Кагот проснулся рано, но долго лежал в пологе, размышляя об услышанном вчера. Как жаль, что он не знает русского языка, чтобы самому, а не через Анемподиста поговорить с этими людьми, порасспросить их как следует.

Высунув голову из спального полога в чоттагин, он поглядел в сторону гостевого полога, но не заметил ничего особенного.

Каляна давно проснулась и собиралась разжигать костер.

— Дров мало, — сказала она Каготу.

Кагот выскользнул в чоттагин, быстро оделся и вышел из яранги.

На воле было тихо, но пасмурно. Сквозь морской искрящийся туман пробивался электрический свет на главной мачте норвежского корабля.

Кагот снял с подставки нарту, сам впрягся в нее и направился на берег, чтобы достать из-под снега несколько обточенных водой и камнями бревен.

Что же за люди эти новые тангитаны, так не похожие на торговых людей? Мучают ли их те же мысли, что и его? Думают ли они о жизни и смерти? Почему, в силу какого закона, по чьему всесильному распоряжению человек обращается в прах, а от тела отлетает то, что было причиной живого дыхания, голоса, мыслей, речи? Или для них жизнь человека — ничто? Если это так, то, наверное, оттого, что их, тангитанов, великое множество по сравнению с чукчами, эскимосами и ламутами. Даже здесь, на краю замороженной земли, исконной земли луоравэтльанов, в эти первые зимние дни тангитанов куда больше, чем коренных жителей.

На обратном пути он увидел фигурки людей, идущих по льду с корабля.

Когда Кагот вернулся в ярангу, гости уже проснулись и занимались странным делом: один держал перед собой осколок зеркала, а другой водил по намыленному лицу лезвием бритвы. У стоящего рядом Анемподиста в руках была жестяная миска с горячей водой и обмылок. С бревна-изголовья Каляна и Айнана наблюдали за происходящим с величайшим интересом и вниманием. Сам Кагот пускал в ход охотничий нож, когда начинал чувствовать неудобство от нарастающих на лице волос. Правда, растительности у него было не•много, и он довольно чисто выскабливал подбородок на ощупь, не прибегая к зеркалу.

— Амтын етти! — весело поздоровался Анемподист. — Гляди, каковы красавцы! Хочешь, и тебя побреют?

— Не надо, — отказался Кагот, но невольно дотронулся до своей редкой щетины.

Он уселся по другую сторону костра и сказал Каляне:

— Гости идут с корабля.

— Тогда долью воды в чайник, — захлопотала Каляна.

— К нам идут норвеги с корабля, — объявил Кагот Анемподисту.

Терехин, выслушав сообщение, оглядел чоттагин и, улыбнувшись, сказал Першину:

— Ну что же, помещение для приема иностранных гостей не больно казисто, но зато стоит на земле Советской республики.

Каляна вытащила из посудного ящика несколько фарфоровых чашек, среди которых были даже две целые, не оплетенные тонкими нерпичьими ремешками, несколько блюдец. На небольшое деревянное блюдечко она настрогала свежезамороженного мяса из вчерашней добычи и положила чуть потемневший кусок сахара.

— Анемподист, доставай-ка наши запасы, — скомандовал Николай Терехин. — Где там сухари, сахар и чай? Давай все на стол!

Анемподист развязал холщовый мешок с небогатыми припасами, насыпал на столик горку черных сухарей и положил несколько кусков сахара. Оглядев накрытый стол, Николай Терехин с довольным видом произнес:

— Ну что же, не худо. Совсем не худо… Ну-ка посмотри, Анемподист, — идут?

Анемподист выглянул наружу и вернулся с известием:

— Бредут. Трое шагают.

Николай Терехин, путешествуя вдоль побережья Чукотского полуострова, с удивлением убедился, что этот далекий край отнюдь не богом забытая окраина. Здешние жители давным-давно употребляли чай, курили табак, лакомились порой сахаром, стреляли зверя из многозарядного винчестера, прекрасно знали, что такое алкоголь, и даже в некоторых селениях добывали его самобытным способом, выгоняя из муки и сладкой патоки. В летнее время эти берега кишели торговыми шхунами, небольшими суденышками, на которых приплывали золотоискатели, наслышанные о якобы несметных золотых россыпях на прибрежных чукотских косах. Правду сказать, на всем пути из Ново-Мариинска до Чаунской губы им так и не встретился ни один разбогатевший золотоискатель, однако следы драгоценного металла здесь все-таки были, и самые удачливые старатели за летний сезон намывали фунтовый мешочек из-под американской муки.

Общее впечатление создавалось, однако, гнетущее: было ясно видно, что эта дальняя окраина России подвергалась самому беззастенчивому и безнаказанному ограблению как российскими, так и американскими торговцами. Местное население за исключением нескольких богатеев, владельцев байдар и вельботов, хозяев больших оленьих стад, влачило самое жалкое существование. Поражала грязь в жилищах, какая-то тихая покорность людей обстоятельствам. В глаза бросалось обилие больных, особенно кашляющих — видно, чахотка свирепствовала в этих краях. По мере продвижения на северо-запад у Николая Терехина и его спутника крепла уверенность в том, что советская власть вовремя пришла к этим людям на помощь. Только слепой мог не видеть, что местное население шло к исчезновению с лица земли.

Первым в чоттагин вошел Амундсен.

— Здравствуйте, господа! — весело и радушно поздоровался он.

Вошедший вслед за ним Олонкин перевел его приветствие.

— Здравствуйте, господин Амундсен! — ответил Николай Терехин.

— О, вы знаете мое имя? — Норвежец был поражен.

— Весь цивилизованный мир знает имя отважного путешественника, покорителя Южного полюса! — сказал Терехин. — Милости просим в ярангу. Извините, что принимаем вас в такой обстановке.

— Что вы, что вы! — Амундсен все еще не мог оправиться от удивления. Честно говоря, он любил славу и почести, которые ему оказывались как знаменитому путешественнику. Но здесь, на окраине планеты… — Позвольте мне представить моих спутников, членов Норвежской полярной экспедиции: господин Геннадий Олонкин, русский по происхождению, механик нашего судна Кнут Сундбек…

Николай Терехин и его спутники обменялись рукопожатиями.

Каляна поправила дрова в костре, чтобы было и светло и не так дымно.

— Я являюсь полномочным представителем Анадырского ревкома Чукотки, представляющего здесь, — на северо-востоке Советской республики, большевистское правительство, возглавляемое вождем нашей революции Владимиром Ильичом Лениным. Меня зовут Николай Васильевич Терехин. Мой товарищ Алексей Терентьевич Першин также представляет Анадырский ревком и прибыл в Чаунскую губу для организации советской власти, разъяснения задач революции. Если ему это удастся, он откроет школу. Анемподист Парфентьев наш каюр и переводчик, является служащим Анадырского ревкома.

— Очень приятно! Очень приятно! — сказал Амундсен.

— Проходите к столу. — Алексей Першин сделал приглашающий жест.

Прежде чем занять свой китовый позвонок, Амундсен поздоровался с Каляной и протянул Айнане конфетку в цветастой обертке.

Каляна сняла чайник с крюка и принялась разливать чай. Налила она и Каготу. Амундсена заинтересовала его чашка, хотя он видел ее не в первый раз.

— Разрешите? — попросил он.

Недоумевая, чем могла заинтересовать эта чашка, Кагот протянул ее норвежцу.

— Вы только посмотрите, — взволнованно произнес Амундсен, — как искусно оплетена чашка! Словно кружево, ременное кружево. Поразительно! Я не перестаю удивляться и восхищаться умением северного человека приспособиться к самым невероятным условиям на обиженной природой земле. Ей-богу, эти люди заслуживают лучшей участи и защиты.

Хотя речь и была обращена к чашке Кагота, Николай Терехин понял намек.

— Революция в России и была совершена для того, чтобы дать новую жизнь всем бедным, обездоленным. Мы, большевики, исходим из того принципа, что трудовой народ сам должен распоряжаться плодами своего труда.

— Но я слышал, — кашлянул Амундсен, — что большевики отрицают собственность…

Терехин усмехнулся.

— Мы не отрицаем личной собственности для человека в разумных пределах, для обеспечения достойной жизни ему самому и его семье. Но мы категорически против собственности, которая дает владельцу нетрудовые доходы и позволяет эксплуатировать бедняка.

Амундсен внимательно выслушал Терехина и с достоинством сказал:

— Должен заметить, господин Терехин, что мой вопрос вызван чистым любопытством. Наша экспедиция ни в коем случае не собирается вмешиваться в ваши внутренние дела или каким-то образом влиять на ход событий в здешних краях. Единственно, в чем мы нуждаемся, это в содействии выполнению задач нашей экспедиции, которые полностью согласуются с историческими целями всего человечества. В случае удачи нашего предприятия мы бы разрешили две географические задачи — совершение кругосветного путешествия по Ледовитому океану и достижение Северного полюса с помощью ледового дрейфа на вмерзшем в лед экспедиционном судне. Наш корабль построен специально для этого… Лично я и все члены нашей экспедиции рады будут видеть вас у нас в гостях…

Олонкин переводил слово в слово, стараясь быть предельно точным. Одновременно он с любопытством всматривался в Николая Терехина и Алексея Першина. Эти совсем еще молодые люди были русскими и по внешности и по своему поведению, и в то же время в их облике было что-то новое, ранее не виданное им. Особенно поразительно было, с какой свободой и убежденностью Терехин говорил от имени всей Российской республики, произнося слова, за которые, как хорошо помнил Геннадий Олонкин, еще совсем недавно царские жандармы сажали в тюрьму, отправляли в ссылку.

— Мы принимаем к сведению ваши заверения, господин Амундсен, — ответил Терехин. — Советская республика в скором времени начнет собственные исследования Арктики, особенно берегов нашей родины…

— О, в таком случае мы с удовольствием поделимся тем опытом и сведениями, которые будут получены по завершении экспедиции, — с готовностью предложил Амундсен.

— Я передам ваши слова научным учреждениям нашей республики, — ответил Терехин.

— Простите, господин Терехин, — продолжал Амундсен, — не слыхали ли вы о таком человеке, как господин Вилькицкий?

— Я с ним лично не знаком, — ответил Терехин, — но имя мне известно. Вы хотели что-то ему передать?

— Да, но как это сделать? — с сомнением произнес Амундсен. — Как мы выяснили, ближайшая радиостанция, находившаяся в Средне-Колымске, бездействует и вряд ли может быть пущена в ход в ближайшее время…

— В Ново-Мариинске радио есть, — сказал Терехин, — Кстати, там работает ваш соплеменник Лампе. Очень знающий специалист. Он наладил связь не только с Петропавловском, но и с некоторыми американскими станциями.

— Прекрасные новости! — обрадованно воскликнул Амундсен. — Вы представить себе не можете, каково чувствовать себя оторванными от цивилизованного мира на протяжении более чем года!

— Я вас понимаю, — усмехнулся в ответ Терехин. — В свое время я просидел шесть лет в одиночной камере Бутырской тюрьмы без права переписки и посещений.

— О, извините! — поднял руки Амундсен. — Тюрьма — это ужасно, бесчеловечно!

Пока шел разговор, Каляна подливала чай, пододвигала нарезанное тонкими ломтиками нерпичье мясо, которое с видимым удовольствием ел самый главный норвежец.

— Вам нравится местная еда? — спросил Алексей Першин.

— За годы арктических путешествий я убедился, что местные жители веками выработали такую систему питания, которая надежно предохраняет их от цинги. Поэтому, если представляется возможность, я перевожу всю экспедицию на питание местными продуктами…

— А не приходилось ли вам пробовать местный продукт под названием копальхен?

— Местный копальхен попробовать еще не довелось, — с серьезным видом ответил Амундсен, — но нечто подобное — квашенное в яме и особо выдержанное моржовое мясо вместе с жиром и кожей — мне доводилось неоднократно пробовать во время плавания по Северо-Западному проходу. Должен отметить, что в главных чертах жизнь коренных обитателей Арктики весьма схожа.

— Да, копальхен трудная еда, — со вздохом заметил Алексей Першин и принялся выбирать кусок сухаря. Найдя подходящий, он погрузил его на мгновение в крепкий чай и откусил. Моченый сухарь делался сладковатым, и при нужде с ним можно было пить чай без сахара.

Запасы собственных продуктов, взятые из разоренных складов Анадыря, давно иссякли, и то, что было положено на стол в яранге, было последними остатками, невесть каким путем сбереженными Анемподистом Парфентьевым. Вот уже несколько месяцев путникам приходилось полагаться только на местную еду, из которой для Алексея. Першина и впрямь самой трудной оказался копальхен.

— Сколько времени вы намереваетесь пробыть здесь? — спросил Амундсен.

— Послезавтра я отправляюсь вместе с Анемподистом дальше, к устью Колымы, а Першин, как я уже сказал, остается в этом становище.

— Мы бы могли вас снабдить кое-какими продуктами, — сказал Амундсен. — Экспедиционные запасы у нас достаточно велики, приходите на корабль, и мы без ущерба можем кое-чем поделиться.

— Нет, у нас есть все что надо, — твердо ответил Терехин. — А приглашением воспользуемся, если вам удобно, завтра днем.

— Приходите к обеду, — добавил на прощание Амундсен, церемонно откланиваясь у выхода из яранги.

На правах хозяина Кагот вышел проводить гостей.

Некоторое время в чоттагине царила тишина. Первым подал голос Анемподист, принявшийся собирать остатки сухарей:

— Вон сколько поели, окаянные!

Да, черные сухари явно пользовались большим успехом у норвежцев. Особенно много погрыз их Геннадий Олонкин, успевавший и переводить и есть.

— Анемподист, — строго сказал Терехин, — оставь сухари на месте!

— А сахар? — жалобно спросил каюр.

— И сахар! — ответил Терехин. — Что же ты так? Не по-людски это — ставить на стол, а потом забирать.

— Так последнее! — взмолился Анемподист. — У нас больше ни крошки! Как дальше будем жить? Не переходить же нам на. Самом деле на копальхен. Не норвеги же!

— Так я и поверил, что они копальхен едят, — заметил Першин. — Буржуи! Сразу видно. И этот русский — явно приказчик. Чистенький, выкормленный. Небось потихоньку пушниной промышляют, путешественники…

Почему-то Першин не проникся ни к Амундсену, ни к его спутникам большим уважением. Конечно, он тоже знал это имя, имя великого путешественника, покорителя Южного полюса, но вид благополучных людей, здоровых, упитанных, раздражал его. Он вспоминал долгий путь по побережью Ледовитого океана, нищие стойбища, умирающих детей, алчных, одичавших от жадности торговцев. Вспоминал карательные экспедиции каппелевцев и другой белогвардейской сволочи, расстреливавших в сибирских и дальневосточных деревнях безоружных крестьян только за то, что они сочувствовали партизанам.

В ярангу вернулся Кагот и прошел к пологу. Усевшись на бревноизголовье, достал трубку и раскурил. Потянув носом, Першин спросил:

— Откуда табак?

— С корабля.

— Подарок?

— Нет, почему, — ответил Кагот, — выменял. На копальхен, собачий корм.

— Ну что я говорил? — Першин торжествующе посмотрел на Терехина. — Поторговывает ваш покоритель Южного полюса!

— Погоди, погоди, — Терехин повернулся к Каготу. — Говорите, купили на корабле? У кого?

— У самого у главного, Амундсена, — нерешительно ответил Кагот, чувствуя, что один из русских, тот, что помоложе, почему-то сердится на норвежца.

— Видал? В таком случае он обязан заплатить торговую пошлину! — сказал Першин. — А лучше всего, если мы кое-что у него конфискуем.

— Да ты погоди. — Терехин говорил спокойно. — Куда торопишься? Конфисковать всегда успеем. Никуда они от нас не уйдут, коли так крепко вмерзли в лед. Но помнить надо — научная экспедиция! И человек, известный всему миру. А ты — конфисковать! Знаешь, охотников замарать нашу революцию и так довольно… Послушай, Кагот, а еще с кем торговал норвежец?

Кагот чувствовал по тону разговора, что Амундсену вроде бы не полагалось этого делать, но, привыкший ничего не скрывать, он прямо ответил:

— Больше не знаю… Но проезжие жаловались на него…

— Жаловались? — насторожился Терехин.

— Отказывался с ними торговать… Говорил, что он не купец и товару для торговли у него нет.

Терехин поглядел на Першина и спокойно сказал:

— Ты лучше сделай вот что: перепиши сегодня детишек и обитателей этого становища да выясни, какие оленные стойбища поблизости. И еще одно важное дело: надо тебе определиться, где жить.

Школу тебе построят дай бог года через два, так что подумай.

— Однако жить придется пока в яранге, чего тут думать, — подал голос Анемподист.

— Это уж ясно, — уныло протянул Першин. — Вот только в какой?

Расспросив Кагота, выяснили состав населения становища, жителей каждой яранги: всего постоянных жителей оказалось десять человек.

— Надо проситься в эту ярангу, — заключил Терехин и обратился к Каготу: — Вы не будете против, если Першин останется жить в вашей Яранге?

Кагот посмотрел на Каляну.

— Надо спросить об этом хозяйку…

— Это само собой, — заметил Терехин, — как же без согласия хозяйки. Но вы-то сами не против?

— Я не хозяин, — сказал Кагот. — Я приезжий, как и вы. Каляна приютила меня.

— Вон как! — протянул Терехин. — Тогда действительно надо спрашивать хозяйку… Каляна, вы не против будете, если у вас в яранге будет проживать товарищ Першин? За аренду помещения мы потом заплатим…

— Пусть живет, — просто ответила Каляна. — Места в яранге довольно. Если его устраивает гостевой полог, пусть в нем и остается.

— Ну вот и хорошо! — обрадовался Терехин. — Можно сказать, все главные вопросы решили. Общий сход, Алексей, соберешь, когда как следует ознакомишься с обстановкой.

Весь остаток дня путники занимались подготовкой к продолжению путешествия. Каготу пришлось съездить к мясным ямам за копальхеном для собак.

Вечером на чаепитие зашел Амос но был осторожен в разговорах и больше молчал, чтобы не выдать в себе каким-либо словом прежнего Амтына. Когда к нему обращались с вопросом, он кивал, соглащаясь совсем, что бы ни говорили. Надо сказать, что Амос совершенно переменился за последнее время, и Кагот порой замечал, что уж больно старается сосед запутать злых духов, доходя иногда до того, что даже жена становилась в тупик от его поступков.