Росмунта качала Мирона и напевала песню, которой ее научила Наташа Вээмнэу:
За стенами яранги бушевала пурга. Ветер подпевал Росмунте, колыхал меховой полог, а то каким-то чудом врывался в чоттагин, толкался в стены, заставлял вздрагивать пламя керосиновой лампы.
Пурга продолжалась больше недели. То ветер утихал на несколько часов, небо очищалось от облаков и показывались звезды, то, как бы набравшись новых сил и отдохнув, он снова налетал на стойбище, пытался опрокинуть яранги, сорвать с них рэтэмы и унести в долину Теплой реки. Больше всего от пурги пострадало школьное здание, казавшееся на вид таким прочным. Железную крышу разворотило, и из нее торчали, как ребра скелета, оголенные стропила.
Росмунта пела песню и с тревогой прислушивалась к ветру. Вот уже несколько дней Коравье не ночует дома. С тех пор как пришло известие, что стойбище принимают в колхоз, Коравье неотлучно в стаде.
– Мы должны привести туда свое стадо в полной сохранности, – заявил он пастухам.
Почти все мужчины ушли охранять оленей. В такую погоду особенно нагло рыскают волки.
В школе поначалу прекратили занятия, но, когда стало ясно, что ненастье надолго, снова открыли ее. Женщины по очереди провожали детей, а вечером сами приходили учиться. Жизнь снова вошла в колею, как ни бесновалась пурга.
Вчера из Торвагыргына приехала кинопередвижка. Трактор вел Кэлетэгин, а вместо киномеханика прибыл Сергей Володькин. Росмунта жалела, что нет Коравье, который так любит кино. В стойбище уже несколько раз привозили звуковые картины, но люди мало что поняли в них: с экрана говорили по-русски. Росмунта узнавала отдельные слова, но все же не разбирала, о чем идет речь. Часто в роли переводчика выступал Сергей Володькин, но он так говорил по-чукотски, что зрители не могли удержаться от смеха, слушая его объяснения.
Росмунта смеялась еще от того, что вспомнила, как Сергей учил ее целоваться по-новому, и ей хотелось сказать ему об этом. Но Володькин старался не только не оставаться с ней наедине, но даже не подходил близко и не смотрел в ее сторону.
…Сильный порыв ветра ворвался в чоттагин, толкнул полог. Пламя заметалось в стекле лампы. Росмунта положила задремавшего Мирона на кровать и выглянула в чоттагин. Кто-то, наряженный в толстую камлейку, отряхивался от снега.
– Это ты, Коравье?
Человек повернулся к Росмунте и замер в испуге. Она узнала Сергея Володькина.
– Ты пришел в гости? – спросила Росмунта.
– Нет, заблудился, – виновато сказал Володькин. Он поднял глаза на нее, но не увидел в них ни гнева, ни раздражения. Она радушно улыбалась.
Несколько минут назад Володькин вышел из школы по неотложному делу в небольшую будку, расположенную рядом со школой, и на обратном пути потерял направление. Снегом забивало дыхание, нельзя было осмотреться. Школа где-то совсем рядом, но как ни вглядывался Володькин, ничего, кроме снежной пелены, не видел. Даже кричать бесполезно – никто не услышит. Ему стало страшно. Он двинулся наугад, лишь бы не стоять на месте. На память приходили рассказы о людях, замерзших в пургу в нескольких метрах от дома. Сделав с трудом десятка два шагов, Володькин наткнулся на ярангу и несказанно этому обрадовался.
– Не могу найти дорогу в школу, – сказал он.
– Я покажу, – с готовностью предложила Росмунта. – Это очень близко.
Володькин содрогнулся при мысли, что надо снова выходить в бушующую, воющую мглу, и нерешительно сказал:
– Я сначала немного отдохну.
– Хорошо, хорошо, – согласилась Росмунта. – Я приготовлю тебе чай.
– Не хочу чаю, – стал отказываться Володькин.
– Не надо отказываться от угощения, – наставительно сказала Росмунта. – Когда приходит гость, хозяйка обязательно должна его угостить. Так меня учит мой муж Коравье. Снимай кухлянку и заходи в полог.
– Я лучше пойду, – сказал Володькин и открыл дверь. Ветер ворвался и накинулся на него, Володькин поспешил назад.
Росмунта подала Сергею тивичгын – кусок оленьего рога для выбивания снега. Володькин послушно принялся выколачивать собачьи унты, а потом кухлянку. С помощью Росмунты снял с себя верхнюю одежду и вполз в полог.
В пологе, несмотря на то, что отдушина была открыта, все же чувствовалась духота.
Володькин огляделся. Над большими керосиновыми лампами сушилась одежда Коравье. Одна лампа была окружена ребристыми термобатареями, и от них шел провод к радиоприемнику, стоявшему в углу на маленьком столике. В перекладинах красовались картинки из журналов и плакаты. Один плакат был особенно выразителен: он призывал продвинуть кукурузу на Север. На стене висела небольшая книжная полка, заставленная книжками на чукотском языке. В раскладной кровати посапывал Мирон. Стараясь не разбудить его, Володькин подошел к полке. Потянул брошюру, но за ней заскользили другие книги, и, как Сергей ни удерживал их, книги с шумом попадали на пол. Росмунта, возившаяся с примусом, ничего не слышала, зато Мирон сразу же открыл глаза.
Володькин подполз к нему.
– Не плачь, друг, – горячо зашептал он, заметив, что Мирон сморщил носик. – Гугу-гугу-гугу…
Володькин сложил пальцы в забавную, как ему казалось, фигуру и поднес к глазам ребенка. Мирон, должно быть, впервые в жизни видел такое, потому что морщинки возле его носика разгладились и он с любопытством стал рассматривать гостя.
Ободренный Володькин поднял какую-то книгу и помахал ею перед лицом Мирона. Все это он сопровождал восклицаниями, причмокиваниями и гримасами.
Мирон с серьезным видом наблюдал за ним и вдруг так заорал, что Володькин вздрогнул.
В полог стремительно вошла Росмунта. Она внесла вскипевший чайник и ласково заговорила с Мироном, посадила его. Ребенок, ободренный появлением матери, замолчал.
– Я тут уронил книги и разбудил его, – оправдывался Володькин. – Извините меня.
– Ничего, – сказала Росмунта. – Это Коравье виноват. Сколько раз я ему говорила, чтобы он как следует укрепил полку, а он все отговаривается тем, что скоро переселимся в Торвагыргын. Ведь у нас там даже свой дом есть…
Росмунта накрыла для чаепития низкий столик, разлила чай.
Сергей взял горячую кружку и начал, торопясь, пить горячий, крепко заваренный чай.
Росмунта ласково на него смотрела, подкладывая печенье и затвердевшие на морозе пряники.
– Кушай, Володькин, – говорила она, улыбаясь большими голубыми глазами. – Пей горячий чай – ты замерз, бери сладкое печенье.
Мирон захныкал, Росмунта сбросила один рукав кэркэра, обнажив полную белую руку, и вынула грудь. Володькин поперхнулся, закашлялся, слезы полились из глаз. Обеспокоенная Росмунта подскочила к нему и стала бить широкой мягкой ладонью по спине, пока Володькин не отдышался.
– Спасибо, – сказал он.
Росмунта засмеялась:
– Не понимаю русских. Они так часто благодарят, как будто доброе отношение друг к другу редкость. Вот в Торвагыргыне. Придет к нам русский, угостишь его чаем, а он так благодарит, будто я его спасла от голодной смерти… А если кто-нибудь войдет во время еды, так, оказывается, его надо обязательно пригласить, будто собственного разума у него нет и он не знает, хочет есть или нет…
Накормив сына, Росмунта бросила мельком взгляд на будильник, висящий на деревянной перекладине полога, и заторопилась:
– О, скоро должен прийти Коравье. Надо поставить мясо.
– Я пойду, – заспешил Володькин. Ему не хотелось встречаться с Коравье.
– Как же ты пойдешь? – спросила Росмунта. – Еще заблудишься. Подожди немного. Коравье проводит тебя до школы.
Но Володькин предпочитал выйти в такую пургу, чем быть застигнутым наедине с Росмунтой.
– Теперь я найду дорогу. Я ее вспомнил, – заверил Володькин, поспешно натягивая на себя кухлянку.
Ветер подхватил Сергея и закружил. Направление было потеряно в первую же секунду. Володькин решил возвратиться в ярангу Коравье. Это все же лучше, чем быть заживо погребенным под снегом. Но, сделав несколько шагов, он с горечью убедился, что теперь ему не найти и яранги Коравье. Морозный ветер выжимал слезы. Они замерзали на щеках и больно стягивали кожу. Володькин, отдирая льдинки со щек и ресниц, шел наугад. Он знал, что останавливаться опасно – может занести снегом. А под теплым снежным одеялом хочется спать… В мозгу отчетливо возникали картины, рисующие замерзших людей…
Скоро он совсем выбился из сил и решил передохнуть. Его быстро начало заносить снегом. Надо вставать, но до чего же хорошо и мягко в снегу! Вдруг Володькину почудился человеческий голос. Он прислушался. При некоторой доле воображения в вое пурги может померещиться все – даже Венгерская рапсодия Листа.
– Вот он! – отчетливо услышал Володькин и увидел рядом с собой мокрое от снега и пота лицо Коравье. – Вставай!
Володькин с трудом поднялся и ухватился за руку Коравье, боясь, что тот снова скроется в крутящемся вихре. Рядом с Коравье стоял Кэлетэгин. Крепко держась друг за друга, они направились к яранге Коравье.
– Нашли! – радостно воскликнула Росмунта, увидя Володькина. – Я же говорила тебе: надо подождать Коравье!
Кэлетэгин, отряхнув снег с кухлянки, сказал:
– А я сижу в школе и жду. Вижу, прошло достаточно времени, чтобы ты мог вернуться. Пошел искать. Обшарил все кругом, обошел яранги… Не думали мы, что ты пойдешь к Гылмимылу.
– Я в школу хотел пойти, а не к Гылмимылу, – сказал Володькин.
– Странно, кто бы тебя мог водить? – задумчиво проговорила Росмунта. – У тебя же здесь нет умерших родственников.
– Это у нас есть такое поверье, – пояснил Кэлетэгин. – Когда человек в пургу начинает плутать и теряет направление, значит, его хотят увести в свой мир умершие родственники.
– Да-да, – закивал Коравье, недовольно взглянув на жену. – Это старое поверье.
Пришлось Володькину снова пить чай и есть вареное мясо. Никто не напоминал ему о том, как он учил Росмунту целоваться.
Никогда в стойбище Локэ с таким нетерпением не ждали наступления хорошей погоды. Инэнли, который дневал и ночевал в стаде, как-то нерешительно сказал Коравье:
– Может быть, попробовать одно средство?
– Какое средство? – не понимая, спросил Коравье.
– Исправить погоду, – боязливо сказал Инэнли.
– Как это? – Коравье начал догадываться, что предлагает Инэнли.
– Попросить Эльгара покамлать.
– Что говоришь?! – ужаснулся Коравье. – Не стыдно? А еще собираешься вступить в колхоз!
Инэнли так смутился, что Коравье даже пожалел его.
Но, оказывается, об этом думал не один Инэнли. В тот же день с таким же предложением пришел к Коравье Рунмын. А вечером и Росмунта вдруг ударилась в воспоминания:
– Ты помнишь, Коравье, когда мы кочевали около Большого озера, как быстро Эльгар повернул пургу на побережье и спас стадо?
Коравье помнил эту пургу. Казалось, что она никогда не кончится. Каждый день волки утаскивали из стада несколько оленей. А отбившихся от стада важенок нелегко было разыскать в кромешной тьме, наполненной летящим снегом. Мудрый Локэ оказался бессильным что-нибудь сделать с ураганом. Тогда обратились к Эльгару, который в то время уже отошел от шаманства, отстраненный Локэ. После долгих уговоров шаман решился. Камлание продолжалось полтора дня без перерыва. Когда небо стало проясняться, Эльгар уже не пел, а хрипел, выплевывая поминутно пену изо рта. С затихающим, последним порывом ветра Эльгар свалился и заснул. Он спал двое суток.
– А помнишь, как прекратил он волнение на реке Теплой? – продолжала вспоминать Росмунта.
Коравье молчал. Он прислушивался к завыванию ветра. Как быть?.. Люди ждут от него одного слова… В стаде он разыскал Инэнли и сказал:
– Можешь просить Эльгара, чтобы покамлал. Но тихо!
– Громко не будет. Я сам за ним буду следить, – заверил Инэнли.
После короткого совещания с пастухами Инэнли и Рунмын отправились на переговоры.
Покушение на Коравье и арест Мивита и Арэнкава угнетающе подействовали на шамана. Он все время кряхтел и охал. Ему намекнули на то, что он может добровольно уйти к верхним людям. Шаман разразился ругательствами и заявил, что Советская власть запрещает этот устарелый обычай.
Инэнли и Рунмын вошли в чоттагин его яранги и несколько раз топнули о земляной пол, давая знать хозяевам о своем приходе.
– Кто там? – послышался скрипучий старческий голос.
– Мы пришли, – ответил Инэнли. – Рунмын и Инэнли.
Таких гостей старый Эльгар не ждал. Не сдержав любопытства, он высунул в чоттагин трясущуюся от старческой немощи голову.
– А, пришли, – приветствовал он гостей. – Какие новости?
Инэнли и Рунмын уселись на большие плоские камни и принялись рассказывать новости. Они сообщили о происшествиях в стаде, о том, что за все дни ненастья не было потеряно ни одного оленя. Посетовали на то, что пурга мешает оленям добывать корм и не дает возможности перегнать их на новое пастбище.
– Почему вы не рассказываете новость, о которой говорит все стойбище? – раздраженно спросил Эльгар. – Почему не говорите о колхозе?
– Мы думали, ты знаешь об этой новости, – сказал Инэнли. – Ждем, когда утихнет пурга. Тогда к нам приедут люди из колхоза Торвагыргын, пересчитают наших оленей и возьмут нас в колхоз.
– Всему помеха пурга, – вздохнул Рунмын. – Мы пришли попросить твоей помощи.
– Как может помочь больной, немощный старик? – плаксиво сказал Эльгар. – Русские не любят шаманов!
Инэнли, поразмыслив, схитрил:
– Русские не любят таких шаманов, которые вредят жизни людей. А тех, кто помогает, они даже отличают.
– Мы хорошо помним, как ты повернул ветер около Большого озера, – льстиво напомнил Рунмын. – Мы верим в твою силу.
– Но русские не верят! – взвизгнул шаман. – Даже Коравье не верит!
Инэнли вопросительно посмотрел на товарища и сказал:
– Коравье нас послал к тебе.
– Ты врешь, – отрезал Эльгар.
– Разве мы тебя обманывали? – обидчиво сказал Рунмын. – Мы готовы поклясться на жертвенной крови.
– Хорошо, – неожиданно согласился шаман. – Я попробую. Если русские и Коравье и вправду верят мне, тогда мое камлание погасит пургу, а если нет – значит, не верят и мешают.
– Попробуй, попробуй, – в один голос обрадованно сказали Рунмын и Инэнли.
Рунмын побежал с радостным известием в стадо, а Инэнли остался помогать шаману.
Прежде всего они с большим трудом разыскали врытых в землю деревянных идолов. Инэнли очистил их от снега и помазал им губы жертвенной кровью и жиром. Затем помог Эльгару приготовить жертвоприношение Закату, Восходу и Зениту. Кусочки мяса и жира, сдобренные священным шепотом Эльгара, разбросали вокруг яранги.
Однако самое главное действие Эльгар не спешил начинать. Когда Инэнли выказал нетерпение, шаман сердито заметил:
– Ты думаешь, очень легко прекратить ветер? Тут нужна сила! Принеси мне жирного оленьего мяса.
Инэнли с готовностью побежал в стадо, и Коравье скрепя сердце велел заарканить и зарезать жирного оленя.
В яранге шамана уже ярко пылал костер. В котле в ожидании мяса клокотала вода. Старый Эльгар, как бы помолодевший и забывший свои недуги, сидел у огня и чинил старый бубен, обтянутый звонкой кожей из желудка моржа.
Мясо сварилось, и Эльгар пригласил отведать еду и Инэнли.
За трапезой старик сказал:
– Слышишь, ветер притих.
Инэнли прислушался: действительно, ветер вроде бы стал тише.
– Ты думаешь, отчего бы это? – хитро прищурившись, спросил Эльгар. – Как объяснишь? Сама ли природа хочет утихомириться или помогли наши жертвоприношения?
Вопрос был коварный, но Инэнли не задумываясь бодро ответил:
– Я думаю, что подействовало наше жертвоприношение. Иначе отчего бы стихать ветру?
Эльгар пристально посмотрел прямо в лицо Инэнли. В маленьких глазках шамана, спрятанных за толстыми веками, светился огонек сомнения.
Шаман облизал жирные пальцы, выпил залпом большую миску теплого оленьего бульона и сказал:
– Начнем. Буду камлать.
Он нырнул в полог. Оттуда вылезли его домочадцы и уселись вокруг костра, притихшие и сосредоточенные в ожидании священного действия.
Сначала послышался тихий рокот бубна, прерываемый монотонным пением. Иногда бубен угрожающе гремел, священная палочка трепетно билась о деревянный обод.
Пение то усиливалось, то слабело. Голос Эльгара то перекрывался воем ветра, то сливался с ним, а иной раз так слабел, что, казалось, ветер вошел в чоттагин и полог.
Потрескивал костер, разбрасывая искры; люди, ждущие чуда, подремывали у костра.
Инэнли тоже клонило ко сну – мало пришлось спать в последние дни. Он прислонился к стене яранги, закрыл глаза и сразу же погрузился в сладкий, без сновидений сон…
– Инэнли, вставай! Пурга кончилась!
Инэнли вскочил. Костер давно потух. В дымовое отверстие яранги гляделись звезды, запорошенные мерцающим светом полярного сияния. В пологе было тихо; было тихо и за стенами яранги.
Инэнли осмотрелся и увидел рядом с собой Эльгара. У шамана было утомленное лицо и руки заметно дрожали.
– Что ты скажешь, Инэнли? – тяжело дыша, спросил он. – Как моя работа? – шаман не мог скрыть гордости.
Инэнли не сразу нашел, что ответить.
– Вот что я тебе скажу, Эльгар, – проговорил, подумав, Инэнли. – Я знаю, что в колхозе за работу дают трудодень. Когда нас примут в колхоз, я скажу, чтобы тебе заплатили за сегодняшнюю работу самый большой трудодень! Спасибо тебе, Эльгар!
С наступлением хорошей погоды настроение жителей стойбища Локэ заметно поднялось. Из всех дымовых отверстий яранг к небу вздымались густые клубы дыма, нарты не успевали подвозить хворост.
Никогда в этом затерянном в чукотской тундре стойбище не было столько приезжих. Сначала пришел один трактор. Потом второй. Каждый из них тащил огромные сани, полные людей.
Большинство приезжих остановилось в школьном доме, но много гостей было и у Коравье.
Росмунта сбилась с ног, приготовляя чай. Ей пришлось взять чайники у соседей. Перекормленный сладостями Мирон хныкал от боли в животе, но не выпускал изо рта большую конфету, от долгого хранения затвердевшую до каменного состояния.
Стадо подогнали поближе к стойбищу. Несколько человек пересчитывали оленей.
Праву вместе с Наташей ходили по ярангам, составляя список жителей. Почти всюду их угощали, отказываться было неудобно, и не успели они пройти треть стойбища, как от сытости уже еле волочили ноги.
Праву пользовался случаем побольше узнать о жителях стойбища, об их прошлой жизни. Одни рассказывали охотно, другие сообщали о себе самые скудные сведения – стеснялись много говорить.
Большинство были коренными оленеводами, всю жизнь кочевали и вели происхождение от чаучу. Две малочисленные группы – родственники Арэнкава и Мивита – сравнительно недавно переселились с побережья и сохранили некоторые обычаи и привычки, заметно отличающие их от оленеводов.
Обойдя пятнадцать семей, Праву обнаружил, что его представление об отсталости жителей стойбища сильно преувеличено. Они здраво рассуждали обо всем, что касалось жизни. Вместе с тем в их понятиях было много нелепостей. Они напоминали некоторых верующих, которых он встречал в Ленинграде: истово помолившись богу, они садятся в трамвай и торопятся занять очередь на новейший телевизор.
Но больше всего Праву поразил Эльгар. Вечно больной и стонущий, старик на этот раз выглядел бодрым, как будто скинул лет пятнадцать. Шаман радушно встретил гостей и распорядился разлить по кружкам заранее приготовленный чай. Охотно отвечал на вопросы, хвастался своими шаманскими успехами, ругал Локэ.
– Если бы не он, мы бы давно были колхозниками, – заявил старик решительно. – Мутил Локэ нам разум.
Выждав удобный момент, Коравье предупредил его, чтобы он не очень-то распространялся о своем недавнем камлании.
– Только не забудь дать мне трудодень, – шепнул Эльгар.
Вернулись из стада Зубов, Геллерштейн, Инэнли, Рунмын и другие пастухи.
– Для такого стойбища стадо очень большое! – не скрывая удивления, сообщил Геллерштейн. – Около трех тысяч голов по приблизительным подсчетам. Содержится в образцовом порядке. Олени упитанные, преобладает маточное поголовье.
Приехал Ринтытегин. Он обошел все яранги и поговорил с каждым хозяином.
– Обыкновенные чукчи, – заключил он. – Будут отличными советскими гражданами.
Вечером собрались в яранге Коравье. Росмунта разделывала оленью тушу на ужин, Наташа помогала, ей. Елизавета Андреевна нянчила Мирона. Мужчины принесли лед, накололи его в большие чайники и развели жаркий огонь в костре.
В чоттагин то и дело входили гости. Пришел и старик Эльгар. Он присел рядом с Ринтытегином и долго молча смотрел, как тот пишет в блокноте.
– Быстро чертишь на бумаге, – восхищенно сказал Эльгар. – Как заяц на свежем снегу.
– Заяц оставляет бессмысленный след, а тот след, который я оставляю на бумаге, имеет смысл, – ответил Ринтытегин.
Эльгар закивал в знак согласия.
– А ты разве не учишься в вечерней школе для взрослых? – спросил Ринтытегин.
– Нет. Сильно болел. У меня сломано ребро. Пострадал я от врагов колхозной жизни – Мивита и Арэнкава.
– Лечись! – строго сказал Ринтытегин.
– Можно и полечиться, – осторожно согласился Эльгар. – Надо помогать друг другу… Я ведь не против колхоза. И погоду хорошую сделал, чтобы вы скорее приезжали.
– Что ты мелешь! – сказал Ринтытегин. – С такими мыслями нельзя называться советским человеком! Тоже мне – творец хорошей погоды!
Эльгар обиженно заморгал:
– Меня просил Коравье. Даже обещал трудодень дать. Выходит, я зря старался? В моем возрасте это нелегко, и голос мой уже не имеет той силы, когда я был полон могущества!
Коравье, с волнением слушавший этот разговор, не знал, куда деваться от стыда. Ринтытегин повернулся к нему:
– Это правда?
Коравье лишь молча кивнул.
Ринтытегин отложил в сторону блокнот.
– Как же так, Коравье? – укоризненно сказал он. – Мы тебя считали передовым человеком, а ты поступил, как отсталый элемент.
– Сам не знаю, как это получилось, – стал оправдываться Коравье. – Всем так хотелось, чтобы скорее настала хорошая погода. Пастухи просили… Сначала я не хотел, но потом согласился… Уж очень всем хотелось скорее вступить в колхоз.
– Ладно, – смилостивился Ринтытегин. – Поскольку шаманское действие было произведено с целью помочь Советской власти, то я считаю вопрос закрытым.
– Как это закрытым? – всполошился Эльгар. – А мой труд?
– Послушай, – ответил ему Ринтытегин. – В нашем государстве ценится только такой труд, который движет нас к коммунизму, служит созданию чего-то… Твое же камлание совпало с улучшением погоды. Кроме того, этот религиозный обряд – признак отсталости…
– Выходит, я отсталый человек? – совсем расстроился Эльгар. – Я от чистого сердца хотел помочь, хотите верьте, хотите нет.
Ринтытегин не мог не поверить искреннему огорчению старика.
– Не обижайся, старик. Что делать? Твои методы устарели. Придется тебе менять квалификацию, переучиваться.
– Но я уже не молодой, чтобы переучиваться, – возразил Эльгар. – Мои глаза плохо видят, руки не могут твердо держать палочку, которой ты наводишь след на бумаге.
– Все равно придется, – сказал Ринтытегин. – Доктор Наташа полечит тебя, и ты еще помолодеешь. Твои руки обретут твердость, глаза – зоркость. Тогда ты не только научишься читать и писать, а еще станешь ученым метеорологом. А? Вот будет здорово – бывший шаман Эльгар – метеоролог!
– Что это такое? – заинтересовался Эльгар.
– Ученый предсказатель погоды, – пояснил Ринтытегин.
Это немного успокоило старика, и он вместе со всеми принялся за вареное мясо.
Елизавета Андреевна ловко брала с кэмэны мясо и резала острым ножом у самых губ. Геллерштейн пытался ей подражать, но был осторожен и держал лезвие подальше от своего длинного носа, отчего куски у него получались большие и он долго не мог их разжевать.
Раскрасневшаяся и довольная Росмунта подавала одни лакомства за другими. Эльгар заметно опьянел и привязался к Геллерштейну, который ему особенно понравился. Шаман рассказывал о своем былом могуществе. Геллерштейн недоверчиво качал головой, и это еще больше распаляло самолюбивого старика.
– А ты можешь вот сейчас мигом уничтожить себе зубы? – спросил Геллерштейн шамана.
– Зачем мне уничтожать себе зубы? – самодовольно ответил Эльгар, алчно окидывая кэмэны. – Я еще не все попробовал.
– А вот я могу, – сказал Геллерштейн.
Эльгар пренебрежительно махнул рукой.
Колхозный завхоз на секунду отвернулся и открыл перед Эльгаром рот.
– Смотри.
Эльгар издал какой-то нечленораздельный звук, потом воскликнул:
– Какомэй! Что ты наделал? Как же ты теперь будешь без зубов?
– А ты не верил! – прошамкал Геллерштейн.
– Гляди, Росмунта! – закричал Коравье. – Он действительно обеззубел!
Росмунта всплеснула руками:
– Это ты виноват, Эльгар!
Шаман растерянно пробормотал:
– Я только немного засомневался…
Геллерштейн снова отвернулся, сунул лицо в рукав и предстал перед потерявшим речь Эльгаром во всем великолепии своих вставных зубов.
– Ты настоящий чародей! – восхищенно проговорил Эльгар. – Сколько живу на свете, впервые вижу человека, который может запросто уничтожить все зубы и тут же опять отрастить.
После этого Эльгар стал внимательнее к Геллерштейну. Старик не спускал глаз с завхоза, словно боясь, что у того опять исчезнут зубы.
Поужинав, Геллерштейн пошел в школьный дом устраивать на ночлег спутников. Праву как старый друг оставался у Коравье, но вышел проводить гостей.
Несмотря на поздний час, в стойбище было оживленно. На небе сияли звезды, состязаясь блеском с огнями костров и светильников в распахнутых дверях яранг. Через весь небосвод вдоль берегов Песчаной реки протянулась цветная бахрома полярного сияния. Словно невидимая гигантская небесная рука играла цветной занавесью, то расправляя ее, как бы желая застлать все небо, то свертывая в разноцветные складки с блестками ярких звезд. Узкий серп нарождающейся луны застыл в немом восхищении перед красотой ночного неба.
Голоса четко звучали в стылом ночном воздухе. Во всем чувствовалось ожидание радостного события, и оттого, что люди знали, что их ждет завтра, предстоящая радость становилась уже сегодняшней.
Торвагыргынцы остановились на улице, любуясь полярным сиянием.
– Ради одного такого зрелища стоило ехать на Север, – задумчиво сказал Геллерштейн.
– А знаете, чем прекрасно северное небо? – спросил Праву, охваченный восторгом. – Смотрите, каждую секунду окраска меняется, сияние словно дышит, волнуется и никогда не повторяется.
Можно было бесконечно любоваться полярным сиянием, но мороз погнал людей в дом. В двух классах на пол были настланы пушистые оленьи шкуры.
Из своей комнаты вышел Валентин Александрович и заботливо помог Елизавете Андреевне снять шубу.
– Я приготовил чай, – сказал он.
– Сейчас, – ответила Елизавета Андреевна. – Только посмотрю, как люди устроились.
Валентин Александрович отнес шубу в свою комнату.
Ринтыгегин выразительно посмотрел на Праву. Праву понимающе кивнул:
– Я, пожалуй, пойду спать.
Наташа протянула руку и так посмотрела ему в глаза, что у Праву зашлось сердце.
– Спокойной ночи, Наташа, – сказал он и поспешно вышел на улицу.
На крыльце он глубоко вздохнул. Холодный воздух больно кольнул горло. Один за другим затихали голоса, гасли костры и светильники.
Праву шел к яранге Коравье и злился на себя. Почему он не умеет быть самим собой? Ему так хотелось остаться с Наташей, потеплее попрощаться, а он чуть ли не выдернул руку из ее руки… Может быть, он боится еще раз ошибиться в своем чувстве?.. Пойти к ней и сказать прямо? Подойти и сказать: Наташа, я тебя люблю…
Собрание жителей стойбища Локэ проводили в школьном здании. Ни одна яранга, даже самая большая, не смогла бы вместить всех желающих.
Ринтытегин составил план проведения собрания и вслух прочитал его.
– Замечаний не будет? – спросил он.
Елизавета Андреевна с сомнением покачала головой:
– Мы-то согласны, а примут ли жители стойбища участие в мероприятиях, которые вы наметили?
– Примут, – уверенно сказал Коравье. – Я им разъясню.
– Надеюсь, что призы пойдут за счет колхоза? – спросил Ринтытегин.
– Что же делать, – махнула рукой Елизавета Андреевна. – Раз такое дело, придется раскошелиться. Они же теперь почти что наши.
Ринтытегин подмигнул Праву и шепнул:
– Не иначе как помирилась с мужем.
Ждали трактор с товарами из торвагыргынского магазина. Деньги отпустил колхоз.
– Надо разъяснить людям, что такое деньги, – сказал Ринтытегин. – Пусть на собрании об этом скажет Коравье.
Коравье попросил Праву:
– Пусть мне кто-нибудь расскажет, что такое деньги.
– Ты разве не знаешь? – удивился Праву.
– Немного знаю, но надо по-научному.
– Скажи, как сам понимаешь. Стой рядом с продавцом, помогай ему и покупателям.
– Хорошо, – со вздохом согласился Коравье, как будто ему предложили нести на себе тяжкий груз.
Пришел Инэнли. В нарядной кухлянке, расшитой белым и черным оленьим волосом по подолу. На спине болтался изящный малахай, отороченный росомашьим мехом. Тонкие штаны волосом внутрь плотно облегали его стройные ноги, обутые в белые оленьи торбаза.
– Я сказал всем, кто желает принять участие в состязании, – сообщил он. – Просят только отдельно устроить гонки и бега, не в одно время. Многие хотят попытать счастья и на гонках, и в бегах.
Между тем около школы собралась толпа, хотя до начала еще было далеко. Чтобы не скучать, юноши устроили прыжки в длину на снегу, а ребятишки ловили арканом оленьи рога. Зрители возгласами подбадривали прыгунов, а наиболее бойкие из стариков сами становились в ряд. Кто-то принес пастуший посох и утиное крыло. Посох воткнули в снег, крыло привязали к нему довольно высоко от земли. Нужно было прыгнуть так, чтобы сдвинутыми носками достать до утиного крыла.
Праву смотрел на прыгунов. В детстве он любил этот вид народного спорта, а в университете занимал первые места по прыжкам в высоту. Он попросил установить утиное крылышко повыше. Сняв кухлянку и оставшись в одной рубашке, он примерился и прыгнул. Возглас одобрения пронесся по толпе.
– Молодец, Праву! – услышал он.
Оглянувшись, он увидел Наташу, а рядом с ней Сергея Володькина. Сергей был одет празднично, в кожаное негнущееся пальто.
Юноши, прыгая по очереди, пытались достать крылышко, но никому не удавалось достигнуть высоты, на которую прыгнул Праву.
– Посмотрим, каков он будет в бегах! – вызывающе крикнул кто-то из толпы.
– Придется принять вызов, – улыбнулась Николаю Наташа. – Бег-то километров на двенадцать. Хватит силенок?
– Попробую, – ответил Праву. – Правда, давно не бегал.
Прозвенел звонок, и на улицу высыпали школьники. Они тотчас смешались с толпой, внеся в нее новую волну радостного оживления.
За горами светлело небо. Самые высокие вершины освещались дальним солнцем, и снег на них горел красным пламенем. В воздухе было тихо, дым из яранг поднимался вертикально вверх.
– Какие фильмы привез? – спросил Праву у Володькина.
– «Ленин в Октябре» и «Последнюю ночь». И еще цветную картину «По Магаданской области», – перечислил Сергей.
– Хорошо, – одобрил Праву. – В фильме «По Магаданской области» много Чукотки, это им должно понравиться.
– Пусть и на живого Ленина посмотрят. А то Коравье такого наговорил… Думают, что Ильич был вроде бы сверхчеловек, подпирающий плечами небесный свод. Одной ногой стоит по эту сторону горного хребта, а другой – по ту.
Праву засмеялся.
– Учитель рассказывал, – продолжал Володькин, – что однажды на уроке речь зашла о Ленине. Несколько ребятишек подняли руки и заявили, что они знают о нем. И такого наговорили, что Валентин Александрович только руками развел. Пытался переубедить – не получилось. Говорят: дядя Коравье рассказывал нашим родителям. Мы ему верим, он долго жил у русских, и чуть ли не сам Ленин подарил ему патефон.
Жители стойбища не раз бывали в школьном здании, но сейчас входили как-то робко, неуверенно: ведь они шли решать свою судьбу, свою жизнь на многие годы вперед. Усаживались чинно за парты, заглядывали в чернильницы, пытались разобрать буквы лозунгов, развешанных на стенах.
– Тум-гы-ту-ри, – громко, нараспев читал Рунмын, – кол-хо-зын кы-ньэл-гы-тык!
Он гордо оглядел присутствующих.
– Это о нас написано. Нас приглашают.
– Дай-ка я взгляну, – сказал Эльгар и приблизился к плакату.
Старик долго и недоверчиво рассматривал его, беззвучно шевеля губами. Можно было подумать, что шаман действительно читает, но он не ходил в школу для взрослых и не знал ни одной буквы. А может, шаман постигал премудрость грамоты своими силами? Разве не он установил хорошую погоду?..
– Ты прав, Рунмын, – с важностью сказал Эльгар и отошел от стены.
За учительский стол сели Ринтытегин, Праву и Елизавета Андреевна. В первом ряду поместились Геллерштейн и Коравье. Рядом с мужем – Росмунта в новой красной камлейке. На коленях она держала Мирона.
Праву поднялся с места и начал речь.
– Тумгытури! – сказал он. – Товарищи! Сегодня вы должны обдумать важное решение – о вступлении в колхоз. Что такое колхоз, вы уже, наверное, знаете. Но я все же еще раз скажу, чтобы те, кто недостаточно слышал о колхозной жизни, могли понять.
Праву говорил недолго. Его часто прерывали возгласами:
– Знаем! Знаем!
Видно, Коравье немало поработал.
– Порядок такой, – сказал в заключение Праву. – Те, кто хочет вступить в колхоз, должны поднять руки.
Никто не пошевелился. Праву с беспокойством всматривался в лица собравшихся.
– Все должны поднимать руки? – нерешительно спросил Рунмын.
– Да, все, – ответил Праву.
– Обе руки поднимать или одну?
– Одну.
– Левую или правую?
– Какую хотите.
На помощь пришел Коравье. Он встал и сказал:
– Давайте поднимем правые руки, чтобы наше решение о переходе в колхозную жизнь было твердым.
– Кэйвэ! Кэйвэ! – послышались голоса, и тут же взметнулся лес рук.
Люди важно и с гордым видом держали руки, пока Праву и Геллерштейн считали.
– Теперь можете опустить, – сказал Праву.
– Это все? – спросил кто-то разочарованно.
– Пока все, – ответил Праву. – Через несколько дней соберутся пастухи колхоза Торвагыргын, и там ваше желание будут рассматривать члены колхоза. Здесь сидит председатель, которую зовут Елизавета Андреевна.
– Ого! Женщина-начальник! – громко удивился Рунмын.
Елизавета Андреевна встала и заговорила на чукотском языке. Она сообщила, что жителям стойбища будет выдан аванс.
– Коравье, выйди сюда к столу и скажи людям, что такое деньги, – попросил Ринтытегин.
Коравье путался и никак не мог толком сказать, за что же и зачем даются деньги. Но слушали его внимательно.
– На эти деньги человек может купить себе товары, – закончил он и вернулся на место рядом с Росмунтой.
– Нельзя разве получать прямо товары? – спросил Инэнли.
– Нет, – ответил Коравье. – Не полагается.
– А ведь и правда, проще получать прямо товары, – заметил Рунмын.
– Нельзя, – пришла на помощь мужу Росмунта. – Таков обычай.
Кое-как денежный вопрос утрясли. Приехал Кэлетэгин с кассиром, и в школе выстроилась очередь. Продавщица из Торвагыргына разложила товары. Праву вышел на улицу покурить. Но не успел он зажечь спичку, как прибежал Коравье.
– Люди не хотят брать денег! – взволнованно сказал он.
– Почему? – растерялся Праву.
– Не знаю. Пойдем со мной.
Возле кассира столпились люди и сердито рассматривали на свет деньги.
– Что случилось?
– Почему другим дали деньги с лицом Ленина, а мне нет? – спросил Рунмын. – Вдруг эти деньги слабее?
Праву терпеливо начал разъяснять разницу между денежными знаками.
Начались недоразумения и у продавщицы. Многие покупатели, едва выйдя на улицу, возвращались и просили обменять купленные товары на другие.
– Мне это не понравилось, – говорил Эльгар, протягивая продавщице початую банку мясных консервов. – Очень соленое.
– Я не могу взять обратно купленный товар. Вы уже открыли банку.
– Но я только чуть-чуть попробовал, – горячился шаман. – Посмотри, я лишь раз наполнил рот и то половину выплюнул!
Рунмын требовал, чтобы ему продали такой же радиоприемник, как у Коравье. Коравье объяснил, что на такой приемник у Рунмына мало денег, да и в продаже его нет. Разочарованный Рунмын попросил на все деньги сахару.
– Если тебе продать на все деньги сахар, то другим не достанется, – объяснила продавщица. – Возьми немного сахару, а на остальные что-нибудь еще.
Кто-то купил электрический фонарик, и теперь каждому хотелось его иметь. Несли обратно сахар, консервы, отрезы тканей, кастрюли, чайники. Плачущая от растерянности продавщица высчитывала из них стоимость электрического фонарика. Хорошо еще, что фонариков было около двух десятков, так что хватило в каждую ярангу.
Торговая горячка утихла. Налюбовавшись своими покупками, люди снова вернулись к школе, откуда должны были начаться гонки на оленях и состязания бегунов. Еще на собрании объявили призы. Лучший бегун получал охотничье ружье «Белка», второй – мелкокалиберное ружье. Победителю гонок на оленях – примус и набор посуды для варки пищи. Победителю борцу предназначались часы. Перед самыми состязаниями Инэнли и Рунмын попросили:
– Пусть вместо примуса победителю оленьих гонок тоже достанется ружье, а примус – второму бегуну.
Ринтытегин согласился с ними. Все призы разложили на большом сугробе. Ружья воткнули в снег. По правилам чукотских состязаний победитель сам, подбегая к призу, хватает его.
Одна за другой подъезжали нарты, запряженные парами сильных ездовых оленей. Морозный пар клубился над упряжками. Подходили и бегуны, неся в руках тонкие легкие посохи.
Праву снял с себя все лишнее, надел шерстяной свитер, а поверх куртку от лыжного костюма.
Он появился среди бегунов, резко отличаясь одеждой. Его встретили сдержанными возгласами удивления. Коравье шепнул Праву, что его не считают серьезным соперником.
Коравье состязался лишь в борьбе, поэтому пока оставался зрителем.
Ринтытегин поднял и опустил руку. Взметая легкие облачка сухого снега, бегуны рванулись вперед. Они должны были сделать круг протяженностью около двенадцати километров.
Затем Ринтытегин дал старт оленьим упряжкам. Не успели они отъехать, как плотно окутались снегом, поднятым оленьими копытами, и паром, вырывающимся из ноздрей.
Наступила небольшая передышка. Лишь ребятишки с криками возились на снегу, утаптывая площадку борцам. Над толпой стоял табачный дым, курили все – молодые и старики, мужчины и женщины. Все говорили громко, радуясь хорошей погоде, первым в жизни покупкам и волнуясь за своих родных, состязавшихся в беге и оленьих гонках.
Ринтытегин подошел к Елизавете Андреевне и шутливо-строго спросил ее:
– Что же вы, председатель, делаете? Во всем мире идет борьба за всеобщее и полное разоружение, а вы призами поставили ружья?
– Это сделано с далеко идущими расчетами, – улыбнулась Елизавета Андреевна. – Сначала призы, а потом песцы. Коравье поговорит со своими земляками об охоте на песца. Капканы ставить поздно, а ружьями они могут добавочно к плану настрелять песцов… Кроме того, теперь они не безоружны перед волками. Стадо ведь скоро станет колхозным.
Ринтытегин согласно кивал головой и радовался. Елизавета Андреевна вся светилась счастьем. Поверхностный наблюдатель приписал бы это удачному собранию, праздничному оживлению, которое царило вокруг. Но Ринтыгегин видел, что у нее есть и другие причины для такого настроения: рядом с ней стоял Валентин Александрович. Высокий, с худым лицом и седыми висками, он больше походил на профессора, чем на директора начальной школы.
Коравье расхаживал в толпе и о чем-то громко говорил. Ринтытегин прислушался. Оказалось, Коравье продолжал объяснять назначение денег.
– Не обязательно, – со знанием дела говорил Коравье, – тратить их в один день. Есть такие люди, которые не имеют оленей, не охотятся на зверя. Они добывают пропитание только деньгами. Получат кучу бумажек и рассчитывают их до следующего получения платы за свою работу…
– А если откажутся за бумагу продавать еду? – спросил Эльгар.
– Такого не может быть, – твердо заявил Коравье.
– Как не может быть? – усомнился Эльгар. – Вот, к примеру, я не захочу брать бумажки – и все.
– Не о тебе речь, – строго ответил Коравье, избавившись разом от каверзного вопроса и необходимости на него отвечать.
Ринтытегин подошел ближе, чтобы выручить Коравье.
– Деньги – такое дело, – сказал он, – вы к ним легко привыкнете и научитесь ими пользоваться. Главное, чтобы их было достаточно. А для этого надо хорошо работать. Есть такой обычай социализма: кто больше и лучше трудится – тому и больше достается денег. Деньги – это возможность покупать необходимые вещи – одежду, пищу…
– А если я заработаю больше, чем мне нужно, как быть в таком случае? – спросил Валтыгыргын, пожилой мужчина в красивой кухлянке. – Зачем мне еды больше, чем я могу съесть, одежды, чем могу сносить?
– Не обязательно покупать себе одежду, если она у тебя есть, или еду, если ты сыт. Есть много вещей, которые можно купить за деньги, – ответил ему Ринтытегин.
– Едут! – закричали мальчишки, наблюдавшие за гонщиками.
– Впереди Рунмын!
– Правда, Рунмын!
В облаках пара и вихрей снега нарты неслись к школьному дому. Передняя далеко оторвалась от остальных и легко скользила по снегу. Вскоре уже можно было различить седока, сжавшегося в комочек на маленькой гоночной нарте.
Рунмын, не сбавляя скорости, промчался мимо толпы и на полном ходу выдернул из сугроба ружье.
– Какомэй, Рунмын! Йыккай! – пронеслось по толпе.
Рунмын сдержал оленей, затормозил ногами нарту и, не выпуская из рук ружья, спрыгнул на снег. К нему подбежали жена и детишки. Мальчики схватили ружье и понесли, как драгоценность, в ярангу.
Вторым был сын Эльгара. Он схватил с сугроба сверток материи и коробку с нитками и иголками.
Тем временем показались бегуны.
Они приближались растянутой цепочкой. Зрители замерли, вглядываясь, стараясь угадать, кто же станет обладателем двуствольного ружья.
– Не похож на Инэнли, – слышались голоса.
– Инэнли идет вторым – я хорошо вижу.
– Э! Это Праву! – крикнула Росмунта. – Посмотрите!
Праву некоторое время шел позади Инэнли. Потом стал его обходить. Инэнли бросил на Праву отчаянный взгляд, но продолжал отставать.
Все ближе становились яранги. Хорошо видны люди возле школы и призы, воткнутые в снег. Особенно ружье. Можно даже услышать отдаленный гул людских голосов, подбадривающих бегунов:
– Кита! Атав! Гок-кой!
– Праву! Праву! Ружье твое!
Откуда-то влилась новая сила в мускулы его ног, горло, хватающее воздух, будто расширилось. Глаза Праву видели только ружье. Он схватил его, сделал несколько шагов и остановился, опершись на ружье. Только теперь Праву взглянул на соперника. Понурый Инэнли устало уходил прочь. Вся его фигура выражала такое отчаяние, что Праву подивился выразительности человеческой спины.
– Инэнли, постой!
Парень остановился и медленно повернул голову.
– На, возьми! Это ружье твое. Я его тебе дарю, – сказал Праву.
Инэнли не нашелся, что ответить. Вмешался Ринтытегин:
– Не будь ребенком. Забирай ружье. Праву оно ни к чему. Сейчас начнем состязания по борьбе. Не задерживай людей, время уже позднее.
– Пусть Инэнли возьмет ружье! – закричали в толпе. – Не надо от подарка отказываться!
Невдалеке стояла жена Инэнли, немолодая уже женщина, доставшаяся ему от старшего брата. К ней прижался мальчуган – Инэнликэй, школьник.
– Друг Инэнли, – сказал Праву. – Неужели ты хочешь меня обидеть?
С лица Инэнли понемногу сходила хмурь. Он бережно взял ружье.
– Спасибо, Праву. Такой подарок – память на всю жизнь. – И он передал ружье Инэнликэю.
Мальчик важно положил ружье на плечо и понес домой.
Борцы уже скидывали кухлянки. Смуглые тела, несмотря на сильный мороз, блестели от лота и жира. Борьбу начали подростки. Они топтались на снегу, крепко вцепившись друг в друга. Зрители подбадривали их криками.
В круг вошли взрослые. Соперники долго примеривались, потом ухватили друг друга за края меховых штанов. Окутанные паром дыхания, они тяжело ходили, вскапывая торбазами снег. Одним из борцов был Коравье, другим – пастух Кытылькот. Коравье положил Кытылькота в снег, и тот, пряча глаза от зрителей, собрал в охапку свою одежду и вышел из круга, сопровождаемый насмешливыми возгласами:
– Должно быть, он ест только вареное мясо! Чего это Кытылькот вдруг заторопился домой?
Коравье, довольный победой, расхаживал по кругу, потряхивая кистями сильных рук.
– Кто еще хочет полежать на мягкой снежной постели? – вызывал он. – Ну, пусть докажут, что у них тоже, как и у меня, мясо красного цвета! Экикой! Выходите в круг!
– А ну, я попробую, – вдруг сказал Рунмын. – Авось поскользнется несдержанный на язык!
Рунмын решительно сбросил кухлянку и твердыми шагами двинулся навстречу Коравье, который ждал его, покачиваясь на полусогнутых ногах.
Но и Рунмына постигла та же участь, что Кытылькота. Сконфуженный, он вышел из круга.
Разгоряченная зрелищем Росмунта восторженно смотрела на мужа. Она высоко поднимала Мирона и показывала ему обнаженного по пояс отца, гордо расхаживающего вдоль ряда зрителей:
– Бери приз, Корав, раз нет достойных твоей силы мужчин! – крикнула Росмунта.
Коравье повторил клич, но никто не отозвался. Он уже сделал несколько шагов по направлению к призу, но тут послышался голос Праву:
– Постой!
Коравье остановился и вопросительно посмотрел на своего друга. Праву снимал кухлянку. Когда он остался в одних меховых штанах, по толпе прошел смешок:
– Видать, часто моется: побелел! Крови не видать! Вываляй его в снегу, Корав!
Коравье вернулся в круг и с любопытством наблюдал за приближающимся Праву.
Коравье был намного сильнее Праву – это видел всякий. Наташа, стоявшая среди зрителей, покраснела, и Праву, заметив это, догадался, что она боится за него.
Борцы сблизились. Коравье по-прежнему улыбался. Через секунду он лежал на снегу, удивленный и обескураженный.
– Я поскользнулся, – виновато сказал он.
– Давай еще раз попробуем, – предложил Праву.
Но и на этот раз Коравье так быстро оказался на спине, будто и не вставал.
– Торбаза скользкие, – сконфуженно произнес он, вставая.
– Что с тобой, Коравье? – уже неслись из толпы насмешливые возгласы. – Неужели Росмунта подшила тебе ледяные подошвы?
– Еще раз? – спросил Праву.
Коравье молча кивнул и крепко уперся ногами в снег.
Праву дал ему ухватить себя за пояс меховых штанов. Напрягшись, Коравье оторвал соперника от земли и швырнул. Никто не понял, что случилось: вместо Праву на снегу лежал Коравье!
– Какомэй! Ыннатал йыккайым! – пронеслось по толпе.
Коравье поднялся, не спуская глаз с Праву.
– Ты меня победил! – громко сказал он и отошел в сторону.
Коравье не на шутку был огорчен поражением. От природы искренний, он делал над собой невероятные усилия, чтобы по-прежнему дружелюбно разговаривать с Праву. Непонятно, как человек намного слабее мог так легко победить его?
Во время вечерней трапезы Коравье несколько раз бросал на друга оценивающие взгляды.
Праву ждал, что Коравье спросит о секрете, с помощью которого он победил. Но Коравье молчал.
Росмунта тоже была расстроена. Она тяжело вздыхала и бросала на мужа укоризненные взгляды.
Тогда Праву заговорил сам:
– Ты, Коравье, все же сильный человек, и мне было нелегко сладить с тобой. Если бы ты боролся грамотно, тебя ни за что бы не положить.
– Как это – грамотно? – насторожился Коравье.
– Ты борешься одной силой, а нужно еще и умение, – объяснил Праву.
– Хитрость? – спросила Росмунта.
– Помолчи! – раздраженно крикнул Коравье. – У нас мужской разговор.
Росмунта надулась и отошла в сторону, что-то бормоча себе под нос.
Праву принялся объяснять правила борьбы самбо и показал несколько приемов. В результате чайник оказался в костре.
Росмунта прогнала их на улицу.
Здесь было достаточно места.
Коравье довольно быстро понял, что к чему, и был готов бороться до утра. Но тут из яранги вышла Росмунта и сказала, что пора идти в кино.
Во время сеанса Праву опять сидел рядом с Наташей. И опять, как в районном центре, испытывал мучительное желание смотреть не на экран, а на нее.
Зрители в стойбище Локэ еще не потеряли способность непосредственно выражать свои чувства во время демонстрации фильма. По ходу картины они издавали громкие возгласы одобрения или открыто негодовали.
Особенный успех имел фильм «По Магаданской области». В нем было много знакомого: оленьи стада, тундра, пастухи и даже яранги.
– Оказывается, и нашу землю можно снять на кино! – на весь зал восхищался Коравье.
Фильм кончился. Все вышли на улицу.
– Вот уж никогда не думала, что ты хороший физкультурник! – сказала Наташа Праву.
– Атлет! – уважительно объявил Сергей Володькин. – Всесторонне, гармонически развитая личность!
– Ну, допустим, не совсем гармоническая… – возразила Наташа.
– Молодец, – сказал Ринтытегин. – Ты настоящий лыгъоравэтлан! Одобряю!.. Не как некоторые. Кончит иной потомственный оленевод или айкалин какие-нибудь курсы, научится щелкать на счетах, и уж не то что бороться, а пешком ходить не может! А ты молодец – все же университет кончил и силу сумел удержать в теле!
Наташа провожала Праву в ярангу Коравье. Они шли по притихшей улице стойбища.
– А знаешь, Наташа, – сказал Праву, – я-то ведь бежал для тебя и боролся для тебя…
– Это еще зачем? – со строгим видом спросила Наташа. – Дал бы лучше жителям стойбища получить призы!
Праву остановился и посмотрел девушке в глаза. В зрачках плясали звездочки: то ли ее собственные, то ли отражались с неба. Неожиданно для себя Праву вздохнул:
– Эх, Наташа, Наташа! Скажи, чем можно тебя завоевать?
Наташа стояла близко, совсем рядом, плечи их касались. Она повернулась к Праву.
– Не надо меня завоевывать, Праву… Я тебя и так давно люблю, – сказала она. И Праву вдруг почувствовал, что к его губам прижались твердые, холодные, как недозрелые ягоды морошки, губы Наташи.
– Иди спи, – шепнула она, повернулась и убежала.
Праву долго стоял под холодными звездами и полярным сиянием, но не замечал неба. В его сердце был праздник ярче всех звезд и полярных сияний!