Через два дня Елизавета выехала на Урал, в семью дальнего родственника, старого доменщика на Белорецком заводе.
А еще через день началась историческая битва на Курской дуге.
Накануне ночью сотни немецких бомбардировщиков налетели на город, где размещался штаб дивизии Головина. Они бомбили предполагаемые узлы связи и штабы, рассчитывая поразить ближние центры руководства боевыми действиями на фронте. Во время налета бомба разнесла левое крыло дивизионного медсанбата. Груды битого кирпича, рухнувшие стены, обвалившаяся штукатурка, погнутые железные балки лестницы схоронили под собой изувеченные человеческие тела, и среди них гвардии полковника Смирнова и старшего лейтенанта Тенгиза Бокерия…
Наташа узнала о гибели Смирнова и младшего Бокерия только через три дня, когда была командирована Станицыным в штаб дивизии.
Пробираясь среди руин, неподалеку от медсанбата, Наташа встретила изможденного тяжелой бессонницей и горем доктора Бокерия. Его лицо посерело. Воспаленные глаза с припухшими красными веками изменились до неузнаваемости.
Бокерия взглянул на Наташу.
— Вы знаете… Тенгиз…
— Да, знаю.
— И Николай Николаевич…
— Да.
Доктор закрыл глаза ладонью, собираясь с мыслями и стараясь хотя бы минуту не думать о Тенгизе.
— Вы не сообщали о нем родителям? — спросила Наташа.
— Нет… А вы не писали Кето?
— Ни слова. Мы же договорились.
— Я ждал… В простреленном легком было не все благополучно. Предстояла сложная операция.
— Вы хотите скрыть от родных гибель Тенгиза?
— Хотел бы… Правда, потом мне будет тяжело молчать, но пока я предпочел бы беречь мать и семью. Неведение лучше. Оно оставляет надежду, а надежда подбадривает человека…
— Вы правы, — тихо сказала Наташа, обдумав слова доктора. — Ксению Афанасьевну надо беречь…
Бокерия нерешительно взглянул в скорбное лицо Быстровой.
— Простите, мне очень некогда… Надо идти… Много раненых.
— До свидания, Шакро!
Доктор крепко пожал Наташину руку.