С каждым днем Марии Тэгрынэ все больше нравилось в Лукрэне. С самого раннего утра слышался деловитый шум — люди шли на работу. Еще задолго до рассвета, когда над Мечигменской губой только что загоралась красная полоска зари, в торосы уходили морские охотники, оставляя на ночной пороше отпечатки переплетений «вороньих лапок» — снегоступов. Потом улицу селения занимали мамаши с ребятишками. Частый хруст снега под ребячьими подошвами напоминал прохождение оленьего стада. Затем отправлялись люди на звероферму, в механические мастерские, шагали в школу учителя.

Торопливо пробегал по утреннему морозу председатель сельского Совета Вуквун. В темном пальто, в костюме, при галстуке, обутый в ботинки. В присутственное место, по его собственному выражению, он всегда являлся одетым, «как Ворошилов».

Позже наступало время для командированных. Сначала они спешили в столовую, а потом разбредались по всему селению.

Маша завтракала обычно вместе с командированными. Из столовой спускалась к морю, подолгу стояла у кромки торосистого припая, а потом медленно шла к большому зданию посреди селения, где помещались правление колхоза и сельский Совет.

Дел в Совете было меньше, чем у Сергея Ивановича, поэтому Маша заходила к Вуквуну, который каждый раз вскакивал из-за своего стола и, делая широкий жест, произносил по-русски:

— Добро пожаловать!

Однажды Мария спросила:

— Почему вы говорите «добро пожаловать» вместо «здравствуйте»?

— Очень мне нравится это выражение, — весело ответил Вуквун. — И вообще я стараюсь побольше говорить по-русски, особенно в сельском Совете. В государственном учреждении надо говорить на государственном языке!

— На территории нашего округа чукотский язык тоже государственный, — напомнила Маша.

— Верно, — согласился Вуквун. — Недаром мы с тобой воевали за то, чтобы его снова стали преподавать в школе. Так что я и за свой язык, и за русский…

Маша успела уже заметить, что к председателю сельского Совета Пинеун тоже питал самые добрые чувства, порой говорил о нем даже с восхищением:

— Вот кого я уважаю безо всяких оговорок! Это настоящий коммунист, живой человек, умница. У Вуквуна каждое слово исполнено глубокого смысла. Как-то он мне сказал: «Ты родился уже в советское время, воспитывался в нормальной советской школе. И спрос с тебя и с таких, как ты, должен быть такой же, как со всех…»

— Что это значит? — не поняла Мария.

— А то, что нас, представителей так называемых малых народов, ставят иногда в особые условия, облегченные по сравнению с другими. Я до сих пор не могу вспомнить без стыда, как поступал в мореходное училище.

— В свое время это было нужно, — заметила Маша

— В свое время — да, — согласился Пинеун. — Но сейчас это уже не нужно. Формула «все дороги открыты» понимается некоторыми слишком буквально. Они хотят, чтобы их на машине везли по этим дорогам. А самим, своими ногами топать считают уже делом чересчур обременительным… Наши народы выжили в очень жестокой борьбе за существование. Иногда задумаешься, и, честное слово, гордость в груди поднимается! Никакие там «теории» о превосходстве рас не могут затмить подвига арктических народов. Сколько бы ни было покорителей Севера, они остаются в тени памятника всем-чукчам, эскимосам, ненцам, которые доказали, что человек может жить и на Севере, где далеко не всякий зверь выдерживает. Наши предки знали цену каждому мгновению жизни и умели им пользоваться. Они ценили все, что способствовало выживанию в этих трудных условиях. Не пойдешь на охоту — помрешь с голоду. Не утеплишь жилище — всю зиму будешь мерзнуть, и дети твои будут обречены.

— Хотите сказать, что уровень современной жизни плохо влияет на неповторимый характер северянина? — с улыбкой перебила Маша.

— А не надо бояться такой постановки вопроса, — запальчиво ответил Пинеун. — Тут тоже есть над чем поразмыслить… Ко мне приехал на каникулы сын. Пошли мы с ним на охоту. Через час ходьбы по льду он вдруг запросил воды попить. Воды на льду! Это же надо только представить! Все им стало легко, просто и доступно…

И все-таки, когда Андрей вспомнил о сыне, его голос сразу потеплел, в глазах появилось выражение нежности. Маша подумала, что он, по существу, так и не израсходовал запас этой нежности. Иногда она выплескивалась по самым неожиданным поводам. Для этого порой достаточно бывало одного лишь слова — «сын».

И вот однажды вечером Андрей Пинеун явился к Маше вместе с сыном. Это был высокий красивый парень с удивительно глубокими черными глазами.

— Честь имею представить — Спартак, — несколько театрально произнес Андрей. — Мы пришли пригласить вас на торжественный ужин…

В домике все уже было заранее приготовлено. Шумно топилась плита, столик был заставлен сладостями — коробками конфет, какими-то булочками. И тут же стояли две открытые банки сгущенного молока.

Спартак держался поначалу довольно скованно. Время от времени поглядывая на Марию, рассказал ей о школьных своих новостях.

— Хоть бы ты плохо учился! — сокрушенно сказал Андрей. — А то прямо образцово-показательный парень. Не к чему придраться. Как же мне тебя воспитывать?

Не дожидаясь ответа, он встал и пошел на кухню за чайником.

— А мы вас в школе проходили, — вдруг обронил Спартак.

— Как это «проходили»? — смутилась от неожиданности Маша. — Я что, полководец или писатель?

— Как государственного деятеля, — серьезным тоном пояснил Спартак. — На уроке обществоведения учитель нам сказал, что есть государственные деятели, вышедшие из недр народа. И вас назвал. Как пример.

— Что ты смущаешь гостью? — с шутливой строгостью заметил вернувшийся из кухни Андрей.

— Не буду больше, — виновато пообещал Спартак.

Маша опять обратила внимание на его проницательные глаза: они как бы просвечивали человека насквозь. Даже было как-то не очень уютно оказаться вдруг под этим взглядом.

— Завтра утром мы уходим на охоту, — сказал Андрей. — Надеемся на молодом льду добыть первую нерпу. И у нас к вам, Мария Ивановна, есть просьба: будьте нашей хозяйкой.

— С удовольствием, — улыбнувшись, ответила Маша. — Только объясните мне, что это значит.

— Ах да! — спохватился Андрей. — Вы же выросли в тундре. Вам действительно надо объяснить это… Ну, прежде всего к приходу охотников надо приготовить еду. На ваше усмотрение. Побольше только мяса. Верно, Спартак?

Мальчик, занятый магнитофоном, кивнул в подтверждение.

— Разумеется, чай, — продолжал Андрей. — Но самое главное — угадать время нашего возвращения. Когда мы подойдем совсем близко к домику, вы должны выйти навстречу с ковшиком в руках. В ковшике должна быть вода с кусочком льда. Если мы будем с добычей — а в этом мы не сомневаемся, — вы обливаете морды нерп или тюленей водой, а остаток подаете охотнику. Это самая важная часть ваших завтрашних обязанностей.

— Хорошо, — согласилась Маша.

…На следующий день сразу же после завтрака она отправилась в домик над обрывом. Это был воскресный день, когда на улицах Лукрэна относительно пустынно и тихо. Выпал свежий снег, и со всех сторон к морю тянулись тропы ушедших из Лукрэна охотников. Некоторые отправились на собаках, и следы от полозьев пересекались в разных направлениях, потому что каждый охотник имел свое излюбленное место на ледовых пространствах. Одни шли ближе к заливу Лаврентия, другие направлялись к Мечигменской губе.

В домике было убрано, и на низеньком столике лежала записка:

«Дорогая Мария Ивановна! Все продукты лежат в кладовой, расположенной в тамбуре. Там же запасы угля, растопка. Но если вам не захочется возиться с плитой, есть электрическая плитка. Меню на ваше усмотрение. Андрей, Спартак».

В кладовой оказались половина оленьей туши и замороженная печень. Там же на гвоздике висели тюленьи ласты. В кухонном шкафу — консервы и разные специи. Был также запас муки и жестяные банки с аккуратно написанными названиями разных круп. Хозяйственно жил Андрей Пинеун!

После некоторого раздумья Маша решила приготовить пельмени. Впереди целый день, и времени для этого более чем достаточно. Маша замесила крутое тесто, разожгла плиту. Огонь она разводила с удовольствием. Давно ей не приходилось делать этого, хотя в свое время намучилась с углем и дровами — сначала в Лаврентии, а потом в анадырском «особняке» над рекой Казачкой.

Нащепав лучины из ящичных дощечек, Маша тщательно вычистила плиту, выгребла золу из поддувала и сложила костерок на железных колосниках: в самом низу кусочек бумаги, а сверху палочки, — чем выше, тем толще. Когда костерок разгорелся, Маша осторожно положила на него несколько крупных кусков угля. Загудела воздушная тяга, зазвякала дверцей!

Покончив с этим, Маша присела в комнате подождать, пока оттает в тазу с водой оленье мясо.

Было уютно и тихо.

Маша включила проигрыватель и достала конверт с изображением Катаржины Радзивилловой.

Хорошо иметь свой дом, даже такой вот повисший над замерзшим морем — без газа, без ванны, без водопровода. Видно, и для Маши приспело время иметь свой угол, постоянное свое пристанище, куда хочется возвращаться из самых дальних странствий, где ждут тебя любимая обстановка, любимые книги, любимый человек…

Андрей Пинеун в этом отношении опередил ее. У него не только есть свой угол, но и свой сынище, большой, красивый, в котором уже угадывается настоящий мужчина, крепкий человек.

А вот для нее все это только несбыточные мечты. Почему? Может быть, потому, что она такая самоуверенная, то есть уверенная в себе, независимая?.. Она и физически всегда была готова помериться с любым мужиком. Вон в высшей комсомольской школе ради озорства приседала под штангой, надевала боксерские перчатки… Зачем? Наверное, не у одного из сокурсников, наблюдавших тогда за ней и подбадривавших ее, мелькнула мысль: не дай бог связать свою судьбу с этакой бабой!..

Но что тогда роднит ее с какой-то Катаржиной Радзивилловой? Откуда такая чистота, нежность, прозрачность и вдруг смятенность у человека, жившего более трехсот лет назад? Ведь это же шестнадцатый век — время феодальной раздробленности, алхимии и инквизиции… Как мог тот человек чувствовать почти одинаково с далекой для него, затерянной в тумане грядущих лет, в бесчисленной толпе потомков, на краю студеной земли Метательницей гарпуна?..

Маша почувствовала жжение в глазах, потом что-то горячее капнуло на щеку. Она тряхнула головой, словно отгоняя от себя эти «бабские» мысли, и вышла на кухню.

Мясорубка нашлась в тамбуре. Навертев фарша и раскатав тесто, Маша принялась лепить пельмени. И опять подумала: могло ведь случиться так, что каждый бы день занималась этим делом. Если не пельменями, то чем-нибудь похожим на них. Ждала бы мужчин, ушедших на промысел или в оленье стадо, и готовила им еду. Сколько сверстниц вот так коротают свой век, и, наверное, большинство из них счастливы, ни за что не согласны променять свою судьбу на какую-то иную. Было время, когда Мария Тэгрынэ жалела этих обреченных на кухонное прозябание женщин, но, оказывается, и у них не все так просто, как кажется издалека. Сколько переживаний в таком вот ожидании мужчин, ушедших на морской лед! Там может случиться всякое: лед еще недостаточно крепок, да и погода сегодня ветреная… А может быть, просто не повезет, вернутся они с пустыми руками, голодные, мучимые жаждой. Надо будет сделать так, чтобы у них хватило сил быстрее преодолеть свое огорчение…

Размышляя, Маша проворно лепила пельмени. Белые плотные конвертики, начиненные оленьим фаршем, щедро сдобренные луком и перцем, вставали рядами на чисто выскобленную доску.

Заполнив одну доску, она вынесла ее на мороз и принялась лепить еще.

Хлопоча на кухне, Маша чувствовала, как это прекрасно — быть кому-то нужной. Не только абстрактному человечеству, а и вполне конкретному человеку, который где-то далеко думает о тебе, радуется скорой встрече с тобой.

В хлопотах незаметно пролетел день. Наступило время зажигать свет. У Маши все было готово: пельмени ждали своего часа, в чайнике тихо бурлил кипяток, в ведре, в холодной воде плавали льдинки, стукаясь о жестяной ковшик.

Когда окончательно стемнело, она почувствовала легкое беспокойство. Накинув на плечи пальто, вышла на улицу. Домик стоял как раз на пути возвращающихся охотников. Из голубоватой темноты один за другим выныривали согбенные под тяжестью добычи люди, и затрудненное их дыхание доносилось до Маши. Они молча шагали мимо одинокой женщины, прислонившейся к стенке домика. Они спешили к своим домам, где их тоже ждали близкие, родные.

Маша узнала Вуквуна и хотела уже окликнуть старика, как тот сам повернулся к ней, сказал негромко:

— Не волнуйся. Идут позади меня. Трех нерп убили. Готовь большой котел.

И действительно, минут через десять на льду показались двое в белых камлейках, с надетыми на ноги снегоступами.

Маша не могла отвести глаз, все смотрела на приближающихся охотников, пытаясь угадать, Пинеун это с сыном или кто-то другой, пока не услышала прерываемый дыханием голос Андрея:

— Ковшик с водой несите!

Маша кинулась в домик, торопливо зачерпнула воды со льдом и выбежала обратно.

Андрей и Спартак уже стояли у домика, подтащив убитых нерп прямо к порогу.

Маша осторожно полила на морду одной нерпы, другой, третьей и подала ковш Андрею. Она так волновалась, впервые исполняя этот обряд, что рука у нее дрожала и льдинки в ковшике звенели.

Андрей дал отпить сыну, сделал сам долгий глоток, похрустел попавшей в рот льдинкой и выплеснул остаток воды в сторону моря.

— А теперь можно вносить добычу в дом, — сказал он.

За долгую дорогу нерпы успели подмерзнуть. Андрей положил их возле плиты оттаивать. Тем временем Маша принесла доску с пельменями и бухнула их в кипяток, плеснув водой на раскаленную плиту.

— Хорошо дома! — заметил Спартак, стаскивая через голову камлейку.

Пока мужчины переодевались, Маша бистро приготовила на стол, поставила тарелки, бутылку со спиртом.

Охотники явно устали, но были довольны и охотой и тем, как их встретили дама.

— Мария Ивановна, — возбужденно рассказывал Спартак, — мы встретили белого медведя! Он долго шел за нами и только у самого берега отстал. Большущий медведь!

— Одну нерпу Спартак сам застрелил, — с гордостью сообщил Андрей. — Ух, какие пельмени! Давно таких не ел!

— А я вообще такие вкусные пельмени впервые пробую, — сказал Спартак и посмотрел на Машу.

— Кушайте, кушайте, — потчевала их Маша, суетилась… Все, что устоялось за день ожидания, поломалось, нарушилось, и теперь она опять не знала, как себя держать… Вроде и гостья она тут и в то же время хозяйка.

— А папа там все только о вас и говорил, — вдруг объявил Спартак, лукаво взглянув на отца.

— Ну что ты, Спартак… — смутился Пинеун.

— Интересно, что же он такое говорил? — подзадорила Маша.

— Расхваливал, — сказал Спартак. — Мне советовал брать с вас пример.

— В чем именно?

— Ну, чтобы хорошо учился, — начал перечислять Спартак. — Был, как это… принципиальным. Чтобы кончил два высших учебных заведения. Чтобы знал прилично хоть один иностранный язык… Вы, Мария Ивановна, хорошо говорите по-английски?

— Так себе, — поскромничала Маша.

— Но за границей-то без переводчика разговариваете?

— Случалось и без переводчика. Нужда заставляла. А вообще уметь разговаривать хоть на одном из иностранных языков надо.

— У меня по английскому пятерка, но разговаривать я еще не умею, — вздохнул Спартак.

— Старайся, — назидательно сказал Пинеун. — Правда, ты уже прилично знаешь три языка: чукотский, эскимосский, русский, но четвертый тебе тоже не помешает.

— Эскимосский вполне можно считать иностранным, — заявил Спартак. — Ведь большинство эскимосов живет за границей.

Насытившись, мужчины вызвались помочь Маше разделать нерп.

— Теперь нерпа — самый модный мех, — продолжал болтать Спартак, облегчая, сам того не ведая, несколько стесненное состояние и Маши и отца. — В детстве у меня были штаны из нерпы. Без санок на них катался с гор. А теперь бабушка не шьет мне нерпичьих штанов. А здорово бы по Москве в таких штанах прогуляться! Как вы думаете, Мария Ивановна?

— Жарко будет, — ответила Маша.

И вдруг вспомнила пятьдесят седьмой год — Всемирный фестиваль молодежи, студентов с Чукотки на московских улицах.

— Ты слышал об эскимосском поэте Юрии Анко? — спросила она Спартака.

— Слышал, — ответил Спартак. — Даже учил наизусть его стихи.

Он был летчиком?

— Да, — почти механически подтвердила Маша, не желая расстаться с приятными воспоминаниями.

…Лето было жаркое. После удачного выступления на ВДНХ чукотско-эскимосский ансамбль песни и пляски пешком возвращался в гостиницу. Ребята были в нерпичьих брюках — исполнение эскимосских танцев требовало соответствующего одеяния. И Юра Анко, тогда еще совсем молодой парень, еще не летчик, а только начинающий поэт, вдруг сказал: «О, как мне хочется снять штаны!..»

Маша рассказала Спартаку о фестивале, о том, как их ансамбль получил серебряную медаль, о Юрии Анко. Рассказывая, она разделывала нерп, а Андрей относил куски мяса и жира в тамбур, складывал в бочки.

— На целый год мне теперь хватит этого, — радовался он. — Будет чем гостей попотчевать.

А Спартак тем временем совсем разоткровенничался с Машей:

— Я вам очень завидую. Вы так много повидали!.. Когда мы проходили вас в школе, я думал, что вы уже древняя старуха. А вы, оказывается, совсем еще молодая. Папа сказал мне, что он вам ровесник, но я этому не верю. Вы гораздо моложе папы…

Непосредственность мальчика грозила большими осложнениями. Поэтому, покончив с разделкой нерп, Маша заторопилась к себе в гостиницу. Андрей и Спартак в один голос уговаривали ее побыть с ними еще немного, выпить чаю, поесть свежего нерпичьего мяса, но Маша была непреклонна.

Андрей пошел проводить гостью.

— Вы не сердитесь на парня, — говорил он по дороге. — Он действительно от вас в восторге. Все время расспрашивал…

— Да нет, я не сержусь, — тихо ответила Маша. — Только мне почему-то показалось, что вы и без расспросов наговорили ему обо мне слишком много.

— Ну и я тоже, — сознался Андрей. — Я вас тоже… очень уважаю.

— Спасибо, — поблагодарила Маша и протянула руку.

Андрей попытался задержать ее в своей руке.

— Спокойной ночи, — сухо сказала Маша. — Вы устали, вам надо отдохнуть.

— Спокойной ночи, — упавшим голосом отозвался Пинеун…

Ложась в постель, Маша подумала, что надо бы поторопиться с отъездом из Лукрэна: «Начинается со мной что-то неладное».

Но уехать ей скоро не пришлось. На следующее утро в столовой подсел к ней Сергей Иванович, заказал стакан чаю.

— Мария Ивановна, — начал он, заметно волнуясь. — Не хотел я вас беспокоить, знаю, что вы в отпуске. Но сегодня проснулся и подумал: какой я буду дурак, если не воспользуюсь тем, что у меня в колхозе гостит специалист по клеточному звероводству! А тут еще в районе подзадорили. Говорят, что сманил вас к себе на работу. О таком я, конечно, и мечтать не могу, но позвать вас на звероферму, кое о чем посоветоваться все же решился.

— Что вы, Сергей Иванович! — с готовностью откликнулась Маша. — Я рада быть хоть в чем-то полезной вам. Честно говоря, самой уже осточертело неопределенное положение. Хочется взяться за настоящую работу. На ферму вашу наведаюсь с удовольствием.

— В таком случае откладывать не будем. — Сергей Иванович встал из-за стола.

На улице, у крыльца, стоял «газик». Председатель колхоза сам водил машину.

По дороге он делился своими планами:

— В ближайшие два-три года снесем оставшиеся здесь старые домики. Они свое отслужили. Теперь дело за тем, чтобы переселить наших колхозников в действительно современное жилище — с центральным отоплением, с водопроводом, с теплым душем. Производство стараемся располагать подальше от жилья. Но это не всегда удается — село растет. Три года назад мы считали, что наша звероферма достаточно далеко от жилья, а теперь, глядите, дома уже подступили к ней вплотную. Коровник же вовсе рядом со школой оказался…

Здешнюю звероферму Маша помнила хорошо. Правда, за десять лет ферма разрослась — прибавились новые корпуса, открытые шеды, в которых лежали, свернувшись калачиком, белые норки.

— Откуда начнем? — спросил Сергей Иванович, притормаживая машину.

— С шедов, — деловито предложила Мария.

Зверьки там выглядели неплохо. Заведующая зверофермой, наряженная в свежестиранный и хорошо отглаженный синий халат, надетый поверх пальто, шагала рядом и давала пояснения.

Опытным глазом Маша примечала упущения. Иногда останавливалась у того или иного зверька, открывала клетку, вынимала его и подолгу разглядывала, ощупывала руками.

Так они прошлись по всей ферме, осмотрели белых и цветных норок, черно-бурых и серебристых лис, голубых пестов, зашли в помещение, где готовился для зверей корм, в маленькую тепличку, где на гидропоне росла зеленая подкормка.

Когда со всем этим было покончено, заведующая вопросительно поглядела на Машу, на председателя.

— Все, что в ваших силах, вы делаете верно, — подбодряла ее Маша. — Но, будь моя воля, я бы все тут переделала.

— Так берите эту волю! — воскликнул Сергей Иванович. — Честно вам скажу, вот где у меня эти звери сидят! — Председатель снял шапку и постучал по своей крепкой, изрезанной морщинами шее. — Они приносят такой убыток, что на эти деньги я бы мог всех женщин нашего колхоза в модные манто нарядить!

— Хорошо, — подумав, сказала Маша. — Я попробую составить вам предложения по перестройке зверофермы. Но мне нужно основательно изучить и кормовую базу, и запасы зеленой подкормки, и состояние построек.

— Все документы, все мои помощники в полном вашем распоряжении, — пообещал Сергей Иванович. — И любой транспорт в райцентр — вертолет, вездеход, собачья упряжка! Насчет оплаты тоже не будете обижены.

— У меня еще отпуск, Сергей Иванович, — улыбнулась Маша. — Так что платы никакой не надо. А то получится, что я и впрямь поступила к вам работать, а ведь мною окружком партии распоряжается.