В феврале 1978 года я прилетел в аляскинский город Фэрбенкс читать лекции в местном университете. В один из свободных вечеров мой хозяин, известный профессор-эскимолог Майкл Кронгауз, загадочно улыбаясь, сказал:

— Тебе предстоит очень интересная встреча.

Одноэтажный дом утопал в сугробах, но к крыльцу вела довольно широкая расчищенная дорожка, вполне достаточная, чтобы проехать.

Не успели мы выйти из машины, как входная дверь распахнулась и на крыльце показалась женщина. Густые седые волосы обрамляли ее очень смуглое лицо, на котором ярко светились голубые глаза. «Сучьи глаза», как это ласково и нежно звучит на чукотском, но очень непривычно для белого человека.

— Амын етти! — поздоровалась она по-чукотски, приглашая войти в дом. Она продолжала говорить на моем родном языке. Только изредка останавливалась, вспоминая забытое слово. Говорила она совершенно без акцента, чуточку нараспев, как говорят тундровые люди, кочующие по Чукотскому полуострову.

Майкл Кронгауз оставил нас одних и мы проговорили с Анной Одинцовой почти до утра, переходя с русского на чукотский и обратно.

И только перед расставанием я наконец осмелился и спросил:

— А где Атата?

Анна Одинцова ответила ровным голосом:

— Он погиб во льдах. Я добралась до берега одна.

У меня тут же возник вопрос: как мог Атата, эскимос, человек сильный, выносливый, знающий движение льдов в Беринговом проливе, погибнуть, а она, новичок в дрейфующих льдах, выжить, выбраться на землю?

Но, взглянув в глаза цвета поблекшего синего неба, я понял, что об этом Анну Одинцову лучше не спрашивать.