Остальное проступает довольно четко сквозь пелену моих воспоминаний по мере того, как я погружаюсь в туманную пустоту.

Я слышу голос Грейсона, который говорит мне:

— Итак, господин Милланд, каково же ваше заключение?

Меня этот вопрос несколько удивляет, и я смущенно опускаю голову.

— Видите ли, я ведь не психиатр. По правде говоря, я даже плохой психолог, но…

— Но?

— Возникают какие-то фрейдистские символы… и опять же добровольное самозаточение Валери Ватсон, тоже окруженное символами: бутылка с клоуном, стеклянный бочонок, отверстия в часах и стене, решетка, ритмические качания маятника… На мой взгляд, все это связано с ее бессознательным или осознанным отказом следовать за этим дурацким сном.

— Речь вовсе не идет о дурацком сне, господин Милланд. Лучше скажем, за нормальным сном. Нас интересуют именно эти сенестезические реакции бессознательного, но, кроме того, нас в основном беспокоит сам беспрецедентный эксперимент профессора Грегори Ватсона. Вы совершенно уверены, что профессор ничего вам не рассказывал о сути своих психо-физиологических опытов?

Словно клоун в бутылке, я помотал головой справа налево и слева направо.

Их здесь было четверо, и они смотрели на меня с явным интересом. А я в свою очередь внимательно разглядывал их.

Первым был профессор Энтони Грейсон, руководитель Психо-физиологического центра в Бостоне. Высокий, худой и лысый, с выпуклым, куполообразным черепом. Он пользовался широкой известностью. На его слегка крючковатом носу сидели очки в черепаховой оправе.

Рядом с ним Людвик Эймс, известный фармаколог.

Этот маленький нервный человечек постоянно хрустел своими тонкими пальцами. Лицо его было сильно загорелым, а маленькие, соломенного цвета глазки постоянно выражали настороженное внимание.

Что касается Фреда Линдсея и Герберта Дейтона, то это была парочка всемирно известных психиатров. Долгие годы они дружили с профессором Ватсоном и представляли из себя двух невозмутимых существ, которые, если и говорили, то самый необходимый минимум. Чем больше я смотрел на них, тем больше убеждался, что они напоминают больших говорящих кукол.

Эти четверо вот уже три дня бродили туда-сюда по коттеджу Ватсонов.

Здесь-то я их и нашел час назад, когда позвонил у калитки коттеджа, прибыв по личному приглашению профессора Грегори Ватсона.

Все это я объяснил им в нескольких словах.

Зовут меня Роберт Милланд, я американец и работаю в Центре электроники в Мельбурне уже многие годы, то есть с того времени, как ушел из компании «Дженерал моторс».

До этого я не был знаком с профессором Грегори Ватсоном, как никогда не видел ни Евы, ни Адама, и когда получил от него приглашение через Грехэма Вилея, то очень удивился.

Оказывается, я выбран из двухсот техников в помощники профессору Ватсону для работ в области электроники.

Больше я ничего не знал, если не считать, что мне было обещано ежемесячное королевское вознаграждение.

Несмотря на то что я стремился встретиться с профессором всей душой и очень спешил, я прибыл слишком поздно, чтобы влезть в это приключение.

По крайней мере, мне все это до сих пор казалось приключением, учитывая некоторые объяснения, которые мне успели дать эти ученые.

Оказывается, госпожа Ватсон в припадке безумия убила своего мужа и ее нашли несколько часов спустя в полуразгромленной лаборатории, потерявшую сознание и находящуюся в каком-то подобии летаргического сна, возникшего как защитная реакция на случившееся.

Разобраться во всем этом собирался Грейсон. Надо сказать, что этот человек вызывал во мне какое-то смутное беспокойство, хотя я и не мог понять, на чем оно основывается.

— Мы сделаем все, что нужно, — сказал он мне. — Вы нам скоро понадобитесь, Милланд, а для этого необходимо, чтобы вы все узнали об этом деле. Скажу сразу, что госпоже Ватсон не столь уж многое грозит. Полиция сочтет, что ее поступок связан с потерей рассудка. Наши сведения о супружеских отношениях Ватсонов свидетельствуют о том, что они были самыми нормальными, несмотря на разницу в возрасте. О самой Валери Ватсон у нас тоже достаточно сведений.

Грейсон раскрыл досье, бросил взгляд на какие-то закорючки и значки на листе, а потом заговорил тоном судебного исполнителя:

— Возраст: тридцать два года; коэффициент интеллекта: сто тридцать пять; пороков не имеет; степень немотивированных поступков: от слегка повышенной к нормальной; отмечается легкое нарастание ритма сердечных сокращений, функциональное, непостоянное; признаков шизофрении не имеет; постоянная половая связь только со своим…

Но он не стал заходить слишком далеко, закрыл досье и опустил голову.

— Впрочем, эти сведения предшествуют опытам, которые проводил на Валери профессор Ватсон. Так что в данный момент они большого интереса не представляют. Вы видели ее энцефалографическую запись и даже сами констатировали наличие некоторых фрейдистских комплексов, связанных с регрессивными реакциями ее нервной натуры. Профессор Ватсон зашел в опытах с Валери слишком далеко, это бесспорно. Проникая в ее мозг, он достиг самых его глубин, спровоцировав шок. Таким образом, ответственность за случившееся лежит на нем.

Грейсон замолчал, чтобы дать возможность Линдсею вынести заключение.

— Однако важно одно, и Ватсон сообщил нам это незадолго до гибели. Он сделал необычайно важное открытие, способное перевернуть все то, что уже было достигнуто в области изучения глубинной психологии. Наша единственная надежда — узнать некоторые подробности этого открытия — основывается на возможности найти средство снять патологическую защиту Валери от реального мира, вывести ее из состояния, из которого она сама выбраться не сможет, да и не желает выходить. Вот почему все мы здесь.

— Где же сейчас Валери Ватсон?

Людвик Эймс ткнул пальцем в потолок.

— Там, в экспериментальном блоке. Мы пытаемся использовать методики реанимации, по которым работал Ватсон, и пользуемся его же аппаратурой. Через несколько дней, если мы не добьемся успеха, придется принимать другие меры.

Я вздохнул, скрывая свое смущение, ибо в конце концов это вовсе не объясняло причин, по которым я был приглашен профессором Ватсоном.

В ответ на мое замечание по этому поводу Герберт Дейтон вроде даже как бы вышел из состояния полной невозмутимости. Эта неподвижная глыба ожила на стуле и вдруг приняла человеческий облик.

По его словам, все было очень просто. Ватсон нуждался в высококлассном технике-специалисте, чтобы доверить ему изготовление электронного аппарата для новых опытов.

Я, пожалуй, с этим согласился, ибо логика его была ясна. Но другой вопрос — зачем же искать так далеко? К чему вся эта таинственность, предосторожности, вся эта исключительная разборчивость в выборе специалиста?

Для меня оставался неясным еще один вопрос, но я предпочел пока промолчать, чтобы не осложнять сверх меры обстановку, поскольку я уже с головой влез в эту игру.

Это дело интересовало меня все больше и больше с момента, когда рука Грейсона легла на массивный блок крупного аппарата в форме ящика, подвешенного на стене.

Над ним располагался прямоугольный пластмассовый экран, слегка скругленный по обеим сторонам.

Это был энцефалоскопический «мыслевизор», изобретенный профессором Ватсоном. Он служил для того, чтобы регистрировать изображение и звук самых тайных человеческих мотиваций.

— Это что-то вроде регистратора снов?

Мой вопрос вызвал усмешку.

— Даже более того, господин Милланд, — проговорил Линдсей. — Сон в чистом виде располагается на первой ступени подсознательных функций. Он предназначен человеку для расторможения и возможности бежать от естественного психического состояния. Но вторая ступень — это уже нечто другое: это имеет отношение к сенестезическим восприятиям коры головного мозга и полностью ускользает от нашего сознания. Это неизвестный и неисследованный район, находящийся рядом с теменной частью головы. И вот им-то и занимался Ватсон, используя свой аппарат. Говоря другими словами, это область другого измерения.

— Не очень-то я все это понимаю…

Грейсон пожал плечами.

— Это неважно, — бросил он. — В любом случае, мы тоже не слишком уверены в этой теории Ватсона, поскольку она довольно туманна. Но основные работы Ватсона, если судить по его словам, были направлены на то, чтобы человек за два часа сна восстанавливал свои силы и аккумулировал энергию, то есть в конечном итоге на то, чтобы человечество могло максимально использовать предназначенную каждому жизнь и увеличить активный срок пребывания на Земле. Заманчивая перспектива, не правда ли?

Я согласно кивнул головой.

— И это тот самый секрет, который вы хотели бы получить от госпожи Ватсон?

— Именно об этом мы и думаем. Конечно, еще много надо сделать, чтобы прийти к подобным результатам, поскольку несчастный случай с психикой госпожи Ватсон подтверждает наши наихудшие опасения. Но мы готовы продолжить дело нашего коллеги и восстановить формулы, часть которых обнаружена в его рабочих записях. Эти вещества использовались им во время опытов и касаются «психорастворений».

— Вы говорите о наркотиках и галлюциногенах?

— Не совсем так. Вещества, которые использовал профессор Ватсон, являются только стимуляторами мозговой деятельности, призванными изменить состояние сознания. К несчастью, явления, происходящие в мозгу, зависят от кислородного потенциала, а это вызывает опасения, что вещество, использованное Ватсоном, может иметь довольно длительное воздействие, что и вызвало в мозгу Валери нарушение кислородного питания. Именно это могло спровоцировать сумасшествие с манией убийства.

В этот момент засветился красный сигнал на табло, и Грейсон резко прервал свои объяснения.

Он подал мне знак.

— Пойдемте, — проговорил он.

Я последовал за ним. Мы вышли из кабинета, а другие ученые сразу же углубились в свои пыльные досье.

По правде говоря, я не люблю подобного рода типов.

Может быть, это и смешно, но я нахожу их странными, вызывающими у нормальных людей внутреннее беспокойство и не обладающими нормальной человеческой основательностью.

Они напоминают мне каких-то нелепых, бредовых, чокнутых второстепенных персонажей.

В них все какое-то механическое, я бы даже сказал буквоедское. Слишком размеренное и не живое. У меня такое впечатление, что…

Ах, да! Конечно, этот укол! Эта мягкая кушетка… это ощущение, что ты плаваешь в темноте…

Мало-помалу я погружаюсь в сон… Это-то, вероятно, и деформирует мои суждения… Вполне может быть…

Однако последующее помнится ясно и четко.

Я до мелочей помню наш маршрут внутри коттеджа Ватсонов… и со вкусом отделанный холл… Мы поднимаемся на второй этаж по деревянной лестнице, покрытой толстым шерстяным ковром… Площадка, коридор и многочисленные двери… Я вижу двух медсестер, которые идут по коридору…

Одна из них, встретив Грейсона, протягивает ему белый халат, который он тут же надевает. Он вводит меня в круглую комнату с белыми стенами.

В полутьме чуть слышно гудят странные аппараты.

Кроме этого, не раздается ни звука.

Пока Грейсон готовит шприц для подкожного вливания, мой взгляд останавливается на кровати.

На ней я вижу неподвижно лежащую под белым покрывалом женщину, самое восхитительное создание, которое только может существовать на этом свете.

Ее лицо покрывает легкая бледность, а черты его — просто редкостной чистоты… Это какой-то ангельский лик, который может только пригрезиться во сне.

Между прочим, это Валери Ватсон.