…Поначалу директор совхоза никак не мог понять, что же нужно этому парню, который, получив аттестат зрелости, так рвется в тундру. Он предлагал ему место на центральной усадьбе, сулил большой заработок, а когда убедился, что Вэкэт решил всерьез возвращаться в тундру, предложил ему место бригадира.

— Как же я могу быть бригадиром, если с детства оторван от оленей? — ответил Вэкэт.

— Ничего, подучишься — долгое ли дело! — бодро говорил директор. — Вот я раньше кем был? Учителем А когда призвали интеллигенцию в сельское хозяйство, подал заявление. И вот я здесь. В районе говорят — справляюсь.

Вэкэт промолчал. Он знал, почему учитель пошел в совхоз: директор получал больше, чем председатель райисполкома.

— Я пойду работать рядовым пастухом, — еще раз повторил Вэкэт.

— Ну хорошо, — махнул рукой директор, — иди тогда учетчиком.

— И учетчиком не пойду, — настаивал Вэкэт, — только пастухом.

— Странно, — пробормотал директор, — а ну-ка, дай твой аттестат.

Директор долго изучал каждую оценку, потом вздохнул и с сожалением произнес:

— С такими отметками только в институт поступать, а ты…

Вездеход шел напрямик через тундру. Натужно тарахтя, пересекал мелкие речушки, озерца, утюжил гусеницами моховища и кочки.

В кузове, вдоль бортов, пряча ноги от ерзающих ящиков и мешков, сидели пассажиры: киномеханик Красной яранги Гатле, фельдшер, большой широконосый мужчина, и представитель дирекции совхоза Эпы, бывший когда-то колхозным председателем, еще в тридцатых годах. Он опекал большой ящик, заставленный бутылками со спиртом.

С озерной глади взлетали птицы, в нетронутой вездеходом тундре цвели цветы, высокая трава волнами переливалась под легким ветром. Она отмечала высохшие русла рек, затопляемые во время весеннего паводка.

День клонился к концу. Стада находились у подножия Большого хребта, где ветер продувал долину и разгонял тучи гнуса и овода. До стойбища было еще порядочно, поэтому путники остановились на берегу ручья перекусить и попить чаю.

Водитель обошел машину, потрогал траки и, удовлетворенный осмотром, вернулся к костру, над которым вместо чайника висело большое ведро.

— Сактируем одну бутылку? — подмигнул водитель.

— Нельзя, — строго ответил Эпы и зябко повел плечами.

— Да стоит мне дернуть посильнее, как половина бутылок побьется! — коварно усмехнулся водитель. — Какому дураку пришло в голову везти спирт в бутылках на вездеходе?

— Не дураку, а директору торга, — поправил водителя Эпы. — В прошлый раз везли в бочке. Три дня ехали. Дорога была плохая, сургуч с пробки побился. Одним словом, очень ослабел в пути спирт, сильно разбавился…

Вода кипела, и киномеханик высыпал в нее пачку чая.

Разговор все вертелся вокруг спирта.

— Я где-то слышал, — продолжал водитель, — как на материке в одном большом винном магазине орудовала шайка жуликов. Они воровали только коньяк высшей марки. Осторожно, медицинским шприцем они вытягивали из каждой бутылки грамм по десять. Десять бутылок — сто грамм. А бутылок там было тысячи.

Киномеханик разлил чай по кружкам. На куске фанеры лежали открытые консервные банки, масло, хлеб, кусковой сахар.

— Доктор, — обратился к фельдшеру водитель. — А ведь у вас должен быть шприц? А если попробовать?

— Нельзя! — еще строже повторил Эпы. — Потерпеть надо!

…Вэкэт думал о предстоящей встрече с отцом. Последний раз они виделись два года назад. Отец приехал в районный центр и явился в интернат сильно навеселе. Он шумно вошел в комнату и кинул на пол гостинцы — связку голых оленьих ног. Этими ногами потом долго дразнили Вэкэта. Но самое обидное было в том, что отец выглядел смешным и жалким. Он пытался говорить по-русски и все запевал песню:

По мелодии можно было догадаться, что оленевод пытался спеть: "Степь да степь кругом". Почувствовав отчужденность и обиду сына, отец неожиданно протрезвел и сказал:

— А что ты на меня обижаешься? Это я на тебя должен обижаться. Ты ушел из тундры и никогда уже не вернешься. Я тебя не растил и не воспитывал, и поэтому я тебя не стесняюсь.

Отец хлопнул дверью и ушел. Больше в гости к сыну не приезжал.

…Сгущалась темнота, но вездеход не сбавлял скорость. Толчки становились ощутимее, и Эпы взял заветный ящик на колени. Вэкэт хотел было подремать и закрыл глаза, но его так подбросило, что он едва не откусил себе язык.

Конечно, можно было бы остановиться и переночевать. Водители, менее опытные и не так хорошо знавшие тундру, так и поступали.

Темнота еще не загустела, как это бывает в осенние вечера, и непосредственной опасности свалиться в обрыв не было. Время от времени водитель останавливал машину, выходил из своей кабины и большим молотком вправлял готовые выпасть пальцы траков.

Наконец сквозь дремоту и грохотание Вэкэт услышал возглас водителя:

— Огни вижу! Стойбище близко.

Медленно приближались яранги. Где-то тарахтел движок, ярко светила с высокого столба электрическая лампочка.

— Связь держат с дирекцией, — со знанием дела сказал киномеханик.

— Какая связь ночью? — махнул рукой фельдшер. — Слушают радио или музыку.

Тарахтение движка прервалось, лампочка потухла, и послышался собачий лай и человеческие голоса.

Вездеход резко остановился возле брезентовой палатки, где находились и рация, и амбулатория, и Красный уголок. Здесь уже стояли встречающие — почти все жители стойбища. Слышались привычные возгласы, какими полагалось встречать гостей. Когда из глубины вездехода появился Вэкэт, отец, встречавший вездеход, шагнул навстречу и удивленно сказал:

— Глядите — и сын прибыл!

Несмотря на поздний час, а точнее предутренний, решено было устроить киносеанс, так как киномеханику не хотелось отставать от вездехода, который утром направлялся в другое стойбище.

В палатку, которую здесь называли Краской палаткой, притащили для сидения оленьи шкуры, разбудили тех, кто спал, завели движок, и начался полуночный сеанс кинофильма "Королева бензоколонки".

Эпы принес ящик в Красную палатку и позвякивал бутылками, отвлекая зрителей от кинофильма.

Вэкэт осторожно выбрался из Красной палатки и вышел на вольный воздух.

Рассветало. От реки поднимался пар, и сквозь шум киноаппарата иногда доносился плеск воды. Речка здесь еще не растеряла горную силу и стремительно неслась, скручиваясь в струи.

Яранги стояли в ряд, и по старинному обычаю впереди всех стояло жилище «переднедомного», главного человека стойбища. Здесь им был бригадир Эхэлькут.

Яранг было всего шесть, а дальше, за последней, простиралась тундра. Вэкэт растерянно огляделся: не мог определить, какая яранга — родительская. Та, в которой он родился и вырос, давно истлела. И с той поры пастухи перепробовали множество типов тундровых жилищ, которые им рекомендовали научные учреждения. Сначала их призывали стать оседлыми. Но когда выяснилось, что посадить пастуха на одно место так же нелепо, как перевести оленя на стойловое содержание, решили благоустроить быт тундровика. Чукотские пастухи пробовали жить в якутской юрте, в брезентовой палатке, отапливаемой железной печкой, в качающемся на сугробах передвижном домике, который тащил вслед за стадом трактор… Потом увлеклись увеличением оленного поголовья и повышением продуктивности, и чукотские пастухи потихоньку переселялись обратно в испытанные веками яранги.

Вэкэт шагал по кочкам, все больше отдаляясь от стойбища. Он не знал точно, где находится стадо, но инстинкт оленевода вел его как раз к тому распадку, где паслись олени.

Он их увидел издали — колеблющееся серое покрывало тундры, ее живое дыхание, признак жизни. Два пастуха сидели на пригорке и смотрели на идущего.

— Амын етти [Амын етти — чукотское приветствие, дословно: "А, пришел!"], — приветствовали они еще издали незнакомца.

Это были молодые ребята, опровергавшие утверждение директора, что в оленных стадах остались одни старики.

— Тыетык [Тыетык — отзыв на приветствие, дословно: "Да, пришел".], — ответил Вэкэт и опустился рядом с сидящими на мягкий, еще сохранивший дневное тепло мох.

— На вездеходе приехали? — осведомился один из пастухов.

— На вездеходе.

— Кино доставили?

— Уже идет.

— Не повезло, — сокрушенно вздохнул тот, что помоложе.

— Киномеханик не останется? — спросил другой.

— Собирается на рассвете ехать дальше, — ответил Вэкэт. — Им еще нужно в другие стада. К Ранаутагину, к Чайвыргину…

— К Ранаутагину можно сбегать, — оживился молодой пастух. — Бегу туда часа три. Обгоню вездеход, кино посмотрю и к следующему дежурству поспею.

— Беги, — согласился старший пастух.

— В командировку? — спросил старший, совершенно уверенный в этом, и когда Вэкэт ответил отрицательно, заинтересовался: — Не отдыхать же приехал?

— Работать здесь буду, — ответил Вэкэт и, чтобы пресечь дальнейшие вопросы, пояснил: — Пастухом буду работать, я сын Мрэна.

— Так ты Вэкэт! — обрадованно воскликнул старший пастух. — А я Выргыргын. Из соседнего стойбища, которое потом объединили с вашим. Мы встречались во втором классе, в Ыккыни, а потом меня перевели в другую школу — далеко откочевали, до Энурмина дошли. Вот как мы встретились! Школу окончил? Десять классов! Ого! А я — шесть! Поработал грузчиком в Провидении и там же поступил в техническое училище. А здесь на практике… Вот как встретились.

Заря светлела, солнце вот-вот должно было вынырнуть из-за линии горизонта. Олени беспокойно двигались, и некоторые животные далеко ушли в поисках грибов. Пастухи встали, чтобы собрать растекшееся стадо. Вэкэт пошел вместе с ними. В интернатских ботинках было неловко ступать по качающимся кочкам.

Оленье стадо понемногу собиралось, сбивалось в кучу. Животные, еще издали завидя человека, старались примкнуть к стаду, словно понимали, что от них требуется. Подросшие телята были смешны и пугливы: они шарахались от человека, натыкаясь лобастыми головами на взрослых оленей.

— В этом стаде более тысячи оленей, — рассказывал на ходу Выргыргын. — Примерно шестьдесят процентов маток, остальные производители. Половую разбивку молодняка мы еще не делали…

Выргыргын говорил со знанием дела, словно он и не провел пять лет в бухте Провидения, а все это время кочевал со стадом.

— Наш преподаватель в техническом училище рекомендует другую структуру стада, — продолжал Выргыргын.

Вэкэт потом узнал, что в Провиденском техническом училище есть оленеводческое отделение, где ребят обучают премудростям пастуха, вдобавок дают удостоверение водителя вездехода и трактора и диплом радиста.

Стадо уже было собрано, солнце взошло, разогнав туман над рекой. Затарахтел вездеход, постепенно удаляясь.

Вэкэт повернул обратно к стойбищу.

— Пусть смена скорее приходит, — попросил его Выргыргын.

Солнце за рекой всходило. Лучи его играли в разноцветных струях, пронзали столбы дымов, поднявшихся над ярангами. Людские голоса в предутренней тишине разносились далеко вокруг. Кто-то выговаривал другому: видно, жена мужу. Голос то тончал до пронзительности, то становился низким, угрожающим. Потом кто-то вздумал петь.

разносилось по утреннему стойбищу, и оленегонные лайки с удивлением вострили уши.

В яранге полутьма мешалась с дымом костра, множество голосов переплеталось, и в этом гуле вдруг прорывалось отцовское:

— Наконец-то явился наш долгожданный! — громко произнес отец и встал из-за низенького столика, уставленного бутылками, кружками, кусками оленьего мяса, открытыми консервными банками.

— Иди сюда! Дай поцелую тебя, будто ты еще совсем маленький и еще наш!

В голосе отца послышались слезы, Вэкэт торопливо подошел к нему. Отец целовал по-старинному, обнюхиванием. Слезы ему сдержать не удалось, и они покатились по его морщинистой щеке. Отец ловил их пьяным, непослушным языком, глотал и говорил:

— Приехал ты, знаю, насовсем! Пастухом решил стать. Это похвально. Но зачем, скажи, ты учился десять лет и отвыкал от нашей жизни? Зачем ты ранил наше сердце, покинул нас и вернулся, словно рожденный чужим?

Мать, возившаяся возле костра, повернулась к отцу и тихо, но твердо сказала:

— Оставь мальчика. Он устал, всю ночь не спал. Иди сюда, сынок, поешь.

— Нет, он не мальчик! — закричал отец и стукнул кулаком по столику.

Чья-то кружка упала и покатилась по твердому земляному полу. Вздох сожаления пронесся над пирующими.

Вэкэт оглядел присутствующих. В чоттагине собрались почти все пастухи стойбища.

— Он не мальчик! — повторил отец. — Это когда он уходил от нас учиться на большого человека, тогда он был мальчик, и мы отрывали его с болью от нашего сердца. А теперь он зрелый муж, имеет паспорт и комсомольский билет!

Вэкэт чувствовал себя растерянным. Он не нашел ничего лучшего, как передать, что пастухи из стада просили их сменить.

— Ничего, — махнул рукой один из пожилых пастухов. — Несколько лишних часов подежурят, не зима теперь — лето.

Вэкэт прошел в глубину яранги и уселся у костра на связку оленьих постелей. Мать ласково улыбнулась. Она тоже была навеселе. Вэкэт заметил это по ее нерешительным движениям и по тому, как, обычно экономная, она беспрестанно подкладывала тонкие прутики полярной березы в пламя. Туар положила на отдельную тарелку большую сочную кость, порылась в посудном ящике и достала оттуда вилку с погнутыми зубьями и тупой столовый нож.

— Поешь, — тихо сказала мать. В ее голосе слышалась ласка и какая-то неуверенность. Она не знала, как обращаться к сыну, как с ним говорить: он вырос вдали от родной яранги, без родительского участия. В нем было много чужого и незнакомого. А как было бы хорошо прижать его к груди, ощутить его горячее молодое сердце, напеть старую колыбельную песню, снова почувствовать себя молодой, полной надежд и ожидания чего-то светлого, волнующего. И вот это будущее перед ней, ее сын Вэкэт, получивший в школе второе имя — Роман… Мать смотрела, как он ест, пренебрегая вилкой и столовым ножом, и тихие слезы катились из ее глаз. За столиком шел разговор.

— А я ему говорю: пусть не болтает пустое — нельзя зверя держать в неволе, он не человек, которого можно посадить в тюрьму…

— А вездеход купить можно? Автомобили продают, а почему нельзя вездеход?

— Красная Армия может побить всех! Это я точно знаю. Пусть американский империализм дрожит!

— Кто дрожит? Если замерз — выпей.

Иногда в этом многоголосии слышалось отцовское:

Солнце уже поднялось высоко, и лучи его били прямо в распахнутую дверь, пронзая столбы синего дыма.

Вдруг солнечный свет померк: в дверях возникла фигура Выргыргына. Он, прищурившись, всматривался в сидящих.

Стоя спиной к солнцу, Выргыргын казался сидящим в чоттагине черным силуэтом, и его лицо было темной маской с белыми зубами и блестящими от гнева глазами.

— А вы сидите здесь! — крикнул Выргыргын с порога. — Мы ждем смену, а они пьют! И бригадир здесь!..

Бригадир медленно поднялся со своего места и осторожно понес полную кружку Выргыргыну, который уже переступил порог.

— Выпей и ложись! — приказал бригадир. — Пусть молодой Чейвун один посторожит стадо.

Выргыргын залпом осушил кружку и сказал:

— Так нельзя. Ему тоже надо отдохнуть. Сменить надо.

Бригадир обнял пастуха и шумно понюхал его щеку.

— Иди поешь! Не думай о сложностях жизни. Потом подумаешь, время еще есть.

Выргыргын через минуту забыл, зачем пришел, уселся на предложенное у столика место.

Вэкэт выпил кружку чаю и решил пойти в стадо сменить пастуха. Он надел отцовские летние торбаса, легкую замшевую кухлянку и тонкие суконные брюки. Мать положила в мешочек несколько кусков оленьего мяса и вместительный термос с драконами, наполненный горячим сладким чаем.

Парень стоял на пригорке и ждал смену. Он увидел Вэкэта и, узнав его, опечалился:

— Значит, никого не прислали?

— Я буду дежурить, — сказал Вэкэт.

— Тогда я тоже останусь. Одному трудно. По очереди будем обходить стадо.

— Ничего, один справлюсь. В первый раз это даже полезно, — сказал Вэкэт.

Парень задумался и вдруг спросил:

— Вездеход ушел?

— Давно ушел.

— Значит, к Ранаутагину поехали, — произнес парень. — К вечеру там будут. Если я побегу напрямик через гору, то смогу обогнать их и успею посмотреть кинокартину. Жевать что-нибудь есть?

Пастух в одну секунду съел большой кусок мяса, единым духом вытянул половину содержимого термоса и легким, упругим шагом двинулся через тундру в стойбище Ранаутагина смотреть "Королеву бензоколонки".

Вэкэт долго смотрел ему вслед, восхищаясь его выносливостью и таким ясным отношением к жизни, что даже становилось немного завидно.

Вэкэт обошел стадо. Оно паслось кучно, не растекалось по тундре: время было еще утреннее, солнце грело не так сильно, и олени не искали ни тени, ни воды. Самая трудная работа начнется после полудня, когда стадо устремится на водопой. Тогда надо смотреть в оба, чтобы какой-нибудь молодой, неопытный самец не откололся и не ушел в сторону. Вэкэт вспоминал полузабытые заветы и правила пастьбы оленей.

Он сидел на том самом пригорке, где провели ночь Выргыргын и Чейвун, и смотрел на колышущееся, серое, живое покрывало тундры — оленье стадо… Так Роман Вэкэт начал свою вторую жизнь в тундре.