Десятое ноября, канун праздника.

Привычная, однообразная жизнь городка нарушилась, всюду кипит работа: в домах, в церквах, на улицах, на арене для петушиных боев, на полях. Окна завешиваются флажками и пестрыми тканями; воздух полнится шумом, музыкой, веселыми возгласами.

На маленьких столиках, покрытых белыми расшитыми скатертями, девушки расставляют разноцветные хрустальные блюда со всевозможными сладостями, приготовленными из местных фруктов. Во дворах пищат цыплята, кудахчут куры, хрюкают свиньи, взбудораженные веселой людской суматохой. Слуги снуют взад и вперед с позолоченной посудой и серебряными приборами; тут бранятся из-за разбитой тарелки, там смеются над неловкостью деревенской девушки. Отовсюду несутся приказания, крики, то и дело слышится шепот, веселая перебранка, смех, все подгоняют друг друга, кругом царит суета, шум, неразбериха. Вся эта суматоха, все труды предназначаются для того, чтобы встретить знакомого или незнакомого гостя, чтобы попотчевать любого пришельца, которого вы, возможно, никогда не видели раньше и не собираетесь увидеть впредь; чтобы любой гость, будь то друг или враг, чужеземец, филиппинец или испанец, бедный или богатый, ушел довольным и сытым: от гостей не требуют благодарности, и хозяева даже готовы к тому, что во время трапезы или после нее гости могут отплатить злом радушному семейству! Богачи — те, что бывали в Маниле и видели больше, чем другие, — закупили пиво, шампанское, ликеры, вина и всякую европейскую снедь, хотя сами они вряд ли съедят хоть крошку из заморских яств или выпьют хоть каплю вина.

Столы богачей роскошно сервированы. В центре стоит отлично сделанный искусственный ананас, весь утыканный зубочистками, которые вырезают на досуге заключенные в тюрьмах. На одних зубочистках изображен веер, на других — букетик цветов, птица, роза, пальмовый лист или цепи — все из цельного куска дерева; мастером был каторжник, инструментом служил тупой нож, а вдохновение рождал окрик тюремщика. Вокруг такого ананаса, который называют «зубочистилище», высятся хрустальные вазы с фруктами; на них сложены в пирамиды апельсины, лансоны, атес, чикос и даже манго, несмотря на то что уже ноябрь. На больших блюдах, устланных цветной узорчатой бумагой, разложены окорока, доставленные из Европы и Китая, фаршированные индейки и большой пирог в форме «Agnus Dei» или голубя, то бишь святого духа. Среди всего этого расставлены аппетитные фляжки с ачара, затейливо украшенные цветами, различными фруктами и овощами, искусно нарезанными и приклеенными сиропом к стенкам графинов.

Стеклянные шарообразные люстры, переходящие по наследству от отца к сыну, тщательно вымыты; медные украшения начищены до блеска; керосиновые лампы вынуты из красных чехлов, которые защищают их от мух и комаров в течение всего года и не позволяют ими пользоваться. Граненые стеклянные подвески раскачиваются и, ударяясь друг о друга, мелодично позвякивают; они тоже словно участвуют в празднике, резвясь и преломляя свет, который отражается на тонких гранях всеми цветами радуги. Дети играют, шалят, ловят цветных зайчиков, спотыкаются, разбивают лампы, но это не нарушает общего веселья, хотя в другое время из их круглых глазенок пролилось бы немало слез.

Вместе с этими почтенными лампами извлекаются на свет божий также и работы девушек: вязаные накидки, коврики, искусственные цветы. Появляются старинные стеклянные подносы, на которых изображены миниатюрные озера с рыбками, кайманами, моллюсками, кораллами, водорослями и сверкающими стеклянными рифами. На подносах навалены груды сигар, сигарет и маленьких буйо, сделанных тонкими пальцами девушек. Полы блестят, как зеркало, на дверях занавеси из пиньи и хуси, на окнах раскачиваются фонари из стекла или бумаги — розовой, синей, зеленой и красной. Дом заставлен цветами и цветочными горшками на подставках из китайского фаянса. Даже святые принарядились ради праздника: с образов и реликвий стерта пыль, стекло вымыто, а к рамам прикреплены букетики.

На улицах воздвигнуты затейливые бамбуковые арки различных форм, разукрашенные калускусами, один вид которых наполняет радостью детские сердца. Внутри церковного дворика, там, где должна пройти процессия, сделан круглый навес на бамбуковых подпорках. Под ним бегают и играют дети, карабкаются на подпорки и, спрыгивая на землю, рвут новые рубашки, которые им сшили к празднику.

На площади построены подмостки из бамбука, дерева и нипы. Здесь комедианты из Тондо будут показывать удивительные вещи и соперничать с богами по части маловероятных чудес; здесь будут петь и плясать Марианито, Чананай, Бальбино, Ратия, Карвахаль, Еенг, Лусерия и другие. Филиппинец любит театр и с жадностью следит за драматическим представлением; затаив дыхание, он слушает песню, с восхищением смотрит танец и пантомиму, но никогда не свистит и не аплодирует. Если спектакль ему не нравится, он спокойно жует свой буйо или уходит, не мешая остальным наслаждаться зрелищем. Лишь временами, когда актеры по ходу действия обнимают или целуют актрис, простой люд начинает вопить, но большего себе не позволяет. Прежде разыгрывались только драмы; местный поэт сочинял пьесу, в которой каждые две минуты непременно затевалась драка, или же выскакивал клоун и показывал удивительные фокусы. Но с тех пор как актеры из Тондо стали лупить друг друга каждые пятнадцать секунд, выпускать двух клоунов сразу и представлять еще менее правдоподобные вещи, они совершенно затмили своих провинциальных коллег. Префект был любителем подобных зрелищ и с одобрения священника выбрал комедию с чудесами и фейерверком под названием «Принц Вильярдо, или Пленники, спасенные из ужасной пещеры».

Время от времени весело звонят колокола, те самые, что так мрачно гудели всего десять дней тому назад. Шипят огненные колеса и плошки: филиппинские пиротехники, неизвестно у кого научившиеся этому ремеслу, щеголяют своим искусством, зажигая в небе огненных быков, феерические каскады бенгальских свечей, бумажные шары, наполненные горячим воздухом, искрометные колеса, бомбы и ракеты.

Что это? Вдали слышится музыка? И мальчишки бросаются сломя голову на окраину города, чтобы встретить музыкантов. Сан-Диего подрядил пять команд трубачей и, кроме того, три оркестра. Непременно придут музыканты из Пагсангана — собственный оркестр нотариуса, а также трубачи из Сан-Педро-де-Тунасан, знаменитые тем, что ими дирижирует маэстро Аустрия, бродячий «капрал Марьяно», у которого, если верить молве, слава и гармония сидят на кончике дирижерской палочки. Знатоки хвалят его траурный марш «Плакучая ива» и сетуют, что у него нет музыкального образования, ибо с таким талантом он мог бы прославить свою страну на весь мир.

Трубачи вступают в город, играя бодрые марши, а за ними бегут оборванные, полуголые мальчишки — кто в рубашке брата, кто в старых штанах отца. Едва музыка смолкает, они уже знают мотивы наизусть, на редкость чисто напевают их и насвистывают, высказывают о них свое суждение.

Тем временем в двуколках, колясках, экипажах съезжаются родственники, друзья, незнакомцы, игроки со своими лучшими бойцовыми петухами и с мешочками золота, готовые рискнуть состоянием за зеленым сукном или на арене.

Альферес ставит по пятьдесят песо каждый вечер, — шепчет маленький толстый человек на ухо кому-то из только что прибывших. — Придет капитан Тьяго, он будет держать банк. Капитан Хоакин принес с собой восемнадцать тысяч. Будет и лиампо: китаец Карлос поставит десять тысяч. Люди из Танавана, Липы, Батангас, а также из Санта-Крус тоже раскошелятся. Крупная будет игра, очень крупная! Но пейте же шоколад! В этом году капитан Тьяго не оберет нас, как в прошлом; он заказал лишь три благодарственные мессы, а у меня мутия из какао. Как поживает ваше семейство?

— Благодарю вас, хорошо! — отвечает гость. — А как поживает отец Дамасо?

— Отец Дамасо утром прочитает проповедь, а вечером сядет с нами за зеленый стол.

— Прекрасно. Значит, опасности нет никакой!

— Еще бы, мы в этом уверены! Китаец Карлос тоже не поскупится. — И толстый человечек защелкал пальцами, как бы отсчитывая монеты.

Жители гор, окружающих город, надевают лучшие одежды, чтобы отнести на дом богатым покупателям откормленных кур, кабанов, оленей, птицу. Одни грузят дрова на тяжелые повозки, другие — лесные фрукты и орхидеи, а некоторые приносят широколистые бига и огненно-красные цветы тика-тика, которыми украшают двери домов.

Но самая невероятная суета — настоящее столпотворение — царит на небольшой возвышенности в нескольких шагах от дома Ибарры. Скрипят блоки, кричат люди, кирки с металлическим звоном дробят камень, молотки ударяют по гвоздям, топоры — по бревнам. Одни копают широкую и глубокую траншею, другие укладывают в ряд камни из местного карьера. Разгружаются повозки, растут кучи песка, расставляются кабестаны и вьроты…

— Эй, там, пошевеливайся! — кричит старичок с живым и умным лицом, опирающийся вместо трости на медную линейку, на которую намотан шнурок отвеса. Это руководитель работ Ньор Хуан — архитектор, каменщик, плотник, маляр, слесарь, художник, каменотес, а иногда и скульптор.

— Надо закончить сегодня же! Завтра не работают, а послезавтра — торжественная церемония! Поторапливайтесь! Выдолбите отверстие побольше, чтобы этот цилиндр вошел туда! — говорит он каменщикам, обтесывающим большой четырехугольный камень. — В нем навеки сохранятся наши имена!

И он повторяет всякому, кто приближается к этому месту, то, что говорил уже тысячу раз:

— Знаете, что мы собираемся построить? Школу, образцовую школу, как в Германии и даже лучше. Архитектор сеньор Р. начертил план, а я руковожу работой. Да, сеньор, посмотрите-ка, это будет настоящий дворец с двумя флигелями: один для мальчиков, другой для девочек. Здесь, посередине, разобьем большой сад с тремя фонтанами; по бокам пройдут тенистые аллеи с небольшими огородами, где дети смогут сажать всякие растения в часы досуга, чтобы с пользой проводить время, а не растрачивать его зря. Посмотрите, как глубоко заложен фундамент! На три метра семьдесят пять сантиметров! Здание будет иметь склады, подвалы, а для плохих учеников — карцер поблизости от площадки для игр, чтобы провинившийся слышал, как веселятся прилежные дети. Видите тот лужок? Там устроим поле для игр на свежем воздухе. У девочек будет свой сад со скамейками, качелями, дорожками, где они смогут прыгать через веревочку; сад с водоемами и птицами. Это будет великолепно! — И Ньор Хуан потирал руки, мечтая о славе, которая выпадет на его долю. — Сюда станут приходить чужестранцы и спрашивать: «Кто тот великий мастер, который построил это?» И все ответят: «Разве вы не знаете? Неужели вы никогда не слышали о Ньоре Хуане? Наверное, прибыли издалека?»

С этими мыслями он расхаживал по площадке, зорко наблюдая за ходом работ.

— Мне кажется, вы взяли слишком много дерева для одной лебедки, — заметил он желтолицему человеку, работавшему с несколькими помощниками. — По-моему, достаточно трех больших шестов для треножника и трех для скрепления их между собой.

— Не беда, — ответил желтолицый со странной улыбкой. — Чем больше материала затратим, тем красивей получится. Сооружение будет выглядеть внушительней, и люди скажут: «Как здорово сделано!» Вот увидите, увидите, какую лебедку я построю! А потом разукрашу ее флагами, гирляндами из листьев и цветов. Вы не пожалеете, что наняли меня в работники, и сеньор Ибарра будет вполне доволен. — При этих словах желтолицый рассмеялся. Ньор Хуан улыбнулся и покачал головой.

На некотором расстоянии виднелись две беседки, соединенные между собой чем-то вроде галереи, крытой листьями платана. Школьный учитель и человек тридцать мальчиков плели там венки и прикрепляли флажки к бамбуковым шестам, обернутым белым узорчатым холстом.

— Смотрите, чтобы буквы были хорошо выписаны! — наставлял учитель мальчиков, делавших надписи. — Здесь будет алькальд, приедет много священников, а может быть, и сам генерал-губернатор — ведь он сейчас находится в нашей провинции. Если они увидят, что вы хорошо пишете, возможно, вас похвалят.

— И дадут нам классную доску?..

— И это возможно. Впрочем, сеньор Ибарра уже заказал ее в Маниле. Завтра привезут кое-какие вещицы и будут раздавать их вам как награды… Эти цветы оставьте в воде, завтра сделаем из них букеты. И принесите еще цветов; нужно, чтобы весь стол был ими усыпан, — цветы ласкают глаз.

— Мой отец принесет завтра кувшинки и корзину жасмина.

— А мой привез три повозки песку и не взял денег.

— Мой дядя обещал заплатить учителю, — добавил племянник капитана Басилио.

В самом деле, благое начинание поддержали почти все. Священник изъявил желание быть попечителем школы и освятить первый уложенный камень, — церемония эта должна была состояться в последний день праздника как одно из самых крупных его торжеств. Даже викарий подошел к Ибарре и застенчиво предложил, чтобы за все мессы, которые будут отслужены, пока строится здание, внесли деньги прихожане. Более того, сестра Руфа, богатая и расчетливая женщина, заявила, что, если не хватит средств, она поедет по другим городам собирать пожертвования, — при условии, что ей оплатят расходы на дорогу и еду. Ибарра поблагодарил ее и ответил:

— Нам не удалось бы много собрать, ибо и я не знаменит, и здание это не церковь. К тому же я не рассчитывал строить школу на чужие деньги.

Молодые люди, студенты из Манилы, приехавшие принять участие в празднике, смотрели на Ибарру с восторгом, стараясь брать с него пример. Но когда мы желаем подражать великим людям, мы обычно копируем только какие-то мелочи или даже усваиваем их слабости, ибо на большее неспособны. И вот одни из юных поклонников Ибарры стали так же, как он, завязывать галстук, другие переняли фасон его воротника, а были и такие, которые пересчитали пуговицы на его камзоле и жилете.

Мрачные предсказания старого Тасио явно не оправдывались. Ибарра при случае напомнил ему об этом, но старый пессимист возразил:

— Помните, что сказал Бальтасар?

Бальтасар был не только поэтом, но и мыслителем.

Так развивались события в канун праздника на закате дня.