Коляска ехала по туману, покачиваясь на рессорах, и у Ольги не проходило чувство, что она переселилась в мир, в котором все необыкновенно и все красиво. Она чувствовала какое-то удивительное спокойствие. Умом, она понимала, что оставила позади непоправимое несчастье, искалеченные… может быть, погубленные жизни, но не могла заставить себя волноваться за них или мучиться угрызениями совести.

Было так тихо, будто действительно коляска ехала по облакам, а облака летели так высоко от земли, что земные звуки не доходили сюда. Только поскрипывали рессоры, спокойно, усыпляюще стучали копыта лошадей.

Иногда Тишков оглядывался назад, улыбался, почему-то подмигивал, щелкая языком, и странно гримасничал. Ольге казалось, что он, наверное, добрый дурак. Добрые дураки бывают в сказках - стало быть, и этот мог быть в том замечательном мире, в который попали они с Булатовым.

- Куда мы едем? - спросила Ольга, просто потому, что ей захотелось услышать его голос.

- Тебе там не понравится, - ответил Булатов, - там будет противно, и будут плохие люди, но ты не обращай внимания. Надо пройти через это.

- Хорошо, - согласилась Ольга. - Какую это играет роль!

Булатов наклонился и поцеловал ее. Тишков обернулся, загримасничал, а потом взмахнул кнутом и крикнул:

- Эх, милаи!

Копыта застучали чаще, коляска быстрее покатилась по облакам.

Но вот впереди туман будто сгустился и потемнел. Потом за серой его пеленой стали проступать еле заметные контуры какого-то здания. Ольге казалось, что она различает высокие стены, и, кажется, башню, и, кажется, даже зубцы на башне, но потом все это смешалось, и она увидела совсем другие контуры, только стена осталась. Ольга удивилась. Она прожила здесь всю жизнь, ходила по всем ближним дорогам, все окрестности исходила и никогда не знала, что так близко от Пудожа стоит необыкновенное здание, не похожее ни на что, ничего не напоминающее.

Впрочем, нет, оно напоминало ее представление о средневековых замках, создавшееся по рассказам отца, по картинкам из книг, стоявших на полках отцовской библиотеки.

Ей не хотелось вспоминать про отца. Она любила его сейчас, может быть, даже больше, чем прежде. Они, наверное, удивятся и очень обрадуются при встрече, но сейчас ей не хотелось о нем вспоминать.

А контуры старого здания становились четче и, как ни странно, все время менялись. Нельзя было разобрать, что же все-таки впереди… Непонятно, почему она никогда не видела этого здания.

Они подъехали совсем близко, и стена выступила из тумана. Стена была сложена из бревен. Огромный человек, - Ольга не могла рассмотреть его лица, - наваливаясь плечом, растворил створки тяжелых ворот, и они въехали внутрь двора. Колеса катились совсем бесшумно, земля была устлана толстым слоем соломы. Какие-то экипажи выступили из тумана, невыпряженные лошади были привязаны к длинной коновязи. Теперь она увидела, что башен никаких нет. Просто в центре двора, окруженного бревенчатой высокой стеной, стоял большой двухэтажный дом, рубленный из огромных бревен.

Булатов спрыгнул на землю и подал Ольге руку. Она ступила на солому, смешанную с жидким навозом. По этому мягкому ковру прошла она до крыльца и поднялась по ступенькам. Дурак, взяв лошадей под уздцы, повел их привязывать.

Булатов и Ольга поднялись во второй этаж по ветхой деревянной лестнице с расшатанными ступенями. Они оказались в пустых и холодных сенях. Булатов резко рванул тяжелую дверь и пропустил Ольгу вперед.

В просторной комнате, в которую она вошла, клубился желтый туман. Табачный дым был так густ, что у Ольги защипало глаза. Большие керосиновые лампы, подвешенные под потолком, казалось, плавали в воздухе. Под лампами стоял длинный стол, заставленный бутылками, блюдами и тарелками. Какие-то люди сидели за столом и смотрели на Ольгу. Огромный верзила, вознеся плечи чуть не под потолок, вскочил и крикнул громким и отчаянным голосом:

- Красавице место! Убью за красоту!

Он взмахнул рукой, будто в ней была шашка, и топнул так, что лампы качнулись. Другой, коренастый, спешил навстречу.

- Мое почтение! - сказал он, кланяясь Ольге, и, повернувшись к Булатову, негромко спросил: - Привезли?

Булатов поднял руку и показал рюкзак.

- Отлично! - сказал коренастый и опять обратился к Ольге: - Много раз любовался вашей красотой, но не имею чести быть знакомым.

«Катайков, - узнала Ольга. - Значит, это его хутор…»

Катайков спокойно и неторопливо пошел вперед.

- Прошу, дорогая гостья, - сказал он, указывая на лавку, стоявшую во главе стола.

Булатов и Ольга сели рядом. Рюкзак Булатов положил к себе на колени.

Катайков торопливо разлил водку и, подняв рюмку, громко сказал:

- За нашу красавицу!

- Убью! - выкрикнул верзила.

«Председатель горсовета», - узнала его Ольга. Теперь она всех узнавала, кто сидел вокруг. Все были знакомые лица. Управделами Пружников сидел рядом с Прохватаевым, дальше виднелись выцветшие рыжеватые волосики и скорбные глаза Малокрошечного. Дальше обезьянья рожа его приказчика Гогина. По другую сторону сидели три человека, очень похожие друг на друга. Все трое улыбались почтительно и заискивающе. Минутой позже Ольга поняла, что только в этом и заключалось их сходство. Черты лица у всех были разные, но угодливость, выраженная на лицах, делала их удивительно похожими. Ольга видела их где-то, но не могла вспомнить - где. Наверное, примелькались на улице. Не знает же она по фамилиям всех жителей города…

Перегнувшись через стол, говорил Катайков.

- Что, что? - переспросила она.

- Выпейте, красавица, за успех свадебного путешествия, - говорил Катайков. - Ведь это мы ради вас отправляемся в дальний путь.

«Какой дальний путь? - подумала Ольга. - Ну да, мы же едем куда-то… Я даже не знаю, куда. Как странно, что это хутор Катайкова. Булатов ведь не любит его. Наверное, он ради меня с ним сдружился. Надо же как-то было меня увезти… Ах, нет, это драгоценности…»

Она подняла стопку зеленоватого стекла.

- Всем пить! - заорал Прохватаев. - Убью, кто не выпьет за красоту!

Он, кажется, единственный был по-настоящему пьян, остальные держались спокойно. Гармонь заиграла туш. В стороне на лавке сидел дурак и рвал гармонь, быстро перебирая пальцами. Ольга не заметила, когда он вошел.

- Пей до дна, пей до дна! - монотонно заладил Прохватаев, и Тишков повторял без конца на гармонике три ноты, и Малокрошечный, улыбаясь, отбивал такт ладонями по столу.

Но Малокрошечному совсем не было весело. Ольга угадала это, посмотрев на него. Он только подлаживался под общий тон. Думал он что-то свое, невеселое и тревожное. И трое одинаковых, сидевших по другой стороне стола, тоже пели: «Пей до дна», - как-то не по-настоящему. Они из угодливости делали все, что, казалось им, полагается. Какие-то у них тоже были свои мысли.

- Пей, - сказал наклонившись к Ольге, Булатов, глядя ей прямо в глаза черными своими глазами. - Сегодня наша свадьба.

- Какая странная свадьба, - сказала Ольга.

- Странная, - согласился Булатов. - Подожди, какое странное будет свадебное путешествие! Пей!

Ольга выпила стопку водки. Ее обожгло. Она подумала, что сейчас, наверное, опьянеет, но ей было все равно.

- Бей стаканы! - закричал Прохватаев. - Бей стаканы за красоту! - И он, взмахнув рукой, швырнул стакан на пол с такой силой, что осколки брызнули в разные стороны.

Все остальные тоже пошвыряли стаканы, но сделали это неумело, смущаясь, стараясь изобразить на лицах лихость и самозабвение. У Малокрошечного стакан не разбился. Он быстро оглянулся, не видит ли кто, наклонился, поднял стакан и бросил его еще раз. Тот опять не разбился, и Малокрошечный, надеясь, что не увидят, стал закусывать с таким видом, будто, раскутившись, перебил сейчас дорогой сервиз и ничуть не жалеет об этом. У Ольги начала кружиться голова. На секунду ей показалось, что лица сидящих вокруг меняются, вытягиваются, гримасничают, но она сделала над собой усилие, и это прошло. Все-таки решила больше не пить. Она была пьяна каким-то иным опьянением, прекрасным, замечательным опьянением. Водка ей была не нужна.

- Эх, - сказал Прохватаев, - тоска, братцы! Прошли боевые годы. Мне бы с шашкой сейчас, на коня бы, беляков бы рубать!..

Он опустил голову на руки, и плечи его затряслись от рыданий. Ему и в самом деле казалось, что прежде он мчался с шашкой на коне и рубал беляков и целые полки от него бежали. В общем, он не так уж далек был от истины. Он непременно мчался бы и рубал, если бы только это не было так опасно. Но сейчас он ясно помнил, как все это было. Не могло быть неправдой то, о чем он столько раз и так подробно рассказывал.

У Малокрошечного тоже стало скорбное лицо. Он скорбел вместе с председателем горсовета. Он жил его чувствами, думал его мыслями, он даже сказал: «Эх!» - не очень громко, но так, чтобы все-таки было слышно, и даже в руке его появилось что-то такое, будто она тоже держала шашку. Но в это же время его глаза замечали все, что делает Катайков. Одно не мешало другому. Он мог думать сразу о разном и чувствовал сразу по-разному.

Катайков наклонился к Булатову и негромко сказал:

- Возьмите ваше удостоверение. Вы едете проверять, как идет заготовка дров для города.

Булатов взял бумажку и спрятал ее в карман.

- У всех есть? - спросил он.

- У Тишкова и Гогина, - сказал Катайков, - а мне не нужно. Я по своим торговым делам.

- А для нее?

- Для нее я придумал лучше. Почему бы вам не оформить брак? Не записаться?

- Где же это записаться? - спросил Булатов. - Здесь, что ли?

- А почему ж? - Катайков чуть усмехнулся. - Председатель горсовета небось поважнее какой-нибудь регистраторши. Он и запишет.

- А книга? - спросил Булатов.

- У Пружникова.

- А справка о браке? Она ведь на бланке пишется.

- И бланк приготовлен.

- Вы молодец! - сказал Булатов. - Мне это не пришло в голову.

- Значит, решено, - сказал Катайков. - Празднуем свадьбу?

Булатов кивнул головой.

- Наливайте! - крикнул Катайков неожиданно пьяным голосом.

Ольга удивилась: только что голос у Катайкова был совсем трезвый.

- Что он сказал? - спросила Ольга Булатова. - Какая свадьба?

- Наша, - сказал Булатов. - Я хочу, чтоб ты была моей женой по закону.

- Мне все равно, - сказала Ольга, - но я рада, что ты хочешь этого.

Один из угодливых разлил водку. За столом было тихо. Прохватаев все еще закрывал ладонями лицо, и плечи его изредка вздрагивали. Пружников осторожно, но настойчиво теребил его за рукав.

- А? Что? - спросил Прохватаев, поднимая голову.

- Пора начинать, - сказал Пружников.

- Что начинать? - Прохватаев смотрел мутными глазами и понять ничего не мог. Потом все-таки в глазах его мелькнула какая-то мысль. - Расписочку-то я получил? - сказал он и растерянно полез в карман.

Катайков уже сидел рядом с ним, как-то незаметно переместившись, будто там и было его место, рядом с председателем горсовета.

- Расписочка - вот она, - сказал он, легонько ударив себя по карману. - Да ведь ты хотел молодых записать…

- Куда записать? - спросил Прохватаев.

- Как - куда? В книгу записей актов гражданского состояния. Все чин по чину, как по закону положено.

- Да ты что, с ума сошел? - Прохватаев смотрел совсем обалделый. - Что ж мы в горсовет, что ли, поедем?

- Забыл! - удивился Катайков. - Честное слово, забыл! - и рассмеялся весело и добродушно.

И сразу же рассмеялся Малокрошечный, тихо затрясся от смеха Пружников, трое угодливых стали хихикать одинаково и даже почти в такт. На лице Гогина показалась улыбка, и, откинув голову, весело расхохотался Тишков.

- Да что я забыл-то? - смущенно спросил Прохватаев.

- Книгу для записей велел привезти, - сказал Катайков, с трудом выговаривая слова от смеха. - И бланк для справок. Сам сказал: запишу. Все привезли, молодые приехали, а он позабыл!

И снова все хохотали, прямо покатывались от хохота. Прохватаев смотрел растерянно, а потом и сам засмеялся и махнул рукой.

- Вот черт! - сказал он. - И в самом деле, забыл. Знаете, голова не тем занята. Дела государственные! - И он значительно поджал губы.

И сразу же прекратился смех, и у всех сделались значительные, серьезные лица. О делах государственных следовало говорить в тоне уважения и почтительности.

- Ладно, - сказал Прохватаев, помолчав сколько положено, - давайте свадьбу играть.

- Музыку! - крикнул Катайков. - Стаканы несите! Свадьбу играем!

Тишков рванул гармонь и заиграл что-то такое веселое и лихое, что сразу изменилось все настроение. Девка вбежала с подносом, на котором стояли стаканы, и быстро расставила их привычной рукой, будто швыряя, но так, что они становились точно по одному перед каждым гостем. Пружников вдвоем с одним из угодливых устанавливал стол в углу, второй угодливый нес чернильницу и ручку с пером. Катайков вел под руку Прохватаева, а Булатов взял за руку Ольгу. Они встали. Не переставая играл Тишков, наклонив ухо и будто слушая, что говорит гармонь. Пружников сел за стол и раскрыл огромную книгу. И вот уже Булатов и Ольга стоят перед ним, и Пружников задает вопросы об имени, отчестве и фамилии, о годе рождения, и рядом стоит Прохватаев, и все гости, и Булатов держит одной рукой за руку Ольгу, а в другой по-прежнему сжимает мешок, в котором лежит шкатулочка.

Странное у Ольги состояние. Умом она понимает, что все это глупо, ужасно и отвратительно, что какой-то ведьмин шабаш, а не свадьба разыгрывается в этом старом, прогнившем, проеденном крысами доме. Умом она понимает, как чудовищен весь этот пьяный гомон и пьяный председатель, который творит беззаконие. Умом она все это понимает, а на душе у нее спокойно. Ей кажется, что все это неважно. Важно то, что она с Булатовым, что она теперь связана с ним навсегда, что впереди предстоят испытания и опасности, что она готова к этим опасностям и любые испытания выдержит. Через что угодно она пройдет так же спокойно, полная своей любовью, не запачкав даже краешек подола, ничего не осквернив, как она проходит сейчас через эту дикую и непристойную сцену.

Быстро заполняет Пружников соответствующие графы, четким писарским почерком пишет все, что полагается, на бланке справки о браке, потом размашисто расписывается Прохватаев, потом расписываются Ольга и Булатов, и Гогин и Тишков как свидетели. Потом Прохватаев вынимает из кармана круглую маленькую печать и долго дышит на нее и, тяжело вдавливая, прикладывает ее к записи в книге и к справке. И всем подают на подносе водку, и все выпивают полные стаканы. Только молодые не пьют. И стаканы летят на пол, и некоторые бьются, а некоторые, подпрыгивая, катятся по деревянному полу.

И уже Тишков снова сидит на лавке, а остальные расселись вокруг стола, и вдруг, медленно раздвинув гармонь, Тишков начинает играть протяжную, грустную песню. И у всех становятся спокойные, серьезные лица. И, облокотившись на стол, запевает Прохватаев тихо и медленно:

Теперь уже поют все. И будто другие люди сидят перед Ольгой. Исчезла угодливость с лиц трех одинаковых. Спокойно и торжественно выводят они слово за словом, и на лицах у них написано понимание замечательной красоты этих слов и глубокой значительности мелодии. И Катайков поет, полуприкрыв глаза, будто забыл о вечной суете своей жизни, будто ему сейчас самому кажется по сравнению с песней страшной ерундой то, что его занимало всегда. И даже Малокрошечный, и даже Гогин стали другими, обыкновенными людьми, с обыкновенными чувствами, среди которых много чистых и замечательных.

Приехала матушка через три года и не узнает свою дочь. Вместо красавицы, вместо милого чада перед нею старуха. Мать спрашивает:

И ей отвечает дочь:

Медленно затихая, летят печальные слова под низко нависшим потолком. Кончилась песня, а еще, будто не желая расставаться с прекрасною грустью, тянет Тишков на гармошке последние ноты. И медленно затихают они в прокуренном, проспиртованном, нечистом воздухе комнаты.

Так глубоко вошла песня в душу народа, так крепко укоренилась в ней, что даже сребролюбцы и жулики, хвастуны и лгуны среди темных своих дел и преступлений глубоко чувствуют чистое ее содержание. Даже эти отребья, не знающие в жизни ничего высокого и святого, становятся на минуту чище, когда их коснется дыхание песни, выражающей лучшее, что только есть в народной душе.

Но песня кончилась, и все стало, как прежде.

За столом опять сидел прожженный лгун Прохватаев, всю жизнь лгавший всем и даже самому себе; жадный сребролюбец Малокрошечный; хитрый Катайков, делающий золото из всего подлого, что есть в человеке; молчаливый прохвост Пружников; трое угодливых, жадно ждущих, не перепадет ли что-нибудь и им от богатого хозяйского стола.

- Зачем они спели эту песню? - спросила Ольга Булатова. - Ведь все будет хорошо?

- Дураки, - сказал Булатов, - и песня дурацкая. Все будет хорошо. Ты мне веришь?

- Кому же мне верить, как не тебе? - ответила Ольга.

Катайков встал и сказал трезвым, спокойным голосом:

- Ну, господа хорошие, простите, если в чем не угодили, а хозяевам пора собираться. Выпьем посошок - и с богом.

Все молча выпили, и началась предотъездная суета.