В упорном труде и хлопотах незаметно прошла зима, наконец повеяло первыми весенними ветрами, и вновь подошло лето.
Слушая по радио сводки Совинформбюро — хорошие, радостные сводки наступления, — Наташа вспоминала друзей, родной полк. Она часто писала Станицыну, Кузьмину и Мегрелишвили, но чаще всего Сазонову.
Иногда рождалось твердое решение пойти к начальству, переругаться со всеми, наскандалить, но вырваться на фронт… Но она вспоминала разговор в Москве… и продолжала испытательные полеты, оформление актов, занятия с летчиками, прибывавшими на завод получать самолеты для своих частей.
И опять пришла осень, опять закружили январские метели, наступил февраль. Он принес Наташе долгожданную радость: она сделала свое дело и могла со спокойной совестью выехать в полк…
* * *
Нетерпение росло по минутам. Хотелось скорей попасть в свой полк, увидеть своих боевых товарищей. А время тянулось удивительно медленно. Казалось, оно вообще остановилось.
Наташа ехала в открытой полуторке в район Кюстрина, где, как сказали в штабе армии, дислоцировалась дивизия Головина.
Влажный мартовский ветер трепал белые флаги на домах немецких городов и деревушек, мимо которых проносилась машина.
Пестрели многочисленные плакаты и надписи на домах: «Вот она, проклятая неметчина!», «Дорога на Берлин!», «Даешь Берлин!», «Мы за Одером!».
Там и здесь валялись подбитые, сгоревшие вражеские танки, автомашины, повозки, орудия. Тянулась по шоссе наша пехота. Изредка в небе гудели невидимые самолеты. «Наши, наши!» — по звуку определяла Наташа.
На участке фронта, где базировалась дивизия Головина, было временное затишье: погода, как назло, стояла скверная — низкое туманное небо, дожди…
В полку Наташу встретили как старого друга и боевого товарища. Не было конца расспросам и разговорам.
К ней возвратились ее бывший ведомый, старший лейтенант Гришко, и механик Кузьмин.
В середине марта развернулись жесточайшие бои за Кюстрин — последний опорный пункт врага на правом берегу Одера, и летчикам пришлось крепко поработать, поддерживая наступление советских войск.
После взятия Кюстрина дивизию перебросили на север, где был восстановлен аэродром неподалеку от города Шнайдемюль.
«Здесь начинается Померания, — подумала Наташа. — Мы подошли к земле, где живет немецкая рабыня Паша Быстрова! Жди, сестренка! Скоро настанет день твоего избавления. И не сдобровать подлецу помещику!.. Горе у нас, Паша: потерялся Николушка, очевидно, то же где-то у немцев…»
В свободное время вместе с Кузьминым и Гришко Наташа выходила на шоссе близ аэродрома. Мысль о сестре не оставляла ее, и она надеялась хоть что-нибудь узнать о ней от людей, освобожденных из фашистского плена.
Шли эти люди по шоссе мимо аэродрома с небольшими котомками за плечами, иные с крохотными узелками, а то и «порожняком», налегке, полуголодные и голодные, больные, изможденные, но счастливые и посветлевшие. Они торопились домой, на родину, по дороге разыскивали земляков и попутчиков.
— Откуда родом? — спрашивала Наташа всех и каждого, раздавая хлеб и консервы, сахар и шоколад, собранные среди товарищей. Вещевой мешок с продуктами обычно висел на плече Кузьмина.
— Разные тут, — отвечали ей. — Есть из Белоруссии и из Курской области… Двое из Пскова, один из Луги…
— Где работали?
— Все померанские…
— Да не померли, — бодрясь, добавлял кто-нибудь.
— Пашу Быстрову никто не встречал? — спрашивала Наташа. — В Померании была. Работала у помещика…
— Нет, не слыхали о такой, — виновато отвечали те, к кому она обращалась, и, поблагодарив за хлеб-соль, шли дальше, на восток.
Несколько дней кряду выходила Наташа на шоссе между Шнайдемюлем и Бромбергом.
Хлеб, консервы, сухари, сахар, вареную картошку, завернутую в пергаментную бумагу, выносила она на дорогу и все спрашивала, спрашивала о Паше Быстровой и без всякой надежды о Николушке.
Много страшных рассказов услышала она в ответ. Особенно тяжелое впечатление произвела на нее группа девушек, угнанная в Германию из-под Калуги. Две из них были полупомешаны и заражены сифилисом, четыре — больны туберкулезом…
Никто ничего не знал о Паше Быстровой.
И все же Наташе «повезло».
Выйдя однажды на шоссе, она остановила трех совершенно обессилевших и изможденных женщин. Две были орловскими, третья — украинка из-под Канева. Ни на что не надеясь, Наташа на всякий случай спросила и у них о сестренке.
Женщина из-под Канева всплеснула руками:
— Боже ж мой! Паша Быстрова!.. Да мы с ней вместе работали. Нас двадцать два человека было… В Дейч-Кране…
— Где она? — с трудом сдерживая волнение, спросила Наташа.
— Померла, сердешная… Давно уже. В сорок втором еще… Весной, не то осенью. И не вспомню сразу… Антонов огонь прикинулся, из-за глаза. Выбил ей глаз помещик…
Несколько минут Наташа стояла молча, опустив голову, и слезы быстро-быстро бежали по ее похолодевшим щекам.
— Жив он, этот помещик? — наконец спросила она и не узнала своего голоса.
— Как наши стали подходить, мы его повесили. Не дали удрать…
— Жаль…
— А сестренку твою мы похоронили… Только без гроба. Помещик досок не дал.
— Вы знаете место, где ее могила?
— Как же не знать! На полянке, у соснового леса, за фруктовым садом… На кладбище не позволили, чтоб землю там русским человеком не поганить…
— Сволочи! — прохрипел Кузьмин.
Наташа подсела к женщине:
— Дайте мне точный адрес и план… Сможете?
— Адрес дам, но точно разве начертишь? Не знаю, пожалуй, и не найдешь… Могилу ее через месяц помещик заровнять велел. Поляну, говорит, уродует. Крест, что мы поставили, сам раскачал, вытянул и бросил… Могилу заровняли…
Наташа всхлипнула:
— Тихон, ты слышишь? Ну скажи мне: что творится на белом свете?! Тиша, ты что-нибудь понимаешь?..
Кузьмин не мог ответить. Он промолчал, только стиснул зубы и кулаки.
— Найти ту могилку можно, — стараясь успокоить Быстрову, сказала женщина. — Один француз, тоже с нами работал, пленный, чтоб отметить могилку, суперфосфату там насыпал, и трава шибче расти стала. Два лета так было…
— Сейчас какая же трава? Снег еще не везде сошел…
— Все равно можно найти. Запомни: как раз напротив, метрах в двадцати, две сосны стоят, сросшиеся в комле. Должен быть и черенок от лопаты, забитый вместо креста в головах могилы вровень с землей… Опять же тот француз отметил, но так, чтобы помещик не знал. Такой парень хороший был. В прошлом году сбежал…
Наташа твердо решила найти могилу сестры. Она предложила женщине поехать с ней и показать место, пообещав подвезти ее обратно до Бромберга и помочь нагнать попутчиц.
— Что ж, поедем. Отказать совести нет…
— Далеко туда?
— Километров сорок. За Дейч-Кране… Слыхала такое место?
— Знаю.
— Там по-над озером большое имение есть. Сад, за садом опушка соснового леса. В лес полянка вдается… Там, на полянке, и могилка… По самой середине, против сросшихся сосен.
Наташа побежала к Станицыну и рассказала обо всем. Командир полка дал ей машину.
Недалеко от Дейч-Кране на контрольно-пропускном пункте Наташину спутницу наотрез отказались пропустить дальше: во-первых, прифронтовая полоса, во-вторых, запретная зона.
Пришлось подчиниться.
Наташа еще раз поблагодарила женщину, усадила ее в кабину попутной машины, шедшей до самого Бромберга.
— Как жаль, что до конца не могу помочь вам… Но что сделаешь… — говорила, прощаясь с Наташей, женщина из-под Канева.
— И на том спасибо.
На перекрестке Наташа спросила у регулировщицы, как проехать в имение.
— Полтора километра прямо, затем семь — налево! — ответила русская девушка в шинели, указывая флажком проезд.
У въезда в имение машину задержал часовой и, покрутив рукоятку полевого телефона, вызвал начальника караула. Тот в свою очередь побежал к командиру части.
Через несколько минут у шлагбаума появился капитан с черными просветами и эмблемой войск связи на погонах.
— Какая нелегкая занесла вас сюда? — нелюбезно проговорил он издали.
— Вы обращаетесь к майору, — строго пояснила Наташа. — Мне надо попасть сюда! — Она ткнула пальцем в карту, заложенную в планшет. — А вернее, вон туда, — показала она на опушку соснового бора. — К двум сросшимся соснам…
— Нет, туда не удастся…
Наташа спокойно сошла с машины.
— Прошу, товарищ капитан, выслушать меня.
— Пожалуйста.
Он пригласил ее в помещичий дом, в одну из комнат, где жарко горела железная печь-времянка.
— Садитесь, товарищ майор…
— Жарковато у вас, однако!
— Пар костей не ломит! — смягчился капитан. «Черт ее знает, может, мы чего-нибудь прошляпили, а она из особого отдела», — подумал он.
Расстегнув ремень и распахнув реглан, Наташа решила воздействовать на капитана любыми средствами, даже звездочкой Героя.
— Слушаю вас, товарищ гвардии майор! — любезно проговорил капитан. — Вы, случайно, не Быстрова?
— Быстрова, — подтвердила Наташа. — Разве вы меня знаете?
— Вы наше «хозяйство» под Кюстрином разбомбить не дали. У нас в части говорили про вас. Лихо вы тогда бомбардировщик срезали!..
— Очень приятно, если это был ваш объект.
Наташа коротко рассказала капитану о деле, которое привело ее сюда, а капитан «по секрету» сообщил, что неподалеку от опушки развернута главная рация фронта.
— Дело серьезное, понимаете сами… Мы на чужой земле… А рация фронта берлинского направления!..
— Она мне не помешает, а я ей — тем более! — грустно улыбнулась Наташа.
Капитан вышел и вскоре принес пропуск на право хождения по территории запретной зоны. Поблагодарив, летчица собралась идти.
— Не дадите ли вы мне солдата с лопатой? Там, кажется, еще снег.
— Пожалуйста! — И он приказал по телефону срочно снарядить трех солдат.
Когда Наташа вышла на улицу, старшина и два солдата с лопатами уже ожидали ее у подъезда дома.
Вместе с солдатами Наташа без труда отыскала сросшиеся сосны и другие приметы, указанные женщиной. Там, где должна была быть могила сестры, еще лежал рыхлый, ноздреватый снег.
— Рыть-то где прикажете? — спросил старшина и по-деловому поплевал на ладони.
— Рыть не надо. Только снег очистить… Вот тут, пожалуй. — И Наташа обвела рукой вокруг себя. — Вровень с землей должен быть вбит черенок от лопаты…
Старшина и солдаты начали сгребать снег. Старшина незаметно посматривал на Натащу и наконец решился спросить, что она ищет. Наташа рассказала ему немудреную и такую обыкновенную по тем временам историю Паши.
— Вот гады! — проговорил старшина.
Прошло несколько минут.
— Товарищ майор… Видать, этот…
Сердце Наташи дрогнуло. Она торопливо опустилась на колени, тронула колышек и сосредоточенным тяжелым взглядом посмотрела на сырую землю.
Старшина и солдаты, сняв ушанки, неподвижно стояли тут же — молчаливые свидетели необычного свидания сестер.
— Ну, спасибо, товарищи, за помощь, — поднимаясь с земли, тихо сказала Наташа. — Вбейте, пожалуйста, сюда отметку повидней и понадежней… Если удастся, заеду с полковыми друзьями, сделаем тогда как нужно…
— Где вам с сестрой-то повидаться пришлось! — сказал старшина, сумрачно глядя то на землю, где была зарыта Паша, то на хмурое, но вместе с тем удивительно светлое в грусти и горе красивое лицо летчицы.
* * *
Заканчивалась ликвидация немецкой группировки юго-западнее Кенигсберга. Сам Кенигсберг — столица воинствующего пруссачества, — зажатый в стальное кольцо Третьим Белорусским фронтом, переживал агонию. Ранним утром оттуда стартовал транспортный «юнкерс», вывозя из окружения немецких генералов и старших офицеров.
Сведения о самолете немедленно поступили в дивизию Головина, и летчикам первой эскадрильи приказали перехватить врага.
Первой с аэродрома поднялась Наташа. Ее ведомый старший лейтенант Гришко едва поспевал за ней.
«Запсиховала! — твердил он про себя. — И куда так жмет?.. Мотор не щадит…»
А «жала» Наташа не зря: она никому не хотела уступать права сбить «юнкерс», потому что этот вылет она тайком посвящала сестре, ее памяти.
Сначала мешала облачность. Пробившись ввысь, Быстрова на предельной скорости ринулась на северо-восток. Обнаружить «юнкерс» ей помогла наземная станция наведения. Вскоре Наташа заметила черную точку чужого самолета слева и ниже от себя.
Истребитель стал заходить «юнкерсу» в хвост, сближаясь и настигая его.
Заметив преследование, враг открыл пулеметный огонь, увеличив скорость, решил спрятаться в облаках, беспрерывно менял направление полета.
Но никакие увертки не помогли врагу избавиться от повисшего на хвосте проворного «яка».
В один из заходов Наташа изрешетила фюзеляж вражеского самолета. «Юнкерс» качнуло, стало заносить. Кренясь, он снова пошел в облака.
«Не маневр ли?» — подумала летчица и ринулась следом.
Пробив облако, она увидела «юнкерс». Машина не дымила, не горела. Перейдя в вертикальный штопор, она стремительно падала. Это был восемнадцатый самолет, сбитый Наташей.
Внизу виднелся город. Это был Шнайдемюль.
Злая и торжествующая, Наташа пошла на свой аэродром. Посадив машину, она торопливо зарулила ее на стоянку и не теряя времени поехала со Станицыным и еще несколькими пилотами к предполагаемому месту падения «юнкерса».
А бои продолжались, последние напряженные бои.
Тридцатого апреля авиадивизию Головина перебросили за Берлин, туда, где, закончив окружение немецкой столицы, соединились войска двух фронтов. А девятого мая окончилась война. В Москве прогремел Салют Победы!