Нунивакцы приплыли в «Ленинский путь» в середине дня: долги были сборы. Всем хотелось попасть на большой праздник, который бывает не каждый год. Борта вельботов лишь на палец возвышались над водой, а сидящие в них люди представляли яркий ковер разноцветных камлеек. Каждый надел на себя самый лучший, праздничный наряд. Из фамильных тайников были извлечены на свет тронутые тленным запахом старинные праздничные одежды. Вместо кожаных пузырчатых поплавков и гарпунов на носу вельботов были сложены бубны. Морской ветер, тугой и звонкий, наливал их силой, пока вельботы плыли из Нунивака в «Ленинский путь».

Встреча на берегу была многолюдной и радостной. Кэлы даже пригнал автомобиль. Старые женщины и деды, годами не выезжавшие из Нунивака, с веселыми шутками и смехом взгромоздились на кузов и поехали, впервые в жизни чувствуя под собой машину. Гостевой дом сиял свежевымытыми окнами. Однако приезжих быстро расхватали старые друзья, и чистенькие комнаты Гостевого дома остались пустые.

— Зачем для друзей Гостевой дом? — сказал Таю. — Пусть в нём живут командированные, ещё не обретшие друзей.

— Тут у каждого из нас родственник, — сказал Утоюк, подмигивая своему бригадиру.

— Сначала родственники, а потом и сами переберётесь насовсем в наше селение, — сказал Кэлы.

Таю метнул в него укоризненный взгляд: нехорошо говорить о боли в сердце в праздничный день.

Кажется, весь Нунивак сегодня приехал в «Ленинский путь». Даже продавщица Неля Муркина с разрешения председателя сельского Совета закрыла свой магазинчик и вместе со всеми прибыла на празднество.

Гости разошлись по домам, и на улице колхозного селения ненадолго воцарилась тишина. Когда первое чаепитие кончилось, из домов потянулись группы оживленных гостей и хозяев. Некоторые из них чувствовали на себе сильные порывы ветра, бушующего в желудках от выпитого вина.

Линеун и Рита шли в клуб. Сегодня здесь должны были состояться танцы для молодых участников песенного праздника. Ещё издали Рита увидела своего дядю. Он стоял, окруженный людьми, сияющий, в новом галстуке, в темно-синем костюме. Амирак рассказывал что-то увлекательное и забавное, девушки слушали его с восхищением.

Линеун и Рита подошли ближе.

— Я беру в руки гарпун, замахиваюсь… — голос у Амирака твердый, самодовольный. Глаза блестят и смотрят поверх голов слушателей. Вдруг Амирак замялся и уже тише пробормотал:

— В общем жаркая была работа…

Рита оглянулась. Сзади стояла Неля Муркина и смотрела на дядю Амирака.

— А, здравствуйте, — поздоровалась Неля с Ритой тоном старой знакомой. — Вот и мы приехали. Амирак, идите к нам.

Неля встала на цыпочки и картинно помахала ручкой смущенному Амираку.

— Идите сюда, дядя, — позвала Рита.

Когда Амирак подошел, Неля взяла его под руку и вкрадчивым голосом заговорила:

— Сейчас пойдем на танцы. Ох, люблю! Аревидер, Ерема!

Рита расхохоталась.

Неля Муркина пристально посмотрела на неё и сквозь зубы спросила:

— Никогда не слышала эту заграничную песенку? Могу научить. «Аре-ви-дер, Ерема!» — затянула она и снова оборвала песню, видя, как Рита корчится от смеха.

— Не нравится? — Неля покраснела, выдернула руку и гневно сказала Амираку: — Видишь, племянница твоя смеется надо мной. Хотела бы я знать, что она запоет. Может быть, ваши эскимосские песни, лучше? Они похожи на звериный вой!

— Неля, — спокойно сказала Рита. — Простите, но вы неправильно поете песню. Она красивая, певучая, только слова в ней другие. Надо петь: «Аревидерчи, Рома». Это значит: «До свидания, Рим».

Продавщица с подозрением выслушала Риту и хрипло спросила:

— Откуда вы это знаете?

— Я была в Москве на фестивале и знаю, как пели эту песню итальянцы, — ответила Рита.

— Странно, — успокаиваясь, проговорила Неля. — А слышится Ерема…

Братья-близнецы Емрон и Емрыкай уже танцевали в зале, обняв друг друга. Из большого белого репродуктора лилась нежная музыка. Она уходила в открытые окна и смешивалась с шумом волн. В просторном зале, и а скамьях, расставленных вдоль стен, чинно сидели старики и пожилые, наблюдая за танцующими.

Кэлы по-хозяйски оглядывал зал и всматривался в глаза гостей: какое впечатление производит на них новый клуб? Но гости были сдержанны в проявлении чувств. Пришлось самому председателю брать инициативу в свои руки.

— Нам старый клуб стал тесен, — заговорил Кэлы. — Народу у нас прибывает. Подумали и решили соорудить новый. Теперь места для всех хватит.

Гости молча, вежливо кивали головами.

Кэлы наклонился к Таю и тихо сказал:

— Подумали бы, почему не переехать? В одно лето поставим всем дома, обеспечим работой. А?

— Хорошо танцует молодежь! — преувеличенно громко сказал Таю, делая вид, как будто не слышит слов председателя. — Посмотрим завтра, как они будут танцевать наши родные танцы!

— Линеун и Рита такой танец приготовили! — сообщил Кэлы.

— Эскимосы не уступят, я так и знал! — сказал Таю.

— При чем здесь эскимосы? — насторожился Кэлы. — Линеун наш колхозник.

— А танец эскимосский, — сказал Таю.

— Разница небольшая, — ответил Кэлы, — неважно, какой национальности танец. Был бы он хорош и говорил о нашей жизни.

— Что вы спорите раньше времени? — вступил в разговор Утоюк. — Завтра всё выяснится.

— Не забудьте: после песенных и танцевальных состязаний — спортивные игры, а вечером — просим на комсомольскую свадьбу, — сказал Кэлы.

— А кто женится? — полюбопытствовал Таю.

— А это секрет, — загадочно ответил Кэлы. — Завтра узнаете.

В утро состязаний Таю встал рано, тихонько, чтобы не разбудить хозяев, вышел из дома и зашагал на скалы, висевшие над морем. Таю это делал не первый раз. Отсюда как на ладони было видно море и чукотское селение, где не было ни одной семьи, не породнившейся с эскимосами.

Таю карабкался по каменистой тропинке. Мелкая щебенка катилась вниз, увлекая за собой крупные камни. За маяком, ближе к морю, находилось излюбленное Таю место. В низкой траве виднелся плоский, с красивыми прожилками камень, похожий на кусок жирного оленьего мяса.

Таю сел на камень и огляделся. Дышать было легко: здесь морской ветер перемешивался со стекающим с прохладных вершин воздухом. Если глянуть на запад, внизу на длинной косе, тянущейся на много километров, можно увидеть селение колхоза «Ленинский путь». Ничего здесь не осталось от нищего чукотского стойбища — ни одной яранги, ни одной ямы-мясохранилища. Только с помощью воображения Таю мог вспомнить и представить себе ярангу родителей невесты, стоявшую у лагуны. Каждый год её латали новой моржовой кожей, и всё же она не была такой нарядной, как вон тот деревянный дом, в котором теперь жили престарелые родственники Рочгыны.

Таю почувствовал знакомую боль в сердце. Откуда она? Он не надрывал себя, на скалы поднялся давно и успел отдышаться. Держась рукой за грудь, Таю продолжал смотреть вниз, на пробуждающееся селение. Из труб тянулся дым, на улицах показались люди. Затарахтел двигатель электростанции. На берег выполз трактор, таща за собой большие деревянные сани.

И вдруг Таю пришла в голову мысль, которая поначалу его испугала: сердце его болит потому, что он завидует жизни, которой живут колхозники «Ленинского пути»…

Разве не так? Минули времена, когда человек гордился прошлым. Теперь он гордится настоящим и будущим. Так живут в «Ленинском пути». Здесь люди смотрят вперед и идут вперед… Чем можно защитить старый Нунивак от неумолимо надвигающегося нового? Ничем. Мертвого на ноги не поставишь — он всё равно будет падать, как его ни подпирай… И сколько Таю ни перебирал в уме разные проекты переселения Нунивака на другое место, самым реальным и желанным было бы слияние с колхозом «Ленинский путь»… Люди говорили об этом негромко и, видно, ждали от них твердого слова. От них — таких, как Утоюк, Таю, — от коммунистов. Что же, Таю скажет. Если сердце болит об этом — значит так надо. Сердце не обманет.

Таю разыскал среди новых домов место, где будет происходить песенное состязание. Он увидел полувросшие в землю шесть больших камней. Сколько помнит себя Таю, они всегда были здесь, служа не одному поколению. С Таю будет состязаться Рыпэль. Он хороший певец. Даже считающий себя сильным человек перед чукотским певцом беспомощен. Можно исхлестать человека собачьим кнутом, избить до полусмерти — пройдет время, и он поднимется, заживут рубцы, затянутся раны. Но после песен Рыпэля мало кому удавалось подняться. Как он в прошлом году отпел заготовителя Чурикова! Уволился заготовитель, перебрался в другой район… Пусть Рыпэль поёт свои песни, но Таю споет ту, которая родилась на вольных просторах моря. Он споет о щедрости моря, дарующего пищу, одежду и свет эскимосу.

Напев, рожденный в глубине сердца, где, по народному поверью, возникают мысль и чувства человека, уже рвался из груди Таю. Повернувшись к морю, Таю запел. Звуки легко лились из груди, уносясь в море, и эскимосу казалось, что ему подпевает весь морской простор. Песня и вправду была хороша. Она утолила сердечную боль Таю, и он поспешил вниз, легко, с радостным чувством, словно помолодевший на несколько лет.

Вокруг камней уже собирались самые нетерпеливые зрители песенных состязаний. Из клуба несли стулья и низкие скамьи для старших зрителей. Певцам полагалось сидеть на больших камнях.

С моря дул свежий утренний ветер, гоня волну. Шум прибоя доносился до площади, ударял по туго натянутым бубнам, заставляя их тихо звенеть.

Таю осматривался кругом. Вон идет Рыпэль. Смех так и играет в его прищуренных глазах: должно быть, приготовил такое, что будет весело всем! Братья-близнецы Емрон и Емрыкай вертелись возле стайки девушек. Таю увидел свою дочь рядом с Линеуном и подошел к ним.

Линеун был в белоснежной камлейке и расшитых цветным бисером перчатках. Рита тоже была нарядна — она была в яркой камлейке и ровдушных торбазах.

— Вы тоже собираетесь танцевать? — удивленно спросил Таю.

— Обязательно, — ответила Рита. — Мы приготовили новый танец.

— Что ты говоришь, дочка? — удивился Таю. — Кто же дал вам напев? Или Линеун обрел дар слушать природу и ловить у ветра песни?

— Рыпэль согласился дать напев. Он, может быть, окажется лучшим, — лукаво, с улыбкой сказала Рита.

— Так вы собираетесь танцевать на чужой напев? — догадался, наконец, Таю. — Под чукотский напев? Вы же оба эскимосы!

— Вы увидите, как хорошо получилось, — успокаивая Таю, сказал Линеун.

— Не знаю, не понимаю, — забормотал Таю и отошел в сторону.

По традиции первый танец должны были исполнять и петь гости. Таю уселся на средний, несколько возвышающийся над остальными камень и взял в руки бубен. Рядом сели Утоюк, братья Емрон и Емрыкай, Альпрахтын, Симиквак. Спели несколько старых обычных песен. Под их звуки танцоры разогревались, выходя в круг.

Когда смолкли бубны, Таю отложил бубен и вышел на середину круга. Он был в тонких, тщательно выделанных кожаных штанах, плотно облегающих ноги. На тело была надета камлейка. Чтобы не было жарко во время танца, под ней ничего больше не было. Наряд танцора и певца дополняли неизменные, расшитые бисером перчатки из тонкой оленьей замши.

Первый удар бубнов, напоминающий рокот морского прибоя, пронесся над толпой. Тело Таю вздрогнуло, как поверхность моря под первым ударом урагана, и насторожилось. Тихо рокотали бубны. Это было тревожное ожидание. Женские голоса вели мелодию без слов. Таю покачивался на ногах, и взгляд его был устремлен поверх голов певцов — туда, где шумел прибой. Второй удар, громкий и резкий, и танец начался.

«С каждым утренним лучом, пробуждаясь, эскимос встает с мыслью о море. И море ждет его, чтобы одарить богатой добычей за его смелость и отвагу. Кто может сравниться с эскимосом — охотником, добытчиком китов, моржей и нерп? Никто. Даже морские птицы в ненастье прячутся в скалы, а эскимос идет в море. Он верит морю, ибо гласит легенда, что эскимосы рождены от прародителя-кита — морского владыки. Море, ты даришь эскимосу богатства своих глубин, и человек, отведавший твоих щедрот, не может покинуть твое побережье…»

Таю вёл танец в лучших традициях старинного эскимосского искусства. Его движения были строги, тщательно продуманы. Вот летит чайка против ветра. Трепещут концы её крыльев, а тело — как натянутый лук. И кажется, слышишь звон тугих перьев, жалобный крик птицы, уносимой в океан… А вот охотник ждет, когда вынырнет кит. Рука его откинута назад, в ней зажат невидимый гарпун…

На подобных состязаниях не принято аплодировать и как-то внешне выражать отношение к только что исполненной песне и танцу. Признание победителя приходит позже. Таю закончил танец в классической манере. Он застыл наподобие ледяного тороса, показывая отдыхающее зимнее море.

Отирая пот со лба, Таю отошел в сторону, выйдя из круга.

Место на камнях заняли певцы «Ленинского пути». Кэлы вел мелодию, ему подпевали товарищи с бубнами и стоящие за ними женщины. После небольшой разминки в круг вышел Рыпэль. Он был обнажен до пояса, а на руках натянуты потрепанные кожаные перчатки без всяких украшений. Под веселый напев он исполнил танец о колхозном завхозе, потерявшем дорогу и забредшем в чужой дом. Танцор только дважды переступил ногами, а все уже отчетливо видели пьяного завхоза, отыскивающего дорогу. Громкий смех был наградой исполнителю. Но где же обещанное состязание с Таю? Выходит, зря говорила Рита, что Рыпэль готовился к состязанию с ним.

Таю стоял среди зрителей и ждал. Чукотский певец натянул на себя клетчатую рубашку с широким воротом и уселся на камни, взяв в руки бубен. Таю разочарованно оглянулся и увидел, как дочь и Линеун вошли в круг, держась за руки.

С моря рванул порыв ветра, принеся соленую влагу и запах морской воды. Он запутался в волосах Риты и растрепал аккуратную прическу Линеуна. Любуясь своей дочерью и Линеуном, Таю забыл о том, что они будут танцевать под чужой напев. Молодые люди были так прекрасны в ожидании танца! Взоры всех зрителей были прикованы к ним, и у многих возникла мысль, что трудно найти другую пару, которая так вот радовала бы посторонний глаз.

Рыпэль запел. Он пел один. Остальные певцы замерли в ожидании момента, когда им надо будет выступать. Линеун и Рита вели медленную часть танца, слегка поднимая руки. Рыпэль пел без слов. Напев ширился и рос, и в нем было что-то волнующее, рождающее в сердце человека радость.

«О человек! — вплел в напев слова Рыпэль. — Разве ты не рожден для того, чтобы покорить и подчинить себе всё? Осмотрись кругом, посчитай, что тебе ещё не подвластно, и, засучив рукава и разогрев мускулы, крепко возьмись за работу. О человек! Много есть чудес на земле! Но самое большое и чудесное — это ты, человек!.. Посмотри вокруг себя — разве не ты всё это сделал своими руками, человек? Ты строишь дома, ломая старье. Ты делаешь ноги свои быстрее оленьих ног. Ты обгоняешь стремительный звезд полет…»

Песня, которую пел Рыпэль, была необычно многословна для чукотской песни. Но эти слова отражались светом на лицах слушателей. Каждый удар бубна вливал новые силы танцующим — Линеуну и Рите. Их движения придавали новый смысл словам песни.

Рыпэль пел. Бубны рокотали. Линеун и Рита изгибали свои юные тела в стремительном танце, заражая своим настроением зрителей. И Таю вдруг увидел и услышал то, чего никогда не было раньше на песенно-танцевальных состязаниях: толпа зрителей стала подбадривать возгласами танцоров и вплетать в напев слова одобрения.

«О человек! — пел Рыпэль. — Ты тем и силен, что умеешь в жизни находить верную дорогу. Иди вперед, человек! Великое и чудесное чудо природы!»

С последним ударом бубна замерли фигуры танцующих. Рита и Линеун застыли в стремительном движении вперед, и у девушки в руках оказался невесть откуда появившийся маленький красный флажок.

Крик одобрения заглушил шум морского прибоя. Кричали все — и гости и хозяева. Рита и Линеун стояли в смущении, опустив головы. Много раз выходил победителем из, песенно-танцевальных состязаний Таю, но такого успеха не выпадало не только на его долю, но и на долю других певцов.

Линеун поднял руку, крики стихли, и он сказал:

— Мы приглашаем всех сегодня вечером в клуб на нашу свадьбу.

Таю почувствовал в своей ладони чью-то руку. Он оглянулся, это был Утоюк, отец Линеуна.

Вот когда колхозный клуб «Ленинского пути» оказался тесным! За длинным столом, уставленным посудой и угощением, едва поместились гости.

Как иногда бывает при большом стечении народа, не обошлось без недоразумений: не всем хватило вилок, сосуды для питья оказались разнокалиберными, и на почве такого неравноправия среди приглашенных происходили шумные разговоры. Устроители свадьбы с облегчением вздохнули, когда началась танцевальная часть торжества. Столы отодвинули к стенам, чтобы освободить место посередине зала

Таю выпил немного больше, чем обычно. Во время торжественной трапезы они сидели локоть к локтю — Утоюк и Таю. Так же рядом сидели их жены — матери жениха и невесты. Утоюк несколько раз слезливо жаловался Таю:

— Вот до чего дожили! Наши родные дети справили свадьбу в чужом селении! Разве так должно быть в жизни?

— Должно быть! — громко отвечал размякший от вина Таю. — Раз так получилось — значит должно быть! Я уже принял решение.

— Какое решение? — с любопытством спросила жена

— Это сек-рет! — многозначительно помахав пальцем, ответил Таю.

Покинув опустошенный стол, родители сели у раскрытого окна, под прохладный морской ветер. Понемногу улетучивались винные пары. Речи стариков стали сдержаннее, и глаза приобрели присущую им привычку всё подмечать. Оглядев толпу танцующих, Таю долго кого-то разглядывал, а потом сказал Утоюку:

— Вот мы и потеряли ещё одного колхозника.

— Кого? — встревожился Утоюк.

— Емрона, — грустно произнес Таю. — Погляди, как он обнимает дочку Кэлеуги. Не пройдет и полугода, как юноша подастся в «Ленинский путь». За ним потянется и Емрыкай. Не забывай, что они близнецы. Потеряем лучших стрелков!

— Этого не будет! — твердо отрезал Утоюк. Его встревожили слова Таю. Он никогда так не разговаривал. Что же с ним случилось? Такие слова трудно приписать только действию вина. Не иначе, как его Кэлы обработал!

Подошел Амирак. Он заметно выделялся среди танцующих своей нарядной внешностью и имел немалый успех у девушек. Амирак сиял так, как будто он сам был женихом.

— Товарищ председатель, — подчеркнуто официальным тоном обратился он к Утоюку. — Можете больше не считать меня на работе в вашем колхозе.

— Что с тобой случилось? — участливо спросил его Утоюк.

— Договорился с Кэлы, — многозначительно ответил Амирак. — Буду работать здесь. На звероферме.

— Ох, не завидую бедным зверям! — со вздохом сказал Таю.

— Вещи пришлете с оказией, — сухо распорядился Амирак и ушел.

— Вот этого человека мы наверняка потеряли, — горько сказал Утоюк.

— Невелика потеря, — отозвался Таю.

— Самое обидное то, что Амирак именно здесь станет настоящим человеком, — сказал Утоюк. — Я это чувствую.

— Что за разговор ты затеял в такой радостный день! — недовольно сказал Таю. — Пойдем веселиться! Пусть принесут бубны, хватит шаркать по полу подошвами!

Свадьба закончилась под утро. Молодые ушли в новый дом — свадебный подарок правления колхоза «Ленинский путь».

А наутро нунивакцы уезжали в родное село. Провожающие принесли остатки свадебного пиршества и прямо на берегу допивали с гостями.

Амирак стоял в толпе провожающих. Неля Муркина смотрела на него и нерешительно махала платком. Емрон долго прощался со своей возлюбленной и всё искал спину пошире, чтобы за её защитой поцеловаться с девушкой.

Лицо Кэлы сияло довольством; гости уезжали веселые, с улыбками: «Ленинский путь» умеет встречать гостей!

Утоюк правил вельботом. Чуть пониже кормовой площадки сидел Таю. Он был сосредоточен, и на его лице отражалась большая работа мысли.

Мыс скрывался за мысом. Впереди показался Нунивак, который непривычному глазу показался бы с моря нагромождением обломков скал на крутом обрыве.

Таю повернулся к Утокжу и тихо — так, чтобы слышал только председатель, — сказал:

— Я понял секрет долгой молодости.

Утоюк вопросительно взглянул на Таю.

— Да, — продолжал Таю. — Когда мысли человека направлены к будущему, он молод, сколько бы лет ему ни было. Но когда он держится за прошлое, копается в нем и испытывает удовольствие от воспоминаний, он уже старик, будь ему от роду двадцать лет!