6

Разлука с Уильямом растянулась на два долгих года. За это время в моей жизни произошло немало перемен. Прежде всего, я стала посещать ежедневную школу для девушек и обзавелась множеством подруг. Я не искала их дружбы, они сами навязывались. Еще бы! Трое неженатых старших братьев — это такая приманка, на которую в наш дом со всей округи слетались юные девицы на выданье в сопровождении озабоченных мамаш. Меня раздражали их беспрестанное хихиканье, неестественные ужимки и дурацкие сплетни. Все их разговоры были только о кавалерах и замужестве. На таких посиделках я обычно отмалчивалась. Я не собиралась ни делиться с ними своими сердечными тайнами, ни объяснять, почему так мало интересуюсь молодыми людьми. Меня их охота за женихами совершенно не волновала. У меня уже есть жених, и кому какое дело, что он ушел в море? Я ни на миг не сомневалась в том, что Уильям обязательно вернется и мы поженимся. Иначе просто быть не могло.

Я полюбила сидеть у открытого окна, подставив лицо западному ветру, ощущая на губах терпкий, горьковатый привкус морской соли и грезя о нем под крики вездесущих чаек. Где он сейчас, в каком порту, в каком океане, на каких широтах? По ночам, лежа в постели, я подолгу вглядывалась в лунный диск, то и дело заслоняемый бегущими облаками, и воображала его стоящим на вахте и любующимся той же луной. В Южном полушарии звезды совсем другие, а луна — она для всех одна. Иногда я позволяла себе помечтать о нашей будущей совместной жизни. Когда мы с Уильямом вступим в брак, нипочем не отпущу его в море одного! Оставаться на берегу, годами ждать возвращения мужа и гадать каждый день, жив он или нет, — это не для меня. Уильяма произведут в капитаны, он получит корабль, и тогда никто не помешает ему взять меня с собой. Мы вместе будем покорять моря и океаны и открывать новые земли, вместе противостоять штормам и тайфунам и сражаться с пиратами… Собственно говоря, мои девичьи мечты мало чем отличались от былых детских фантазий.

Сьюзен была единственной, кого я рискнула посвятить в свою тайну. К тому времени она стала моей ближайшей подругой и наперсницей. От нее я ничего не скрывала, хотя и редко говорила с ней об Уильяме. Дело в том, что Сьюзен ужасала сама мысль выйти замуж за моряка. Она считала, что я сошла с ума, если уж влюбилась в Уильяма. По ее мнению, все моряки — соблазнители и обманщики. Не раз ее сердце было разбито. Кроме того, доказывала она свою правоту, когда мы виделись с ним в последний раз, мы были детьми. Разве можно быть уверенной в том, что он не забыл меня?

Получалось, будто я строю воздушные замки, основанные на ребяческом чувстве, от которого, возможно, остались одни воспоминания. Я убеждала себя в том, что Сьюзен заблуждается, что она не понимает и не может понять всей глубины отношений, связывающих нас с Уильямом. Что она может знать о моей любви к нему? Я отказывалась слушать ее. Я не хотела, чтобы ее здравомыслие, словно ушат холодной воды, погасило огонь моей страсти.

— Допустим, он все-таки сохранил вам верность, хотя и сомнительно, — говорила она нравоучительным тоном. — А дальше-то что? Вы никак не сможете выйти замуж за простого моряка, да еще без гроша в кармане.

— Почему? — удивлялась я. — Ведь я люблю его, а он любит меня.

— Любовь? Да кто ж в наше время женится по любви?

— Ну-у… Многие, я думаю.

— Но только не в вашем кругу!

Я знала, что она права. Конечно. Прежде я об этом как-то не задумывалась, наивно полагая, что общепринятый институт брака существует только для других. Не для меня.

— Как бы то ни было, — сказала я, — а замуж я выйду только за Уильяма и ни за кого другого.

Я вытянулась на кровати, заложила руки за голову и закрыла глаза, собираясь заснуть.

— Это было бы славно. — Сьюзен укрыла меня, заботливо подоткнув одеяло. — А я вот слышала, что у хозяйки другие планы.

— Какое мне дело до ее планов? — Мне не нравился этот разговор. Я приподнялась на локте. — Это что еще за другие планы?

— Отправиться на воды в Бат. На весь сезон. Мне повар по секрету рассказал. Все поедут, кроме вашего отца. У него дела. Ожидается прибытие большого каравана из Вест-Индии, поэтому он не может покинуть Бристоль.

Хорошо зная отца, я догадывалась, что он просто отговорился от поездки под благовидным предлогом. Прагматик до мозга костей, он не видел никакого смысла тащиться в такую даль, имея под боком, в какой-нибудь миле от дома, точно такие же минеральные источники в Хотуэлле. Миссис Уилкс уже пыталась объяснить ему, что в Бат ездят не только ради водных процедур, но он так ничего и не понял.

— Идите-ка сюда, мисс. — Сьюзен указала на туалетный столик. — Давайте я причешу вас.

Сьюзен принялась расчесывать мои волосы, как делала это каждый вечер перед сном.

— Так вот… — Она подмигнула моему отражению в зеркале. — У хозяйки появились кое-какие планы на ваш счет.

— Какие еще планы?

— А такие, что замуж она вас выдать вознамерилась.

— Но я еще слишком молода для замужества!

Сьюзен рассмеялась:

— Мисс Противоречие! Выходит, за морячка своего, о котором вы день и ночь вздыхаете, выходить не рано, а ежели за кого другого — так она, видите ли, молода еще!

— Но я же не собираюсь выходить замуж за Уильяма! — воскликнула я возмущенно и тут же поняла, что попалась на том самом противоречии, о котором она говорила. — Пока, во всяком случае, — поправилась я, поймав насмешливый взгляд Сьюзен.

Считая наш брак делом решенным, я не имела на самом деле никаких конкретных соображений по этому поводу. Свадебная церемония виделась мне воочию, но в каком-то неопределенном будущем, да и сама наша совместная жизнь представлялась чем-то вроде романтической идиллии. Между тем до начала сезона оставалось всего несколько недель, и я не на шутку перепугалась.

— Пора, не пора — катись со двора! — Сьюзен снова подмигнула мне, а потом нравоучительно добавила: — Вон, Элспет Купер, подружка ваша, на год моложе, а уже помолвлена!

Я однажды видела ее суженого. Вдвое старше Элспет, лицо все в оспинах. Не желала бы я оказаться на ее месте!

— Я откажусь ехать в Бат!

— Как же! — хохотнула Сьюзен. — Хотела бы я посмотреть, как вы скажете об этом хозяйке и что она ответит на это!

— Тогда я пойду к отцу и постараюсь убедить его, что не стоит тратить на меня время и деньги. Все равно на меня там никто и не взглянет!

— Да будет вам! — покачала головой Сьюзен. — Вы красивая, молодая женщина, даже если не готовы в этом признаться. Уж не знаю, что вы там вбили себе в голову, но я прямо скажу: один только цвет ваших волос способен свести мужчин с ума. — Она аккуратно расправила ниспадавшие на плечи волнистые пряди, отливающие золотом и медью. — Их даже завивать не нужно, они вьются от природы. Не хотела вам говорить, но некоторые уже интересуются.

— Мною?! — Я была настолько ошарашена, что не знала, как реагировать. С одной стороны, лестно, а с другой — совсем ни к чему. — И кто же эти «некоторые»?

— Обойдемся без имен, — загадочно усмехнулась Сьюзен, снова взявшись за гребень.

— Но как такое может быть? — недоумевающе спросила я. — Я никуда не выезжаю, нигде не бываю, из дому почти не выхожу… Я к тому, что меня никто и увидеть не мог.

— Еще как мог! — возразила Сьюзен. — К нам ведь не только дамы и девицы, но и джентльмены, случается, захаживают. Вам-то, может, и невдомек, а я уж сколько раз замечала, как они на вас поглядывают.

— Ты имеешь в виду друзей отца? Но ведь они же все дряхлые старики.

Я закрыла лицо руками. Неужели меня тоже ожидает судьба Элспет Купер? Боже, я этого не вынесу!

— Разве дело в красоте? — продолжала Сьюзен, как будто я сказала что-то неуместное. — Красота — дело десятое. А вот приданое, что дадут за вами, никуда не денется. И кто-то получит очень хороший приз, это факт.

Бат представлял собой типичный курортный город, в котором все устроено для удовольствия отдыхающих. Утренние часы посвящались лечебным процедурам: больные принимали ванны и пили целебную минеральную воду. Те же, кто на здоровье не жаловался, предпочитали побродить с утра по лавкам и магазинам, в которых продавалось буквально все — от книг и лент до дорогих ювелирных изделий, — либо скоротать время до обеда в одной из многочисленных кофеен. Во второй половине дня публика постепенно стягивалась в Ассамблею Гаррисона, где к услугам желающих имелись карточные столы, чайные комнаты и масса укромных уголков.

Миссис Уилкс была права, утверждая, что в Бат приезжают не только здоровье поправить. Неженатые мужчины охотились в Бате за приданым. Богатство отца делало меня в их глазах желанной добычей. Кавалеры так и вились вокруг, но их ухаживания казались мне невыносимо скучными.

Самым значительным событием в Бате считался традиционный бал, который давали по вторникам. Не упуская случая, мой брат Джозеф, едва появившись на Ассамблее, сразу же направлялся к карточным столам. Ему в скором времени предстояло отбыть на Ямайку, чтобы стать управляющим семейной плантацией. Для него это было равносильно смертному приговору, и чем ближе подходил назначенный срок, тем безогляднее пускался он во все тяжкие, спеша напоследок вкусить как можно больше благ цивилизации. А где же еще, как не в Бате, вы найдете эту самую цивилизацию? Любимым развлечением Джозефа были карты. Он отдавал предпочтение «фаро» и «пикету», но играл в них одинаково плохо. Отцовские денежки утекали из его карманов, как сахарный песок сквозь пальцы.

Миссис Уилкс, кстати говоря, тоже не чуралась карточных игр, однако, в отличие от Джозефа, была весьма осмотрительна. Она помнила все вышедшие карты, играла не спеша, аккуратно, в результате чего деньги так и липли к ее рукам. Однако она не была заядлой картежницей, поэтому, сыграв несколько партий, она обычно уступала свое место за столом кому-нибудь другому и направлялась вместе со мной в бальную залу.

Там ее ожидала другая игра, куда более увлекательная и интригующая. Я мысленно окрестила ее «охотой на жениха». Как и во всякой игре, исход которой во многом зависит от случая, здесь были свои правила и маленькие хитрости, а также выигравшие и проигравшие. Ну а начальной ставкой в ней было приглашение на танец.

Сидя за карточным столом или общаясь со знакомыми, миссис Уилкс не скупилась на намеки касательно ожидающего меня богатого приданого, вследствие чего недостатка в партнерах я не испытывала. Еще до открытия бала молодые люди один за другим подходили к нам и, рассыпаясь в комплиментах, выражали желание потанцевать со мной. Мачеха оценивала претендентов со свойственной ей придирчивостью и давала или не давала согласие, руководствуясь исключительно собственными соображениями. Мое мнение, как всегда, в расчет не принималось. Слишком старые, слишком бедные и персоны сомнительного происхождения отметались ею сразу. Но стоило появиться подходящей, с ее точки зрения, кандидатуре, она из кожи вон лезла, чтобы представить меня родителям потенциального жениха. Предварительно миссис Уилкс со скрупулезностью барышника, продающего породистую лошадь, знакомила меня с родословной каждого кавалера. Эмхерст, Барстоу, Кэлторп, Дентон, Фитцгерберт, Фитцгиббон… Все отпрыски благородных семейств. Не прямые наследники, конечно, всего лишь младшие сыновья, племянники, кузены или, в крайнем случае, дальние родственники графа такого или барона сякого. Голова у меня шла кругом, и я едва отличала одного кавалера от другого в бесконечной череде танцев. Их одинаковые напудренные парики и однообразные комплименты, потные лица и похотливые взгляды отбивали всю охоту танцевать, но я не смела выразить недовольство, постоянно ощущая на себе пристальный взгляд миссис Уилкс. Она сидела в углу залы, часто обмахиваясь веером, подобно раскинувшему свою сеть пауку, и ничто из происходящего на паркете не ускользало от ее внимания.

Неделю за неделей я кружилась на балах, мечтая лишь о том, чтобы поскорее вернуться к отцу. Приближалось лето, и солнце день ото дня грело все сильнее. Ближе к вечеру в помещениях Ассамблеи, где собиралось так много народу, становилось невыносимо душно. Добавьте к выделяемому теплу сотен свечей, зажженных в люстрах и канделябрах, жар разгоряченных тел танцующих пар и источаемый ими острый мускусный запах, смешанный с резкими ароматами духов, и вы получите представление об атмосфере бальной залы.

По счастью, ровно в одиннадцать часов церемониймейстер Бо Нэш объявлял об окончании бала, и публика расходилась. Я возвращалась домой с онемевшим от вежливых улыбок лицом; лодыжки и ступни ныли от бесконечных танцев в тесных бальных туфельках.

Вдобавок мне приходилось выслушивать нотации миссис Уилкс, упрекавшей меня за холодность и недостаточное внимание к выбранным ею кавалерами. По ее словам, она уже отчаялась найти мне подходящего жениха, и все потому, что ни один из них не видит с моей стороны ни малейшего поощрения в ответ на ухаживание. Вот чем, к примеру, не угодил мне молодой Джеймс Филип Кэлторп? Младший сын баронета, отлично воспитан, со связями и собою недурен. Во всех отношениях прекрасная партия! Я отмалчивалась, хотя могла бы сказать ей, что у мистера Джимми Кэлторпа ни пенни за душой, никаких карьерных перспектив, зато амбиций и высокомерия хоть отбавляй. В своих вкусах и пристрастиях Кэлторп мало чем отличался от Джозефа. Я не питала никаких иллюзий относительно его истинных чувств. Он ухаживал за мной исключительно в надежде завладеть моим приданым и расплатиться с долгами.

Что же касалось его внешности, то и тут у меня имелось отличное от мачехиного мнение. Некоторые действительно считали его красавчиком, но мне не нравились ни его блеклые светло-голубые глаза, ни неестественная бледность лица, ни вяло очерченный рот, ни безвольный подбородок. Многие девушки завидовали тому, что я удостоилась внимания столь блестящего кавалера, но меня он совершенно не интересовал. Я отчетливо видела его недостатки — внутреннюю пустоту, врожденную порочность, эгоизм и чрезмерное самомнение, — и встречала все попытки очаровать меня с холодным равнодушием. Он же воспринимал мое поведение как кокетство и только сильнее распалялся, продолжая день за днем надоедать мне своими ухаживаниями.

В тот памятный вторник я обреченно ожидала очередного приглашения Кэлторпа, когда первым ко мне подошел молодой человек в форме лейтенанта Королевского флота.

— Прошу оказать мне честь, мисс, — произнес он, изящно поклонившись.

Мне до смерти надоели балы и навязчивость Джеймса, поэтому я не испытывала ни малейшего желания понапрасну тратить силы и энергию, танцуя с кем-либо еще. Слова отказа готовы уже были сорваться с моих губ, но тут незнакомец выпрямился и с улыбкой посмотрел на меня. Это был Уильям.

Внезапно все вокруг изменилось. Я решительно порвала свою бальную карточку и мысленно поклялась, что весь вечер буду танцевать только с ним. Опостылевшие стены и потертый паркет залы словно засияли новыми красками. Застывшие в начальной позиции кавалеры и дамы показались мне вдруг необычайно красивыми и симпатичными, а тусклое освещение каким-то фантастическим, неземным сиянием. Наваждение продолжалось. Куда подевались прыщавые юнцы и престарелые уроды, неуклюжие девицы и сухопарые старые девы? Meня окружали лишь дружелюбные лица и грациозные фигуры. Никто не делал неверных движений и не задевал соседей, никто не толкался и не наступал мне на ноги. В распахнутые окна вливались пьянящие ароматы цветущего сада, и душа моя пела в унисон с пленительными звуками волшебной музыки.

Кэлторп безнадежно опоздал. Он явился на бал в сопровождении своего приятеля Брютона и был неприятно разочарован, обнаружив, что я не намереваюсь менять партнера. Брютон что-то сказал ему, но вряд ли его замечание улучшило настроение Джеймса. Кэлторп развернулся на каблуках и покинул зал, пылая от ярости и негодования. Я не удостоила его даже мимолетным взглядом. Что мне за дело до какого-то Кэлторпа, когда я танцую с самым красивым и желанным мужчиной на свете?!

Сотни вопросов роились у меня в голове. Что Уильям здесь делает? Давно ли он в Бате? Надолго ли? К сожалению, поговорить толком не представлялось возможности, и я с удовольствием принялась изучать его повзрослевшее и заметно изменившееся за годы разлуки лицо. В новенькой, с иголочки, офицерской форме с золотыми пуговицами, в безупречной белизны чулках и перчатках, он выглядел неотразимо. Детская пухлость щек и подбородка уступила место мужественной суровости черт, но в глубине зрачков бархатисто-темных глаз и в изогнутых уголках рта по-прежнему угадывались свойственное ему от природы добросердечие. Уильям наверняка тоже нашел меня не совсем такой, как прежде, но мне хватило одного его взгляда, одного его прикосновения, чтобы без слов понять, что все между нами осталось по-старому.

Замысловатые движения современных танцев не дают возможности разговаривать партнерам, однако улыбки, взгляды, касания рук и легкие пожатия способны говорить гораздо лучше всяких слов. Сердце мое начинало колотиться с удвоенной частотой, когда мы сближались, и замирало, когда наши глаза и губы разделяли несколько дюймов. И тут же вихрь танца уносил его прочь, а я изнывала от нетерпения, ожидая следующего сближения, и мучилась ревностью, видя его рука об руку с кем-то еще. Но все опять повторялось, и я вновь ощущала нарастающее возбуждение. Лишь танцуя с Уильямом, я поняла, наконец, какое чувственное наслаждение может доставить обыкновенный менуэт.

Я надеялась подробно расспросить его обо всем в перерыве, но, лишь только смолкли звуки оркестра, Уильям объявил, что ему пора уходить.

— Но почему?

Глаза мои заволокло слезами, щеки загорелись, как от пощечины. Еще минуту назад я была на седьмом небе от счастья, но его слова в один миг разрушили сладостную иллюзию.

— Я действительно не могу остаться с тобой. Мне было приказано передать письмо жене нашего капитана, которая отдыхает в Бате, и без задержки возвращаться на корабль. Я отыскал ее здесь, на балу, потом увидел тебя и…

Я смотрела на него. У нас не было возможности попрощаться. Наши голоса тонули в шуме толпы гостей, стремившихся поскорее добраться до буфетной стойки с прохладительными напитками.

— Подожди меня, — шепнула я на ухо Уильяму, — у входа.

Он кивнул и направился в гардероб за плащом и шпагой. Я же вернулась в зал, схватила свою накидку и, сбежав, по парадной лестнице, выскочила на крыльцо. Стоя на ступеньках под прицелом любопытных глаз мальчишек-факельщиков, я сделала вид, что вышла подышать свежим воздухом. Потом я услышала его свист. Он стоял у арки, от которой начиналась аллея Гаррисона, тянувшаяся вниз до самого берега.

— Давай пройдемся, мисс Нэнси. — Уильям галантно предложил мне руку. — Давно ты в Бате?

— Почти три недели, — ответила я со вздохом.

— Неужели тебе здесь не нравится? Кругом столько развлечений, новые лица, каждый день музыка, танцы…

— Не нужны мне никакие развлечения! А танцы я вообще ненавижу!

— По-моему, ты меня обманываешь, Нэнси. — Он рассмеялся. — Мне, например, показалось, что танцуешь ты с удовольствием.

Уильям дразнил меня, о чем свидетельствовала широкая улыбка на его лице, но в глазах не было веселья — он смотрел на меня серьезно и даже грустно. Должно быть, он тоже знал, с какой целью привозят в Бат юных леди.

— Это потому, что я танцевала с тобой!

— А как же другие мужчины, с которыми ты встречалась? Разве с ними тебе не нравится танцевать?

Я покачала головой:

— Встречаться с другими мужчинами мне нравится еще меньше, чем танцевать с ними.

Он снова улыбнулся.

— Я думаю, тебе нравится и то, и другое. — Он ненадолго замолчал, коснувшись бутонов роз, высаженных вдоль аллеи, и вдыхая их аромат. — Или, возможно, у тебя уже есть молодой человек, и ты не хочешь встречаться с другими.

— Возможно, — ответила я.

Он закрыл глаза, словно почувствовав внезапную острую боль, потом отвернулся. Он шел молча, опустив глаза, и выглядел так, точно услышал от меня, что слишком на многое рассчитывал. Сделав несколько шагов, Уильям снова повернулся ко мне.

— В таком случае… — от растерянности он не находил слов.

— Нет! — Я крепко схватила его за руку. — Я не это имела в виду. Я хотела сказать… — Внезапно все слова вылетели из моей головы. — Я хотела сказать, что у меня нет другого молодого человека, кроме…

— Кроме кого?

Он смотрел на меня сверкающими глазами, замерев в ожидании ответа. Я сделала глубокий вдох:

— Кроме тебя, глупый!

— Не шути так со мною, Нэнси!

— Шутить? С какой стати? Я вовсе не шучу!

— Правда, не шутишь? — Он смотрел на меня, склонив голову. Лицо его было серьезно.

— Правда, конечно правда! Не в моих правилах шутить такими вещами.

Он снова заулыбался, и его улыбка становилась все шире, совершенно преображая лицо.

— Я думал о тебе каждый день, каждую ночь, с тех пор как уехал. — Он остановился, чтобы собраться с мыслями. — Лишь благодаря тебе и капитану Робинсону, заменившему мне отца, я смог получить место на фрегате «Колчестер» и стать тем, кем я стал. Ты моя спасительница, Нэнси, и если бы ты знала, как много ты значишь для меня… — Он опять замолчал. Было видно, что признание давалось ему с трудом. — С раннего детства мы были близки, как брат и сестра. Ты всегда была рядом, сильная, смелая, преданная… Ты помнишь, как мы вместе играли, проказничали, какими были неразлучными друзьями? — Я молча кивнула в ответ. — Потом я ушел в море, а когда вернулся, встретил совсем другую Нэнси — разодетую дочь богача, рядом с которой простому матросу вроде меня и стоять не пристало. — Уныло покачав головой, Уильям продолжил: — Я понимал, насколько безнадежны мои мечты и помыслы, но ты была так прекрасна и отнеслась ко мне с таким участием… — Он тяжело вздохнул, а я покраснела. — И тогда я поклялся, что не вернусь домой, пока не добьюсь такого положения в обществе, которое позволит мне…

— Позволит что?

— Явиться к твоему отцу и попросить твоей руки. Я стал офицером, как и было задумано. У меня твердое жалованье, призовые и неплохие перспективы на будущее. Когда я получу капитанский чин…

— Мне нет дела до чинов и званий! — Я закрыла ему рот ладонью. — Я не мой отец, прибереги свои аргументы для него. Что же касается меня, то я не откажусь выйти за тебя замуж даже в том случае, если ты явишься делать мне предложение в матросской робе.

— Ну, коли так… — Он наклонился, крепко обнял меня и нежно поцеловал в губы.

У меня перехватило дыхание, голова пошла кругом. Мне страстно хотелось, чтобы его поцелуй длился вечно, но все хорошее рано или поздно кончается. С сожалением отстранившись, Уильям прошептал:

— Будем считать это нашей помолвкой, любимая. Возьми перстень, и пусть он послужит залогом нашей любви.

Он снял с пальца тяжелую золотую печатку такого размера, что она пришлась мне впору только на большой палец.

— Тогда и ты возьми… — Я протянула ему кольцо, которое носила на среднем пальце левой руки. Прежде оно принадлежало моей матери и досталось мне вместе с другими ее драгоценностями в день моего пятнадцатилетия.

Он попытался надеть кольцо, но оно с трудом налезло лишь на верхний сустав мизинца.

— Повешу его на цепочку и буду носить на груди, — решил Уильям, бережно спрятав мой подарок в карман мундира. — Все, Нэнси, давай прощаться. Надвигается буря, а мне еще полночи до Бристоля скакать.

Словно в подтверждение его слов, где-то в отдалении послышался глухой раскат грома. А когда он поцеловал меня на прощание, начал накрапывать мелкий дождик. Уильям заторопился, да и мне нужно было вернуться в Ассамблею, иначе я рисковала промокнуть до нитки. Я легко взбежала по лестнице, насвистывая веселую мелодию. Перерыв закончился, и бал продолжался, но я не испытывала никакого желания вновь присоединиться к танцующим. В конце концов, основной целью моего приезда в Бат было найти себе жениха, и с этой задачей я сегодня успешно справилась. Да, Уильяму пришлось вернуться на корабль, но меня ничуть не беспокоило наше очередное расставание. Я была полностью уверена в его чувствах ко мне, и теперь оставалось только дождаться, когда служебные обязанности позволят ему нанести визит отцу.

Поднимаясь по последнему лестничному пролету, я чуть не столкнулась с двумя молодыми людьми — Джеймсом Кэлторпом и Эдвардом Брютоном. Джеймс стоял первым в списке кавалеров в моей бальной карточке. Я хотела извиниться перед ним, но он сделал вид, что не замечает ни меня, ни моей примирительной улыбки. Отвернувшись, Кэлторп прошел мимо меня, нарочито громким голосом продолжая беседовать с Брютоном. Возможно, я заслужила подобное отношение с его стороны и уж, во всяком случае, не собиралась придавать особого значения этой выходке, если бы не оброненная им фраза, пропустить которую мимо ушей я никак не могла.

— Что? Что вы сказали?! — Я вспыхнула и, сбежав на несколько ступенек вниз, заступила им дорогу.

Приятели остановились и с ухмылкой переглянулись. Оба уже изрядно выпили, но Брютон еще держался, а Кэлторпа уже заметно покачивало.

— Я сказал, что с купеческим отродьем еще можно как-то смириться, — раздельно повторил Кэлторп, — но матросская шлюха — это уж чересчур!

Они снова переглянулись и дружно расхохотались. Думайте обо мне, что хотите, но спокойно выслушивать столь гнусные оскорбления в наш с Уильямом адрес оказалось свыше моих сил.

— По крайней мере, он не повеса и распутник, как некоторые, а честный офицер, рискующий жизнью на службе королю. Да кто вы такие, чтобы в подобном тоне отзываться о людях в синих мундирах, которые вас же защищают и проливают за вас свою кровь?!

Моя пылкая речь лишь еще больше развеселила обоих, и я не снесла обиды. Бросив исполненный презрения взгляд на ухмылявшуюся физиономию Кэлторпа, я размахнулась и от души ударила его кулаком в нос. То была не пощечина и даже не оплеуха, а короткий и точно рассчитанный боксерский джеб от плеча, которому научил меня в свое время братец Нед. Случись он сейчас рядом, наверняка похвалил бы меня за хорошо усвоенный урок. Носовая перегородка Кэлторпа от удара хрустнула, и из ноздрей брызнула кровь прямо на светло-серый атлас его щегольского камзола. Кэлторп с криком отшатнулся и схватился обеими руками за разбитый нос, чуть не свалившись с лестницы. Брютон вовремя успел схватить его за руку. Джеймс, тщетно пытаясь остановить кровь, шмыгал носом и одновременно изрыгал заплетавшимся языком чудовищные ругательства. Я не стала дожидаться, чем все закончится, и спокойно удалилась.

Приближалась буря. К вечеру ветер усилился, а после полуночи стихия разыгралась уже не на шутку. Шквал за шквалом прокатывались по узким городским улочкам, зловеще завывая между домами и дробно стучась в окна тугими дождевыми струями. Миссис Уилкс приходилось повышать голос, чтобы быть услышанной слугами, но никаких признаков тревоги она не выказывала. Если мачеха чего и опасалась, то только того, что ветром может снести часть черепицы с крыши и сорвать колпачки дымовых труб. Другое дело, Сьюзен. Как многие из тех, кто родился и вырос на берегу моря, она отличалась обостренной чувствительностью к капризам погоды.

— Не нравится мне этот шторм, — заявила она, помогая мне раздеться перед сном. — Уж если здесь такое творится, могу себе представить, что сейчас происходит в Бристоле, не говоря уже о Канале!

Стекла жалобно звенели от непрерывного натиска бури, угрожая выскочить из оконных рам и разлететься вдребезги. Сьюзен с опаской выглянула на улицу, но там была сплошная темень.

— Многие пойдут ко дну сегодня ночью, — вздохнула она, зябко ежась и потирая покрывшиеся гусиной кожей руки. — Помяните мое слово.

Мы обе, не сговариваясь, опустились на колени и долго молились во спасение и избавление всех, кто сейчас в море и рискует утонуть или разбиться о прибрежные скалы. Уильяма я помянула в своей молитве отдельно, благодаря Господа за то, что он сейчас на берегу, и прося защитить и сохранить моего возлюбленного от всех невзгод и опасностей.

Против ожиданий, шторм к утру не только не утих, но и заметно усилился. Позже я узнала, что даже старожилы не могли припомнить столь жестокого и яростного разгула стихии. Буря продолжалась еще двое суток и достигла такой свирепости и мощи, что даже в Кинг-Роуде, считавшемся абсолютно безопасной стоянкой, корабли срывало с якорей и выбрасывало на берег. К концу третьего дня ветер начал стихать, но нанесенный ураганом ущерб оказался слишком велик. В Бристоле подсчитывали убытки. Погибли сотни судов и тысячи людей.

Сведения о подлинных масштабах бедствия дошли до Бата с большим опозданием. Дороги перегородило поваленными деревьями, реки вышли из берегов, и только два дня спустя мы получили весточку из дому. Послание от отца привез Роберт, преодолевший верхом около тридцати миль по грязи и бездорожью. Поспешно вскрыв и прочитав письмо, миссис Уилкс страшно побледнела, но не сочла нужным поделиться ни со мной, ни с кем-то еще.

— Что там случилось? — первым делом спросила Сьюзен, уведя Роберта на кухню, чтобы покормить с дороги.

Никогда прежде я не видела его таким серьезным и озабоченным. В ответ он лишь устало покачал головой:

— Хозяин приказал всем срочно возвращаться домой.

 

7

Отец сидел в своем кабинете мрачный, как туча, в мятой одежде, словно спал в ней, не снимая, парик набекрень. Он выглядел исхудавшим, а щеки и скулы потемнели от трехдневной щетины, глаза покраснели от бессонницы. С тех пор как я видела его в последний раз, он казался постаревшим лет на двадцать. Он ожидал караван судов с Ямайки, но в порт прибыло всего одно.

— И нечего тут причитать понапрасну! — прикрикнул он на миссис Уилкс, отмахиваясь от нее обеими руками, как от назойливой мухи. — Мне и так тошно!

— Отец… — начал было Джозеф.

— А ты бы вообще помолчал! — Отец наполовину привстал в своем кресле. — Это ты по большей части виноват в том, что нашу семью постигло разорение! Твое деяние граничит с преступлением. Куда ты подевал те деньги, что я передал тебе для страховки судов и грузов?!

Брату нечего было возразить. Он даже не покраснел, только понурил голову и весь сжался, как десятилетний мальчишка, пойманный за руку на воровстве сладостей приказчиком кондитерской лавки.

— Ты присвоил страховку в надежде на прибыль, а теперь все погибло. Все на дне морском! — Отец поднялся, тяжело опершись на крышку письменного стола, чтобы посмотреть в лицо сыну. — Как я теперь расплачусь с кредиторами? Как покрою убытки плантаторов, доверивших нам свой товар? Что отдам торговцам, уже купившим его под мое честное слово? Без моих судов и денег мне нечем с ними рассчитаться. Может быть, ты мне ответишь? Я обвиняю тебя в мошенничестве, Джозеф Кингтон, и ты сам это знаешь! Я мог бы отдать тебя правосудию — и это как раз то, чего ты заслуживаешь! — однако я воздержусь… на этот раз. Но предупреждаю: тебе придется вести себя предельно внимательно… — Джозеф открыл рот, собираясь что-то сказать, но отец резко оборвал его: — Поговорим позже. А теперь — прочь с моих глаз!

Решив, что ко мне это тоже относится, я направилась к выходу вслед за мачехой и братом, но отец окликнул меня:

— Останься, дочка. Мне нужно поговорить с тобой.

Я вернулась к столу и замерла в ожидании, но отец как будто позабыл о моем присутствии. Он сидел в кресле, погрузившись в раздумья и безучастно взирая в окно на раскинувшийся внизу город.

— Отец? — напомнила я о себе.

— Тебе уже подыскали жениха?

Я покачала головой.

— Ну, а хотя бы кандидатуру подходящую? В последнем письме твоя мачеха писала, что имеет виды на одного молодого человека…

Я мысленно представила распухшую физиономию Джеймса Кэлторпа с перебитым носом и снова покачала головой.

— Вот и хорошо! — Он потер руки, словно пытаясь согреть их. — Я всегда говорил, что от этих младших сыновей никакого проку, только напрасный перевод денег. Корчат из себя аристократов, а у самих и ночного горшка за душой не найдется! Значит, ты свободна?

— Ну-у… не совсем…

— Что ты имеешь в виду? — насторожился отец. — Говори прямо!

Я сделала глубокий вдох, намереваясь признаться ему во всем и одним махом разрешить все проблемы. В сердце моем вспыхнула надежда. Если я сейчас правильно разыграю свои карты, то не исключено, что смогу уже в ближайшее время выйти замуж за Уильяма. Да и домашним облегчение, сами же хотели поскорей от меня избавиться.

— Я помолвлена.

— Вот как? — нехорошо прищурился отец. — И с кем же?

— С Уильямом. Он приезжал в Бат, мы встретились и…

— С Уильямом? Каким Уильямом?

— Уильямом Дэвисом. Ты знаешь его.

Отец задумчиво поскреб щетину на подбородке.

— Что-то припоминаю. Отец, кажется, ходил у меня капитаном на «Святом Иоанне», а мать держит в порту постоялый двор «Семь звезд». Так?

— Да-да, тот самый! Он сейчас…

— Простой матрос? Никогда я не выдам свою дочь за простого матроса, так и знай!

— Он не матрос! Он лейтенант Королевского флота!

— Какая разница? — усмехнулся отец. — Это одно и то же!

— Но мы же помолвлены!

— Ну и что? Ты несовершеннолетняя и выйти замуж без моего согласия не можешь. А я такого согласия не дам! — Прочтя, должно быть, на моем лице обиду и разочарование, он чуточку смягчился: — Вижу, ты считаешь меня жестоким и несправедливым, но это не так, поверь. А если не веришь, спроси о том, что такое жестокость и несправедливость, тех бристольских вдов и сирот, чьих кормильцев отняло море. Да что далеко ходить? Спроси об этом меня! Я в одночасье потерял все. Все! — Голос его дрогнул и сорвался на крик: — Ты хоть понимаешь, что теперь мне придется продать последнее, чтобы расплатиться с долгами?! — Отец вскочил, подошел ко мне вплотную и заглянул в глаза. — Если я попрошу, ты ведь выручишь нас, Нэнси, правда? — Он коснулся моей щеки и ласково провел по ней дрожащими, старческими пальцами. — Ты сделаешь это? Ради меня? Ради нашей семьи?

— Конечно, папа!

Я совершенно не представляла себе, на что соглашаюсь. Но разве могла я поступить иначе, видя его в столь плачевном состоянии?

— Хорошая девочка! Моя девочка! Моя Нэнси! Я знал, что могу на тебя положиться. Ты всегда была честной и верной, не то что твой никчемный братец — мот и картежник! Ты дочь своего отца, и я уверен, что ты с честью исполнишь свой долг. — Отец медленно, мелкими шажками, заметно пошатываясь и хватаясь за стол обеими руками, чтобы не упасть, вернулся обратно в кресло. — У меня остался последний шанс, — сказал он, с облегчением опустившись на мягкое сиденье. — Последний и единственный, — добавил отец слегка заплетающимся языком, но когда он снова поднял голову и посмотрел на меня, глаза его светились прежним блеском и несгибаемой волей. — Я ожидаю к обеду важного гостя и хочу, чтобы ты выглядела веселой и обворожительной, а не такой, как сейчас. Немедленно прекрати дуться, пока все молоко в доме не скисло! Ступай к Сьюзен, пускай она приведет тебя в порядок. И пришли ко мне Джозефа. Попробуем вместе прикинуть, как выпутаться из этой передряги.

Буря никого не обошла стороной. Пострадали все бристольские судовладельцы, но наибольшие убытки пришлись на долю отца. Он потерял целый караван. Ко дну пошли сразу два десятка судов вместе с командами и грузом. Уцелели лишь те, что во время шторма находились в порту или далеко от Англии, но ожидать прибытия последних в скором времени не приходилось.

— Весь Бристоль только об этом и судачит! — взахлеб рассказывала последние новости Сьюзен, вернувшись из города. — Из наших только одно судно спаслось. В экипаже одни иностранцы: все смуглые, черноволосые, с золотыми сережками в ушах и по-английски ни бельмеса не понимают. Как они умудрились выдержать ураган, не потеряв ни паруса, ни снасти, ума не приложу. В порту поговаривают, что капитаном у них, должно быть, сам сатана, а иначе чем объяснить такое везение?

Портовые кумушки даже не догадывались, как близки они к истине в своих рассуждениях, но тогда я об этом и не подозревала.

Заинтриговавший всех таинственный капитан и был тем самым «важным гостем», ожидавшимся к обеду Обеду, которому, увы, не суждено было состояться. Обожаемый отцом ростбиф пережарился и подгорел, а заказанный им на десерт пышный пудинг позабытый в духовке, перетомился и засох, стал жестким, как пушечное ядро. Сьюзен успела только распустить мне волосы и начать их расчесывать, когда внизу раздался чей-то громкий крик, сменившийся топотом ног. Потом снова крики и возбужденные голоса по всему дому. Я была неодета, поэтому Сьюзен одна спустилась вниз, чтобы выяснить, что случилось. Вернулась она через несколько минут, бледная и потрясенная.

— Что там такое? — спросила я с нетерпением, отвернувшись от зеркала.

— Беда, мисс, — ответила она чуть слышно, и глаза ее наполнились слезами. — С вашим отцом совсем плохо. Они сейчас поднимают его наверх.

Я вылетела из комнаты, в чем была — корсете и нижней рубашке, — и застыла на пороге, в ужасе взирая на скорбную процессию. Роберт шел первым, спиной вперед. Голова отца свесилась на грудь, а правая рука повисла, задевая за ступеньки. Сзади пыхтел лакей, поддерживая хозяина под коленки. Я сбежала по лестнице, чтобы помочь, и подхватила свисавшую руку. Она оказалась безжизненно вялой и неожиданно тяжелой. Бережно уложив ее отцу на грудь, я заглянула ему в лицо. Оно было землисто-серым, без единой кровинки, челюсть отвисла, а обращенную ко мне щеку изрезали тяжелые складки. Полуоткрытые глаза с налитыми кровью белками невидяще смотрели в потолок.

— Он?.. — Я беспомощно посмотрела на Роберта.

Тот понял меня без слов и только хмуро покачал головой:

— Еще жив. За доктором уже послали.

Они отнесли отца в его спальню и уложили на кровать. Роберт послал лакея за горячей водой и чистыми простынями, сам же встал у изголовья, со слезами на глазах глядя на распростертое тело. Я на цыпочках удалилась, оставив отца на его попечение.

— Хозяйка говорит, у него апоплексический удар, — сообщила Сьюзен. — Те же симптомы, что и у покойного мистера Уилкса. Уж ей ли не знать!

Приехавший доктор только руками развел: медицина в подобных случаях бессильна. Все ожидали, что мачеха тоже сляжет, но после первого потрясения та взяла себя в руки и собственноручно написала два письма: одно Генри в Лондон, другое Неду в полк. Отец умер на третий день, так что братья приехали вовремя, чтобы успеть попрощаться с ним. Когда стало ясно, что конец близок, мы все собрались у его смертного одра. Генри и Джозеф стояли по правую и левую руку у изголовья, а мы с Недом — в ногах, с трепетом прислушиваясь к хриплому, прерывистому дыханию умирающего и мучительно сознавая, что каждый вдох или выдох может оказаться последним. Все эти дни отец находился без сознания, но перед самой смертью пришел в себя, приподнял голову, огляделся, схватил Генри за рукав и притянул к себе. Оба старших брата склонились над ним. Последние слова отца были тихими и неразборчивыми, и я ничего не расслышала, но братья, очевидно, поняли и согласно кивнули.

— Мы обещаем, отец, — сказали они в один голос.

Пальцы его разжались, глаза закрылись, голова бессильно упала на подушку.

Подъездную дорожку перед домом щедро посыпали соломой, чтобы приглушить звуки конских копыт я колес прибывающих экипажей. По обычаю, повернули к стене все зеркала, закрыли ставни и задернули занавески и шторы. Тело отца положили в столовой, окружив частоколом высоченных восковых свечей. Роберт нес у гроба бессменную вахту. С утра до вечера в дом стекались близкие, друзья и просто знакомые, чтобы отдать последнюю дань усопшему и выразить свои соболезнования вдове и детям. Они мягко ступали по коврам и разговаривали вполголоса, но ни для кого не было секретом, что большинство визитеров являлись нашими кредиторами и, естественно, им не терпелось выяснить, что станется с их капиталовложениями. Интересы инвесторов не терпели отлагательства, и многие из них предъявляли свои претензии, не дожидаясь похорон. Чтобы смягчить наиболее настойчивых, Генри усиленно угощал их «бристольским молоком» и печеньем, заверяя на словах, что все в порядке и никто не пострадает. Кредиторы уныло потягивали шерри, смахивая с обшлагов крошки бисквита, но в конечном итоге все же соглашались предоставить Генри небольшую отсрочку для улаживания отцовских дел.

— Больше я ни о чем и не прошу, — благодарил старший брат. — Всего лишь немного времени.

Однако, отделавшись от гостей, Генри тут же удалялся в библиотеку, где проводил нескончаемые часы над договорами, заемными письмами и прочими обязательствами. Возвращался он оттуда поздно вечером, мрачный, усталый и с воспаленными глазами. Разорение нашей семьи выглядело свершившимся фактом, и только чудо могло спасти нас от полного краха и нищеты. Кредиторы дали согласие подождать до погребения, но все понимали, что они явятся вновь и заберут последние оставшиеся крохи.

Уж не знаю, какому богу он молился, однако нашим избавителем от позора и долговой тюрьмы стал тот самый капитан-иностранец, одержавший победу над ураганом. Прибыл он из Бразилии, а звали его Бартоломе. Он появился у нас в доме за день до похорон отца. Одно его присутствие вызвало всеобщее любопытство и шушуканье по углам. Для всех он был полной загадкой; даже братья не знали ни его фамилии, ни происхождения, ни возраста, ни места рождения. Казалось, он возник из ниоткуда, окутанный тайной и легендой, будто непроницаемым черным плащом. Полагаю, Бартоломе был ровесником покойного отца, но выглядел намного моложе. Парика он не носил, а в ниспадавшей на плечи густой черной шевелюре не было ни единого седого волоска. Подтянутый и худощавый, он был словно высечен из цельного куска железного дерева. Коротко подстриженные тонкие усики и бородка казались нарисованными на его оливково-смуглом лице.

Если верить ходившим в Бристоле слухам, в молодости он занимался пиратством и скопил огромное состояние, однако братья предпочитали считать его коллегой-плантатором, хотя и с довольно бурным прошлым. Дело в том, что ямайские владения Бартоломе вплотную примыкали к нашим, и они с отцом в течение многих лет были торговыми партнерами. Отец поставлял работников на плантации соседа, сам же, в свою очередь, занимался переработкой и реализацией произведенного на них сахара. Оказалось, Бартоломе уже бывал раньше в нашем доме, а накануне похорон приехал снова — выразить соболезнование и предложить помощь. Он провел несколько часов, запершись в библиотеке вместе со старшими братьями, а когда уехал, все наши семейные проблемы развеялись, как по волшебству.

Я встретилась с ним в холле. Генри и Джозеф как раз провожали гостя.

— Мисс Нэнси! — галантно поклонился бразилец. — Счастлив снова видеть вас, несмотря на постигшее вашу семью несчастье. — Он взял меня за руку. Его гибкие, длинные пальцы были унизаны более чем полудюжиной перстней с крупными рубинами и изумрудами старинной огранки. Бартоломе долго смотрел на меня сверху вниз своими угольно-черными глазами — такими темными, что зрачков практически не было видно. — Искренне сожалею о вашей утрате, — пробормотал он, поднеся мою руку к губам, оказавшимся теплыми и влажными. Прикосновение его шелковистых, мягких усов и бороды к моей коже было похоже на прикосновение к морде пантеры. Я едва сдержалась, чтобы не отдернуть руку. — Если вы будете когда-либо нуждаться в помощи или содействии с моей стороны…

— Благодарю вас, сэр, вы очень добры.

— Последний раз мы виделись, когда вы были совсем ребенком… — Он улыбнулся, обнажив крупную щель между передними верхними зубами — верный признак необузданной страстности, по словам Сьюзен.

— Да, я помню вас, сэр.

На самом деле мне тогда шел уже четырнадцатый год, и принять меня за ребенка в то время было по меньшей мере невежливо с его стороны.

— А ныне вы превратились в очаровательную юную леди, — добавил Бартоломе, переводя взгляд с моего лица на фигуру.

— Как видите, сэр. — Я смущенно потупила взор.

Когда он улыбался, вокруг глаз появлялась отчетливо видимая сетка морщин, выдававшая его истинный возраст. Он продолжал пристально меня разглядывать, я же не знала, что добавить к сказанному, и оттого еще сильнее смущалась. Наконец он повернулся к братьям.

— Мы обо всем договорились, джентльмены, — сказал Бартоломе, пожимая им руки на прощание. — Все прекрасно. Нет, просто отлично!

В тот момент я подумала, что его слова относятся к достигнутому между ними деловому соглашению, позволявшему нашей семье избежать банкротства, поэтому у меня не возникло никакой задней мысли. Генри и Джозеф тепло проводили посетителя, наперебой уверяя его в своей благодарности и преданности, а я так ничего и не заподозрила. Представляю, как они оба втихомолку смеялись за моей спиной. Да что говорить! Они смеялись бы надо мной в открытую, не находись тогда тело отца в столовой на втором этаже. Затем братья вслух принялись обсуждать ближайшие планы вновь воспрянувшего торгового дома Кингтонов: закупку крупных партий товара и даже приобретение новых судов. Помню, что ощущала в те минуты огромное облегчение и радость и испытывала искреннюю симпатию к бразильцу, выручившему наше семейство из долгового плена. Теперь же, вспоминая об этом, я стыжусь собственной наивности и легковерия.

На следующий день батюшку торжественно похоронили в соборе Св. Марии, ревностным прихожанином которого отец был с детских лет, не пропустив ни одной воскресной службы за все время своего пребывания в Бристоле. Теперь же он обрел под его сводами вечный покой.

Внутри церкви царил полумрак, усугубляемый вновь собиравшимися за окнами тяжелыми грозовыми тучами. Люди все прибывали, и от их дыхания свечи начинали трещать и гаснуть. Единственным ярким пятном во всем огромном зале был расшитый золотом красный офицерский мундир Неда. Но когда я случайно обернулась, глаза мои уловили холодный блеск драгоценных камней. Бартоломе тоже явился на отпевание и стоял сразу за нашими спинами, на полпути к алтарю, преклонив одно колено. Огромный алмазный крест у него на груди слегка раскачивался, отражая трепещущее пламя свечей сказочным сиянием звездной россыпи. Богобоязненные бристольцы с отвращением отворачивались и в негодовании качали головами: подобного святотатства в этих стенах не видели, как минимум, последние сто лет .

Но Бартоломе, казалось, не замечал всеобщего осуждения, а поймав мой изумленный взгляд, широко улыбнулся в ответ, опять обнажив широкую щербину между передними зубами. Кулачок Сьюзен больно врезался мне в спину, как бы напоминая, что негоже пялиться на посторонних во время похорон собственного отца.

Служба закончилась довольно быстро, и народ потянулся к выходу. Только тело отца осталось лежать под каменными плитами пола, по которым ежедневно проходили сотни людей. Братья заказали алебастровое надгробье, не пожалев затрат и поручив лучшему резчику изобразить на нем все атрибуты, связанные с деловыми интересами батюшки: морские суда, стебли сахарного тростника, коленопреклоненных невольников, фонтан в виде плакучей ивы — торговую марку семейных предприятий — и череп в углу в качестве напоминания о бренности человеческого существования.

Завещание зачитали в кабинете покойного. Мне еще не исполнилось шестнадцати, поэтому меня даже не пригласили на оглашение. Моими опекунами до совершеннолетия отец назначил Генри и Джозефа. Первому предстояло унаследовать всю собственность в Англии, второму — отправиться на ямайские плантации. В результате между братьями произошла грандиозная ссора, что никого не удивило, — они чуть ли не с пеленок препирались по малейшему поводу. Генри, как всегда, вышел из спора победителем, да и сам Джозеф не осмелился оспаривать последнюю волю батюшки и негодование свое выражал больше для проформы, нежели всерьез. Тем не менее некоторое время он дулся на старшего, бормоча себе под нос, что отец, дескать, всегда больше любил Генри и все самое лучшее неизменно доставалось ему. Мне даже стало его немного жаль, но когда я попыталась утешить Джозефа, тот бесцеремонно посоветовал мне приберечь свое сочувствие для себя самой.

— Ты поедешь со мной, — ехидно ухмыльнулся он. — Только не говори мне, что слышишь об этом впервые!

Я действительно впервые слышала о своем предстоящем отъезде на Ямайку, что привело меня в ужас.

— Но зачем?! Что я буду там делать?

— Такова воля отца.

Казалось, я живу в доме, полном тайн, в которые посвящены все, кроме меня. Даже верной Сьюзен было известно куда больше, чем мне.

— Мне ужасно жаль, мисс Нэнси, — вздохнула она. — Нет, мне правда жаль. Без вас здесь все пойдет по-другому.

— Но ты ведь знала, признайся?

Сьюзен молча кивнула.

— А мне почему не сказала?

— Мне запретили, — ответила она, нервно разворачивая и вновь складывая одно из моих летних платьев, прежде чем уложить его в сундук.

— Почему? — удивилась я.

— Чтобы вы не убежали из дому…

— Убежала из дому?! — Я так и плюхнулась на кровать, донельзя пораженная ее загадочными словами. — И куда же я могла убежать?

— Откуда мне знать?.. — Сьюзен смотрела в сторону, явно скрывая от меня что-то еще.

— Давай уж говори, не томи, — сказала я, прочитав по ее лицу, что ей не терпится поделиться со мной секретом.

— Хозяйка посчитала, что ты можешь потерять голову и сбежать с ним.

— С кем?

— С Уильямом. С кем же еще? Клянусь, мисс Нэнси, я ей ни слова не говорила! — заторопилась Сьюзен. — Но у хозяйки есть глаза и своя голова на плечах. Она видела вас вместе в Бате.

— Да я от него с тех пор ни единой весточки не получила!

— Не надо так переживать, мисс Нэнси, — с нарочитой сердечностью попыталась успокоить меня Сьюзен. — Может, оно и к лучшему? Встретите там какого-нибудь симпатичного молодого плантатора с кучей денег…

— Да не нужен мне никакой молодой плантатор! А ведь ты еще что-то знаешь, Сьюзен. Сейчас же рассказывай!

Она покосилась на меня, лихорадочно соображая, как поступить.

— Он приходил, — нехотя сообщила девушка после долгого раздумья.

— Когда?

— Аккурат перед тем, как у хозяина случился удар.

— Почему же мне ничего не сказали?

— Не до того было, — махнула рукой Сьюзен и снова задумалась: продолжать или промолчать. — А на следующий день письмецо прислал, — сообщила она наконец.

— Где оно? Куда делось? Что в нем было?

— Что там было, понятия не имею, а что с ним сталось, открою. Хозяйка у меня на глазах бросила его в огонь, сказавши при этом: «Меньше знаешь, крепче спишь». А потом добавила, что подобные послания от молодых людей сомнительной репутации могут вскружить тебе голову и заставить совершить опрометчивый поступок.

— Все равно ты могла бы мне рассказать, — с упреком покачала я головой.

— Она пригрозила, что выгонит меня, ежели я хоть словечком обмолвлюсь, — всхлипнула Сьюзен, уткнувшись лицом в передник.

Я успокаивающе похлопала ее по плечу и решительно потянулась за письменными принадлежностями.

— Возможно, с ним еще не поздно связаться. Попробую отправить Уильяму письмо.

— Бесполезно, — шмыгнула носом Сьюзен. — Ной, муж нашей кухарки, тоже служит в Королевском флоте. От нее я узнала, что сегодня утром все корабли снялись с якоря и ушли в Портсмут. Простите, мисс, но тут уже ничего не поделаешь.

Она была права, и мы обе это понимали. Не в силах что-либо изменить, я принялась помогать ей укладывать мои летние вещи, одновременно пытаясь не думать об Уильяме. Вот только как это сделать, если он ни на миг не выходил у меня из головы? Где он сейчас? Что с ним? И что он думает обо мне, не получив ответа на свое письмо? Не зря волновалась миссис Уилкс: я без колебаний сбежала бы с Уильямом из дому, знай я о том, как она со мной поступила! Но я упустила свой шанс, и теперь будущее представлялось мне унылым и беспросветным, как непогожий зимний день.

Мне не в чем было обвинять Сьюзен. Долгие годы она оставалась моей верной и преданной подругой, и я не могла заставить себя думать о ней дурно. Я даже подарила ей на прощание кое-какие свои драгоценности: жемчужную брошь, которой она всегда восхищалась, коралловое ожерелье и такие же сережки.

То ли миссис Уилкс почувствовала во мне какую-то перемену, то ли просто испытывала угрызения совести за содеянное, во всяком случае, в последний вечер перед отплытием она впервые на моей памяти обошлась со мной по-человечески. Сама налила мне чашку шоколада из своего любимого серебряного кувшинчика и потом долго со мной беседовала, в радужных красках расписывая мою будущую жизнь на Ямайке, но ни словом не намекая, чего же именно ожидает от меня семья. Создавалось впечатление, будто в ее глазах я перешла наконец некую незримую границу, отделявшую девушку от молодой женщины.

— Конечно, в столь юном возрасте потрясение неизбежно, — обмолвилась она лишь в самом конце разговора, смущенно теребя складки своего платья. — Тем более поначалу. Но надо привыкать, моя дорогая, рано или поздно нам всем приходится пройти через это.

— Да-да, конечно, — рассеянно кивнула я, все еще наивно полагая, что речь по-прежнему идет о моей жизни на плантации.

— Мне пришлось заменить тебе мать, и я считаю своим долгом… — Тут она замялась, а я посмотрела на нее с удивлением: миссис Уилкс славилась тем, что никогда не лезет за словом в карман. — Говорят, правда, что он постоянно в разъездах и редко бывает дома, так что вряд ли станет тебе особенно докучать, — закончила она и облегченно вздохнула, после чего удалилась в мою спальню, дабы лично проконтролировать, правильно ли Сьюзен уложила мои вещи.

Я последовала за ней, позабыв и думать о странном разговоре. Утром я покину родительский дом, и мне есть чем заняться, помимо размышлений о характере нашей беседы. Кроме того, я была уверена, что под ним мачеха подразумевает Джозефа, со стороны которого я и так ничего не опасалась.

Даже сейчас, когда я думаю об этом, меня порой душит горький смех. Боже, какой же наивной была я тогда!..

 

8

Несколько дней я провела в своей каюте, мучаясь от регулярных приступов морской болезни. Стюард Эйб Рейнольде навещал меня каждый день по нескольку раз, принося еду, на которую я не могла смотреть без содрогания.

— Вам обязательно нужно покушать, мисс, — укоризненно говорил он, теребя мочку уха и сокрушенно качая головой, когда я снова и снова отвергала доставляемые им деликатесы. — Может, хотите подышать свежим воздухом? Море сейчас спокойное, ветер попутный, судно почти не качает. Пройдетесь по палубе, сразу и полегчает. Да и с другими пассажирами познакомитесь, все лучше, чем в душной-то каюте сидеть.

Я слабым голосом заявляла, что не хочу никого видеть, на что старина Эйб снова качал головой и покидал меня, унося с собой нетронутые блюда. Вообще говоря, в чем-то я обманывала доброго стюарда, поскольку добровольное одиночное заключение в четырех стенах не самый лучший способ бороться с отчаянием. С другой стороны, я и в самом деле не желала никого видеть, равно как и заводить знакомства среди абсолютно чужих мне людей.

Посчитав раздавшийся стук в дверь очередным визитом стюарда, я приказала ему убираться, но назойливый посетитель не унимался. Кто-то незнакомым голосом потребовал, чтобы его впустили в каюту. Заинтригованная, я сползла с постели и обнаружила, что палуба действительно перестала раскачиваться под ногами. Меня, правда, все еще немного пошатывало от слабости, и, открыв дверь, я чуть не упала в объятия стоявшего на пороге мужчины.

Он помог мне вернуться в каюту и бережно усадил в кресло. В жилете, чулках, башмаках с пряжками и напудренном парике, он выглядел джентльменом, хотя определенно не принадлежал к числу пассажиров, будучи, скорее всего, одним из офицеров судовой команды. Нежданный посетитель был альбиносом, о чем я догадалась по неестественной бледности его усеянного веснушками лица и густым белесым бровям. Тусклые водянисто-голубые глаза незнакомца также оказались под стать всему его облику, как будто само солнце выпило из них все краски. Мне он показался усталым, задерганным и озабоченным, одним из тех, кто принимает слишком близко к сердцу чужие несчастья. При виде моей исхудавшей физиономии он совсем сник, как будто отсутствие у меня аппетита легло дополнительной тяжестью на его щуплые плечи.

— Что вам нужно?

— Осмотреть вас, мисс Кингтон. Я Нейл Грэхем, судовой врач. Как вы себя чувствуете? — Он стал закатывать рукава.

— Спасибо, прекрасно!

— Прошу прощения, но у меня другие сведения, — покачал головой врач.

— Вам-то какая разница? Я не ваша пациентка и в ваших услугах не нуждаюсь!

— У вас нет выбора, — натянуто улыбнулся Грэхем. — Все находящиеся на борту этого судна, будь то пассажиры, офицеры или простые матросы, являются моими пациентами, хотят они того или — А теперь позвольте мне все-таки вас осмотреть. «Салли-Энн» принадлежит вашему семейству, мисс Кингтон, и я не могу допустить, чтобы вы заболели. Сами посудите, как отразится на моем послужном списке сей прискорбный факт?

— Я не больна!

— А вот об этом разрешите судить мне. Мистер Рейнольде доложил, что с момента отплытия вы не проглотили ни крошки. — Профессиональным жестом он оттянул мне веки и заглянул в глаза. — Видите ли, мисс Кингтон, в подобных случаях приходится опасаться не только телесного недомогания, но и так называемой черной меланхолии, зачастую приводящей к куда более серьезным последствиям. — Я похолодела. Откуда он знает? Почти бесцветные глазки хирурга смотрели на меня с участием и пониманием. — Я врач. Иначе говоря, самая близкая к священнослужителю персона на борту. Считается, что откровенный разговор облегчает душу. — Он протянул мне руку. — Окажите мне честь пройтись со мной по палубе, мисс Кингтон. Свежий воздух наверняка окажет на вас благотворное воздействие — тут я полностью согласен с Эйбом. Да и беседовать во время прогулки куда проще и приятнее.

Он помог мне подняться по трапу. Резанувший по глазам яркий солнечный свет заставил меня зажмуриться и попятиться назад, однако Грэхем уверенно подхватил меня под локоть. Вскоре глаза привыкли к свету, и я уже без страха смотрела на пронзительно-голубое небо и полощущиеся над головой огромные белые паруса. После затхлой сырости нижней палубы было так приятно ощутить на лице ласковые солнечные лучи и вдохнуть полной грудью пропитанный морской солью свежий ветер. Мой проницательный спутник верно поставил диагноз: я слишком долго предавалась меланхолии.

С того момента я прониклась полным доверием к этому, в общем-то, незнакомому человеку. Сама того не ожидая, я рассказала ему все, не упустив ни малейшей подробности. Прогулка наша затянулась, и ближе к полудню, когда солнце начало припекать всерьез, Нейл отвел меня на квартердек .

Мы расположились в тени на перевернутых вверх дном пустых ведрах, и я закончила свою исповедь. Он слушал меня очень внимательно, почти не прерывая, и по завершении рассказа согласился, что я действительно попала в весьма затруднительное положение.

— Только ни в коем случае не падайте духом, мисс Кингтон, — посоветовал Грэхем. — Вы еще так молоды, а молодости свойственно смотреть в будущее с оптимизмом. Верьте в себя, верьте в Уильяма, и все будет хорошо. Он надежный парень и никогда вас не подведет.

— Вы так говорите, будто хорошо его знаете.

— Мы и в самом деле знакомы. Одно время служили вместе.

— Неужто на «Амелии»?

— На ней самой.

— Что ж вы раньше молчали?

Грэхем весело рассмеялся:

— Вы сами виноваты, юная леди! Третий час с вами гуляем, а вы мне ни разу и рта раскрыть не позволили. Уильям достоин всяческого уважения и не однажды проявлял себя в сложных обстоятельствах с самой лучшей стороны. Я рад, что он поступил на военную службу. Уверен, из него получится превосходный офицер.

Добрые слова в адрес Уильяма заставили меня вновь вспомнить о собственных несчастьях.

— А ведь он даже не знает, куда я подевалась! — До той минуты я крепилась, но теперь не выдержала и расплакалась. — У меня не было ни времени, ни возможности объяснить ему, что происходит. Вдруг он подумает, что я его разлюбила или нашла себе другого?

— Успокойтесь, прошу вас, — ободряюще похлопал меня по руке Нейл. — Обещаю, что ваш Уильям непременно узнает обо всем, что с вами случилось.

— Каким образом? — недоверчиво спросила я.

— Все очень просто. Напишите ему письмо, а я его передам, как только вернусь в Англию. Лично передам…

— А-а, вот вы где, Грэхем! — прервал наш разговор еще один судовой офицер, вынырнувший откуда-то из глубины кормового люка. — Странные у вас представления о том, как обращаться с дамой. Ну что это такое, скажите на милость?! Усадил молодую леди на ведро, как простого матроса, и доволен! Нет, чтобы отвести ее в кают-компанию, угостить стаканчиком пунша или чашечкой чаю…

Новоприбывший разглядывал меня с нескрываемым интересом. Я тоже попыталась оценить его персону. Крепкий, цветущий парень лет двадцати пяти. Не то чтобы красавец — скорее из тех, кого называют смазливыми. Явно весельчак и балагур, не в пример уважаемому доктору Грэхему. Его широкая физиономия расплылась в добродушной улыбке, и я невольно улыбнулась в ответ.

— Меня зовут Адам Брум, — представился он, — и на этой посудине я совмещаю обязанности первого помощника и штурмана. А вы, должно быть, мисс Кингтон, не так ли? Как поживаете? Рад, что сегодня вам лучше. — Завладев моей рукой, Брум по-мужски пожал ее, но не выпустил, а потянул на себя, вынуждая меня подняться. — А с Нейлом лучше не связывайтесь, такой зануда! — продолжал он болтать. — Совершенно не умеет вести себя в женском обществе. Вечно талдычит о болезнях, симптомах и прочих неприятных вещах. Надеюсь, он вас не слишком расстроил?

Я позабыла, когда смеялась в последний раз, но напористость и грубоватый юмор Адама заставили меня улыбнуться:

— Если я и расстроена, то совсем по другой причине, мистер Брум.

— Мисс Кингтон просит, чтобы я передал письмо ее жениху, — пояснил Грэхем. — Они расстались в такой спешке, что потеряли связь друг с другом.

— Как романтично! — Глаза Брума загорелись любопытством. — И кто же этот молодой человек, если не секрет?

— Уильям.

— Какой Уильям? Каждого второго моряка зовут Уильямом.

— Бывший юнга с «Амелии». Ты должен его помнить.

— Неужели тот самый Уильям?! — удивленно приподнял бровь Адам.

— Тот самый, — кивнул врач. — Сейчас он во флоте и уже дослужился до лейтенанта.

— Здорово!

— Как ты считаешь, сможем мы передать ему весточку от дамы сердца? — осведомился Грэхем.

— Запросто! У нас с тобой на пару на любом корабле хоть один знакомый, да найдется.

Я понимала, что они преувеличивают, но их уверенные обещания, равно как и общение с ними, согревали мне душу и поднимали настроение. Лишь много позже я осознала, что все ухищрения, к которым они прибегали, были составной частью курса лечения, назначенного мне хитроумным доктором. Уже сама идея послать письмо любимому вселяла надежду, в чем я, собственно, и нуждалась в тот момент в первую очередь, хотя шансов дойти до Уильяма оно имело вряд ли больше, чем вложенное в пустую бутылку и выброшенное в море.

— Приятно, наверное, снова понежиться на солнышке? — спросил Брум. Не дожидаясь ответа, он подставил лицо с закрытыми глазами под прямые лучи раскаленного солнечного диска и предложил мне последовать его примеру. — Солнце греет, а ветерок холодит, — пояснил он с улыбкой, когда я покосилась на него в недоумении. — Это и есть знаменитые пассаты, мисс Кингтон, которым Господом предназначено домчать нас прямиком до Вест-Индии. Не поверите, но всякий раз, как мы пересекаем тропики, у меня аж душа поет! Мне вообще южный климат больше по нраву — не то что нашему дорогому доктору Грэхему. Тот спит и видит, как бы поскорее осесть в каком-нибудь пропитанном дождями и туманами северном городишке, повесить на стенку диплом в рамочке и обзавестись собственной практикой. А вам, как я понимаю, не случалось прежде бывать в тех краях, мисс Кингтон?

— Вы совершенно правы, мистер Брум.

— Тогда я вам завидую, честное слово! Увидеть впервые в жизни возвышающиеся над морем подобно изумрудам на фоне серебристой лазури сплошь покрытые джунглями горные вершины — это дорогого стоит. — Не находя подходящих слов, он дополнял свои описания выразительными жестами. — А какое на островах изобилие, какие красоты! Представьте себе маленьких птичек, размером с кулачок, переливающихся всеми цветами радуги почище любых сапфиров и бриллиантов и беззаботно порхающих среди цветов с лепестками ярче и нежнее самого тонкого шелка! Фрукты там слаще нектара, и их не нужно выращивать — достаточно протянуть руку и сорвать с дерева. Сам воздух там пропитан пряностями и другими дивными ароматами. Если где-то и есть рай на земле, то, сдается мне, более подходящего места не найдешь, хоть десять раз весь свет обыщи!

— Почему бы тогда вам не переселиться туда, если вас все устраивает? — спросила я. — Завели бы постоялый двор либо стали плантатором или торговцем?

— Ни в коем случае, мисс Кингтон! — замотал головой Адам, явно шокированный высказанной мною идеей. — Это никак невозможно. К несчастью, я страдаю неизлечимым недугом, от которого даже у Нейла не найдется лекарства. Стоит мне ступить на берег, как меня тут же неудержимо тянет обратно. — Моя родина — море, мое судно — мой единственный дом! — Он широко ухмыльнулся, обнажив два ряда ровных и ослепительно белых зубов, ярко выделявшихся на покрытом южным загаром лице.

Брум не носил парика, а свои длинные темные волосы перевязывал сзади черной бархатной ленточкой.

Я машинально отметила, что его манера одеваться заметно отличается от куда более скромных пристрастий других офицеров «Салли-Энн». Об этом без слов говорили отложной кружевной воротник, дорогая шелковая рубашка, расшитые лентами и золотым галуном штаны и башмаки с узорчатыми серебряными пряжками. Уже тогда он выглядел пиратом и, без сомнения, наполовину был им в душе. Хлопок паруса над головой заставил его посмотреть вверх.

— Меняется на ост-норд-ост, — с ходу определил Адам и весело подмигнул мне. — Похоже, вы принесли нам удачу, мисс Кингтон. С таким попутным ветром и оглянуться не успеем, как будем на месте. Не будь я уверен в обратном, мог бы подумать, что вы его насвистали. Ужасно жаль снова оставлять вас в столь неприглядной компании, — кивнул он в сторону доктора, — но дело есть дело — пора менять галс.

С этими словами Брум откланялся и незамедлительно принялся зычным голосом выкрикивать команды рулевому и матросам, с обезьяньей ловкостью взбиравшимся по вантам.

— Не обращайте внимания на поведение Адама, — предупредил Грэхем, проводив удаляющегося приятеля теплым взглядом. — Он замечательный человек, хотя и любит позубоскалить при случае. Матросы пойдут за ним даже в преисподнюю, да и лучшего моряка ни по ту, ни по другую сторону Атлантики днем с огнем не сыскать. А теперь прошу прощения, мисс Кингтон, но я тоже вынужден вас покинуть. Надеюсь, вы присоединитесь к нам за обедом в кают-компании. Я лично поговорю с коком, чтобы тот приготовил что-нибудь особенное. Заодно отведаете знаменитого «брумовского» пунша, он у нас большой дока по этому делу, смею вас уверить.

Мои новые знакомцы оставили меня одну бродить по палубе, но я испытывала к обоим искреннее чувство благодарности. Их дружеское отношение и сочувствие почти излечили меня и вновь пробудили во мне волю к жизни. Перебравшись на бак , я склонилась над поручнями фальшборта , завороженно наблюдая за вырывавшимся из-под форштевня пенным следом, удивительно красивым и живописным в окружении сияющей синевы. Вспомнив совет Брума, я с удовольствием подставила лицо солнцу, одновременно ощущая на щеках холодящую ласку воздушных потоков. Казалось, тепло солнечных лучей растопило наросшую на моем сердце ледяную корку, а свежее дыхание попутного пассата унесло прочь накопившуюся на душе горечь.

В тот день я обедала в кают-компании вместе с другими пассажирами и судовыми офицерами. Возвращающиеся на Ямайку негоцианты и плантаторы показались мне вполне приличными и дружелюбными людьми, а капитан и его ближайшее окружение проявляли чудеса галантности, наперебой уверяя меня, как рады они женскому присутствию, без которого непременно закисли бы и огрубели задолго до окончания плавания. После обеда команда устроила небольшой импровизированный концерт. Матросы отплясывали для нас один зажигательный танец за другим под аккомпанемент папы скрипок и боцманской дудки. Все аплодировали и радовались, как дети, впервые посетившие театр, — тем более что мастерство танцоров мало в чем уступало уровню профессиональных актеров. Только Джозеф сидел хмурый, с надутой физиономией и в одиночку напивался бренди. Прислушавшись к его злобному, бессвязному бормотанию, я без труда поняла, что всех пассажиров он считает низким отребьем, разбойниками и карточными шулерами, а членов экипажа подлыми псами, отказывающимися исполнять вздорные прихоти моего сумасбродного братца.

С той поры я почти все дневное время проводила на палубе, чаще всего в сопровождении первого помощника Адама Брума. Тот сразу предупредил, что мы приближаемся к водам, где неизмеримо возрастает риск столкнуться с пиратским кораблем.

— И что же будет, если они нас обнаружат? — спросила я, больше побуждаемая любопытством, нежели страхом.

— Если на горизонте появится черный флаг, мы незамедлительно спустим свой, — невозмутимо ответил Адам. — Они вышлют абордажную команду, поднимутся на борт и заберут все, что пожелают.

Признаться, его слова меня удивили.

— Как же так? Мы даже не попытаемся оказать сопротивление?

— Бесполезно. Нас всех тут же перебьют и вышвырнут за борт.

— Ясно. А что дальше? Я имею в виду, после того как нас возьмут на абордаж?

— Большая часть экипажа присоединится к пиратам. Они об этом только и мечтают! Кроме капитана, разумеется, — добавил он, почему-то умолчав о том, как собираются поступить в подобной ситуации он сам и доктор Грэхем. — Шкипер у нас человек честный и справедливый, так что его, по всей вероятности, пощадят. Просто посадят в шлюпку вместе с пассажирами и отправят на все четыре стороны. — Брум неожиданно рассмеялся, хотя, на мой взгляд, обсуждаемая тема мало располагала к веселью. — А вот с вашим братом, мисс Кингтон, боюсь, могут обойтись куда как круче. Моряки не любят, когда с ними обращаются, как со слугами. Отдавать им приказы — исключительная прерогатива капитана. Впрочем, лишь до тех пор, пока они не вступят в Береговое братство, где права командира мало чем отличаются от прав рядового матроса.

— Береговое братство? — переспросила я.

— Это как бы собирательное название всего флибустьерского сообщества, — пояснил Адам. — Желающие присоединиться к нему подписывают что-то вроде договора круговой поруки. Понимаете, мисс Кингтон, далеко не все из этих парней отъявленные мерзавцы. Они называют себя джентльменами удачи, и среди них действительно попадаются самые настоящие джентльмены.

— А что они сделают со мной, единственной женщиной на борту? — решила я уточнить на всякий случай.

— Клянусь, я изрублю в куски любого, кто осмелится к вам приблизиться! — пообещал Брум, скорчив свирепую физиономию и значительно похлопав ладонью по рукояти своего тесака.

— Лучше одолжите мне шпагу, и я сделаю это сама, — предложила я.

— Хотите сказать, что умеете ею пользоваться? — смерил он меня недоверчивым взглядом.

— Довольно сносно. Я брала уроки фехтования вместе с братом.

— Понятно. — Адам в затруднении потер свежевыбритый подбородок. — Ладно, что-нибудь придумаем. Но я рад, что мы с вами на одной стороне. Должен признаться, кстати, что вы не перестаете меня поражать, юная леди!

Вахту на «Салли-Энн» несли круглосуточно. Впередсмотрящие неусыпно следили за горизонтом и не раз замечали проходящие мимо суда, но ни одно из них, по счастью, не приближалось к нам и не поднимало зловещего пиратского флага. Погода стоял а хорошая, ветер оставался попутным. Все чаще стали попадаться мелкие необитаемые островки, окаймленные полумесяцем коралловых рифов. На некоторых мы останавливались, чтобы пополнить запасы пресной воды и свежих фруктов, но большей частью они представляли собой голые скалы без всяких признаков растительности.

Странно, но я не испытала никакого душевного подъема, предсказанного Адамом, когда «Салли-Энн» проходила вдоль северного побережья Испаньолы — самого большого и густонаселенного острова в восточной части Карибского бассейна. Не разделяла я и шумного ликования спутников, отметивших это событие бурными возлияниями. Под бесчисленные тосты и клятвы в вечной дружбе, как это обычно бывает среди пассажиров, которые, скорее всего, никогда больше не встретятся, было выпито немереное количество пунша и других спиртных напитков. Я считала их глупцами и держалась в стороне. Вместо радости и надежды я вновь ощущала на сердце знакомую тяжесть. Приближался конец путешествия. Следующим крупным островом на пути нашего следования была Ямайка.