Рита ушла.

Ушла отовсюду. Из Пирамиды. Из Школы, где иногда преподавала как опытная Дара. Ушла из моей жизни.

Несмотря на то, что теперь она вместе с дочкой жила в Москве и могла в любое время без приглашения входить к Князю, принимать участия в Советах и вообще быть в курсе всего, она «отрешилась», как это принято у нас говорить.

Случаи, подобные этому, за многовековую историю Пирамиды, безусловно, случались. Взять хотя бы Ле Гро. Некоторые из историков Пирамиды то же самое говорили о Пурве из рода Вестников.

Но Рита была здесь и сейчас, и это никак не укладывалось у меня в голове. Променять величие, силу, власть. Возможность понимать столь многое и влиять на ход истории — всё это она променяла на домашний очаг и безопасность семьи.

Она даже отказалась от обычного пенсиона, который предлагает Пирамида всем высшим, временно неспособным участвовать в работе. Объяснила просто: я не временно, я навсегда. Во всяком случае, так мне потом рассказывал Олег.

Вместо этого она устроилась бухгалтером в строительную фирму на довольно скромное по тем временам жалованье, которого хватало только на съём квартиры да бытовые нужды им вдвоём с дочкой.

С Семёном мы в последнее время общались крайне редко. Его семейная жизнь претерпевала очередные, мягко говоря, трудности, поэтому в той же примерно степени, в какой я терял интерес к мирским делам, он, в свою очередь, всё меньше интересовался моим «альтер эго» (в обоих смысла этого выражения — как в древнем, так и в отношении иерархии Пирамиды).

Я, теперь умудрённый первоклассными учителями и неординарным опытом, по-прежнему плохо понимал тайны семейных сцен и запутанные интриги родителей супругов, ведущих непрестанную борьбу за своих, как им кажется, неверно воспитанных детей. Зато я отлично владел математическим аппаратом, призванным описывать и предсказывать поведение целых сообществ и стран.

Семён же был человеком земным, и куда хуже меня разбирался в математических методах социологии и экономики, но прекрасно ориентировался в наборе сложных и противоречивых отношений между отдельными индивидами. И хотя индивиды эти порой доводили его до белого каления, он, как истинный боец «Ордена Святого Князя», молча выносил все перипетии судьбы.

Он говорил примерно так: Жизнь наша состоит из трудностей и их преодоления. Нет трудностей — нет и жизни. Вот в чём вся штука, брат. А ты говоришь — думай о хорошем! Думать о хорошем — это думать о вечном. И к реальной жизни это не имеет ни малейшего отношения, увы.

Ещё он говорил, что любовь строится на доверии и живёт постольку, поскольку это доверие существует. Доверие между Семёном и его новой женой, видимо, стремительно угасало, поскольку всё чаще он ходил угрюмый и молчаливый, а жена его приобрела моду звонить периодически Юрию Даниловичу и справляться о местонахождении Семёна. Иначе говоря — проверяла. То есть не доверяла.

Я видел, сколь трудно ему даётся такое положение, но посоветовать ничего не мог. Или уже не хотел.

Каждый раз, когда мы с ним пересекались, выкроив полчаса на чашку кофе, он принимался рассказывать мне о своих переживаниях, и моя судьба для него была даже не на втором плане.

Летом 201х-го, как раз когда весь Московский сектор гудел, поставленный на уши Юрием Даниловичем ввиду подготовки к будущим войнам Африки и новым экономическим потрясениям, и, наконец, когда такие оперативные бойцы, как Семён, были на вес золота, друг мой умудрился окончательно впасть в немилость своей жёнушки, а вернее всего, её матери.

— Ты представляешь? — говорил он, размахивая руками, — эта дура умудрилась разбить очередной телефон!

Я без зазрения совести перебивал его.

— Постой, ты о ком?

— Что? — спрашивал он, внезапно останавливаясь.

— Дура — это кто? — уточнял я лениво.

— Ну… мать её, кто же ещё!

Я кивал и слушал дальше.

— «Сенечка, ты не мог бы купить новый?», — передразнивал он тёщу, скрипя голосом и силясь подражать её интонациям.

Меня начинал разбирать смех.

— Я бы купил, — продолжал он, — мне что — жалко? Нет! Но когда она уже третий аппарат за месяц раскокала своими кривыми руками, это куда годится? А?

Я вынужденно признавал, едва не прыская со смеху, что это и впрямь никуда не годилось.

— Нет, эти родственники хуже соседей! — продолжал он строить умозаключения. — Если среди соседей просто друзей быть не может, так среди родственников обязательно найдутся враги! И первый из них — это её мать, так-перетак!

На нас стали оглядываться сидящие неподалёку люди, и я поспешил сделать ему знак — послал в сознание пирамидку.

— Тьфу ты, — сказал он громко, но было видно, что злость его уже стихала, — опять эти твои штуки.

Мы помолчали.

— Ты меня извини, Ваня, но так хочется послать всех вас подальше, особенно этого, — он поднял указательный палец вверх.

Я кивнул и продолжил молча ждать.

Семён постучал пальцами по столу, успокаиваясь, посмотрел по сторонам, допил свой кофе и сказал.

— Знаешь, давно известно, что семья и наука — две несовместимые вещи. И не только наука. Любое искусство, любая деятельность, требующая концентрации и полной самоотдачи, будь то написание книги или исследования древнеегипетских находок. Ну, никак ты не сможешь одновременно погружаться в тонкости интриг придворных Аменхотепа и при этом постоянно отвечать на упрёки в том, что ты вовремя не вынес мусор, не купил новый телефон или не отвёз тёщу на дачу прошлым летом!

— Родственники, — продолжал мой друг, — вот кто делает нас примитами, Ваня! Страшно сказать, но я уже разучился толком отводить глаза женщинам! А почему? А потому что боюсь! Боюсь постоянно, что моя благоверная заподозрит меня в чем-то и устроит скандал. Или поплачется тёще, что ещё хуже, потому что тогда они начнут изводить меня вдвоём. Какая тут Пирамида с её идеалами знания. Смешно!

Он обхватил голову руками и провёл ладонями по лицу, словно пытаясь сбросить с себя наваждение сна. Возможно, его семейная жизнь и была своего рода сном? Или, наоборот, служение Пирамиде являлось таковым? Я холодно смотрел на него и думал: неужели это всегда так? Если бы я, скажем, жил с Ритой вместе… нет! Не могу поверить! Но, с другой стороны, Сеня — далеко не единственный пример. Достаточно вспомнить хотя бы Игоря, который навсегда исчез из нашей компании на втором курсе, стоило ему жениться. Да и много ли история знает примеров выдающихся учёных, художников и поэтов, которые были счастливы в семейной жизни? Немного. Так, может быть, суть примитов вовсе не в отсутствии таланта и стремления к свету знаний, а в том, что они любят семью больше, чем эти самые знания? Свет домашнего очага, уют скромного жилища, размеренная семейная жизнь с одними и теми же вехами на пути — днями рождения родственников, Новым годом и Девятым мая — всё это они любят сильнее, чем постоянные скитания в поисках призрачной истины? И только это качество отличает нас от них. А мы кичимся высоким образованием, широтой знаний и арсеналом изощрённых умений, которые тщательно скрываем от непосвящённых, дабы, не дай бог, не запачкать свою сияющую чистоту…

Я вдруг понял, что Семён пришёл в себя и о чём-то меня спрашивает. На всякий случай я кивнул ему, а он усмехнулся и повторил фразу:

— Ладно, говорю, чего там у тебя с Ковчегом? Мне опять лететь на север?

Я мягко улыбнулся, понимая, что разговор, наконец-то повернул в деловое русло.

— Нет, друг мой, — ответил я, — операция заканчивается, и ты будешь предоставлен сам себе на неопределённый срок.

— О как, — крякнул он от неожиданности.

— Сам распорядился, — добавил я вес своим словам, — тот, кого ты так не любишь.

— Я не слышу заветного «но», — подмигнул он мне в ответ.

Мне пришлось вздохнуть.

— Ты прав, есть одно «но», как всегда.

Он удовлетворённо хмыкнул и уставился в окно.

— Нужно, — продолжал я, — навестить кое-кого в Риме, зачистить там наши следы.

— Ну конечно, опять грязные дела на меня решили повесить. Только в Пирамиде еврей может заниматься зачистками, ей богу!

— Не горячись, — успокоил его я, — нужно всего-то внушить одному строптивому искателю ложное воспоминание вместо того, что он прочёл в архивах Ватикана неделю тому назад, а также забрать кое-какие документы. Их не хватает для полного комплекта Ковчега.

— А кто он такой, сколько лет, посвящённый или нет, семья? — быстро спросил Семён, мгновенно превратившись в профессионала своего дела.

— Это учёный-историк из США, зовут Роберт Лоуренс, сорока двух лет, семьи нет, разведён, детей нет. По шкале Пирамиды ему присвоен уровень четыре, но он непосвящённый. И всё же на всякий случай будь предельно осторожен. Впрочем, тебя учить не надо.

Семён кивнул.

— Когда вылетаю? — спросил он.

— Сегодня. Вот билеты.

Я протянул Семёну свёрток с билетами и пачкой евро, и уже собрался попрощаться с ним, но он жестом остановил меня.

— Погоди, — сказал он. — Есть у меня к тебе разговор.

Я насторожился.

— Просто, Ваня, на правах твоего старинного друга, несмотря на наше недопонимание в последнее время, я должен тебе кое-что рассказать.

— Я очень внимательно тебя слушаю, — ответил я с нескрываемым равнодушием.

— Ты, наверно, думаешь, я опять о своём, о женском, — улыбнулся он. — А вот и нет.

И он поведал мне ещё одну версию моей достопамятной экспедиции в Прагу за липовой библиотекой Ивана Грозного.

По версии Семёна, а) золото никуда не исчезло и б) никакого отношения к евгенистам оно не имело. На самом деле это был всего лишь небольшой эпизод войны между московским сектором Пирамиды и нашими заклятыми заокеанскими врагами, владеющими Федеральной резервной системой США, т. е., проще говоря, с банкирами.

Золото, хранившееся в подвале Чешского народного банка, предназначалось для финансирования закупок оружия Грузией в США, а также шло на содержание некоторых банд-формирований в Афганистане и Африке. Сделки такого рода проводятся обычно наличными деньгами или же драгоценным металлом, чтобы не оставлять следов в виде банковских транзакций. Чешский банк был в данном случае всего лишь перевалочной базой для золота, а операцией на территории Чехии руководил министр финансов этой страны, который вскоре после описанных здесь событий потерял свою должность и уехал в Швейцарию.

То, что золото было поддельным, американцев не пугало. Ведь они должны были его получить обратно по договору о вооружении своего кавказского сателлита. Та же его часть, которая должна была попасть в среду террористов, вообще не вызывала опасений, так как аналогичным образом, но более длинными путями, возвращалась в США.

Однако где-то во всей этой сложной схеме случился прокол, и образцы слитков попали в Иран, с которым Пирамида находится в тесных отношениях с незапамятных времён, ведь Иран — страна ариев, южных потомков Пурвы из рода Вестников и его сородичей.

Разумеется, Князь узнал об этой операции и придумал свою контроперацию: золото должно было быть эвакуировано из Праги в подземные уральские копи при помощи телепортационного аппарата, принятого нами тогда за уничтожитель золота, а ранее мною — за банальный ключ от секретного хранилища.

На самом деле это единственное в мире устройство, позволяющее за доли секунды переносить огромные массы заданного вещества через пространство. Секрет его безнадёжно утерян вместе с Хранителями. Но даже сам факт его существования объясняет многие загадки строительства пирамид в Древнем Египте.

Так вот, продолжал Семён своё повествование, операция Князя была проста, надёжна и эффективна. Каждый из её участников, в том числе и Вацлав Гавел, не говоря уж о тебе и Маргарите, получил свою версию событий, рассчитанную так, чтобы с наивысшей вероятностью заставить человека выполнить все предписания. Кому-то ближе была версия о библиотеке, кому-то — о евгенистах, а кому-то казалось, что он выявляет внутренних врагов страны и ограничивает влияние вездесущих американцев.

Только сам Князь и разработчики операции, не покидавшие Москву до успешного её окончания, знали подробности.

— В их числе был и я, — добавил Семён. — Теперь тебе понятно, с кем ты связался?

— Да, — ответил я сдержанно, хотя внутри меня яростно спорили две личности: молодой Ваня, ещё веривший в идеалы добра, пусть даже и с кулаками, и новый, ещё неосознанный Иван, называемый в Пирамиде Растущим, которому, по большому счёту, было откровенно наплевать на мелкие людские инсинуации, выяснения отношений и моральные оценки.

— Рита когда узнала? — спросил я.

— Недавно, прошлой весной, по-моему, — ответил Семён, немного помолчав.

Он пристально вглядывался в меня, пытаясь понять, о чём я думаю.

— Но ей Сам рассказал, она не от меня узнала, — добавил он, — так что не из-за меня она так внезапно исчезла.

— Надо полагать, Князь посвятил её в детали тоже неспроста. Был у него и на это определённый расчёт. Великий стратег! Он точно знает время и цену информации… Как же это он в тебе ошибся, а? Или же… я всё это сейчас услышал тоже по его воле?

Семён покраснел.

— Я отказывался, но мне пришлось. Он убедил меня, ей-богу! В конце концов, ты должен знать всю правду. Кто, если не ты?

— Ещё немного, и я почувствую себя богом, — бросил я резко. — Ладно, Сеня, как видишь, я принял информацию к сведению, и сейчас не испытываю ни злости, ни восхищения, и не чувствую себя обманутым. Тогда я был другой, и на месте Князя, наверное, я-сегодняшний поступил бы так же.

Семён восхищённо глядел на меня во все глаза.

— Так ты поедешь в Рим? — спросил я его.

— Конечно, монсеньор! Честно говоря, соскучился я по делу, да и что скрывать, дома мне сейчас живётся не слишком комфортно.

Он как-то уныло улыбнулся, и мы, наконец, попрощались.

Попрощались, чтобы больше никогда не увидеться.