ринуться обратно в школу. Да ладно, что знают эти мамаши? Чего они придумали? Надо подождать офицера полиции, который привел меня сюда — он ведь обещал сообщить нам все сам…

Нет, я больше не в состоянии это выносить! Я встаю и, сделав вид, что мне необходимо размять ноги, иду к мужчине по имени Стив Янтс, сын которого играет с Джейком в одной команде. Я прислоняюсь к стене рядом с ним, он искоса взглядывает на меня. Мы молчим. Да и что можно сказать?

— Вы что-нибудь слышали? — в конце концов не выдерживаю я.

Он качает головой.

— Вроде бы что-то говорили о химической лаборатории, — добавляю я.

Он пожимает плечами:

— Вы же знаете, как они любят болтать.

Я понимаю, что хочет сказать Стив. Он имеет в виду определенную категорию родителей, которые вечно стараются казаться знающими всё и вся, раньше прочих оказываются в курсе событий и говорят больше всех. И сейчас, похоже, кое-кто и в самом деле узнал о происходящем раньше меня. Интересно, где Карен? Я видел, как она вылетела из дома, — это случилось еще до того, как я прочитал сообщение. Наверняка людей оповещают по определенному списку, значит, одни неминуемо услышат новости раньше других. Я окидываю взглядом церковь, но соседки не вижу.

Я решаю вернуться на место и начинаю пробираться обратно по рядам. Что говорят, когда случайно наступают человеку на ногу? Все слова вылетели из моей головы, я не могу придумать ничего, кроме чего-то абсолютно нелепого, вроде «желаю удачи». Я сдаюсь, и просто отхожу в сторону.

Только я присаживаюсь на свободное местечко, как дверь церкви открывается, и внутрь входит Карен в компании еще трех женщин, живущих по соседству. Они о чем-то шепчутся, наклонив друг к другу головы. Кое-кто из присутствующих тоже заметил их появление. Надо подойти и выяснить, что им известно, но внезапно я понимаю, что не могу подняться. Тело вдруг налилось непомерной тяжестью, а весь адреналин куда-то схлынул. Я чувствую себя одиноким и абсолютно потерянным, не способным никого защитить, даже себя.

Женщины проходят к алтарю, и к ним присоединяется группа матерей. Карен оглядывается вокруг, как будто пытаясь кого-то найти, и в какой-то момент ее взгляд останавливается на мне. Я хочу помахать соседке рукой, но почему у нее такое странное выражение лица? Мне кажется, что она как будто отшатнулась… Может, мне просто почудилось? Но, как бы то ни было, момент упущен, и ее глаза продолжают внимательно осматривать церковь, а я сижу на скамье, как приклеенный.

— Вам плохо? — трогает меня за плечо женщина, сидящая слева, кажется, мама одноклассницы Лэйни.

— Нет, все в порядке, — бормочу я, но вдруг замечаю, что она пристально смотрит на мою руку. Рука лежит на блестящем подлокотнике церковной скамьи, вернее, не лежит, а судорожно подергивается. И нога тоже дергается.

Женщина, похоже, испугалась за меня.

— Да… просто я… — заикаясь, произношу я, — ну, вы понимаете…

— Около выхода дежурит бригада медиков, Хотите, я кого-нибудь позову?

— Нет, зачем же? — возражаю я.

— У вас такой вид…

— Нет-нет, со мной все в порядке. Правда. Спасибо вам.

И я в растерянности отворачиваюсь.

* * *

Внезапно вспомнив, что забыл связаться с Рейчел, я пытаюсь вытащить из кармана мобильник. Пальцы, казавшиеся с виду нормальными, настолько затекли, что я с трудом попадаю в кнопки. Я набираю номер офиса, но жена не отвечает. Вдруг на дисплее высвечивается ее фотография: Рейчел сама мне звонит.

— Ты где? — выпаливает она.

— Случилось что-то ужасное, — с трудом выговариваю я.

— Я уже слышала. По радио. Почему мне не позвонили из школы? Где ты? Саймон, где дети?

— Я как раз жду их. Я пытался попасть в школу, но меня завернули.

На линии помехи, какой-то хрип.

— Алло! Алло! С ними все в порядке?

— Не знаю… Я уверен, что с ними все хорошо.

— Саймон, по радио сказали, что, по меньшей мере, тринадцать детей убиты!

Сознание сыграло со мной злую шутку, напрочь вытеснив из памяти сцену, где полицейский в окровавленных хирургических перчатках стоял возле школьного крыльца. Судорожно сглотнув, я закрываю глаза и опускаю голову на грудь. Все чувства вдруг невероятно обострились. Мозг судорожно пытается найти лазейку: ну и что, что убиты тринадцать детей? Ведь в школе двести с лишним учеников; получается, это меньше, чем один из десяти.

— Алло! Саймон, ты еще там?

— Да, я жду их здесь.

— В церкви Святого Михаила?

Я киваю, не задумываясь о том, что жена меня не видит.

— Бегу, — говорит она и отключается.

* * *

Мне необходимо двигаться. Наверное, предполагается, что мы должны сидеть на этих церковных скамейках и терпеливо ждать. Многие родители спокойно выполняют распоряжение полиции, но мне это явно не по силам. Я встаю и начинаю ходить туда-сюда по церкви, от одной стены до другой и обратно. Когда я в очередной раз оказываюсь у выхода, то, помимо своей воли, толкаю тяжелую дверь и выхожу наружу.

Меня оглушает страшный шум. Завывание сирен перемежается с резкими выкриками отдаваемых команд. Пожарная машина с лестницей все еще здесь, хотя вроде снова собирается уехать. Я кидаю взгляд в сторону полицейских, надеясь хоть что-нибудь понять, но повсюду царит хаос.

— Сэр, — слышу я откуда-то справа.

Я поворачиваюсь и вижу полицейского, направляющегося в мою сторону. Из-за сердито сдвинутых бровей он кажется очень рассерженным.

— Что происходит? — пытаюсь я прояснить ситуацию. — Когда?..

— Немедленно зайдите обратно! — приказывает он.

Я упрямо стою, где стоял, не двигаясь с места.

Полицейский хватает меня за руку. Я поворачиваюсь к нему и случайно ловлю взгляд одной из мамаш с заднего ряда. Смертельно бледная, она смотрит на меня, и в глазах ее застыли ужас и изумление. Готовность сопротивляться вдруг снова покидает меня, и я покорно даю копу увести меня внутрь церкви. Он что-то говорит, но слова не доходят до моего сознания. Увидев лица родителей, я вдруг осознаю, в какой ужас их повергли звуки внешнего мира, каких демонов я впустил, открыв дверь, какую боль всем причинил. Я отхожу от полицейского и снова сажусь на скамью. А он, неодобрительно покачивая головой, возвращается на свой пост.

* * *

Примерно через полчаса после этого инцидента в церкви появляется первый ребенок, и настроение мгновенно меняется. Похоже, мы все держали себя в руках только благодаря надежде и молитвам, но вдруг дверь распахивается и Скотти Труфант (теперь уже, наверное, просто Скотт, но я помню его семилетним мальчишкой, которого учил играть в баскетбол) входит к нам. За ним в сопровождении вооруженных автоматами спецназовцев появляется еще с полдюжины ребятишек. Я тупо рассматриваю автоматы, потому что уже понял: моих детей среди вошедших нет. Но мне же надо на что-нибудь смотреть, чтобы не начать снова метаться вдоль стен!

В церкви сейчас не протолкнуться. Отцы, в основном одетые в костюмы и галстуки, стоят рядом с женами. Родители появившихся детей, включая маму и папу Скотти, подскочили к своим отпрыскам; они вне себя от радости, обнимают, целуют их. Слезы льются рекой. И, хотя никто бы не посмел в этом признаться, их счастливые всхлипывания отзываются в наших сердцах черной завистью. Мы стоим, уставившись в пол, и обреченно ждем, когда же снова откроется дверь.

Спецназовцы поторапливают родителей и детей, выпроваживая их из церкви через ризницу. Довольно скоро двери снова распахиваются, и новая стайка ребятишек вбегает внутрь. Я пытаюсь изобразить радость за родителей, которые обнимают детей рядом со мной, но сам думаю лишь об одном: «Где же мои, где Лэйни и Джейк?»

По мере того как толпа в церкви постепенно редеет, мне становится всё хуже. Я уже не чувствую ни зависти, ни ревности, ни горечи. Эти эмоции, равно как и обозначающие их слова, потеряли всякий смысл. Время тянется бесконечно долго, пытка становится невыносимой. Кажется, я испытываю боль на клеточном уровне, и меня выворачивает наизнанку, молекула за молекулой. Я отчаянно делаю вид, что счастлив за других родителей, но сам уже не испытываю ничего, кроме боли и ужаса.

Но вот один за другим, родители на моих глазах оживают, заключают в объятия вновь обретенных детей, и ряды церковных скамеек пустеют на глазах. Сотни сократились до десятков, и оставшиеся избегают смотреть друг другу в глаза. Когда появляется следующий ребенок, я уже не свожу взгляда с двери, интуитивно понимая: случилось что-то ужасное.

Но тут в церковь влетает Рейчел. Я облегченно вздыхаю, потому что вместе с нею Лэйни! Господи! Я встаю и иду навстречу дочери и жене, судорожно обнимаю обеих, чувствуя, что снова готов их защищать, правда, от чего, до сих пор толком не знаю.

Я смотрю на свою девочку, преисполненный благодарности за то, что она жива и с ней все в порядке, и стараюсь убедить себя в том, что это не сон. Сердце снова стучит, кровь бежит по жилам, как прежде. Половина моих кошмаров растаяла: Лэйни снова со мной!

Затем я перевожу взгляд на Рейчел. В своем строгом деловом костюме она являет собой воплощение уверенности, и я готов молиться на жену за то, что она нашла Лэйни. Но что я читаю в ее глазах?..

— Где Джейк? — все же спрашиваю я.

Лэйни глядит на меня снизу вверх с каким-то непонятным выражением. Рейчел прижимает дочку к себе и что-то шепчет ей на ухо, но я не могу разобрать слов.

— Я не знаю, — говорит Лэйни.

Рейчел слегка отодвигается, чтобы взглянуть на нее внимательнее.

— Мы рядом, детка. Все хорошо.

Только теперь я замечаю, какая наша дочь бледная. Я трогаю ее лоб, он в испарине.

— У нее шок, — говорю я, и Рейчел согласно кивает.

К нам подходит врач, наверное, психолог. Он ведет себя так осторожно и деликатно, как это делал бы ангел, будь он на его месте. Встретившись с доктором взглядом, я вижу у него в глазах понимание и сочувствие. Рейчел посторонилась, давая возможность незнакомцу, внезапно ставшему нам почти родным, накинуть на Лэйни одеяло.

— Я должен вывести вас отсюда. Но не могли бы вы перед уходом ненадолго присесть?

— Ма-а-а-мочка, — вдруг всхлипывает Лэйни.

У меня даже дыхание перехватывает от этого звука. Моя девочка нуждается в защите. О господи, пошли мне сил!

— Пожалуйста, подожди здесь, — говорит мне Рейчел. — Вдруг Джейк…

Они уходят, и я снова остаюсь в одиночестве. Я исподволь считаю, сколько семей осталось в церкви. Их четырнадцать.

* * *

Следующим к нам заходит мужчина в дешевых брюках из полиэстера и старомодном галстуке. Его редеющие волосы и тонированные очки кажутся мне смутно знакомыми.

Я молча наблюдаю за ним. Он подходит ко мне и садится на скамью передо мной.

— Вы Саймон Конолли? — Он протягивает мне руку. — Я Фил Хартман, школьный психолог.

Я уже имел опыт общения с Филом, хотя лично с ним никогда не встречался. Помнится, впервые услышав это имя от Джейка, я рассмеялся и объяснил сыну, почему оно кажется мне забавным: так звали одного актера из комедийного шоу «Субботним вечером в прямом эфире». Я даже потом показал ему журнальную статью с фотографией этого самого Фила Хартмана в роли Франкенштейна. Позже я узнал, что Джейк притащил эту заметку в школу и продемонстрировал ее всему классу. Нетрудно догадаться, как к нему после этого стал относиться психолог.

— Где Джейк? — требовательно спрашиваю я, нависая над Филом и чуть ли не наступая ему на ноги.

— Успокойтесь, — неловко говорит Хартман, отодвигаясь.

Ну вот еще, стану я успокаиваться!

— Мне просто надо поговорить с вами, — продолжает он. — Простая формальность. Видите ли, в свое время у всех учеников начальной школы снимали отпечатки пальцев на случай возможного похищения.

У меня кружится голова:

— Похищения?

— Успокойтесь, это было давно, — говорит он.

— Не понимаю, что вы хотите этим сказать?

— Просто стандартные меры предосторожности. Мне необходимо ваше разрешение передать данные Джейка полиции. Похоже, без этого школа не выдаст его личное дело. Вы согласны нам помочь?

— Конечно, — растерянно отвечаю я.

На его лице видно явное облегчение. Я подписываю бумагу, но все это время Хартман не выпускает ее из рук, и мне приходится склониться к его коленям. Я поднимаю на психолога глаза и вижу, что он смотрел на меня со странным выражением. К тому же, у него дрожат руки.

— Благодарю вас, — говорит он, быстро поднимаясь, словно спеша уйти.

— Скажите, есть хоть какие-нибудь сведения о Джейке? Вам что-нибудь известно?

Он даже не повернулся ко мне головы:

— Пока ничего.

Фил выходит через центральную дверь: он первый, кому это позволили сделать с тех пор, как я вошел сюда. Что-то во всем этом мне не нравится, голова соображает плохо, и только сейчас страшное подозрение осеняет меня.

Отпечатки пальцев требуются, чтобы идентифицировать труп! Или при расследовании преступления.

— О нет, только не это, — невольно шепчу я.

Одна из оставшихся в церкви матерей отшатывается от меня и пересаживается подальше, на другой конец скамьи. Как будто я болен опасной болезнью, и болезнь эта заразна.