Самолет из Нома произвел посадку в Гуврэльском международном аэропорту. Пассажиров было только двое — Антонина Тамирак и Роберт Карпентер. Пограничники проверили их документы, таможенники досмотрели багаж — четыре огромные сумки и три чемодана, и только после этого пассажиров впустили в зал ожидания. Встречал гостей Михаил Меленский.

Он поначалу не узнал Антонину Тамирак. Перед ним стояла элегантная дама в норковой шубе, в изящных меховых полусапожках, в меховой шляпке. Но поразительной была не одежда, а сам внешний облик бывшей санитарки районной больницы. Прекрасный цвет лица, легкий макияж и ровные белые зубы! Улыбка Антонины Тамирак больше не напоминала раскрытое стальное лезвие.

Антонина заметила легкое замешательство земляка и смущенно спросила:

— Что, изменилась?

— Не то слово! — воскликнул Меленский. — Ты стала настоящей американкой!

— Ну, до американки мне еще далеко, — Антонина засмеялась.

Она стала раскованнее, на ее лице вместо вечно виноватого выражения появились уверенность и достоинство.

Каким-то неведомым способом весть о возвращении Антонины Тамирак дошла до районного центра, и встречать ее собралась довольно большая толпа, в которой большинство было просто любопытствующих.

— Какомэй! Антонина! Заграничная женщина! Не узнать! Шуба-то, наверное, миллион долларов стоит! А сколько багажа! Богатая стала! А зубы-то, зубы! Как у молодой моржихи!

Пока молодые поселились в гостевой квартире, тем более что Роберт Карпентер оплачивал ее долларами. Но в тот же вечер Антонина сказала Меленскому, что собирается купить квартиру. Двухкомнатную.

— А разве ты не собираешься жить с мужем в Америке? — удивился Меленский.

— Пока здесь, — ответила Тамирак, — в Кытрыне. Иногда в Америке. А что, нельзя?

— Наверное, сейчас можно и так, — неуверенно протянул Меленский. — А где собираешься работать?

— Здесь же, в больнице.

— Санитаркой?

— А что тут такого? — пожала плечами Антонина. — Вот интересно. Всю жизнь нас учили, что всякий труд в нашей стране почетен. И это было только на словах. На самом деле были работы престижные и непрестижные. Особенно почитались должности при райкоме и райисполкоме. Пусть маленький, но начальник! А вот в Америке даже простой санитаркой быть не стыдно. Главное, чтобы человек собственным трудом содержал себя, не воровал, не грабил ни другого, ни государство.

— Но зарплата здесь просто нищая, да и нерегулярно платят.

— А мне эта работа нравится. Потому что я вижу благодарность в человеческих глазах. Не зависть, не страх, не заискивание, а благодарность.

— Странная ты стала, Антонина, — задумчиво проговорил Меленский.

— А я всегда была такая.

Антонина переоделась в своей каморке в купленную на Аляске специальную одежду и вышла оттуда вся в голубом, с ведром, шваброй и тряпками. Поглядеть на нее сбежался не только весь медицинский персонал районной больницы, но и все ходячие больные. Только повариха больницы, женщина без возраста и фигуры, баба Роза откровенно протянула:

— Ну и дура ты, Тонька, форменная дура. Чукча и есть чукча!

— Эскимоска я, баба Роза. Во мне ровно половина крови нувуканских эскимосов и столько же уныинских или чаплинских.

Главный врач Шлаков заперся в своем кабинете и позвонил Франтову. Объяснив положение, спросил:

— Что делать?

— А она трезвая?

— Совершенно, ни в одном глазу!

— А у тебя нет приличной вакансии?

— Вакансий полно, но не могу же я предложить ей место районного гинеколога?

— Думай сам! — отрезал Франтов и положил трубку.

Уставившись на замолчавший телефонный аппарат, Шлаков посидел в раздумье и покинул кабинет. Антонина усердно терла полинявший линолеум в длинном коридоре. Двери в палатах были распахнуты, и больные переговаривались с санитаркой, расспрашивая об американской жизни.

— Зачем же они на охоту ходят, если и так еды полно? — удивлялся Росхитагин из Нешкана.

— Тамошние наши соплеменники считают, что традиционная еда очень полезна для здоровья. Потому что мы так созданы Богом, и наша еда — это морской зверь и то, что растет в тундре.

— Они верят в Бога?

— Верят, — ответила Антонина. — Мне поначалу чудно было: в Номе семь разных церквей. Я в них запуталась. Эскимосы ходят больше в пресвитерианскую, но чем она отличается от других — так и не поняла. Может, она просто побольше.

— А как насчет выпивки?

— В Номе пей, сколько хочешь. Там, наверное, столько же кабаков и баров, сколько церквей. Но в селах полный сухой закон. Мы летали с Робертом на остров Святого Лаврентия, в Сивукак, на Малый Диомид, в Иналик, там никто не пьет.

— Власти запретили?

— Сами себе запретили. Если увидят кого выпившего или даже если кто привезет в бутылку в село — огромный штраф или тюрьма. Даже тангитаны, которые работают в селах — учителя, и те не имеют права выпивать. Во всяком случае, я не видела ни одного пьяного ни в Сивукаке, ни в Иналике. Зато в Номе, как у нас в Кытрыне.

Зазвав Антонину к себе в кабинет, Шлаков с ходу предложил:

— Хочу тебя перевести на другую работу, скажем, старшей медсестрой.

— У меня же нет медицинского образования, — ответила Антонина.

— Это неважно, — махнул рукой главный врач. — Подучишься. Уколы делаешь, капельницу можешь поставить. Чего тут хитрого?

— Хитрого, может быть, и нет, — ответила Антонина, — но чужое место занимать не буду. А то, что уколы могу делать или капельницу поставить, это когда уже совершенно некому… Мое дело — содержать в чистоте больничные помещения да ухаживать за больными. Мне это нравится.

— А как твой муж на это посмотрит? Он такой важный, большой пост занимает, а жена его — простая санитарка, уборщица.

— Во-первых, он мне еще официально не муж, — пояснила Антонина. — Во-вторых, в том, что я уборщица, он не видит ничего зазорного. Он отлично знает, кто я такая, чем занимаюсь. Когда оформлю свой развод, а Роберт — свой, тогда законно и поженимся. А так, как говорится, мы пока находимся в гражданском браке, — улыбнулась Антонина.

Когда это дошло до Франтова, он вдруг почувствовал странное удовлетворение: эта счастливая на вид пара оказалась с существенным изъяном. Они живут в незарегистрированном браке! В старые, добрые, советские времена за такое можно было схлопотать персональное дело по партийной линии, строгий выговор, а то и исключение из рядов Коммунистической партии.

В очередном телефонном разговоре с Базаровым он не преминул сообщить об этом и даже осмелился спросить:

— Что делать?

— Что ты имеешь в виду? — раздраженно спросил Базаров.

— Так сказать, незаконное сожительство.

— Твое-то какое дело? Что-то не туда смотришь, господин Франтов!

Франтов почувствовал, как кровь прилила к его голове, потом конечности охладели, вспотели ладони. Телефонная трубка чуть не выскользнула из руки. Вспомнил: Базаров несколько лет назад ушел из семьи к молодой девушке и больше года жил с ней, пока прежняя жена не давала ему развода. Это было в самом начале перестройки, когда вовсю обсуждалась проблема шестой статьи Конституции СССР, когда даже поговаривали о полном запрете Коммунистической партии, а больше всего критиковали ее за то, что она любила совать свой нос в самые сокровенные, личные дела граждан, и особенно членов партии.

— Но все-таки он иностранец, а она — российская подданная, как бы не возникло международных осложнений, — вяло проговорил Франтов.

— Ты бы лучше смотрел за тем, почему в селах развелось столько самогонщиков? Два дня тому назад ваши милиционеры на двух машинах прибыли в Люрэн, напились и гонялись за девками, мочились в бассейн на Горячих Ключах!

Притихший Франтов мысленно возражал Базарову, напоминая ему, каким способом тот выиграл губернаторские выборы, пенял ему за упущения, за то, что глава округа заплатил какому-то частному банку «Марс» огромные государственные деньги за продовольствие, а тот взял и обанкротился. Глава банка скрылся где-то на Каймановых островах, а Чукотка осталась с единственной надеждой на американскую гуманитарную помощь.

Двухкомнатную квартирку нашли в том же доме, где проживал Михаил Меленский и семья Чейвуна. Она располагалась на втором этаже. Окно кухни выходило на сопку, где стояла чаша телевизионного ретранслятора, а комнаты смотрели на главную улицу районного центра, которая, естественно, называлась улицей Ленина. В квартире уже года два никто не жил, она требовала ремонта, и каждый вечер, облачившись в рабочую одежду, Роберт и Антонина белили, красили и клеили обои. Материалов было достаточно, даже удалось заменить всю сантехнику. Это объяснялось тем, что в поселке давно уже ничего не строили, на складах строительного треста всего было полно. Мебель тоже нашлась — давно уже прошло время, когда люди записывались в очередь на «стенки», кухни.

Новоселье решили справлять уже ближе к весне, когда Роберт привезет кое-какие недостающие мелочи — лампы, занавески и какое-то особенное постельное белье, которое после стирки не надо гладить.

День ощутимо прибавлялся. Антонина любила рано поутру садиться у окна в самой большой комнате и смотреть, как светлеет восток, а порой, если нет облаков, показывается солнце. Вместе с природными изменениями что-то существенное менялось в душе. Антонина чувствовала в себе большую уверенность, иной раз даже задумывалась о будущем. Может, стоит поступить в медицинское училище и получить хотя бы среднее медицинское образование? Или мечтала родить сына от Роберта. Чтобы он вырос настоящим человеком, знал бы родной эскимосский, чукотский, русский и английский языки. Сама-то она лишь по-русски может свободно разговаривать, да запомнила несколько обиходных английских выражений.

Потом Антонина бежала на работу в больницу.

В тот день она по дороге завернула в районный узел связи. Начальник обещал поставить телефон, да что-то все тянул. Анна, жена Владимира Чейвуна, работавшая на узле связи, объясняла эту задержку обрывом телефонных сетей. Снесли три обветшавших двухэтажных деревянных дома, которые в начале семидесятых считались самым комфортабельным жильем. Оказалось, вместе с домами снесли телефонные линии, и теперь сам начальник связи пытался восстановить соединения. Придется с телефоном подождать и разговаривать с Робертом из кабинета главного врача.

Антонина возвращалась с работы уже в ранних сумерках. Под тонким слоем свежевыпавшего снега хрустели льдинки, оставшиеся от недавней оттепели. Конечно, до настоящего лета еще далеко, но природа явно настраивалась на весну, а если постоять на солнце в яркий, безоблачный день, можно почувствовать щекой тепло.

Окна новой квартиры светились. Неужели она забыла выключить свет? Скорее всего, так. Но почему сразу во всех комнатах? Может, Роберт вернулся? Но он только что звонил из Анкориджа и раньше чем через месяц не собирался приезжать. Может, соседка Анна? Но у нее ключей нет. Хотя, чтобы открыть квартиру, их и не требовалось: посильнее нажать на древесностружечное полотно двери, и оно послушно отходило в сторону.

Сердце тревожно забилось, и ноги сами по себе побежали. Сапоги скользили, раза два Антонина едва не упала. Не переводя дыхания, она буквально взлетела на свой этаж и остановилась перед дверью.

В квартире играла музыка. Кто-то включил магнитофон, первый подарок Роберта Карпентера. Пела Оливия Ньютон-Джонс, одна из самых любимых певиц Антонины. Неужели это Роберт? Она слышала на работе, вроде был борт из Анадыря. Но, поскольку она никого не ждала, то особенно и не интересовалась.

Теперь Антонина была уверена, что это Роберт: он решил сделать ей сюрприз.

Увидев возникшего перед ней мужчину, она чуть не лишилась чувств и, чтобы не упасть, ухватилась за стену, благо прихожая была крохотная.

Это был ее последний законный муж, слесарь атомной электростанции в Билибино. Николай Зотов был навеселе и широко ухмылялся, блестя золотым зубом под верхней губой.

— Что, не ожидала! Думала, что это твой американец прибыл? Ну, проходи, проходи, милая… Однако тебя не узнать. Настоящая красавица! Американская штучка!

Зотов слегка покачивался, пружиня ногами. Когда-то именно это телодвижение уверенного в собственной силе и в своей физической неотразимости мужчины пленило эскимосскую девчонку, и ей тогда показалось, что она встретила настоящего тангитана, о котором грезила, читая любовные стихи.

— Зачем ты приехал? — со стоном выдавила из себя Антонина.

— Как — зачем? — притворно удивился Зотов. — К своей жене приехал, к законной супруге. Довольно нам жить врозь, надо вить свое гнездышко. Тем более вижу, что оно почти уже готово.

Зотов красноречиво повел руками вокруг себя.

— У меня есть несколько идей. Первая — если уж очень тебе не хочется покидать родную Чукотку, можем и здесь пожить. Хотя, перспектив не вижу. Правда, есть одна сумасшедшая мысль, но кто знает, может, что-то и получится. Покончили ведь с коммунистической партией. Я имею в виду продажу Чукотки Америке. Курилы уже почти что согласны отдать Японии. Станем оба американцами. Тем более опыт у тебя есть. Или продадим эту квартиру и махнем на материк, в мою родную Вологду.

— Квартира не моя, — выдавила из себя Антонина. Она все не могла поверить, что все это происходит наяву. Было похоже на пьяный бред, состояние на грани выхода из полного забвения в сознание, когда начинает мерещиться всякая чертовщина.

— Ну, ладно уж, — Зотов придвинулся к Антонине, пытаясь ее приласкать. — Уже успел разузнать: квартира оформлена на тебя. А по нашему закону это считается совместно нажитым имуществом.

— Уйди! Немедленно уходи отсюда! — крикнула Антонина, приходя в себя. — И чтобы я тебя здесь больше не видела!

— Ты угрожаешь мне! — криво усмехнулся Зотов. — Забыла, как я тебя учил любить белого человека!

Да, тело Антонины еще помнило железные кулаки Николая Зотова. Бывало, неделями Антонина не показывалась на улице, залечивая синяки под глазами.

— Я тебе предлагаю мирное решение проблемы, — понизил голос Зотов. — Ни тебе, ни мне ссора не нужна.

Антонина нащупала дверь позади себя и попыталась выскочить на лестничную площадку. Но Зотов был начеку. Он схватил женщину за грудь и с силой втянул ее в комнату, повалив на пол.

— Ах ты, эскимосская сука! Я помню, как ты говорила мне, что «сука» это не ругательство на вашем языке! Но ты все равно сука. И я тебя сейчас возьму, как суку, по праву твоего законного мужа.

Антонина пыталась сопротивляться, но Николай Зотов всегда отличался большой силой. Он разорвал одежду на женщине и нарочито грубо, с матерными ругательствами взял ее.

— А теперь, — сказал он, поднимаясь, — приготовь ужин! Выпивку я принес.

Антонина лежала, как оглушенная, закрыв глаза и не двигаясь.

— Ты что? Такая чувствительная стала! Нечего притворяться, вставай!

Носком мехового сапога он ударил Антонину по голове.

В это мгновение Антонина вскочила, изо всех сил ногой ударила Николая по голени и рванула из квартиры. На секунду она остановилась у двери квартиры Чейвунов, но решила бежать дальше, в милицию.

Дежурный районного отделения милиции Гизатуллин только что попил чаю, сполоснул большую личную чашку с несмываемой желтизной и сладко зевнул: теперь самое время вытянуться на диване и поспать.

Грохот в двери остановил его на полпути.

На пороге стояла женщина. Гизатуллин едва узнал в ней Антонину Тамирак. На ней была рваная меховая куртка, на лице расплывался синяк, а в уголках рта запеклась кровь. Всклокоченные волосы на голове торчали в разные стороны. Еще только вчера все мужчины районного центра любовались этой молодой женщиной, своей красотой приворожившей американца, а теперь перед дежурным милиционером стояла обыкновенная пьяная эскимоска.

— Что случилось?

Как большинство милиционеров, Гизатуллин больше всего не любил происшествии такого рода. Придется разбираться, не дай бог, заполнять протокол, писать… С грамотой у сержанта было неважно.

— Меня изнасиловали! — всхлипнула Антонина.

— Кто?

— Мой муж!

Гизатуллин сел за стол.

Пока он ничего не понимал. Вроде бы Антонина вышла замуж за американца. И большинство жителей районного центра, особенно приезжие, почему-то вместо радости преисполнились к этой молодой эскимоске завистью и жгучей ненавистью: надо же, ей так повезло в жизни! Но Роберт ведь кажется уехал.

— Американец?

— Русский. Николай Зотов, — проговорила сквозь слезы Антонина.

— Откуда он вынырнул? Ты же вроде бы за американца вышла замуж… Ничего не понимаю.

Захлебываясь словами. Антонина рассказала о случившемся.

— Как может законный муж изнасиловать? — Гизатуллин наморщил лоб. — Так не бывает. Что-то ты путаешь, Антонина. Ты, случаем, не выпивши? Если это так, то лучше иди домой, помирись с мужем, ложись с ним и делай все, как положено законной жене. Без всяких насилий. Так сказать, с удовольствием.

— Что же мне делать? Что же мне делать?

Антонина зарыдала в голос, но Гизатуллин уже выпроваживал ее на улицу, где за дверью дожидался Николай Зотов.

— Твоя? — весело спросил милиционер.

— Моя! Законная! — громко произнес Зотов и потащил волоком упирающуюся Антонину.

Всю ночь, до самого утра соседи слышали глухие удары и женские стоны из квартиры на втором этаже, но никто даже не полюбопытствовал и не спросил, в чем дело: пьяные драки и разборки в Кытрыне были такой обыденностью, что уже никто не обращал на это внимания.

Ранним утром Антонине все же удалось доползти до квартиры Чейвуна и вызвать «скорую помощь».

Когда Франтову доложили о случившемся, реакция его была схожей с реакцией дежурного по районному отделению милиции Гизатуллина. «Поделом ей, — подумал глава администрации района. — Не будет задирать нос». Но все же созвонился с Меленским.

— Я что-то слышал ночью, какой-то шум, — вспомнил Меленский. — Но не обратил внимания. У нас подъезд довольно теплый, и часто сюда сходятся погреться бомжи.

— Дело может приобрести международный резонанс, — произнеся последнее слово, Франтов мысленно похвалил себя. — Твой друг Карпентер поднимет шум. Но, с другой стороны, побил-то Антонину ее законный муж. Вполне естественная реакция здорового мужчины.

— А я не знал, что она замужем…

— Как выяснилось, она вышла за этого… — Франтов посмотрел на лежавшие перед ним бумаги… — Николая Зотова полтора года тому назад. Потом они разошлись, она уехала из Билибино сюда на родину, и с тех пор, по словам Антонины, они вообще не общались.

— То есть фактически не жили как муж и жена, — подхватил Меленский.

Дело было в том, что у Меленского собственные семейные дела обстояли далеко не лучшим образом. Вот уже два года, с тех пор как сыновья покинули отчий дом и уехали учиться, жена его проживала в Анадыре. Москвичка Елена Андреевна, по образованию юрист, не любила жить в Кытрыне и звала мужа уж если не в Москву, где у родителей была вместительная квартира и дача в Кратово, то хотя бы в столицу Чукотского автономного округа. Ей не нравились друзья и земляки мужа, да и мужа своего она частенько критиковала за слишком подчеркнутую, как она говорила, «чукотскость».

— Согласно нашему законодательству, пока супруги официально не разведены, ложатся они в одну постель или врозь, они считаются мужем и женой. И размолвки между ними считаются обычной семейной ссорой. А тут Антонина пыталась обвинить законного мужа в изнасиловании! В изнасиловании! — многозначительно повторил Франтов.

Тем временем Николай Зотов, выпив бутылку водки, отправился навестить жену в больницу. У Шлакова хватило смелости и сообразительности не пустить разъяренного парня в палату, где в страхе тряслась Антонина.

Вернувшись в квартиру, Николай Зотов завалился спать.

Антонина понемногу приходила в себя. Конечно, синяков хватало, особенно на лице, но никаких переломов и особых повреждений она на своем теле не обнаружила. Постепенно страх, унижение и боль уступали чувству гнева и жажде мщения. Появление Николая Зотова было настоящей угрозой ее будущему, ее любви. Если она уступит — можно навсегда распроститься с мечтами о счастье.

Антонина тихо вышла из палаты.

Несмотря на поздний час, на улице было светло. Громко хрустел под ногами снег. Еще несколько дней, и солнце начнет понемногу набирать силу, и верхняя корка снега начнет чуточку подтаивать, образовывать наст.

Окна квартиры ярко светились. Антонина на минуту остановилась, глубоко вздохнула и вдруг ощутила, что она больше не боится Николая Зотова. Надо его попросту вытолкать из квартиры, закрыть за ним дверь и больше не пускать. Он уже давно ей больше не муж. И никакая отметка в паспорте, запись в регистрационной книге больше не имеют значения для нее. Она также поняла, что никакой помощи от милиции, от властей не будет, и она может надеяться только на себя.

Взбежав на свой этаж, Антонина рванула на себя дверь. Она оказалась не запертой. Из спальни раздавался громкий храп, и из проема двери несло кислой вонью давно немытого тела, застарелого перегара, смешанного с запахом табачного дыма.

Играла музыка, и Оливия Ньютон-Джонс умоляла не переставать верить любви.

Антонина нашла на кухне небольшой каменный молоток на деревянной рукоятке, доставшийся ей в наследство от отчима. Обычно этим молотком она размалывала в ступе замерзший тюлений жир, нерпичью печенку, мясо.

— Вставай! — крикнула Антонина над ухом спящего. — Выметайся отсюда!

Николай открыл глаза и поначалу, видимо, не мог сообразить, где он Постепенно взгляд его обрел осмысленность, он сел на постели и рявкнул:

— Ты что, охренела? А ну, брось молоток!

— Уходи по-хорошему! — крикнула Антонина.

— Никуда я отсюда не двинусь! Напрасно стараешься! — ухмылка перекосила лицо Зотова.

И тут Антонина почувствовала, как гнев жарким пламенем охватывает ее тело. Она взмахнула молотком и опустила его на голову Зотова. Но тот успел увернуться, и каменный молоток по касательной задел лоб и переносицу. Из ноздрей хлынула кровь.

— Ах ты, блядь эскимосская! — заорал Николай Зотов.

В его руках невесть откуда появился остро отточенный нож с длинным лезвием. Зотов бросился на женщину и изо всех сил вонзил нож в неожиданно мягкое и податливое тело.

Антонина сразу обмякла и медленно сползла на пол рядом с кроватью.

«Вот и все!» — вдруг отчетливо пронеслось в голове, и она произнесла вслух с оттенком удивления:

— Вот и все!

Роберт Карпентер сидел в кабинете Михаила Меленского и тупо смотрел вдаль, в тундру. За синевой наступающего зимнего вечера еще различалось кладбище, где только что похоронили Антонину Тамирак. На столе давно остывал чай. Меленский несколько раз включал электрический самовар, заново заваривал чай, но Роберт так и не дотрагивался до чашки.

— Как можно жить в таком государстве?

Вопрос был скорее риторический, но Меленский все же попытался на него ответить.

— Приходится… Сейчас есть хотя бы надежда, что в прогнозируемом будущем мы все же будем жить в правовом государстве.

— Но жить надо сегодня! — с болью произнес Роберт. — Сегодня у вас умирают люди, их убивают на улицах, на лестничных площадках, расстреливают в автомобилях… И ни одно, ни одно преступление не раскрыто! Ни одного показательного процесса. Что же это у вас делается? Неужели ваши государственные деятели, политики не понимают, куда катится ваша страна? Порой мне кажется, что при большевиках-коммунистах у вас было больше порядка.

Меленский слушал Роберта, и у самого было горько и противно на душе. Когда он попытался поговорить с начальником районного отдела милиции, тот горой встал за Гизатуллина и заявил, что дежурный милиционер действовал строго по инструкции.

— Если мы будем влезать в каждую семейную ссору, — многозначительно произнес начальник милиции, — то нам и работать будет некогда.

Меленский хотел было спросить, в чем же состоит главная работа милиции в районном центре, но понял, что это бессмысленно. Этот человек с майорскими погонами, уже пожилой, болезненно располневший от неподвижной жизни, только и думал о том, как бы, не очень утруждая себя, дожить до пенсионного возраста, получить квартиру в Рязани или Туле, в целости и сохранности довезти контейнер с домашними вещами до места окончательного, последнего своего пристанища. Он приехал сюда, на самый край земли, терпел суровый климат и разные житейские неудобства только для этого и больше ни для чего. И все разговоры об охране порядка и искоренении преступности — это все на втором месте. А тут это дурацкое убийство, да еще отягощенное международным скандалом.

Николая Зотова арестовали и посадили в тюрьму, небольшую избушку на краю районного центра, обложенную тундровым дерном, с зарешеченными, как полагается, маленькими окошками. Обычно в этом исправительном заведении держали местных — подравшихся по пьянке, хулиганов. Белый человек здесь был редким гостем. Теперь надо ждать комиссию из округа, следователей, выступать на суде…

— Гизатуллин действовал строго по инструкции, — еще раз повторил начальник милиции, всем своим видом показывая, что не намерен дальше обсуждать с Меленским этот вопрос.

Роберт Карпентер успел на похороны. В предвесеннее время, когда дневной свет прибавлялся, погода неделями держалась ясной и тихой. И тем более горько было провожать в последний путь человека и опускать в промерзшую землю гроб.

Меленский как мог утешал Роберта Карпентера. Даже сказал ему, что хорошая погода в день последнего прощания значит, что умерший не держит зла на оставшихся в живых.

Но все эти слова не освобождали от оцепенения Роберта Карпентера.

Кроме горя и чувства невозвратной потери он испытывал жалость к этим людям, лишенным всякой защиты от произвола и грубой силы. Как они могут так жить? Как может существовать общество, в котором правит закон сильного? Что это за государство — Россия, и государство ли это?

Ему вспомнились увиденные по CNN танки на улицах Москвы, расстрел парламента, Ельцина на танке, отдававшего приказ открыть огонь по белому административному зданию на берегу Москвы-реки, голос вице-президента Руцкого, призывавшего военных летчиков разбомбить Кремль.

Чего уж тут удивляться, если беззаконие в этой стране происходит на таком высоком уровне?

— Меня поражает бездействие ваших граждан, — грустно произнес Роберт Карпентер. — Какая-то тупая покорность обстоятельствам. Я еще могу понять местных жителей, которых на протяжении нескольких десятилетий кормили обещаниями о скором приходе счастливой жизни, коммунизма. Мне помнится, как Никита Хрущев даже определил срок наступления этого счастья — восьмидесятые годы. Ты знаешь, часть американского общества была всерьез обеспокоена: а вдруг и впрямь получится? Я знаю, что чукчам и эскимосам вдалбливалась мысль о том, что их соплеменники влачат жалкую жизнь в Америке, они мрут от голода и алкоголизма. Я не хочу идеализировать Америку, но это была гнусная ложь. Если бы это было так и эскимосское общество было действительно подавлено, то откуда взялись силы и люди, чтобы законным образом получить долю в прибылях, когда была открыта нефть на арктическом берегу Аляски?

— Как это происходило? — спросил Меленский, чтобы как-то отвлечь Роберта от грустных мыслей.

— В начале семидесятых, когда стало ясно, что Северный Склон таит в своих недрах несметные богатства, — начал Роберт, — показалось, что все будет происходить так, как это бывало и раньше. Ну, немного пошумят некоторые аборигены, но их слабые протестующие голоса быстро подавят. Часть купят, а на остальных просто не будут обращать внимания. Но никто не ожидал такого размаха борьбы. Конечно, были грамотные юристы со стороны, многие белые были на стороне аборигенов. Ведь Аляска заселена не только эскимосами. Там есть и другие индейские племена, которые традиционно враждовали между собой. Больше всего из-за охотничьих угодий, рыбных промыслов. Но когда встала реальная угроза оказаться в стороне от большого нефтяного пирога, все местные племена полуострова объединились.

Встал вопрос: а собственно, кому принадлежит эта земля, недра которой оказались такими богатыми? И кто имеет права на эти недра? И тут выяснилось, что земельное законодательство штата Аляска во многом не соответствует общеамериканским законам. Надо было определить хозяина земли. Это оказалось не просто. Ведь существовала практика изъятия земель у коренных жителей Америки с помощью оружия, силового натиска, жульнических договоров. Есть легенда о том, как белые колонизаторы купили целый остров Манхеттен за пару пачек жевательного табаку. Между эскимосами и другими коренными жителями, с одной стороны, и белыми, а тем более государством, не было никаких документов, кроме договора о покупке Аляски у России в 1867 году. Американское правительство на этом основании попыталось закрепить свои права на Аляску. И тут на помощь пришли русские…

— Как русские? — удивился Меленский.

— А вот как. Решили обратиться к самому тексту договора. Дело в том, что историки вспомнили, что в 1861 году в России отменили крепостное право. Всякие сделки с покупкой и продажей земли вместе с живыми людьми считались незаконными. Поэтому даже самое название договора между Россией и Соединенными Штатами Америки звучало так — «Об уступке права на административное управление территорией Аляска». Коренные жители Аляски истолковали эти слова в том смысле, что Америка покупала не людей и землю, а право на управление территорией, административные здания и другое имущество.

— Здорово! — воскликнул Меленский. — Интересно, кому, в таком случае, принадлежит Чукотка?

— Слушай дальше. На основании этого, чтобы привести земельное законодательство Аляски в соответствие с общефедеральными законами, американскому правительству пришлось для начала выкупить всю Аляску уже теперь у местного населения за один миллиард долларов. И все равно значительная часть земли осталась в частной собственности, в общинной собственности, а нефтяные компании за добычу нефти платят довольно ощутимые деньги коренным жителям Аляски.

— Да ваши люди должны после всего этого сказочно разбогатеть!

— Не все так просто, — усмехнулся Роберт Карпентер. — Конечно, эти деньги не были розданы всем. Прежде всего, надо было определиться, что же кроется за термином — коренной житель Аляски. Ведь у нас, как и на Чукотке, много смешанных браков, метисов, и многие даже скрывали свое родство с аборигенами. Когда было решено, что коренным жителем Аляски может считаться человек, который документально докажет наличие в нем не меньше двадцати пяти процентов эскимосской и индейской крови, коренное население Аляски в одну ночь по меньшей мере удвоилось.

— А этот миллиард долларов?

— На эти деньги было создано тринадцать национальных корпораций Местные жители сами решали, куда вложить деньги. Большинство средств ушло на социальные нужды — строительство школ, медицину, субсидии на жилищное строительство и даже строительство местных тюрем… Ты бывал в тюрьме Нома? Нет? Будешь там, не поленись, сходи… Каждый коренной житель Аляски является держателем акций местных корпораций, нефтедобывающих компаний. Жить можно… У нас в отношении деятельности нефтяных компаний очень жесткие и строгие законы. Когда начали строить знаменитый нефтепровод от Прудхо-бей до южного побережья Аляски, тогдашний президент Никсон наложил запрет на начало работ, пока не будут решены проблемы защиты окружающей среды, сохранения охотничьих угодий, справедливых компенсаций местным жителям за отчуждение земель.

Меленский слушал и чувствовал, как его охватывают горечь и обида. При лозунге «все для счастья народа, все для людей» здесь, на Чукотке, уничтожались оленьи пастбища, рыбные реки заливались отработанным мазутом и мутью золотопромывочных приборов. Никому не приходило в голову не то что спросить позволения у местных жителей, а даже предупредить их о том, что тут будут взрывать, бурить, строить дорогу, прииск, а еще раньше — лагерь для заключенных…

Что у рухнувшего, что у нынешнего непонятного образования, которое продолжало называть себя государством Россия, простой человек стоял на последнем месте. Выходит, надо самим браться за жизнь, поднимать людей на защиту собственных прав, как это сделали аборигены Аляски, как это сделали гренландцы, получившие такую степень самоуправления, какая и не снилась здесь никому.

Предстояли выборы главы администрации района. Михаил Меленский решил принять в них участие и не без труда зарегистрировался кандидатом.

Перед первомайскими праздниками в бухту Лаврентия прилетел Виктор Александрович Базаров. Встречая его у самолета, Меленский поразился тому, как изменила власть человека! Он даже как будто стал выше ростом. Правда, как потом выяснилось, обувь у нового губернатора была подбита толстыми каблуками. Но осанка, начальственный голос, самоуверенность! После избрания на свой высокий пост Базаров теперь большую часть времени проводил в Москве. И набрался он там той самоуверенной снисходительности, которой обладали новоявленные московские политики, дорвавшиеся до власти через трупы в коридорах Белого Дома на Краснопресненской набережной, под мостом на улице Калинина.

— Я решил создать футбольную команду, — рассказывал Базаров. — Пусть она участвует в соревнованиях в Москве, приносит славу нашему автономному округу. Мэр Москвы Юрий Лужков обещает приехать к нам на Чукотку. Ну и другие высокопоставленные люди из администрации президента, министерств и комитетов. Надо создавать привлекательный имидж Чукотки!

На слове «имидж» Базаров сделал специальное ударение.

— Но футболисты стоят дорого. — заметил Меленский. — Может, лучше эти деньги отдать детским садам в селах?

— Детский сад не повезешь в Москву, — отрубил Базаров, — а вот футбольная команда «Спартак-Чукотка» — это звучит.

— Так еще надо и выигрывать.

Базаров внимательно посмотрел на Меленского.

— Будут деньги — будет выигрыш.

Из Кытрына Базаров полетел в Ванкарем. В вертолет загрузили немного гуманитарной помощи, почту. В Ванкареме мела поземка, и летчики торопили пассажиров. Но успели заскочить в школу и в магазин, где на полках зловеще возвышались болотные сапоги сорок восьмого размера, три банки хлорофоса и маленькая пирамидка из пластмассовых коробочек корейской лапши быстрого приготовления «доширак».

Собравшимся в школе Ванкарема Базаров жестко сказал:

— Жаловаться на трудную жизнь мы все умеем. Надо терпеть вместе со страной. Все живут плохо. Идут реформы, идут трудно, многие сопротивляются, особенно в Государственной Думе.

— Почему не завезли ни угля, ни продуктов в этом году?

— Флота нет, — отрезал Базаров. — Весь дальневосточный флот растащили, сгубили, продали. Не на чем возить. Пока с кем-нибудь договоришься — навигация кончилась.

— А на хрена нам эти реформы, если жизнь стала хуже некуда?

— К прошлому возврата нет. Мы живем в демократическом обществе. Если раньше вам назначали разных начальников и руководителей, то сейчас вы сами вольны выбирать глав администраций. Вы же выбрали меня!

— Мы голосовали против! Мы были за Пэлята.

— Значит, ваших голосов оказалось недостаточно, чтобы прошел Пэлят. Может быть, он победит меня на следующих выборах. В этом сила демократии Сейчас грядут выборы главы районной администрации. Лично я буду поддерживать кандидатуру господина Франтова. Он показал себя умелым и мудрым руководителем самого трудного района округа. Так что, голосуйте за него. Окружная администрация и лично губернатор Чукотки поддерживают его.

— А вот мы хотели бы избрать на пост главы районной администрации Мишу Меленского…

— Михаил Антонович человек знающий. Но у него еще мало опыта руководящей деятельности. Но самое главное — у него свой участок работы, с которой он отлично справляется. У него прекрасные отношения с американцами, он умеет с ними договариваться, а это очень важно. Америка наш ближайший сосед.

— Это уж точно, — произнес молчавший до этого старожил села Купчин, который еще помнил челюскинцев и возил их на собачьей упряжке в Улак.

— Мы много слышали о планах продажи Чукотки Америке, — подал голос учитель Прао. — Почему этот вопрос затягивается? Прибалты отделились, среднеазиатские республики объявили себя независимыми государствами, якуты даже свою армию создают… Одни мы, как забытые и нелюбимые дальние родственники бывшего Советского Союза, прозябаем в нищете.

— Опять эти разговоры о продаже Чукотки! — взорвался Базаров. — Еще раз ответственно заявляю: никакой продажи не будет! Забудьте об этом! Ну, скажите на милость, на кой черт вы нужны Америке?

— У меня там дальние родственники, — неуверенно произнес Прао. — Теперь об этом можно говорить. И вроде есть закон о безвизовых поездках местных жителей к своим родственникам…

— Да, такое соглашение с американцами есть, — признался Базаров. — Но должен прямо сказать, наши люди еще не готовы вот так запросто ездить.

— Почему?

— Почему, почему… Элементарно! Даже вилку с ножом правильно не умеют держать! Культуры мало. Будем ездить. Но организованно. А не стихийно, кто как хочет. Так не бывает.

В Кытрыне Базаров встретился с Рыжковым.

Он смотрел на этого человека, как бы самой природой созданного для бумажной, чиновничьей работы, и думал о том, что бюрократия порождает собственный биологический вид, который в принципе может работать в любых политических условиях. Это типичные придаточные механизмы гигантской машины, которые лишь надо время от времени смазывать.

— У меня лежит ваше заявление на предоставление двухкомнатной квартиры в Рязани. — сказал Базаров. — И есть мнение администрации, что оно, несомненно, заслуживает положительного рассмотрения. Может быть, даже в этом году. Думаю, что после того, как проведете выборы в районе, можете паковать свой контейнер.

От неожиданно нахлынувших чувств Рыжкову стало жарко, и он вытащил платок.

— Да у меня контейнер уже готов с прошлого года, — сообщил Рыжков. — Стоит под окнами. А выборы главы районной Администрации проведем как положено.

— Ну, вот и хорошо.

После Кытрына Базаров побывал в Певеке, на мысе Шмидта, в Эгвекинготе, в бухте Гуврэль и даже залетел в Беринговский. Вертикаль власти в Чукотском автономном округе выстраивалась.

Однако не все оказалось гладко в Чукотском районе. Почему-то большинство избирателей собиралось голосовать за Меленского, и на собрании в Люрэне Франтова буквально согнали с трибуны.

На пост главы администрации района баллотировались сначала три человека, но за месяц до назначенного срока осталось только двое — Меленский и Франтов.

На этот раз Лиза Доджиева отказалась от участия в работе избирательной комиссии, а ее дядя Василий отправился вместе с Владимиром Чейвуном на подледную рыбалку на озеро Аччен к знаменитому Таврату. В комиссию пришлось спешно приглашать новых людей. До Рыжкова дошли слухи о том, что иные, догадавшись о трюке с простыми грифельными карандашами на губернаторских выборах, грозились отметить бюллетени чернильными и шариковыми ручками. Рыжков заказал в типографии дополнительные бюллетени на случай пурги и других стихийных бедствий. «Бумага, она легкая штука, — объяснил он заказ, — унесет ненароком ветром, и поминай, как звали…»

И все же из национальных сел приходили неутешительные известия.

Результаты неофициальных опросов выявили тревожную картину: за Меленского собирались голосовать большинство сельских избирателей. Правда, командир пограничного отряда заверил Франтова, что военные отдадут голоса за него. Но все равно это не решало проблемы.

За неделю до выборов Базаров долго разговаривал по телефону с Франтовым. Дежурная телефонистка Анна Чейвуна и Лиза Доджиева пили чай и внимательно слушали этот разговор.

— На этот раз дело обстоит сложно, — докладывал Франтов. — Боюсь, что ни бесплатный буфет, ни раздача гуманитарной помощи не помогут. Выпьют, заберут продукты, а голоса отдадут Меленскому.

— Вот дикари, дикари и есть! — губернатор добавил несколько матерных слов.

Анна Чейвуна и Лиза Доджиева обменялись возмущенными взглядами.

— Я разговаривал с Рыжковым. Он, конечно, может кое-что сделать, но это чревато. Говорит, что будет очень заметно.

— Остается только одно, — после недолгого молчания проговорил Базаров. — По закону, если ты снимешь свою кандидатуру, выборы не могут состояться. Демократические выборы могут быть только альтернативными. Иначе будут признаны недействительными.

— Но это, как говорится, будет шито белыми нитками.

— Много у нас чего шито белыми нитками, — жестко проговорил Базаров. — Но это мало кого волнует. Так что действуй!

Из-за того, что в списках кандидатов остался только Михаил Меленский, выборы главы администрации Чукотского района были отложены на неопределенный срок. Распоряжением губернатора Базарова во главе района был оставлен Франтов.