40

Мы обосновались на Мадагаскаре и возродили к жизни давно опустевшую пиратскую цитадель.

Винсент искусно провел корабль сквозь узкий пролив между двумя утесами, возвышавшимися над морем друг напротив друга, и мы вошли в небольшую, но очень живописную бухту, которую обитавшие здесь раньше корсары окрестили Замочной Скважиной. Название хоть и корявое, зато на удивление точное. Извилистый проход между скалами действительно сразу вызывал ассоциацию с узкой прорезью для ключа в навесном замке или двери. Проходящий по нему корабль-ключ мог повернуться лишь после того, как дойдет до конца и окажется в расширяющемся пространстве бухты-замка. Разглядеть со стороны моря вход в лагуну можно было только с очень близкого расстояния, а подходы к нему с двух сторон преграждали подводные рифы. Только хорошо знающий фарватер человек сумел бы провести внутрь что-либо крупнее баркаса или вельбота.

Адам стоял на носу, изучал окрестности в подзорную трубу. Берега бухты окаймляла довольно широкая полоса песчаного пляжа, сразу за ней протянулась цепочка невысоких холмов, густо поросших яркой зеленью. Он обернулся, закинул голову и навел трубу на вершины двух утесов у входа в горловину.

— Установить там по паре орудий, — заметил Брум, — и пробиться сюда неприятелю будет не легче, чем в Портсмутскую гавань! Ты молодец, парень! — Он с усмешкой повернулся к Винсенту и дружески похлопал его по плечу. — Самое то, что нам надо! И даже еще лучше, хотя лучше, наверное, не бывает.

Капитан вернулся на шканцы, приказал сворачивать паруса, распорядился спустить шлюпку, и вскоре под нашими ногами уже похрустывал крупный белый песок пляжа. Пройдя по нему до подножия скалы, мы обнаружили некое подобие лестницы, ведущей наверх по склону. Часть ступеней была вырублена в скале, остальные имели естественное происхождение. Довольно крутой подъем в нескольких местах прерывался широкими горизонтальными террасами, тянувшимися от подножия до самой вершины. Лестницей давно не пользовались, и в некоторых местах приходилось прорубать заросли кустарника и древовидных лиан. Возглавлял процессию Винсент, родившийся и выросший в этих местах и хорошо знавший дорогу. По его словам, покинутая корсарская деревня располагалась на самом верху, откуда открывался обзор одновременно на бухту и океан по другую сторону берегового массива.

Преодолев подъем до конца, мы обнаружили на вершине довольно высокую, но частично обвалившуюся стену, сложенную из камней и бревен. В центре стены находился арочный проем высотой в человеческий рост, но такой узкий, что протиснуться в него можно было только по одному. Дойдя до противоположного края, мы наткнулись на орудийную платформу, на которой стояли две старинные пушки. Их изъеденные ржавчиной стволы, наведенные когда-то на подходы к убежищу, давно сползли с трухлявых бревен бруствера, слепо уставившись в небо.

Никаких признаков жилья или хотя бы развалин я поблизости не заметила. Брум с любопытством озирался вокруг, опираясь на тесак.

— Туземцев следует опасаться? — обратился он к Винсенту.

— Вряд ли! — рассмеялся тот. — Для них это место фади.

— Фади? — напрягся Адам. — Это еще что такое?

Винсент тоже напрягся, но по другой причине. Объяснить это европейцу было для него столь же затруднительно, как миссионеру-пуританину втолковать своей африканской пастве, почему ходить голым грешно, а обливаться потом в черной сутане под палящим солнцем очень даже прилично и подобающе. В конце концов, мы все-таки выяснили, что существует некий неписаный закон, нарушать который можно, но не принято, да еще и опасно, потому что можно навлечь гнев злых духов или что-то в этом роде. Примерно так же, как не принято входить в церковь в головном уборе или свистеть на корабле. Только в церкви или на палубе на тебя в худшем случае зашикают и заставят снять шляпу или заткнуться, а со злыми духами шутки плохи. Нарушить фади для туземцев столь же немыслимо, как европейцу съесть в сыром виде крысу или собаку.

— А где они живут? — спросил Брум.

— Там, — неопределенно махнул рукой Винсент. — Только они прячутся. И не покажутся, пока не удостоверятся, что мы не работорговцы и не причиним им вреда. Вообще-то они дружелюбные, только запуганные.

— А где пиратская деревня? — поинтересовалась я.

— Деревни нет. Корсары жили поодиночке.

Он показал одно из таких жилищ, заросшее зеленью и опутанное лианами и другими ползучими растениями. Освободив вход в хижину, Винсент позволил заглянуть внутрь, но войти не разрешил, молча указав сначала на пол, потом на стены. Присмотревшись, мы поняли, почему. Осколки бутылочного стекла и какие-то ржавые железки были разбросаны у порога или торчали из земли.

— К чему все это? — удивился Адам. — Они что, так боялись туземцев?

— Нет, — усмехнулся Винсент. — Они боялись друг друга.

Он рассказал, что корсары прятались, как пауки, по своим углам, отгородившись ловушками, западнями и сигнальными устройствами, предупреждавшими о появлении посторонних, и трясясь над своими сокровищами.

— А куда они все подевались?

— Кто-то вернулся в Береговое братство, а кто-то домой, в Европу или Южную Америку.

— А где те, кто остался?

— Кто его знает, — пожал плечами Винсент. — Поумирали, должно быть. Кто от болезни, кто от пьянства, а кто и от яда. — Он неожиданно рассмеялся. — Знаете, наши женщины не всегда были в восторге от своих мужей-корсаров.

Я представила, как они умирали один за другим, пока не осталось никого, и мне стало грустно. Неожиданно джунгли вокруг нас наполнились жуткими воплями, стонами, заунывным плачем и другими кошмарными звуками, прочно связанными в человеческом сознании с загробным миром. Как будто выползли из-под земли неупокоенные души всех корсаров, нашедших на этом острове последнее пристанище. Заметив, как мы вздрогнули, Винсент снисходительно улыбнулся.

— Не бойтесь, это индри, — указал он на небольшого зверька с белой шерстью, скачущего с ветки на ветку у нас над головами. — Они безобидные, только кричат очень страшно. Они вроде обезьян. Мы называем их отец-сын.

Винсент прорубил проходы к еще нескольким деревянным постройкам. Брум осмотрел их все и остался доволен. Дома хорошо сохранились, бревна даже не подгнили. Расчистить все вокруг, прибраться, немного отремонтировать и можно вселяться.

— Если все остальные такие же, — сказал он, потирая руки, — лучшей базы нам нигде не найти!

В тот же вечер он созвал сходку и внес предложение поселиться здесь.

— Тут и отдохнуть можно, и от погони укрыться, и защищаться хоть от целого флота, пока порох и заряды не кончатся, — начал он свое выступление перед общим собранием команды. — Если пораскинуть мозгами и приложить руки, мы можем превратить это место в неприступную крепость, где нас никто не достанет. Построим форт, установим на скалах орудия, и пусть тогда кто-нибудь попробует сунуться! И жить сможем не в вонючих кубриках, а в просторных домах, спать не в гамаках, а на кровати и есть каждый день свежую еду, а не тухлую солонину.

Корсары устроили капитану бурную овацию, а когда тот намекнул, что здесь и дамы имеются, хотя и не совсем белые, вообще пришли в неописуемый восторг.

«Скорое возвращение» выволокли на берег. Часть команды занялась кренгованием, остальные принялись приводить в порядок жилища, давно заброшенные прежними обитателями. Корсары на все руки мастера, а если еще для себя и в охотку, работа у них не просто спорится, а прямо кипит. Габриэль Грант успевал помочь советом и делом и тем, и другим. Через неделю шхуна была готова снова выйти в море, а через две мы начали переселяться в свои новые дома.

Туземцы пока не показывались, но в один прекрасный день малыш Робби, подручный Гранта, зашел в кустики облегчиться и выскочил оттуда, размахивая руками и вопя как сумасшедший. Сбежавшиеся на крик корсары двинулись вслед за Робби и остановились в молчании на краю заросшей травой поляны. Кресты и грубые надгробья, водруженные над могилами обретших здесь последнее пристанище корсаров, заросли мхом и утопали в зелени. Большинство могил оказались безымянными, но кое-где сохранились надгробные надписи. Хочу привести некоторые из них:

Р. Т.

Бристоль

1706

Капитан X. Джонс

Милфорд Хейвен

Покинул юдоль земную, 1702

Постояв над могилами с обнаженными головами, вся команда, не сговариваясь, принялась за работу. Кто рвал траву, кто водружал на место поваленные и покосившиеся кресты, кто очищал замшелые надгробья. К вечеру кладбище выглядело как и подобает месту упокоения усопших.

А на следующий день корсары обнаружили, что поляна обсажена по периметру саженцами дынного дерева, а затем навстречу им вышли туземцы во главе с вождем. С помощью Винсента, выступившего в качестве толмача, он поблагодарил нас за то, что мы наконец-то позаботились о неупокоенных душах наших предков, которые больше не будут бродить по ночам и досаждать живущим, преследуя их по пятам и жалуясь на свою несчастную судьбу.

Позже Винсент объяснил, что малагасийцы вообще относятся к душам предков с огромным почтением. Вплоть до того что по сей день существует обычай выкапывать в дни особых торжеств тела умерших родственников и танцевать с ними. Мы, разумеется, не собирались плясать под луной со скелетами давно покинувших этот мир пиратов, но с того дня туземцы перестали скрываться и у нас с ними установились вполне добрососедские отношения.

 

41

Джунгли изобиловали дичью и плодами, напоенный ароматами цветов и пряностей воздух кружил голову, и мы ни в чем не ведали недостатка в этом благодатном климате. Туземцы относились к нам дружественно, во всем помогали и даже готовы были служить, поскольку наше присутствие надежно защищало их от налетов работорговцев и набегов воинственных соседей.

Винсент отправился навестить своих соплеменников, которые вынуждены были, спасаясь от участившихся нападений охотников за живым товаром, переселиться в джунгли. Он надеялся, что мать его еще жива, и очень хотел повидаться с ней и другими родичами. Вернувшись, он заглянул в наш дом, который мы делили с Минервой. То была примитивная одноэтажная постройка всего из двух комнат. В одной мы спали, в другой ели и занимались повседневными делами. Но после тесных корабельных кубриков и крошечных кают нам и эти скромные комнатушки казались дворцовыми палатами. Во всяком случае, в нашем жилище было, светло, прохладно, уютно и достаточно просторно. Имелась даже огороженная веранда, с которой открывался замечательный вид на океан. Там меня Винсент и нашел.

Я лежала в гамаке и скучала в одиночестве, поскольку сестра моя спала, о чем я и сообщила гостю прямо с порога, но тот, к моему удивлению, явился с визитом вовсе не к Минерве, а ко мне. Поздоровавшись, Винсент предложил пойти прогуляться.

Мы спустились по высеченным в скале ступеням в небольшой сад, который я разбила на одной из террас склона. Я постепенно расширяла его, сажая найденные в джунглях растения. Никогда и нигде не встречала я такого изобилия пряностей. Корица и гвоздика, ваниль, калган и имбирь источали острые ароматы, в которые вплетался тягучий сладковатый запах лесных орхидей. Я надеялась, что когда-нибудь весь склон станет моим садом и превратится в райский уголок. Однако, поделившись своей мечтой со спутником, услышала в ответ, что рай уже давно создан, хотя и не мною, так что нечего глупостями заниматься.

Найдя по соседству тенистый уголок, мы присели на ствол поваленного дерева. Там Винсент и открыл мне свое сердце. Признался, что давно любит Минерву, что полюбил ее с первого взгляда, с первой встречи, еще на Ямайке, в горном убежище маронов. Что любовь к ней озаряет всю его жизнь, окрыляет и придает сил и мужества, что только она позволила ему преодолеть все преграды и выдержать все испытания. Что видит ее во сне и грезит ею наяву, что жить без нее не может и больше уже не хочет. Покончив с лирической частью, влюбленный шкипер перешел к прозаической. Оказывается, к матери и родственникам он отправился не только потому, что соскучился, но и для того, чтобы получить благословение на женитьбу. Короче говоря, Винсент, похоже, окончательно созрел, чтобы сделать моей своенравной сестричке официальное предложение. Немного помявшись, он задал мне давно напрашивающийся вопрос:

— Как ты думаешь, Нэнси, согласится она выйти за меня замуж, осесть здесь и бросить скитаться по морям и океанам?

Я ответила не сразу и не дала прямого ответа. Душу мою раздирали противоречия. К чему он клонит, я поняла с первых слов, и меня радовало, что их взаимные чувства по-прежнему прочны и неизменны. С другой стороны, я так привыкла к постоянной близости Минервы, прожив с ней бок о бок столько времени, что совершенно не представляла, как я без нее обойдусь, когда они поженятся.

— А почему ты спрашиваешь меня, а не ее?

— Потому что ты самый дорогой для нее человек и занимаешь в ее сердце первое место, — ответил Винсент. — Она любит тебя больше всех на свете. Больше меня. Больше себя самой. Такая любовь редка и драгоценна. Ты для нее дороже собственной жизни. Твое счастье — это и ее счастье. И если ты захочешь уехать… — Он прикусил язык, но я и так поняла.

— Она отправится вместе со мной? Ты это хотел сказать? Успокойся. Уверена, что она так не поступит. Минерве здесь нравится. И что бы я ни решила, вряд ли ей захочется покинуть Мадагаскар. — Я ласково похлопала его по руке. — Я знаю, что она тоже любит тебя. Так же сильно, как ты ее. Ее счастье — это и мое счастье тоже. Ведь мы с ней сводные сестры, Винсент. У нас был один отец.

— Вот как! — воскликнул он. — Но почему она мне ничего не сказала?

— Мать взяла с нее обещание никому не говорить. Она и мне только недавно открылась.

— Понятно! Теперь мне многое понятно!

— Как ее сестра я хочу дать тебе совет. Ступай к ней. Если не струсишь, — добавила я с улыбкой. — Думаю, она тебя не разочарует.

Он широко улыбнулся в ответ, но тут же нахмурился:

— Совсем забыл! Как ты считаешь, Брум не откажется нас поженить?

Я рассмеялась:

— Знаешь, а ведь это, пожалуй, единственная из капитанских обязанностей, которую ему еще не доводилось исполнять. Но я уверена, что он будет просто счастлив оказать вам обоим такую услугу. Между прочим, Минерва, наверное, уже проснулась. Если увидит, что меня нет, пойдет искать, и ты ее не застанешь. Так что поспеши!

Он торопливо пожал мне руку и помчался вверх по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки. А я спустилась вниз и до самого заката бродила по берегу. Когда я вернулась домой, Винсент уже ушел, а Минерва буквально светилась от счастья. Такой ликующей и одновременно умиротворенной я ее еще никогда не видела. Я не стала говорить, что все знаю — это омрачило бы ей удовольствие, — и спокойно дождалась, когда она сама мне все расскажет.

Мы сидели на веранде и провожали заходящее солнце. Бледные мотыльки порхали над клумбой, источавшей одуряющий аромат распускающихся ночных цветов. В ту ночь мы долго не могли заснуть, болтая обо всем на свете: о любви, о надеждах на будущее, о своих избранниках… Да мало ли о чем шепчутся по ночам молоденькие девицы семнадцати лет от роду.

А потом мы уснули, и мне приснился сон. Утром я так и не вспомнила, что в нем было, помнила только, что снились мне не черные корабли и зловещие фигуры в черном, а что-то хорошее и светлое, обещающее долгую, счастливую жизнь и исполнение всех надежд и желаний.

 

42

Минерва пребывала на седьмом небе от счастья, я радовалась вместе с ней, назначенный срок приближался, и мы деятельно готовились к свадебным торжествам. Брум с энтузиазмом согласился «узаконить отношения» — это не я, это он так выразился! — и даже откопал где-то в своих сундуках потрепанный карманный требник. Мать и многочисленные родственники Винсента, извещенные о предстоящем празднестве, выразили желание тоже присутствовать и обещали прибыть всей деревней. Казалось, ничто не омрачало нашего безоблачного существования на лоне природы, и тут, как нарочно, меня опять стали преследовать кошмары. Но если раньше я видела черный корабль и его капитана как бы со стороны, то теперь мои видения переносили меня уже на палубу, а размытые прежде контуры обретали четкие очертания.

Мне снилось, что я стою у фальшборта рядом со шканцами черного корабля, идущего под черным флагом, на котором нет ни оскаленного черепа, ни скрещенных костей или клинков, ни танцующего скелета, ни девиза; на нем вообще ничего нет. А в команде его не безымянные корсары, а сплошь одни знаменитости: капитан Кидд и Эдуард Тич по прозвищу Черная Борода, Ситцевый Джек Рэкхем и Черный Барт Роберте, Эдуард Лоу и многие другие, о которых я когда-то читала или слышала. И плывет он по неизвестному океану, ориентируясь по незнакомым звездам, которых я никогда раньше не видела. Не видела я и капитана. Он ни разу не повернулся ко мне лицом. Но я знала, кто стоит на квартердеке…

В моих снах черный корабль атаковал каждое встречное судно, и я ходила на абордаж вместе с командой. В моих ушах эхом отдавались пушечные залпы и стоны умирающих, я дралась бок о бок с Генри Морганом и Френсисом Дрейком и ступала по палубам, скользким от крови, ощущая на губах то ли ее солоноватый вкус, то ли брызги морской воды. И каждый раз я слышала одно и то же:

— Он идет за тобой…

Я просыпалась, обливаясь потом и дрожа всем телом, и потом долго приходила в себя, с ужасом вглядываясь в темноту широко раскрытыми глазами. Прикосновение к покрытой холодной испариной коже вызывало ощущение, будто я дотрагиваюсь до трупа, а в растянутой на стене для просушки рыболовной сети мерещился приготовленный для меня саван. Минерве я ничего не рассказывала, потому что не хотела ничем омрачать ее предсвадебное настроение. Еще до рассвета я тихонечко поднималась с постели, выскальзывала из дому и спускалась к океану. Бродила по холодному песку вдоль кромки прибоя, зябко кутаясь в шаль, всматриваясь в темный горизонт и с нетерпением дожидаясь момента, когда солнечный диск покажется над волнами и прогонит своими живительными лучами ночные страхи и призраки давно истлевших в могилах мертвецов.

Но что же все-таки означают мои сновидения? Неужто Бартоломе и здесь меня отыщет? Существует легенда об одном голландском судне, чем-то напоминающем тот черный корабль, на который я попадаю во сне. Рассказывают ее по-разному, поэтому приведу ту версию, которую слышала сама.

Командовал этим судном отважный, но чрезвычайно упрямый капитан. Однажды, огибая мыс Доброй Надежды, он попал в жестокий шторм, но не отступил и продолжал пробиваться вперед, не обращая внимания на просьбы команды и пассажиров повернуть назад. Тогда сам Всевышний спустился на палубу, вняв молитвам несчастных о спасении. Но капитан не раскаялся и не преклонил перед ним колени. Он продолжал упорствовать и богохульствовать, дерзнув заявить в его присутствии, что на судне может быть только один капитан, чья воля — закон, и приказал ему убираться прочь. Судно то называлось «Летучим голландцем». Господь проклял его и обрек носиться по волнам до самого Судного Дня. Многие с тех пор видели судно-призрак проносящимся мимо в шторм на всех парусах или выплывавшим вдруг из тумана. Видели на палубе и вантах скелеты матросов и ухмыляющийся скелет в капитанском мундире на шканцах.

Легенда, конечно, жутковатая. Особенно, когда слышишь ее впервые, сидя ночью у костра с кружкой рома в руке. И все же это только легенда. Вот и я старалась убедить себя, что мои видения тоже не имеют ничего общего с реальной действительностью, как эта корсарская байка.. Иногда получалось, иногда не очень. Согревшись и немного успокоившись, я возвращалась домой, исполненная твердой решимости нести свой крест в одиночку, но ни в коем случае не делить его тяжесть с сестрой.

Неугомонный характер Брума не позволил ему долго прохлаждаться без дела. Не прошло и нескольких недель, как Адам снова вышел в море на корабле, принадлежавшем прежде голландской Ост-Индийской компании и приобретенном по случаю в ближайшем порту, где он успел завести нужные связи. Пиратствовать наш капитан больше не собирался и с чистой совестью выдавал себя за честного торговца, как когда-то в Америке. Свой новый корабль Брум опять нарек «Удачей», уже третьей по счету. На нем он мотался по всему Восточному побережью — от Занзибара до Кейптауна, от Мозамбика и Коморских островов до Дар-эс-Салама, — покупая и продавая пряности, золотой песок, слоновую кость, самоцветы и ткани — словом, все, на чем можно наварить прибыль. Все, кроме невольников!

Вскоре у него появились солидные постоянные партнеры из богатых английских, голландских, португальских, испанских и французских негоциантов, а наша прежде неприметная бухта превратилась в настоящую портовую гавань с пристанью и насыпным молом, куда все чаще заходили торговые суда со всех концов света.

— Посмотри, кого я привел! — похвастался он, заявившись к нам домой в сопровождении молодого человека, в котором я с трудом узнала нашего бывшего штурмана Тома Эндрюса. — Капитан его судна прослышал о нас и решил завернуть сюда за свежей водой и припасами. А мы всем рады услужить, только плати!

Том возмужал, загорел, раздался в плечах и отрастил себе пышную золотистую бороду, совершенно его преобразившую. Он вернулся на службу в Ост-Индийской компании и совершал уже второй рейс на своем новом судне. Мы с радостью приняли гостей и пригласили посидеть с нами на веранде. Минерва пошла готовить пунш, а Винсент развязал свой кисет с душистым табаком и предложил угощаться. Вскоре сестра тоже присоединилась к нам, мы выпили по стаканчику и забросали Эндрюса вопросами.

— Доктор Грэхем завел практику в Лондоне, — первым делом сообщил он. — Постоянных клиентов пока не так много, но постепенно прибавляются. Он наверняка обрадуется, узнав, что я вас нашел. Я ему обязательно расскажу.

— Что-нибудь слышал об остальных наших товарищах?

Том замялся и помрачнел.

— Боюсь, что ничего хорошего, — выдавил он наконец, понурив голову.

— Что случилось? — спросили мы разом, заподозрив неладное.

— Холстон, выбранный капитаном вместо вас, сэр, — покосился он на Брума, — высадил меня в Капо-Верде, а сам повел корабль дальше, в Вест-Индию. Я сел на попутное судно и вернулся в Англию. Доложил начальству, что попал в плен к пиратам, но потом они меня отпустили. Мне поверили, тем более, — ухмыльнулся Том, — что так оно, в общем-то, и было, за исключением мелких подробностей, в которые я решил никого не посвящать. А вскоре после возвращения в Лондон случайно узнал, что «Удачу» потопили где-то близ Багамских островов.

— Синие мундиры? — на всякий случай уточнил Адам, выбивая о перила пепел из трубки.

— В том-то и дело, что нет! — покачал головой Эндрюс. — Флот тут ни при чем. Холстона и всю команду отправил на дно какой-то охотник за пиратами. Он уже многих потопил, не только наших. Имени его никто не знает, но говорят, что у него есть каперский патент.

— Каперский патент? — насторожилась я. — А кем выдан, известно?

— Какая разница? — пожал плечами Брум. — Корсаров одинаково ненавидят и боятся все европейские монархи.

— Может быть, его наняла какая-нибудь крупная компания? — предположил Винсент. — Вроде Ост-Индийской или Королевской африканской.

— Вполне возможно, — подтвердил Эндрюс.

— Вот они-то и есть самые настоящие пираты! — презрительно фыркнул Адам. — Хоть ты, парень, и служишь в одной из них, я и при тебе не постесняюсь сказать, что все корсары Мэйна и ваш совет директоров, ежели сравнить, примерно то же самое, что мелкий уличный воришка и шайка разбойников с большой дороги! — Он запустил пальцы в кисет и снова принялся набивать только что выкуренную трубку. — А может, и нет у него никакого патента, а за нашим братом гоняется из мести. Или ради собственного удовольствия.

— Не буду гадать, что у него за причина, — вздохнул Том, — знаю только, что пиратов он преследует безжалостно и неумолимо. Как завидит «Веселого Роджера», так сразу командует палить из всех орудий. А если кто живым к нему в руки попадется, тут же добивает — и за борт! На его счету за последние три месяца больше корсарских кораблей, чем у всего Королевского флота за целый год! Но и это еще не все. Ходят слухи, он не потому так свирепствует, что решил извести всех корсаров подчистую, а потому, что надеется среди прочих потопить и тот корабль, которым командует один капитан, чье имя всем вам хорошо известно.

— Любопытно, — хмыкнул Адам. — А кто именно из наших общих знакомых так сильно ему насолил, слухи не сообщают?

— Сообщают, — кивнул Эндрюс. — Это вы, сэр.

Солнце село. Сразу налетели мошки и ночные бабочки и принялись беспорядочно виться вокруг зажженной лампы.

— Выходит, у него на меня зуб? — изумился Брум. — С чего бы это?

Корсарам не привыкать, что на них охотятся все, кому не лень, но чтобы так целенаправленно, нужны очень веские основания. Винсент что-то пробормотал сквозь зубы. Очень тихо, но я услышала. Винтана. Рок, судьба, нечто такое, чего нельзя избежать. Я вполне разделяла его чувства, давно ощущая занесенный над моей головой меч Немезиды .

— Что у него за корабль? — спросил Винсент.

— Большой, — ответил Том. — Очень много пушек. Но конструкция устаревшая, как будто он из минувшего века в наше время переместился. А еще он весь черный. И паруса, и мачты, и флаг.

— Флаг без девиза, верно? — вмешалась я, внутренне похолодев от нехорошего предчувствия.

— Верно, — удивился Эндрюс. — А ты откуда знаешь?

— Я его видела.

— Где?

— Во сне.

Минерва несколько раз кивнула в подтверждение того, что я говорю правду. Брум недоверчиво покосился на меня, но не стал иронизировать, а просто спросил:

— И ты знаешь, кто этот черный охотник?

— Знаю. Бартоломе.

— Бразилец? — Он нахмурился. — Я был уверен, что он потерял нас еще в Америке и вернулся на Ямайку несолоно хлебавши. Проклятье!

— Откуда известно, что он за нами охотится? — поинтересовался Винсент.

— Черный корабль несколько раз пересекал Атлантику. Останавливал встречные суда. Его капитан расспрашивал о вас, — пояснил Том.

— Но мы-то в Индийском! — сразу повеселел Адам. — Здесь ему нас нипочем не сыскать!

— Я так не думаю, — покачал головой Винсент. — Если уж ему так приспичило, рано или поздно он нас и здесь достанет.

— Считайте, уже почти достал, — добавил Эндрюс. — Мы ведь не просто так сюда зашли. Это я шкипера уговорил, чтобы успеть вас предупредить. Когда мы заходили в Кейптаун, там только и разговоров было, что о черном корабле-призраке. Его принимали за «Летучего голландца». Но дело не в дурацких суевериях, а в том, что последнее судно, с которым он повстречался, накануне миновало Дурбан. А это означает, что бразилец обогнул мыс Доброй Надежды и направляется на север. Сюда. За вами.

Брум задумался. За последние несколько месяцев он приобрел такую широкую известность, что Бартоломе не составит труда выяснить, где его искать. Очень может быть, что он совсем рядом и уже завтра нагрянет с далеко не дружественным визитом,

— Нет, ты мне все-таки ответь, — посмотрел он в упор на Тома, — на кой черт я ему сдался?

Адам был блестящим капитаном, и никто не рискнул бы назвать его тупицей, но временами у него начисто отказывало логическое мышление.

— Бразильцу нужен вовсе не ты, — тоскливо вздохнула я.

 

43

Брум собрал команду на сходку, и мы порешили, что негоже нам бегать и прятаться от объявившегося охотника за корсарами. Мы поднимем «Веселого Роджера», выйдем в море, как в былые времена, и снова займем свои прежние места на борту. Винсент — шкипера и первого помощника, Пеллинг — квартирмейстера и боцмана, Филипс — старшего канонира. Не будет с нами только Минервы.

Почему? Минерва была беременна, и хотя срок был небольшой, ее постоянно тошнило, и мы пришли к единодушному мнению, что в таком деликатном состоянии ей лучше поберечься и не рисковать. Минерва возмущалась, доказывала, что это безопасно, приводила в пример других женщин и даже, переломив свой гордый, независимый характер, унизилась до просьб, но Винсент и Брум оставались непоколебимы, а я тем более.

Перед выходом в море мы установили на корабль дополнительные орудия, самоуверенно посчитав, что с таким арсеналом нам никто не страшен, и на следующее утро подняли якорь. Ветер дул попутный, в небе ни облачка, но Винсент был угрюм и неразговорчив. Он стоял на корме, опершись на поручни, и мрачно вглядывался в туманную даль, где остались покинутый нами остров и Минерва.

— Не беспокойся о ней, — попыталась я развеять дурное настроение шкипера, — она в безопасности. Бразильцу нужна только я, больше его никто не интересует.

Вот только уверенности в этом у меня почему-то поубавилось. Чем дальше мы удалялись от берега, тем сильнее беспокоила меня навязчивая мысль, что я чем-то напоминаю утку, отводящую лису от гнезда с птенцами, прикидываясь, будто у нее перебито крыло. С одной стороны, вроде бы все логично, а с другой… Бартоломе все-таки не лис, а матерый волк, его так просто не проведешь!

Брум приказал удвоить число вахтенных и не ослаблять внимания ни днем, ни ночью. С утра до вечера впередсмотрящие на мачтах обозревали все стороны горизонта, напрягая глаза в поисках противника и не находя никаких признаков его присутствия. Так прошло несколько дней, и даже самые стойкие и убежденные начали склоняться к мнению большинства, что Эндрюсу тогда померещилось и замеченный им корабль был тем самым легендарным «Летучим голландцем», встреча с которым, по морским поверьям, предвещает несчастье. Все чаще раздавались голоса, что мы ищем там, где бразильца нет. Так не лучше ли вернуться на Мадагаскар и дождаться, пока ситуация не прояснится?

Бартоломе атаковал нас на рассвете пятого дня, всего через несколько часов после того, как Брум принял решение прекратить крейсирование и возвращаться назад.

Ночь выдалась прохладной и тихой. Паруса безжизненно повисли, лишь изредка лениво пошевеливаясь от легкого дуновения случайного ветерка. Я несла вахту по правому борту, то и дело бросая нетерпеливые взгляды в сторону востока, где вскоре должен был показаться над морем краешек восходящего солнца и развеять непроглядный ночной мрак. Томительно тянулись минуты, но вот, наконец, как всегда неожиданно, без предупреждения, одинокий ослепительный луч блеснул над горизонтом — как будто пробудился к жизни и вспыхнул огонь невидимого маяка. И сразу все вокруг начало стремительно изменяться как по мановению волшебной палочки. Небо посветлело, ночь отступила. Багрово-красный диск дневного светила величественно поднимался над волнами, окрашивая редкие облака в пурпурно-розовые тона.

Со стороны материка неудержимо накатывалась широкая полоса утреннего тумана, вскоре достигшая нашего корабля и окутавшая его от киля до клотиков непроницаемым белым саваном. Насыщенная испарениями белесая муть оседала крупными каплями на волосах и лицах, на палубе и поручнях фальшборта, на снастях и парусах, быстро пропитавшихся влагой и заметно отяжелевших. Я моментально продрогла от промозглой сырости и зябко ежилась на своем посту, от души жалея, что не прихватила куртку. Более предусмотрительные вахтенные запахивали бушлаты и поднимали воротники.

— Черт, как же холодно! — выругался Филипс, которому предстояло командовать следующей вахтой. — Вот тебе и экваториальные воды! Прямо как в Северном море в конце ноября.

Он откашлялся, сплюнул за борт, достал из кармана бутылку, основательно приложился к горлышку сам и пустил дальше по кругу.

— Ничего страшного, сейчас рассосется, — кивнул Винсент в сторону восходящего солнца. — Вон, посмотри, уже начинает.

Где-то в недрах туманного облака возникло, медленно разгораясь и распространяясь вширь, розоватое свечение. Один из вахтенных матросов по фамилии Лоусон перегнулся через поручень, всматриваясь в туман, и внезапно заорал во всю глотку:

— Смотрите! Корабль справа по борту! Это чертов «Летучий голландец»!

Он тыкал дрожащей рукой прямо перед собой. Лицо его перекосилось от ужаса, а стоявшие рядом матросы шарахнулись в стороны, как от прокаженного. Все знали, что первый, кто заметил корабль-призрак, обречен на скорую и верную смерть.

В клубящейся белой мгле образовался просвет, в котором отчетливо обрисовался темный, как южная ночь, силуэт, похожий на вырезанный из плотной бумаги детский кораблик. Неизвестное судно с минуту шло параллельным курсом, потом переменило галс и устремилось прямо на нас под всеми парусами, быстро увеличиваясь в размерах и демонстрируя недвусмысленное намерение протаранить наш правый борт.

— Это проклятый призрак! — снова завопил Лоусон. — Сам дьявол надувает ему паруса! А у нас полный штиль!

Взоры присутствующих непроизвольно обратились на мачты и реи, с которых по-прежнему безжизненно свисали мокрыми тряпками неподвижные полотнища парусов. Черный корабль приближался. Уже можно было разглядеть фигурки людей на палубе и вантах. Когда-то его паруса были такими же черными, как корпус, но под воздействием солнца, морской соли и тропических ливней приобрели зловещий окрас цвета запекшейся крови. Мы замерли в ожидании, но ничего не происходило. Никто не отдавал приказов, никто не бросался заряжать и выкатывать орудия… Как будто всю команду разом охватило полное оцепенение. Винсент первым очнулся от странного наваждения и послал за Брумом. Капитан выскочил на шканцы полуодетый, на ходу заправляя рубашку за пояс штанов. Сразу оценив ситуацию, он распорядился срочно ставить все паруса и готовиться к развороту.

— Право руля! Живее! Да крути же, крути, что стоишь, как вареный?! — орал он на рулевого, испуганно вцепившегося побелевшими пальцами в штурвал. — Если не отвернем, он проломит нам борт!

Натужно скрипя, наш корабль начал очень медленно поворачиваться навстречу противнику, но даже невооруженным глазом было видно, что мы не успеваем.

— Ничего не получается, сэр! — крикнул рулевой. — Без ветра ничего не выйдет!

Черный корабль заходил с подветренной стороны, что давало ему дополнительное преимущество. Мы же безнадежно топтались на месте, не в состоянии даже уберечь от тарана свой беззащитный правый борт. Положение было отчаянным, а тут еще в довершение всего носовая пушка противника вдруг окуталась дымом, выплюнув в нашу сторону увесистое ядро, шлепнувшееся в воду с очень небольшим недолетом.

— Канониры! К орудиям! — закричал капитан. — Задайте им жару! — Он обернулся к Винсенту: — Не разобрал, чей это вымпел?

— Просто черное полотнище. Без девиза. Никогда о таком не слышал.

— Ладно, после разберемся. Распорядись поднять наш. Ничего, сейчас мы им покажем! — хорохорился Брум. — Не на того напали! На всю жизнь зарекутся с нами связываться! — Он повернулся налево, окинул взглядом пушкарей, застывших у заряженных орудий с зажженными фитилями в руках, и повысил голос: — Канониры! Приготовиться!

— Стойте! — Я изо всех сил вцепилась в его руку, чтобы он не мог дать отмашку для команды открыть огонь. — Подождите стрелять!

— Чего ждать-то?! — рявкнул на меня Адам. — Пока они нас на свой бушприт, как на вертел, насадят?

— Да нет же! Смотрите!

Привязанная к основанию бушприта черного корабля точеная фигурка Минервы навсегда запечатлелась в моей памяти. Плененная, но по-прежнему неукротимая, с высоко поднятой головой, она готова была без страха принять любую участь, уготованную ей судьбой.

Корабль Бартоломе продолжал двигаться прежним курсом, угрожая протаранить нас уже в ближайшие полминуты, и в этот миг произошло чудо. Ветер неожиданно стих, и паруса цвета ржавчины опали и обвисли дряблыми складками, точь-в-точь как наши. Противник резко потерял ход и уже не летел, а едва заметно скользил по волнам, все еще сокращая расстояние между нами, но уже потеряв разгон и мощь, необходимые для эффективного тарана.

Позже я не раз задумывалась, а был ли ветер? Или прав был Лоусон, и бразильцу в самом деле помогали какие-то потусторонние силы? Я до сих пор не знаю ответа, хотя, возможно, найдутся среди ученых умов такие, кто сумеет подвести под это необъяснимое явление вполне логичное и естественное обоснование.

Туман почти рассеялся, и вновь засиявшее солнце озарило и высветило оба корабля в их истинном облике. Бартоломе выглядел точно таким же, каким представал в моих сновидениях. Он стоял на шканцах, и алмазный крест у него на груди сверкал и переливался в золотистых лучах фантастической звездной россыпью. Подав знак рулевому, бразилец дождался, пока корма круто вывернувшего влево черного корабля поравняется со шкафутом нашего, и обратился прямо ко мне, не обращая ни малейшего внимания ни на капитана, ни на матросов, как будто для него их вовсе не существовало.

— Наконец-то я нашел вас, дорогая мисс Кингтон. Признаюсь честно, еще никто и никогда так долго не водил меня за нос! Кстати, как вам нравится новое украшение на носу моего корабля? — кивком указал он в сторону распятой на бушприте Минервы. — Одобряете мой вкус?

— Вам нужна я. — Я встала у фальшборта напротив Бартоломе и взглянула на него в упор. — Хорошо. Я согласна. Только сначала отпустите ее.

— Всему свое время, — усмехнулся он, небрежно облокотившись на поручни. — А для начала я хочу, чтобы вы все сложили оружие. Кто не подчинится, тому конец.

Вдоль шкафута выстроились в шеренгу стрелки с наведенными на нас мушкетами. Еще дюжина снайперов заняли позиции на вантах и реях. Сопротивляться было бы безумием, и через несколько секунд на палубные доски посыпались ножи, тесаки и пистолеты. Словно в подтверждение слов бразильца, один за другим прогремели два выстрела, и двое замешкавшихся корсаров свалились замертво с простреленными головами.

Тем временем люди Бартоломе забросили абордажные крючья, сноровисто подтянули оба корабля друг к другу и лавиной хлынули через орудийные порты, моментально рассыпавшись по всей палубе. Несколько человек из абордажной команды занялись сбором валявшегося под ногами оружия. Корсары сумрачно отводили глаза, стараясь не смотреть на это постыдное зрелище. Я прекрасно понимала, как они переживают, что пришлось сдаться без боя, но другого выхода они не видели. Дух их был сломлен, и они безропотно позволили согнать себя в кучу.

Затем нас всех заставили перейти на корабль Бартоломе, выстроили на шкафуте под дулами мушкетов и неторопливо, без всякой спешки, принялись вязать попарно, спина к спине, как цыплят на продажу. Минерву отвязали и вместе со мной отвели на шканцы. Он приказал ей встать перед ним на колени, схватил за волосы, откинул голову сестры назад и приставил к горлу длинный кинжал с изогнутым клинком. Я представила на миг, как брызнет рубиновыми каплями кровь из перерезанных артерий, и вспомнила пророчество Филлис, узревшей смерть в кроваво-красном сиянии камней подаренного Бартоломе ожерелья. Вот только чью смерть увидела там старая ведунья? Мою или Минервы? Бразилец жестом велел мне приблизиться.

— Что вы сделаете, чтобы спасти ей жизнь, мисс Нэнси? — с подчеркнутой вежливостью осведомился он.

— Все, — просто ответила я. — Все, чего бы вы от меня ни потребовали.

— Превосходно. — Бартоломе отпустил сестру и спрятал кинжал в ножны. — Не забудьте своего обещания, иначе мне придется вам его напомнить!

Затем он приказал мне спуститься вниз и переодеться в женское платье. Я дрожала от страха, но старалась изо всех сил сдерживаться и не подавать виду, сознавая, как это важно. Кое-как взяв себя в руки, я попросила бразильца отпустить Минерву со мной. Сказала, что мне будет трудно одеться без ее помощи, что она моя рабыня и камеристка, что я к ней привыкла и не могу обойтись без ее услуг. К нашей общей радости, Бартоломе безоговорочно принял мои объяснения и согласился не раздумывая. Подвело его все-таки закостенелое мышление человека, привыкшего к тому, что женщины его круга сами ни на что не способны и во всем полагаются на прислугу, без чьей помощи им действительно не обойтись. Ему и в голову не пришло, что я больше года прожила среди мужчин, носила мужскую одежду и в услугах камеристки, естественно, не нуждалась.

Предназначенные мне апартаменты состояли из двух соседних боковых кают по левому борту, обставленных, соответственно, как гостиная и спальня, и таких просторных, как не всякая капитанская каюта даже на крупных судах. Вдоль переборок теснились сундуки, среди которых я с удивлением узнала и те, что оставила на Мадагаскаре и Ямайке. Одно из моих платьев, аккуратно вычищенное и выглаженное, лежало разложенным на кровати. Я с содроганием узнала в нем то самое, что было на мне в день моего шестнадцатилетия, когда мы с Джозефом отправились на ужин в резиденцию Бартоломе.

Минерву тоже трясло, только еще сильнее, чем меня. Чего только она не натерпелась, особенно за последние несколько часов! Я обняла ее, усадила на кровать и закутала в одеяло. Постепенно она оттаяла и даже смогла довольно связно изложить, что произошло и как она оказалась на корабле бразильца.

— Они заявились ночью. Через два дня после вашего отплытия. Напали внезапно, без предупреждения. Окружили деревню и вошли внутрь, постепенно сжимая кольцо и убивая всех, кто пытался оказать сопротивление. Я проснулась, когда они уже ворвались в спальню. Даже до оружия дотянуться не успела. Меня связали, обыскали дом и забрали все твои вещи…

— Это неважно, — отмахнулась я. — Ты мне лучше скажи, с тобой все в порядке?

— Думаю, да, — кивнула сестра. — Только какое это сейчас имеет значение? Неужели ты не видишь, что он безумен? — На глаза ее навернулись слезы. — Он убьет нас всех! Меня, Винсента, Брума… И тебя он тоже убьет, может, не сразу, но убьет обязательно!

Вообще-то я тоже не питала особых иллюзий на сей счет. От негодяя, не гнушающегося использовать в качестве живого щита беременную женщину, можно ожидать чего угодно! Но высказывать свое мнение не торопилась.

— Ну, это мы еще посмотрим, кто кого убьет, — прошептала я ей на ухо, опасаясь, что нас подслушивают. — А пока мы живы, всегда остается надежда. Давай-ка лучше осмотримся, пока время есть. Перед боем никогда не помешает предварительно разведать обстановку.

Входная дверь охранялась двумя часовыми, однако, как это принято на грузопассажирских судах, все кормовые каюты, включая обе мои, были смежными. Дверь в ближайшую из них оказалась незапертой. Никто не преградил нам путь, мы беспрепятственно вошли внутрь и очутились в спальне самого Бартоломе. Минерва наверняка отметила бросающееся в глаза соседство с моей, но оставила без комментариев. Прокравшись мимо огромных размеров кровати под дамасским покрывалом, мы проследовали в соседнее помещение, поразившее нас поистине королевской роскошью. Задрапированные гобеленами и персидскими коврами переборки были сплошь увешаны антикварным средневековым оружием и доспехами с подернутыми паутиной времени полустертыми гербами и девизами. Ума не приложу, где он набрал столько старинных доспехов? Должно быть, ограбил какой-нибудь рыцарский замок. Или несколько.

Яркий дневной свет свободно проникал сквозь выходящие на галерею иллюминаторы, такие же огромные, как в адмиральской каюте. Под ними располагался широкий и длинный письменный стол, заваленный картами и лоциями, соседствующими с большим глобусом и навигационными инструментами: секстантом, астролябией, компасом и буссолью. Небрежно отодвинутое кресло с резными ножками и подлокотниками, красноречиво напоминало о том, что хозяин лишь ненадолго покинул свои владения и должен вот-вот вернуться. Достаточно насмотревшись и не желая больше рисковать, мы на цыпочках выскользнули из каюты и вернулись к себе.

 

44

Молчаливый слуга принес мое рубиновое ожерелье. Бразильцу, должно быть, пришлось долго рыться в моих вещах, чтобы отыскать его. Без слов было ясно, что я должна его надеть в качестве необходимого дополнения к приготовленному для меня платью. Ясно было также, что Бартоломе хочет снова увидеть меня такой же, какой увидел у себя в усадьбе в день моего рождения. Но зачем? Чтобы вернуться в прошлое самому? Или вернуть меня в то прошлое, которого он не покидал?

В любом случае я не торопилась доставить ему удовольствие. Напротив, затягивала свой туалет как можно дольше, чтобы успеть разгадать его замысел и выработать план действий, сулящий хотя бы минимальные шансы на успех. Чтобы победить бразильца, необходимо его перехитрить, потому что во всем прочем он превосходил нас по всем статьям. Как ни странно, но после стольких месяцев тревожного ожидания и ночных кошмаров, я перестала испытывать страх перед ним. Сейчас, когда близился решающий момент нашего противостояния, я вдруг обрела абсолютное спокойствие, позволяющее целиком сосредоточиться на решении главной задачи. То же самое происходило со мной и раньше: в ожидании схватки или перед абордажем я тряслась как осиновый лист, но стоило скрестить клинки с противником или ступить на палубу атакованного судна, как я моментально успокаивалась и дралась хладнокровно и внимательно, как на уроках фехтования.

К тому времени, когда Бартоломе прислал за мной все того же молчаливого парня, который доставил ожерелье, я была уже почти готова. Минерва уложила мои волосы в высокую прическу в виде короны, а я напудрила лицо и подкрасила губы.

— Как я выгляжу? — прошлась я по каюте, поворачиваясь к сестре то одним, то другим боком и чувствуя себя в полной боевой готовности.

— Бесподобно! Держу пари, он от тебя глаз оторвать не сможет! Как Торнтон, помнишь?

Минерва обвила мою шею рубиновым ожерельем. От прикосновения холодных камней по спине побежали мурашки, и мне показалось, что я сейчас задохнусь. Я машинально ухватилась за край, чтобы ослабить давление врезавшейся в кожу золотой оправы, но сестра заставила меня убрать руки и опустить их по швам.

— И не смей прикасаться к нему в его присутствии! — предупредила она. — Это может его здорово разозлить и вывести из себя.

Бартоломе принял меня в своей каюте, даже не потрудившись встать при моем появлении. Развалившись в глубоком кресле с резными подлокотниками в виде лежащих львов, он жестом приказал мне подойти ближе и встать спиной к иллюминатору. Проводивший меня слуга немедленно испарился.

— Наконец-то ты моя! Мой приз! Моя собственность! — отбросив формальности, шумно выдохнул бразилец и наклонился вперед, пожирая мои лицо и фигуру пылающим от вожделения взором.

— Надеюсь, вы не разочарованы?

— Напротив, моя дорогая, — снисходительно улыбнулся он. — Ты так долго и ловко ускользала от меня, что теперь я восхищаюсь тобой гораздо больше, чем во время нашей последней встречи.

— Как вы намерены со мной поступить?

— Так же, как год назад, — пожал плечами Бартоломе. — Отвезу домой и отведу под венец. Только не на Ямайку, там слишком хорошо помнят нашумевшую историю с твоим похищением. Мы отправимся в Бразилию, в Сан-Луис. Там у меня тоже есть дом и большое имение. Перевезу туда сестру, чтобы тебе было с кем коротать время, пока я в отъезде. К сожалению, дела часто вынуждают меня надолго отлучаться. Но возможен и другой вариант, — широко ухмыльнулся бразилец. — В Манаусе, есть такой городок в верхнем течении Амазонки, у меня тоже имеется резиденция. Уверен, тебе там понравится!

Вкрадчивая речь и улыбка моего визави как-то плохо вязались с пылающими в его глазах огоньками безумия и мстительной злобы, и я сразу подумала, что ничего хорошего меня в этом Манаусе не ожидает. Впрочем, как и в Сан-Луисе. Перспектива оказаться взаперти под одной крышей с его чудаковатой родственницей, мягко говоря, не вдохновляла. Бартоломе без труда прочел мои мысли и снова ухмыльнулся, еще шире, чем прежде. Я дала себе зарок больше не поддаваться на его уловки и держаться подчеркнуто равнодушно и невозмутимо, чтобы не выдать своих истинных эмоций. Пусть гадает, мне от этого хуже не будет!

— Замечательно! — одобрительно кивнула я, сделав вид, что меня его планы вполне устраивают. — А что будет с моими товарищами?

— Ты называешь товарищами пиратское отребье? — деланно удивился бразилец. — Не ожидал, не ожидал, — осуждающе покачал он головой и, неожиданно привстав в кресле, схватил со стола лежавший на краю кинжал. — Что ж, могу тебя обрадовать, — со скучающим видом произнес Бартоломе. — Всем им придется отправиться за борт.

Он снова развалился в кресле, не сводя с меня глаз и лениво поигрывая кинжалом. Это был узкий и тонкий обоюдоострый клинок, до того идеально сбалансированный, что он легко удерживал его на весу на кончике пальца, подставленного под стык лезвия с рукояткой. Подкинув его под потолок, бразилец ловко поймал стилет правой рукой и принялся, на манер барабанщика, выстукивать им что-то ритмичное на левой ладони.

— Между прочим, моя прелесть, несмотря на загар, ожерелье по-прежнему замечательно смотрится на твоей очаровательной шейке, — заметил он, окинув меня критическим взглядом. — Но я с прискорбием вижу, что в ушах у тебя всего одна сережка. Ненавижу асимметричность! Дай-ка ее сюда. — Я послушно отцепила серьгу и протянула ему, но бразилец внезапно отдернул руку. — Нет, постой! Сначала мне хотелось бы услышать, что случилось со второй?

Он буквально впился мне в глаза, ожидая ответа на показавшийся мне вначале тривиальным вопрос. Что-то насторожило меня в его тяжелом, словно налившемся свинцом взгляде, и я интуитивно почувствовала, что за ним кроется какой-то подвох, загадка с двойным дном, как в древних мифах о Сфинксе и царе Эдипе. И если я сейчас дам неверный ответ, меня ждет смерть. Мне стоило немалых трудов не отвести глаз, но я заставила себя выдержать это испытание и произнести безразличным голосом:

— Я подарила ее одной женщине.

— Ты подарила ее одной шлюхе! Разве не так? — Бартоломе одним движением переместился на краешек кресла, выпрямился и стремительно подался вперед, как развившая кольца змея. — Великодушный, но неоправданно расточительный жест! И бесполезный к тому же. Мне не пришлось ее долго уговаривать. Она сама с готовностью поведала, при каких обстоятельствах сережка перешла в ее собственность. Мальчишка в Нью-Йорке оказался не менее словоохотливым. С банкиром, правда, пришлось повозиться. Крепкий орешек! Что поделаешь, положение обязывает. Но остальные! Между прочим, твои бывшие «товарищи», как ты их называешь! Стоило показать золотую монетку, как они тут же начинали петь. И пропойца-комендант, которого я посетил в его форте, тоже был счастлив посвятить меня во все подробности оригинальной шутки, которую с ним сыграли при твоем непосредственном участии. Каждый человек имеет свою цену, хотя об этом, я думаю, тебе уже известно. — Он покосился на стилет, покачивавшийся в неустойчивом равновесии на кончике указательного пальца, затем перевел взгляд на пылающий багрянцем рубин, который я по-прежнему держала в руке. — Говорил я тебе, что доверять можно только камням? Конечно же говорил! Только и камни иногда тоже могут предать. Как шлюхи. Взять хотя бы этот. Великолепный экземпляр! Но без пары. И что прикажешь теперь с ним делать? Хотя… Пожалуй, его можно переделать в кулон, который будет неплохо смотреться здесь, — указал он на вырез моего платья острием кинжала.

Я вспомнила, наконец, что напоминает мне этот стилет. Метательный нож! Меня вдруг словно озарило, и я с ужасом поняла, какую непростительную ошибку допустили мы с Минервой, не приняв в расчет беспредельный эгоизм и заоблачное самомнение бразильца. Я минимум трижды смертельно оскорбила его. Первый раз, когда предпочла вместо законного брака с ним удрать в горы к маронам в компании с тремя беглыми рабами. Второй — когда скрылась от его преследования на пиратском корабле. Но самое страшное оскорбление нанесла я ему, отдав его бесценный камень, достойный самой королевы, дешевой портовой шлюхе в грязном притоне. Все это до такой степени уязвило его самолюбие, что ни о каком искуплении вины не могло быть и речи. Он просто играл со мной, как кот с пойманной мышкой. Бартоломе уже давно приговорил меня и не собирался, естественно, ни жениться на мне, ни увозить в свои поместья в Южной Америке. Вопрос только в том, убьет он меня прямо сейчас или захочет растянуть удовольствие?

Сжимавшие рукоять кинжала пальцы расслабились, и на губах его снова заиграла змеиная усмешка. На этот раз мне не удалось до конца справиться с эмоциями, и овладевший мною страх каким-то образом отразился на моем лице или в глазах, что не ускользнуло от обостренного внимания бразильца. Он понял, что я догадалась о его истинных намерениях, но не спешил пока привести приговор в исполнение, уже в открытую упиваясь моим ужасом и растерянностью. Я была полностью в его власти. Он мог расправиться со мной в любую секунду, и помешать ему было некому. Все корсары, которые могли бы прийти мне на помощь, были связаны по рукам и ногам.

Все, кроме одного…

Он не видел и не слышал, как открылась за его спиной дверь в спальню, и на пороге салона появилась стройная мулатка, сжимавшая обеими руками толстую рукоять старинного рыцарского меча из толедской стали, широкое обоюдоострое лезвие которого испещряли арабские письмена. Скорее всего, бразилец просто забыл о ее существовании. В его глазах она была рабыней, иначе говоря — никем. С детства приученная передвигаться по дому бесшумно и незаметно, чтобы, не дай бог, не потревожить хозяйский покой, Минерва подкралась к креслу, неслышно ступая босыми ногами по ворсу ковра, и с усилием занесла над головой выкованный в далекой Испании еще во времена владычества мавров клинок.

Я старалась не смотреть на нее и сознательно дала волю эмоциям, которые мне даже не надо было имитировать. Губы мои задрожали, из глаз покатились слезы, прокладывая извилистые дорожки сквозь покрывающий щеки слой пудры. Подозреваю, что Бартоломе вообразил в тот миг, что я сейчас брошусь перед ним на колени и стану умолять о пощаде. Во всяком случае, выглядел он весьма самодовольно и рассчитывал, по всей видимости, сполна насладиться моим унижением. Минерва, безусловно, отдавала себе отчет, что второй попытки у нее не будет, поэтому не торопилась с ходу нанести разящий удар. Заведенный далеко за правое плечо меч застыл на мгновение, а затем со свистом прорезал воздух, описав широкую дугу в горизонтальной плоскости. Легендарная голубовато-серая сталь без видимых усилий прошла сквозь мышцы и сухожилия и перерезала позвоночный столб. Снесенная с плеч голова бразильца отлетела в сторону и покатилась по ковру, оставляя на нем обильные пятна крови.

— Нельзя было по-другому, — пробормотала Минерва, выронив меч из внезапно ослабевших рук и опершись, чтобы не упасть, на спинку кресла, в котором так и осталось сидеть обезглавленное тело. Отдышавшись и взяв себя в руки, она наклонилась, подняла за волосы отрубленную голову и направилась к выходу, держа ее на весу. — Пойдем, — махнула мне сестра свободной рукой. — Надо показать это его людям. Без него они ничего не стоят.

Мы беспрепятственно вышли на палубу и поднялись на шканцы. Высоко подняв над головой окровавленный трофей, Минерва обратилась к столпившейся внизу команде черного корабля.

— Ваш господин мертв! — выкрикнула она. — Я сразила его своей собственной рукой. Отныне вы будете подчиняться мне.

Никто не выразил протеста и не попытался оказать сопротивления. После секундного замешательства все они, как один, пали на колени и низко склонили головы в знак покорности своей новой повелительнице.

 

45

Найденные на борту корабля Бартоломе ценности не поддавались исчислению. Обнаруженные в трюме сотни тюков тончайшего шелка и редкостного индийского кашемира представляли собой лишь малую их часть. Главное богатство покойника, как и следовало ожидать, составляли драгоценные камни: рубины и сапфиры, изумруды и алмазы, среди которых попадались отдельные экземпляры величиной с голубиное яйцо, а также отборные жемчужины: от черных и серых до розовых и снежно-белых, частью уже просверленные и подготовленные для нанизывания, частью нетронутые. Одни мелкие, как рисовые зерна, другие крупные и увесистые, как мушкетная пуля. Одни идеально круглые, как горошины, другие овальные, как яйца морской чайки. Согретые теплом человеческого тела, они словно оживали и начинали переливаться, на глазах меняя оттенки изначальной окраски. Казалось, сокровищам несть числа. Жемчуга и камни ссыпали в мешки лопатами, как зерно или угольную крошку. При этом как-то забывалось, что стоимость содержимого каждого такого мешка тысячекратно превышает сумму, которую честный работяга зарабатывает за всю свою жизнь.

Целый день вся команда трудилась, не разгибая спины. Помимо вышеупомянутых ценностей, мы нашли сундуки с золотыми и серебряными монетами и слитками, массу усыпанной драгоценными камнями золотой и серебряной посуды и церковной утвари. А еще золотой песок, тонкий, как пудра. Если откинуть крышку, над сундуком взмывало облачко золотой пыли, оседавшей на потных лицах и обнаженных торсах корсаров.

В конце концов, почти все ценности перекочевали на борт нашего корабля. Говоря «почти», я имею в виду те самые тюки с дорогими тканями. В былые времена мы были бы безмерно счастливы, обнаружив такую добычу в трюме захваченного приза, но сейчас нам было лень с ними возиться, и мы просто оставили их на месте. Несколько распотрошенных из любопытства тюков валялись на палубе, а их содержимое повисло на реях или запуталось в снастях. Опутанные разноцветными материями мачты издали напоминали украшенные гирляндами рождественские елки. Бывшие подчиненные бразильца, темнолицые, темноглазые, темноволосые и похожие друг на друга как две капли воды, наблюдали за нашими действиями молча и ни во что не вмешивались, заранее покорившись любому решению относительно их дальнейшей участи.

Голова Бартоломе, насаженная на бушприт, заняла место привязанной к нему днем ранее моей сестры. Теперь уже он сам служил «новым украшением» своего бывшего корабля! «Королева» Минерва приказала своим «подданным» выбросить за борт все пушки, а марсовых отправила наверх с наказом перерезать все снасти и распороть паруса, что те исполнили беспрекословно, с завидной сноровкой и очевидным энтузиазмом. Судя по всему, ни один из них не питал сколько-нибудь теплых чувств к прежнему хозяину.

Между прочим, пара моей одинокой сережке обнаружилась в жилетном кармане бразильца, тело которого без сожаления выбросили за борт на корм рыбам. Бедная Элис Кэтрелл! Хотелось надеяться, что Бартоломе пощадил ее и только отобрал роковой камень, но верилось в это с трудом. Учитывая его мстительную натуру и полное пренебрежение к человеческой жизни, не приходилось сомневаться, что спасшей нас всех отважной женщины уже нет в живых. Я так огорчилась, что хотела выбросить проклятые рубины в море, чтобы они никогда больше не напоминали мне о бразильце, но Минерва остановила меня.

— Не делай этого, Нэнси, — сказала она. — С его смертью чары развеялись, и теперь это просто камни. — Сестра обвила ожерелье вокруг запястья, и мне показалось, что рубины в нем приобрели какой-то новый оттенок, сродни уже не крови, а лесной малине или землянике. — Они прекрасны, а красоту надо беречь! Кроме того, — лукаво улыбнулась она, — они стоят огромных денег. Так что лучше прибереги их на черный день. — Сняв с руки ожерелье, Минерва вернула его мне, и я впервые не ощутила леденящего кровь отвращения к этим сгусткам застывшего пламени.

Мы взялись за руки и встали рядом у фальшборта, наблюдая за матросами, вышибавшими один за другим впившиеся в обшивку абордажные крючья. Освобожденные корабли начали медленно расходиться. Пришло время возвращаться домой.