В Анадыре мело. Но даже в такую пургу все окружные учреждения административного центра Чукотского национального округа работали по строго заведенному расписанию, и рабочий день начинался еще затемно — в девять часов утра.

Атата шел, отворачиваясь от летящего прямо в лицо колючего снега с режущим ветром, пытаясь защититься высоко поднятым воротником шинели и опущенными ушами крытой сукном зимней шапки с гербом. Конечно, в такую пургу куда удобнее в меховой кухлянке и камлейке, в малахае с оторочкой из росомашьего меха, который не индевеет и хорошо защищает от стужи открытое лицо, да вместо кожаных перчаток оленьи рукавицы… Но на камлейку на нашьешь погоны капитана МГБ и не нацепишь кокарду с гербом на малахай. С тех пор, как Атата получил офицерское звание, он никогда не появлялся в учреждении не в форме. Тем более он не мог позволить себе этого сегодня, перед важной встречей с председателем Чукотского окружного исполнительного комитета, депутатом Верховного Совета СССР товарищем Отке. Атата был доволен своей судьбой. Мог ли эскимосский паренек из села Уназик, расположенного на длинной галечной косе в Беринговом море, и думать и мечтать, что когда-нибудь наденет офицерскую форму и будет выполнять поручения особой важности. Поступив в начальную школу, он в лучшем случае мечтал когда-нибудь встать за прилавок сельской лавки и распоряжаться товарами неслыханной ценности. А тут — капитан Атата часто держит в собственных руках не только судьбы, но и жизни людей! Вот это настоящая власть! Заставлять человека трепетать, заискивать, унижаться, умоляя оставить на свободе, не ссылать, потому что ссылка для вольного оленевода равносильна смерти. Все женщины тундры готовы одарить его своими ласками, только бы он оставил в покое их отцов и мужей…

Атата добрался до полузанесенного снегом окружного исполкома, с трудом открыл обитую оленьими шкурами дверь и очутился в нешироком коридоре, где тщательно очистил шинель, сапоги и шапку, особо обратив внимание на погоны и кокарду на шапке-ушанке.

Перед кабинетом председателя Отке за столиком с пишущей машинкой восседала секретарша. Она приветливо кивнула и значительно произнесла:

— Вас ждут, товарищ Атата.

За приставленным к письменному столу широким столом для заседаний сидел первый секретарь окружкома партии большевиков Грозин, высокий, худой, болезненный на вид человек, и курил папиросу. Он приехал недавно, и Атата впервые встречался с ним так близко. Сам председатель в белой рубашке, при галстуке восседал на своем месте. Он сердечно приветствовал Атату, явно любуясь его молодцеватым видом, ладно сидящей на нем военной формой.

— Какие кадры у нас растут! — радостно произнес он. — Недаром сказал наш великий вождь и учитель товарищ Иосиф Виссарионович Сталин: кадры решают все!

Портрет вождя висел как раз над Отке, и сам председатель, уэленский чукча, бывший учитель и ликвидатор неграмотности, вознесенный судьбой на самый верх здешней власти, являлся как бы его продолжением. Но Атата хорошо знал, что настоящая власть принадлежит не депутату Верховного Совета и председателю Чукотского окружного исполнительного комитета, а вот этому болезненному курильщику, первому секретарю окружного комитета ВКП(б). И ему незачем было подчеркивать это свое верховенство, о котором все и так знали.

— Атата из морских зверобоев, как и я, — сообщил Отке. — Он родился в яранге, был обречен влачить жалкое существование в темноте и невежестве, и вот что с ним сделала наша родная партия и Советская власть! Капитан Министерства государственной безопасности! Это не моржа гарпунить, а бороться с хитрым и коварным, классовым врагом! Атата успешно провел коллективизацию в Чаунском и Чукотском районах. Кое-где, особенно на границе с Якутией, еще остались единоличники, но, думаю, в этом году мы окончательно до них доберемся, и Чукотка станет, как и весь наш могучий Советский Союз, краем сплошной коллективизации!

Отке часто сбивался на торжественно-ораторский тон, не в силах избавиться от него даже в обычной речи. Атата понимал, что косвенной виной этому было присутствие в кабинете первого секретаря окружкома.

Усадив Атату за стол, Отке распорядился принести чай. Пока ставили на стол стаканы, колотый сахар, галеты, разговор шел о погоде, о том, что вот нет настоящих, сильных морозов, и от этого Анадырский лиман никак не может встать: мощное течение несет крошево льда и снега, которое не одолеть ни на лодке, ни на собачьей упряжке.

Когда за секретаршей закрылась тщательно обитая черным дерматином плотная дверь, Отке подошел к стене и отодвинул легкую занавеску, открыв большую карту Чукотки. Такие «засекреченные» карты имелись в каждом уважающем себя советском учреждении окружного центра, и точно такая же карта с такой же занавеской висела на стене в кабинете самого Ататы.

— Недавно у меня был один учитель с верховьев Анадыря, — начал рассказ Отке. — Он сообщил интересные сведения: не очень далеко от их селения у подножия Анадырского хребта кочует оленеводческое хозяйство Ринто, якобы пришедшее с Чукотского полуострова, с окрестностей Уэлена. Мне трудно было в это поверить: Ринто я хорошо знаю, лично с ним не раз встречался. Человек он своеобразный. Считается могущественным шаманом. Точнее, настоящим шаманом. У нас с легкой руки некоторых исследователей шаманами считают людей, которые кое-как умеют камлать на потребу невзыскательных людей. Что же касается таких людей, как Ринто, то он в одном лице как бы представляет собой национальную библиотеку, академию наук, медицину, метеорологию, ветеринарную службу. Он очень много знает. Он шаман примерно такого калибра, как Млеткын, мой земляк, который даже знал английскую грамоту, так как несколько лет прожил в Америке, в Сан-Франциско и вернулся оттуда вооруженный не только барометром, но с новым именем — Фрэнк. Мы его пытались приобщить к Советской власти, даже возили в Москву, к Михаилу Ивановичу Калинину. Но он так и остался при своих убеждениях. В начале тридцатых годов его арестовали. Он то ли умер сам в тюрьме, то ли его расстреляли. Его родственники до сих пор живут в Уэлене. Конечно, Ринто послабее Млеткына, но тоже весьма влиятелен. До последнего времени осторожно держался, не спорил с Советской властью, а во время войны сдал в фонд обороны сотни полторы оленей. Сначала я не поверил товарищу, который доставил сообщение, но вроде бы все сходится. Кроме одного обстоятельства: будто там, в стойбище живет настоящая русская женщина, вышедшая замуж за одного из сыновей Ринто.

И тут словно солнечный луч пронзил Атату: он вспомнил эту женщину, разговор с ней в уэленской школе, волнение, которое он испытал, и сейчас, при ее упоминании, он вдруг ощутил растущее вожделение и даже покраснел.

Внимательно выслушав Отке и согласно кивнув на его замечание о том, что неплохо было бы как следует проверить это необычное сообщение, Атата сказал:

— Я знаю Ринто. И даже знаю эту женщину. Это Анна Одинцова.

— Вы с ней встречались? — с любопытством спросил Грозин, закуривая новую папиросу.

— Не только встречался, но и подробно разговаривал с ней и даже проверял документы. Все бумаги оказались в порядке. Ее рекомендовали для научной работы на Чукотке известные люди — Петр Яковлевич Скорик и Георгий Алексеевич Меновщиков, и командировка ее подписана Академией наук.

— Однако вместо научной работы она взяла да и женила на себе сына Ринто, школьника! — с возмущением произнес Отке, позабыв, что сам в свое время женился на четырнадцатилетней эскимоске, от которой уже имел пятерых детей.

— Я проверял возраст Таната, — сообщил Атата, отличавшийся великолепной памятью. — Здесь придраться не к чему: парню уже восемнадцать лет. Он поздно пошел в школу.

— Зачем придираться? — заметил Грозин. — Партия нас учит внимательно относиться к человеку. Если законно, какие могут быть претензии?

— Меня смутило тогда: такая ученая и красивая девушка и вдруг добровольно становится тундровой женщиной… Что-то тут не то, — задумчиво проговорил Атата.

— Враг коварен, — наставительно произнес Грозин. — Он может так искусно маскироваться, что и не сразу его распознаешь. А что касается документов, то их подделать ничего не стоит. Вам, товарищ Атата, надо было сразу же обратить внимание на то, что эта женщина подозрительно легко согласилась выйти замуж за чукчу. Такие вещи с ходу не делаются.

Почему тангиганская женщина не может выйти замуж за чукчу или эскимоса? Это замечание покоробило Атату. Но вслух он ничего не сказал, прекрасно зная, как следует себя держать с таким большим начальством. Они не любят возражений, и собственное мнение следует высказывать только если тебя спросят.

Грозин встал и, попрощавшись, удалился к себе.

Отке заглянул в приемную, тщательно прикрыл за собой дверь и вернулся за свой стол.

— Я еще не привык к нему, — тихо произнес он. — А ты, наверное, не знаешь, что Ринто мой дальний родственник. По материнской линии. Говорят, когда шла гражданская война в России, братья, сестры, отцы и дети часто стояли по разные стороны баррикад и фронтов. Вот такое время пришло и для нашего народа. Может быть, придется поступать жестоко. Сумеешь?

— Если родина и партия прикажут — сумею! — громко ответил Атата.

— Ну, вот хорошо, — похвалил Отке, повернулся к внушительному сейфу у себя за спиной, прямо под портретом Сталина, и достал початую бутылку водки, тарелку с уже нарезанным китовым балыком, хлеб и два стакана.

— Теперь мы это дело отметим! — весело сказал Отке.

Атата мог выпить много и, в отличие от большинства своих соплеменников, хорошо переносил алкоголь: сколько бы ни выпил, всё казался трезвым. И на этот раз он ясно изложил свой план. Прежде всего понадобятся лучшие собачьи упряжки и нарты. Нанять хороших каюров. Снабдить экспедицию хорошими кукулями, утепленными палатками с примусами, а также собачьим кормом в виде копальхена и юколы. Отпустить для нужд экспедиции сто литров чистого медицинского спирта, не говоря уже о чае, сахаре, табаке, муке и других продуктах. И последнее — оружие. Хорошо бы договориться с военными и достать у них автоматическое оружие.

— Все, что тебе нужно, — все дадим! — обещал Отке, провожая Атату из своего кабинета.

Пурга не унималась. Она будет продолжаться не одну неделю. За это время можно как следует снарядить будущую экспедицию. Прежде всего, надо сделать так, чтобы в состав ее не сунули какого-нибудь тангитана. У них есть одна нехорошая черта: все заслуги прежде всего приписывать себе, оставляя самую малость для местных жителей. Атата не хотел ни с кем делить будущую славу и, возможно, даже орден. Мундир без орденов не смотрится, если и украшен капитанскими погонами.

Режущий морозный ветер со снегом мигом выдул хмель из головы, пока Атата добирался до своего отдельного, стоящего на отшибе однокомнатного домика. Еще осенью он утеплил его, обив стены черным толем и обложив тундровым дерном. Два окна, как бойницы, глубоко сидели в стене и от этого не заносились снегом и не покрывались льдом, давая достаточно света даже в зимние сумерки и в пургу. Электричество в Анадыре подавалось от походной военной электростанции, стоящей на берегу лимана. Случалось, что, хотя дизель станции работал во всю мощь, сотрясая окрестные домишки, света все равно не было, а пьяный главный электрик спал внутри, каким-то образом замкнув ток на металлическую дверь, до которой нельзя было дотронуться, — ощутимо било.

Собственно, домик делился на две части большой плитой-обогревателем. Она нуждалась в постоянной подпитке жарким углем, который добывался на другом берегу Анадырского лимана. На плите стоял чайник.

Аккуратно повесив шинель на самодельные плечи, тщательно очистив погоны и кокарду на шапке от снега, Атата налил стакан чаю и уселся за стол перед листом бумаги. Но, едва глянув на белое полотно, вспомнил это лицо, которое даже по прошествии долгого времени не теряло своих очертаний: лицо Анны Одинцовой. Эти светлые, небесные глаза на смуглом лице! Их невозможно забыть! Да будь эта женщина его женой, он бы относился к ней как к богине! Как же ему не везло с женщинами! При том, что он почти не встречал от них отказа: ни со стороны своих землячек, ни со стороны тангитанок. Каждая мимолетная подруга готова была выйти за него замуж. Но что-то удерживало его от окончательного решения. Возможно, подсознательное чувство, что это еще не его судьба… Вот если бы Одинцова, пронзившая его насквозь своими глазами, да так, что рана так и осталась открытой… Но она жена другого человека. И все же за такую женщину стоит побороться. Конечно, Атата ни за что бы не признался, что его теперешнее желание отправиться на поиски стойбища Ринто продиктовано не только классовым чутьем и стремлением выполнить почетное задание партии и правительства, а желанием увидеть единственную, как ему казалось, самой судьбой предназначенную ему женщину. Исполнение этой задачи виделось ему так: он арестовывает Ринто и его сыновей, оленей передает во вновь организованный колхоз, а Анну забирает к себе в Анадырь. Придется попросить более просторное жилье. В окружном центре, рядом с новой котельной, строился многоквартирный двухэтажный дом для местного начальства, и Атата лелеял надежду вселиться туда. Если он доведет свою миссию до успешного конца — раскулачит Ринто и откочевавшего на запад канчаланского оленевода Аренто, у него будет достаточно заслуг, чтобы претендовать на хорошую квартиру в столице. Кроме всего прочего — он видный национальный кадр, а партия поддерживает национальные кадры. В своих размышлениях Атата любил возвращаться мыслями в свое детство, прошедшее на берегу, на длинной галечной косе Уназик, далеко выдвинувшейся в открытое море. Она своим концом как бы указывала на остров Сивукак, который на русских географических картах назывался островом Святого Лаврентия. Кстати, Лаврентием звали всесильного министра, члена Политбюро, товарища Берия. Лаврентий Павлович Берия. И, чтобы не называть это имя всуе. Атата пользовался эскимосским названием острова, принадлежащего Соединенным Штатам Америки. А дело было в том, что этот остров, так хорошо видимый в ясную погоду, был населен соплеменниками Ататы, и почти не было в Уназике семьи, которая не имела бы родственников на Сивукаке. И если хорошенько покопаться в фамильных корнях первого чукотского чекиста, найти какого-нибудь дальнего родича на американском острове не составляло труда. И хотя Атата неизменно в своей служебной анкете писал, что родственников у него за границей нет, полной уверенности в том, что когда-нибудь не всплывет какой-нибудь троюродный дядя, не было. Это не до конца стертое темное пятно в своей биографии Атата стремился загладить особым усердием, непоколебимой верностью партии большевиков, членом которой он состоял, и безжалостностью к классовым врагам. А что, если окажется, что Анна Одинцова — агент иностранной разведки, подосланный американцами? Правильно сказал Грозин: враг хитер и коварен. Недавно в журнале «Пограничник» Атата прочитал документальную повесть о японском шпионе, который пробрался в Институт народов Севера. Еще задолго до войны, в начале тридцатых годов этот институт проводил свой очередной набор. Из Якутии, из юкагирского селения Нелемное в далекий путь отправился юкагирский паренек Николай Спиридонов. Где-то по дороге, предположительно в Иркутске, японская агентура подменила парня японским юношей, который под видом юкагира и с его документами прибыл в Ленинград, поступил в институт, успешно его закончил. Никого не насторожили необыкновенные способности парня, его прилежание. Японский Спиридонов закончил институт, поступил в аспирантуру и защитил диссертацию. Мало того, он стал писателем! Под псевдонимом «Тэки Одулок» он опубликовал повесть «Жизнь Имтеургина Старшего», введя в заблуждение даже великого Максима Горького, который горячо одобрил произведение первого юкагирского писателя. Все эти таланты и способности показались советским чекистам подозрительными, и они, в конце концов, разоблачили коварного шпиона: Спиридонов, он же Тэки Одулок, оказался матерым японским агентом. Он был арестован и расстрелян. Но кто мог подослать Анну Одинцову? Германия и Япония разгромлены… Оставался один враг — империалистическая Америка, которая на беду Чукотки оказалась самым ближайшим соседом. Если японцам удалось внедрить агента под видом юкагира, то американцам нет ничего проще, как переправить своего шпиона на чукотский берег. Все лето охотники Берингова пролива — чукчи и эскимосы сталкиваются на моржовых тропах. И, несмотря на категорический запрет, вступают в контакт. Атате не раз приходилось допрашивать своих земляков, строго предупреждать их. А могло ведь случиться так: Анна Одинцова, или как ее там зовут на самом деле, плыла на одной из байдар американских охотников. Советские и американские охотники встретились на дрейфующей льдине для разделки моржа. Может быть, это были не уназикские эскимосы, а науканские. Среди них особенно много хитрых и изворотливых, жадных до водки и разных ярких безделушек. Особенно Теплилык — первый жулик Берингова пролива. Может, за бутылку, может, за что-нибудь еще и договорились высадить девушку в Уэлене. А там она и назвалась Анной Одинцовой, аспиранткой Ленинградского университета. Версия выстраивалась настолько убедительной, что Атата даже вспотел от волнения, хотя в комнатке в пуржистую погоду, несмотря на тщательное утепление, было более чем прохладно.

Но в таком случае именно Анна Одинцова становилась главной добычей Ататы, которую он должен сдать органам. Это тебе не оленевод-кочевник, а настоящий враг, враг с той стороны! При таком раскладе Анна Одинцова как женщина ускользает от него.

Вероятность того, что Анна Одинцова американская шпионка, конечно, невелика. Скорее всего, она и впрямь из Ленинграда. Тогда, в Уэлене, она называла имена знакомых студентов еще довоенного Института народов Севера, которых Атата хорошо знал. Но даже в этом случае будет нелегко отделить ее от истинных врагов Советской власти и коллективизации и спасти от наказания. Жаль, не удалось тогда в Ленинграде встретиться с ней. Да и кто мог предположить, что она так глубоко западет ему в сердце.

Когда закончились первые зимние пурги и ударил настоящий мороз, наконец-то застыл Анадырский лиман, и можно было отправляться в первую поездку в залив Креста, в чукотское село Конергино, славное хорошими упряжными собаками и умелыми каюрами. Именно там Атата собирался найти спутников для большой карательной экспедиции в глубь чукотской тундры.