Так вот вся история началась с директора рыбпрома, Александра Тимофеевича. Где-то, не то на Кубани, не то в Краснодарском крае, придумали новую конструкцию сетей, и министерство предложило Александру Тимофеевичу срочно внедрить сеть на озере. Александр же Тимофеевич считал, что, прежде чем внедрять, надо все-таки посмотреть, что за сети и каковы они в работе. Выписать просто сеть и дать своим рыбакам он считал неразумным. Может, она не подойдет к местным условиям, может, местные рыбаки с непривычки или от незнания не сумеют с ней правильно обращаться и скомпрометируют стоящую вещь. Он рассудил, что лучше послать умного и опытного человека на место и пусть он посмотрит, как тамошние рыбаки управляются с этой сетью. Павла Андреевича он знал давно и очень уважал как человека, понимающего по-настоящему рыбный лов. Он и подумал: «Пусть Павел Андреевич поедет и поглядит, и уж, если он скажет, что новая сеть хороша, тогда решим».

И вот Александр Тимофеевич приехал на своем «козлике» на Волошихинский рыбопункт, все, как обычно, осмотрел, записал, что нужно три листа железа на крышу и кубометр досок на коптильню и на сарай, а потом, когда Александра Степановна пригласила к ухе и все расселись на ящиках вокруг котла, Александр Тимофеевич сказал:

— Как вы, Александра Степановна, отнесетесь к тому, что я вашего мужа ушлю в командировку месяца на два?

Александра Степановна, конечно, разволновалась и начала говорить, что она, правда, не против, но надо мужа собрать: и белье привести в порядок, и продуктов запасти, потому что нечего ему тратить деньги по ресторанам, а пусть он это время проживет хозяйственно, на домашних продуктах. В общем, положили на это неделю.

Через неделю Павел Андреевич отбыл, нагруженный таким количеством продуктов, что можно было подумать: отправляется он в кругосветное путешествие.

Тут произошла несчастная случайность. Как раз тогда, когда мужа не было, Александра Степановна заболела. У нее поднялась температура и начались острые боли. Андрей взгромоздился на Стрелу, и она сама не торопясь довезла его до поселка и остановилась у почты. Она уже привыкла, что едут в поселок обыкновенно на почту, чтобы позвонить директору рыбпрома.

Андрей пошел в амбулаторию и рассказал о болезни матери. Сразу же на машине выехал доктор и захватил Андрея. Стрелу оставили стоять привязанной у почты.

Доктор осмотрел Александру Степановну, покачал головой и сказал, что у нее аппендицит и ее надо сейчас же везти в больницу. Александра Степановна стала отказываться — боялась детей оставить, но доктор и Андрей ее успокоили и уговорили.

Андрей поехал проводить мать, а Клаша осталась дома.

Александра Степановна и в больнице все расстраивалась и просила ее отпустить домой, но доктора сказали, что об этом и думать нечего — надо делать операцию.

Простившись с матерью, Андрей пошел на почту, позвонил Александру Тимофеевичу, рассказал, что мать увезли в больницу и они остались вдвоем: он, Андрей, и Клаша.

Александр Тимофеевич очень заволновался. Сказал, что немедленно надо устроить обоих в пионерлагерь и что он сейчас же это организует и приедет к вечеру сам. Но Андрей был человек хозяйственный и ответил, что домик стоит вдалеке от населенных пунктов, что у них есть имущество: одеяло, подушки, ковер, на котором изображена черкешенка на берегу бурной реки, что все это он оставить не может и что они с Клашей отличнейшим образом проживут, пока мать поправится, а просьба у него одна — чтобы баркасам временно не велели заходить в Волошихипский рыбопункт, потому что обрабатывать рыбу им с Клашей будет, пожалуй что, не под силу.

Все-таки вечером Александр Тимофеевич приехал. Оказывается, он по дороге заезжал в больницу и узнал у доктора, что болезнь у Александры Степановны не очень серьезная и через недельку — другую она вернется домой. Он сказал, что всем рыболовецким бригадам пока что запрещено привозить рыбу в Волошихинский рыбопункт, спросил, сколько денег у Андрея, велел показать и сам пересчитал. Посмотрел, есть ли запас сена для Стрелы, есть ли крупа, сахар, макароны. Увидел, что всего достаточно, сказал, что заедет через неделю, и уехал. В самом деле, оснований для беспокойства не было. Хоть Андрею было только двенадцать лет, но человек он был самостоятельный, привык отвечать за себя, да и Клаша, хоть совсем еще маленькая, тоже была приучена помогать родителям и по работе и по хозяйству.

На следующий же день рыбаки перестали привозить рыбу на Волошихинский рыбопункт. Многим это было неудобно, но все понимали — дети остались одни, у них небось и своих хлопот по горло, и наваливать на них обработку рыбы нельзя.

Андрей сразу занял позицию главы семьи. Он на Клашу покрикивал, но следил, чтобы она вовремя поела, вовремя легла спать и вообще вела себя так, как полагается маленькой девочке. И Клаша к нему относиться стала иначе. Раньше он для нее был такой же ребенок, только чуть постарше, а теперь вдруг он оказался взрослым, серьезным, хозяйственным человеком. Андрей велел ей кормить собаку и кошку, давать корм курам, а сам топил печку, готовил завтрак, обед и ужин и так выговаривал Клаше, если она плохо ела, что Клаша пугалась его больше, чем выговоров отца или матери. Так прожили день, и другой, и третий, прожили неделю, а в ночь с субботы на воскресенье началась история, которая все перевернула.

Получилось так: Андрей очень переживал, что вот он остался главой семьи и сам за все отвечает. Он даже спать плохо стал. Казалось бы, стоит Стрела в сарае, и овес у нее есть, и сено, и сытый Барбос лежит в конуре, и кошка свернулась клубком на кровати и мурлычет. Стало быть, все хорошо, все как будто благополучно, а Андрей беспокоится. Спит одним глазом и все прислушивается: нет ли чего тревожного. И вот в ночь на воскресенье услышал он, что тихо подвывает Барбос.

Тут надо рассказать об одном обстоятельстве, о котором еще не было сказано. Рядом с Волошихинским рыбопунктом, метрах в пятидесяти, был залив, который почему-то полюбила форель. Что уж ей показалось там хорошим, не знаю. Может, она какой-нибудь для себя корм нашла, может, сообразила, что место уютное, так или иначе, форели там было много, и залив этот был объявлен заповедным. Рыболовецкие бригады вообще не заходили в него. И даже любителям, которым разрешен лов удочкой, там было запрещено показываться. Это было тихое, пустынное место. Низкие берега, гладкая поверхность воды. Даже когда на озере разыгрывались бури, сюда волнение слабо доходило. Только рябь шла по заливу, и если внимательно посмотреть в воду, то видно было, как неподвижно висят в воде удивительные рыбы, которых нет нигде в мире, потому что, как я уже говорил, форель изменилась, переехав сюда из Севана, и стала необыкновенной форелью, новой, никогда не виданной породой рыб.

Я не знаю, что думал Барбос. Тайна собачьих душ всегда была для меня неразгаданной загадкой. Вряд ли он понимал человеческий язык, а раз не понимал, то не мог узнать из разговоров Павла Андреевича и Александры Степановны, что залив надо охранять и что не имеют права в заливе появляться рыбачьи лодки, опускаться в воду сети или даже хотя бы удочки. Наверное, он понял это инстинктом, которым обладают собаки, кошки, лошади и все живое на свете. Так или иначе, Барбос считал себя ответственным за безопасность залива.

И вот в маленьком домике блаженно спала Клаша, прижимая к груди жирафа, которого любила больше других игрушечных зверей, потому что она думала, что таких зверей не бывает на самом деле, и ей было его жалко, и казалось, что он одинок и чем-то обижен. Она спала и блаженно посапывала во сне. А на другой кровати лежал Андрей и не спал. И все думал, правильно ли он провел день, все ли сделал, что нужно, не забыл ли чего, не упустил ли чего, потому что он, как ни говорите, глава семьи.

И вот он услышал, что негромко подвывает Барбос. А Барбос подвывал негромко потому, что, благодаря инстинкту, знал: если в заповедном заливе появляются рыбаки, — надо подвывать, но так, чтобы хозяева услышали, а браконьеры не слышали и не встревожились. Тогда хозяева смогут их поймать и уличить в преступлении.

Андрей встал, торопливо натянул штаны, накинул куртку и вышел из дома. Свет в доме был давно погашен, и поэтому в десяти шагах нельзя было разглядеть, что дверь отворилась и маленький человек вышел из дома.

Андрей подошел к Барбосу. Пес подвывал, направив морду к заповедному заливу. А кругом была тишина и, кроме собачьего негромкого воя, не слышно было ни одного звука. Андрей положил руку на голову пса, и пес затих. И, когда пес затих, стало слышно, как весла загребают воду. Андрей подошел к песчаному берегу. Ночь была безветренная, и вода казалась почти неподвижной. Андрей слушал и вглядывался и наконец увидел не лодку, а будто бы тень лодки и гребцов, сидевших на веслах, нет, не гребцов, а как будто бы тени гребцов. И так все кругом было тихо, и так все кругом было темно, как будто бы призраки на призрачной лодке плыли по призрачной воде. Андрей посмотрел на небо: небо было затянуто облаками.

«Браконьеры, — подумал Андрей. — Все сходится. Узнали, что отца и матери нет, выбрали безлунную ночь, выключили мотор и ловят форель. Что делать?»

Волошихинский рыбопункт — это семья Сизовых. Пусть нет отца и матери, но он-то, Андрей, — Сизов. Значит, на нем ответ, если браконьеры возьмут форель в заповедном заливе.

Тихо пошел Андрей обратно к дому. Барбос ткнулся мордой ему в колени, показывая, что он здесь, и если от него что понадобится, то он готов выполнить. Андрей потрепал его по шее и дал этим понять, что Барбос сделал уже свое дело и может идти спать.

Барбос завилял хвостом и, поняв, что его работа окончена, мирно залез в конуру.

Андрей вошел в дом. Свет зажигать было нельзя. Браконьеры, наверное, знали, что взрослых нет, и считали, что дети спят. Если бы зажегся свет, они бы испугались и ушли. Наверное, у них на лодке был мотор, и пойди догони моторку на веслах. Тут надо быть осмотрительным и хитрым.

В темноте Андрей подошел к кровати, где спала Клаша, и начал трясти ее за плечо. Клаша засопела, перевернулась на другой бок, тесней прижала жирафа.

— Клаша, Клаша, — говорил Андрей полушепотом. — Проснись, Клаша.

Он мог бы говорить и громко, сказанное в доме не могли услышать в заповедном заливе, но он был весь в атмосфере тайны. Тайна требует тишины, и он не мог эту тишину нарушить.

Клаша проснулась, и Андрей хоть и не видел, но знал, что у нее очень испуганные глаза.

— Что такое? — спросила Клаша. — Это ты, Андрюша?

— Слушай меня, — сказал Андрей. — Браконьеры рыбачат в заливе. Я пойду их ловить. А если меня до утра не будет, ты садись на Стрелу и скачи в поселок. Ты попроси на почте, чтобы тебя соединили с рыбнадзором. В телефон скажи, что ты Клаша Сизова, и объясни, что в заливе браконьеры. Брат, мол, пошел их ловить и пропал.

— А как я на нее влезу? — спросила Клаша.

— На Стрелу-то? — Андрей задумался. — Ты подведи ее к козлам, мешок положи на спину, а сама влезь сперва на козлы, а оттуда уж на Стрелу.

— А я дорогу не знаю, — сказала Клаша.

— Стрела знает, — сказал Андрей. — Ты ее только иногда ногами по бокам ударяй, она довезет до почты. Поняла?

— Ну поняла, — сказала Клаша. — Боюсь я, Андрей. Маленькая я, не доеду.

— Какая же ты маленькая? — сказал Андрей. — Ты девчонка с соображением, тут неважно, сколько тебе лет, поняла?

— Поняла, — сказала Клаша, потом вздохнула и добавила: — Боюсь, я, Андрей.

— Дурочка, — сказал Андрей. — Думаешь, я не боюсь? Я ужас как боюсь!

— А до утра мне что делать? — спросила Клаша.

— А ты спи, — сказал Андрей, — только запомни, что надо утром рано проснуться.

— Нет, — сказала Клаша, — я не буду спать, я лучше так посижу.

— Ладно, — сказал Андрей. — Только лампу не зажигай. А то они увидят, убегут. Лови их там с их мотором!

— Ладно, — сказала Клаша. И по голосу ее было ясно, что вовсе не ладно, что ей до смерти страшно, и что сидеть ночь в темноте — это очень трудно, даже если рядом жираф, и что она боится, как бы с братом чего не случилось, и что не сумеет влезть на Стрелу и совсем не уверена, что Стрела довезет ее именно к почте, и что не умеет говорить по телефону с рыбнадзором, и вообще, что все очень плохо, просто-таки удивительно плохо.

— Ты делай все так, как я говорю, — сказал Андрей, сунул в карман спички, взял фонарь «летучую мышь» и вышел из дома.

Барбос все-таки встретил его. «Мало ли, — думал, — может, все же понадоблюсь». Но Андрей потрепал его снова по шее, чтобы объяснить, что все благополучно, взял весла, прислоненные к дому, и пошел к лодке. И когда он дошел до лодки, то вдруг подумал, что ведь мог же он не услышать, как подвывает Барбос, мог же он не проснуться и что он тоже маленький и не обязан бороться с браконьерами. Ну выловят они десять форелей, останется-то больше, народятся новые, вырастут. И еще он подумал: плохо, что Клашу оставил дома. Она-то совсем маленькая, ей-то там каково в темноте.

Но, думая это, Андрей все-таки столкнул с берега лодку, приладил весла к уключинам, несколько раз тронул веслами дно, а потом дна уже не было, и он, стараясь, чтобы уключины не скрипели, чтоб вода под веслами не плескала, повел лодку в темноту, к заповедному заливу.