Почтовый сейнер «Морж», совершающий регулярные рейсы вдоль побережья Чукотского района, ныряя во встречных волнах, приближался к Нуниваку. Это было неказистое на вид судно, с широкой кормой. Несмотря на это, «Морж» был достаточно прославленным для своего района судном. Корпус у сейнера был металлический, с широкими противоледовыми обводами, тянущимися по обе стороны бортов, от носа к корме. Команда «Моржа» умела находить лазейки в сплошных льдах, и это позволяло поддерживать пассажирскую и почтовую связь между прибрежными селениями до глубокой осени. Стены кубрика были увешаны почетными грамотами в застекленных рамках.

Линеун и Рита Таю, несмотря на ледяной ветер, не спускались вниз с той минуты, как «Морж» обогнул мыс Дежнева и вошел в воды пролива. Каждому из них хотелось как можно раньше увидеть знакомые очертания окрестных скал.

— Смотри, Рита, — показывая рукой на крутой обрыв, облепленный гагами, говорил Линеун, — здесь мы собирали яйца.

— Помню, — с задумчивой улыбкой отвечала девушка. — Как мы тогда, девчонки, боялись!

— Но мы, ребята, и виду не подавали, — признавался Линеун. — Хотя, когда висишь на ременной петле над морем, сердце начинает от страха прыгать где-то у самого горла.

— Хорошее место выбрали наши предки, — восхищаясь, сказала Рита. — Красивое.

— Правда, красивое, — согласился Линеун. — Но эта красота им дорого обходилась. Сколько на нашей памяти народу сбросило с крутых обрывов в море!

Рита стала припоминать, загибая пальцы на руках. Она знала всех погибших по именам. Когда уже пальцев не хватило, она сказала:

— Я совсем забыла Асыколяна.

— Помнишь, как он мечтал стать настоящим музыкантом? — с грустным оживлением сказал Линеун. — А его отец до сих пор хранит гармошку, на которой он играл…

— Я видела, как он катился вниз, — тихо сказала Рита. — Он даже не кричал. Кричали мы. А камни были скользкие, обледенелые. Как попал он под волну, так больше не показался…

Мерно стучали машины в чреве сейнера, мыс вставал за мысом, а берег, тянущийся по правому борту, заворачивал всё больше к югу. Редко в каменных нагромождениях попадались понижения, отлого спускающиеся к морю. Часто в этих долинах, открытых с пролива, виднелись большие китовые ребра, воткнутые в землю: тут в древности жили эскимосы.

Линеун повернулся к девушке, оторвавшись от созерцания темных береговых скал, и сказал;

— Помнишь у Анко?

Рита молча кивнула головой. Взгляд её стал мечтательным, слегка затуманенным, словно глаза подернулись легким облачком. Звонким чистым голосом она продолжила:

Линеун схватил руки Риты.

— Послушай, как дальше:

За мысом открылся маяк. Линеун глянул на него и крикнул:

— Смотри, Рита, маяк!

— Вижу. И толпу на берегу. И блеск ручья на солнце!

— Как приятно иногда вернуться в родное селение! — не удержавшись, громко сказал Линеун.

Рита посмотрела ему в глаза. Линеун смутился и произнес:

— Теперь-то Нунивак не подходит для настоящего селения. Надо убедить родителей переселиться в другое место. Хотя бы в «Ленинский путь».

— Но захотят ли наши перемешаться с чукчами? — нерешительно заметила Рита.

— Что ты говоришь? — засмеялся Линеун. — Всю жизнь перемешивались, а тут вдруг не захотят. Скажи, откуда в Нунивак приехала твоя мать?.. Вот так!

— Я даже побаиваюсь с отцом говорить об этом, — тихо сказала Рита. — Трудно старикам будет расстаться с Нуниваком.

— Конечно, трудно, — согласился Линеун. — Но другого выхода нет: или оставаться в Нуниваке и жить в прошлом, или переселиться, простившись с Нуниваком во имя лучшего будущего…

«Морж» осторожно подходил к берегу. Под прозрачной водой с плавающими бледными медузами зловеще поблескивали поросшие морской травой обломки скал. Иные даже небольшие суда предпочитали останавливаться на некотором расстоянии от коварного берега, но капитан «Моржа» Пахомыч не подчинялся обычным правилам, и ему почти всегда необыкновенно везло.

Таю и Рочгына стояли в толпе встречающих. Рита заметила их и замахала платком. Линеун разыскал глазами отца. Утоюк находился невдалеке от родителей Риты и всем своим видом старался показать, что нисколько не взволнован приездом сына.

Пассажиры сошли на берег, и тотчас Линеун и Рита попали в объятия родителей, многочисленных родственников и знакомых.

Со всех сторон им жали руки, обнимали, целовали. Линеун, смущаясь, бормотал:

— Да что вы, товарищи… Мы же только из соседнего колхоза прибыли, а вы нас чествуете, как зимовщиков с дрейфующей станции.

— В родное селение приехали, не куда-нибудь, — сказал старик Матлю. — В отчие края. Идете по тропинкам, проложенным прадедами, дедами и отцами. Где ещё вас могут так встречать, как не в родном Нуниваке?

Линеун глянул вверх. Змеясь среди скал, вверх вела тропка. Она то скрывалась среди каменных нагромождений, то лепилась тонким карнизом над крутизной. Тропа предков… Линеун шел по ней и оглядывался по сторонам, всё здесь было знакомо до мелочей. Ничто не изменилось с тех пор, как Линеун уехал из родного Нунивака в строительное училище в бухту Провидения. Вот только разве школа. Да, она сильно обветшала. Над жалким деревянным домиком старательно потрудились ураганы, дожди, снежные метели. Так же плачевно выглядели правление и магазинчик, в дверях которого стояла молодая женщина с ярко накрашенными губами. Она с любопытством оглядела Линеуна и задорно крикнула Утоюку:

— Добрый день, председатель!

— Кто она? — спросил Линеун у отца.

— Не видишь — продавщица, — хмуро ответил отец.

— Прости, я хотел спросить: откуда она у вас появилась?

— Из района. Откуда ей ещё быть? — пожал плечами Утоюк. — Кого пришлют, тем и довольны. Торговля — дело темное…

— А вот Рита Таю говорит, что ничего сложного нет в этой торговле, — сказал Линеун.

— А что ещё говорить ей? — махнул рукой Утоюк. — Ждали, ждали её родители, надеялись: приедет, будет в родном селении торговать. А она выбрала, где магазин побольше, где почище. Нехорошо она сделала. Обидно Таю и Рочгыне.

Линеун слушал и чувствовал в словах отца упрек себе.

— Она не сама выбирала, а её назначили, — вступился в защиту девушки Линеун. — Рита как отличница получила назначение в один из самых лучших магазинов округа. Кроме того, ходят слухи, что Нунивак в будущем переселится в «Ленинский путь»…

— Много ходит всяких слухов, — поторопился ответить Утоюк. — А Нунивак стоит.

В сенцах жилища родителей Рита раскрыла чемодан и вытаскивала подарки. Отцу она преподнесла новую курительную трубку. Подарок был не ахти какой — настоящий курильщик редко меняет трубки, но отцу понравилось, что дочка позаботилась о нём.

— А это тебе, дядя Амирак, — сказала Рита и протянула ему цветастый шелковый галстук. — Носи на радость твоей племяннице.

Амирак был растроган. Таю впервые за много дней увидел на лице брата подобие улыбки. С тех пор как Амирак выставил из домика продавщицы пароходную буфетчицу, Неля перестала с ним разговаривать. Да и Амирак, оскорбленный в своих лучших чувствах, не пытался примириться и далеко обходил неказистый магазин и даже делал нужные покупки не сам, а через приятелей.

Раздав подарки, Рита начала пытливо осматривать убогое жилище родителей. Здесь она впервые увидела свет, сделала первые шаги. И как ни старался Таю превратить своё жилище в современный дом, из всех углов выпирал старый дедовский нынлю, от которого давно отказались в других селениях.

Рита чувствовала непонятное волнение от свидания с прошлым. Она водила рукой по закопченным камням, составлявшим стены жилища, разглядывала отполированные от долгого употребления плоские камни для сидения, приподняла полог и увидела обстановку такой же, какой была в тот год, когда она уезжала в Анадырь. Затем в задумчивости прислонилась к столбу, поддерживающему свод крыши, обтянутой водонепроницаемой тканью.

Таю наблюдал за Ритой, и в душе его рождалось глухое раздражение против дочери. Почему она так внимательно всё рассматривает, как будто впервые попала в жилище эскимоса? У неё такой вид, точно она экскурсантка. Можно ли так себя вести в нынлю отца? Конечно, тут нет удобств, которые есть в настоящем деревянном доме, но такое жилище — единственное, которое может противостоять злым силам природы в этих скалах.

— Непривычно снова возвращаться в прошлое? — с усмешкой спросил дядя Амирак. — После «Ленинского пути» здесь всё равно что в кино.

— Нет, мне очень приятно всё это снова видеть, — медленно сказала Рита, оглядывая тесное помещение. — И как-то больно на сердце, что вы всё ещё продолжаете жить в таких условиях… Современный человек не должен так жить. Вот у нас в «Ленинском пути» председатель Кэлы говорит: в коммунизм надо войти с высоко поднятой головой. А каково вам? Тут и выпрямиться нельзя как следует…

— Правильно, племянница! — сказал Амирак. — Вот я им и говорю: надо переезжать туда, где можно строить настоящие дома, где можно жить по-человечески!

— Боюсь, что ты и там не возьмешься за ум, — едко заметил брату Таю. — Почему ты вчера отказался выйти в море?

— Потому что я не член вашего колхоза, — грубо отрезал Амирак. — Мне нездоровилось.

— Идите чай пить, — громко сказала Рочгына, предотвращая ссору, назревавшую между братьями.

За чаем Амирак преувеличенно подробно расспрашивал Риту о жизни в «Ленинском пути». Не подозревая ничего, Рита возбужденно рассказывала обо всём. И о том, как по рельсовому пути возят жир от разделочной площадки к автоклавам.

— Всего один человек работает. Нажимает на кнопку, а лебедка крутится от электростанции… А ещё на другом берегу лагуны выстроили звероферму. Смешные такие лисята! Недавно привезли голубых песцов. На самом-то деле они не голубые, какие-то серые… В больнице поставили новый рентгеновский аппарат… Комсомольцы селения решили приготовить концерт к осенней олимпиаде… Репетируем тайком, чтобы сделать сюрприз. Вы-то, наверное, приедете… — Рита раскраснелась от горячего чая и рассказа. — Отец, там ждут твоих новых песен. Рыпэль хочет посостязаться с тобой…

— Песня у меня растет, — сказал Таю и показал на грудь. — Вот здесь. Посмотрим, чей напев и чьи слова победят.

— Надолго к нам, дочка? — спросила Рочгына.

— Я бы рада дольше побыть, но служба… Я работала по две смены, чтобы получить отгул на три дня. Это меня надоумил Линеун. Он хотел, чтобы мы вместе поехали. Ему надо здесь кое-что отремонтировать…

— Да, — кивнул Таю. — Школу, правление и магазин…

— Кстати, — оживленно сказала Рита. — Мне бы очень хотелось посмотреть на ваш магазин. Это для меня очень интересно.

— Вот Амирак может тебя туда свести, — сказал Таю.

— Спасибо, дядя, — заранее поблагодарила Рита.

По дороге в магазин дядя Амирак вдруг остановился и смущенно сказал:

— Ты, Рита, войди одна, а я постою.

— Ну что ты, дядюшка, пойдем вместе. — И Рита потянула его за руку.

Амирак, упираясь, всё же вошел за племянницей в низкую дверь магазина. Рита вежливо поздоровалась с продавщицей. Неля удивленно уставилась сначала на Амирака, затем на его спутницу. Она отступила в глубину помещения и подчеркнуто радушным жестом пригласила:

— Прошу вас.

Рита веселыми глазами оглядела невзрачные, покосившиеся полки, уставленные вперемежку консервными банками, тканями, ящиками, прилавок, обитый тонкой жестью от банок из-под сгущенного молока.

Пока Рига осматривалась, продавщица вышла из-за прилавка и подошла к Амираку.

— Кого привел? — спросила она, скосив глаза на девушку.

— Это моя племянница, — громко ответил Амирак. — Она работает продавцом в «Ленинском пути».

Неля Муркина отошла от взволнованного Амирака и заново, как бы впервые видя девушку, оглядела Риту с головы до ног.

— Красивая девушка, — тоже громко сказала продавщица. — Вы хотите что-нибудь купить?

Рита, не оглядываясь, быстро ответила:

— Нет, мне просто захотелось взглянуть на магазин. Давно здесь не была.

Лицо Нели Муркиной вдруг покрылось красными пятнами. Амирак перепугался и позвал Риту:

— Пошли отсюда.

— Нет, пусть глядит! — со злой гримасой произнесла Муркина. — Пусть любуется, в каких условиях работают в Нуниваке! Небось в «Ленинском пути» в магазине и чистота и белые халаты! А здесь, в проклятом богом Нуниваке, никогда не выстроят приличный магазин! Что ж, любуйтесь! Вам-то хорошо! Знали, куда ехать.

— Замолчи! — крикнул Амирак. Голос у него был зычный, под стать его силе и росту. Где-то на полках звякнуло ламповое стекло.

— Пошли отсюда! — Амирак взял за руку Риту и потащил за собой, как маленькую непослушную девочку.

А в правлении шёл разговор между отцом и сыном. Линеун осмотрел обветшалые здания, нуждавшиеся в ремонте, и теперь принес отцу план работ.

Утоюк изучал лист бумаги, на котором сын написал, что нужно сделать, требуемый материал и стоимость работы.

Пока он читал, его лицо всё больше хмурилось.

— Придется пересмотреть твой проект, — стараясь быть спокойным, сказал Утоюк. — Многое тут преувеличено. Я просил, чтобы ты сделал необходимый ремонт, а тут всё капитальные переделки. Такой ремонт мы делали только в позапрошлом году, а теперь — снова. И расценки не совсем приемлемы для нашего колхоза… Ну, зачем тебе столько денег? Если собираешься жениться, попроси у отца.

Линеун улыбнулся. Утоюк повеселел: ну, ясно — сын хотел просто показать, как он разбирается в строительном деле.

— Отец, ты тут много наговорил. Давай отвечу по порядку, — сказал Линеун.

— Хорошо, — кивнул Утоюк.

У Линеуна сразу лицо стало серьезным, будто он повзрослел на несколько лет.

— Отец, ты говоришь, что нужно сделать необходимый ремонт. Но дома в таком состоянии, что текущий ремонт им мало поможет. В нашем колхозе не стали бы тратить средства на такие развалины: снесли бы и на их месте построили новые дома. А расценки установлены бухгалтерией нашего колхоза. Я не для своего кармана работаю. Мой заработок начислит мне наше правление… Что же касается женитьбы, то ты верно угадал: мы с Ритой собираемся это сделать во время празднеств, когда вы приедете к нам в «Ленинский путь»…

Утоюк почти не слышал последних слов сына. В его ушах звучало, как надоедливый скрипучий крик чаек: наш колхоз, наше правление, наша бухгалтерия… И это говорит его родной сын, рожденный и вскормленный в этих неприветливых скалах Нунивака, получивший образование в школе, которую он сейчас называет развалиной.

— Я думаю, — едва сдерживая себя, сказал Утоюк, — нам не столковаться. Ты нам не подходишь. Поищем в другом месте. В районном стройучастке.

Линеун пожал плечами. Что говорит отец? Разве он не знает, какую невероятную цену запросит за ремонт строительный участок? То, что предлагал «Ленинский путь», было разумным. Может быть, отец рассчитывал на то, что Линеун сделает ремонт, так сказать, за счет своего личного времени?

— Слушай, отец, — заговорил Линеун. — Если тебе хочется, чтобы я сделал ремонт сам, то придется подождать, когда «Ленинский путь» даст мне отпуск. Вот так, отец.

— Не надо нам твоей работы! Даже если ты предложишь даром отремонтировать все деревянные постройки в Нуниваке, я первый не соглашусь на это! Ты забыл, что родился здесь? Ты забываешь, что родился эскимосом! Тебе здесь делать нечего! Можешь уезжать в свой «Ленинский путь»! Я всё тебе сказал!

Ошеломленный Линеун ничего не мог понять. Он пытался успокоить отца. На шум прибежал счетовод. Утоюк грозно на него посмотрел и крикнул:

— Уходи и ты!

Линеун ушел.

Через три дня Линеун и Рита Таю встретились на берегу. Они уезжали обратно в «Ленинский путь». Расставание с родным Нуниваком было грустное. Утоюк и Таю с утра ушли на вельботе в море. Молодых людей провожали матери.

Рочгына вытирала слезы, и дочь её уговаривала:

— Не плачь, мать. Я уезжаю не куда-нибудь далеко, а буду совсем рядом.

— Я бы согласилась даже переехать в «Ленинский путь», лишь бы всегда быть вместе с тобой, — говорила, всхлипывая, Рочгына.

Рита и Линеун стояли на палубе до тех пор, пока за мысом не скрылись еле заметные в скалах жилища Нунивака.