30

Итак, мне предстояло еще раз пересечь Атлантику, но уже в обратном направлении. Не имея ничего против золота и драгоценностей, Пеллинг все-таки опасался, что «Скорое возвращение» может не выдержать столь длительного перехода. Будучи по натуре неисправимым пессимистом, он окончательно допек Брума и Винсента своим постоянным брюзжанием, которое им приходилось терпеливо выслушивать, поскольку боцман представлял команду и формально выступал в защиту общих интересов.

— Трюм совсем крошечный, — жаловался он. — Что мы будем делать, если припасы кончатся? Или пресная вода, не приведи господь?

— Кораблик у нас и вправду невелик, зато быстр, как морская чайка, — парировал Адам. — Не успеешь оглянуться, как до Капо-Верде домчит. А провизией и водой недолго и по пути разжиться.

Он имел в виду, что проще всего пополнить запасы, взяв на абордаж какое-нибудь встречное судно, однако у Пеллинга и на сей счет имелось собственное мнение. Квартирмейстер справедливо указывал, что «купцы» в те широты почти не заходят, а с невольничьими судами, которые попадаются там на каждом шагу, Брум сам не захочет связываться. Корсары, как правило, оставляют работорговцев в покое, и наш капитан не был исключением. Взять с них нечего, помимо живого груза, от которого никакой прибыли, кроме головной боли. А еще от них так смердит, что вонь разносится на мили вокруг, заставляя встречные суда менять курс и обходить их стороной.

Каково же было удивление команды, когда Адам неожиданно загорелся идеей раздобыть корабль повместительней, не собираясь, впрочем, отказываться и от «Скорого возвращения». Впередсмотрящие забрались в «вороньи гнезда» и принялись выглядывать подходящее по размерам и мореходным качествам торговое судно. Пеллинг терялся в догадках, с чего это вдруг капитан так резко переменился, но тот лишь загадочно усмехался и на все расспросы отвечал, не вдаваясь в подробности, что так надо для осуществления задуманного им плана. Бедный боцман до того извелся, что обратился за помощью ко мне.

— Слышь, это, Нэнси, — прохрипел он, отловив меня на палубе и затащив в уголок. — Ты ж с кэпом вроде накоротке, так уважь старика, потолкуй с ним втихаря, разузнай, чего он замышляет? А я в долгу не останусь, за мной не заржавеет!

Я пожала плечами и честно призналась, что уже пыталась «потолковать втихаря и разузнать», в чем конкретно заключается пресловутый план Брума, но услышала от него лишь расплывчатое «скоро сама все увидишь».

— Я еще вот чего в толк никак не возьму, — совсем закручинился Пеллинг, узнав о постигшем меня фиаско, — на кой ему второй корабль занадобился, когда на одном рук не хватает?

Команда действительно заметно поредела в результате перехода через Атлантический океан. Никто, по счастью, не умер, но около дюжины человек заболели лихорадкой. По настоянию доктора Грэхема, опасавшегося распространения заразы, их пришлось оставить на островах Зеленого Мыса.

На следующее утро впередсмотрящий заметил справа по ходу какое-то судно, следующее параллельным нашему курсом, и оповестил капитана. Поднявшись на шканцы, Брум навел на него подзорную трубу и расплылся в довольной улыбке. Это был довольно крупный трехмачтовый барк, идущий под голландским флагом.

— Как раз то, что нам нужно! — воскликнул Адам, и глаза его алчно блеснули, как две золотые монеты.

Сложив трубу, он погнал марсовых на мачты и реи ставить дополнительные паруса и отдал распоряжение рулевому взять на два румба правее. Шхуна быстро настигла «купца», однако тот, к нашему удивлению, не только не предпринял попытки спастись бегством, но и сам совершил поворот оверштаг и двинулся нам навстречу. Когда оба корабля сблизились на расстояние пушечного выстрела, голландский флаг пополз вниз, а на его месте взвился «Веселый Роджер».

— Это пираты, капитан! — предупреждающе заорал впередсмотрящий с фок-мачты.

— Чей это вымпел, не видишь? — крикнул со шканцев Брум.

— Не могу разобрать, его ветром треплет!

Боцман с проворностью обезьянки в мгновение ока взлетел по вантам наверх и выхватил из рук наблюдателя подзорную трубу.

— Красный скелет на черном полотнище. Это Лоу! — доложил он, вернувшись на палубу. — Ума не приложу, откуда его черти принесли? Думал, он давно концы отдал. На редкость безжалостный и подлый мерзавец, хотя малость трусоват. Доверять ему нельзя ни на грош!

Выслушав Пеллинга, Адам приказал поднять наш собственный флаг. Барк приветствовал его пушечным выстрелом из носового орудия. Брум распорядился ответить тем же. Затем последовал ряд сложных маневров, в процессе которых корабли раз за разом меняли галс, стремясь каждый занять более выгодную позицию по отношению к потенциальному противнику. «Красный скелет», беззвучно гремя костями, плясал на ветру, словно бросая вызов скалящемуся в ответ белому черепу в обрамлении обнаженного тесака и песочных часов.

Тем временем видавшие виды корсары успели припомнить и поведать новичкам множество реальных или вымышленных историй, так или иначе связанных с именем Лоу. Отовсюду доносились обрывки разговоров, содержание которых отнюдь не внушало оптимизма:

— …пощады не жди, вырезает всех поголовно!

— …а капитану, сказывают, уши и губы отрезал, поджарил и сожрать заставил!

— …другое слышал: он ему брюхо распорол, печень вынул и его же офицерам скормил!

— …плетешь?! Какая печень, сердце это было!

— …прямо в пасть, пропихнул ствол дальше в глотку и спустил курок.

— Кончай травить! — сердито рявкнул Винсент.

Я мысленно одобрила его реакцию. Подобные разговорчики могут, конечно, настроить команду на более ожесточенное сопротивление, но чаще производят на нее деморализующее воздействие, в результате чего бой бывает проигран задолго до его начала.

Так и не добившись над нами преимущества, барк прекратил маневрировать и приблизился к нам на расстояние окрика.

— Откуда идете? — послышался зычный голос со шканцев.

— С моря! — выкрикнул Брум общепринятый в Береговом братстве отзыв и осведомился в свою очередь: — А вы откуда?

— И мы оттуда же! Что-то я тебя не припоминаю. Кто таков?

— Капитан Брум. А ты кто?

— Эдуард Лоу.

— Ходили слухи, будто ты давно помер.

Усиленный рупором смех знаменитого флибустьера гулким эхом раскатился над водой.

— Никогда не верь слухам, парень, — посоветовал он. — Хотя многие из тех, кого я знавал когда-то, дорого бы дали, чтобы плюнуть на мой труп!

Промежуток между кораблями сократился настолько, что два капитана могли теперь спокойно разговаривать, не повышая голоса. Обе команды выстроились вдоль бортов. Заметив направленную на палубу «Скорого возвращения» заряженную картечью четырехфунтовую пушку на шарнирном лафете, старший канонир Филипс навел аналогичное орудие на шкафут барка.

Лоу покинул шканцы и приблизился к борту, скрестив на груди руки. Высокий, неплохо сложенный, с длинными светлыми волосами, свободно ниспадавшими на спину и плечи, он обладал довольно привлекательной внешностью и питал, похоже, такое же пристрастие к галунам, лентам, золотому шитью и пышным нарядам, что и Адам Брум. Не будь Лоу с ног до головы обвешан оружием, он с легкостью мог бы сойти за джентльмена.

— Неплохая у тебя шхуна, капитан, — заметил он. — Колониальная штучка, угадал?

— Верно, строили ее в Нью-Йорке, — не стал отрицать Адам.

— Я так сразу и подумал, — кивнул Лоу и ухмыльнулся: — Как поначалу увидал, аж руки зачесались. Я объявил войну североамериканцам. У меня с ними давние счеты.

— Да у него со всеми давние счеты! — понизив голос, проворчал Пеллинг. — И войну объявил всему миру, а не только переселенцам. Сам слыхал, как он этим похвалялся.

— Ненавижу янки, — продолжал корсар, — а вот суда их мне очень даже нравятся. Да ты не волнуйся, к тебе это не относится. Мы с тобой одного поля ягоды, и ничто не мешает нам заделаться закадычными друзьями. Приглашаю тебя в гости, Брум.

— С удовольствием принимаю приглашение, — вежливо наклонил голову Адам, не обращая внимания на боцмана, который отчаянно мотал головой и размахивал руками, как будто на него напал рой разъяренных пчел. — Между прочим, капитан, у нас маловато припасов, и я бы хотел…

— У меня в трюме всего в изобилии, — улыбнулся Лоу, — и я с готовностью поделюсь, чем смогу. Кстати, буду рад познакомиться и с твоими офицерами.

Пеллинг идти отказался, подозревая какой-то подвох или ловушку. Брум пожал плечами и взял с собой Винсента и второго помощника Холстона, а в последний момент прихватил и меня, представив мичманом.

— А ты красавчик! — заметил Лоу и подмигнул мне.

Сам же он, при ближайшем рассмотрении, оказался далеко не таким симпатичным, как показалось вначале. Лицо в морщинах и оспинах, выдубленная солнцем и ветром кожа сухая и жесткая, как пергамент, а в маленьких, злобных тускло-голубых глазах подозрительная настороженность. Лоу провел нас в расположенную под квартердеком капитанскую каюту, просторную, светлую и неплохо обставленную, с рядом застекленных иллюминаторов, выходивших на корму. В центре стола посреди каюты красовалась до краев наполненная пуншем большая серебряная чаша. Он пригласил нас садиться, но сам остался стоять.

— Твое здоровье, капитан! — Лоу неожиданно выхватил пистолет и приставил его к виску Брума. — Пей, кому говорят!

Адам побледнел, на лбу у него выступили крупные капли пота. Он поднял чашу обеими руками и поднес к губам.

— До дна!

Брум осилил почти литр, потом подавился и надрывно закашлялся, пролив при этом еще столько же на штаны и рубашку.

Лоу презрительно расхохотался и пальнул в воздух, предварительно достав из-за пояса еще один пистолет. Должно быть, это послужило сигналом для команды барка: снаружи грянул пушечный выстрел, и корсары с диким ревом ринулись на абордаж. Но наши тоже не дремали: грозно рявкнула четырехфунтовка на шкафуте «Скорого возвращения», и триумфальные крики атакующих смешались с воплями и стонами раненых и умирающих.

Выпущенная с близкого расстояния картечь производит страшное опустошение в рядах противника. Кровь льется рекой, повсюду изуродованные тела и оторванные конечности. А тут еще загрохотали девятифунтовые пушки батареи правого борта, и нам стало ясно, что коварный замысел Лоу, основанный на внезапности нападения, провалился. Одно из ядер снесло часть квартердека, проделав рваную дыру в верхнем углу капитанской каюты. Воспользовавшись моментом, мы опрокинули стол и схватились за оружие. Лоу навскидку выстрелил в Холстона, но Брум успел толкнуть его под руку, и пуля прошла мимо. Обнажив тесаки, мы бросились к выходу и прорвались на палубу, где развернулось ожесточенное сражение.

Часть абордажной команды все же сумела проникнуть на шхуну, но в то же время с десяток наших, в свою очередь, перебрались на борт барка и устремились нам на выручку. Корсары Лоу имели преимущество, значительно превосходя нас численностью. Исход схватки казался предрешенным, но кто же будет заниматься подсчетом шансов в горячке боя? Мы, во всяком случае, побежденными себя пока не считали.

Клубы порохового дыма окутывали палубы двух кораблей, и отбивать или наносить удар часто приходилось наугад, вслепую. На нас наседали со всех сторон, не давая ни минуты передышки. Не имея возможности перезарядить пистолеты, мы отмахивались тесаками направо и налево. Мне достался в противники сам Эдуард Лоу, быть может похуже меня владеющий искусством фехтования, но неизмеримо более сильный физически. Он шаг за шагом оттеснял меня все дальше от Брума, Винсента и остальных, мне же приходилось пятиться назад, прилагая неимоверные усилия, чтобы просто отражать его энергичные выпады. Вдобавок клинок у него был длиннее и намного тяжелее моего. Очередной удар высек искры из моего тесака и с такой силой обрушился на гарду, что я не смогла его удержать внезапно онемевшей рукой. Лишившись оружия, я сразу отпрыгнула назад, но замешкалась, и соперник все же достал меня. Острие его клинка рассекло мне камзол, рубашку и кожу от ключицы до пояса. Я уже решила, что мне конец, но Лоу неожиданно отступил на шаг и в изумлении уставился на меня.

— Так, так, так… — протянул он с иронической усмешкой, снова шагнул ко мне и неуловимо быстрым движением взмахнул тесаком. Отточенное лезвие резануло воздух около моего уха, и на плечо мне легла срезанная у виска прядь волос. — Выходит, ты не столько красавчик, сколько красотка! Чистое золото, клянусь Нептуном! — восхищенно заметил Лоу, ощупывая пальцами шелковистый локон. — Кто бы мог подумать, что на борту у Брума для меня отыщется такой драгоценный приз! -Кончиком клинка он раздвинул края рассеченной одежды, с вожделением пожирая глазами мою обнаженную грудь. — Ах, до чего же лакомый кусочек! Но не будем торопить события, крошка, растянем удовольствие.

Я плюнула ему в лицо и обругала грязной свиньей. Лоу скривился, приставил мне к горлу тесак и прошипел:

— Советую научиться хорошим манерам, мамзель недотрога, иначе мне придется поделиться тобой с командой, а когда все позабавятся, скормить рыбам!

Он схватил меня за руку и потащил за собой к кормовому люку. Тычками в спину заставил спуститься по трапу в трюм, втолкнул в какую-то темную каптерку и захлопнул за мной дверь. Я слышала, как он кряхтит, баррикадируя ее снаружи какими-то тяжелыми ящиками, чтобы не дать мне выбраться из заточения.

Когда Лоу ушел, я принялась ломиться в дверь, но та не поддавалась. Выбившись из сил, присела передохнуть и с удивлением обнаружила, что вся в крови. Сначала я подумала, что она просочилась сюда с верхней палубы, но тут же сообразила, что до нее слишком высоко. Провела рукой по груди, и пальцы мои обагрились. Рубашка, штаны, борта камзола — все пропиталось кровью из неглубокого, но длинного разреза. В ушах у меня зазвенело, голова пошла кругом, и я провалилась в беспамятство.

 

31

Пробудилась я от громкого шума за дверью. Кто-то разбирал завал снаружи, с грохотом скидывая ящик за ящиком. Я не сомневалась, что это Лоу явился за мной, чтобы получить отсроченное «удовольствие». Собираясь с силами, я пыталась вспомнить преподанные Недом уроки кулачного боя.

— Успокойся, это я. Держись! — Теплая, твердая ладошка размером не больше моей легла на стиснутый кулак, отводя его в сторону. Гибкая рука обвилась вокруг талии. Большие карие глаза Минервы смотрели на меня с тревогой и сочувствием. — Кто тебя запер в этой дыре?

— Лоу.

— Он ничего тебе?..

— Нет, — покачала я головой и усмехнулась, кое-что припомнив. — Решил не торопить события.

— А я тебя обыскалась. Весь корабль обшарила!

Она помогла мне выбраться наружу и подняться на палубу. Корабль Лоу теперь принадлежал нам. Часть его команды погибла в бою, остальные перешли на нашу сторону.

— Как это случилось?

— Когда они полезли к нам на палубу, Филипс пальнул картечью в самую гущу. Да так удачно, что уложил на месте половину абордажной команды. Их, правда, все равно оставалось больше, и поначалу нам пришлось туго, но они не ожидали, что мы станем так отчаянно защищаться. Кое-как отбились, затем сами перешли в наступление. Оттеснили их со шкафута на корму и зажали на шканцах. Тут они смекнули, чем пахнет, и запросили пощады. -Она пожала плечами. — Вот так все и закончилось.

— А Лоу куда подевался?

— Брум посадил его в шлюпку, велел убираться на все четыре стороны и предложил всем желающим разделить участь своего капитана и присоединиться к нему. — Минерва самодовольно усмехнулась, заложив за кушак большие пальцы обеих рук. — Таких нашлось немного.

Меня, безусловно, радовало, что победа осталась за нами, но решение Адама в отношении Лоу показалось мне чересчур либеральным. Я бы на его месте приказала отрезать мерзавцу уши и заставила бы их съесть, как тот в свое время поступал со своими жертвами.

Минерва провела меня по всему кораблю. Повсюду, как муравьи, трудились ремонтные команды, заделывая пробоины, сращивая снасти, штопая паруса и устраняя прочие повреждения, полученные в ходе сражения. По сравнению со «Скорым возвращением», барк казался настоящим дворцом. Помимо огромной капитанской каюты и кают-компании, на нем имелись также примыкавшая к камбузу столовая для экипажа, два просторных матросских кубрика, пассажирский салон и дюжины полторы пассажирских и офицерских кают. Как оказалось, моя расторопная подруга уже успела занять для нас одну из них.

Минерва уложила меня на подвесную койку, предварительно освободив от окровавленной одежды, притащила горячую воду, чистые тряпки и принялась обрабатывать мои раны. Поначалу она ужаснулась при виде запекшейся на моей груди и животе крови, но ее предложение позвать доктора Грэхема я с ходу отвергла, мотивируя свой отказ тем, что у него и без меня полно куда более тяжелых пациентов.

— Сейчас не время его отвлекать. Кроме того, я хочу, чтобы ты сама все сделала.

— Хорошо, — согласилась Минерва. — Но с условием: слушаться меня беспрекословно, не хныкать и не жаловаться!

Она поменяла воду, принесла из лазарета бинты, раздобыла где-то бутылку рома и приступила к основным процедурам. Первым делом вымыла меня с ног до головы. Я блаженствовала. Мягкие прикосновения ее рук и ощущение чистоты погрузили меня в полудрему, и даже саднящая боль отступила куда-то и почти не беспокоила. Зато потом пришлось стиснуть зубы и не хныкать, как было приказано. Мои кисти и руки покрывали многочисленные порезы. Самые глубокие из них пришлось зашивать суровой ниткой — так же, как задетый тесаком Лоу низ подбородка и длинное продольное рассечение, протянувшееся через грудину и верхнюю часть живота от горла до пупа.

Перед тем как накладывать швы или делать перевязку, Минерва обильно смачивала ромом каждую рану. Щипало так, что у меня слезы на глаза навертывались. Когда она закончила надо мной колдовать, всю верхнюю часть тела и руки до локтей сплошь покрывали бинты. А в качестве награды за терпение и мужество она заставила меня проглотить целую кружку крепчайшего грога, подогретого и щедро сдобренного специями, пряный запах которых напомнил мне Филлис. Я так и уснула с мыслью о ней.

Грэхем все же наведался к нам на следующий день и безоговорочно одобрил все действия моей добровольной сиделки. Раны мои, по счастью, не воспалились и быстро затянулись, оставив всего пару шрамов, сохранившихся и по сей день: один — крошечный, изогнувшийся полумесяцем под подбородком, другой — длинный и прямой, напоминающий натянутую струну. Но беда, как известно, не приходит одна. Полностью оправившись физически, я потеряла душевный покой. Ко мне снова вернулись ночные кошмары, и зазвучали в ушах зловещие слова, почему-то произносимые моим голосом: «Он идет за тобой!»

Я вздрогнула и проснулась на своей койке, плавно покачивавшейся в противовес бортовому крену корабля, и долго потом не могла сомкнуть глаз. Выходит, бразильцу уже известно, где я. Но как он мог проведать, что мы решили уйти из Вест-Индии в Африку, если об этом пока не знала ни одна живая душа, за исключением членов нашего экипажа? Неужели Бартоломе и впрямь обладает сверхъестественными способностями и может отыскать меня даже на краю света? В густом полумраке каюты слышалось ровное дыхание Минервы, размеренное поскрипывание бимсов и коечных креплений, снаружи доносился убаюкивающий шорох волны, разрезаемой форштевнем и журчащей струей обтекающей борта, но мне за этими повседневными и привычными звуками мерещился другой корабль, весь черный от киля до клотиков и невидимый, словно призрак, уверенно и неутомимо рассекающий морскую гладь в погоне за мной.

Я попыталась сосредоточиться и представить корабль-тень и его на палубе. Во сне я все это видела, хотя изображение оставалось смазанным и расплывчатым, как в тумане, но стоило мне проснуться, как оно начисто стерлось из памяти. А вместо него перед мысленным взором возникла длинная вереница вполне реальных судов, чуть ли не ежедневно попадавшихся нам на пути и несущих в своем чреве сотни и тысячи обездоленных и несчастных людей, жизни и судьбы которых были безжалостно перечеркнуты и исковерканы по чьей-то дьявольской воле.

Мы курсировали вдоль африканского побережья, ощетинившегося почти на всем протяжении крепостями и замками. В их сумрачных подвалах и подземных тюрьмах томились бесчисленные невольники: мужчины и женщины, матери и дети, братья и сестры. Их гнали к берегу океана в цепях и колодках со всего материка бесконечными караванами. Они брели по пыльным дорогам под палящим солнцем, терзаемые голодом и жаждой, спотыкаясь и падая. Тех, кто уже не мог подняться, оттаскивали на обочину и оставляли на съедение диким зверям. А рядом с изможденными, потерявшими человеческий облик фигурами перед моими глазами неизменно вставали ровные строчки бухгалтерского баланса, аккуратно выписанные круглым детским почерком.

— Что с тобой происходит, Нэнси? — донесся из темноты встревоженный голос проснувшейся Минервы.

Я не успела ей ответить. К моему величайшему удивлению, у меня внезапно хлынули слезы, и я разрыдалась, да так бурно и горько, что никак не могла остановиться. Минерва прошлепала ко мне босыми ногами и прилегла рядом на краешек койки, прижала к себе, крепко обняла, гладя по голове и ласково шепча мне на ухо что-то успокаивающее, а я уткнулась ей в плечо, продолжая рыдать и орошая слезами ее сорочку. Я не знала материнской ласки, и ни одна женщина не утешала меня прежде с такой самозабвенной и бескорыстной любовью. Щека моя прижималась к горячему, округлому плечу, скрытому под грубой тканью ночной рубахи. Вспомнив о позорном клейме на ее плече, я расплакалась еще громче. Минерва качала и убаюкивала меня, как ребенка, тихо напевая какую-то тягучую, монотонную мелодию без слов, и я постепенно успокоилась и перестала всхлипывать. По ночам у берегов Гвинеи так жарко и душно, что заснуть нам больше не удалось, и мы проговорили до самого рассвета.

— Ты должна избавиться от тяжести, обременяющей твое сердце, — прошептала Минерва. — Филлис, я знаю, посоветовала бы то же самое.

Да я бы с радостью! Вот только как?

— Мне снова приснился кошмар.

— Опять бразилец? Как в прошлом сне?

— Да. Правда, на этот раз я видела его совсем близко. Он стоял на палубе, весь в черном и с большим алмазным крестом на груди. Он по-прежнему преследует нас.

— Но откуда он узнает, где нас искать? Мы ушли из Карибского моря, и никто, кроме своих, не знает, куда направился наш корабль.

Я безнадежно покачала головой:

— Понятия не имею. Знаю только, что ему все известно.

— А я тебе снова повторю, что ты не можешь знать этого наверняка! И присказку материнскую напомню: «Утро вечера мудренее». Что будет, то будет, и нечего дрожать и слезы лить раньше времени!

— В том-то и дело, что я все понимаю, но поделать с собой ничего не могу. Мне страшно. Я не такая смелая, как ты, и всего боюсь. Когда Лоу меня схватил… Когда я представила, что он со мной сделает… Он же меня команде грозился на потеху отдать и за борт выкинуть рыбам на корм… — Я закусила губу, чтобы опять не расплакаться. — Я как отрезанный ломоть. От одного берега оттолкнулась, а к другому так и не прибилась. У меня есть прошлое, но нет никакого будущего. И никому я не нужна, кроме Уильяма. Да и на него я не слишком надеюсь. Пораскинет мозгами и поймет, что ни к чему совсем ему жена-пиратка. Найдет себе порядочную девушку, а обо мне и думать забудет…

— Ну-ну, успокойся, — снова обняла меня Минерва. — Я же с тобой.

— Надолго ли? У вас с Винсентом все уже слажено.

— У нас с Винсентом еще ничего не слажено! — возмущенно воскликнула она, но я не почувствовала за ее словами внутренней убежденности.

— Только не надо обманывать. Ни меня, ни себя. Я же видела, какими глазами вы смотрите друг на друга! Ты любишь его, не отрицай, и рано или поздно все равно уйдешь к нему. И тогда я останусь совсем одна. Без друзей. Без дома. Без семьи…

— Ошибаешься. Даже если мы с Винсентом поженимся, ты до конца дней останешься для меня и подругой, и семьей, а под крышей нашего дома для тебя всегда найдется место. — Какая-то незнакомая интонация в голосе Минервы заставила меня более внимательно прислушаться к ее словам. Похоже, на душе у нее тоже наболело, и ей хотелось выговориться до конца. — Я должна тебе кое-что сказать. — Она рассеянно намотала на палец локон моих волос. — Мне давно следовало открыться, но я все никак не решалась и откладывала на потом.

— И что же это за секрет?

— Ты моя сводная сестра, Нэнси. Твой покойный отец был и моим отцом.

Мы прошли рука об руку через множество испытаний и невзгод, и все это время она хранила в сердце тайну своего рождения, ни разу не выдав себя ни словом, ни взглядом! Я приподнялась на локте и склонилась над ней, пытаясь понять по выражению лица Минервы, откуда черпала она душевные силы, позволявшие ей так долго держать меня в неведении?

— И ты молчала? — потрясение выговорила я.

— Филлис взяла с меня обещание ничего тебе не говорить.

— Но почему?!

— Твой… наш отец запретил. Она поклялась, а потом он умер, и некому было освободить ее от клятвы. Ты же знаешь Филлис, она свое слово всегда держит. Ты не сердишься, что я так долго это скрывала?

— Сержусь? Да как тебе такое могло в голову прийти? Я ужасно рада, просто еще не успела привыкнуть к тому, что у меня появилась сестра. И как только я раньше не догадалась? Все же на поверхности лежало, достаточно было глаза пошире раскрыть.

Многое из того, чему я прежде не придавала значения, пропускала мимо ушей или просто не замечала, складывалось теперь в цельную картину и представало передо мной в истинном свете. Ежегодные поездки отца на Ямайку. Привилегированное положение Филлис и Минервы при его жизни. Странное ощущение, что я гляжусь в зеркало, возникавшее порой, когда я смотрела на подругу. Различия между нами словно ослепляли меня, затмевая несомненное внешнее сходство. Любой посторонний наблюдатель заметил бы его с первого взгляда. Походка, манера держаться, одинаковый изгиб бровей… И конечно же, свойственное нам обеим несговорчивое упрямство, не так давно повергшее в отчаяние Уильяма. Теперь, когда у меня открылись глаза, можно было только поражаться, почему это не произошло гораздо раньше, за много месяцев до нашего ночного разговора?

Впервые за долгое время я испытала умиротворение и покой, больше не ощущая себя безнадежно одинокой в бурном море житейских передряг. Любовь мужчины и женщины бывает сильнее родственных уз, но она не так долговечна. Мы же с Минервой были сводными сестрами, и ничто на свете не могло этого изменить. Я твердо знала, что мы будем любить друг друга до гроба, и свято верила, что вдвоем нас не сломят никакие превратности судьбы.

 

32

Каждый пиратский корабль представляет собой ограниченный мирок, где все зависят друг от друга. Известный принцип «один за всех, и все за одного» приобретает в таких условиях особенную актуальность, потому что любое отклонение от него зачастую приводит к гибельным последствиям. «Скорое возвращение» и его предшественники полностью отвечали этим требованиям, и на борту у нас всегда царил дух взаимовыручки. Брум переименовал захваченный у Лоу трехмачтовый барк «Красный скелет» в «Удачу» — в честь предыдущего флагмана нашей флотилии, однако перемена названия удачи не принесла. Костяк его экипажа составляли пираты, долгое время находившиеся под влиянием прежнего капитана и перенявшие у него массу скверных привычек. Попадались среди них и безжалостные головорезы, и откровенные мерзавцы, ни во что не ставившие ни человеческую жизнь, ни ими же подписанные статьи устава. В команде процветали волчьи нравы, которые Лоу усиленно поощрял, исподтишка науськивая своих корсаров друг на друга и умело разжигая рознь между различными группировками. Они и сейчас грызлись, как волки, точнее сказать, как собаки, воспитанные и обученные никудышным псарем. Все это начало очень быстро сказываться, доставляя массу хлопот и проблем новому командиру. Не проходило ни дня без ссор и скандалов. Пока обходилось без поножовщины, но напряжение нарастало, грозя в скором времени прорваться и выплеснуть наружу державшиеся до поры под спудом былые обиды и неутоленные страсти.

— Одна паршивая овца все стадо портит, — глубокомысленно заметил по этому поводу наш мудрый квартирмейстер. — А у нас их цельная отара наберется.

Винсент получил новое повышение. Брум принял на себя командование «Удачей», а его назначил капитаном «Скорого возвращения». Минерва тяжело переживала разлуку с любимым. Она, конечно, ни словом не обмолвилась, что ей плохо, но я не раз замечала, как она с тоской во взоре вглядывается в горизонт за кормой, надеясь увидеть хотя бы макушку мачты или клочок паруса идущей следом шхуны. А как-то раз поутру, поймав ее во второй раз спускавшейся на палубу с брам-стеньги бизани, где моя подруга проторчала битый час, не выдержала и напрямик спросила:

— Долго ты еще собираешься терзать себя и его? Почему ты не осталась с Винсентом?

— Во-первых, я не могла бросить тебя, пока ты не залечила раны, а во-вторых, он сам мне запретил. Сказал, что мое присутствие и ему будет мешать должным образом исполнять обязанности, и на команду может оказать разлагающее воздействие. Это он у Брума так красиво говорить научился. А я стою, как дурочка, и возразить нечего!

Минерва, безусловно, сильнее всех скучала по мистеру Кросби, но и все остальные — я имею в виду тех, кто перешел на барк вместе с новым капитаном, — частенько сожалели, что его нет среди нас. Винсент с его авторитетом, железной волей и талантом прирожденного лидера мог помочь Адаму в наведении порядка и дисциплины на борту «Удачи». Заразу необходимо выжигать каленым железом, а Брум был слишком мягкосердечен, чтобы решиться на крутые меры против смутьянов. Больше всего неприятностей доставлял капитану некий Томас Лимстер, самый, пожалуй, отъявленный негодяй из бывшей команды Лоу, занимавший в ней должность квартирмейстера. Он и сейчас на нее претендовал и вовсю интриговал против Пеллинга, посулами и угрозами склоняя на свою сторону других членов экипажа, чтобы на следующей сходке сместить старика и занять его место.

Восхваляя на все лады патологическую жестокость Лоу как качество «настоящего капитана», Лимстер за глаза называл Брума слабаком и без стеснения намекал, что тот ведет нас неизвестно куда, в то время как мимо носа ежедневно проходят нетронутые призы. Что с того, если судно невольничье? На севере за живой товар можно слупить неплохие денежки. Ах, он брезгует? Ах, ему запашок не нравится? Так пусть нос зажмет или уступит место другому! Доходили до нас слухи и о том, что Лимстер втихомолку собирает подписи под «круговым пенни», да только поймать его за руку никак не удавалось. Бунтовщик вел себя крайне осторожно и подолгу проверял и испытывал каждого кандидата, прежде чем позволить тому вписать свое имя в список, имеющий форму окружности, чтобы по нему нельзя было вычислить зачинщиков, если заговор будет раскрыт.

О том, что я женщина в мужском платье, было известно многим, в том числе некоторым корсарам из старой команды Лоу, и до недавнего времени факт этот никого особо не волновал и не вызывал никаких нежелательных комментариев. Однако неугомонный Лимстер и тут подсуетился. Однажды вечером, когда пираты собрались, по своему обыкновению, на баке, чтобы поточить лясы, пропустить чарку-другую или выкурить трубочку перед началом ночной вахты, я проходила мимо, и он счел, видимо, этот случай подходящим, чтобы перейти к активным действиям.

— Гляньте-ка, уточка наша поплыла, селезнем прикинувшись, — ехидно бросил Лимстер мне вслед и добавил: — Да только шлюха завсегда останется шлюхой, что бы она на себя не напялила!

Он и раньше меня донимал, но не при свидетелях и не так грубо и откровенно. Я пропускала его колкости мимо ушей, но в этот раз он явно перегнул палку. Вернувшись назад, я остановилась перед ним и спокойно попросила:

— Будь добр, повтори, что ты сейчас сказал.

— Ты все правильно расслышала, потаскушка. — Лимстер широко ухмыльнулся, ощерившись почерневшими от цинги деснами с гнилыми обломками уцелевших зубов. — А ежели желаешь, чтоб тебя ублажили, так это мы мигом!

Обдавая мое лицо зловонным дыханием, он схватил меня за пояс и притянул к себе, порываясь залезть мне за пазуху свободной рукой.

— Отпусти сейчас же! — потребовала я, но его уже невозможно было остановить.

Лимстер был вдвое крупнее меня, ручищи его напоминали свиные окорока, и все мои безуспешные попытки освободиться только распаляли похоть насильника. С утробным гоготом он рванул меня за ворот, обрывая пуговицы. Быть униженной этим скотом, полураздетой, выставленной на позор и посмешище перед товарищами по команде означало полную утрату авторитета. Я пришла в дикую ярость и откинула назад голову, намереваясь лбом расплющить в лепешку его сизый от пьянства нос, но в этот момент между нами блеснул клинок и голос за моей спиной произнес:

— Убери руки, животное!

Лимстеру очень не хотелось меня отпускать, но приставленный к горлу тесак сделал его более сговорчивым. Минерва с усмешкой убрала свое оружие в ножны, взяла меня за руку и повела прочь. Раздосадованный неудачей, Лимстер крикнул ей вслед:

— С чего распетушился, петушок?! Неужто все себе заграбастать хочешь? Поделился бы с дружками своей курочкой, от нее все одно не убудет!

Мы с сестрой переглянулись и прыснули. Лимстер опять попал впросак. О моей принадлежности к слабому полу он узнал от свидетелей поединка между мной и Лоу, а вот Минерву до сих пор считал Юпитером Джонсом. До этого случая никому и в голову не приходило просветить его на сей счет, однако сейчас, по всей видимости, доброхотов нашлось в избытке, о чем свидетельствовал взрыв хохота за нашими спинами и побагровевшая физиономия Лимстера. Его такой поворот вряд ли обрадовал. Многие из тех, кто не упускает случая поиздеваться над другими, совершенно не выносят насмешек над собой, и бывший квартирмейстер не был исключением. Потеряв голову от злости и уязвленного самолюбия, он разразился градом проклятий и гнуснейших выпадов в адрес женского пола в целом и наш с Минервой в частности. Задетая за живое, моя воинственная сестричка вернулась назад, остановилась перед грубияном и ледяным тоном потребовала, чтобы тот взял свои слова назад и извинился.

— Чего?! — вылупился на нее Лимстер. — А что ты сделаешь, вертихвостка, если я пошлю тебя на… ?

— Сочту себя оскорбленной, — хладнокровно ответила Минерва.

— Да чтоб вам обеим рожи оспой изрябило! — фыркнул Лимстер. — Спеси-то небось сразу поубавятся!

По-кошачьи быстрым движением Минерва взмахнула рукой и хлестко врезала ему по физиономии открытой ладонью. Машинально схватившись за скулу и потирая заросшую многодневной щетиной щеку, Лимстер некоторое время усиленно соображал, что это такое было, а когда до него наконец дошло, утробно взревел, сжал пудовые кулачищи, нагнул голову и двинулся на Минерву.

— Отставить! — рявкнул невесть откуда взявшийся Пеллинг. — Никаких драк на борту! Устав забыли, петухи? Так я вам ужо напомню!

Разборка состоялась тут же, на полубаке.

— Кто нанес удар первым, — осведомился боцман, он же председательствующий и судья в одном лице.

— Я! — выступила вперед Минерва.

— Драться на борту запрещено уставом.

— Мы знаем, но он оскорбил нас! — попыталась выступить я в ее защиту, но Пеллинг пропустил мои слова мимо ушей.

Порывшись в своем сундуке, он извлек оттуда несколько потертых листов бумаги и углубился в чтение.

— Статья пятая устава гласит: «Никто не вправе нанести другому оскорбление действием или иным способом на борту корабля. Все ссоры и разногласия должно улаживать на берегу в честном поединке на клинках и пистолетах», — процитировал боцман монотонной скороговоркой судейского клерка, поднял голову и посмотрел на виновницу. — Уразумела?

— Уразумела, — кивнула Минерва.

Лимстер довольно осклабился, очевидно не считая Минерву серьезным противником в предстоящей дуэли. Чтобы он да не справился с какой-то сопливой девчонкой — такая мысль попросту не приходила ему в голову.

— Завтра утром вас обоих высадят на берег. Я и доктор Грэхем будем вас сопровождать. — Корсары столь же щепетильны в соблюдении правил при проведении поединков чести, как лондонские джентльмены, да и сами правила почти не расходятся с общепринятым дуэльным кодексом. — Каждый из вас имеет право взять с собой одного секунданта по своему выбору. — Пеллинг немного помедлил, прежде чем произнести финальную фразу: — И пусть победит достойнейший!

Положение третейского судьи обязывало Пеллинга соблюдать нейтралитет и не выказывать предпочтения ни одному из дуэлянтов. Но боцман, не питавший, мягко выражаясь, теплых чувств к Лимстеру, тайно посетил нашу каюту и подробно проинструктировал Минерву, как ей следует вести себя в утреннем поединке, поделившись собственным опытом и дав немало ценных советов.

— Перво-наперво скажу, ты его, главное, не бойсь. Пистоль он и в Африке пистоль, а ты, девка, ко всему прочему, послабей супротив его туши будешь. Теперь дальше. Валить его, бычару, первым выстрелом надо. Цель в грудь, а лучше в голову, ежели уверена, что промаху не дашь. Да только гляди в оба: он, гнида коварная, могёт и до конца счета повернуться, чтоб уклониться успеть, пока ты целиться станешь. Ну а коли до клинков дело дойдет, держись спиной к суше, чтоб не тебе, а ему солнышко глаза застило. И на твердь его старайся не допущать, по песочку-то вязкому ему несподручней бегать, чем тебе, легконогой. И сразу в драку не ввязывайся, помурыжь его подольше, пока не запыхается. А запыхаться он обязательно должен, потому как я нынче добрый и в сторонку отвернусь, ежели кто лишний бочонок пойла ненароком прихватит. — Он вдруг как-то странно сморщился и неуклюже погладил Минерву по плечу заскорузлой от мозолей ладонью. — Ложись-ка ты спать, доченька. Тебе выспаться надоть. А спозаранку, не обессудь, сам тебя подыму.

Она уснула мгновенно, едва коснувшись головой подушки. А я до самого рассвета не сомкнула глаз, прислушиваясь к каждой отбитой склянке, неумолимо приближающей утро поединка, терзаясь страхами за сестру и мучаясь угрызениями совести.

Это я должна была дать пощечину Лимстеру и драться с ним на дуэли. Я, а не она. Только у меня, как всегда, не хватило духу.

 

33

Солнце медленно выкатывалось из-за горизонта, серебря своими лучами морскую гладь, подернутую легкой дымкой утреннего тумана. Будучи секундантом, я поднялась раньше и занялась приготовлениями. Минерва позволила мне помочь ей одеться. В новой белой рубашке из тонкого голландского полотна, белых атласных чулках и синих штанах она выглядела необыкновенно привлекательной. Завершал наряд широкий кушак алого шелка, поверх которого я затянула вокруг тонкой талии кожаный пояс с подвешенным к нему тесаком в ножнах.

— Это я должна была его вызвать, — сказала я виновато. — Если бы ты не вмешалась, я…

— …расквасила бы ему нос! — со смехом подхватила сестренка и весело подмигнула мне. — И что дальше? Ты еще слишком слаба после ранения, и этот вонючий козел с поганым языком наверняка на это рассчитывал. — Она взяла пистолет и прищурилась, наводя мушку на воображаемую цель. — Только он просчитался, и придется ему теперь иметь дело со мной.

Меня слегка покоробил ее чересчур самоуверенный тон, но я изо всех сил старалась не выказать своих опасений за исход поединка, зная по опыту, каким заразительным бывает чужой страх. Минерва тем временем несколько раз щелкнула курком, проверяя, как действует спусковой механизм, затем вытянула из ножен тесак, провела большим пальцем по лезвию, одобрительно кивнула, подбросила в воздух выдернутый волосок и одним взмахом рассекла его пополам.

Кто-то постучал в дверь каюты.

— Эй, вы готовы? Шлюпка уже ждет! — послышался голос помощника боцмана Даффи.

Минерва вела себя так легко и беззаботно, будто собиралась на прогулку. Мы спустились в шлюпку. Гребцы держали весла сухими, ожидая команды рулевого. Даффи занял место на кормовой банке , взялся за румпель и дал отмашку. Матросы одновременно погрузили в воду весла и принялись грести так же ровно и слаженно, как участники шлюпочных гонок где-нибудь в Портсмуте или на Плимутском рейде .

Минерва, доктор и я разместились на носу, а Пеллинг, Лимстер и его секундант ближе к корме. Будущие противники избегали смотреть друг на друга и старательно косились в разные стороны. Все молчали, и только скрип весел в уключинах и плеск воды за бортом тревожили предутреннюю тишь.

Накатывавшие на берег высокие волны затрудняли высадку, но, достигнув мелководья, гребцы с передней банки спрыгнули за борт, перекинули через плечо прикрепленные к планширу канаты и, по пояс в воде, потащили шлюпку за собой. Заметив, что вдвоем им тяжеловато, рулевой дал команду, и вторая пара гребцов присоединилась к первой.

Мы выбрались на берег, оставляя на влажном песке глубокие следы, тут же смываемые прибоем, и двинулись дальше по направлению к опушке леса, зеленой стеной протянувшегося вдоль береговой линии. Пеллинг вертел головой по сторонам, высматривая подходящую площадку.

— Стоп! — поднял руку боцман, и мы послушно остановились. Затем он приказал Грэхему отойти подальше от линии огня, а дуэлянтов поставил спиной к спине. — Секунданты!

Мы приблизились и вручили своим подопечным заряженные пистолеты. Взоры наши на мгновение скрестились, но Минерва тут же отвела глаза, и лицо ее сделалось вдруг непроницаемым и отчужденным, как в те далекие дни, когда она была моей рабыней, а я ее госпожой и нас разделяла непреодолимая пропасть. И я поняла, что она тоже боится и сомневается, но не хочет, чтобы кто-нибудь это заметил.

Пеллинг велел нам присоединиться к доктору, который заметно нервничал. Он непрерывно щелкал замком своего черного саквояжа и переминался с ноги на ногу. Казалось, побледнели даже веснушки на его мучнисто-белом, не поддающемся загару лице. Удрученный вид доктора без слов говорил о том, с какой радостью он остановил бы это бессмысленное, по его глубокому убеждению, кровопролитие. К сожалению, на финальной стадии поединка чье-либо вмешательство полностью исключалось, и даже сам капитан не обладал достаточной властью, чтобы приказать участникам не доводить дело до смертоубийства. Собственно говоря, Брум вообще не имел права принимать участие в улаживании конфликтов такого рода. Эта прерогатива целиком принадлежала квартирмейстеру, а тот принимал решение, руководствуясь исключительно статьями устава. Они были единственным сводом законов в нашем перевернутом с ног на голову мире, где главным правилом было не соблюдать никаких правил, и только их незыблемость и строгое исполнение позволяли корсарской вольнице сохранять хоть какое-то подобие порядка на своих кораблях.

Боцман приказал соперникам оставаться на месте, пока он не отойдет на безопасное расстояние, и только после этого приступил к отсчету. Со стороны они выглядели довольно забавно. Обнаженная до пояса волосатая туша Лимстера на голову возвышалась над хрупкой фигуркой Минервы, подавляя ее массивностью и звериной мощью, да и само их противостояние невольно напоминало известный библейский сюжет о поединке Давида с Голиафом. По сигналу Пеллинга противники начали расходиться, держа пистолеты у плеча дулом вверх и отмеряя шаг за шагом одновременно и строго по команде боцмана. Мы затаили дыхание, дожидаясь завершения отсчета и той неуловимой паузы, когда дуэлянты повернутся друг к другу и откроют огонь.

Старый морской волк не зря предупреждал нас, что Лимстер способен на нечестную игру. Как он и предсказывал, тот повернулся раньше и вскинул оружие. Пеллинг споткнулся на цифре «девять», и Минерва успела среагировать на эту непредвиденную запинку. Хотя, возможно, ее предупредил хруст песка под каблуками сапог противника в момент поворота. Высоко подпрыгнув, она развернулась в воздухе, и в то же мгновение прозвучал выстрел. Пистолет Лимстера окутался белым дымом, а выпущенная из него пуля, просвистев мимо виска Минервы, вонзилась в ствол дерева за ее спиной. Настал ее черед стрелять, но соперник снова пренебрег правилами. Когда она спустила курок, он не остался на месте, а трусливо метнулся в сторону. Не ожидавшая столь вопиющего нарушения дуэльных норм Минерва тоже промахнулась, хотя с двадцати шагов при мне всаживала девять пуль из десяти в мишень размером с шестипенсовую монету.

А Лимстер уже мчался к ней с торжествующим ревом, обнажив тесак и нагнув голову, подобно завидевшему красную тряпку быку. Сестра отбросила разряженный пистолет и выхватила свой клинок. Тесак — оружие для рукопашной. Им хорошо рубить сплеча, но неудобно фехтовать. У меня аж руки зачесались, так мне хотелось оказаться сейчас на ее месте! С холодным оружием я всегда управлялась гораздо лучше Минервы, но и она не ударила в грязь лицом. Быстроногая и стремительная, она танцевала вокруг неуклюжего соперника, не столько парируя, сколько уворачиваясь от его прямолинейных выпадов. Я заметила, что сестра следует наставлениям старого боцмана и постепенно уводит Лимстера от опушки все дальше и дальше в сторону моря, а тот начинает все чаще увязать в песке прибрежного пляжа, сама же переходит в наступление, когда восходящее солнце оказывается у нее за спиной и слепит глаза противнику.

Солнце припекало все сильнее, и Лимстер начал выдыхаться. Красный, как вареный омар, еще мутный с похмелья после вчерашней пьянки, он буквально истекал излишками влаги. Из пересохшей глотки вырывался уже не бычий рев, а хриплое, с надсадным присвистом, дыхание. Крупные капли пота, набухая на лбу, заливали глаза, и он ежеминутно тряс головой, как тот же бык, доведенный до отчаяния кусачими насекомыми. А Минерва как ни в чем не бывало продолжала выплясывать вокруг соперника, то появляясь, то исчезая из поля его зрения и вынуждая Лимстера то бросаться из стороны в сторону, то кружиться на одном месте, то терять равновесие, наугад отмахиваясь от невидимого противника.

— Стой на месте и дерись, сучка, как подобает мужчине! — прохрипел он, плохо соображая, что говорит, и дико озираясь налитыми кровью глазами. — Стой, кому говорят!

«Не спеши, не торопись, дождись, когда он откроется, — мысленно взывала я к ней, — и тогда уж рази наповал!»

Лимстер сделал очередной выпад и опять промахнулся. Минерва отскочила в сторону, но чуть промедлила, и клинок противника, описав дугу в обратном направлении, зацепил кончиком ее правое плечо. Рукав белой рубашки моментально окрасился кровью. Я непроизвольно вздрогнула и почувствовала, как начинает неметь моя собственная, ничем не задетая рука.

— Первая кровь! — обрадованно встрепенулся Грэхем. — Заканчивайте! Долой оружие! — выкрикивал он на бегу, устремившись к дуэлянтам и яростно размахивая своим черным саквояжем с бинтами и инструментами.

Согласно корсарским обычаям, поединок продолжается до пролития первой крови. Лимстер сделал это первым и считался победителем. Однако он не пожелал подчиниться и этому правилу. Вместо того чтобы вложить тесак обратно в ножны, он взметнул его высоко над головой и ринулся на раненую девушку с явным намерением разрубить ее на две половинки.

— Убью! — завопила я не своим голосом, хватаясь за оружие.

Доктор Грэхем уронил саквояж на песок и выхватил пистолет.

— Стоять! — предупредил он металлическим голосом. — Еще шаг, и я стреляю!

Но Лимстера невозможно было остановить. Закусив удила, как взбесившийся жеребец, он видел только одну цель и рвался к ней напролом, ничего уже не слыша и не замечая вокруг. Но наши крики все-таки отвлекли его. На мгновение замедлив шаг, он споткнулся о какой-то корешок или палку, полузасыпанную песком, и пошатнулся. Это был шанс, и Минерва не замедлила воспользоваться им для контратаки. Лимстер повернулся ей навстречу и выставил перед собой тесак, но не успел восстановить равновесие и слишком сильно наклонился вперед. Перебросив оружие из правой руки в левую, моя бесстрашная сестра поднырнула под занесенный над ее головой клинок и коснулась острием своего тесака груди соперника. А грузный Лимстер, продолжая двигаться по инерции, сам нанизал себя на бритвенной остроты полоску закаленной стали по самую рукоять. Клинок Минервы вошел между четвертым и пятым ребром, пронзил сердце и грудную клетку и почти целиком вышел из спины противника аккурат под левой лопаткой.

Подоспевший доктор немедленно занялся ее плечом, не обращая внимания на агонизирующее тело в двух шагах от него. Взмахнув ножницами, он срезал окровавленный рукав, остановил кровотечение, промыл рану ромом, стянул ее разошедшиеся края и зашил в несколько стежков суровыми нитками. Снова полил ромом и наложил тугую повязку. За все время этой весьма и весьма болезненной процедуры Минерва ни разу не вскрикнула и не застонала, продемонстрировав незаурядную выдержку и мужество. Она и сама могла бы дойти до шлюпки, но Нейл настоял, чтобы Даффи и один из гребцов отнесли ее на носилках. Он же заставил сестру выпить чарку рома. Кривясь и морщась, она сделала несколько глотков. Алкоголь немного оживил Минерву, и она самостоятельно уселась на носовую банку рядом со мной, положила голову мне на плечо и закрыла глаза. Гребцы стащили шлюпку на воду и налегли на весла.

Корсарское правосудие не терпит проволочек и не ведает отсрочек и апелляций. Признанный виновным в бесчестном поведении и не заслуживающим достойного погребения, Лимстер так и остался лежать на берегу в луже собственной крови, быстро впитывающейся в горячий, сухой песок.

 

34

— Разрез глубокий, до самой кости, — поделился со мной доктор Грэхем, помогая уложить раненую на койку в нашей каюте. — Но рана чистая, помощь я оказал вовремя, так что, осмелюсь предположить, жить твоя подружка будет и стрелять едва ли разучится. Я дам ей опиума, пускай подольше поспит, ей полезно. Помоги мне, Нэнси. — Я разжала зубы спящей Минерве, и Нейл накапал ей на язык несколько капель темной жидкости. — Вот и все, — произнес он с удовлетворением. — Пусть отдыхает. А тебе нечего здесь торчать, до вечера она все равно не проснется. Пойдем со мной, хочу тебе кое-что сказать.

Он отвел меня в кают-компанию, усадил в кресло и сам уселся рядом.

— Вы поставили меня в очень затруднительное и неприятное положение — я имею в виду тебя и Минерву, — начал Нейл. — Представь, каково бы мне было увидеть одну из вас мертвой или умирающей?! — Он тяжело вздохнул и уныло покачал головой. — Я и к Бруму ходил, но даже он ничего не смог сделать, чтобы предотвратить этот дурацкий поединок, в который вы ввязались по собственной глупости и легкомыслию. Поверь старому другу, такая жизнь не для вас! Сегодня Лимстер получил по заслугам, но завтра или через неделю найдется другая такая же мразь, и все повторится. Ну разве можно жить, как перекати-поле, не имея ни корней, ни опоры, постоянно рискуя жизнью и ничего не получая взамен, без каких-либо перспектив на будущее, кроме эшафота и петли? Какой смысл, ответь?

Он не дождался ответа да и не нуждался в нем. Говоря о нас с сестрой, он подразумевал и себя тоже.

— Я давно подумываю о том, чтобы порвать с Береговым братством, — продолжал Грэхем после короткой паузы. — Я не могу больше смотреть на убитых и умирающих совсем еще молодых парней. Я устал от крови, устал от ран, устал штопать изуродованные тела, а потом наблюдать, как пожирает их антонов огонь , и медленно сходить с ума от собственной беспомощности и бессилия хоть чем-то облегчить их страдания. На моем счету в банке голландца достаточно денег, чтобы завести свою практику в Лондоне или Эдинбурге. Да где угодно, какая разница?! Лишь бы никто из пациентов не догадывался о моем прошлом. Я бы мог уйти еще в Нью-Йорке, но меня удержала привязанность к Адаму… и к тебе! — Он повернулся ко мне. — Пойдешь со мной, Нэнси? Мне будет нетрудно выдать тебя за свою дочь.

— Я не могу. Как я расстанусь с Минервой, особенно сейчас, когда она нуждается в заботе и помощи? Она рисковала жизнью, защищая меня и мою честь, а вы предлагаете мне ее бросить? Нет, никогда!

— Ну зачем же бросать? — возразил доктор. — Что за крайности? Возьмешь ее с собой.

— Как у вас все просто получается, мистер Нейл Грэхем! — фыркнула я с возмущением. — Вы хотя бы задумались, за кого придется выдавать себя ей, если мы обе отправимся с вами? За мою рабыню? Служанку? На такое она никогда не согласится! А известно ли вам, уважаемый доктор, как в старой, доброй Англии обращаются с чернокожими? Да как везде! Иначе говоря, оскорбляют, третируют, избивают и всячески унижают. Так что ничего не получится, Минерве ваше предложение не подойдет. Боюсь, придется нам с ней до конца дней своих мотаться по свету с корсарами. Видно, такая уж нам судьба выпала.

— Хочется верить, что ты ошибаешься. А что с твоим женихом, Уильямом?

Я пожала плечами:

— После того что случилось на «Орле», я очень сомневаюсь, что Уильям вообще захочет иметь со мной дело. Он презирает и ненавидит пиратов и даже если простит меня, едва ли у нас что-нибудь сладится.

— Напрасно ты так плохо о нем думаешь, — осуждающе покачал головой Нейл. — Надеюсь, он в курсе всех обстоятельств, вынудивших тебя обратиться за помощью к корсарам?

Я молча кивнула.

— В таком случае я не вижу никаких препятствий, — усмехнулся Грэхем. — Если только он по-прежнему тебя любит.

— Я даже не знаю, жив он или нет.

— А ты считай его живым, пока не убедишься в обратном, — посоветовал доктор. — И не теряй надежды, девочка моя. — Он наклонился ко мне, с отеческой лаской положил свою руку поверх моей, слегка стиснув длинные, гибкие пальцы хирурга, и с нажимом повторил: — Никогда не теряй надежды!

— Когда вы намереваетесь нас покинуть? — поспешно спросила я, стремясь перевести беседу в другое русло, подальше от Уильяма и моей собственной персоны.

— Сразу, как только подвернется подходящий случай.

— А Брум знает?

— Пока нет. Но догадывается, я думаю.

Я видела, что решение Нейла окончательно и бесповоротно и отговаривать его не имеет смысла, но за несколько месяцев знакомства с ним успела проникнуться к доброму доктору самыми теплыми чувствами. Меня восхищали его незаурядный ум, оригинальный образ мышления, высокий профессионализм; я отдыхала душой в его обществе, и мне ужасно не хотелось так скоро с ним расставаться. Я как раз собиралась поведать ему об этом, в надежде упросить хотя бы задержаться на какой-то срок, но тут в кают-компанию в сопровождении Пеллинга ворвался наш капитан, которого я никогда прежде не видела в таком бешенстве.

— Вот, полюбуйтесь! — Он щелкнул пальцами, и боцман торопливо подал ему сложенный вчетверо листок бумаги. — «Круговой пенни», ни больше ни меньше! — Адам развернул листок, положил на стол, разгладил складки и протянул нам. На лицевой стороне размещался довольно объемистый список начертанных подряд имен и фамилий, составляющих в совокупности замкнутую окружность. — На компас смахивает, — покосился он на зловещий круг. — Да только не на север показывает, а на самый настоящий заговор! Клянусь Богом, я вышвырну с корабля всех до одного ублюдков, чьи поганые имена значатся в этом списке!

Верный своему слову, Брум незамедлительно созвал команду на сходку и предъявил общему собранию неизвестными путями добытую Пеллингом улику.

— Вот эта пакость, — начал он, брезгливо держа двумя пальцами за кончик замызганный лист, — называется «круговым пенни». Здесь список злоумышленников, затеявших поднять бунт против законно избранных капитана и офицеров, только написан он таким хитрым образом, чтобы никто не догадался, кто главные зачинщики. — Адам обвел собравшихся пристальным взглядом, подолгу задерживая его на некоторых лицах. — Сразу скажу, что не намерен гадать, кто есть кто, и зачитывать список тоже не буду. Но все, кто в нем значатся, должны в течение часа свернуть свои гамаки, забрать вещички и собраться у шлюпбалок. За исключением того мерзавца, который уже получил свое сегодня утром и валяется сейчас на песке смердящей падалью. А если кто задержится хоть минутой дольше, тому придется добираться до берега вплавь. Я все сказал. Время пошло!

— Требую голосования! — послышались с разных сторон сразу несколько голосов.

— Голосования вам захотелось? — театрально изумился Брум. — Что ж, будет вам голосование! Кто за то, чтобы оставить на борту этих ублюдков?

В защиту заговорщиков не поднялась ни одна рука.

— Значит, решено! — подвел итог капитан. — Все пока остаются на местах, кроме тех, кто в списке. А вы, косорылые, собирайте манатки и вон! И нечего рожи кривить, раньше надо было мозгами шевелить. Да поживее, пока я не передумал и не скормил вас акулам!

Незадачливые мятежники покинули собрание, но прения продолжались. Пеллинг настаивал, чтобы мы избавились тем же способом от всей бывшей команды Лоу, но Брум его не поддержал, и сходка проголосовала против. У нас и так катастрофически не хватало людей, и все понимали, что на плечи оставшихся ляжет непосильная дополнительная нагрузка. Но боцман на этом не успокоился. В числе прочих корсаров нам досталось в наследство от бывшего капитана и несколько музыкантов, составлявших довольно внушительный оркестр, которым Лоу чрезвычайно гордился. Пеллинг же почему-то питал к ним особенную неприязнь и воспользовался случаем, чтобы избавиться хотя бы от оркестра, мотивируя свое предложение тем, что от них, дескать, все равно никакого проку. Их «концертмейстера», долговязого и необыкновенно худого малого по прозвищу Кляча, чрезвычайно возмутило и до глубины души обидело столь предвзятое отношение к «служителям муз», как он сам выразился в свойственной ему высокопарной манере. Потрясая давно ставшей неотъемлемой частью его облика скрипкой, с которой он не расставался ни днем, ни ночью, Кляча вскочил на ноги и разразился страстной речью.

— Нет, вы мне только скажите, друзья, — обратился он к собравшимся, — почему вы, считающие себя людьми справедливыми, допускаете столь вопиющую несправедливость по отношению ко мне и моим коллегам по высокому искусству музицирования? Разве кто-нибудь видел наши имена в «круговом пенни»? Разве кто-нибудь слышал, как мы сговаривались сместить капитана и выкинуть за борт офицеров? Нет, нет и еще тысячу раз нет! Что ж тогда дурного в том, чтоб развлечься вечерком? Вот нас попрекают, что мы бездельники. Да, сами мы не работаем, зато помогаем работать другим. Разве я не прав?

Вот тут Кляча угодил в самую точку. На корабле не бывает недостатка в работах, требующих совместных усилий. Брасопить реи, вращать кабестан… В таких случаях ритмичная музыка действительно здорово помогает.

Исчерпав аргументы, он схватил свой инструмент и взмахнул смычком, предоставив и скрипке высказаться в его защиту. Кляче тут же подыграл другой музыкант по фамилии Кроукер, выхватив из нагрудного кармана оловянную свистульку, которую он всегда носил собой. Потешив аудиторию развеселой импровизацией, дуэт сорвал заслуженные аплодисменты, после чего ни у кого не поднялась рука, чтобы проголосовать против. Осчастливленные благополучным для себя исходом, оркестранты постарались оправдать доверие и уже полным составом принялись наяривать джигу и другие плясовые мелодии под одобрительный смех корсаров. Один боцман сидел мрачный и что-то недовольно ворчал себе под нос, но команда уже приняла решение.

— Отставить! — гаркнул Брум, и музыка мгновенно стихла. — Мы еще не закончили. А теперь слушайте меня. Раз уж вам так хочется, пусть музыканты остаются. Но я больше не потерплю нарушений дисциплины на борту своего корабля. Пришло время кое-что изменить. Тебе и Минерве, — кивнул он мне, — с сегодняшнего дня придется снова привыкать к женскому платью и хорошим манерам. От всех прочих обязанностей я вас освобождаю. И держись подальше от солнца. Я хочу, чтобы ты выглядела настоящей леди, еще недавно ступавшей по берегам родного Альбиона. — Адам окинул взглядом притихших пиратов и поморщился. — Боже правый, что за вид! Пора с этим кончать, парни. Все должны подтянуться и привести себя в порядок. Мне нужна команда, а не сборище портовой швали! Лейтенанты должны выглядеть лейтенантами, а матросы — матросами. Чтобы все было, как в регулярном флоте.

— У корсаров нет лейтенантов! — выкрикнул кто-то из задних рядов.

— А у нас будут! — отрезал Брум. — С этого дня на «Удаче» вводится воинский распорядок. Мистер Холстон, мистер Даффи, мистер Филипс, мистер Грэхем! Отныне ваше место в кают-компании и на шканцах. Произвожу вас всех в лейтенантский чин, равно как мистера Кросби, командующего «Скорым возвращением», и этого молодого человека, — указал он на приятной наружности парня в первом ряду. — Выходи в круг и представься команде.

Повинуясь приказу, тот выступил вперед. Худощавый, невысокого роста, с очень светлой кожей и шапкой вьющихся белокурых волос, он выглядел еще моложе своих двадцати с небольшим лет. Курчавящиеся юношеским пушком и еще не ведавшие бритвы щеки раскраснелись от смущения.

— Меня зовут Том Эндрюс… сэр, — добавил он после короткой запинки и бросил вопросительный взгляд на капитана.

Тот поощрительно кивнул:

— Продолжай, не стесняйся. Расскажи нам свою историю.

— Я штурман, сэр. Поступил на службу в Ост-Индскую компанию и получил назначение на «Добрую надежду», которую захватил Лоу. Это был мой первый рейс… — Том неловко улыбнулся и развел руками, что вызвало доброжелательный смех в рядах корсаров.

Эндрюса в команде уважали за блестящие навигаторские способности, не оставленные без внимания ни прежним, ни нынешним капитаном.

— Ладно, за джентльмена сойдешь, — махнул рукой Адам. — Нам как раз такой молодой и нужен. Ступай к остальным.

Теперь всеобщее внимание сосредоточилось на Пеллинге, чье имя Брум почему-то не назвал. Старый корсар весьма ревниво относился к своей репутации и возложенным на него обязанностям квартирмейстера и незамедлительно реагировал на малейшее проявление неуважения к себе или ущемление прав команды. Но на этот раз он не проронил ни слова, и взор его был чист и невинен, как у новорожденного младенца, что могло означать только одно: капитан наконец-то посвятил боцмана в разработанный им план, и тот его одобрил. Впрочем, отведенная старику роль в его осуществлении прояснилась уже в следующую минуту.

— А вам, мистер Пеллинг, — продолжал Адам, — я приказываю навести порядок в этом плавучем хлеву. Взгляните хотя бы на это, — пнул он носком ботфорта небрежно уложенную канатную бухту, — и на это, — колупнул он ногтем грязно-серый соляной налет на поручнях фальшборта. — Корабль должен содержаться в чистоте, а палуба блестеть так, чтобы с нее кушать можно было, как с тарелки! А может, и сейчас найдутся желающие? — обратился к команде Брум. — Ну что? Есть добровольцы?

Палубные доски были заляпаны смолой и дегтем, проложенная между ними пенька грязными клочьями выбивалась из пазов. Не слишком аппетитное зрелище, и отобедать на такой «скатерти» никто, естественно, не рискнул.

— Я так и думал, — кивнул Адам. — Мистер Пеллинг, я хочу, чтобы к завтрашнему утру палуба была такой же чистой и гладкой, как шелковые чулки его величества. Проследите, пожалуйста, чтобы никто не отлынивал. Разрешаю задействовать всех матросов, свободных от несения вахты. И чтобы хорошенько продраили, с песочком! Займетесь этим сразу после того, как отправите восвояси заговорщиков.

По рядам корсаров прокатился жалобный стон. «Продраить с песочком» — это далеко не то же самое, что просто надраить шваброй. Бруски из песчаника, применяющегося для этой цели, массивностью и размерами не уступают Священному Писанию, за что и получили свое название . Очень тяжелая и выматывающая работа, после которой ужасно болят руки и ломит спину. Я внезапно почувствовала искреннюю благодарность к Бруму, великодушно избавившему меня, в числе прочих обязанностей, и от этой.

— Так точно, капитан! — бойко, как заправский мичман, гаркнул Пеллинг и даже козырнул, приложив два пальца к полям своей потертой треуголки. — Как прикажете поступить с мятежниками, сэр?

— Погрузить в шлюпки и под охраной доставить на берег. А дальше пускай сами разбираются. Надеюсь, участь Лимстера заставит их задуматься. Ну а если кто заартачится, за борт без разговоров! Да пусть спасибо скажут, что у них есть выбор. С нами они бы так не церемонились. И поторопитесь, пожалуйста, мистер Пеллинг. Время не ждет. Пора поднимать паруса.