Все-таки народу набралось много. Уже утром в субботу решили пригласить дядьку.
- На всю коммуну у нас один родственник, - сказал Андрюшка Харбов. - Да и человек хороший. Как же не пригласить?
- Честный человек, - сказал Мисаилов.
Тикачев считал, что дядька болеет душой за трудящихся и поэтому достоин всякого уважения. Словом, разногласий не возникло. Приглашать пошел я. Дядьки не оказалось дома, но Марья Трофимовна приглашение приняла.
Она сама пришла, как было условлено, днем, неся на руках мудрого младенца. За нею шагала шеренга девочек, возглавляемая хмурым и многозначительным Николаем Третьим. Детей разместили в кухне. Младенца уложили в корзину для белья, и он в таинственном молчании продолжал свои важные размышления. Три девочки - четырех, шести и восьми лет - сидели за столом в порядке старшинства и ели с той минуты, как пришли, и до самого вечера. В Марье Трофимовне развернулись подавляемые много лет из-за отсутствия продуктов кулинарные инстинкты. Она с увлечением гремела ухватами, переставляла горшки, рубила, резала, солила, заправляла и красиво раскладывала еду на тарелки.
К семи часам все члены коммуны были в сборе. Посреди первой комнаты стоял большой стол, накрытый двумя простынями. На столе теснились тарелки со студнем, селедками, пудожским налимом и каргопольскими рыжиками. Индейка томилась внизу в печи, издавая негодующее скворчание. Мы переставляли тарелки, открывали бутылки, носились вниз на кухню и обратно наверх и вообще были заняты до последней степени. Говоря «мы», я включаю и Николая Третьего.
С утра настроение у нас у всех было очень тревожное, но часам к пяти откуда-то стало известно и распространилось путем намеков, отдельных фраз, случайно вырвавшихся слов, что Мисаилов был у Ольги, что все в порядке и тревожиться нечего. Я не могу сказать, чтобы тревожное чувство у нас прошло, но внешне мы стали еще веселее и оживленнее.
Ровно в семь появился Юрий Александрович.
- Точность - вежливость королей, - произнес он и, любезно улыбаясь, пожал руки всем нам по очереди.
Мы не очень знали, как его развлекать, и Лешка Тикачев начал - по-моему, совершенно некстати - рассказывать, что им в мастерскую принесли совершенно испорченный примус, а они его починили, и он прекрасно горит; хозяйка благодарить приходила.
Мы-то знали, в чем дело. Частник Трофимов чинил и только хуже сделал, а они в государственной мастерской взяли и починили. Об этом Лешка из скромности не решился упомянуть, и Каменский так и не понял, зачем ему сообщили это известие.
К счастью, почти сразу пришел Моденов, и старики стали развлекать друг друга.
Дядька явился в четверть восьмого. Волосы у него были тщательно приглажены и даже щеки побриты. Теперь короткая, реденькая его бородка имела точно определенные границы. Порезы на остальной части лица доказывали, что бритье было для дяди не очень привычным делом. Он вошел, полный достоинства, молчаливый, и со всеми поздоровался за руку.
Он присоединился к старикам. Каменский спорил с Моденовым на очень злободневную тему: принимали ли участие чудские племена, проживавшие на территории Пудожского уезда, в походе Олега на Царьград.
Дядька неожиданно качнул головой и уверенно сказал разоблачительным тоном:
- Принимали, наверняка принимали.
Но, узнав, что дело происходило тысячу лет назад, в девятьсот седьмом году, несколько смутился и хотя продолжал понимающе кивать головой, но кивал теперь уже молча.
Решено было так: без десяти восемь Лешка и Саша Девятин пойдут за Ольгой. К восьми вернутся вместе с ней. Мы встретим невесту с поднятыми бокалами и провозгласим тост за нее.
Николай Третий страшно заволновался и, притянув вниз Андрюшку Харбова, спросил его, можно ли будет и ему пойти за невестой. Андрюшка строго нахмурился и сказал, чтобы он не приставал и сидел здесь. Колька перечить не стал. Мы и не заметили, как он исчез. Как выяснилось позже, он решил, что без него невесту привести толком не сумеют. Андрей и Сашка придут к Каменским, а он уже там. Куда его тогда прогонишь? Смекнув, что еда никуда не уйдет и поужинать можно будет потом, он принял окончательное решение и незаметно смылся.
В двадцать минут восьмого за дверью раздалось невнятное бормотание, кто-то толкался в коридоре - видимо, не находил дверь - и чертыхался, потом дверь плавно отворилась, и вошел Васькин отец. Мне Саша шепнул, что это старик Мисаилов. Я его не видел раньше, но сразу понял, что ничего хорошего от этого человека ждать не приходится. Лицо его посинело и опухло. Белки глаз были какого-то мертвенно-желтого цвета. При этом он выглядел сравнительно молодым. Ему было лет сорок пять, а казалось, что еще меньше. Он находился в том градусе опьянения, когда пьянице кажется, что он блестяще остроумен, все говорит умно и к месту и способен оживить любую компанию.
- А вот и я! - радостно сказал он. - Пришел свадебку веселить. Пусть не горюет сынок, что без отцовского благословения обвенчался.
Он обвел всех победным взглядом и даже повел плечами, будто собирался пуститься в пляс. Может быть, он ожидал найти пьяную компанию, которая встретит его радостными пьяными воплями, а может быть, - и это вернее всего - надеялся, что развязность поможет ему преодолеть смущение, которого все-таки, как он ни опустился, не мог не чувствовать.
От Стеклянного до Пудожа путь был не близок. Думаю, что сначала он решил идти к сыну просто потому, что рассчитывал крепко выпить по случаю свадьбы. Цель была так привлекательна, что дорогу он считал ни за что. Вероятно, от ходьбы по свежему воздуху он немного протрезвел и теперь напускал на себя развязность и бодрость. А впрочем, кто его разберет…
Надо сказать, что мы растерялись ужасно: удивительно некстати явился сейчас этот старик. И без того у всех бы по тяжело на сердце, а тут еще эта фигура…
Первым нашелся Харбов. Он подошел к гостю с таким видом, как будто только его и ждали, чтобы сесть пировать.
- Как раз поспели! - сказал он, улыбаясь и пожимая грязную, опухшую руку. - Сейчас за стол сядем. Ужинать будем.
В комнате оказалась Александра Матвеевна; я не заметил, как она вошла. Расширенными от испуга глазами она смотрела на пьяного болтуна. А тот, обрадовавшись, что все так хорошо получается, разошелся.
- Вчера прихожу к Валашкину в трактир, - начал он радостно рассказывать, - а мне говорят: Васька-то, говорят, твой сын, женится на дочке учителя. В прежние времена его бы, конечно, по шеям, а нынче, говорят, за хорошего жениха считают. Вот так честь семье Мисаиловых! Прямо из грязи да в князи.
- А вот и ваш сват, - спокойно сказал Харбов, подводя старика к Каменскому.
- Много благодарим, - сказал, низко кланяясь, старый шут. - Позвольте, раз уж мы сродственники, ручку пожать.
Я с ужасом подумал, что он, может быть, и поцелует руку Каменскому, всего можно было ждать от него, но Каменский оказался на высоте. Спокойно и радушно улыбаясь, он сам взял его за руку, притянул к себе, обнял и троекратно поцеловал. Вид у него был при этом такой, как будто бы все происходит, как надо: почтенные люди породнились, будут теперь дружить, любоваться на молодежь.
Я многое простил учителю за эту минуту. Был он велеречив и любил покрасоваться, но было в нем и настоящее благородство.
А тут уж на выручку пришла Александра Матвеевна.
- Пойдем-ка, Роман Васильевич, со мной вниз, - сказала она. - Эти-то еще час собираться будут, а мы с тобой пропустим по рюмочке.
Взяв со стола одну из двух стоящих бутылок водки, она пошла, шутливо показывая бутылку старику Мисаилову. Старик повернулся к нам, лихо подмигнул, щелкнул себя по шее и, глядя на бутылку, как завороженный пошел за Александрой Матвеевной вниз.
- Время идти, господа шафера, - сказал шутливо Каменский, - невеста заждалась.
Мы стали торопить Харбова и Девятина и шутя учить их, как себя держать и как уберечь невесту.
- Смотрите не заблудитесь! - сказал Моденов. - Видите, какой туман? Ошибетесь дорогой, уведете невесту в лес, а там ее медведь за себя возьмет.
Туман стоял за окнами. Он был такой густой, что действительно страшновато было в него входить: не ровен час, потеряешься.
Андрюшка и Саша пригладили волосы, одернули гимнастерки и чинно пошли за невестой.
- Ну что же, товарищи, - сказал Тикачев, когда они вышли, - давайте сядем за стол.
Мы стали рассаживаться. Сема Силкин подвел Мисаилова к его месту во главе стола и торжественно усадил. После этого стали рассаживаться и остальные. У Васи лицо было веселое, улыбающееся и немного смущенное, как и полагается жениху. Он только был очень бледен. Даже капли пота блестели у него на лбу, хотя день был прохладный.
Мы сели за стол и стали накладывать на тарелки закуску. Мы передавали блюда и предлагали яства друг другу и прислушивались к тому, что происходит внизу на кухне. Оттуда доносился неумолкающий голос Романа Васильевича. Видимо, он чувствовал себя превосходно.
В это время Девятин и Харбов хмуро шагали сквозь туман по скользкой и грязной улице. Теперь представляться было не перед кем, и вид у обоих был очень мрачный.
- Все по-дурацки! - зло сказал Харбов. - И церемонию выдумали дурацкую - почему-то идти за невестой. Идиотизм какой-то!
- Мы празднуем свадьбу в первый раз, - рассудительно возразил Девятин. - Конечно, нельзя все сразу хорошо наладить. В Москве вот один старый писатель, Вересаев по фамилии, даже лекции специально читает о новых обрядах при социализме. И то, пишут, ничего стоящего выдумать не может.
- Все по-дурацки! - повторил Харбов. - Вообще свадьба - это глупости. Два человека любят друг друга, а двадцать вмешиваются в их дела и только поганят любовь.
Они шагали в ногу, оба злые и мрачные.
- Еще хорошо, что туман, - сказал Девятин, - нас хоть не видно. А то изо всех окон пялили бы глаза.
Подойдя к дому Каменских, оба приняли веселый вид. Остановившись под окнами, они негромко окликнули невесту:
- Оля!
В доме было тихо. Харбов заложил в рот два пальца и свистнул резко и коротко. Никто не ответил.
- Надо зайти, - сказал Девятин.
Они поднялись на крыльцо. Дверь дома была открыта настежь. В доме была удивительная тишина.
- Может, она не дождалась нас и сама пошла? - сказал Харбов. - В тумане мы могли разминуться.
- Чепуха! - У Девятина от волнения даже горло перехватило. - Войдем.
Они вошли. Тихо и пусто. Какой-то нежилой вид был у дома, будто давным-давно отсюда выехали жильцы. Казалось даже странным, что в столовой тикают часы. Как раз, когда ребята вошли в столовую, они начали бить и пробили восемь раз. Двери булатовской и Ольгиной комнат были распахнуты настежь. Харбов еще раз громко сказал: «Оля!» Никто не ответил. Даже отсюда, из столовой, было видно, что в комнате Булатова валяются на полу какие-то вещи. Ребята заглянули к нему. Два раскрытых чемодана стояли на кровати. В чемоданах был страшный ералаш. На полу валялись сиреневое белье, халат, коробки из-под табака и белая крахмальная манишка с твердым воротничком.
Не посмотрев друг на друга, Андрей и Сашка вошли в комнату Ольги. На полу лежала кольцом серая шерстяная юбка. На кровать была брошена белая блузка с матросским воротником. Одна туфля валялась возле кровати, другая - возле этажерки. Теперь ребята посмотрели друг другу в глаза.
- Что же делать? - спросил Девятин.
- Ну, знаешь, - сказал Харбов, - если она… - Он стиснул зубы и топнул от ярости. - Пойдем отсюда…
Ребята вышли на улицу и остановились.
- Что же делать? - повторил Девятин.
И в это время из тумана бесшумно появился Колька маленький, Николай Третий. У него был жалкий, испуганный вид, и по одной щеке проходил грязный след слезы.
- Ты что здесь делаешь? - накинулся на него Харбов, решив, что мальчишка некстати увязался за ними. Никто не заметил, что он исчез гораздо раньше.
- Она велела сказать, что напишет, - сказал Колька всхлипнув. Он целиком жил нашими интересами и волнениями.
- Кто? - спросил Харбов.
- Ольга… - Коля пошмыгал носом. - Она с этим, чернявым, ушла, а я за ними. Схватил ее, говорю: там же ждут, а она просит простить. Судьба, говорит. Велела запомнить. И пусть, мол, письма ждет. Жди! Напишет она! - добавил с ненавистью Колька уже от себя.
- Куда они пошли? - спросил резко Харбов.
- За кладбище, - сказал Колька, - а там их коляска ждала, и Тишков за кучера. Я побег за ними, да куда же, разве догонишь? Лошади такие здоровые! Она только крикнула: «Пусть, мол, письма ждет!»
- Значит, на Сум-озеро поехали? - спросил Девятин.
- Ага, на Сум-озеро.
Все трое молчали.
- Ну, попадись она мне! - сказал Харбов. - Интеллигентка! Просты мы для них чересчур, рабочие люди.
- Ладно, Андрей, - сказал Девятин. - Давай решим, чего делать.
- «Чего, чего»! - передразнил Харбов. - Надо идти и сказать. Выдержит Васька, не маленький.
Он повернулся и зашагал обратно к дому, где холостяки за праздничным столом с веселыми лицами поджидали невесту. Девятин шел за ним и думал о том, что надо как-нибудь вызвать Ваську, сказать ему тихо, чтоб меньше было сраму на людях.
Сзади поспешал, сопя и шмыгая носом, маленький Николай Третий.
Возле нашего дома Девятин схватил Харбова за рукав.
- Стой, Андрей, - сказал он. - Надо вызвать Ваську, зачем на людях говорить.
- По секрету хочешь? - спросил Харбов. Он был вне себя от ярости. - А как ты думаешь сохранить секрет? Ты пойми, не Ваське позор, а ей. А Ваське наука - с чуждыми не якшаться. Классовая борьба идет, понимаешь? Военное время.
Он вырвался и быстро вошел в дом. Девятин и Колька пошли за ним.
Минут пятнадцать прошло, как ребята ушли за Ольгой. Все мы сидели за столом и чинно беседовали. Дядька, чтоб не подумали, что он голоден, положил себе на тарелку только кусочек огурца, но Марья Трофимовна не выдержала и навалила ему студня. Моденов рассказывал о том, что из Публичной библиотеки пришел запрос на некоторые рукописные книги. Заинтересовались все-таки. Дядька слушал внимательно и кивал головой. Он признавал значение исторических изысканий, поскольку можно было выяснить плутни мироедов в прежние времена. Снизу доносился неумолкающий голос Романа Васильевича. Александры Матвеевны не было за столом. Она все пыталась напоить старика Мисаилова, чтобы тот угомонился и заснул, а у старика, как назло, сна не было ни в одном глазу.
Дверь отворилась так резко, что ударилась о кровать. Вошли Харбов, Девятин и Колька маленький. Уверенные, что сейчас войдет Ольга, мы все поднялись, как по команде, держа рюмки в руках и улыбаясь. И все сразу поняли, что случилось несчастье. Харбов был вне себя. Ему все происшедшее казалось не просто оскорблением друга, а чем-то гораздо более значительным: буржуазная интеллигенция, считал он, выкормленная капиталистами, унизила и оскорбила класс трудящихся, к которому принадлежали мы все - «Коммуна холостяков».
Вася Мисаилов после разговора с Ольгой, который был ведь совсем недавно, всего только три часа назад, успокоился и не ждал удара с ее стороны. Он тяжело пережил появление отца, но и это благодаря Александре Матвеевне улаживалось. Он был совершенно спокоен, но, когда вошел Харбов, тоже все понял сразу.
- Ушла? - спросил он.
Харбов не ответил ему; он подошел к Каменскому. Учитель, кажется, тоже догадался, что случилось. У него задрожала рука, в которой он держал рюмку, и лицо стало очень несчастным.
- Сбежала! - сказал, задыхаясь, Харбов. - С этим офицериком, или кто он там, черт его знает! Рабочий человек не по нраву ей. А вот вы увидите - из этого рабочего большой человек выйдет, а из того вертихвоста… - У него не хватало слов. - Пожалеете, - сказал он, переводя дыхание, - на животе приползете!
Мисаилов поставил рюмку на стол, вынул из кармана коробку купленных по случаю свадьбы папирос «Сафо», сунул в рот папиросу и поднес к ней спичку трясущейся рукой.