За тех, кто в море!
Размышления о флотской романтике накануне Дня защитника Отечества
Первый после новогодних каникул официальный повод выпить у российских мужчин появляется только в феврале. Потому что 23 февраля – День защитника Отечества. И даже жены тут не помеха. Ибо поднять бокал за защитников Отечества – дело святое.
Я в этот день пью и за летчиков, и за артиллеристов, и за пехоту – царицу полей. Но только после того, как хлопну несколько рюмок за военных моряков, последних романтиков нашего времени. Ведь, к примеру, командовать стратегической подводной лодкой, ушедшей под воду на три месяца и несущей в своем корпусе два десятка баллистических ракет, способных сровнять с землей пол-Америки, получая при этом меньше водителя трамвая в Москве, – это надо быть очень большим романтиком.
Служба на флоте – сплошная, пусть и сумбурная романтика. И как без романтики, когда стальной форштевень боевого корабля разрезает бушующие волны, а в воздухе, как сказал бы поэт, нежно пахнет йодом? Бывалые моряки говорят, что море пахнет не романтикой, а разлукой и мазутом, но это если принюхаться.
Правда, время от времени начинаешь сомневаться в романтике, и в голову прицельно лезет мысль: какого рожна ты вообще решил идти на флот. Меня эта гнусная мысль посетила впервые, когда курсантом военно-морского училища я попал на практику на эсминец проекта 30-бис. В Лиепае стоял дивизион таких монстров постройки первых послевоенных лет. С автономностью безумной – аж четыре часа. И половина из них, похоже, не утонула у стенки лишь потому, что была крепко привязана мощными канатами. А не пустили «на иголки» «тридцатки» исключительно для того, чтобы супостат, подсчитывая наши «боевые» корабли, ужаснулся от их количества.
Я попал на эсминец «Огненный». Первый и единственный выход на нем в море запомнился на всю жизнь.
Утро, сыграно приготовление корабля к бою и походу, экипаж построен на юте. Темно еще.
Командир эсминца, седой капдва с обветренной физиономией проводит инструктаж:
– Особенно предупреждаю личный состав БЧ-5 (электромеханической боевой части). У действующих механизмов стоять насмерть!
За борт летит чинарик, описывая тонкую красную дугу. И мы выходим в море. Через полчаса из четырех котлов три ломаются, как всегда, по закону подлости начинается шторм, и не идем ко дну мы только чудом. Тогда-то я и понял, что главная задача флота – не утонуть в мирное время.
Кстати, «Огненный» закончил свой славный путь красиво. На рижской судорезке, куда его отправили для переплавки «на иголки», эсминец стал декорацией во время съемок фильма «Берег» режиссеров Алова и Наумова.
Потому что романтика! Она на флоте во всем. Только на флоте можно услышать команду: «Окончание приборки через пять минут. Медь драить, резину белить, барашки расходить и смазать!» Или: «Обмундирование чистить и починять, команде мыться в бане!» Песня! Недаром Валентин Пикуль подмечал, что «презренный сухопутный сортир не идет ни в какое сравнение с благородным морским гальюном».
А как мы бдим! Как мы поддерживаем боеготовность!
Боеготовность нужно постоянно поддерживать, потому что она, как штаны, которые всегда спадают. У меня на корабле в каждом кубрике висел плакат: «Бдительность – это оружие, которое никогда не ставится в пирамиду» (речь не о гробнице Хеопса, а об оружейной пирамиде – это я непонятливым штатским поясняю). Командиру БЧ-5 я приказал в каюте другой плакат повесить: «Механик, помни! Ни грамма в пасть – все на матчасть!»
Отсюда, конечно же, нужно плавно перейти к теме шила – так на флоте называют спирт. Шило, которое должно использоваться для протирки всяческих механизмов и радиоаппаратуры, как известно каждому моряку, бывает двух видов – хорошее и очень хорошее. Очень хорошее можно употреблять не разбавляя, а с хорошим приходится повозиться, для чего в него добавляют чеснок, красный перчик, марганцовку (чтобы вся дрянь на дне осела) и т. п. В итоге хорошее шило превращается в очень хорошее и опять-таки употребляется. Ясно же, не для протирки – как показывает практика, без нее механизмы на корабле работают даже лучше.
Шило флотскому офицеру необходимо не для пьянства, а именно для романтики. Чтобы она не исчезала. Между прочим, в меру, потому что трезвость – норма флотской жизни (а норма – две бутылки).
Если норму перебрать, могут случиться неприятности. Тогда, как говорил замполит соседнего дивизиона подплава капитан 1 ранга Василий Рогов, «матросам не объяснено, мичмана ходят пьяные, носы у них красные, как огурцы». Или же, как любил повторять наш заместитель начальника факультета в Калининградском военно-морском училище капитан 1 ранга Иван Соколюк: «Люди падают с мостика и убиваются или становятся идиотами! Я – выжил!»
После этого окончательно понимаешь, что флот – это романтика. И не надо со мной спорить. Потому что кто служил, тот знает, а кто не служил, тому все равно не понять.
О чувстве высокой ответственности
Каждая реформа в армии начинается с замены пуговиц, погон и фуражек
Заглянул как-то в календарь дат и событий. Оказалось, вовремя. Потому что выяснилось: был День моряка-надводника, он же День рождения Российского флота. Как сообщает этот самый календарь, «по инициативе и настоянию Петра I Боярская дума 20 октября 1696 года постановила «морским судам быть» и вынесла решение о строительстве для Азовской флотилии 52 кораблей.
Во как! Оказывается, император и самодержец «настаивал», то есть предполагалось депутатско-боярское сопротивление, что в нынешние времена исключено априори. Более полусотни кораблей решили строить! А сколько у нас сегодня на стапелях корпусов будущих боевых кораблей стоит? Боюсь, и десятка не насчитаем. Но это, как говорится, детали.
Сегодня флот гуляет!
И не только сегодня. У нас в стране четыре десятка с лишним воинских праздников. Причем 11 из них касаются Военно-морского флота. Это во времена «проклятого тоталитаризма» у нас был один День ВМФ. А теперь раздолье – День подводника (про надводников читай выше), День морской пехоты, День специалистов минно-торпедного оружия (весь он в масле и в тавоте – это есть минер на флоте), Дни всех четырех флотов и т. д.
Кстати, об этих самых флотах – Черноморском (ЧФ), Балтийском (БФ), Тихоокеанском (ТОФ) и Северном (СФ). Раньше непонятливым штатским мы эти аббревиатуры так расшифровывали: БФ – бывший флот; СФ – суровый флот; ТОФ – то флот! А о ЧФ говорили – «чи флот, чи не флот».
Сегодня флот в фаворе. Подводники даже баллистическими ракетами изредка стреляют, чтобы показать супостату: есть еще порох в пороховницах. А надводные корабли демонстрируют миру Андреевский флаг. Вот бороздят, как писали раньше во флотской газете, просторы Мирового океана атомный крейсер «Петр Великий» и большой противолодочный корабль «Адмирал Чабаненко», направляясь в далекую Венесуэлу к полковнику десантных войск Чавесу. А сторожевой корабль Балтийского флота «Неустрашимый» направляется в Аденский залив воевать с пиратами.
Правда, как подметил кто-то из коллег, количество успешных пусков ракет обратно пропорционально индексу РТС и степени кризиса, разразившегося в головах сограждан. Но это все клевета. Мы же не только ракетами небо дырявим, мы авианосцы собрались строить.
Одно смущает. В рамках таинственной «концепции нового облика армии» власти регулярно сокращают численность офицерского корпуса. И кто будет рулить авианосцами, совершенно непонятно. Как непонятна и суть очередной реформы в армии и на флоте.
Офицеры, конечно, все переживут (те, кого не уволят). Это у простого человека пять органов чувств – осязание, обоняние, зрение и т. д. А у российского офицера – шесть. Шестое – чувство высокой ответственности за порученное дело. Особенно если это дело поручают партия и правительство. И уж тем более, когда партия и правительство проявляют особую заботу о человеке с ружьем.
Заботились не раз, но флот выжил. Особенно заботились о нас во времена горбачевской борьбы с алкоголизмом.
Сегодня в армии, если верить министру Анатолию Сердюкову, очередная перестройка. У людей в погонах будет «новый облик». Предыдущий министр обороны Сергей Иванов говорил, что реформы в армии закончились и осталось кое-что подправить. Но новый министр за предшественника не ответчик.
Каждая реформа в армии начинается с формы одежды. В начале 1990-х лучший министр обороны всех времен и народов Павел Грачев первым делом ввел новые погоны. Вместо традиционного широкого офицерского погона на плечи офицеров легли обрезки. Офицеры тогда шутили, что если раньше погоны были «символом чести и верности долгу», то теперь отрезали «лишнее» – честь и верность. Оставили одни долги.
На этот раз трюк с формой не удался. Валентин Юдашкин, конечно, расстарался и свой неслабый гонорар отработал, но финансовый кризис подвел. Теперь военные останутся без шикарных пуговиц, которые собирались заказывать в Италии. Масштабное переодевание армии перенесено, похоже, на неопределенное время. Раз так, приступаем к масштабному сокращению.
Давно подмечено: когда чего-то не получается, лучший выход – начать кардинальную перестройку всего и вся. Заявив об этом громогласно. Пока перестраиваешь, тебя никто не тронет. Будут ждать результатов. А жить в эпоху перемен, как говорят мудрые китайцы, и врагу не пожелаешь.
Только непонятно – почему перестройку начинают с военных?
Первую – за дам!
Никто так не ценит женщин, как военные моряки
В Международный женский день принято дарить дамам цветы и признаваться в любви. И первый тост, конечно, за дам.
Вспоминается повесть мариниста Сергея Колбасьева «Джигит». «Первую – за дам! – провозгласил Константинов. На этот раз это была водка, и по общему счету уже не первая, а по крайней мере пятая, но формула тоста не изменялась». Так было принято у офицерского состава миноносца «Джигит».
Надо полагать, не случайно. Никто так не умеет любить женщин, как военные моряки (гражданские в иностранных портах на берег сходят). Особенно когда возвращаешься на базу, пробыв в море несколько месяцев. Тогда все женщины – обаятельны необыкновенно. Потому что самые красивые женщины, как известно, там, где припрет. И когда припрет.
Зашел наш доблестный сторожевик «Туман» в Кронштадт. Заправиться топливом и водой. После чего треть офицерского состава получила добро на сход.
Старпом Коля Кругликов тут же направился в местный Дом офицеров. А по пути в какой-то забегаловке совершил акт вандализма. То есть принял на грудь несколько больше нормы. Слегка закачало, но Коля стоял. И не только Коля.
Посему, отловив в танцзале Дома офицеров не слишком разборчивую девицу, старпом увел ее за кулисы и там продолжил вандализм. Но в несколько иной форме.
За этим занятием его и застал начальник политотдела бригады. Кронштадтской. А так как наш «корвет» находился в подчинении не у него (базировались мы в Лиепае, которая, как мы тогда не без оснований шутили, спит под одним одеялом), сурово наказать Колю начпо не мог. И даже не по силам ему было привлечь шалуна к строгой партийной ответственности. Посему начпо сообщил о вопиющем факте нашему командиру дивизиона и потребовал, чтобы тот послал официальный ответ: как наказан старший лейтенант Кругликов?
Комдив спустил все это, естественно, на командира корабля. Мол, твой старпом, ты и отдувайся.
Собрали партсобрание. Вдули Коле по самое не могу. В основном не за то, что совершил, а за то, что попался. Но как записать в протокол решение? В конце концов, протокол партийного собрания – документ пусть не секретный, но строгой отчетности. Сдается он в партийный архив и хранится там чуть ли не вечно. И неприличные слова туда писать не принято…
Через две недели кронштадтский начпо получил выписку из протокола партийного собрания, где рассматривалось персональное дело коммуниста Кругликова. В решении собрания значилось: «Объявить члену КПСС Кругликову Николаю Сергеевичу строгий выговор без занесения в учетную карточку за искривление линии танца». А что прикажете написать?
Флот наш, понятно, создан для мужчин. Это на загнивающем Западе дамы на кораблях служат и даже ими порой командуют. Но в России «женщина на корабле приносит несчастье». Это закон, его никто не отменял, да и отменить не может. И тут без всякого сексизма.
В Лиепае, куда я прибыл на «Туман» безусым лейтенантом, первый раз меня отпустили на берег только через месяц, как говорится, непорочной службы.
Как и положено опытному мореману, у которого корма в ракушках, при полном параде отправился в ресторан «Юра». В полночь, сытно поев и вкусно выпив, возвращаюсь на борт.
Старшим на корабле в тот день был замполит Анатолий Данилович Тарасов.
Увидел меня, сделал круглые глаза и говорит:
– Не понял, лейтенант! Ты что тут делаешь?
Отвечаю: мол, так и так, сходил в кабак, отдохнул и теперь вернулся.
– Ну и лейтенанты пошли, – чуть ли не кричит каплей. – Ты что, никого не снял? Флот позоришь! Это же так просто: приходишь в кабак, грузишься как следует, а потом только два варианта. Или мордой в салат, или выходишь во время танца в центр зала. И не волнуйся – и в том и в другом случае тебя какая-нибудь дама да подберет. В следующий раз пойдешь в «Юру» со мной – я тебя научу жизни.
И ведь научил! Потому что, как тонко заметил генерал Альберт Макашов, «пребывание в армии и на флоте в период созревания мужского организма полезно».
Неспроста жива до сих пор на флоте древняя формула: «Если семья мешает службе – бросай семью. Если служба мешает семье – бросай службу». Потому что наши любимые женщины – это наш тыл, наша опора, наша главная береговая база.
Командир моего любимого «железа» – морского тральщика «Марсовый» капитан 3 ранга Николай Николаевич Бочкарев (по прозвищу Николка Паровоз – в гневе он не кричал, а пыхтел на подчиненных) перед сходом с корабля размышлял, куда идти: в кабак или домой, к жене.
После долгого раздумья заявил:
– Дробь, орудия на ноль, зачехлить стволы! И потопал домой. По дороге зашел в аптеку, где, к своему удивлению, обнаружил в продаже «Кохинор». Это дефицитный «бриллиант» индийского производства, если кто помнит, изрядно выигрывал у отечественного резинового «изделия № 2».
Обрадованный Николай Николаевич скомандовал аптечной даме:
– Мне коробку, – имея в виду упаковку.
Удивленная дама достает из-под прилавка огромный картонный короб:
– Извините, но он не полный…
– Блин, такую ночь испортили, – разочарованно сказал Бочкарев и, не купив «Кохинор», вышел из аптеки.
Николка Паровоз всегда заботился о том, чтобы семьи у офицеров и мичманов были крепкими. И неустанно это контролировал.
Как-то сидели мы в каюте командира, отмечая что-то несущественное (граммов на 500 шила, не более). Вскоре «несущественное» закончилось – уже пришли страшные времена Горбачева, и нормы спирта для протирки механизмов (которые и до этого спирта не видели) урезали в рамках борьбы с пьянством и алкоголизмом в армии и на флоте (приказ № 0125).
Порадовать душу было нечем, и кэп вызвал командира БЧ-5.
– Так, механик, – сказал командир. – Звони жене и скажи, что пришло время проверки быта у офицеров. Вышел соответствующий приказ министра обороны. Будем смотреть, какая у вас в семье ситуация, какой порядок в квартире и так далее.
Мех бросился к телефону и сообщил жене о предстоящем визите. Мол, быстро наводи порядок в квартире и накрывай стол.
Через полчаса мы были дома у механика. Стол был накрыт. Хорошо, кстати, посидели.
Когда все съели и выпили, командир говорит:
– А теперь пойдем с проверкой быта к штурману.
Увы, не получилось. Пока шли к дому, где тот жил, жена механика успела позвонить жене командира и рассказать о «проверке быта». На переходе командира перехватила разъяренная супружница, выдав ему по полной. Остальные успели ретироваться. И разбежаться по домам.
Потому что семья для флотского офицера – главное.
Служба – это песня!
Размышления о плановой экономике в армии и на флоте
Как говорят на флоте, любишь море – смотри с берега. А я, дурак, большую часть службы смотрел на море в иллюминатор. Красота, но только первую неделю. И то, если не качает.
Вы не пытались есть борщ при бортовой качке? Очень увлекательное мероприятие. Требующее существенных навыков владения ложкой и тарелкой. Главное – поднося ложку ко рту, не забывать, что в другой руке тарелка. Если это мудрое правило не соблюдаешь, через минуту будешь с ног до головы в борще.
А сидящий рядом с участием промолвит:
– Подлить еще?
Когда штормило, счастлив был на корабле только один человек – начпрод. Народ же не жрет ни черта – только сухари, баранки и воблу. Экономия полная. Ящики списанных, но бережно хранимых в кладовой консервов, в том числе тушенки – самой ходовой после шила валюты на флоте.
Об экономии. Как известно, главная цель придания российским армии и флоту нового облика – экономия бюджетных средств. Но если кто-то думает, что в советское время об экономии на флоте не думали, он глубоко ошибается.
Командир моего первого «железа» – сторожевого корабля «Туман» – перед выходом в море всегда объявлял экипажу:
– Каждые сутки нашего выхода в море – это «Жигули». Значит, ни минута в море не должна быть потрачена зря. Экономика должна быть экономной.
После чего командир приступал к экономии шила – получить драгоценную жидкость для протирки механизмов у него было невозможно.
Наибольшая экономия спирта получалась на ежедневных протирках личного состава. Был тогда приказ: если во время боевой службы больше 10 дней нет бани (а где на маленьком корабле взять столько пресной воды, если нет опреснителя), то на каждого члена экипажа положено выделить 15 граммов спирта для протирки тела. Ежедневно! У нас на гидрографическом судне «Линза» в море выходило (с пассажирами – спецами береговой разведки и переводчиками Прибалтийского военного округа) человек 100. Получается полтора килограмма великолепного медицинского спирта.
Док делал тампоны, и под строгим присмотром боцмана каждый моряк протирал лицо, шею, руки (на большее не хватало). Командир с бурчанием, мол, нечего добро переводить, выделял на данное мероприятие не более 200 граммов шила. Док добавлял воды. Тампоны спиртом пахли, но даже не горели. Зато экономия! И не просто экономия, а плановая.
И береговое начальство думало об экономии.
Уходящим на боевую службу жестко приказывали:
– Вы там все равно ни хрена не делаете, в море. Без пяти рационализаторских предложений не возвращайтесь, а то оценку за боевую службу снизим.
Командир БЧ-5 должен был изобрести что-то такое, что повысит боеготовность боевой части, даст экономию дизельного топлива и т. д. За три месяца нахождения корабля в море механик должен был переплюнуть несколько институтов, которые над всеми этими проблемами работали годами.
Механик Сан Саныч Дремов бегал по кораблю и орал:
– Они хотят, чтобы я им родил идею? Пусть приходят через девять месяцев.
Потом принимал стакан шила и садился за чертежи.
В один из походов он родил аж четыре рацухи.
Пятую тогда плана ради выдал автор этих строк. Называлась она так: «Способ крепления стендов партийно-политической работы на водонепроницаемые переборки на кораблях проекта «Океан». Схема была проста и, скажу без ложной скромности, гениальна. На переборки приваривались болты (шляпкой к переборке), а на края стендов крепились ушки. Потом стенды напяливались на ножки болтов и закручивались гайкой. «Главное преимущество данного метода заключается в том, – было сказано в заявке на рацпредложение, – что при необходимости приведения переборки в прежнее состояние достаточно нанести легкий удар кувалдой по болту, зачистить место сварки наждачной бумагой и закрасить поверхность. При этом не нарушается целостность водонепроницаемой переборки, то есть живучесть корабля остается на прежнем уровне».
Рацпредложение было одобрено высокой комиссией штаба бригады – план всем надо выполнять. Я получил честно заработанные 20 рублей (два похода в ресторан «Золотой якорь»). Как заместитель командира. Механик, кстати, за каждую рацуху – только по червонцу. Матросу или старшине за рацпредложение, пусть оно было действительно эффективное, выдавали пятерку.
В общем, экономика должна быть экономной. Поэтому корабли держались в строю до последнего.
Сторожевик «Туман», правда, был молодым. Четверть века для боевого корабля – не срок. Другое дело, что морально он устарел еще до спуска со стапелей. Что не мешало «Туману» часто ходить в море. Но каждый выход – отдельная история.
На днях один из коллег, увидев, что я читаю стихи известного поэта-песенника, с иронией спросил:
– Зачем тебе это, ты же офицер?.. Отвечаю:
– Так служба – это же песня!
Возьмем бланк астрономических вычислений Ш-8Б (читается как ша-восемь-буки) – звучит, как стихотворная строка.
На «Тумане» стояли артиллерийские установки калибра 100 мм. Они назывались Б-34УСМА-1С. Разве не песня?
А стрельба из этого орудия по воздушной мишени? Романы можно писать…
Летит в небе не самый быстрый самолетик (как правило, амфибия Бе-12) и тянет за собой на стальном тросе (или, как говорят на флоте, на конце) длиной в несколько десятков метров мишень. Мишень называется «конус», хотя это что-то вроде торпеды. А мы палим по ней из Б-34УСМА-1С, выстрела в которую подаются вручную матросиками. То есть «забил заряд я в пушку туго»… Главная задача – не попасть по самолету. Представляете, что чувствует экипаж Бе-12 – четыре живых человека, – когда вокруг снаряды свистят?
Нет, конечно, можно было запустить мишень-ракету, чтобы мы ее попытались сбить. Но, во-первых, ракета летит слишком быстро, так что попасть в нее не получится. Во-вторых, стоит дорого, а экономика должна быть экономной.
А вы говорите «придание армии и флоту нового облика, экономия средств»… Было все это, было. Только служба была гораздо веселее.
Все пропьем, но флот не опозорим!
Как одновременно поддерживать физическую форму и боеготовность
Профсоюзы, как известно, школа коммунизма. Армия и флот – школа мужества. А чтобы быть мужественным, нужно быть сильным и здоровым. То есть заниматься физкультурой и спортом. Не знаю, как в пехоте, а на флоте личный состав умудрялся быть мужественным, особо спортом не занимаясь.
Конечно, в каждой флотской бригаде имелся флагманский мускул – начальник по физической подготовке и спорту, но максимум, что он мог сделать, – проверить утреннюю физзарядку: как моряки выполняют комплексы вольных упражнений № 1 или № 2.
Человек, придумавший эти комплексы, был, мягко говоря, большим затейником. Представьте картину: бригада стоит на плацу и по команде «Раз!» разводит руки в сторону. По команде «Два!» поднимает их вверх. По команде «Три!» все дружно хлопают в ладоши. И т. д. То присели, то привстали. И ни одного одинакового движения. Под конец комплекса встаем в позу мухинских рабочего и колхозницы. Физического напряжения от выполнения этих комплексов нет, как и толку. Но мозги кипят. Потому что запомнить последовательность трех десятков движений (в одном-то комплексе) нереально. А в двух?
Но такая зарядка только на берегу. А что делать в море, как поддерживать здоровье? Понятно, что по палубе (если не на авианосце служишь) не разбежишься. Остаются силовые виды спорта. Для чего на борту всегда имеются самодельный турник, гантели и пара пудовых гирь. Вот и весь инвентарь. По команде все за тяжести хватаемся.
Команда такая:
– Личному составу – на утреннюю физзарядку. Форма одежды – № 1.
То есть «форма раз – усы, трусы, противогаз». Это если на море штиль. А если качает, то и спорт не нужен – идет отработка вестибулярного аппарата.
Главные виды спорта на корабле – шашки, домино, нарды (шеш-беш) и реже шахматы (слишком большие умственные усилия нужны). Нарды отлично развивают мускулатуру и кистевой бросок. Есть преферанс (для офицерского состава), но только в глубоком подполье, азартные игры на флоте запрещены. Еще, конечно, перетягивание каната, но это тоже на берегу. Самый интеллектуальный вид флотского спорта.
Спортсмены на кораблях не приживаются. Как говорил старпом нашего тральщика Эрик Корженевский, «лучше иметь на борту двух алкоголиков, чем одного спортсмена». И немудрено – кто будет за спортсмена вахту нести, когда тот на соревнованиях? А пьяница проспится – и на вахту.
Для спортсменов на флоте существовали спортивные роты – скопище мускулов, не обремененных служебными заботами. Они представляли флот на различных соревнованиях и изображали массовость флотского спорта. Большинство были различными чемпионами, качались и бегали с утра до вечера, числясь акустиками, связистами, механиками и т. д.
А что делать, честь флота кто-то должен защищать!
На флоте честь – главное.
Помню, как в нашей Калининградской военно-морской бурсе набирали сборную на первенства флота по боксу и борьбе – по весу.
Надо было во всех весовых категориях выставить по человечку. Самая большая проблема, по обыкновению, «вес мухи» – до 48 килограммов. Так как ко второму курсу курсанты солидно отъедаются, искать спортсменов стали на первых курсах. У штурманов нашли борца, а у нас на артиллерийском факультете вычислили Валеру Фомина – боксера. Парень он был жилистый, с хорошей реакцией, так что после месяца тренировок Валеру выставили на чемпионат Балтийского флота, оформив липовый первый разряд.
Всего же в чемпионате приняли участие три легковеса. Один был мастером спорта, второй имел звание кандидата в мастера, а третий был Валера Фомин. По жребию первые два сразились в полуфинале, а Валера попал в финал автоматом. Где встретился с мастером спорта. И даже героически продержался полтора раунда, пока тренеры не выбросили на ринг полотенце.
Но все равно – второе место! И грамота.
Пришел Валера с соревнования, морда в синяках, распухла, глаза туманные.
Бросил на тумбочку грамоту за второе место, рухнул на койку и сказал:
– Лучше пусть мне два раза в год в подворотне морду бьют, но на ринг я в жизни не выйду!
И слово сдержал, хотя тренер умолял, мол, ты только вес держи, я из тебя чемпиона сделаю…
Как бы то ни было, честь училища защитил.
Приехала к нам как-то в училище комиссия Минобороны. Проверять физическую подготовку курсантов. Со стопроцентным охватом. То есть от первого до пятого курса. Всем бегать, всем подтягиваться, всем исполнять подъем переворотом. А как мог, к примеру, пятикурсник Витя Марченко (больше центнера живого веса) сделать подъем переворотом (да еще как минимум пять-шесть раз), если ему за три месяца до выпуска сшили лейтенантскую форму, а за два месяца ее пришлось заказывать по новой – в старую Витя не помещался.
Что вы думаете – взяли у Вити военный билет и наклеили фотку другого курсанта, более спортивного. И так у всех, кто не мог осилить нормативы.
С бегом на километр получилось еще проще. Все до единого курсанты уложились в нормативы. Даже самые что ни на есть доходяги. Потому что линию финиша перенесли ближе к старту на 100 метров минимум. А чтобы проверяющие из Первопрестольной не заметили, что дистанция сократилась, им так залили шилом глаза, что к утру они уже ни линии старта, ни линии финиша видеть не могли.
В итоге училище вошло в тройку лучших в Союзе по физической подготовке. Потому что честь училища – это главное. А также честь боевой части, корабля, дивизиона, бригады, флота и т. д.
О, чуть не забыл о шлюпочных гонках – коронном виде флотского спорта.
Предполагается, что все моряки должны уметь плавать (ха!), ходить на шлюпке на веслах (ха-ха!) и под парусом (ха-ха-ха!). И мы ходили. Но только на веслах и раз в год. В День Военно-морского флота. От каждого экипажа по шлюпке, и вперед, гонка на две мили. Для бестолковых сухопутных читателей: миля – это 1852 метра.
Пара часов тренировки – и в бой. И ведь боролись.
Вы бы видели потом мозоли на руках гребцов!
За сломанное весло гребцу, совершившему такое чудо, по давней флотской традиции полагалось десять суток отпуска с выездом на родину. Даже если экипаж шлюпки приходил последним. Мол, моряк старался, бился за честь корабля. Только вот попробуйте его сломать, весло-то…
Командующий Балтийским флотом вице-адмирал Виктор Чирков определил, что военнослужащий не имеет права на квартальную премию, если не сдал зачетов по физподготовке. А когда кто-то в СМИ возмутился, мол, а как сам адмирал, способен ли сдать аналогичные зачеты, пресс-секретарь командующего отрапортовал: «Вице-адмирал Виктор Чирков регулярно посещает спортзал и плавательный бассейн. По своей возрастной группе он успешно выполняет все упражнения физподготовки, предусмотренные для оценки военнослужащих». А недавно в ходе инспекции «вице-адмирал Чирков в присутствии офицеров управления и штаба БФ выполнил нормативы по подтягиванию на перекладине, заплыв на 100 метров и забег на 1 километр. Общая оценка – отлично». Дескать, вот так надо, господа офицеры.
В штабах у нас здоровье всегда берегли. На кораблях, правда, с бассейнами и спортзалами напряженка. Да и со временем проблемы. Так что в лучшем случае – домино, в худшем – комплекс вольных упражнений № 1. Но это не беда. Сила моряка не в мускулах, а в духе. И готовности защитить честь флота. Посему, как говорится, все пропьем, но флот не опозорим. В том числе и на спортивных аренах. Добраться бы до них…
Эммануэль в бескозырке
Несколько сумбурные воспоминания о перестройке на флоте
Флот Страны Советов все 1980-е годы ждал атаки американцев, а на него обрушилась перестройка. Удар был нанесен мощный и разрушительный. Поначалу казалось, что все, как всегда, обойдется. Но потом, когда из штаба флота и политуправления с утра до вечера на корабли и в береговые части стали посылать инспекции, стало тяжко. Потому что смысл перестройки военным был совершенно непонятен.
– Товарищ капитан-лейтенант! – обращался ко мне упитанный капитан 1 ранга из политуправления Балтийского флота, напыщенный от того, что именно ему партия доверила проверить, как перестраиваются низы. – А вы перестроились?
– Так точно!
– А как?
На последний вопрос чаще всего ответа не было. Потому что я не мог понять: как должен перестроиться советский офицер, если все, что он должен знать и делать, определено уставами, приказами, директивами и т. п.? И выходить за их рамки никто не имеет права.
Вскоре многие из коллег-офицеров с тоской вспоминали времена, когда нас заставляли конспектировать «Малую землю», «Целину» и «Возрождение». Там хоть все понятно было.
Потом стало еще тягостнее, потому что армия и флот, естественно, резко включились в борьбу с пьянством и алкоголизмом. Опять к нам зачастили инспекции.
Теперь меньше спрашивали о перестройке, зато атаковали в лоб вопросом:
– А вы пьете?
Наш любимый замполит тыла в рижской бригаде охраны водного района Валерий Аномаевич Стопка (подпольная кличка Гладиатор – за любовь гладить женщин по всему, что попадется под руку) как-то на этот вопрос ответил проверяющему столь же прямо:
– Если вы спрашиваете, то нет. Если предлагаете, то да.
Тогда был издан приказ министра обороны о борьбе с пьянством и алкоголизмом в армии и на флоте. Какой по счету это приказ подобного рода, сказать трудно, издавались они с завидной регулярностью и столь же традиционно не выполнялись. Известно же, шутят на флоте, что когда раскопали гробницу Тутанхамона, у него из одного места папирус торчал – с подобным указом.
Все долго смеялись. Потому что перед страстию похмелки все другие страсти мелки. Наконец, министр приказал ученым придумать такую жидкость для технических нужд, чтобы спирт заменяла, но пить ее было абсолютно невозможно (придумывают, похоже, до сих пор). Однако нормы спирта значительно урезали. И если раньше механизмам на корабле доставалось хоть немного спирта, то теперь о протирке забыли окончательно. Особенно с учетом того, что вскоре и водку в магазинах стали выдавать по талонам.
Нам в Рижском гарнизоне полегче в этом плане было. Потому что талоны местные власти выдавали не только на офицеров и мичманов, но и на личный состав срочной службы. А так как матросикам принимать алкоголь в больших дозах категорически воспрещалось, лишние талоны добросовестно перераспределялись в зависимости от близости к штабу бригады.
Не успели успешно пережить очередную антиалкогольную кампанию, как пришли демократия и, прости господи, гласность. Командиры буквально взвыли.
Приходит к командиру нашего тральщика очередной проверяющий.
– Товарищ командир. На вас поступила жалоба. Нет у вас на корабле демократии. Человеческий фактор не срабатывает. Моряки жалуются, что на все их просьбы вы отвечаете «нет». Не решаете их проблем.
Тут стук в дверь.
– Разрешите войти?
Командир:
– Да.
Входит матрос Пупкин.
– Товарищ командир, разрешите обратиться?
– Да.
– Разрешите уволиться?
– Нет.
– Разрешите идти?
– Да.
Уходит.
Командир поворачивается к проверяющему:
– Что значит – нет демократии? Смотрите, из четырех вопросов три решил положительно… А вы говорите…
С гласностью было еще больше проблем. Сначала флотская газета в безумном перестроечном раже опубликовала материал о каком-то капитане 1 ранга, который что-то украл и дачку себе построил. Потом появился фельетон про контр-адмирала, который вывез за границу несколько десятков тонн новейших корабельных винтов (уже наступили времена «медной лихорадки»).
Наконец, в штабе флота и в том же политуправлении очнулись от шока, вставили кому надо что надо, а гласность быстро прикрыли под лозунгом «неразглашения военной тайны». Адмиралы облегченно вздохнули.
Нет, кое-что от гласности на флоте осталось. В нашем матросском клубе появился видеосалон. По приказу высокого начальства была создана цензурная комиссия. Приятель мой, начальник клуба, меня в нее тут же записал.
И говорит:
– Приходи, сегодня просмотр первый, будем определять, какие фильмы личному составу разрешено смотреть, а какие нет.
С большим интересом посмотрели мы узким кругом «Эммануэль». Вышли покурить на крыльцо под впечатлением увиденного. И, естественно, вынесли вердикт: «Полный разврат, матросам смотреть нельзя».
Начальник клуба говорит:
– У меня еще «Эммануэль-2» есть, может, сразу и ее оценим?
Гласность есть гласность, приказ есть приказ, пришлось еще полтора часа мучиться. Кто-то же должен заботиться о нравственности личного состава.
Закончилась перестройка на флоте так же стремительно, как началась. Появлением и скоропостижной смертью ГКЧП. 19 августа 1991 года всем офицерам и мичманам выдали по «макарову» и две обоймы с патронами, у гарнизонного КПП поставили бронетранспортер.
Все бегали, восторженно суетились и кричали:
– Слава богу! Теперь вместо этого бардака устроим НЭП – наведение элементарного порядка.
Как заметил один из героев Александра Покровского по поводу ГКЧП, «организационный период на флоте объявляют на десять дней, а заканчивается он через три. Так что не нужно волноваться». Вот именно.
Краснофлотец! Не щелкай клювом!
О борьбе с начальством в суровых условиях военно-морской службы
В стародавние времена мы с другом, таким же тогда, как я, необстрелянным лейтенантом, решили отметить День Военно-морского флота в популярном рижском кафе «Аллегро». Оба в парадных тужурках, рубашки белые, погоны золотые – красота, девчонки заглядываются.
Встречает нас на входе швейцар – тоже в золоте, шевроны в два раза шире наших, лейтенантских, фуражка с шитыми дубами, как у адмирала:
– Мест нет!
Друг у швейцара спрашивает: мол, а ты знаешь, дядя, какой сегодня праздник?
– Знаю, – отвечает, – День работника торговли.
«Дожили, – подумалось. – И какой козел решил совместить День ВМФ с днем торгаша?» Опять опустили флот ниже плинтуса (можно, конечно, опустить флот ниже комингса, но тут уже до плинтуса добрались).
Поторговались мы со швейцаром и в кафе все-таки попали. Но диалог тот я надолго запомнил.
Во время службы День ВМФ мы не очень-то жаловали. Оно и понятно: для военного праздник, что для лошади свадьба – голова в цветах, а задница в мыле. Праздник-то приходилось отмечать, как правило, на службе. Когда каждые полчаса проверяющие появляются. С глупыми вопросами: все ли трезвы, нет ли самовольщиков, как там боеготовность, не рухнула ли в связи с праздником? Проверяющих понять можно, потому что они не хотят, чтобы мы прямо у стенки утонули.
А не тонем мы исключительно благодаря начальникам, которые нас проверяют и постоянно держат, как говорил мой первый командир, в эмоционально-вздрюченном состоянии. А если мы из этого состояния вышли, значит, все, кранты, пропал флот, утонул у стенки. И когда тебя начальство в это эмоциональное состояние приводит, главное – не сопротивляться. Кто научился, тот и выжил.
Мой сослуживец капитан 3 ранга Володя Капустян, заместитель командира соседнего дивизиона тральщиков, всегда после взбучки выходил из кабинета начпо в отличном настроении.
– Петрович, – как-то спрашиваю, – как тебе это удается?
– А очень просто, – отвечает. – Он на тебя кричит, а ты в это время думаешь: как ежики любовью занимаются? И так их представишь, и эдак – все равно непонятно. А когда мысли ежиками забиты, гнев начальства мимо ушей проходит. К тому же учти, что при разговоре с начальством последнее слово всегда остается за младшим по званию, только он никогда не произносит его вслух. А если и произносит, то лишь выйдя из кабинета.
Начальники, конечно, это последнее слово знают прекрасно. Поэтому и стараются подчиненных опередить. Главная задача во время монолога начальника – молчать и не подавать виду, что ты о нем, о начальнике, думаешь.
Борьба с начальством может продолжаться вечно. С переменным успехом. Основное, как говорят моряки, обвешковаться. На всякий случай, чтобы кормой (которая у настоящего моряка всегда в ракушках) на рифы не напороться. Как было в случае со старпомом «букашки» (дизельной подводной лодки 641-го проекта) Геной Столяровым.
Гена у начальства был на хорошем счету, все думали, что скоро он станет командиром субмарины. И, как все офицеры, достойные награды за примерную службу, он регулярно поощрялся грамотами. В те годы это был традиционный вид поощрения. А самый распространенный – снятие ранее наложенного взыскания.
Что касается Гены, то, вместо того чтобы, как мы, дураки, закидывать грамоты в нижний ящик стола, он приносил награды Родины домой.
И говорил жене:
– Дорогая, тебе крупно повезло – ты вышла замуж за отличника боевой и политической подготовки. Наливай!
И жена наливала ему стопарик. А то и два. В зависимости от того, кто поощрял Гену. Командир лодки обходился жене Столярова в один стопарик, комдив – в два, комбриг тянул на три рюмахи, а за грамоту от командира базы или кого повыше приходилось выставлять бутылку.
В итоге за несколько лет непорочной службы у жены Гены скопилась порядочная стопка красочных листков с надписью «Грамота». И было это, как сказано в Библии, хорошо.
Но все хорошее кончается. Особенно на флоте.
В один из погожих весенних деньков «букаха» вышла в море. Вместе с комбригом. Погрузилась, а потом всплыла.
Комбриг приказал Гене бросить за борт гранату, чтобы работавшая в паре лодка тоже появилась на поверхности.
Гена бросил. Но из-за тесноты на мостике лодки при размахе он слегонца задел лысый череп комбрига. А так как здоровьем Гену Бог не обидел, это «слегонца» чуть не раскроило комбриговскую черепушку. Мозги не вылезли – их там и не было никогда, но вид у комбрига товарным быть перестал.
После этого карьера Гены стремительно пошла на убыль. Пристебаться можно и к телеграфному столбу, а уж к старпому все тот же Господь велел.
Сперва у Гены появились выговоры, потом строгачи, потом энэсэсы.
Когда дело дошло до парткомиссии, этой красной гильотины перестройки, жена Гены не выдержала.
Прорвалась на заседание. Там как раз для Гены эту гильотину и точили. Чтобы легче башка отлетала.
Супружница бросила на стол перед секретарем парткомиссии толстую стопку грамот:
– Вы что, паразиты, сожрать Гену моего хотите? Говорите, не офицер, а дерьмо? И не первый год плохо служит? А это кто выдавал?
Высокая комиссия склонилась над грамотами.
– Вы смотрите внимательнее, кто подписывал! – кричала Генина жена.
Посмотрели. Комдив, комбриг, комбазы и даже комфлота…
Пришлось ограничиться постановкой на вид. А так хотелось чего-нибудь с занесением впаять! Не получилось. Даже обидно.
В общем, можно с начальниками бороться. Важно – быть к этой борьбе в постоянной боевой готовности.
Или, как говорил морякам командир первого моего корабля, славного сторожевика «Туман», Сергей Сергеевич Степанов:
– Краснофлотец! Не щелкай клювом!
У каждого доктора должно быть свое кладбище
Коктейль «Клятва Гиппократа» и минутное ощущение загнивающего капитализма
Корабельный врач – что-то особенное во флотской иерархии. Как писал Александр Покровский, корабельный врач – «последняя степень офицерского падения». На предыдущей ступеньке стоит начальник химслужбы. Одного зовут хымик, другого – док. У обоих – никаких прав. Док даже не может освободить заболевшего моряка (тем более офицера) от службы. Потому что такое право есть только у командира корабля. Врач может лишь ходатайствовать об освобождении от службы. Но получается редко: для советского (и уж тем более российского) офицера 37,5 градуса – нормальная рабочая температура.
О химиках говорить не буду, а что касается докторов – это всегда в своем роде уникумы. Мой сослуживец-док, к примеру, заканчивал военную карьеру снайпером в Чечне. То есть не столько лечил, сколько калечил, мягко говоря.
Я уже год отслужил на сторожевике «Туман» (то есть вся корма была в ракушках), когда к нам прибыл для прохождения службы лейтенант-медик Сан Саныч Курочка.
Через пару месяцев слава о нем гремела по всей Лиепае. Саныч обладал огромными запасами пенициллина (и знаниями в области лечения болезней, происходящих от фривольного поведения) и знал с десяток способов борьбы с насекомыми, которые порой одолевают настоящих мужчин. А так как вся Лиепая спала под одним одеялом, док стал очень популярным в офицерской среде.
Комдив через три месяца кричал на него:
– Курочка, блин! Вы развратили весь офицерский состав некогда приличного корабля!
А грех лейтенанта заключался в том, что он приучил сослуживцев к игре в преферанс.
Как я понял в дальнейшем, у корабельных врачей это в крови. Меня к преферансу тоже пристрастил док – старший лейтенант медицинской службы Савелий Штангаров, но уже в Балтийске. За что я ему до сих пор благодарен. Хотя учеба обошлась мне дорого – в первый же вечер проиграл пару ящиков пива.
Страсть корабельных медиков к азартным играм вполне объяснима. Что еще делать в море, если личный состав здоров? А больным он быть не может по определению. Личный состав – это матчасть дока, а если матчасть не в строю, как может док сойти с корабля? Так что все были здоровы.
Это потом, когда Сава стал главным нейрохирургом Балтийского флота, он любил приговаривать:
– У каждого доктора должно быть свое кладбище.
Вообще-то у корабельного врача всего два пути. Или, расслабившись, прижигать матросам прыщи и закончить карьеру во флотской санэпидемстанции, или, напрягшись, проводить операции в военной поликлинике, чтобы оставаться профессионалом. И в итоге сбежать в ближайший госпиталь, раз уж сразу не удалось туда попасть. Но пока ты в море – занимайся разве что прыщами.
Но бывают случаи и посерьезнее.
Старый служака майор Кузьмич попал на малый разведывательный корабль «Линза» в качестве пассажира. Он был спецом из Прибалтийского военного округа по всяческой технике, которая позволяла следить за супостатом.
Кузьмич – человек сугубо сухопутный, то есть простой майор. К корабельной жизни, а уж тем более качке, непривычный. Поэтому в первый же день похода он умудрился прищемить палец на руке. И содрал кусочек кожи.
Палец не хотел заживать. И, по словам Кузьмича, болел страшно. Потому трижды в день – перед завтраком, обедом и ужином – страдалец заходил в каюту к доку, демонстрировал больной палец и требовал наркоза. Граммов 100, не больше.
Через неделю Савелий не выдержал. Потому что шило – как мед, вот оно есть, и вот его уже нет.
В один из визитов Кузьмича док сунул майору в руки скальпель с медицинским точильным бруском и заявил:
– Все, Кузьмич, вечером делаю тебе операцию. Срежем кусочек кожи с плеча и перешьем на палец. Может, тогда заживет.
И налил бедняге последний, как он надеялся, стопарь.
В течение всего дня любопытствующие могли наблюдать на палубе притулившегося на вентиляционном грибке Кузьмича, старательно точившего скальпель. К вечеру инструмент был идеален, мог разрезать не только волосок, но и, простите, член у комара на несколько долек разделать.
В назначенное время Кузьмич прибыл в каюту дока и бережно положил на столик сверкающий инструмент.
– Ты, Кузьмич, погуляй полчасика, – сказал док, – я пока все приготовлю.
После чего он вызвал автора этих строк, своего нештатного ассистента. Мы протерли столик полотенцем, достали медицинские причиндалы типа ваты, иголок, ниток и йода.
Док вынул из сейфа пузырек с чистым медицинским и скомандовал:
– Давай, Андрюха, по пять капель за успех операции.
Пока я разливал драгоценное зелье, док достал из рундука банку тушенки, поставил на стол. Глаза его забегали в поисках открывалки, но ничего не нашли. Задумчиво глядя на стаканы с уже разведенным спиртом, Савелий схватил скальпель и отработанным движением вонзил в консервную банку. Та чуть зашипела, и по каюте распространился до боли родной запах любимой флотской закуси.
Когда Кузьмич зашел в каюту, мы уже были готовы к операции. Чего нельзя было сказать о скальпеле. Консервы им, полагаю, еще можно было вскрывать, а вот срезать кусочек кожи вряд ли получилось бы.
Пришлось мне пожертвовать на это дело одноразовую бритву «Нева». Ею мы Кузьмича и резали.
Обидно только, что, как ни старались, ничего не вышло. Не прижилась у Кузьмича новая кожа. Не беда. Через пару недель все само зажило. Но сколько спирта это нам стоило!
Еще один подвиг (скорее научный) Савелия Львовича Штангарова – разработка коктейля «Клятва Гиппократа». Для тех, кто понимает, есть смысл привести рецепт полностью, благо он прост до гениальности: 50 граммов технического спирта (хотя лучше – пищевого или медицинского), ампула витамина В6 и ампула витамина В1 плюс ампула глюкозы и аскорбиновая кислота. Понятно, что льда и соломинки нет, но все равно впечатления незабываемые.
Уникальный рецепт дока – превращение сигарет «Рига» в Salem. Из пачки «Риги» достается сигарета, пропитывается ментолом и кладется опять в пачку. Через сутки курим Salem, ощущая себя, не выходя из каюты, в загнивающем капитализме.
Так что в чем-то не прав коллега Покровский. Не знаю, как насчет «последней степени офицерского падения», но польза от дока есть. Во-первых, на «разведчиках» доки были и вахтенными офицерами, что вызывает уважение. Во-вторых, обладали немереными запасами спирта (причем не технического, а медицинского, а это как Hennessy супротив бормотухи). В-третьих, среди подвигов нашего дока было спасение от депрессии корабельного кота Маркиза (сколько спасено офицеров – умолчу).
Маркиза по ошибке на сутки заперли в трюме с голодными шушарками, то бишь крысами. От стресса кошару спас именно док – лошадиной дозой валерьянки. С тех пор, стоило только Савелию ступить на трап «Линзы», к нему с приветственным мурлыканьем несся Маркиз.
Животные – они хороших людей чуют за версту. Значит, доки – хорошие люди. Если им, конечно же, в руки не попадать…
Право свободно выражать свое безумие
Рассказ о том, как мы повышали боеготовность Ливийской Джамахирии
В июне 1979 года вызвал меня командир лиепайской бригады ОВРа (охраны водного района):
– Ну, лейтенант, пора тебе расти. Назначен ты на каплейскую должность. Поздравляю. Будешь служить на морском тральщике. В Риге.
Рига для флотского офицера – как Бобруйск для детей лейтенанта Шмидта (который, между прочим, был капитаном 2 ранга). Счастье неописуемое, словом. Которое закончилось, когда вскоре выяснилось, что тральщик, который предназначался для учебного центра в Риге, придется продать нашим ливийским друзьям, птенцам, так сказать, гнезда каддафиевского. Оказывается, доблестные отечественные корабелы банальным образом опозорились. Не уложились в срок. На целый пароход от графика отстали. Вот и решили наш «Марсовый» продать. А нам обещали другой построить. (И не построили.) Так я стал оружейным бароном – продавцом оружия.
Для начала офицеров корабля вызвал начпо бригады. Мол, так и так, главное – блюсти честь советского офицера, водку с ливийскими товарищами не пьянствовать, безобразия не нарушать, «Зеленую книгу» Муаммара Каддафи выучить, как «Краткий курс истории ВКП(б)».
Весь вечер в кают-компании изучали. Особенно веселился командир БЧ-5.
– «Человек как физическое лицо должен иметь свободу самовыражения, – механик назидательно поднял указательный палец, – и даже, будучи умалишенным, иметь право свободно выражать свое безумие». Во как!
– Мех, мы еще за твое последнее безумие в кабаке не отмылись, – отреагировал командир, – я уже не говорю про самовыражение твоих маслопупов.
Вскоре в Рижском заливе ливийский экипаж под командованием капитана Муфтаха принимал у нас тральное оборудование. В нарезанном нам районе поставили трал, вышвырнули за борт буи-отводители и дали положенные при тральной постановке четыре узла.
Ливийский командир БЧ-3 (минно-торпедной боевой части) лейтенант Имраджа лениво поднялся на мостик, взял у нашего штурмана секстан и замерил угол, на который разошлись отводители. По инструкции должно было получиться 17 с чем-то градусов.
Не получалось. Что-то там у наших работяг заклинило, что-то они там недоделали. Трал, хоть убей, не шел. По крайней мере не шел так, как ему положено.
– Работайте, – сказал Имраджа и пошел дрыхнуть. В нашу со штурманом каюту.
Через минуту на ГКП (главный командный пункт) влетел ответственный сдатчик Средне-Невского судостроительного завода Олег Константинович и рухнул в ноги штурманцу:
– Штурман, кровь из носу, надо сдать трал. Именно сегодня. Потом отремонтируем. А иначе премия горит синим пламенем. Пролетим, как фанера над Парижем.
– Я не волшебник, – скромно заметил штурман, – хотя кое-что сделать можно. Только секстан что-то заедает…
– Смажем, не волнуйся, Сан Саныч, – сориентировался сдатчик.
И стремглав бросился вниз.
Через пару минут он вновь появился в рубке. Но уже не один. А с бутылкой армянского коньяка.
Командир дал добро спуститься вниз:
– Штурман, я тебя знаю, иди, но только вместе с замом.
В каюте мы с Шурой достали баночку маринованных маслят, пару горбушек хлеба, несколько вилок и импровизированные рюмки, роль которых играли медицинские банки. Те, которые на спину ставят при простуде и прочих напастях. А потом разбудили Имраджу.
Коньячок дитя ливийской пустыни уважал. Сунули мы ему в руки баночку, налили туда коньячку с верхом и в другую руку – вилку с натыкнутым на нее масленком. В баночку, кстати, граммов чуть ли не 100 входит.
Ливийцы – не мы, они такими дозами пить не могут. Опять-таки вера не все позволяет. В конце концов день еще, далеко до захода солнца. А баночка-рюмочка уже в руке, и, что главное, поставить ее невозможно. Донышко-то шариком.
Посмотрел друг Имраджа на баночку, перевел взгляд на невиданный им доселе масленок – на вид склизкий и противный, вздохнул глубоко и хлопнул коньячок залпом. А масленок мы ему в рот чуть ли не силком запихали.
Прошел коньячок по пищеводу, обжег слегонца нежные минерские кишочки, да тут сверху свалился грибочек, смазал внутренности бархатисто, ласково… И вся эта блаженная гамма приятственных чувств так явственно отразилась на физиономии нашего ливийского друга, что мы сразу поняли – трал будет принят.
И верно. Через час с небольшим Имраджа подписал приемочный акт. Ему для этого даже секстан брать в руки не пришлось. Потому что подняться на ГКП он все равно не смог бы.
А трал заводчане потом отремонтировали – ясен перец.
Через пару недель отношения с ливийскими товарищами неожиданно испортились. Сначала капитан Муфтах, когда тральщик уже вышел в море, потребовал вернуться в базу.
Аргументы удивили:
– Ваш переводчик неправильно меня переводит.
Капитан Коля Крапивка, опытный арабист, был возмущен. До такой степени, что, дежуря вечером по учебному центру, где проживали иностранные экипажи, обнаружил перелезающих через забор двух девиц легкого поведения. Расследование выявило, что направлялись они именно к господину Муфтаху, о чем и был составлен соответствующий протокол. До ливийского кэпа девицы, естественно, не дошли. Только до ближайшего отделения милиции.
На Муфтаха утром без слез глядеть было невозможно. Но он не сдался.
Обнаружив на борту пару наших морячков, дрыхнущих на койках (на что те имели полное право как свободные от вахты), Муфтах поднял страшный шум. Вызвал старшего на борту, командира нашего дивизиона тральщиков Васю Красикова по прозвищу Рыба (за вечно выпученные в гневе глаза): мол, что за безобразие, мы вам, русским, платим валютой за наше обучение, а ваши моряки спят.
Хорошо, сказал комдив, все спящие будут строго наказаны.
Никого, конечно, не наказали.
Но на очередном выходе в море Вася вызвал старпома:
– Пройти по всем кубрикам и боевым постам, переписать всех спящих ливийцев.
Через полчаса список провинившихся, вполне приличный, особенно с учетом небольшой качки, был у Васи.
– Крапивка, – говорит комдив переводчику, – объясни этому нерусскому флотоводцу, что мы такой бардак терпеть не намерены. Мы тратим моторесурс, соляру, блюем тут – почем зря (это не переводи), чтобы учить флотской жизни этих дятлов (это тоже помягче как-то скажи), а они спят. Это просто бардак.
На следующий день выход в море был сорван. В назначенный срок автобус с ливийским экипажем не появился у причала, где стоял «Марсовый».
Как выяснилось, все провинившиеся матросы ливийского экипажа были наказаны. Ударами палками по пяткам. Как гласит «Зеленая книга», «мужчина – тоже человек. Это бесспорная и несомненная истина». А раз истина – то по пяткам. И если бы только по пяткам.
На Новый год два ливийских экипажа, проживающих в гостинице учебного центра, подняли бунт. Из-за того, что на каникулы на родину не отправили. По какой причине, до сих пор неизвестно.
Буянили сильно. Забаррикадировались в комнатах, начали бить зеркала, потом стекла в окнах. Когда дошла очередь до телевизоров, наши доблестные командиры вызвали спецназ КГБ (ОМОНов и СОБРов тогда не было). Те забросали бунтовщиков гранатами с «черемухой». В общем, кончилось мирно. Всех повязали.
Через пару лет встретил в Риге штурмана Абдаллу, ставшего к тому времени командиром и прибывшего за очередным тральщиком для ВМС Джамахирии. Спрашиваю: чем закончилась та история?
– Да все нормально, – отвечает.
– Что значит – нормально? – не успокаиваюсь.
– Да всех вернули в Ливию, – говорит Абдалла.
– Ну и?
– Да нормально все. На аэродроме построили и каждого десятого расстреляли. Я же говорю – все нормально.
Когда Абдалла принял свой корабль и все акты были подписаны, а до ухода тральщика в Ливию оставалась пара дней, ко мне прибежал возбужденный особист.
– Андрюха, – чуть ли не кричит, – моряк с ливийского тральщика пропал. Найти не можем уже три дня. Что делать? Им же на днях уходить.
Я к Абдалле с тем же вопросом.
А он спокойно в ответ:
– Не переживай. Его все равно расстреляют как дезертира. А так у меня на борту лишнее место найдется. Может, еще пару телевизоров прикупить?
На прощальный банкет из офицеров «Марсового» пригласили только нашего командира. Как пояснил главный дипломат Балтийского флота, пропитого вида каперанг, ввиду отсутствия достаточного количества коньяка, водки и закуски. И знаете, как отреагировали на это офицеры ливийского экипажа? Они заявили, что в таком случае на мероприятие не придут! Пришлось нашим командирам дать задний ход.
И мы дружно притопали на банкет. И дружно приняли за советско-ливийскую дружбу.
Ковчег по-флотски
Несколько слов о любви к военно-морским животным
Попал я на днях в неприятную ситуацию. Подходил к метро, а тут голубок какой-то пролетал и… В общем, реверсивный след птички загадил одежду с головы до пят. Вот, думаю, есть справедливость на свете – три десятка лет назад съел как-то в море голубка. Не от голодухи: просто консервы надоели, дичи захотелось.
Видимо, пришел час расплаты.
Мы тогда в море торчали третий месяц, мясо на корабле закончилось. Осталась тушенка. А когда вы ее внутренне употребляете в течение трех недель, в глотку она лезет с трудом. А тут голубок, вроде упитанный, на палубу приземлился.
В каюту были вызваны док и штурман. Док – потому, что у него имелся старый, но еще работающий стерилизатор – мы в нем картошку жарили. А штурман, как вспомнилось, рассказывал, что в детстве «голубям башку сворачивал».
Ощипанный голубок по весу мог сравниться разве что с воробьем. И хотя разочарованию нашему не было предела, от судьбы не уйдешь. Голубка зажарили. Каждому досталось граммов по 50 нежного мяса. И граммов по 500 вкусного спирта. Потому что спирт бывает только двух видов: вкусный и очень вкусный.
Но вообще-то моряки зверюшек любят. Особенно собак и котов. Говорят, коты и кошки на военных кораблях не приживаются. Мол, магнитное поле на них действует отрицательно. В некоторых экипажах специалисты БЧ-5 даже вытачивают для своих любимцев медные ошейники, дабы спасти от неминуемого сумасшествия.
Предрассудки и брехня. Неоднократные боевые службы, имеющиеся на счету нашего корабельного кота Маркиза, – самое весомое тому подтверждение. Хотя, чего скрывать, бывают исключения, которые, простите за банальность, лишь подтверждают правило.
Как-то на борту нашего гидрографического судна «Линза» появилась сиамская кошара Матильда. Прозвали ее так за противный заграничный нрав и вечное недовольство, выражаемое гнусавым протяжным мяуканьем. Матильду пытались спарить, или повязать, говоря по-научному, с Маркизом. Но, увы, благородный и ленивый наш корабельный старожил на иностранщину не позарился.
Через пару месяцев боевой службы страстное мяуканье сексуально озабоченной Матильды настолько обрыдло экипажу, что при первом же заходе в порт (Свиноуйсьце – в Польше) иностранку с выгодой обменяли на соседнем «корвете» – на ящик пива.
Тогда у нас на борту был целый зоопарк. Ноев ковчег по-флотски: Матильда, Маркиз, собачка Бим и два попугая. А до этого еще пес «дворянских» кровей Кранец. Для бестолковых сухопутных читателей поясняю: кранец – штука, которая служит прокладкой между кораблем и причалом, чтобы не повредить борт при швартовке. Обычно это что-то вроде части бревна, оплетенного канатом.
Служил Кранец на «Линзе» несколько лет. И все его любили, кроме боцмана. Что и понятно – нужду псине в море приходилось справлять на палубе.
Вот и решил боцман при выходе из Свиноуйсьце от кобеля нашего избавиться. Скинул Кранца за борт, благо до берега кабельтова два было, не больше. Мол, выплывет.
Мы с командиром – Виктором Михайловичем Мавзолевским – на главном командном пункте. Рулим на выход.
Слышим истошный крик:
– Товарищ командир! Кранец за бортом!
Кэп отмахивается:
– И хрен с ним, новый сплетем…
– Да нет, не сплетенный, а наш Кранец, живой который!
– Что?! Человек за бортом! Лево на борт, катер левого борта к спуску, шлюпочной команде наверх!..
Вытащили мы Кранца. Но после этого перестал он в море ходить. Только заработает вспомогательный дизелек, застучит мелкой дрожью палуба, соединяя утренние росинки в маленькие лужицы, а Кранец уже на берегу.
И ждет нас возле штабного вагончика.
Любить животных нас еще в военно-морской бурсе научили. Году эдак в 1974-м в начальнике нашего Калининградского высшего военно-морского училища адмирала Пилипенко (клички Пипа, Барин и Хозяин) проснулась страстная любовь к животным.
Тогда в училищном пруду уже вовсю плескались здоровенные зеркальные карпы, отожравшиеся на картошке, которую курсанты, дабы не чистить эту грязную гниль сверх меры (техники не было, чистили простыми ножичками), сбрасывали тайком в пруд. И, конечно, утки с лебедями. Лебедей мы ненавидели. Они красиво парили над плацем и бомбили его понятно чем. А мы каждое утро на приборке (плац был закреплен за нашим взводом) отмывали следы бомбежки.
Когда в пруду завелись водяные крысы, повадившиеся жрать только что народившихся утят, выставлялся патруль во главе с мичманом. Последнему выдавалось мелкокалиберное ружье. И если наутро Пипа недосчитывался любимой живности, старшему патруля приходилось несладко.
Лебедей и уток Барину было мало.
У трех тополей, что росли близ пруда, спилили верхушки, а на них водрузили натуральные гнезда. Откуда их привезли, не знаю, но вскоре в гнезда посадили аистят. Мол, родители никуда не денутся, прилетят. Не прилетели. И аистят куда-то сплавили.
Затем в училище появились косули. Самец и самочка. В расчете на бурное плодоношение. К косулям прикрепили мичмана.
В завершение всего рядом со столовой установили громадную клетку, в которую посадили здоровенного бурого мишку. Мишка мычал, как корова, и ни черта не хотел жрать.
К тому же веселые курсанты-пятикурсники приучили бурого к портвейну. «Три семерки» тогда стоили сущие копейки. Наливали вино в обрез. Мишка пил алкогольную отраву. Ему нравилось.
Зверь опустился, перестал следить за собой, а желающих причесать его шерсть не находилось. Через пару месяцев он напоминал не царя лесов, а давно спившегося бомжа. Пищу он по-прежнему не принимал. По крайней мере не вылакав предварительно пару бутылочек портвейна.
Потом его пожалели. Курсанты поставили на каком-то то ли партийном, то ли комсомольском активе вопрос: хватит измываться над бедной животиной.
Мишку отдали в Калининградский зоопарк.
Через пару лет во флотской газете «Страж Балтики» опубликовали замечательную статью о животных, на кораблях и на флоте вообще имевших место быть. Заканчивалась статья главкой о нашем училищном мишке: был такой Михал Потапыч, служил в училище, зачем его отдали в зоопарк. А в самом конце примерно так: «Теперь медведь живет в зоопарке. Только взгляд его долго задерживается на людях в морской форме…» Понятное дело, задерживается. Поить-то поили, а кто опохмелиться даст?
Уйти в запас через Всемирную паутину
Как флоту пытаются придать новый облик – белый и пушистый
Тут такая история приключилась в 2011 году. Командир подлодки «Самара» Роман Щурий, ругавший матом начальство в ролике на YouТube, был представлен к увольнению в запас. Вина каперанга, как утверждали в прокуратуре, состоит в том, что командир атомохода «нарушил требования нормативных документов, регламентирующих порядок телефонных переговоров, а его поведение не соответствует положениям Устава Вооруженных сил, который требует от военнослужащих уважения друг к другу и командирам, соблюдения правил воинской вежливости».
Что же случилось такого страшного, что флот в итоге мог потерять высококвалифицированного (иначе он бы не был назначен командиром субмарины, способной нести на борту крылатые ракеты и торпеды с ядерными боеголовками) офицера? Да, ролик взорвал Интернет. Пять минут беспрестанного мата по мобильному телефону в адрес замполита бригады за то, что тот не поздравил экипаж с Днем флота, – это впечатляет. Но не тех, кто служил на флоте.
Мой сослуживец, в прошлом командир корабля, просмотрев ролик, был разочарован:
– Мельчает флот. Совсем обеднел лексикон офицеров. Столько ярких слов так и не было использовано…
Еще один аспект дела командира несчастливой «Щуки» (атомоход «Самара» – проекта «Щука-Б», который на Западе называют «Акула») – временной. Дело произошло год назад. И если бы не ролик в Интернете, выложенный только в мае с.г., служил бы каперанг и горя не знал. Никаких проверок и комиссий.
Возникает вопрос: офицера представляют к увольнению за «нарушение правил воинской вежливости» или за то, что кто-то выложил скандальный ролик во Всемирную паутину и история стала достоянием гласности?
Что, вышестоящие флотские и прокурорские товарищи никогда мата не слышали?
Или они всерьез полагают, что, когда у корабля во время шторма отказывает рулевое устройство, командир кричит: «Ой, как-то все неудачно получается!»?
Конечно, с вышестоящим начальством говорить на повышенных тонах – не комильфо. Неправильно. Но в советские времена за такое максимум потащили бы на партсобрание – выговор без занесения, и свободен. Но отправлять за подобное в запас командира гвардейской атомной подводной лодки – это чересчур.
И что значит заявление о том, что капитан 1 ранга Щурий не выполнил «требования нормативных документов, регламентирующих порядок телефонных переговоров»? Что это за требования, интересно? Говорил офицер не по ЗАСу (аппаратуре засекреченной связи), а по обычному мобильному телефону, в ходе разговоров никаких тайн не раскрыл (то, что флотские офицеры порой матерятся, надо полагать, если и тайна, так невеликая).
Конечно, если нужно показать всему миру, что армия и флот уже приобрели новый облик – белый и пушистый, то нужно гнать командира субмарины на пенсию немедленно. Но не факт, что на смену ему придет офицер, который матросу, лезущему в распределительный щиток (380 вольт!) без резиновых перчаток и коврика, произносит не спеша и вежливо: «Товарищ матрос, вы совершаете неправильные действия».
Не говоря уже о том, что командиры атомоходов у нас – товар штучный.
Да, чуть не забыл. В сообщении прокуратуры говорится, что судьба каперанга Щурия будет решаться в столице. И это правильно. Потому что настоящие моряки, как говорил мой первый командир, служат в Москве и носят калоши.