Кагот почти ползком взобрался на высокий берег, где стояли яранги, и ощупью добрался до жилища Каляны. В вое ветра почудилось пение, и он прислушался: оно доносилось из глубины яранги Каляны.
Он с трудом открыл дверь и ввалился в чоттагин весь запорошенный снегом. Его не сразу узнали, пока он не подал голос.
— Какомэй, Кагот! — воскликнула Умкэнеу, вглядевшись в его лицо.
Кагот отряхнулся от снега и откинул капюшон новой камлейки.
Малышка вскрикнула и бросилась навстречу. Отец бережно взял дочку на руки и прижал к себе. Он прикрыл глаза и так стоял некоторое время. Айнана притихла, переживая вместе с отцом радость свидания.
Каляна смотрела на бывшего своего постояльца с удивлением: перед ней был совсем другой человек, нежели тот, который ушел несколько дней назад на корабль тангитанов с небольшим кожаным мешочком, грустный, даже какой-то понурый. А теперь в чоттагине улыбался привлекательный мужчина с аккуратно подстриженными волосами, чисто выбритый, с ясными, спокойными глазами. Он словно и выше стал и стройнее. Просто не верилось, что пребывание на корабле тангитанов может так изменить человека. Даже голос у него вроде бы стал другим.
— Как вы тут живете? — спросил Кагот, ставя девочку на промороженный земляной пол чоттагина.
— Хорошо живем, — ответила Каляна.
— Да ты как настоящий тангитан! — воскликнула Умкэнеу, когда Кагот стянул через голову камлейку и остался в суконной куртке, подаренной ему Сундбеком. При свете костра на его груди блестели два ряда хорошо начищенных медных пуговиц. — Если бы я раньше не знала тебя, сказала: этот человек — сам начальник Амундсен.
— Здравствуй, Кагот! — Першин искренне обрадовался приходу Кагота и вместе со всеми удивился его перемене во внешности.
Кагот подтащил поближе к костру большой, туго набитый мешок и принялся вытаскивать оттуда подарки, приговаривая при этом:
— Это не вся плата, а только часть, данная мне вперед, чтобы я вас одарил. Тут и мука, и сахар, и чай, куски материи, табак… Каляна, возьми все это и зови гостей!
Обрадованная приходом отца, Айнана не отходила от него, цеплялась за его рукав. Кагот вынул из мешка плитку шоколада и торжественно сказал:
— Это лакомство послал тебе сам начальник экспедиции Амундсен!
Он осторожно развернул сначала бумагу, потом фольгу и, отломив несколько кусочков, дал всем попробовать.
— С виду некрасивое, а какое вкусное! — зажмурившись от удовольствия, произнесла Умкэнеу. — А вот это тонкое железо, как оно делается?
Вопрос был обращен к Першину. Учитель подержал в руке гремящий листок блестящей фольги и ответил:
— Не знаю.
— Не знаешь? — удивилась Умкэнеу. У нее никак не укладывалось в голове, что учитель чего-то может не знать.
— Такие вещи делают в мастерских, которые называются заводы, — туманно пояснил Першин.
— В тех, которые бедные отобрали у богатых, — догадалась Умкэнеу, помня рассказы о том, как бедняки, рабочие России, отобрали у владельцев их заводы и фабрики, которые для легкости понимания учитель называл большими мастерскими для изготовления разных товаров.
— Да, — ответил Першин. — На специальных машинах.
— Неужели настанет такое время, когда я увижу своими глазами, как делают такие чудеса? — мечтательно проговорила Умкэнеу. — Еще совсем недавно я и не думала, что есть вот такое тонкое железо, которое тоньше даже самой тонкой оленьей замши.
— У тангитанов чудес хватает, — солидно сказал Кагот. — Чего только не насмотришься, особенно когда живешь с ними.
Умкэнеу заторопилась:
— Сейчас позову соседей. Ты, Кагот, пока не рассказывай ничего! Нам тоже интересно, особенно моему отцу.
Пока гости собирались, идя сквозь ветер и пургу, Кагот поиграл с дочкой, спел ей на ушко песенку и попросил у Каляны кусочек копальхена.
— Тангитанская еда вкусная, обильная, но в ней много травы, — заметил он.
— Какой травы? — спросила Каляна.
— Разных растений, — пояснил Кагот. — Я никогда не думал, что тангитаны едят столько растений. Они у них в разном виде, больше в сушеном, заготовлены впрок. Амундсен говорит, что для здоровья это полезно. Чтобы зубы не выпадали.
— Тырасти, трук! — громко произнес веселый, неунывающий слепец Гаймисин, войдя в чоттагин.
— Это он с тобой по-русски здоровается, — объяснила Умкэнеу. — Алексей научил. Разве не так здороваются у вас там, на корабле?
— Нет, — ответил Кагот, — у нас другое приветствие. Гут морген — это с утра так говорят, а днем другие слова употребляют.
— А мне это «тырасти, трук» очень нравится! — сказал Гаймисин, осторожно пробираясь с помощью дочери к бревну-изголовью.
Пришли Амос с женой, и в чоттагине стало совсем тесно. Прежде чем приступить к чаепитию и рассказам о жизни тангитанов на корабле, Кагот распорядился разделить на три равные части принесенные подарки. Каляна проделала это с явным удовольствием и с таким видом, словно эти драгоценные вещи принадлежат лично ей или же являются их общей с Каготом собственностью. Раздав подарки и разлив чай по чашкам, Каляна заняла свое место у низенького столика.
И хотя уже многое было известно жителям крохотного становища, все слушали внимательно, ловили каждое слово. Наибольший интерес вызвал рассказ о мытье в бане. Каготу даже пришлось обнажить часть тела, чтобы дать взглянуть на чистую кожу. Гаймисин щупал, давил пальцами и удивлялся:
— Надо же! Палец не липнет! Весь жировой слой смыли. Как интересно! Значит, они утверждают, что это грязь?
— Грязь, говорят, — кивнул Кагот. — Оттирали меня так, что я боялся совсем без кожи остаться…
— Алексей говорит, что и нас скоро будут мыть, — подала голос Умкэнеу. — Построят здесь деревянный дом — баню…
— Разве и женщин моют? — с сомнением спросил Гаймисин.
— Про женщин ничего не могу сказать, — ответил Кагот. — На корабле нет женщин.
— Женщин тоже будут мыть! — настаивала на своем Умкэнеу. — Алексей так говорил, потому что при новой жизни мужчина и женщина равны.
Кагот с удивлением посмотрел на Першина и спросил:
— Это правда?
— Да, — кивнул Першин. — Большевики считают, что женщины должны быть равными с мужчинами.
— Нехорошо, однако, будет, — покачал головой Гаймисин. — Да и сами женщины не захотят этого…
— Почему не захотят? — с вызовом спросила Умкэнеу.
— А ты вообще молчи! — прикрикнул на нее отец. — Уж больно разговорчива стала! Смотри, не пущу больше на учение!
Умкэнеу умоляюще посмотрела на Першина. Но учитель был в растерянности и, чтобы отвести разговор от опасной темы, предложил:
— Давайте слушать Кагота.
— Верно! — поддержал его Амос. — Мы пришли слушать рассказ Кагота!
Кагот отпил из чашки, вытер аккуратно подстриженные Сундбеком усы и продолжал:
— После мытья меня обрядили во все матерчатое. Потому что внутри корабля тепло, и в меховой кухлянке можно сопреть от жары. Поначалу жестко и неудобно было в матерчатой, но потом привык. Главная работа на корабле — приготовление еды. Большое умение надо, чтобы правильно приготовить тангитанскую еду! Учил меня сам Амундсен, большой знаток в этом деле. Так я научился печь булочки, белый тангитанский хлеб. Вот он. Можете попробовать. Потом — жарить олений бифштекс, варить супы, овсяную кашу. У них продуктов — полные трюмы. Войдешь туда — можно заблудиться среди ящиков, мешков в бочонков. На несколько лет хватит им этой еды!
— Зачем им столько? — спросил Гаймисин.
— Они собираются плыть к вершине Земли, — ответил Кагот. — А путь туда долгий, несколько лет может занять.
— А что им там надо, на этой вершине? — поинтересовался Гаймисин.
— Толком не сказал Амундсен, — ответил Кагот. — Но думаю, что он оттуда хочет поглядеть на всю нашу Землю.
— Иногда тангитаны тоже любят приврать, — тихо заметил Гаймисин, сожалея о том, что Кагот портит свой интересный рассказ явными небылицами. — Ты лучше рассказывай о жизни на корабле…
— Кроме забот о еде, они еще много занимаются разными измерениями, — повествовал дальше Кагот. — Мерят толщину льда, глубину воды в разных местах, мерят силу ветра, мороза и многое-многое другое.
— Зачем все мерить? — спросил Гаймисин. — Какая от этого польза?
— Этого я не знаю, — сознался Кагот.
— Может, мерят для того, чтобы делить? — высказал предположение Амос и обратился к Першину: — Большевики тоже мерят?
Першин на всякий случай ответил утвердительно, но Гаймисин засомневался:
— Какой смысл делить морскую глубину и толщину льда? Наверное, совсем для другого мерят, а не для дележа.
— Вроде бы не для дележа, — согласился Кагот. — И все же измерения у тангитанов занимают большое место в жизни. Для проживания они выделили мне деревянный полог с подставкой для сна, сколоченной из дерева. На такой же подставке я спал, когда плавал на «Белинде». Но вот что меня удивило: прямо на мягкую матерчатую постель поверх настлан еще кусок белой материи.
— Какомэй! — чуть ли не в один голос воскликнули Амос и Гаймисин. — Для чего это?
— Я потом проверил у других, — продолжал Кагот, — у всех так: и у Амундсена, и у Сундбека, и у Олонкина. Материя чистая, белая, жалко на нее ложиться. Из нее вполне можно сшить зимнюю охотничью камлейку. Да не одну, потому что куска материи два-один сверху, а другой снизу…
— И ты лег? — с каким-то отчаянным сожалением спросил Гаймисин.
— Нет, — ответил Кагот, — не лег…
— Ну и хорошо сделал, — с облегчением заметил Амос, напряженно следивший за рассказом Кагота.
— Я эти куски снял с постели и сложил в укромное место. Когда буду совсем уходить с корабля, возьму с собой.
— Как интересно! — заметила Каляна, явно подобревшая к Каготу.
— Да, интересно, — кивнул в знак согласия Кагот. — Но привыкать трудно.
— А у большевиков как? — Гаймисин повернул лицо к Першину. — Они тоже спят на белой материи?
— Да, — ответил Першин.
— Где же они берут столько белой материи? — удивилась Умкэнеу. — Они же бедные!
— И некоторые бедные люди так спят, — ответил Першин.
— Это значит, — заключил Амос, — и мы в будущем должны будем на белой материи спать.
— Мне ни за что не уснуть, если лягу на такое, — сказала Умкэнеу.
— Снег будет сниться, — добавила Каляна.
— А какие разговоры ведут? — спросил Гаймисин. — По вечерам о чем толкуют?
— По вечерам они больше читают, — ответил Кагот.
— Читают? — удивленно переспросил Гаймисин. — И наш учитель тоже читает, верно, Умкэнеу?
— Читает, — подтвердила Умкэнеу, ласково взглянув на Першина. — Такие красивые разговоры, как шаманские заклинания.
— И еще он поет песни, призывающие людей быть вместе, не унывать, соединить свои усилия… Вроде как мы, когда собираемся убивать кита или идем на моржовое лежбище, — добавил Гаймисин.
Похоже на то, подумал Кагот, что, пока он жил среди корабельных тангитанов, здешняя жизнь шла своим чередом, заполняясь новым содержанием, и русский учитель зря времени не терял…
Гаймисин спел это громко, с чувством, под конец в его низкий, глубокий голос вплелся высокий девичий голосок Умкэнеу.
— Какомэй! — только и мог вымолвить пораженный до глубины души Кагот. — Здешние новости тоже интересны!
— Алексей нас учит, — с благодарностью произнесла Умкэнеу. — Мы от него много переняли.
— Расскажи про зимнюю дорогу, — попросил учителя Гаймисин. — Пусть Кагот тоже услышит.
— Это стихи, — откашлявшись, объяснил Першин. — А сочинил их великий русский поэт Александр Пушкин, Он умер давно, а вот его слова остались не только в книгах, но и в памяти людей. Вот слушайте:
— Ты слышишь, Кагот? — взволнованно спросил Гаймисин. — Хотя я давным-давно не смотрел на зимнюю дорогу, но как сейчас вижу: бегут собаки, перебирают лапами, оглядывается вожак, а по снегу волочатся стекающие с их длинных красных языков замерзающие слюни. Шуршат полозья по снегу, шуршит снег по твердым, словно оструганным сугробам, а кругом тишина… Сверху звезды смотрят на тебя, по краям неба встает полярное сияние, и луна как будто прокрадывается… Хорошо!
Кагот сидел, оглушенный услышанным, хотя не понял ни единого слова. Это было, несомненно, то, что он в душе называл голосом Внешних сил, разговором богов через человека. Оказывается, это существует и в другом — в русском языке. Только там это совсем иное — описание своего чувства, впечатления, переданное потом другому человеку. О том ли это действительно, о чем толкует Гаймисин?
— Это о зимней дороге? — переспросил Кагот.
— Да, — ответил Першин. — Это стихотворение о зимней дороге. — О нарте и собаках?
— Не о чукотской нарте, но о санях. Это как большие нарты, в которые запрягают больших животных, называемых конями…
— Коней я видел, — кивнул Кагот, — на американском берегу. Они больше самого крупного оленя и очень сильные. Я их боялся… И про сугробы тоже сказано?
— Да, — ответил Першин, — про снег, про то, что дорога длинная и холодная…
— А кто едет?
— Едет тот, который эти слова сочинил, и еще возница, каюр…
— Каюр не чукча?
— Скорее всего нет, — ответил Перший. — Тоже русский.
— Как Анемподист Парфентьев, — вспомнил проезжавшего чуванца Амос. — Он хоть и не совсем русский, но ведет происхождение от них.
— А есть у этого Пушкина и другие красивые сочетания слов, подобные «Зимней дороге»? — спросил Кагот.
— Есть, — ответил Першин, удивленный необычным интересом шамана к поэтическому творчеству. — У русского народа много таких людей, которые сочиняли стихи. Пушкин — самый главный…
— Как Ленин! — подсказал внимательно прислушивающийся к беседе Гаймисин.
— А Ленин тоже сочиняет стихи? — спросил Амос.
— Не знаю, по-моему, нет, — неуверенно ответил Першин.
— А может, сочиняет, да только не говорит другим? — осторожно предположил Кагот. Он испытующе посмотрел на русского учителя.
Першин поколебался и на всякий случай сказал:
— Возможно, и сочиняет…
— Без этого он не может, — с огромным внутренним убеждением произнес Кагот.
У него почему-то не хватало духу сказать, что и он знает подобное состояние, когда приходят удивительные слова, ложащиеся плотно друг к другу, выражая такие чувства, такие мысли и такое настроение, которые простыми, привычными словами не высказать. Но, может быть, то, что является ему, и впрямь наитие богов, а то, что родилось у Пушкина и еще у многих других, как сказал Першин, поэтов, это совсем иное?
Каляна еще раз наполнила чайник кусками речного льда и повесила над костром.
Умкэнеу подложила несколько сухих деревяшек, и разгоревшийся огонь ярче осветил чоттагин.
— Может, еще чего-нибудь скажешь? — попросил русского Кагот. — Если не Пушкина, то кого-нибудь другого стихи…
— Я вам прочту несколько стихотворений моего любимого поэта и земляка Александра Блока, — сказал Першин. — Этот человек родился и живет в том же городе Петрограде, откуда я родом. Вот слушайте:
Першин замолк, посмотрел на Кагота и снова удивился его загоревшемуся взгляду. Такое впечатление, что чукча понимал и чувствовал значение слов.
Чтение стихов перемежалось рассказами Кагота, а пурга к ночи, похоже, еще больше разъярилась. Першин проводил Гаймисина с женой и дочкой. Когда он вернулся в опустевший чоттагин, Кагот уже лежал в пологе, высунув голову наружу, и курил трубку, Кагот молча наблюдал, как Першин выбивал из одежды снег, раздевался, потом осматривал чоттагин, моржовую крышу над головой, и думал, что этот тангитан стал похож на чукчу даже своим повседневным поведением. Так осматриваться в яранге может только человек, который давно и основательно живет в этом жилище, чувствует себя в нем настоящим хозяином.
— Так ты говоришь, что у русских много таких, которые сочиняют стихи? — спросил Кагот, когда Першин разделся и влез в свой гостевой полог и по примеру Кагота высунулся в чоттагин, чтобы глотнуть перед сном свежего воздуху.
— Много…
— Может быть, они — как шаманы?
— Может быть, — ответил Першин, но в голосе его Кагот почувствовал усмешку.
— О чем то, последнее? — спросил Кагот.
— О звездах…
Кагот внутренне даже вздрогнул от ответа: он чувствовал, что эти слова — о звездах! Как же такое может быть? Он ведь не знает русского языка! Как до него может дойти смысл давным-давно и гдето очень далеко сказанного? Может быть, те, кто сочиняет стихи, обладают другими способами общения, которых лишены обыкновенные люди? Кагот ощутил странное волнение в душе, почувствовал приближение того ветра восторга, который всегда предшествовал возникновению удивительных слов, которые он почитал за веление богов.
Он втянул голову в темноту и духоту мехового полога, услышал мерное дыхание лежащей рядом дочери и беспокойное, прерываемое стонами и каким-то бормотанием, Каляны.
Вдруг послышался голос Вааль. Он донесся из того же угла, откуда приходил раньше. Кагот не различал слов, но несомненно, что это был голос Вааль. Он то угасал, то снова возникал, и настороженный Кагот никак не мог уловить смысл ее слов. Они как бы смешивались с тем, что накатывалось вместе с ветром восторга на Кагота:
Откуда эти слова? Их ведь не было, пока он слушал разговоры в яранге, сам рассказывал что-то или когда готовил пищу тангитанам на корабле. Он ведь вообще не ждал именно таких слов, предрекающих затухание его общения с тем, что осталось от Вааль…
Интересно, есть ли у норвежцев поэты, как у русских? Если есть, то, значит, весь мир человеческий объят невидимой, удивительной общностью, о которой он и не подозревал. Если ему удалось уловить смысл, не зная русского языка, значит, он может улавливать смысл и других стихов. Нет ли здесь чего-то общего с тем видом связи, который тангитаны называют радио?
Обеспокоенный этими мыслями, Кагот долго ворочался, пока не разбудил Каляну. Женщина замерла, потом шепотом спросила:
— О чем думаешь, Кагот?
— О стихах, — тихо ответил Кагот.