Глава 21. Десятая дорожка
Пока Анкхарат был рядом, я эгоистично молила Мироздание хоть на миг замедлить свой стремительный бег. Остановить закаты и рассветы, не менять времена года, не позволять бутонам превращаться в цветы и не расшвыривать пожухлые кроны деревьев на размытую дождями землю.
Разумеется, время оставалось безучастным и только множило зарубки в моем календаре.
Я не преуспела в обучении Анкхарата, по правде сказать, ни той первой, ни последующими ночами. В конце-то концов, строения наших тел не изменились за сотню веков, разделявших нас, и уже сейчас мужчины знали, как минимум несколько способов того, как получать удовольствие.
Я умирала от ревности. Я старательно гнала прочь от себя вопросы о том, где Анкхарат постигал науку любви, в Домах Наслаждений или ему попадались искусные избранницы, но получалось плохо.
Мне хотелось превзойти их всех вместе взятых и, видят Боги, я старалась.
Анкхарат не спрашивал, где всему этому училась я. Девственность в их обществе не играла никакой роли, не превозносилась до небес, а ее отсутствие не осуждалось. Ее потеря считалась естественным этапом взросления человека, только и всего. Наряду с верховой ездой, умением управляться с оружием мужчина учился обращаться с женщиной.
Ревности они не знали тоже. Что было логичным для этого общества, в котором мужчина мог делить женщину с другими из племени.
А еще чтобы ревновать, нужно было любить. А этому чувству в нуатле даже не нашлось подходящего слова.
Я кусала губы, когда изгибалась дугой под его руками, чтобы подавить этот полукрик-полустон: «Люби меня, слышишь, только меня!»
Я могла, как говориться, привязать его к себе так, чтобы потом и отвязать-то нельзя было, но это было нечестно, несправедливо, низко и вообще…
Нельзя обрекать его на любовь, как бы хорошо мне сейчас не было.
Еще я часто благодарила Мироздание хотя бы за то, что не угодила в век, когда церковь и религия вмешались в то, что касалось только нас двоих и никого больше. Хвала Богам Нуатла, что, благословляя мужчин, они все же оставались за пределами спальни, позволяя решать именно мужчине, без нравоучений, осуждений и запретов, как поступать с женщиной в своей постели.
Иногда Анкхарат слишком увлекался, и мне было не догнать его. Но с той единственной ночи мне больше не приходилось останавливать его, он не прибегал к силе, не использовал превосходство, чтобы навредить мне. Это уже говорило о многом, если задуматься.
Я так и не спросила, почему жен вообще отправляют на Остров прочь от мужа. Пораскинув мозгами и сопоставив рассказы Зурии и Анкхарата, я пришла к выводу, что эта ссылка обязательна только, если женщина беременна. Это успокаивало.
Дети меня и раньше пугали, но в совокупности с тем, что мне вообще придется рожать в этих первобытных условиях, внушали прямо-таки неподдельный ужас.
Я старалась отстрочить этот миг.
Я не могла бы объяснить Анкхарату, например, как добывать и обрабатывать металлы, как усовершенствовать его оружие или обмундирование солдат. Мое появление здесь не могло повлиять на уровень достижений целой цивилизации, не могло изменить обязательных ступеней развития человечества, хотя книги и фильмы когда-то пытались убедить меня в обратном.
Жители Нуатла со мной или без меня собирали урожай, возделывали поля деревянным плугом, редко где используя быков для этого и так же, как века тому назад, строили дома в виде пирамид из огромных блоков, которые поднимали с помощью замысловатых приспособлений и примитивных инструментов. Нет, магия не помогала им в этом. Участие жрецов обходилось дорого.
По-настоящему я оценила только те знания, которые в моем веке без труда могла получить почти каждая женщина о строении собственного тела и законах, которым оно подчинялось. Я вспомнила, кажется, все, что только знала о женском цикле и сопряженных с незащищенными отношениями опасностях.
Только однажды мое сердце пропустило несколько ударов, когда я уставилась на календарь, в котором для удобства округляла все месяцы до тридцати дней. Когда я завела его, я старалась следить за временем в принципе, чем за реакциями собственного организма. Тогда я и помыслить не могла на отношения с Анкхаратом.
Я поняла, что сильно ошиблась в вычислениях опасных дней в этом месяце. Но цикл пришел в срок, хотя и на тридцатый день. Я окончательно запуталась бы, если бы начала вести два отдельных календаря, поэтому пришлось забыть об обычном летоисчислении. Все равно оно было самообманом и не значило почти ничего в действительности. Мой календарь сократился, и только на двадцать восьмой дней я выдыхала, с облегчением принимаясь за новый месяц.
Поначалу Анкхарат не очень верил мне. Но месяцы сменяли друг друга, а я не округлялась в нужных местах, не спала больше обычного, не начинала есть за троих… Он с настороженностью ждал, хотя медленно, но верно все же успокаивался.
Бесполезно было объяснять ему про цикличность женского организма. Даже для современного мужчины эти знания чуть-чуть граничили с необъяснимой магией.
Я просила только довериться мне. Ведь он, как и я, не готов был к детям, но совершенно по другим причинам.
— Грядут перемены, — говорил Анкхарат. — А дети делают мужчину уязвимым.
— А женщина?
Он ответил не сразу. Неосознанно, погруженный в собственные безрадостные мысли, он водил рукой по моей спине. Вверх, вниз. Вверх, вниз. Медленно, едва касаясь подушечками пальцев.
— Женщина делает мужчину слабым, — наконец, ответил он. — Я не могу позволить Асгейрру одержать вверх, ведь, если он узнает… Представь, что будет, если он узнает…
Вверх. Вниз. Думать совершенно невозможно, но я стараюсь.
— Узнает что? — вырывается у меня и это слишком похоже на стон. — Я твоя избранница, что он может узнать такого, чего еще не знает?
Рука опускается ниже, я выгибаюсь, помимо своей воли. В его языке нет необходимых слов для этих чувств. Эти чувства делают мужчину слабым. Он знает только это, поэтому так же молча переворачивает меня на спину и целует в губы, второй рукой помогая себе, а я выгибаюсь ему навстречу с беззвучным стоном.
Это эгоистично. Это невероятно эгоистично так мучить его. И подвергать себя и его опасности. Она явно маячит на горизонте, ведь не зря же он по-прежнему тренирует солдат и каждый вечер долго смотрит в небо, ожидая новых вестей.
Вести появляются скоро.
Еще два брата добились результатов, и теперь их осталось двое — Анкхарат и Гвембеш, чьи избранницы до сих пор не носят под сердцем детей.
Той ночью я иду против всякой логики, которой придерживалась до этого, и говорю ему, что он еще может занять девятую дорожку, еще не поздно.
Он отстраняется, ложится рядом на спину и долго рассказывает о зверствах, которые творили Львы Пустыни, когда впервые проникли в Нуатл. Объясняет, что стремлению спрятать женщин и детей Сыновей Бога на Остров, есть множество других объяснений и некоторые из них стали ему понятны только сейчас. Тех женщин, что Львы нашли в Сердце Мира, а большинство из них были из Домов Наслаждений, постигла печальная участь. Львам недосуг было разбираться с запутанными традициями Нуатла, они приняли этих женщин за жен Сыновей Бога. Он говорит об убитых детях и реках крови, а после поднимается на локте и, глядя на меня, спрашивает ровным тоном, хотя я лежу сама не своя от страха:
— Разве участие в гонках стоит этого?
Той ночью он впервые уходит от меня, и я слышу, как бьются крылья орла, отдаляясь от дома.
Наверное, именно тогда впервые до меня в полной мере дошло, через что ему пришлось переступить, чтобы ответить на мое желание. Я-то бросилась в омут с головой, я жаждала наслаждения, потому что это было естественно для моего восприятия мира. В моем мире, если мужчина и женщина хотят друг друга, они получают то, чего хотят, и причины, которые могут удержать их от этого шага, можно пересчитать по пальцам.
До меня он был свободен, как ветер. И впервые в жизни собирался повернуть против традиций и обязательств, навязанных ему общественным строем. Конечно, он не мог не явиться на ритуал Матери, сославшись на головную боль, но никто не мог заставить его дать жизнь детям, которым, по его мнению, угрожала смертельная опасность.
Но в жизнь Анкхарата ворвалась я. Он продержался гораздо дольше, в отличие от меня. Если бы я знала с самого начала, что нас ждет, разве я бы поступала иначе? Я знаю, что нет. Разве не уверяла бы его точно также, что близость не обязательно заканчивается детьми? Уверяла бы, еще как уверяла бы…
Он не сможет обеспечить мне безопасность, если начнется война. Оставайся я безликой, просто еще одной навязанной ему избранницей, ему было бы проще.
Асгейрр сразу почувствовал колебание, почувствовал готовность Анкхарата задвинуть традиции в самый дальний угол, и потому выступил с этим дурацким пари. Анкхарат не подался, хотя другие братья — да. Но Асгейрру не было дела до других.
По-настоящему Асгейрра всегда волновал только Анкхарат.
Анкхарат вспылил, только когда Асгейрр прошелся по мне и моей «недостойной крови». Этим выпадом Анкхарат и выдал себя, обнажил свою слабость перед Асгейрром, хотя до этого, должно быть, казался ему гладкой скалой без единого скола, без единого изъяна. Как и мне.
В грядущей войне Анкхарат мог бы сражаться не на жизнь, а на смерть. Его младший брат не имел над ним никакой власти.
Если бы не я.
Асгейрр разглядел даже раньше меня в словах и поступках Анкхарата то, что я, занятая собственными переживания, осознала в полной мере только сейчас.
Даже если чувствам нет названия, это не значит, что их нельзя ощущать.
Удивительно, чем может обернуться обычное желание съесть чего-нибудь сладкого…
* * *
— Это жилы животных, — сказала Зурия, протягивая мне нечто, похожее на леску бордового цвета. — А здесь раковины, — она указала на пузатые глиняные сосуды.
Еще на столе имелись заостренная с одного конца кость, каменный молоток, деревянные щепки, размером с зубочистки, моток высушенных и разрезанных на тонкие волокна сухожилий.
За стенами дома бушевала стихия. Косой дождь стучал по каменным стенам, а сквозняк носился по дому без окон, без дверей с леденящим душу завыванием. Днем стало ощутимо прохладней, ночью приходилось укрываться несколькими меховыми одеялами, которые, впрочем, мы с Анкхаратом иногда откидывали на пол, но после, насытившись друг другом, возвращали обратно. Даже горящий всю ночь и в полную мощь огонь в камине не дарил достаточного тепла при отсутствии стекол на окнах и дверей в проемах.
Несмотря на это, спать ложились все равно обнаженными. Когда я попыталась натянуть одно из страшных платьев, которое, по моему мнению, могло бы заменить мне ночнушку, Анкхарат изменился в лице.
Во-первых, одежду на ночь женщина надевала только на последних сроках в самом преддверии родов. Во-вторых, считалось, что сейчас еще не настолько холодно. По-настоящему холодно было зимой, когда приходили ветра с ледников, в которые по-прежнему были скованы северные земли Европы. В особо зябкие зимние ночи суеверные нуатлцы могли натянуть на себя пару туник. Зима была короткой и бесснежной. Остров находился южнее ледников, а океан исправно отдавал накопленное за лето тепло.
Какое-то время Анкхарат даже не отменял тренировки, несмотря на ливни, старался выжать из солдат последние силы за оставшееся до Церемонии время.
А мы вместе с Зурией и Швинном расположились в зале в центре пирамиды, куда вел единственный вход и не было окон, из которых бы лились косые струи дождя.
Конечно, я привела в дом Швинна. Оставлять его в такую непогоду снаружи было нечестно. Хотя ни Анкхарат, ни Зурия не оценили моего благородства.
Спал тигр на полу в изножье моей кровати, и первое время Анкхарат обещал пустить его на одеяло, если тот не прекратит скалиться. Каждый раз, когда Анкхарат касался меня, срабатывала встроенная в тигра сигнализация — он выл, как ветер в подворотне.
Но, оказалось, что он с готовностью закроет глаза на мужчину в моей постели. За добавочный к ужину кусок мяса.
Фактически, эта зала, в которой проходил курс «Как обучить путешественницу во времени плести ожерелья, у которой, похоже, обе руки левые?» была тупиком.
В проходных помещениях внутри пирамиды тепло вообще никак не удерживалось, а таких помещений в них было больше всего. Некоторые состояли из одних только коридоров, в других каменные туннели поднимались все выше, рассекая надвое спальни, кладовые, столовые, молельни, пока не упирались в элитное, по местным меркам, жилье. Таким, как моя спальня. Хвала Богам, что она тоже была тупиком.
Зурия показала мне, что перемещаться между пирамидами можно было внутренними переходами, не выходя при этом под дождь во двор. Так мы прошли сквозь соседнюю и оказались в третьей из четырех крупных пирамид во владениях Анкхарата.
Ступенчатые стены этой нежилой пирамиды, выложенные из потемневшего от времени камня, я видела в окна своей спальни, но сама туда не ходила, ведь я до сих пор почти не ориентировалась даже в той пирамиде, в которой прожила почти полгода. Мне за глаза хватило и той, самой первой, экскурсии, плачевно закончившейся.
Потолки здесь были непривычно низкими. На самом деле, они были примерно метра три, но, учитывая, что в одном только Анкхарате было почти два с половиной… То да, потолки казались низкими. В моей спальне они были не менее четырех метров. Но такие высокие потолки, к слову, тоже не способствовали прогреванию воздуха до комфортной температуры.
Пирамида была построена одной из первых во владениях прадедов Анкхарата и ею не пользовались, кроме как зимой, когда вот такие комнаты-пещеры начинали цениться вдвойне.
На стенах висело оружие — всех этих каменных топоров, ножей, кинжалов и копий, с отделанными орихалком деталями, могло хватить на небольшую армию, как по мне.
— Не смотри по сторонам, — прошептала я Швинну, когда мы впервые зашли внутрь.
По выставке первобытных таксидермистов Швинн прошелся с рычанием и на полусогнутых, принюхиваяся к распластанным на полу гигантскому белому медведю и черногривому льву. В глазницах убитых зверей сверкали драгоценные камни, а обнаженные в гримасе клыки были позолочены.
Стоило взглянуть на поверженного льва, как на ум сразу пришли слова Анкхарата о войнах со Львами Пустыни. Зурия подтвердила, что это один из трофеев тех времен.
В этой зале древние зодчие выложили целых три камина. Только в стене с входом никакого камина, понятное дело, не было. Те части стен, что оставались незанятыми ни каминами, ни оружием, украшали каменные барельефы. Кроме света каминов и нескольких масляных плошек на столах и каминных полках, другого освещения не было. Факелы в этой зале не жгли.
На сегодня с плетением было покончено. Получалось у меня плохо. Я все еще продолжала резать пальцы осколками раковин, треснувших из-за неумелого использования каменного шила. Мне всего-то и нужно было, что проделать в центре раковин аккуратную дырочку, которую, впрочем, после следовало обработать горячим клейстером, чтобы скрепить целостность раковины. До клейстера я дошла только пару раз. Бедная Зурия только и делала, что грела его у камина, потому что, остывая, клейстер мог дать фору даже высохшему бетону.
Стоит ли говорить, что когда мне все-таки удалось продырявить раковину, то я тут же обожгла пальцы клейстером? А во второй раз я настолько густо обмазала раковину, что она, кажется, намертво, прилипла к столу и в ожерелье все равно не пошла?
Зурия честно призналась, что такой безнадежной ученицы у нее еще не было. От моей помощи, чтобы собрать все материалы, она отказалась. Сказала, что мои пальцы сегодня и без того настрадались.
Пока Зурия отдирала пристывшую к столешнице из необструганных бревен ракушку, я направилась к барельефам.
Крупных барельефов на стенах, незанятых оружием, было три, и я часто рассматривала каждый из них в свободное от плетения время.
Один из них, круглый, был религиозным календарем. Его центром был крупный бык с позолоченными рогами в обрамлении десяти квадратов. Стихии огня и воды обозначались витиеватыми узорами, выдолбленными в камне. Огонь и вода пожирали ноги быка и волнами соединяли воедино все десять квадратов, которые, разумеется, обозначали всех Сыновей Бога, когда-либо правивших Нуатлом.
Следующим кругом за быком и Сыновьями была наглядная демонстрация тройного счета дней, принятая жрецами. Эта строка делилась на девять секторов. Первые три, шесть и девять дней, соответственно, обозначались одной, двумя и тремя точками. За ними шли шесть, двенадцать и восемнадцать, обозначенные одним, двумя и тремя длинными тире. Самыми сложными для понимания были последние три сектора — девять, восемнадцать и двадцать семь, которые обозначались и точками, и тире вместе. С натяжкой, все эти временные периоды можно было назвать нашими днями недели, четырьмя неделями, что складывались в месяц, и двенадцать месяцев, что образовывали год. Но, по версии жрецов Нуатла, цикл жизни продолжался шесть лет, разумеется, не тех, наших, в которых было 365 дней. Если же им нужно было обозначить какое-то далекое событие, грядущее или прошедшее, то они пользовались отсчетом именно от Церемонии Очищения огнем, которую проводили раз в шесть лет. Скажем, Львы Пустыни нападали шесть Церемоний тому назад, то есть, грубо говоря, тридцать шесть лет тому назад.
Годы жизни тоже отсчитывали от Церемоний.
Обрамляли календарь схематически изображенные праздники, в которых угадывались снопы, факелы, животные, люди. В целом он походил на круглые часы, разве что без стрелок.
Закончив, Зурия приблизилась ко мне, и я спросила ее про ритуал Матери. Она указала на квадрат на девяти часах, если следовать восприятию привычного мне циферблата. Сначала я не поняла. Изображение было не то, что схематичным, оно еще и стерлось и поблекло от времени. К тому же тени и скудное освещение довершали сложность восприятия.
Зная тонкости ритуала, я все же разглядела мужчину и женщину, которые держались за руки и как бы выходили из пламени. А в ногах у них угадывались очертания человеческих тел, отданных в жертву Богам.
Поскольку с остальными праздниками я не была знакома так близко, то, разумеется, было сложно понять, что изображено на остальных пластинах.
Я вернулась к центру.
— А бык? Что с ним происходит?
Бык был значимой фигурой во многих религиях человечества. Странно было видеть его здесь.
— Животное ждет очищение огнем.
Вместо Зурии мне ответил Анкхарат.
Зурия поклонился ему и тут же вернулась к столу и материалам. Анкхарат, к моему удивлению, вначале тоже подошел к столу. Взял в руки мою наиболее удачную законченную работу. Когда у меня не получалось, я смотрела на нее в доказательство, что вот же, я все-таки сплела одно ожерелье, значит, могу еще.
Но когда Анкхарат взял его в руки, я почувствовала, что краснею. Зурия отобрала у него мое позорное ожерелье.
— У нее не очень получается, да? — он не сдержал улыбки.
В этот момент растянувшийся вблизи камина Швинн поднял голову и громко фыркнул. Анкхарат рассмеялся.
— Да ладно, Швинн! Даже ты против меня!
Анкхарат подошел ко мне и обнял. Его одежда была полностью мокрой.
— Ты знаешь, зачем плетешь их? — прошептал он, целуя меня в висок.
Не думала об этом. Здесь все сделано руками, кто-то мастерит одежду, кто-то обрабатывает шкуры и меха, меня не удивило желание Зурии обучить меня плести ожерелья. Мне хотелось иметь парочку, еще со времен, когда ими щедро одаривали дикарок из компании Тины Тёрнер.
Я пожала плечами.
— Это детские ожерелья, — ответил Анкхарат. — Мать начинает плести их, когда понимает, что время пришло. И носит до самых родов, а после надевает их на ребенка.
— Но… э-э-э… мое время не пришло.
— Знаю. Но Зурия не теряет надежды.
Нужно будет говорить со жрицей потом, когда мы будем с ней наедине, нельзя ли мне плести какие-нибудь обычные, не несущие никакого религиозного подтекста, украшений?
Сейчас Зурия уже оставила нас двоих.
— Тебе нужно снять мокрую одежду.
Он все еще обнимал меня, и меня пробирала дрожь. Окажись, я под таким ледяным дождем, слегла бы с пневмонией тут же. А антибиотиков тут нет.
— Анкхарат?
— Знаю, тебе хотелось бы, что я ее снял.
Я вспыхнула.
— Я не о том!
— Ага.
На нуатле это звучало как: «Bai», то самое «Bai», которому меня впервые обучил Эйдер Олар. Тогда, на спине слона, я решила, что это «Да», но это было не только «Да». Это был скудный язык, на самом деле, выражение любого согласия обозначалось именно так. «Ага», «Знаю», «Хорошо», «Согласен», «Да», «Разрешаю» для всего этого существовало только одно слово — «Bai».
Анкхарат не слышал меня, хотя он крепко прижимал меня к себе, он был погружен в свои мысли.
— Иди за мной.
Он повел меня к третьему, самому большому барельефу в комнате. Мы прошли мимо второго, который как круглый пирог, делился на десять частей. Его центром были Боги Огня и Океана, а вокруг них, соответственно, были их десять Сыновей.
Те самые десять братьев-близнецов из моего сна, между которыми были поделены земли.
Третьим барельефом была карта Нуатл с высоты птичьего полета. Зурия уже объясняла мне, что это то, каким Нуатл был до Гнева Бога Океана, жрица показала рукой по береговой линии барельефа и сказала, что эти земли давно уже под водой.
Не раз и не два я вглядывалась в очертания острова, надеясь, что подсознание подскажет мне его современный аналог. Напрасно. Остров был большим, и до потопа очертаниями напоминал Австралию, но после — тоже стал скорее кругом, нарисованным дрожащей рукой ребенка. К сожалению, мира, что мог окружать Нуатл, мастера на барельефе не изобразили.
Оставалось неизвестным, как далеко на самом деле отдалялись от земель Нуатла Сыновья Бога в своих путешествиях на спинах орлов? И что могли видеть?…
Я уже знала, что в самом центре Нуатла располагалась высоченная гора, та самая, куда привел нас марафон невест. Это и был центр Нуатла, прозванный Сердцем Мира.
В понимании уроженца этих земель, Миром, всем миром, для него и был только Нуатл и ничего больше. В переводе на мой современный язык, Сердце Мира было столицей их государства, в котором, как я уже знала, никто из Сыновей Бога не жил постоянно. Все вместе они собирались только на важные праздники, съезжаясь со своих земель.
Получалось, что власть не принадлежала кому-то одному, не было понятия передаваемого по наследству трона или первородности, в привычном мне по средневековью смысле. Даже третий ты или шестой сын значило мало. Они были практически равны.
В столице в главном храме служила высшая каста жрецов, которые, как оказалось, и днем, и ночью не прекращали молитв. «Только наши молитвы уберегают Нуатл от Гнева Богов», — говорили жрецы. Разумеется, мне было сложно в это поверить. Разрушительные природные катаклизмы случаются не каждый день, и в то, что именно жертвоприношения спасают Нуатл от их повторений, мне верилось с трудом. Я была современным человеком. Ну, сравнительно недавно была.
Земли Нуатла прочерчивали множество рек, но больше всего их было, конечно, в землях, доставшихся праотцам Анкхарата. Не зря же они так и звались — Речными. Я разглядела на карте даже схематичное, плоское изображение того дома, в котором сейчас находилась.
Граничили земли Анкхарата с владениями Асгейрра, и их граница пролегала между гор, в которых, по словам Асгейрра, и скрылся после нападения Тигр. Земли Асгейрра звались Закатными, из чего я решила, что не сильно ошибусь, если предположу, что это запад. Тогда земли Анкхарата располагались на юго-западе, а на юге — владения шестого Сына, по имени Альсаф.
К тому времени, я, конечно же, выучила, как их всех звали и даже упросила Зурию описать внешность каждого из них, чтобы впредь больше не обознаться. Ну, мало ли, верно?
Асгейрру досталась лишь часть Закатных гор, а вот земли седьмого брата — это были одни горы, горы, горы. В Закатных горах высиживали свои яйца белые орлы. Люди Закатных гор занимались их приручением и дрессировкой, а еще горным делом, разумеется.
Аталас, старший и первый, владел территорией вокруг Сердца Мира, в непосредственной близости к столице. Молодой Аспин, которого мне следовало «благодарить» за то, что у меня появился Швинн, управлял скалистыми прибрежными землями на севере, однако тигров там не водилось. Тигров ловили в землях Асгейрра. Это-то и разозлило Анкхарата, когда он увидел младшего брата с тигром в подарок. За всем этим, конечно же, стоял Асгейрр.
Гвембеш, чье родовое имя уступило под напором клички, данной ему в детстве, правил землями, на которых нам с Эйдером и повстречались погонщики слонов. Это были ровные плодородные степи.
Три оставшихся брата делили восточные и юго-восточные земли, богатые лесами, живностью и озерами.
Анкхарат коснулся прибрежной зоны Речных земель, она была сплошь изрезана реками. Дом, в котором мы жили, располагался севернее, на полуострове, созданном переплетением двух рек, которые то сходились, то расходились, то распадались на притоки и только затем впадали в океан.
— Реки вышли из берегов, — сказал Анкхарат. — Такого потопа не помнят даже старожилы.
Я будто заново увидела его влажные волосы, пропитанную дождем одежду. Вот откуда он только что вернулся.
— Ты попросишь жрецов, чтобы они…
— Нет, — прервал он меня. — Эйдер Олар не хотел, чтобы мы управляли стихией. Не думаю, что и Зурия согласится помочь.
— В такую погоду немудрено, что реки вышли из берегов.
— Не в этом дело, — задумчиво отозвался Анкхарат, не отводя взгляда от каменного атласа, — в дни до Церемонии потопов никогда не было. Хотя дожди были всегда.
— Я не понимаю, — честно призналась я. — Давай, все-таки ты переоденешься?
Анкхарат не слышал меня. Он постучал пальцем южнее Нуатла, по каменной кладке.
— Земли Львов в этой стороне. И если они придут, то этой тропой, — он прочертил пальцем линию.
— На карте нет тропы.
— Нет, — согласился он. — Ни на одной карте их никогда не изображали. О них знают только жрецы и только Сыновья. Ну, еще те, кто однажды прошел по ним, да? — он посмотрел на меня.
— Хочешь сказать, что жители Нуатла не знают про тропы через воды океана?
— Им ни к чему знать об этом. Люди Нуатла не ходят в земли краста, только жрецы и солдаты, когда нужно собрать дикарей для жертвенных костров. Другим там нечего делать.
— Но краста знают, — прошептала я. — Ведь они вели меня по ней.
— Да. Они знают.
— Что тебя тревожит, Анкхарат?
— Вода, — ответил он. — Эйдер Олар говорил, что вода, которую он отводит в разные стороны, когда иссушает путь, чтобы пройти на земли краста, никуда не пропадает. Что она заливает земли или обрушивается волнами на те земли, которые встретит на своем пути.
Он гипнотизировал каменный барельеф, когда сказал:
— Кто-то проник в Нуатл через тропу, ведущую в Речные земли. Эти потопы не случайны.
— Ты летал туда? К тропе?
— Пытался, — кивнул он и показал на карте на устья рек: — Но туман вот здесь остановил меня. Неба, земли… Я даже своих рук не видел. Мимо меня могла пройти целая армия, и я бы не заметил.
— Туман… — повторила я. — Жрецы тоже могут иметь над ним власть, разве нет?
Он даже обернулся.
— Почему? — спросил он удивленно.
— Туман это тоже вода. У тебя есть жрец Океана? Или только Зурия?
— Только Зурия. Жрецы Океана живут в Сердце Мира.
— Почему?
— Таковы традиции…
Анкхарат отошел от карты и поддался к огню в камине, протянул к нему руки. Языки пламени окрасили его бороду и лицо дрожащими тенями. Мне так хотелось помочь ему, но я…
Три камина. Целых три горящих камина! Более чем достаточно.
Я не хотела отвлекать его, даже не предупредила, чем собираюсь заняться. Просто закрыла глаза и обратилась к духу огня, который так любезно когда-то передал мне мысли Анкхарата. Могло ведь сработать, если вдруг, на нашу удачу, кто-то жег костры на этих землях, хотя вряд ли. Чтобы под таким дождем, да в такую сырость…
… перед внутренним взором замелькали дома: непохожие на наш, меньше, уже. Перед низкими закопченными каминами собирались дюжины людей, суровые бородатые мужчины ели деревянными ложками из деревянных мисок, из которых валил пар. А они все равно ели. Женщины жались к другому очагу, слабому, из сухи гоняли от него детей, когда они пытались коснуться их пальчиками, но все-таки держали их поблизости, чтобы не замерзли. Холод и тьма приносили болезни…
… не то, сообщила я огню, не те очаги, не то пламя… Дальше! Дальше! Может быть, под открытым небом?
… пламя, кажется, расхохоталось в моем сознании. Эта нескончаемая битва огня и воды на какое-то время проиграна пламенем, нет пламени под открытым небом, которое плачет дождем. Нет пламени на земле, которая пропиталась влагой и больше похожа на болота. Нет пламени в лесах, стылых и серых, как жизнь без надежды.
… Все равно. Дальше! Ищи дальше! Возможно… Пещеры? Пещеры тех гор, что ограждают Речные земли от земель Асгейрра?
… В ответ пламя показало мне самого Асгейрра, до боли похожего на Анкхарата. Рядом с ним на полу у камина, обхватив руками свой живот, сидела женщина.
…«Он хочет ее, — объяснило мне пламя. — Пока она здесь, под его крышей и в его доме, он будет брать ее сколь угодно раз».
Только тут я увидела, что на Асгейрре совсем нет одежды. Он снова наклонился к женщине, которая не поддалась к нему, наоборот, вжалась в пол. Но Асгейрр улыбался.
— Нет! — крикнула я. — Она носит твоего ребенка! Оставь ее!
Пламя в камине взорвалось искрами. Раскидало горящие угли. Один уголек угодил Асгейрру в бедро. Он отпрыгнул, зарычал, потирая обожженное место, устремился за кувшином воды, и я потеряла его из виду. Светловолосая женщина обратила к камину свое изможденное лицо.
— Спасибо, — прошептала она, глотая слезы.
Движения причиняли ей боль. Она скривилась, натягивая на плечи разорванную одежду. Но Асгейрр уже вернулся, встряхнул ее за плечи и поднял на ноги. Она едва удержалась на ногах.
— Гори, гори ясно! — взревела я.
Пламя хлынуло из портала камина к стенам, точно огненные лозы. Стало светло как днем. Воздух накалился. Завопив, женщина упала на колени и поползла к выходу.
Асгейрр остался, он так пристально вглядывался в камин, словно рассчитывал увидеть того, кто призвал стихию к безумию. Он улыбался улыбкой сумасшедшего, но страха в нем не было. Ни капли.
За его спиной появились два жреца. «Они просят уйти», — прошептало пламя, и я перестала видеть огненный ад, в который превратила дом третьего брата.
Открыла глаза. И оказалась в другом аду.
Я глубоко вдохнула, по ощущениям я словно ныряла на задержке дыхания, но воздуха не было. Я закашлялась.
Где-то вдали с безнадегой в голосе выл кот, до меня не сразу дошло, что это Швинн. Шкура белого медведя больше не блистала белизной, из ее центра валил едкий черный дым.
Я не видела Анкхарата. Не видела остальные две стены и камины в них. Только огонь и дым.
И в этом разбушевавшемся огне, когда пришлось уже по-настоящему задерживать дыхание, я вдруг увидела его.
Тигра.
Неандерталец склонился над искоркой, которую раздувал собственным дыханием из комка сухого мха. Его била сильная дрожь. Волосы лежали на плечах и вдоль спины, с них ручьем текла вода. Где-то вдали тоже капала вода, отдаваясь эхом.
Пещера.
Асгейрр не соврал, Тигр был здесь, в Нуатле. И даже, может быть, рядом. Но почему он вернулся? Почему стал беглецом, скрывающимся в пещерах? Откуда в нем столько страха и чего он боится? Огонь чувствовал исходящий от него ужас.
Тигр терпеливо раздувал искорку, склонившись над ней, но из мшистого клубка тянулась лишь струйка серого дыма. Искра не могла разгореться. Силы пламени против влаги были неравны.
Вдруг рядом с Тигром проревело какое-то животное. Он вздрогнул, но не пустился в бегство, он знал, что хищник рядом. Он боялся его. А еще он знал, что разводить пламя запрещено, но он продрог до самых костей, он устал, ему просто хотелось ощутить хоть немного тепла…
Это не понравилось тем, кто находился рядом с ним. Конечно, дым выдал его. Тьма вокруг дикаря вдруг обрела руки, ноги и стала темнокожим человеком в пятнистой шкуре леопарда. Сверкнули мощные белые зубы, темнокожий заорал и бросился на Тигра. Но сначала он растоптал и расшвырял по земляному полу пещеры остатки мха…
И я перестала его видеть. Тьма обступила меня. С головой укрыла душным горячим одеялом, под которым, бывало, лежишь в детстве из последних сил, а дышать уже нечем, но ты лежишь, терпишь, а когда уже захочешь вырваться, вдруг теряешь край этого одеяла, мечешься под ним, а дышать-то нечем…
Вода жалила холодом. Она лилась за шиворот, заливалась в глаза и мой открытый рот. Я вздохнула и закашлялась, на этот раз поперхнувшись каплями дождя. Дождь? Откуда в доме дождь?
Легкие горели огнем. Перевернувшись на бок, я долго откашливалась, когда что-то кольнуло мою ладонь.
Швинн тыкался в мою руку носом, а кололись его усы.
Я здесь, мальчик, здесь, просто сил нет. Я шевельнула пальцами руки, чтобы коснуться его, но вместо мокрой шерсти дотронулась до человека, лежащего рядом. Тот никак не отреагировал.
Я собрала все силы в кулак, чтобы перевернуться на живот. Увидела вокруг себя внутренний двор. Огонь охватил пирамиду. Горела деревянная мебель и перекрытия, метались черные тени людей, порыкивал недовольный из-за дождя тигр.
Дождь мешал разглядеть лицо человека передо мной, сил встать на ноги не было. Я поползла к нему на пузе, загребая грязь руками.
И оказалась права. Это был Анкхарат.
По его лицу сбегали струи дождя. Он не дышал.
Меня учили оказывать первую помощь. Учили так, чтобы от зубов отскакивало, несмотря на шок и травмы, которые может заполучить в аварии велосипедист.
Но, когда я коснулась его груди, мои руки все равно дрожали.
Давай, Анкхарат, давай. Ты вытащил меня из огня не для того, чтобы умирать самому. Давай! Даже Асгейрр выжил! Ты должен быть сильнее!
— Анкхарат!
Дождь и ревущее пламя заглушили мой крик. Вдох. Выдох. Прекрасное далёко, мы так не договаривались. Не будь ко мне жестоко, слышишь? Только не сейчас… Только не сейчас!
Я касалась холодных губ, снова и снова, снова и снова.
Давай, очнись, Анкхарат, очнись… Давай!
Он закашлялся. Я помогла ему перевернуться на бок. Это потребовало от меня стольких усилий, словно я поднимала в одиночку гранитную плиту надгробия. Обессиленная, я коснулась лбом его плеча.
Сотрясавший его кашель стал сходить на нет. Анкхарат высвободил руку и прижал меня к себе, не говоря ни слова. Мы оба смотрели, как медленно, слишком медленно стихает пламя.
Позже, когда он помог мне подняться на ноги, к нам вышла Зурия. Она была бледна, ее вел за руку мастер кожевник.
— Если бы… нас было двое жрецов, было бы проще, — тихо объяснила она.
Анкхарат обнял ее за плечи. Она сделала невозможное, не дала распространиться огню на другие, стоящие впритык к горящей пирамиде дома.
Мне было стыдно смотреть им всем в глаза. Все это было из-за меня и моей горячности. В очередной раз.
Зурия слабо кивнула мне и сказала:
— Бывает.
На большее она сейчас была не способна. Кожевник повел ее в дом. Я посмотрела на Анкхарата. Он взял меня за руку и повел через левую пирамиду к горячим источникам. Самое то в этот зверский холод. Я дрожала от холода и пережитого страха, пока шла за ним по темному лесу. Пирамида уже не горела. Швинн тенью следовал за нами по пятам.
Внутри на источниках света не было.
— Я сам, — сразу предупредил Анкхарат.
Да огню больше слова не скажу. Хватит с меня.
Он зажег кремнем два масляных светильника и спустил вниз к воде. Я спустилась следом. Швинн при виде лестницы фыркнул и растянулся у входа. Выставили стражу, что тоже неплохо. Учитывая то, что огонь показал мне…
Раздевшись, Анкхарат первым опустился в воду. Я нырнула следом, наслаждаясь обволакивающим теплом. В нос ударил уже привычный серный запах. Я устроилась на плече Анкхарата, ожидая, что он устроит мне проволочку. Еще бы, спалила к чертям родовое поместье вместе с военными трофеями. Короче, все, что нажито непосильным трудом…
Но Анкхарат спросил:
— На каком языке ты говорила?
А проклятье, я говорила с огнем на русском? Вот где собака порылась.
— Это язык моих предков.
Не всех, но хотя бы большей части из них.
— Я, конечно, знал, что ты умеешь приказывать огню…
Ну да, незабвенный ритуал Матери.
— Но я и не предполагал, что ты умеешь разговаривать с ним, — он взял меня за подбородок и взглянул в глаза. — Жрецы долго учатся этому, Айя.
— Знаю. Я больше не буду.
Он неожиданно улыбнулся.
— Будешь, — услышала я. — Будешь, иного выхода скоро может и не быть. Что ты видела? Что тебя так разозлило?
Я рассказала ему про Асгейрра и его избранницу. Анкхарат помрачнел.
— А потом? — спросил он. — Ты открыла глаза, я уже оттащил тебя от камина, но ты вдруг уставилась в пламя невидящими глазами.
— Я видела Тигра.
— Того дикаря? — он сузил глаза. — Асгейрр был прав.
— Да. Он пытался зажечь костер, но там, где он был, в какой-то пещере, люди, которые его держали, запретили ему жечь огонь.
— Ты видела этих людей?
— С темной кожей. Ничего больше.
— Этого достаточно. Это Львы Пустыни. И они запретили разжигать дикарям огонь, чтобы жрецы Нуатла не обнаружили их. Они и раньше так делали.
— Как они попали в Нуатл? Ведь… О Боги, потопы в Речных землях?!
— Да, Львы проникли по тропам. Львы здесь. И твой Тигр и возможно другие краста у них в пленниках.
— Но зачем им краста?
— Чтобы отвлечь внимание. Асгейрр ведь сообщил нам о нападении людей краста. Не Львов.
— А если он… с ними заодно?
Анкхарат ответил не сразу. Он провел рукой по моим волосам, с которых, наконец, смылась сажа, и только потом тихо произнес:
— А он итак с ними заодно.
— И что ты собираешься делать?
Он гладил мои волосы, пропуская их через свои пальцы. Он думал.
— Я давно знал, что собираюсь делать. Давно готовился к этому. Были и другие признаки. Тот же спор… Только теперь все стало сложнее. Теперь у меня есть ты. Это все меняет, понимаешь? Ты должна поверить мне. И должна… Простить, если сможешь.
— Почему? — прошептала я. — Почему я должна тебя прощать?
— Я расскажу, — прошептал он в ответ. — Только позже. Когда все изменится.
Он поцеловал меня, холодеющую от страха, так нежно, как никогда не целовал раньше.
— А ты? Где будешь ты? — шептала я.
— Я найду тебя. Один раз нашел и второй раз найду. Слышишь? Верь мне. Пожалуйста, верь. Я не смогу повторить этих слов там, в Сердце Мира. Этих чувств, что я чувствую к тебе, в том мире не существует. Верь в меня, чтобы ни случилось… И прости, если сможешь.
