Ипподром был огромен. В жизни не поверила бы, что в столь древнем мире, где не признавались даже двери, уже существовали такие масштабные стадионы.

Кажется, сегодня здесь собрался весь Нуатл.

Избранницам отводилась ложа Сыновей, на современный лад крытая ВИП-ложа. По обе стороны от ложи простирались ряды трибун, и вмещали они тысячи зрителей. Гул стоял невероятный.

Но меня совершенно не устраивало, что прямо передо мной возвышались установленные в ряд колонны из белого камня. Верху их венчали каменные статуи с позолоченными волосами. В центре между Сыновьями на самой высокой колонне возвышалась мифическая Мать, воздевающая руки к Богам.

Но почему этим статуям место на ипподроме? И почему даже не в самом центре?

Мы сидели далеко от старта. Когда возницы стартовали, они ехали в нашу сторону.

Соревнования начались еще вчера. Сегодня был второй день гонок и они продолжались с раннего утра, но, конечно, самые важные были последними.

Утром Анкхарат предложил пропустить самые первые утренние гонки.

— Шутишь?! — воскликнула я. — Нет! Я ни за что не пропущу!

Анкхарат и не догадывался, что означали для меня эти первобытные гонки, а я посчитала, что не стоит говорить ему, что в свое время тоже участвовала в гонках, и вообще сходила с ума от подобных соревнований. Не готов он был к такому «срыву шаблона», если даже обычная помощь вызывала недоумение.

Женщины Наутла не болели до хрипоты на трибунах, не садились сами в седла и вообще допускались на ипподром всего на несколько соревнований в год. Остальное время — ни шагу на трибуны. С мужчинами дело, конечно, обстояло иначе.

Орел Анкхарата и в этом случае помог нам. Не пришлось толпиться у арочных входов, которых было тоже тьма-тьмущая. Мы приземлились сразу на крыше ложе и сошли вниз по ступеням.

Хотя мы и пропустили первый забег, проведенный при первых лучах рассвета, и второй, поскольку не сразу выбрались из постели после того, как проснулись, но на третьем я уже вовсю расспрашивала Анкхарата, что нас ждет, каковы правила и когда его собственная гонка. А еще когда он тренировался, какие у него отношения с конем, кто его объезжает вместо него и все такое прочее.

— Тебе, правда, интересно? — не уставал удивляться Анкхарат, но потом, когда увидел, как быстро я разобралась в несложных правилах и как искренне болела за наездников, наконец, мне поверил.

Я не могла усидеть на месте. А еще, когда я сидела, то не видела половину арены и особенно сужающийся участок трассы, расположенный прямо под ложей. А все потому что сидела я не вровень с Анкхаратом, совсем нет.

Он-то занял одно из десяти каменных кресел, усыпанных подушками. Кресла стояли на некотором отдалении друг друга, в два ряда по пять, и на возвышении. А внизу у самого парапета ложи древние зодчие, посчитав, что гонки не особенно увлекательное для женщин зрелище, соорудили простецкую каменную скамью, рассчитанную примерно на десять зрительниц. То есть женщины могли посидеть рядышком и тихонько посудачить, пока их мужья напряженно следили за гонками.

Разумеется, сесть в одно из кресел рядом с Анкхаратом я не могла. Пока никого из остальных не было, — а мы, похоже, были единственными, кто решили не пропускать ни одной гонки, — я стояла возле парапета и вполоборота к Анкхарату громко задавала ему свои вопросы.

Чтобы выразить свое почтение, в ложу иногда заходили люди, которых с небольшой натяжкой можно было назвать знатью Нуатла. Конечно, ведь никакого дворянства или двора, как такового, не существовало. Это были дальние родственники Сыновей, все по мужской линии, проживающие в достатке на землях по всему Нуатлу. Хотя земли и принадлежали целиком одному из Сыновей, но, разумеется, он не жил на них в одиночестве. В средневековье они бы звались вассалами.

Ни с кем из них меня Анкхарат не знакомил. Непринято, конечно. Но если подумать, то зачем, верно? Если моя участь — отправиться на Остров в Закатном море и жить там до конца моих дней. Конечно, если у меня будет сын, то я смогу вернуться, как трижды благословленная, но кто сказал, что Анкхарат снова выберет меня? Я была для этих людей пустым местом, они даже не глядели на меня.

Я предпочитала не думать об этом, но мысли снова и снова возвращались к незавидной женской участи в древности, когда в ложе появились другие Сыновья и их избранницы.

Если с Сыновьями я была шапочно знакома по рассказам Зурии, то жен я видела впервые.

Первым пришел Аспин. Его жена едва поспевала за ним. Обеими руками она поддерживала выпирающий живот. «На каком вы сроке?» — чуть не спросила я ее, когда поняла, что вряд ли она сможет мне внятно ответить. Все равно, что спрашивать: «Кого ждете?»

Конечно, сына, твердо ответит каждая из них. А потом у некоторых родятся девочки.

Жена Аспина была молодой девушкой, она глядела строго себе под ноги и я не сразу разобралась, что это не из-за скромности. Живот и пышное платье поверх мешали ей видеть собственные ноги, вот и вся разгадка. Она, наконец, дошла и опустилась на каменную скамью и с удивлением посмотрела на меня снизу вверх.

Во-первых, я стояла. Во-вторых, конечно, она знала, что Анкхарат занял десятую дорожку и что у нас детей, как не было, так и нет.

Мне не очень хотелось садиться. Начинались гонки на тиграх. Я с жадностью рассматривала кошачье снаряжение, самих тигров, с тоской вспоминала Швинна и уже готова была засыпать Анкхарата новой порцией вопросов.

Я осталась стоять. Жена Аспина — молоденькая, пухлая, с курносым носиком блондинка, — улыбнулась слегка растеряно и поставила на колени корзинку, очень похожую на ту, в которую Зурия складывала рукоделие.

Ну, да. Ей самое время браться за детские ожерелья. И они, наверняка, у нее получаются гораздо лучше, чем у меня.

Я улыбнулась ей:

— Меня зовут Айя.

— Зарина, — ответила она. — Где твоя корзинка?

В пекло корзинку! Распорядитель гонок как раз дунул в крученный рог, и гонка внизу началась.

— Смотри, какие тигры! — крикнула я Зарине.

Десять тигров сорвались со своих мест, поднимая клубы пыль. Наездники тут же легли на тигриные спины, вытянув шеи. Свистели хлысты. Тигров избивали нещадно, так что мне стало страшно. Коты, конечно, не топали, как лошади. Мягкие лапы буквально летели над песком арены, едва касаясь земли. Хвосты превратились в полосатые стрелы.

Я и не думала, что Швинн может развивать такую скорость. Что я вообще могу не только кататься на нем по лесу, как на обколотом транквилизаторами пони, а нестись, не разбирая дороги, так же быстро, как, должно быть, летал орел Анкхарата.

— Тебе, правда, интересно? — услышала я.

Я-то в этот момент свесилась с парапета так, чтобы разглядеть внизу, как наездники на всей скорости промчались мимо статуй и теперь приближались к зауженному участку трассы. Теперь-то я поняла, зачем нужны были статуи. И поняла, почему под нашей ложей не было зрительских трибун.

В этом месте, прямо перед нами, трасса из десяти дорожек сужалась до пяти. Крутись, как можешь.

Это был самый драматичный момент гонок и, наверное, самый травмоопасный.

Коты рычали. Бежали нос к носу. Пятый врезал шестому когтями по носу. Хвост восьмого попал под хлыст чужого наездника.

— Что? — переспросила я, оборачиваясь.

Избранниц было уже трое. Все они сидели и смотрели на меня так, как, бывало, Швинн смотрел на нас с Анкхаратом, пока мы резвились в постели. Каждая из них была на разном сроке беременности, но сомнений не оставалось — Мать уже благословила их всех.

Подо мной с рычанием пронеслись пять первый кошачьих наездников, а за ними нос к носу промчались те, которые уступили им на повороте. Трибуны взревели. Аспин разочарованно хлопнул себя по бедру. Гвембеш скривился, очевидно, наездник, на которого он поставил, проигрывал. А худощавый высокий Адан с обветренной загорелой кожей, ровно такой, каким его описывала Зурия, рассмеялся. Кому-то везло, кому-то — нет.

Только Анкхарат не смотрел на арену.

Он смотрел на меня.

В этом взгляде читалось все невысказанное им. Все, чему не нашлись слова или время.

— Вы только посмотрите на них, — с неизменной презрительной ухмылкой на лице в ложе появился Асгейрр.

Он прошел внутрь и занял кресло по правую руку Анкхарата. Улыбнулся ему и мне, махнул рукой на обоим, мол, продолжайте.

Следом появился седобородый, но все еще крепкий и широкоплечий Аталас. За его спиной мельтешили оставшиеся Сыновья, а жены скользнули незамеченными тенями на женскую половину.

Трибуны истошно ревели. Гвембеш, сложив руки рупором, выкрикивал имя наездника. Аспин даже поднялся на цыпочки, чтобы разглядеть схватку. Лицо Анкхарата ровным счетом ничего не выражало, и теперь я знала, что стояло за этим напускным равнодушием.

Будущие матери тихо переговаривались между собой. Звуком прибоя шелестели ожерелья из раковин, когда они вытаскивали их из корзин и показывали другим.

Ярмарка первобытного хэндмэйда объявляется открытой.

Ничего другого не оставалось — я медленно опустилась на скамью.

* * *

После был еще один кошачий заезд, а за ним — небольшой перерыв. Братья поднялись. Я поняла, что скоро их очередь.

Анкхарат ко мне не подошел и уж тем более не поцеловал на прощание. Только кивнул и взглядом показал, что им пора спускаться. Мне ничего не оставалось, как кивнуть в ответ.

Сыновья спустились по лестнице рядом с ложей вниз и исчезли под аркой. Вероятно, они переодевались прямо под ложей. И, конечно, с помощью рабов.

Остался только Аталас. В силу возраста он в гонках не участвовал. Его заменял старший сын, который позже унаследует и место в ложе, и родовые земли недалеко от Сердца Мира.

Я положила подбородок на скрещенные на парапете руки и наблюдала за жизнью ипподрома. Конечно, я попробовала найти общий язык с остальными избранницами, но жалость в их взгляде выводила меня из себя.

«Как же так, — читалось в их глазах, — Мать до сих пор не одарила тебя?»

Я не понимала, за что меня стоит жалеть. Я скорее могла пожалеть их всех. Уж я-то помнила, какими были отношения Асгейрра с его избранницей. Она была худой и бледной и, конечно, она не узнала меня, хотя я тепло улыбнулась ей, как давнишней знакомой.

И уж, конечно, мои с ними отношения не наладили бы речи в духе Клары Цеткин и Розы Люксембург. Да и восьмое марта требовать в этих краях было несколько рановато.

Так что я замкнулась в себе и смотрела за тем, как рабы выравнивали на арене широкими костяными граблями вспаханный предыдущими гонками песок. Следила за тем, как живут своей обычной жизнью жители Нуатла. Бегали между рядов лоточники, продавали все те же твердые лепешки, куски жареного мяса, разливали из кувшинов вино. Люди то и дело вставали, садились, пропускали кого-то, поднимались или спускались по лестницам.

Только спустя какое-то время я поняла, что мне так хотелось отыскать среди людей на трибунах.

Доказательства, что в Нуатле существует любовь.

Я искала счастливые влюбленные лица на трибунах. Искала женщину, которая смеялась бы шуткам своего избранника, потом с наигранно строгим видом просила бы не шутить так, пока она ест или не шутить так, потому что все же услышат, и он, конечно, тут же обещал, но только через мгновение снова отпустил какую-нибудь шуточку. И она прыснула едой или подавилась вином и захохотала, вот прям захохотала до слез. Счастливых слез.

Может быть, я далеко сидела. Конечно, я не могла видеть всех. И, конечно, не могла судить только по тем зрителям, которых я видела, обо всём Нуатле.

Люди улыбались. Люди, конечно, шутили. Это был хороший день с прекрасной погодой. Немного прохладный, но хотя бы не лил дождь. А смотреть и участвовать в гонках в жару дело невыносимое.

Но того, что я так искала, не было.

Потом распорядитель гонок снова дунул в крученый рог. Где-то ударили барабаны. Готовность номер один, как говорится.

Люди задвигались быстрее. Требовать тишины от целого, забитого ипподрома было невозможно, но она почти наступила, когда на арену вблизи старта стали выводить коней.

Я не смогла усидеть. Вскочила на ноги. Старт был далеко от нас, мне мешали колонны, я обошла скамью под внимательным взглядом девяти пар глаз, оторвавшихся от ожерелий.

Я, конечно, предполагала, что конь, который способен нести на своей спине такого, как Анкхарат, должен походить на английского тяжеловоза, как минимум. Но эти первобытные кони были еще крупнее, еще сильнее. Недовольное ржание одного из них по силе и громкости походило на раскат грома.

Одного коня держали три-четыре раба. Кони топтались на месте, вскидывали ноги, встряхивали прекрасными длинными гривами. Они не могли устоять на месте. Лошадки рвутся в бой, подумала я.

Черта с два.

Когда вороной конь встал на дыбы и замолотил копытами воздух, рабы, выронив из рук веревки, бросились от него в рассыпную. Конь понесся по арене, ошалев от гудящих арен, от эха.

На нем не было ни поводьев, ни сидений, ни упряжи.

Ничего.

Это были десять, абсолютно диких, необъезженных коней.

Вот почему Анкхарат даже не понял моих вопросов о том, кто занимается конями в их отсутствие и как они могут сесть им на спины без подготовки, без тренировок.

Это древний мир, плевать на тренировки. Мужчина должен сесть на дикого коня и приехать первым.

— Не волнуйся, — произнес Аталас рядом со мной. — Анкхарат хороший наездник.

А я возьми и ляпни:

— А Асгейрр?

Аталас провел правой рукой по пышной белой бороде и ответил:

— Тоже.

— Ну и как тут не волноваться? — вздохнула я.

— Анкхарату нечего доказывать, в отличие от Асгейрра, — туманно ответил первобытный дедушка Мороз. — Выходят, смотри.

Я и так смотрела. Я глаз оторвать не могла от десяти фигур, которые вышли на арену. Я не сразу нашла Анкхарата. Издали они были почти не различимы, а уж рядом с мощными конями вообще казались муравьями.

Сбежавшего коня, тем временем, вернули обратно.

— Почему ему досталась десятая дорожка? — спросил Аталас, явно подразумевая совсем не гонки.

Я смешалась, не зная, что отвечать старшему брату Анкхарата. И какое именно объяснение он хотел услышать? Что было известно Аталасу о Львах, о роли Асгейрра в этом заговоре, о потопах и краста на землях Нуатла?

— Ему нечего доказывать, — повторила я его собственные слова. Отчасти ведь так и было.

Аталас кивнул, ответ его вполне устроил.

— Тогда смотри. Он будет у трибун. Асгейрр ближе к спине.

— Спине?

— Это колонны в центре. Ближе всех к ним только Аспин.

Как спокойно он говорит о брате, который спал с его избранницей вместо него.

— Мой старший сын будет на четвертой дорожке, — продолжал Аталас. — Жаль, я не вижу его отсюда. Глаза уже не те. Я ведь даже больше не летаю. Анкхарат часто летает?

На ум сразу пришли его летные тренировки с другими наездниками орлов.

— Часто, — ответила я.

— Это хорошо, — отозвался Аталас.

Да уж, неплохо.

Всадники на арене, тем временем, стали подбираться к своим коням. Рабы держали веревки. Кони рыли песок, ржали и всячески выражали негодование. О Боги, как заставить этих чудовищ не только не скинуть человека со своей спины, но еще и преодолеть целый круг?

Аспин взлетел на спину коня первым, чем заслужил оглушительное одобрение со стороны трибун. Его конь встал на дыбы из-за такого оглушительного восторга, но Аспин удержался от падения.

Пока я глядела за Аспином, Анкхарат тоже уже очутился на спине коня. Зрение у меня было хорошее, но стояли они жутко далеко. Мне одновременно хотелось и не хотелось, чтобы они начали гонку и оказались ближе ко мне.

Какое-то время ушло на то, чтобы они привели коней точно вровень с точкой отправления. Крайняя десятая дорожка Анкхарата компенсировалась тем, что он стартовал на несколько метров раньше других. Но десятая огибала колонны дальше остальных дорожек.

Если бы трасса не сужалась под нашей ложей, гонки можно было бы назвать обычными, почти что современными.

Аспин со своей первой дорожки стартовал дальше других, но его дорожка была самой короткой. И если он прижмется к ограждению спины и возьмет хорошую скорость, то первым войдет в узкий поворот.

Если доберется до него.

Если они все доберутся на этих вороных конях апокалипсиса.

Распорядитель дунул в горн. Гонка началась. Совершенно внезапно для меня.

Избранницы все-таки отложили корзинки. Но ни одна из них не вскочила на ноги и не прильнула к парапету ложи, как я.

Аспин действительно прижался к спине, как я и предполагала. Его конь черной стрелой устремился вперед, оставляя соперников в облаке пыли.

В центре все смешалось — люди, кони. Каждый стремился вырваться вперед на ровном участке, чтобы войти в узкий поворот и устремиться навстречу к финишу. Я нашла взглядом Анкхарата. Скачущий рядом Гвембеш не устремился к центру, он так и мчался на своей девятой дорожке, едва не прижимаясь к коню Анкхарата.

Гвембеш ведь прихвостень Асгейрра, проклятье! Как «удачно» для Асгейрра он занял следующую за Анкхаратом дорожку.

Сын Аталаса вырвался вперед из месива в центре и уверенно мчался за Асгейрром на его второй дорожке. Видимо, юный племянник собирался обогнать дядю и свернуть ближе к спине, если удастся даже увязаться за Аспином, чтобы гарантировано войти в поворот.

Анкхарат хлестал и кричал коню, но Гвембеш от него не отставал. Четвертый брат ехал на полголовы впереди, не давая Анкхарату шанса обогнать его и стать ближе к центру.

Аспин уверенно лидировал. Как вдруг его конь вскинулся на дыбы. Трибуны ахнули. И всадник, и конь тут же исчезли в облаке пыли, оставляя неизвестным, не затоптал ли его собственный конь или другие всадники, или он удержался на спине.

Асгейрр, беспрерывно хлестая коня, свернул влево к свободной первой дорожке.

— Хорошо сыграно, — отозвался Аталас рядом со мной. — Чтобы Аспин и не уступил Асгейрру первую дорожку? Я даже поверил.

Он знает про Львов. Про союзников и врагов. Вот они, на арене, прямо сейчас. Не стали дожидаться Церемонии, которая начнется только вечером. И когда Аталас спрашивал, часто ли летает Анкхарат, он имел в виду и тренировки, и его полеты к другим братьям ради заключения союзов.

Но сейчас уже было не до разговоров.

А на арене Гвембеш не давал спуску Анкхарату. Казалось, четвертому сыну плевать, если даже они разобьются оба, но он будет стоять до конца и не допустит, чтобы кто-то иной, а не Асгейрр вошел первым в узкий поворот.

Трое Сыновей из центра держались вместе. И я поняла, что они и были теми, на кого мог рассчитывать Анкхарат. Может быть, они бы тоже уступили ему свои дорожки, как это сделал Аспин. Но пока Анкхарат сражался с Гвембешем, они ничем не могли помочь ему.

С трибун в разнобой скандировали имена всех десяти братьев.

Кажется, те трое в центре немного снизили скорость. Похоже, решили притормозить, чтобы позволить Анкхарату и Гвембешу войти в поворот и обойтись без жертв.

Тут к ним, вынырнув из пыли, как из тумана, присоединился Аспин. Все еще верхом. Теперь, даже если Анкхарату удастся обмануть Гвембеша, этим троим все равно будет не так просто уступить дорожку Анкхарату.

Асгейрр мчался первым. Следом за ним летел сын Аталаса, а третьим был Саймир. Почему-то казалось, что только сын Аталаса не принимал участия в темной стороне этих гонок.

Асгейрр вошел в поворот. Трибуны взорвались криком.

Пыль взметнулась к нам в ложу, многие зашлись в кашле.

Я же снова почти свесилась с парапета и только поэтому, вероятно, разглядела все подробности гонок на ипподроме в день начала последней для Нуатла Церемонии.

Под нами трибун не было. Опасно было сажать зрителей возле сужающихся до пяти дорожек.

Но все время, пока Гвембеш прижимал Анкхарата к ограждению трибун, они были под наблюдением зрителей. Опасно было совершать что-то противозаконное, случайный зритель мог заметить, если смотрел не отрываясь. Хотя ответственных за это судей, способных заметить и остановить произвол, на ипподроме не было.

Гвембеш держал заданный темп и ехал на полголовы раньше Анкхарата. И когда трибуны кончились и началась отвесная стена, Гвембеш в очередной раз замахнулся, но вместо собственной лошади, угодил хлыстом по передним ногам коня Анкхарата.

Я вскрикнула, глядя на это сверху.

Конь Анкхарата дернулся, заржал от боли, сбился с темпа. Анкхарат вцепился в поводья и стиснул бедрами бока коня. И снова послал коня в галоп.

Сумасшедший…

Они приближались к повороту. Гвембеш замахнулся снова. На этот раз он метил выше, по всаднику.

Три брата и Аспин за ними вот-вот собирались поворачивать.

И тогда Анкхарат совершил невозможное.

Удар Гвембеша сбил его коня с заданного темпа и явно нарушил планы, которые не укрылись от Гвембеша. Анкхарат собирался сделать рывок и обогнать его на повороте.

От своих планов Анкхарат не отказался, только решил, что не будет обгонять четвертого сына. Он позволил ему мчаться дальше, а сам неожиданно натянул поводья и наклонился вбок, приказывая коню ехать наперерез арене и дорожкам на них. Из той точки у трибун, где Анкхарат находился сейчас, он мог войти точно в поворот буквально у самой спины и, развернувшись, погнать на второй прямой этап. Но для этого ему нужно было проскользнуть не то чтобы в шаге, на волоске от трех наездников, которые, прижавшись к спине, тоже собирались вот-вот поворачивать.

И все это на диком животном, которое знать не знало, что это за мужик сидит на его спине.

У Анкхарата не было времени предупреждать своих союзников. Он резко ушел влево, потому что, промедли он лишнюю секунду, столкновения уже было бы не избежать. Никто не успел бы затормозить. Даже отвести лошадей от удара было бы некуда.

Я видела сверху, как он резко изменил траекторию движения и, хлестая коня, почти вжавшись в его шею, пролетел узкий поворот в одно биение сердца.

Зрители ахнули, когда Анкхарат первым вылетел на снова расширяющейся трассе.

Гвембеш оказался вторым. Опешившая троица вместе с Аспином замыкали шествие.

Асгейрр был далеко. Но когда трибуны стали скандировать имя Анкхарата, он мельком оглянулся назад.

Любопытство кошку сгубило, Асгейрр. Пора бы запомнить.

Сын Аталаса оглядываться не стал. Ему улыбнулась удача и он не упустил момента. Юноша подрезал Асгейрра и пулей полетел вперед к последнему повороту.

Асгейрр попытался взять реванш, тем более следовавший по пятам Саймир даже не пытался соперничать с ним, но попытка Асгейрра вернуть пальму первенства провалилась.

Сын Аталаса финишировал первым. Асгейрр стал вторым. Третьим Саймир.

Анкхарат настиг финиша четвертым, хотя Гвембеш захлестал коня до крови и сорвал голос, выкрикивая ему приказы, но все равно прибыл только пятым. Стартовавший первым Аспин, который своими руками отдал первенство Асгейрру, пришел только седьмым.

— Все? — выдохнула я. — Кончилось?

— Еще нет, — с улыбкой ответил Аталас.

Сыновей ждало триумфальное шествие вокруг ипподрома.

Сын Аталаса заслужено принимал поздравления, улыбался и махал рукой по сторонам. Это был очень красивый юноша, румяный, с пыльными светлыми кудрями. Всех наездников с головы до ног покрывала пыль, как и их взмыленных коней. Асгейрр тащился следом, улыбался он скупо.

А Анкхарат снова послал коня в галоп. Пролетел мимо Саймира, Асгейрра и сына Аталаса.

— Ты куда? — крикнул мне в след Аталас, но я уже выбежала из ложи. Каменные ступеньки вели вниз, к той самой отвесной стене у ипподрома. Там я и остановилась.

Анкхарат загодя притормозил коня и медленно подъехал ко мне. Приподнялся, улыбаясь мне.

Я же наклонилась, снова свесившись, и поцеловала его.

Он натянул поводья, заставляя коня танцевать на месте, словно от счастья. Зрители захохотали. Он подъехал еще раз ближе и был награжден вторым поцелуем. Затем он сорвался с места и помчался вперед, один, хотя остальные Сыновья или остановились, глядя на это непонятное для них зрелище, или все еще не доехали до этого опасного поворота.

Анкхарат мчался один. На финише он спрыгнул наземь и первым ушел переодеваться и смывать с себя пыль.

Гонки были окончены.

Ко мне спустился Аталас. Он сжал мое плечо и сказал:

— Мне очень жаль.

Я не успела спросить, что он имеет в виду. Аталас развернулся и зашагал к выходу.

Зрители тоже стали расходиться. Впечатлений было море. Кто-то из них смотрели на меня, показывали пальцем, но я не сдвигалась с места. Однажды из ложи выглянула жена Аспина, прошептала куда-то в сторону: «А с ней что?», но ответа я не расслышала. Зарина пожала плечами и исчезла, даже не попрощавшись. Никто из них со мной не попрощался.

Анкхарата появился из-под арки, ведущей из глубин ипподрома в полном обмундировании, в котором он вчера вернулся домой. Но ни ножа, ни кинжала на нем уже не было. Его волосы были еще влажными.

Он молча прижал меня к себе, поцеловал и так же без слов повел к лестнице, ведущей на крышу опустевшей ложи. Там его уже ждал орел. Анкхарат подсадил меня, запрыгнул следом, и мы взмыли в небо.

Но мы не повернули к горе, как я думала. Не пролетели над лестницей, вырубленной серпантином. Я рассчитывала, что увижу хотя бы внешние стены главного Храма, но вместо этого Анхарат повел птицу через город, через реки и мосты над ними. Я увидела заполненную людьми пристань и утлое суденышко, похожее на каноэ. Оно было целиком вырублено из целого необструганного ствола дерева. Мы приближались, и я различила беременных избранниц, которые одна за другой садились в лодку на реке.

А ну да, проводы.

Мы приземлились поодаль и пешком направились к пристани.

Мужья не выглядели опечаленными. Не было жарких прощаний и никто не пролил слез. Только жрецы топтались за спиной у крупного мужчины в белом и выводили низкими голосами заунывный мотив. Тот самый «директор», который приказал наказать меня молчанием после моей выходки на арене.

Я с удивлением обнаружила, что шеи и руки избранниц увешаны ожерельями и браслетами. Усмехнулась в сердцах, вспоминая обычай, надеть на себя все украшения на случай, если муж внезапно выгонит тебя из дому. Похоже, это был именно тот случай. Что унесешь с собой, то и твое. Значит, в их корзинках были не только детские ожерелья.

Их можно понять, решила я и коснулась трех ожерелий, которые выбрала сегодня ради гонок на ипподроме. Их было больше в корзинке в спальне, но я выбрала только эти три, что лучше всего подходили по цвету к моему платью.

Избранницы путались в юбках, им мешали животы, когда они пытались устроиться в лодке. Подтянуть колени к груди, будучи глубоко беременной, не так-то просто.

Наконец, все уселись. Пара гребцов в центре опустили весла в воду.

Седой «директор» в белых одеждах кашлянул. Оглядел собравшихся Сыновей Бога.

— Это все? — спросил он.

Как будто торговец на рынке уточнял, все ли взвесили или есть еще пожелания.

Внезапно Анкхарат отпустил мою руку и шагнул вперед со словами:

— Я ошибся.

Гребцы переглянулись и вернули весла на место.

Я забыла, как дышать.

— Говори, второй сын Бога, — разрешил «директор».

— Я ошибся, избрав эту женщину, — произнес Анкхарат.

— Мать благословила ее? — уточнил жрец.

— Нет.

— Твоей вины в этом нет, второй сын Бога. Некоторые женщины, как пустой сосуд, и сколько бы сил не вкладывал мужчина, Боги не слышат его молитв. Ты отказываешься от нее, второй сын Бога?

Анкхарат твердо ответил:

— Да.

— Но… — выдавила я из себя.

— Ты подчинишься? — обратился ко мне жрец.

Он еще спрашивает? Что я, проклятье, должна ответить? И если нет, не подчинюсь, то что? Опять молчание?

— Анкхарат, что… Что происходит? — мой голос дрожал.

Не говоря ни слова, Анкхарат шагнул ко мне и резким, быстрым движением рубанул кистью по ожерельям на моей шее. Ракушки с треском посыпались на деревянный настил пристани.

Анкхарат развернулся и, наступая на них, с хрустом, словно по первому снегу, отошел к братьям.

«Прости, если сможешь».

— Анкхарат… — прошептала я.

— Посадите ее к ним, — распорядился жрец.

Меня обступили жрецы, подхватили под руки, повели к краю пристани. Ближайший к нам гребец поднялся в лодке на ноги, протянул мне руки. Я стояла и смотрела на эти руки, покрытые мозолями, и не понимала, чего от меня хотят, куда везут, зачем, почему, что вообще, черт возьми, происходит…

Жрец в белых одеждах протянул мне чашу с чем-то белым.

— Прими это как наказание.

Что это? Яд? Не оправдала надежд и все, с глаз долой из сердца вон?

Я посмотрела на Анкхарата. Он вообще был единственный, кого я, кажется, видела на том причале.

Его лицо ничего не выражало. Руки были сжаты в кулаки.

— Пей! — крикнул жрец.

Я вздрогнула. Протянула руку, он вложил мне в ладонь чашу.

Не отрывая глаз от Анкхарата, выпила содержимое. Вкуса не почувствовала. Мне было плевать.

Причал под моими ногами покачнулся. Кто-то снова протянул мне свои руки. Нет, нет!.. Я должна была ждать его шесть дней, а не вечность, нет!

— Анкхарат!!!!

Они были все одинаковы. Они все были на одно лицо.

Десять мужчин, повернувшись ко мне спиной, покидали пристань.

Ни один не обернулся на мой крик.

Меня чуть ли не столкнули в лодку, усадили на свободное место.

Я могла никогда больше не увидеть его. Он знал. Он прошел этот путь уже трижды. И теперь в четвертый раз.

А еще он ведь просил простить его. Он знал. Еще тогда знал, чем все кончится.

Я вскочила на ноги. Слишком резко для маленькой лодочки. Борта дернулись, захлебнув воды. Женщины охнули и вскрикнули. Гребцы ругнулись, потянулись ко мне.

Но я сложила руки рупором и крикнула:

— Будьте вы все прокляты! Слышите? Будьте вы прокляты!!

Мне казалось, что время бесконечно, что вечность впереди, что я справлюсь с традициями, ритуалами и жрецами и буду счастлива. Как же.

Причал отдалялся. Вода в реке искрила нестерпимо, женщины негодующе перешептывались. Меня качало из стороны в сторону, но я стояла. Один из гребцов держал меня, чтобы хотя бы не дергалась.

А я глядела. Как будто отведи я взгляд в сторону, и с прошлым будет покончено. А десять мужчин садились верхом на орлов.

Кажется, зелье, наконец, подействовало — колени подогнулись, я рухнула на скамью. Они уложили меня на корме. Я оставалась в сознании, но двигаться уже не могла.

А после они спокойно продолжили путь вниз по течению. Прочь от Сердца Мира.

К Острову брошенных жен.

* * *

Меня предали.

Я мчусь по шоссе, не разбирая дороги. Встречных машин мало. Я не на велодорожке, и мне сигналят. Я еду слишком быстро, но иначе я не могу. Мои ноги горят огнем. До дождя я откатала «на отлично» свою норму на тренировке. Но кому какое дело, верно?

Ведь меня предали.

Дождь заливает мне глаза. На мне нет очков. Я не останавливаюсь, чтобы найти их в седельной сумке. Я шпарю вперед, сквозь туманную морось, которая размывает серое полотно дороги.

А может, виноваты слезы.

Я мчусь вперед. Щурюсь из-за слепящих фар. Они множатся на мокром асфальте, растягиваясь в желтые полосы. Это могло бы походить на праздник, столько иллюминации… Если бы не слезы.

Секундное дело — протереть глаза тыльной стороной ладони. Я так уверена в себе.

Я отпускаю руль. Всего на миг.

На такой скорости внезапно отнимать одну из рук — чревато. Переднее колесо может вильнуть. В ту сторону, с которой сохраняется давление на руль.

Если бы я не была правшой, меня могло бы вынести на встречку.

Лужи нарушили сцепление между шинами и асфальтом. Колесо вильнуло.

Когда моя правая рука снова легла на руль, велосипед уже жил собственной жизнью. Я нажала на тормоз. Но переднее колесо, оторвавшись от земли, уже зависло над канавой.

Меня выбило с сидения, но шнурок правого кроссовка зацепился за педаль. Эту ногу я и сломаю в нескольких местах. Но прежде ударюсь головой об дерево. Шлем погасил удар. Но я словно бы оказалась внутри колокола во время колокольного звона.

Бо-о-о-м-м.

Меня предали. Снова.

Бо-о-о-м-м. Я зажимаю уши, но голова раскалывается. В ушах звенит. Сумасшедший звонарь из Нотр-Дама снова дергает за веревку.

Его тоже предали. Предательство нелегко пережить. Даже, если тебя предупреждали заранее. Ну, как предупреждали… Пытались предупредить.

По моим жилам течет огонь. Он вытекает наружу, под дождь, желтые искры превращаются в звездочки. Я снова слепну и пытаюсь прикрыть глаза руками, но руки не слушаются меня.

Чьи-то тени закрывают невыносимо яркий свет. Ко мне бегут люди. Они кричат мне, хотят узнать, в порядке ли я.

Бо-о-о-м-м.

Как я могу быть в порядке, когда в моей голове отверженный звонарь бьет в колокол? Его, как и меня, предали.

Передайте им, хочу я сказать этим людям, которым мало автомобильных фар и они светят на меня телефонами, скажите Питеру и Хлое, они наверное все еще в том кафе, они наверняка снова целуются. Скажите им, где я, скажите им, что я не пущу их к себе в палату, ни за что… Бо-о-о-м-м!

Синие вспышки кратких молний. От них голова болит еще сильнее. Горбун впадает в исступление. Все кончено, Эсмеральда! Прости-прощай.

Но вместо этого я поднимаюсь на ноги. В какой-то неочевидный для окружающих миг до меня доходит, что все это… уже было. Это не наяву. Даже кровь и раны ненастоящие.

Я помню Анкхарата. Значит, это снова сон. Всего лишь игра разума.

Меня хватают за руки люди, но я иду, карабкаюсь по влажной грязи вверх. Сломанная нога не слушается. Голова гудит. Но все это пройдет, как только я выберусь наверх.

Там медики уже выкатили из машины каталку, они отступают на шаг назад, когда я вылезаю на дорогу.

Я прохожу мимо. Меня предали, знаю. Опять. Снова. Но меня предупреждали. «Прости, если можешь».

Я не знаю, могу ли я.

Сейчас я даже не могу думать о тебе, Анкхарат. Сломать ногу и то не так больно, чем позволить думать о тебе, Анкхарат.

Ты пытался, я знаю, пытался предупредить, но если бы ты предупредил меня, как есть, это могло не сработать. Я могла бы выдать себя и тебя своим наигранным гневом, отчаянием, слишком медленной реакцией. Асгейрр знал только один рычаг давления на тебя — и это была я.

Эта мысль пока не очень помогает. Боль все равно не утихает. Это больно, Анкхарат. Очень больно.

Я иду вперед. Я помню тебя, помню ночи с тобой, и я знаю только одного человека, который объяснит мне, что нужно делать дальше. Что нам ждать дальше. Он умный, очень умный.

Его зовут Питер. Жаль, что вы никогда не познакомитесь.

Он полюбил другую, сейчас я скажу ей, что она подходит ему больше, чем я. Гораздо, гораздо больше. Если дойду.

А я дойду. Обязательно дойду. Ради нас. Ради них.

Ради целого мира, чью историю я не знаю, но они знают. Я, наконец, оценила знания своих друзей.

Лучше поздно, чем никогда? Не знаю. Может быть.

Я иду, ковыляю. Иногда запрокидываю голову и глотаю капли дождя. Внутри меня бушует огонь. Я зла, очень зла на тебя, Анкхарат. Тебе повезло, что я так далеко.

Синие отблески скорой помощи меркнут, машины обдают меня водой. Я могла бы попросить их подвезти меня, если бы внутри них были водители. Но за рулем никого нет.

Это сон, мираж или видение воспаленного разума, сейчас это не важно. Конечно, мне ведь дали какое-то успокоительное, иди знай, что они развели в нем. Но иначе я бы не оказалась здесь. Не смогла бы повернуть время вспять. И снова встретиться с погибшими друзьями.

Мимо проносятся одни и те же машины. Синяя, красная. Красная, синяя. Это закрома моего подсознания. Не исключено, что именно они проезжали мимо меня, когда я мчалась, не разбирая дороги. Это не я, это мозг запомнил их.

Почему же, мозг, ты не запомнил ничего полезного? Например, разговоры Питера и Хлои, которые я слушала часами? Мне не пришлось бы тащиться полумертвой в кафе в надежде вытащить из друзей толику полезной информации, которая может пригодиться мне в первобытном мире.

Я различаю огни придорожного кафе. И вижу Питера.

Теперь это действительно он. Питер стоит так же, как я и запомнила. Вскочил на ноги, опрокинув табурет позади себя. Смотрит через стекло на меня, которой не должно быть на парковке в этот миг.

Но я снова здесь. Потому что меня снова предали.

Я простила их, Анкхарат, тебя должно это успокаивать. Вероятно, и у тебя тоже есть шанс. Когда-нибудь. Не сейчас. Сейчас можешь даже не искать меня. Бесполезно.

Питер стоит, даже не моргая. Неведомая сила держит его. Таких воспоминаний в моем разуме нет. Я не знаю, что происходило здесь, когда ушла.

Я медленно ковыляю к стеклянной двери у входа в кафе.

Время замерло. Я запомнила его таким. Все, как было, когда я выбежала прочь. Этот мир умер для меня в этот самый миг. Разбился вдребезги, как тот стакан, что завис в воздухе в сантиметре от пола у столица возле дверей. Сейчас я не услышу звона бьющегося стекла. Сейчас мир замер, не понимая, что я делаю там, где меня быть не должно.

Официантка наливает кофе, но чашка не переполняется. Мужчина разинул рот, готовясь впихнуть в себя тройной бургер. Жир застыл на его пальцах. Его сын размазывает кетчуп ровным слоем по столешнице.

Я не видела всего этого раньше, не запомнила. Я вылетела из кафе и потом разбилась в аварии.

Но сейчас я иду к столику, за которым сидит Хлоя. Я снова вижу карандаш в ее рыжих локонах. Она собрала волосы на затылке, как только она одна умела — небрежность с примесью элегантности.

Мне до нее далеко. Во многом. Думаю, Хлоя научилась бы плести ожерелья из ракушек гораздо быстрее и лучше меня, если бы оказалась на моем месте.

Питер стоит возле стола и смотрит на пустую парковку, на которой он в последний раз меня видел.

Я сажусь на свое место. Там пустая тарелка, я жадно и с аппетитом ела, пока они обсуждали прочитанное в книгах. Я не слушала их. Как обычно.

Сейчас я тщательно всматриваюсь в застывшие лица друзей. На веснушки Хлои. На настоящего Питера, совсем не похожего на Анкхарата. Перед ними стопки книг и раскрытая тетрадь с переводом Питера.

Я не успела сказать им, пока они были живы, как сильно недооценивала их знания и увлечение историей.

Я говорю им это сейчас, хотя они и похожи на две восковые куклы в музее моих воспоминаний. Говорю, что они двое очень подходят друг другу. Что мне жаль и я прошу у них прощения.

А после тянусь через стол к раскрытой книге перед Хлоей. Издали вижу подчеркнутые маркером предложения. Маркер лежит рядом с ее рукой, но я закрываю книгу и читаю на обложке:

«Льюис Спенс. Атлантида. История исчезнувшей цивилизации».