Вернувшись из очередной поездки уже в начале марта, когда солнце покинуло свое зимнее убежище, Ушаков встретил Нанехак возле их домика.

— Как живется в доме, Нана?

— Заходи, умилык, увидишь.

Что-то в ее голосе насторожило Ушакова, и он последовал вслед за ней.

Уже в холодной, собачьей, части дома он обнаружил нечто новое: вместо деревянной стены, на которой при новоселье красовалась дверь с медной начищенной ручкой, подаренная Таяном, висел меховой полог, отделяющий жилое, теплое помещение от холодного. Он ниспадал на бревно-изголовье.

— Так лучше? — спросил Ушаков, показывая на полог.

Нанехак молча кивнула.

— А можно посмотреть внутри?

Нанехак подняла меховую занавесь, и Ушаков с привычной ловкостью вполз во внутреннее помещение. Приглядевшись, увидел на прежнем месте аккуратно застланную одеялом кровать, подушки, одетые в цветные наволочки. Рядом стояла постелька Георгия.

Однако в углу, там, где виднелся погасший жирник, Ушаков заметил ворох оленьих шкур.

— Вы на них спите?

— Спим, — виновато вздохнула Нанехак. — Так лучше.

Но не это опечалило Ушакова, а то, что в комнате было холодно и кое-где в углах даже белел иней. Он приложил руку к кирпичной стенке печи — она была ледяная.

— А почему печку не топите?

— Трудно, — тихо ответила Нанехак. — Однажды так натопили, что не задохнулись едва. Хорошо, что я проснулась и выволокла малыша и Апара.

— Угорели, что ли? — встревоженно спросил Ушаков.

— Да. Доктор Савенко объяснил, что так случилось потому, что мы вовремя не закрыли трубу. Он еще сказал, что так можно было и вовсе помереть. С тех пор и боимся топить. Лучше жить в холоде, чем умереть в жаре.

Последние слова Нанехак произнесла с невеселой усмешкой.

— Нет, Нана, так жить не годится! — строго сказал Ушаков.

Он чувствовал себя виноватым. Ведь эти люди переселились в непривычный для них деревянный дом отчасти и потому, что хотели показать, что они на его стороне, что верят в ту прекрасную жизнь, о которой он так много им говорил. Ведь пока никакого реального подтверждения его обещаниям не было. Два лета минуло — а пароход не пришел, и даже самолеты теперь казались приснившимися. О них напоминала лишь пачка читаных-перечитаных газет «Правда».

— Печку надо топить, — уже мягче сказал Ушаков и обещал: — Я сам этим делом займусь. Я не хочу, чтобы Георгий мерз в новом доме.

В тот же день он собственноручно затопил печку, заставил Нанехак приготовить ужин на плите, а не на жирнике. Вернувшийся с моря Апар удивился, увидев у них умилыка.

— Почему ты не сказал мне, что у тебя в доме холодно? — строго спросил его Ушаков.

— Стеснялся, — ответил Апар.

— Как это — стеснялся?

— Наверное, на самом деле топить печку не такое уж хитрое искусство, — виновато сознался Апар, — и всякий русский с этим легко справляется. А у меня не получалось…

— И у меня не вышло, — сказала Нанехак. Несколько дней Ушаков приходил в дом Апара и топил печку, показывая и объясняя хозяевам, как это надо делать. Вскоре стали наведываться и любопытствующие соседи, и само собой получилось так, что к тому времени, когда Ушаков затапливал печку, в комнате было уже полно народу. Нанехак обносила всех чаем, угощала свежим нерпичьим мясом.

— А если опять парохода не будет? — как-то спросил Кивьяна, и в голосе его Ушаков уловил почти вызов.

— Пароход будет! — уверенно ответил он. — Обязательно будет! — и пристально посмотрел на эскимоса.

Кивьяна смутился, но все же сказал:

— Ведь парохода не было и в прошлое лето…

— В прошлое лето его и не должно было быть!

— Однако ты ждал, — напомнил Кивьяна.

Это верно. Ушаков ждал парохода. Почему-то думалось, что он будет… Раз были самолеты, раз к острому подходила американская шхуна, почему бы не прийти и советскому пароходу? Тем более что ледовая обстановка была благоприятной.

— А может, те, кто тебя послал, забыли? — осторожно спросил Кивьяна. — Или же думают, что ты погиб, замерз? Сам же говорил: американцы или, как их там… канадцы… которые тут до нас жили, все померли, осталась одна эскимоска…

— Меня не могут забыть, — стараясь говорить спокойно, ответил Ушаков. — Советская власть своих людей не забывает и не бросает в беде. Среди канадцев была всего лишь одна эскимоска, а вас вон сколько!

Правда, после такого разговора в душе Ушакова родилось сомнение: а вдруг и в самом деле случится так, что и в эту навигацию парохода не будет?

Продовольственные запасы уже заметно истощились. Патроны приходилось выдавать уже не с такой щедростью, как вначале. Куча угля, выгруженная со «Ставрополя», едва возвышалась над землей. Если и вправду парохода не будет и в этом году, придется ограничить выдачу продуктов а больше полагаться на охотничью удачу.

В доме Апара стало тепло и уютно. Иней в углах растаял, даже на маленьких оконцах не было больше толстого слоя льда.

Иногда печку затапливали сами Апар или Нанехак, но Ушаков приходил каждый вечер и следил, чтобы труба закрывалась вовремя.

— Пока по раскаленным углям пробегают синие огоньки, закрывать трубу нельзя ни в коем случае, — учил Ушаков.

Маленький Георгий, уже начинавший понемногу говорить, радостно встречал его:

— Умилык! — Он называл Ушакова, как и все остальные.

Как-то вечером Нанехак сама завела разговор о будущем пароходе, о сомнениях, которые ходили среди эскимосов.

— Старцев говорит, что ты нас обманываешь, — смущенно сказала Нанехак, видимо, ей было неприятно, что такие разговоры идут от родственника.

— Старцев? — переспросил Ушаков. В общем-то он не удивился услышанному. Все эти слухи, потаенные разговоры, смущенные переглядывания должны были иметь какой-то определенный источник. — А что он говорит?

— Мне он сказывал, что ты, может быть, и не большевик, а преступник или разбойник, сосланный на всю жизнь на этот далекий остров. Я тогда спросила, почему преступнику дали такой большой запас товаров?

— И что он на это ответил? — полюбопытствовал Ушаков.

— Он сказал, что это твоя пожизненная ссылка… И что ты завлек нас сюда обманом, что никакого парохода не будет, никакой будущей счастливой жизни. Кончатся продукты, истощится зверь, и все мы умрем здесь голодной смертью…

Конечно, можно было только подивиться фантазии озлобленного человека, но своими вымыслами он сеял среди эскимосов смуту. Доверчивые люди, они никак не могли уразуметь, где тут настоящая правда, а где вымысел. Ведь парохода-то нет… Но и умилыку они привыкли верить…

На следующий день Ушаков позвал к себе Старцева. Он бочком, настороженно вошел в комнату начальника экспедиции, видимо предчувствуя, о чем будет беседа. Но виду пока не показывал.

— Здравствуйте, Георгий Алексеевич, — подобострастно поздоровался он. — Вот, явился по вашему вызову.

— Садись, Старцев, — Ушаков кивнул на табуретку у входной двери. Комната начальника невелика, и до двери не более четырех шагов.

— Как живешь? — спросил Ушаков, еще не зная, как приступить к главному предмету разговора.

— А чего нам? Живем не тужим, — с какой-то неестественной бодростью ответил Старцев.

Ушаков долго, пристально смотрел ему прямо в глаза, пока тот не отвел взгляд и не съежился.

— Ты знаешь, что в этом году придет пароход и ты можешь уехать отсюда?

Старцев испуганно взглянул на начальника.

— Пароход придет?

— Да, — спокойно сказал Ушаков, — поскольку кончается срок экспедиции. И по плану — смена зимовщиков. Все желающие могут покинуть остров…

— А когда придет пароход? — с неподдельным любопытством спросил Старцев.

— Я сказал — летом. К сожалению, точную дату назвать не могу. Все зависит от ледовой обстановки.

— А если его не будет?

Вопрос был задан словно бы мимоходом, но Старцев весь напрягся в ожидании ответа.

— Пароход должен быть обязательно, — не меняя тона, с прежним спокойствием проговорил Ушаков. — Только очень тяжелые, чрезвычайные обстоятельства могут помешать ему подойти к острову… Но ты прекрасно знаешь, что и таком случае к нам на помощь придут самолеты… Так что ты можешь не трудиться, распуская слухи о том, что нас тут забыли, забросили…

Лицо Старцева странно дернулось, лоб его вдруг покрылся потом. Шапкой он вытер выступившую испарину и пробормотал;

— Да они все шиворот-навыворот переиначивают…

— Кто переиначивает? — строго спросил Ушаков.

— Да эскимосы… Скажешь им одно, а они разнесут другое… Так что, Георгий Алексеевич, вы им не особенно верьте.

— А кому мне верить? Тебе? — Ушаков с усмешкой посмотрел на него. — Скажи мне, Старцев, как вообще ты попал на Чукотку?

— Да, — махнул тот рукой, — по дурости… Думал, тут золотишко есть. Хотел завести торговлю… Не получилось… Так и застрял здесь. Женился, дети пошли…

Ушаков знал, что при всем своем домашнем деспотизме Старцев по-своему любил детей. Он их привел к Павлову учиться грамоте и ревностно следил за их успехами.

— Вот что, Старцев, — на этот раз в голосе Ушакова слышалась твердость, — я все знаю о твоих делишках. И о том, что ты тайком пытался скупать пушнину, закопал несколько медвежьих шкур в снежницах у мыса Уэринг… Я даю три дня на то, чтобы ты сдал Павлову незаконно приобретенную пушнину и медвежьи шкуры. Ты понял меня?

Старцев хотел что-то сказать, но не смог. Он молча нахлобучил на голову шапку и повернулся, чтобы выйти из комнаты.

— Старцев! — Ушаков остановил его. — Хочу тебе еще сказать: на основании предоставленных мне Советским правительством полномочий я могу тебя арестовать, а впоследствии передать органам правосудия… Иди!

Успокоившись, Ушаков взял дневник и принялся записывать услышанные вчера в доме Апара свадебные эскимосские обряды. Однако думалось совсем о другом: о том, что, если и этим летом не придет пароход, трудно будет объяснить людям, почему это произошло. Веру легко разрушить, достаточно одного неверного шага, невыполненного обещания, несбывшегося предсказания.

Что же касается Старцева, то придется его выселять. Таких людей невозможно переделать. Единственное средство — это поместить их в такую среду, где они не могли бы оказывать дурного влияния на других. Пусть едет обратно в бухту Провидения и служит каюром у мистера Томсона, если только Советская власть еще не выселила этого торговца. Перед отъездом из Владивостока Ушаков слышал, что на Чукотку снаряжается большая экспедиция для ликвидации концессий, иностранных торговых факторий, незаконных рыбных промыслов. Наверняка Томсона в бухте Провидения уже нет. Ну ничего, найдется работа для Старцева и на материке… Но только не среди эскимосов.

Несколько дней спустя Старцев сдал Павлову десяток песцовых шкур и три медвежьи. При этом он жаловался, что ему не на что жить, не на что покупать продукты.

— Я согласился поехать сюда, чтобы мне дали возможность заработать. Иначе какой смысл тащиться в такую даль?

Можно было бы ему напомнить, как за него слезно просил сам Иерок, доказывая Ушакову, что еще один русский будет только на пользу. И несмотря на предостережения Павлова, Ушаков все же решился взять Старцева, надеясь, что вдали от своего бывшего хозяина, в здоровой трудовой обстановке он переменится.

— Он и так хорошо зарабатывает, — сказал Ушаков, выслушав Павлова. — Жаловаться у него нет никаких оснований. Он получает продуктов в три раза больше, чем самый добычливый охотник.

Надо было радоваться весне, но с каждым теплым днем, с прилетом птиц все тревожнее становилось на душе Ушакова: а если парохода и в самом деле не будет?

Однако внешне он держался так, как будто был абсолютно уверен: корабль придет. Он велел привести в порядок всю добытую пушнину, просушить ее на ветру, на весеннем солнце. Женщины занялись шитьем полотняных мешков, куда нужно будет упаковать песцовые шкурки. Медвежьи шкуры очищали от оставшегося жира и тоже сушили. Их было столько, что пришлось строить дополнительные вешала.

По вечерам Ушаков приводил в порядок архив, свои записки, сортировал коллекцию минералов, насекомых и растений.

Эскимосы знали об этом и приносили ему все примечательное, что попадалось им на глаза.

Когда пришли первые моржи, Кивьяна подстрелил на льдине огромного зверя, у которого оказалось две пары клыков. Хотя голова по праву принадлежала ему, Кивьяна, после полагающихся почестей, преподнес ее умилыку.

— Когда ты отсюда уедешь, глядя на эту голову, будешь вспоминать нас, — сказал он.

Еще на Первомайском празднике Ушаков объявил, что желающие могут покинуть остров, когда приедет новая смена зимовщиков. Но через несколько дней Тагью и Аналько от имени всех эскимосов сказали, что ни одна семья не желает возвращаться в бухту Провидения.

— Конечно, нам бы хотелось взглянуть на родной Урилык, — сказал Аналько, — но нам и здесь хорошо. Лучше, чем в бухте Провидения. Мы привыкли к острову, обжили его. И самое главное — тут много зверя и есть охота. Мы здесь почувствовали себя настоящими людьми.

Правда, Нанехак сказала, что Аналько целый вечер вопрошал духов (потому и не уехал сразу после праздника к себе на становище), и они ему посоветовали не покидать остров. Те Силы, которые живут в Урилыке, могли разгневаться и отомстить за то, что люди оставили их. А к здешним уже привыкли. Так что и с этой точки зрения им лучше оставаться на острове.

Когда от берега отошел ледовый припай, к Ушакову явился Старцев. Он долго мял шапку, прежде чем выговорил:

— Георгий Алексеевич, позвольте мне остаться…

— Ты прекрасно знаешь, почему я хочу тебя отсюда убрать, — сухо ответил Ушаков.

— А что я буду делать на материке? Кому я там нужен? — всхлипнул Старцев.

Ушакову неприятны были слезы взрослого мужчины, и он брезгливо поморщился:

— Иди! Ты меня не разжалобишь.

Однако в тот же день в деревянный дом пришла Таслехак, жена Старцева, с сестрой Нанехак. Обе они стали упрашивать Ушакова оставить Старцева на острове.

— Он совсем стал эскимосом, — уверяла Нанехак. — Там, на материке, он пропадет.

— Я что-то не видел, чтобы эскимос так поступал, как поступает Старцев, — заметил Ушаков.

— И такие эскимосы бывают, — сказала Нанехак.

— А что молчит твоя сестра? — спросил Ушаков, обращаясь к Таслехак.

— Она тоже очень просит, она любит Старинна. — Нанехак, похоже, окончательно взяла на себя роль адвоката.

— Любит? — с оттенком недоверия спросил Ушаков.

— Да. Такие уж мы, эскимосские женщины. Если полюбим русского, то очень сильно и на всю жизнь… Разреши ему остаться, умилык…

Наконец и Таслехак подала голос:

— Он стал хорошим.

— Ну, раз такое дело, — махнул рукой Ушаков, — пусть остается.

Видимо, теперь Старцев поверил, что пароход обязательно будет. Остался только один человек, который еще сомневался, — это сам Ушаков.