Ушаков старался не уезжать далеко: он ждал пароход. Охотился в окрестностях поселения. Теперь он сам осторожно намекал людям, что не исключена возможность и четвертой зимовки.
Но тревожило это, главным образом, доктора Савенко и его жену, которая в последнее время стала прихварывать. Болезнь ее удивляла эскимосов, ведь они были уверены в том, что уж доктор с женой надежно ограждены от любых заболеваний.
Скурихин тоже собирался возвращаться домой на Камчатку. Остальные и не мыслили себе иной жизни, «роме как на острове Врангеля.
Как-то на утиной охоте Ушаков разговорился с Павловым. Стояла летняя тихая погода с легким туманом над тундрой. Глядя на своего спутника, Ушаков думал, что лучшего напарника и помощника в будущих, еще только задуманных экспедициях нельзя было и желать. Павлов прекрасно знал Север, отлично разбирался в ездовых собаках, умел наладить вполне сносный быт даже в самых невероятно суровых условиях. Кроме того, он обладал отличным характером, уравновешенным и покладистым. В любом, даже, казалось, безвыходном, положении он был спокоен, рассудителен и никогда не унывал. Эскимосы не чаяли в нем души, и отбирать его у них было, конечно, не совсем честно. Но быть может, Павлов сам хочет уехать?
— Нет, — ответил он Ушакову, — я сроднился с этими людьми. Конечно, когда наладятся регулярные рейсы, я как-нибудь съезжу к себе на родину, на Камчатку, но сейчас не могу. Да и особого желания, Георгий Алексеевич, у меня нет. У меня тут родня, любимое дело и будущая школа. Я все-таки надеюсь, что дождусь, когда на острове будет большая, светлая, в несколько классов школа, с партами, черными классными досками, мелом, настоящими тетрадями и, чем черт не шутит, учебниками на эскимосском языке.
— Ну что же, — медленно произнес Ушаков, — я тебя не неволю. Хочу только сказать, что буду помнить тебя всю жизнь, и надеюсь, что дружба наша продолжится.
— Я бы хотел попросить вас, Георгий Алексеевич, — тихо сказал Павлов, — если что случится, позаботиться о моих детях. Особенно о сыне, Володе…
— Что может с тобой случиться? — улыбнулся Ушаков и положил руку на плечо Павлова. — Но скажу тебе — если что. всегда буду рад тебе помочь.
В эти тихие дни с особой грустью думалось о будущем расставании. Ведь здесь, на острове, останутся, быть может, самые лучшие, самые значительные годы жизни. И невольно вспоминались первые дни — высадка на берег, лихорадочная, торопливая работа по строительству дома, трудная зима. Иерок, его мудрые советы и помощь…
И Нанехак… Ее чистая, верная и благородная любовь, на которую Ушаков не мог, не имел права ответить взаимностью… Среди самых светлых и нежных воспоминаний она будет на первом и заветном месте.
Повесив на пояс несколько уток-гаг, охотники свернули к морю и берегом бухты направились к дому.
Когда еще придется увидеть такой чистый и тихий берег, как берег острова Врангеля! Сотни лет по нему не ступала нога человека, и девственность его природы остается одной из самых замечательных черт этой прекрасной земли.
Недалеко от поселения они увидели бегущего им навстречу Кивьяну. Тот что-то кричал, размахивая руками.
«Пароход!» — мелькнуло в голове Ушакова, и он прибавил шагу.
— Кит! — кричал Кивьяна. — Кит у берега!
Киты нередко подходили к острову, но эскимосы пока на них не охотились: не было настоящего умилыка и снаряжения. Но этим летом решили все же попытаться добыть морского великана. Он один мог заменить несколько десятков моржей. Приготовили гарпуны, поплавки из целиком снятой нерпичьей кожи и даже широкие острые ножи из стальных полотен.
На этот раз все благоприятствовало такой охоте. Прежде всего, сам кит — не подозревая о грозящей опасности, он резвился у самого берега. Конечно, это не гренландский кит, а серый, не такой большой, но и он — вожделенная добыча для настоящего охотника.
На воду спустили оба вельбота и две байдары. Охотой руководил Тагью. Он уселся на корму первой байдары и дал знак гребцам. Лодки устремились навстречу морскому великану.
Азарт и возбуждение охотников передались Ушакову, и он крепко сжимал в руках винчестер.
— Сейчас нельзя стрелять, — предупредил его Тагью. На носу с гарпунами наготове стояли Таян и Нанаун.
Ремни острых наконечников были привязаны к туго надутым пузырям.
Кит, видимо, почувствовал опасность и повернул в открытое море. Тагью дал знак поднять парус, и байдара прибавила ходу, отрезая киту дорогу из бухты.
Ушаков видел, как из зеленоватой пучины стремительно поднималась сероватая, покрытая какими-то наростами тупоносая торпеда. Казалось, еще секунда, и она протаранит моржовую кожу байдары. Сердце замерло в ожидании удара. Но Тагью искусно отвернул лодку, и, когда с шумом и плеском из воды показался кит, Таян метнул первый гарпун. Тяжелая деревянная рукоятка отскочила и закачалась на потревоженной воде. Сначала Ушакову показалось, что он промахнулся. Но по тому, как вдруг ожил ремень и потянулся вслед за нырнувшим китом, стало ясно: охотник попал в цель и наконечник глубоко вонзился в серое тело великана.
Вслед за первой байдарой за китом устремились и остальные. Было видно, что всей этой грандиозной охотой руководит невидимый кормчий-умилык — тысячелетний опыт преследования и добычи морского зверя. Пока на первой байдаре, ведомой Тагью, готовили второй гарпун, с другой лодки в кита уже метнули орудие.
Ушаков понял гениальную простоту эскимосской охоты. Гарпуны в общем-то не причиняли большого вреда киту: на воде даже не было видно крови. Гарпуном охотники не только метили животное, но и удерживали его воздушными поплавками на поверхности. Теперь не надо гадать, где в следующее мгновение вынырнет кит: путь его указывали надутые воздухом кожаные поплавки.
Очевидно, уже не было нужды для охотников с байдары Тагью всаживать еще один гарпун. Отмеченный четырьмя поплавками кит заметался, ища спасения.
Но было уже поздно. Теперь лодки выстроились в линию, и над морем загремели выстрелы. Целились в голову, в самое уязвимое место. Было такое впечатление, что нал бухтой шел морской бой. Пороховая гарь сизым дымом повисла над водой, в ушах звенело от близких выстрелов. Примерно через полчаса Тагью дал знак прекратить стрельбу. На воде расплывалось громадное пятно густой, с малиновым оттенком, крови. Тишина повисла над морем. Вельботы и байдары спустили паруса, и суда по инерции медленно заскользили к спокойно покачивающимся на воде поплавкам. Нежно журчала вода, и такое спокойствие было разлито вокруг, что не верилось, будто минуту назад здесь гремела мощная канонада.
Тагью поймал поплавок и осторожно стал вытягивать ремень из кровавой глубины.
— Убит, — тихо сказал он.
И тогда над спокойной гладью студеного моря зазвучали возбужденные и радостные голоса. Кита подтянули к поверхности воды, и лезвия ножей засверкали в низких лучах вечернего солнца. Отрезали плавники и погрузили их на вельботы и байдары, смотали ремни. Самого кита привязали к байдаре Тагью, и остальные суда выстроились один за другим, чтобы отбуксировать добычу.
Подняв паруса, медленно двинулись к берегу. Люди громко смеялись, переговаривались, обменивались шутками, и оживление было куда больше, чем на моржовой охоте. Тагью подтянул к себе китовый плавник, отрезал ломтик кожи с салом и протянул Ушакову:
— На, умилык, попробуй мантак…
Мантак… Ушаков не раз слышал об этом вожделенном и забытом на острове лакомстве. Люди мечтали попробовать китовой кожи с салом, вспоминали, рассказывали друг другу о наслаждении этим деликатесом.
Ушаков взял протянутый кусок и положил в рот. Холодный, довольно безвкусный сначала. Жир как жир, но кожа была твердой и плохо поддавалась зубам. Однако эскимосы ели с удовольствием и так причмокивали, что Ушаков подумал: ему просто достался не тот кусок. Проглотив, почти не жуя, он попросил у Тагью второй. Но и этот был в точности такой же, как и первый. Когда Ушаков как следует разжевал кожу вместе с салом, ему почудился вкус сливочного масла.
Буксировка большого кита с помощью парусных судов к берегу — дело долгое, и потому на вельботах и байдарах люди завели разговоры, начали вспоминать охотничьи приключения и неслыханные удачи.
Еще не придя в себя от пережитого возбуждения, Ушаков спросил Тагью:
— А не бывало так, что кит топил судно?
— Много раз бывало, — ответил старый морской охотник. — Но все равно мы любим охотиться на кита… Умилык, посмотри на людей, как они радуются, как они воспряли духом! Когда мы жили в Урилыке, мы до того обнищали и изголодались, что даже потеряли веру в собственные силы. Мне казалось, я больше никогда не выйду на китовую охоту. И вот довелось. Это большая радость. Мы вернули себе наше собственное лицо, наше достоинство, нашу гордость настоящих морских охотников!
Тагью был взволнован. Ушаков никогда не видел его таким. Обычно он немногословен, порой даже угрюм. А тут лицо его светилось радостью.
— Ты очень рад, Тагью? — спросил Ушаков.
— Да, я очень рад! — ответил он и с грустью добавил: — Я только сожалею о том, что мой друг Иерок не дожил до этого счастливого дня.
Ушаков наконец начал осознавать, какое огромное значение имела для этих людей добыча кита. И он сказал Тагью:
— Я тоже очень рад…
— Ну вот, и не надо тебе уезжать отсюда, — улыбнулся Тагью. — Мяса этого кита хватит на корм десяти таких упряжек, как у тебя, а жиру столько, что можно никогда не гасить жирники в ярангах.
Позднее летнее солнце уже опускалось за горизонт, когда караван из вельботов и байдар приблизился к берегу. Встречать охотников собралось все население острова. Вышли даже самые дряхлые старики, женщины принесла грудных детей.
Первыми на берег вышли охотники с байдары Тагью. Таяна встретил Аналько, гостивший в поселке, и все остальные ждали, пока шаман, отведя в сторону молодого китобоя, проделывал над ним какие-то священные действия.
На берегу вспыхнули костры. Огромную добычу подвели поближе к берегу, но целиком вытащить на сушу не смогли и стали разделывать прямо на воде. Все с жадностью набросились на китовую кожу — мантак. Лица людей лоснились от жира, светились улыбками.
Куски китового мяса небольшими багорчиками с острыми крючьями оттаскивали в сторону. Ушаков переходил от одной группы людей к другой, помогал им и чувствовал, что еще немного, и он рухнет прямо на скользкую от жира и крови гальку.
— Умилык, — позвала его Нанехак. — Иди отдыхай.
— Ну как же так? — развел руками Ушаков. — Вон еще сколько работы!
— Ты погляди, — Нанехак показала вокруг. — Все охотники, добывшие кита, ушли. Один ты остался.
И вправду, на берегу не было ни Тагью, ни Таяна, никого из тех, кто был на охоте.
— Иди. — ласково и настойчиво повторила Нанехак, — иди отдыхай.
Ушаков с благодарностью кивнул ей и медленно побрел к деревянному дому.
Однако на следующее утро, когда он встал в привычное время и спустился к берегу, он увидел там людей — они еще разделывали кита. Здесь были и уже отдохнувшие Таян с Тагью. Они распоряжались, кому какую часть добычи отдать: по обычаю, тот, кто первым загарпунил кита, считался полновластным владельцем и сам делил добычу. Молодой Таян, вчерашний мальчишка, сегодня выглядел уже зрелым мужем, и даже, как показалось Ушакову, голос его переменился, окреп. И одет он был сегодня в новые, украшенные бисером праздничные низкие торбаза, в цветную камлейку и в новые нерпичьи брюки. Ладный, стройный, сильный, с умным волевым лицом, он всегда нравился Ушакову. Павлов говорил, что и в грамоте он успел опередить многих и шел наряду с самым способным — Нанауном.
Поздоровавшись, Ушаков поинтересовался, сколько будет длиться разделка.
— Наверное, еще дня два, — сказал Таян. — Когда мы все снимем сверху, туша станет легче, и мы ее еще раз подтянем к берегу.
— А то, что не удастся взять, тоже не пропадет, — вступил в разговор Апар. — Как только выпадет снег, сюда потянутся песцы. Для них нет лучшей прикормки и приманки, чем китовая туша.
— И белые медведи придут, — добавил Тагью.
Казалось, что ночью так никто и не покидал берег. Здесь ели, пили чай из принесенных из яранг закопченных чайников, спали, просто лежали на гальке, отдыхая от работы и нескончаемого жевания мантака. Даже маленький Георгий с перепачканным сажей и салом лицом держал во рту внушительный кусок китовой кожи с салом.
— А не вредно ему? — спросил Ушаков Нанехак.
— Очень полезно! Мантак еще никому не повредил. На, попробуй вот этот кусок.
И хотя Ушаков не испытывал никакого восторга от эскимосского лакомства, он все же взял протянутый ему кусок, чтобы не обижать Нанехак.
К вечеру уже порядком ободранную тушу перевернули и принялись разделывать дальше. Работа продолжалась без остановки, но вместе с этим в ритме ее появилось что-то новое. Теперь кита разделывали те, кому нужен был дополнительный жир на зиму, мясо для собачьего корма. Главная и самая ценная часть добычи — мантак — был снят и распределен согласно обычаю.
Снова вспыхнули костры на берегу, и со стороны яранг показалась необычная процессия во главе с Таяном. Когда она поравнялась с Ушаковым, Таян виновато сказал:
— Это старинный обычай — благодарение морским богам…
Ушаков молча кивнул и, побуждаемый любопытством, последовал за охотниками. Позади всех шел Апар, он нес два больших бубна.
Ушаков заметил, что в ритуале жертвоприношений особых различий не было. И на этот раз главная часть, обращаемая к морским богам, ниспославшим людям такую богатую и редкую добычу, состояла в «кормлении» богов кусками тюленьего жира и мяса, сахаром, лепешками, табаком. Ушаков углядел на священном деревянном блюде две шоколадные конфеты.
— Жаль, что нет оленьего мяса, — сказал Апар. — По-настоящему морских богов за такую добычу следовало бы угостить олениной.
— У нас на складе есть свинина, может, подойдет? — спросил Ушаков.
Апар немного подумал и ответил:
— Наверное, нет… Уж очень грязный зверь, эта ваша свинья… Как только вы отваживаетесь ее есть?
В какой-то степени Апар был прав: все, что ели чукчи и эскимосы, либо росло в чистой, нетронутой тундре, либо купалось в море.
После торжественного жертвоприношения охотники окружили самый большой костер, и Тагью, взяв в руки бубен, затянул песню благодарения морским богам, китовому племени, которое поделилось мясом со своими братьями.
Ушаков смотрел, как танцевали Таян, Апар, женщины, среди которых выделялись сестры Нанехак и Таслехак, и вспоминал легенду о происхождении племени морских охотников, рассказанную ему покойным Иероком. Согласно ей люди, промышляющие морского зверя, родились от Первой Женщины земли и Кита, полюбившего ее. Поэтому они считали себя родичами самого большого морского зверя, и добыча кита — это братание, соединение с родственниками.
Гремели бубны, пылали костры, и чувство всеобщей радости охватывало Ушакова, оттесняя тревожную мысль о том, что с каждым днем надежды на пароход тают и реальность четвертой зимовки на острове Врангеля неумолимо встает перед ним.