В длину зал имел метров двенадцать — пятнадцать, а в ширину — восемь или десять. Побеленные известью стены были испещрены более или менее уродливыми, более или менее непристойными рисунками углем с пояснительными надписями. В углу было аккуратно сложено несколько старых кремневых ружей, ржавых сабель и талибонов — вооружение стражников. В одном конце зала висел наполовину скрытый грязным красным занавесом портрет его величества короля Испании. На помосте под портретом раскрывало свои объятия старое разбитое кресло. Перед креслом возвышался деревянный, весь в чернильных пятнах стол; он был изрезан ножом, покрыт надписями и инициалами и походил на столы в студенческих кабачках Германии. Скамейки и поломанные стулья дополняли меблировку.

Таким предстает перед нами зал судилищ и пыток, где собрались теперь правители города и предместий. Старики держатся обособленно от молодых, ибо не выносят молодежь. Одни представляют консервативную, а другие либеральную партию, только споры между ними принимают в маленьких городках очень острый характер.

— Поведение префекта меня настораживает, — говорил своим друзьям дон Филипо, глава либералов. — Он неспроста отложил до самого последнего момента обсуждение расходов. Заметьте, нам осталось всего лишь одиннадцать дней.

— И сейчас он еще сидит в монастыре, совещается со священником, который занемог, — вставил один из молодых.

— Не беда, — заметил другой, — у нас все готово. Лишь бы предложение стариков не получило большинства…

— Полагаю, что не получит, — прервал его дон Филипо, — ибо предложение стариков я внесу сам.

— Что? Что вы говорите? — спросили удивленные собеседники.

— Я сказал, что если возьму слово первым, то внесу предложение наших соперников.

— Но что же будет с нашим…

— Я дам возможность вам его внести, — ответил с улыбкой дон Филипо, обращаясь к молодому сборщику податей. — Вы будете защищать наши интересы после того, как я потерплю поражение.

— Мы вас не понимаем, сеньор, — говорили молодые, глядя на него с недоумением.

— Послушайте, — продолжал дон Филипо вполголоса, обращаясь к тем, кто стоял рядом. — Сегодня утром я встретил старика Тасио.

— Ну и что же?

— Старик мне сказал: «Ваши противники больше ненавидят вас самих, чем ваши идеи. Если вы хотите чему-нибудь помешать, предложите именно это, и, будь ваша затея так же полезна городу, как митра епископу, ее все равно отвергнут. Когда же вы потерпите поражение, пусть самый незаметный человек из присутствующих предложит то, что вы хотите, и ваши соперники примут его предложение, лишь бы унизить вас…» Но об этом — ни слова.

— Однако…

— Итак, я предложу план наших противников, превознося до смешного его достоинства. Но об этом ни гугу. А, вот сеньор Ибарра и школьный учитель.

Молодые люди раскланялись и с той и с другой группой, не примкнув ни к одной из них.

Несколько минут спустя в комнату вошел префект, тот самый, которого мы видели накануне со связкой свечей. Лицо его выражало недовольство. При его появлении разговоры смолкли, все заняли свои места, постепенно установилась тишина. Он уселся под портретом короля, откашлялся три-четыре раза, провел рукой по лицу и голове, положил руки на стол, затем убрал их со стола, снова откашлялся и повторил все манипуляции с самого начала.

— Сеньоры, — начал он наконец неуверенным голосом, — я взял на себя смелость пригласить вас сюда на заседание… кхе… кхе… Нам предстоит отпраздновать день нашего патрона, святого Диего. Торжество состоится двенадцатого сего месяца… кхе… кхе… а сегодня второе… кхе, кхе… — В этом месте прерывистый, сухой кашель заставил его умолкнуть.

Тогда со скамьи старейшин поднялся человек лет сорока, с гордой осанкой. Это был богач, капитан Басилио, противник покойного дона Рафаэля Ибарры, считавший, что после смерти святого Фомы Аквинского мир не сделал ни шага вперед и что с тех пор, как его покинул святой Хуан де Летран, человечество двигалось лишь назад.

— Разрешите мне, сеньоры, сказать несколько слов по поводу сего важного события, — начал он. — Я первым прошу слова, хотя среди присутствующих есть люди, имеющие на это больше прав. Однако я хотел бы говорить первым, ибо мне кажется, что человек, первым берущий слово, не притязает на первое место в обществе так же, как, выступая после других, человек не становится от этого последним среди людей. К тому же важность моего заявления столь велика, что его нельзя отложить или выступить с ним в последнюю очередь, и потому я желал бы говорить первым, дабы придать тому, что скажу, надлежащий вес. Итак, разрешите мне ранее других взять слово на этом совете, где я вижу столь достойных людей, как нынешний наш префект или как бывший префект, мой досточтимый друг дон Валентин; как мой друг детства дон Хулио, также в прошлом префект; или наш прославленный капитан стражников дон Мельчор и многие другие, которых краткости ради я вынужден не называть, но которых вы видите здесь. Я прошу у вас позволения произнести несколько слов прежде, чем выступит кто-либо другой. Смею ли я уповать на счастье получить согласие совета на мою покорнейшую просьбу?

И оратор с легкой улыбкой почтительно склонил голову.

— Говорите, мы слушаем вас со вниманием, — сказали его упомянутые выше друзья, а также некоторые другие, считавшие капитана Басилио великим оратором. Старики, удовлетворенно покашливая, потирали руки.

Отерев шелковым платком пот со лба, капитан Басилио продолжал:

— Раз уж вы были столь добры и внимательны к моей скромной персоне и разрешили мне сказать несколько слов ранее других присутствующих, я воспользуюсь столь великодушным разрешением и буду говорить. В воображении своем я вижу себя в высоком римском сенате, senatus populusque romanus, как говорилось в те прекрасные времена, которые, к несчастью для человечества, никогда уже не вернутся. И я предлагаю paires conscripti, как сказал бы на моем месте ученый Цицерон, помнить, что мы ограничены временем, а время, как говорил Соломон, это деньги; я предлагаю, чтобы при этом важном обсуждении каждый излагал свое мнение ясно, кратко и просто. Я сказал.

Довольный собой и польщенный вниманием собрания оратор сел на место, не преминув бросить полный превосходства взгляд в сторону Ибарры, сидевшего в углу а также многозначительный взгляд на своих друзей, как бы говоря: «Недурно я сказал, а?»

Выражение его лица словно отпечаталось на физиономиях его друзей, которые тоже принялись смотреть на молодых так, что тем оставалось только умереть от зависти.

— Теперь каждый, кто хочет, может высказаться о… кхе… кхе… — начал было префект, но кашель и одышка снова одолели его. Очевидно, никто не хотел считать себя одним из patres conscripti, ибо никто не нарушал воцарившейся тишины. Дон Филипо воспользовался случаем и попросил слова.

Консерваторы многозначительно переглянулись, подмигивая друг другу.

— Сеньоры, я хочу представить вам приблизительный подсчет расходов на торжества, — промолвил дон Филипо.

— Мы не можем этого позволить, — бросил чахоточного вида старик, непримиримый консерватор.

— Мы будем голосовать против, — поддержали старика и другие.

— Сеньоры! — воскликнул дон Филипо, подавляя улыбку. — Ведь я еще не изложил вам плана, выдвигаемого нами, молодыми. Мы уверены, что этому прекрасному проекту будет отдано предпочтение перед всеми другими проектами, которые наши противники смогут составить или даже вообразить.

Столь самоуверенное вступление до глубины души возмутило консерваторов, и они втайне поклялись оказать «молодым» упорное сопротивление.

— Расходы составят три тысячи пятьсот песо, — продолжал дон Филипо. — На эту сумму мы сможем устроить праздник, который затмит все великолепные праздники, проводившиеся в нашей или какой-либо другой провинции.

— Гм, — усомнились некоторые, — город Л. тратит пять тысяч, а город Б. — четыре, гм, чепуха.

— Выслушайте меня, сеньоры, и я сумею вас убедить, — продолжал оратор, не смущаясь. — Я предлагаю соорудить посредине площади театр, который обойдется нам в сто пятьдесят песо.

— Ста пятидесяти не хватит на это, надо сто шестьдесят песо, — возразил один упрямый консерватор.

— Запишите, сеньор секретарь, двести песо на театр — сказал дон Филипо. — Предлагаю также подписать контракт с труппой комедиантов из Тондо на семь вечерних представлений подряд. Семь представлений по двести песо за вечер — получается тысяча четыреста песо. Запишите — тысяча четыреста песо, сеньор секретарь.

И старики и молодые переглядывались с удивлением. Только лица тех, кто был посвящен в тайну, ничего не выражали.

— Кроме того, я предлагаю устроить великолепный фейерверк. Не какие-нибудь там искорки и огненные колесики, что развлекают ребятишек и старых дев, отнюдь нет. Нам нужны большие ракеты и огромные петарды. Я предлагаю двести больших ракет по два песо каждая и двести петард за ту же цену. Мы закажем их пиротехникам из Малабона.

— Гм, — перебил его какой-то старик, — хлопушка за два песо меня не испугает и не оглушит. Нужны настоящие ракеты, по три песо за штуку.

— Запишите, тысячу песо за двести петард и двести ракет.

Консерваторы уже не могли усидеть на месте. Некоторые из них встали и начали перешептываться.

— Кроме того, дабы наши гости видели, что мы люди щедрые и денег у нас много, — продолжал дон Филипо, повысив голос и бросив быстрый взгляд на группу старейшин, — я предлагаю: во-первых, выбрать четырех распорядителей на два дня праздника, а во-вторых, ежедневно бросать в озеро двести жареных кур, сто фаршированных каплунов и пятьдесят поросят, как это делал Сулла, современник Цицерона, о котором только что говорил капитан Басилио.

— Правильно, как Сулла, — повторил польщенный капитан Басилио.

Удивление нарастало.

— Поскольку здесь соберется много богатых людей и каждый принесет с собой тысячи песо, лучших бойцовых петухов, лиампо и игральные карты, я предлагаю, чтобы петушиные бои продолжались две недели и чтобы были открыты все игорные дома…

Молодые повскакивали с мест, стараясь прервать его: они думали, что лейтенант-майор сошел с ума. Старики яростно спорили.

— И, наконец, чтобы не пренебречь радостями духовными…

Ропот перерос в крики; поднявшийся в зале страшный шум полностью заглушил голос оратора.

— Нет! — вопил непримиримый консерватор. — Я не хочу, чтобы он хвастал тем, будто весь праздник устроил он один. Дайте, дайте мне сказать слово!

— Дон Филипо нас обманул! — говорили либералы. — Мы будем голосовать против его плана. Он переметнулся к старикам. Будем голосовать против него.

Префект, еще более растерянный, чем обычно, ничего не делал, чтобы восстановить порядок: он ожидал, чтобы присутствующие сами его восстановили.

Попросил разрешения высказаться капитан стражников, ему дали слово, но он, так и не раскрыв рта, снова сел, смущенный и пристыженный.

К счастью, тут поднялся капитан Валентин, самый умеренный из консерваторов, и сказал:

— Мы не можем согласиться с тем, что предложил лейтенант-майор, ибо полагаем это излишней роскошью. Такое количество ракет и театральных представлений может привлечь лишь молодого человека, вроде дона Филипо, способного бодрствовать ночи напролет и не оглохнуть от шума взрывов. Я спросил совета у присутствующих здесь благоразумных граждан, и все они единодушно отклоняют план дона Филипо. Не так ли, сеньоры?

— Да, да! — вскричали в один голос молодые и старые. Молодые были в восторге, услышав такие речи от старика.

— К чему нам четыре распорядителя? — продолжал старик. — Что должны означать все эти куры, каплуны и поросята, выброшенные в озеро? Сумасбродство, сказали бы наши соседи. А потом нам пришлось бы поститься полгода. Какое нам дело до Суллы и до римлян? Разве они когда-нибудь приглашали нас на свои праздники? Я, по крайней мере, никогда не получал от них приглашения, а я, как видите, уже старый человек.

— Римляне живут в Риме, там же, где папа, — сказал ему тихо капитан Басилио.

— А, теперь я понимаю! — невозмутимо ответил старик. — Они устраивают праздники во время поста, и папа велит выбрасывать пищу в море, дабы избежать греха. Но как бы то ни было, ваш план неприемлем, невозможен, это сплошное безумие.

Встретив такой яростный отпор, дон Филипо должен был снять свое предложение.

После того как их главный соперник был разбит, самые непримиримые консерваторы ничуть не встревожились, когда попросил слово молодой сборщик податей.

— Прошу не прогневаться, если я, молодой человек, возьму на себя смелость выступить в присутствии столь многочисленных особ, уважаемых за их возраст, мудрость и осторожность суждений, но поскольку красноречивый оратор капитан Басилио предложил каждому высказать здесь свое мнение, пусть его веское слово послужит оправданием для моей ничтожной особы.

Консерваторы с довольным видом закачали головами, шепча друг другу:

— Этот молодой человек говорит отлично.

— Он скромен.

— Он прекрасно рассуждает.

— Жаль, что он не владеет искусством жеста, — заметил капитан Басилио. — Но он, видно, не изучал Цицерона, еще слишком молод.

— Сеньоры, — продолжал молодой человек, — предлагая некую программу или план, я вовсе не надеюсь, что вы найдете его безупречным и одобрите; это должно лишь означать, что я лишний раз склоняюсь перед вашим суждением и хочу доказать уважаемым старейшинам, что наши мысли совладают с их мыслями, ибо идеи, которые столь изящно выразил капитан Басилио, не отличаются от наших собственных.

— Хорошо сказано. Хорошо сказано, — говорили польщенные консерваторы.

Капитан Басилио знаками показывал оратору, как ему следует стоять и как жестикулировать. Один лишь префект оставался спокоен и невозмутим. Казалось, он был поглощен какой-то мыслью или заботой, а может быть, и тем и другим.

Молодой человек продолжал с жаром:

— Мой план, сеньоры, сводится к следующему: надо придумать новые зрелища, отличающиеся от обычных зрелищ, какие мы видим ежедневно; надо сделать так, чтобы собранные деньги не утекли из города, не превратились в пороховой дым, а были истрачены с пользой для всех.

— Правильно, — поддержали молодые, — вот этого мы и хотим.

— Отлично, — добавили старшие.

— Что извлечем мы из недели комедий, которую предлагает нам лейтенант-майор? Чему можно научиться у королей Богемии или Гранады, приказывающих отрубить своим дочерям головы или выстрелить ими из пушки, которая в последнем действии превращается в трон? Мы не короли, но мы и не варвары. У нас нет пушек, и, вздумай мы подражать этим людям, нас повесили бы в Багумбаяне. Кто эти принцессы, которые лезут в сражения, колют и рубят, дерутся с принцами или бродят в одиночку по горам и долинам, словно одержимые тикбалангом? Нам свойственно любить в женщине мягкость и нежность, и нас ужаснуло бы прикосновение к запятнанной кровью девичьей руке, даже будь это кровь мавра или великана. Мы презираем и считаем подлецом человека, поднимающего руку на женщину, будь это принц, альферес или грубый селянин. Не будет ли в тысячу раз полезнее изобразить наши собственные нравы, дабы исправить наши недостатки и пороки и поощрить наши достоинства?

— Правильно, правильно, — повторили его сторонники.

— Он прав, — бормотали в задумчивости некоторые старики.

— Мне бы это никогда не пришло в голову, — тихо промолвил капитан Басилио.

— Но как вы это сделаете? — спросил непримиримый консерватор.

— Очень просто, — ответил юноша. — Я принес с собой две пьесы, которые, я в этом уверен, собравшиеся здесь достопочтенные старейшины с их тонким вкусом и признанным благоразумием найдут приятными и развлекательными. Одна называется «Выборы префекта» — это комедия в прозе, в пяти действиях, написанная одним из присутствующих. Вторая пьеса, в девяти актах, рассчитана на два представления. Эта фантастическая драма сатирического характера называется «Марьянг Макилинг», написана она одним из лучших поэтов нашей провинции. Так как обсуждение подготовки к празднику все время откладывалось и мы опасались, что времени у нас останется мало, мы втайне собрали актеров и дали им разучить роли. Мы надеемся, что одной недели репетиций им вполне хватит, чтобы разыграть все на славу. Эта затея, сеньоры, не только нова, полезна и разумна, но имеет еще и то преимущество, что почти ничего не будет стоить. Нам не нужны костюмы, ибо вполне подойдет обычная одежда.

— Я оплачу театр, — крикнул, воодушевившись, капитан Басилио.

— Если для пьесы понадобятся стражники, я одолжу своих, — воскликнул их капитан.

— И меня… меня возьмите, если понадобится старый человек… — прошепелявил кто-то, горделиво выпятив грудь.

— Принято, принято! — раздались голоса.

Дон Филипо побледнел от волнения, глаза его наполнились слезами.

«Он плачет от злости», — подумал непримиримый консерватор и закричал:

— Принято, принято без прений! — Удовлетворенный местью и полным поражением своего противника, он начал расхваливать план сборщика податей.

Тот продолжал свою речь:

— Пятая часть собранных денег может пойти на раздачу призов, например, лучшему школьнику, лучшему пастуху, земледельцу, рыболову и так далее. Мы можем устроить лодочные гонки на реке и на озере, скачки на берегу, можем поставить намазанные салом столбы и придумать другие игры, в которых примут участие наши крестьяне. Допускаю, что из уважения к старому обычаю не следует отказываться от фейерверка. Огненные колеса и фонтаны очень красивы и забавны, но вряд ли нужно тратить деньги на такие ракеты, какие предлагал лейтенант-майор. Для веселья вполне хватит двух оркестров, и мы, таким образом, избежим соперничества и ссор между бедными музыкантами, которые являются увеселять нас, а ведут себя как драчливые петухи и уходят с пустым кошельком, полуголодные, избитые, а порой израненные. На оставшиеся деньги мы можем начать постройку небольшого школьного здания, ибо не должны ждать, пока господь спустится на землю и построит нам школу. Весьма печально, что, имея прекрасную арену для петушиных боев, мы спокойно взираем на то, как наши дети учатся чуть ли не рядом с конюшней священника. Таков вкратце мой план: о том, как улучшить его, пусть подумают все.

По залу пробежал шепоток: присутствующие были согласны с юношей, лишь кое-кто вздыхал:

— Новшества, новшества… Когда мы были молоды…

— Примем это предложение и посрамим дона Филипо, — говорили другие, указывая на него.

Когда восстановилась тишина, все уже пришли к согласию. Не хватало только одобрения префекта. Обливаясь потом, он потирал лоб и наконец пробормотал, опустив глаза:

— Я тоже согласен… но… кхе…

Все в зале молча слушали.

— Но что? — спросил капитан Басилио.

— Вполне согласен, — повторил префект, — то есть… я не согласен… я хочу сказать, да, но…

И он потер глаза тыльной стороной ладони.

— Но священник, — продолжал бедняга, — отец священник хочет совсем другого.

— А кто оплачивает праздник? Священник или мы? Дал ли он хоть один куарто? — раздался чей-то резкий голос.

Все посмотрели в сторону, откуда прозвучал вопрос, и увидели философа Тасио.

Лейтенант-майор, не шевелясь, пристально смотрел на префекта.

— Чего же хочет священник? — спросил капитан Басилио.

— Святой отец хочет… шесть процессий, три проповеди, три больших мессы… и, если останутся деньги, комедиантов из Тондо и интермедии с пением.

— Но мы же этого не хотим, — сказали молодые и кое-кто из старших.

— Однако этого хочет священник, — повторил префект. — Я обещал, что желание его будет исполнено.

— Тогда зачем вы пригласили нас сюда?

— Именно для того… чтобы сообщить вам об этом.

— Почему же вы не предупредили нас с самого начала?

— Я хотел сказать вам, сеньоры, но слово взял капитан Басилио, и я уже не успел… Надо слушаться священника.

— Священника надо слушаться, — вторило ему несколько старейшин.

— Его надо слушаться, иначе алькальд всех нас посадит в тюрьму, — грустно присовокупили другие старики.

— Тогда слушайтесь его и сами устраивайте праздник! — закричали молодые, вставая. — Мы берем назад наши взносы.

— Деньги уже собраны, — сказал префект.

Дон Филипо подошел к нему и с горечью сказал:

— Я поступился своей гордостью ради доброго дела; вы же пожертвовали своим человеческим достоинством ради дурного и все испортили…

Ибарра обернулся к школьному учителю и спросил его:

— Вам что-нибудь нужно в главном городе провинции? Я тотчас же еду туда.

— У вас там дела?

— Да, у нас там дела, — загадочно ответил Ибарра.

Когда по пути домой дон Филино клял свою неудачу, старик Тасио сказал ему:

— Мы сами виноваты. Вы не протестовали, когда вам навязали раба в начальники, а я, безумец, забыл об этом.