Андрей стоял и спокойно ждал, пока четыре друга высадятся на берегу. Правда, спокойствие это было внешним, на самом деле он волновался. Он понимал, конечно, что его не убьют. Все-таки все четверо были людьми с определенным общественным положением и не могли пойти на убийство. Но очень трудно решиться на борьбу, хотя бы даже словесную, с четырьмя взрослыми мужчинами, если тебе всего только двенадцать лет.

С другой стороны, Андрей чувствовал теперь себя гораздо уверенней: солнце светило вовсю, и, конечно, Клаша уже уехала в поселок.

Стрела — животное хоть неторопливое, но надежное — довезет. И, кроме того, Андрей чувствовал, что эти четверо его боятся. Боятся отчаянно, боятся больше, чем боится он.

Но вот лодки врезались в песок, четверо выскочили на берег и подошли к Андрею. Садиков взял на себя инициативу переговоров.

— Тебя как зовут, мальчик? — спросил он ласковым голосом.

— Андрей, — сказал Андрей.

— Слушай, Андрюша, — сказал по-прежнему ласково Садиков, хотя в груди у него клокотала ненависть к этому проклятому мальчишке, который не вовремя вмешался и погубил так удачно начавшееся предприятие. — Слушай, Андрюша, хочешь, мы сделаем так: мы тебя отвезем на берег, высадим возле рыбопункта, дадим тебе три рубля… Дадим, товарищи, а? Садиков оглядел Мазина, Коломийцева и Андронова, потому что подумал: «Вдруг они откажутся участвовать в этом расходе», а он совсем не собирался один платить за всех. Товарищи вызывали в нем раздражение, пожалуй, не меньшее, чем Андрей.

— Пять рублей дадим, — сказал ласково Мазин. — Купишь себе конфет или печенья.

— Так вот, — продолжал Садиков, — дадим тебе пять рублей, а ты про нас не говори никому, ладно?

— Я от вас денег брать не стану, — хмуро сказал Андрей.

— Ты не думай, не думай, — замахал руками Садиков, — мы тебя не подкупить хотим, что ты! Просто, знаешь, ты целую ночь потратил, потом родителей твоих сейчас нет. С деньгами-то небось не очень хорошо…

— И молчать не стану, — хмуро сказал Андрей. — Это что ж получается: за тысячи километров мальков везли, сколько лет ждали, чтобы форель расплодилась, а вы из-за баловства такую ценную рыбу губите!

Садиков смотрел на Андрея, улыбался и сжимал кулаки. Улыбался он потому, что не решался переходить к угрозам, а сжимал кулаки от ненависти к проклятому мальчишке, из-за которого заварилась такая каша.

— Степан Тимофеевич, — в отчаянии сказал он Мазину, — поговорите вы с ним. У меня нервы и так не в порядке, а тут еще…

— Хорошо, — сказал Степан Тимофеевич и обратился к Андрею: — Ты рассуди сам, Андрюша. Ну, попутал нас бес, собрались мы причинить государству ущерб, так ведь не причинили же? Рыба-то вся в озере осталась, а мы только сами потерпели: сеть у нас оторвалась.

— И знаешь что… — перебил Мазина Василий Васильевич, у которого в голове мелькнула идея почти гениальная. — Мы можем тебе эту сеть подарить. Поедем сейчас в залив, поищем ее, рыбу всю выпустим, пусть себе плодится дальше, а сеть тебе подарим. Она знаешь какая дорогая — пятьдесят рублей стоит! Ты понимаешь, что это такое — пятьдесят рублей?!

— Не нужна мне ваша сеть, — ответил Андрей. — Лов сетями только рыболовецким бригадам разрешен, а удочки у меня у самого есть.

— Держите меня! — закричал вдруг Садиков. — Сил моих больше нет! Изобью я этого проклятого мальчишку! Хоть душу отведу, а там будь что будет!

— Подождите, Андрей Петрович, — сказал Мазин, — успокойтесь, возьмите себя в руки. Еще не все потеряно. — Он повернулся к Андрею и заговорил жалобным, умоляющим тоном: — Пойми ты, Андрюша, вот мы, четверо взрослых почтенных людей, умоляем тебя, ну совершили ошибку, ну виноваты, что же делать?

— Да я все равно ничего не могу, — сказал Андрей уже беззлобно, потому что ему стало жалко этих неудачливых, испуганных, растерявшихся людей, и он подумал, что в самом деле рыба ведь не погибла, небось постепенно выберется из сети, да и в крайнем случае можно будет сеть поискать и выпустить рыбу.

— Почему это ты не можешь? — настороженно спросил Мазин. — Молчи, да и все.

— А сеть мы при тебе выловим, — добавил ласково Василий Васильевич. — Не хочешь брать сеть — не надо. Мы при тебе ее разрежем на куски. Ну ее — сеть, от нее только одни неприятности.

— А Клаша? — сказал Андрей.

— Какая еще Клаша? — насторожился Степан Тимофеевич.

— Сестренка моя. Я ей велел, как светать начнет, в поселок скакать на лошади и сообщить в рыбнадзор. Теперь-то она уже давно, наверное, добралась. А оттуда долго ли по телефону сообщить. Уже небось катера вышли вас ловить.

— О, черт!.. — простонал Садиков. — Еще Клаша на нашу голову! Нет, я с ума сойду! Товарищи, давайте хоть поколотим мальчишку. Ну я вас прошу, ну пожалуйста…

— Замолчите, вы! — яростным шепотом сказал Василий Васильевич. — Это же будет отягчающее обстоятельство. Неужели вы не понимаете? Думаете, у меня руки не чешутся?

В это время совсем близко зарокотал мотор. Несчастные браконьеры вздрогнули. Они представили, как по озерной глади летит катер рыбнадзора, и уже никуда не спрячешься, и даже возможность добровольно признаться и смягчить этим свою вину упущена. Они обвели глазами гладь озера, но нигде не было видно ни одного катера.

— Мерзавец! — неожиданно закричал Василий Васильевич. — Это он!

— Кто он? — с удивлением спросили Мазин и Садиков.

— Он поехал признаваться! — сказал Василий Васильевич и показал пальцем.

Моторка Коломийцева отошла от острова и, развернувшись, двигалась к берегу.

Валентин Андреевич все время прикидывал, как бы использовать преимущество, которое он имел перед бывшими друзьями. Мотор-то был только у него, значит, он мог бы, обогнав всех, первым явиться в рыбнадзор и покаяться. Конечно, добровольное покаяние и выдача соучастников зачлась бы ему в плюс при разбирательстве дела.

Пока была надежда, что удастся вообще все скрыть, он действовал вместе со всеми, но, услышав страшную новость про Клашу, которая небось все уже рассказала начальству, понял, что нельзя терять ни секунды. Садиков, Андронов и Мазин были так увлечены разговором с Андреем, что не заметили, как Коломийцев, пятясь, отошел от них, а потом повернулся, бегом кинулся к лодке, оттолкнул ее и запустил мотор.

Сейчас трое друзей, вернее, бывших друзей смотрели друг на друга в полном отчаянии.

Первым пришел в себя Садиков. Ни звука не говоря, он кинулся к своей лодке. Андронов и Мазин сразу сообразили, на что Садиков надеется. Может быть, какая-нибудь случай-кость поможет ему обогнать Коломийцева, а если случайности не произойдет, то все-таки он явится с повинной вторым. Это, конечно, хуже, но все-таки кое-что. Поэтому Мазин и Андронов тоже молча бросились к своим лодкам.

Задыхаясь, дрожа от нетерпения, все трое столкнули лодки в воду, вскочили на них и бешено заработали веслами.

— Валентин Андреевич!.. — громко кричал Садиков Коломийцеву. — Нехорошо, Валентин Андреевич!.. Погибать, так всем вместе!

Но то ли мотор стрекотал слишком громко, то ли Коломийцев предпочитал не вдаваться в обсуждение морально-этических проблем, но он даже не повернулся на отчаянный крик Садикова. А Андрей Петрович, поняв, что делу словами не поможешь, с новой силой налег на весла.

Лодки шли почти ровно. Если одна из них выдавалась вперед, то гребцы на двух остальных с такой силой налегали на весла, что немедленно восстанавливали равновесие.

Все трое были люди не молодые. Все трое дышали тяжело и обливались потом, все трое смотрели друг на друга ненавидящими, яростными глазами. Каждому казалось, что остальные ведут себя подло, что это они втравили его в авантюру, а теперь пытаются на него же свалить всю вину. У Садикова порой вырывались проклятья. Он проклинал своих друзей, и мальчишку, и вообще все на свете. Василий Васильевич иногда вдруг испускал громкий стон. Испускал он его тогда, когда вспоминал, что сеть-то принадлежит ему и это несомненно будет установлено. А Степан Тимофеевич бормотал про себя: «Ой, не могу, ой, сердце лопнет, ой, задыхаюсь!»

Он был старше других и сердце у него вообще частенько пошаливало, но отчаяние заставляло его не сдаваться и, несмотря на одышку и сердцебиение, он не отставал от Андронова и Садикова.

Иногда все трое оглядывались, чтобы посмотреть, не уменьшается ли расстояние между ними и моторкой Коломийцева. Увы, оно не только не уменьшалось, оно увеличивалось! Коломийцев гнал вовсю, и было совершенно ясно, что догнать его не удастся. Оставалось надеяться только на чудо. И как это ни удивительно, но чудо произошло.

Вдруг наступила какая-то странная тишина. Все трое были так увлечены своими мыслями, что не сразу обратили на это внимание, а когда обратили, то, как по команде, повернули голову. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, и это все-таки было правдой: у Коломийцева заглох мотор. Моторка стояла неподвижно. Коломийцев с бешеной энергией дергал шнурок, которым заводится мотор, но мотор, испустив два или три непонятных звука, замолкал опять.

Появилась надежда. Силы друзей или, вернее, бывших друзей удесятерились. Три лодки с бешеной быстротой нагоняли моторку, расстояние стремительно сокращалось.

Коломийцев иногда поднимал голову и с отчаянием видел, что теряет единственное свое преимущество. Он снова и снова дергал шнурок, но мотор молчал. Если бы было время, Коломийцев разобрал бы его, выяснил причину поломки и заставил бы мотор работать. Но вся беда в том, что времени не было.

И вот гребцы нагнали моторку.

— А-а-а, — закричал Садиков, — влипли? И поделом! Уж мы теперь про вас такое наговорим!..

— Подлец! — коротко крикнул Мазин.

Василий Васильевич молчал. Мысль о том, что сеть-то все-таки его, не давала ему покоя.

Коломийцев с отчаянием увидел, что лодки его обгоняют. Конечно, если бы в ближайшие пять — шесть минут мотор заработал, он еще мог бы прийти первым к финишу. Зато, если мотор заработает через двадцать минут, он безусловно придет последним.

Проклиная все на свете, он достал весла, которые всегда брал на случай какой-нибудь аварии с мотором, вставил их в уключины и стал грести изо всей силы.

Теперь четыре лодки двигались ровной линией. Четыре человека, задыхаясь и обливаясь потом, налегали на весла, с ненавистью поглядывая друг на друга. Но по-прежнему, если одна лодка хоть немного вырывалась вперед, гребцы на трех остальных удваивали усилия, и строй снова выравнивался.

Это продолжалось невыносимо долго — так, по крайней мере, казалось гребцам. У всех стучало в висках, силы быстро иссякали; каждый с ужасом думал, что еще несколько взмахов веслами — и он уже не сможет шевельнуть рукой или даже, может быть, у него разорвется сердце и он погибнет бесславной и позорной смертью.

Все знали, что ближайшее место, где можно покаяться, — это дирекция рыбпрома. Она находилась прямо напротив острова, метрах в семидесяти от берега.

Напротив дирекции, на берегу, росли три старые ивы. Они уже были видны. С каждой минутой они поднимались, как бы вырастали из воды. Потом показались крыши домов. Вот уже берег был виден, уже из-за деревьев выглядывала крыша дирекции рыбпрома и рядом с ней — арка, под которой вход на рыбозавод, и уже видны были орсовские свиньи, которых по утрам выгоняли из свинарника, и стадо орсовских гусей, неторопливо направлявшееся к воде. Уже на берегу стояли несколько человек и, прикрыв ладонями глаза, с удивлением разглядывали странную флотилию, ровным строем мчавшуюся к берегу. Никто не мог ничего понять: ни о каких соревнованиях не объявлялось, а между тем было ясно, что лодки бешено стремятся обогнать друг друга, что каждый гребец напрягает все силы, чтобы хоть немного вырваться вперед. Постепенно азарт начал овладевать и зрителями.

— Давай, давай!.. — кричали с берега. — Налегай, братцы!..

Потом лодки оказались так близко, что гребцов узнали.

— Браво, автобаза! — кричали Коломийцеву.

— Налегай, конезавод!.. — советовали Василию Васильевичу.

— А ну, горкомхоз, наддай жару!.. — рекомендовали Садикову.

Но соревнование закончилось вничью. Лодки одновременно врезались в берег. Четыре странные фигуры с безумными глазами, обливающиеся потом, еле держащиеся на ногах, даже не вынув весел из уключин, даже не подтащив лодки повыше, выскочили на прибрежный песок.

Яростно глядя друг на друга, не отвечая на вопросы, ни на кого не обращая внимания, покачиваясь, еле волоча по земле ноги, все четверо, как безумные, двинулись к зданию дирекции.

Все, кто был на берегу, пошли за ними. Происходило что-то явно загадочное, и всем хотелось узнать, что случилось. Прохожие присоединялись к процессии. Слишком уж необычаен был вид четырех людей, чтобы любой не пожелал выяснить, в чем, собственно, дело, что, собственно, произошло.

Из магазина выскочило человек десять взволнованных покупателей. Все расспрашивали друг друга. Никто ничего не мог объяснить. Все было непонятно.

А четверо шли, внимательно следя, чтобы кто-нибудь не вырвался вперед, обмениваясь ненавидящими взглядами. Бежать они не могли: не хватало дыхания и подгибались ноги, но такая стремительность была в их на самом деле медленном шаге, что казалось — они бегут стремглав.

Наверное, никогда еще в истории человечества преступники так не стремились как можно скорее покаяться.

И вот наконец четыре бывших друга подошли к крыльцу дирекции. Толпа как загипнотизированная шла за ними. У крыльца произошла заминка. Каждый понимал, что должен первым ворваться в дверь. Поднялось что-то вроде борьбы. Садиков пытался оттолкнуть Коломийцева и Мазина, Василий Васильевич попытался проскользнуть вперед, но был перехвачен у самой двери и оттиснут назад. Садиков, Мазин и Коломийцев ринулись в дверь одновременно. Ясно было слышно пыхтение. Каждый старался протиснуться, а вход для троих был слишком узок. Василий Васильевич метался сзади и кричал, что это нечестно и что он тоже имеет право покаяться. А трое пыхтели и пытались оттолкнуть друг друга, но все трое были так слабы, так измучены, что у них ничего не получалось.

В это время Василия Васильевича вновь осенила гениальная идея. Поняв, что положение безнадежно и что четвертому в дверь во всяком случае не пробраться, он вспомнил про окно. Окно, правда, было закрыто, зато форточка распахнута настежь, а под окном стояла скамейка. Василий Васильевич влез на скамейку и, почти засунув голову в форточку, закричал:

— Александр Тимофеевич, это я, Андронов, с конезавода! Я должен вам признаться в нарушении…

Заметив этот хитрый маневр Василия Васильевича, Мазин, Садиков и Коломийцев напрягли все силы и, вопреки законам физики, одновременно протиснулись в дверь.

— Александр Тимофеевич, — закричали они хором, — я должен вам признаться в нарушении…

А в форточку доносился отчаянный голос Василия Васильевича, заканчивавшего фразу:

— …законов об охране рыбных богатств страны!

— …законов об охране рыбных богатств страны! — повторили, как эхо, Садиков, Мазин и Коломийцев.

В кабинет уже набилась толпа заинтересованных, ничего не понимающих людей.

Александр Тимофеевич почесал затылок и сказал:

— Ну и чудеса творятся на белом свете!