К божеству стремимся, призывая, — И оно покинет свой престол!

Эти слова Шиллера могут стать девизом для наших последних медитаций воспитания воли. Божество царит над нами до тех пор, пока не воцарится в нас. Но тогда царим и мы вместе с ним. Отсюда происходит царственный жизненный настрой, обретаемый нами в этих медитациях. Майстер Экхарт сказал однажды, что хотел бы «вечно вершить вместе с Богом Его работу». Высокое чувство, которым рождены эти слова, можно ощутить в каждой из предложенных нами медитаций воли. Да и всякая медитация может завершиться этим решением. Человек чувствует себя сотрудником и другом Божиим. Но именно это чувство, при взгляде на нашу слабую силу, ведет к истинной скромности.

Тем самым дан и ответ на вопрос, который частенько задают: «Не мистика ли то, чем вы здесь занимаетесь?» Под «мистическим» сегодня разумеют практически все, что чувственно неясно. Но когда‑то мистика была серьезным путем, который через погружение в собственную душу позволял достичь божественной первоосновы и соединиться с нею. Это возможно, если человек способен отключить чувственные впечатления. Тогда ощущения высокого счастья пронизывают его внутреннее существо. Мистики всех времен повествуют об этом в гимнах. Но божественное, так обретенное человеком, остается обобщенным. Единое, Безграничное, Блаженство — вот те радости, какими полнятся песни мистиков у всех народов и во все века.

Мы же ищем в человеке не душу, но «Я». Мы ищем это «Я» не в смутных ощущениях, но стремимся к его просветлению Христовым «Я». Мы ищем не единения с первоосновой мира в блаженстве, но стремимся наполнить это «Я» божественной вселенской волей, присутствующей во Христе.

Другой вопрос гласит: «Где в Новом Завете говорится о медитации? Христос четко и ясно говорит только о молитве и от учеников Своих хочет только молитвы!»

На этот вопрос, поставленный теперешним христианством, у нас есть три ответа. Всякий знает слова, сказанные о Марии: «Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце своем». Трудно дать более точное определение медитации.

Человек «сохраняет» слово в своей душе и «слагает» его, двигаясь вместе с ним. Образ этого есть драгоценный камень, который так и этак поворачивают в сиянии солнца, и он открывается во всех своих подробностях, и солнце в нем становится зримо. Когда человек слагает в своей душе слова Христовы: «Я… есмь… свет… миру» и сам движется вместе с ними, когда позволяет им пребывать в своей душе, подобно тому как пребывает перед глазами драгоценный камень, пока его рассматривают, — тогда он медитирует. Именно эти слова о Марии могут стать подспорьем для медитации.

Есть у нас и второй ответ. Христос в Евангелии от Иоанна говорит: «Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики». Если заглянуть в подлинник, то там сказано больше. Лютер, конечно, воспел хвалу Иоаннову Евангелию — «редкостному по своей утонченности главному Евангелию». Но в его эпоху именно глубины Иоаннова духа взгляд примечал еще не повсюду. Если мы переведем написанное там на наш язык, то нам, пожалуй, следовало бы сказать: «Если будете жить в Моем жизнеслове, тогда вы поистине Мои ученики». Еще обстоятельнее, но и проникновеннее, можно это выразить так: «Если вы будете иметь вечное жилище в божественном, творящем Слове, которое есть Я, тогда вы поистине ученики моего Я».

Чем глубже мы вникаем в Евангелие от Иоанна, особенно в прощальные речи Иисуса, тем яснее видим, что путь на небо, который Христос указывает Своим ученикам, это Его «Слово», в полном согласии с откровением о «Слове» в начале. Но имеется в виду не только слово, возвещаемое в проповеди, но слово, звучащее и творящее в душе, слово, в котором живет и действует Сам Христос. Это — Слово творения, а не только Слово провозвестия. Медитировать — значит позволить «Слову» быть и самому пребывать для Слова. Позволить Слову творить и самому преображаться в Слове. Так исполняется последняя заповедь, которую Христос дал ученикам Своим — идти путем, который Он указал; так Христос продолжает жить и пребывать в душах.

Но как же обстоит с «Отче наш» — новой молитвой, которую Христос дал Своим ученикам? Именно этого касается наш третий ответ. «Отче наш» — ярко выраженная молитва–медитация. Идеальное единство молитвы и медитации. Всем своим существом она воспитывает в нас способность предаваться душой молитве–медитации. Фрилинг в своей статье «Строение «Отче наш»» («Die Christengemeinschaft», August 1929) говорил об этом в связи с первыми тремя молениями. Действительно, серьезное погружение в молитву «Отче наш» само собой ведет к медитации. Тогда впервые возникает ощущение, что не стоит всякий раз произносить «Отче наш» целиком, а тем более по многу раз кряду, но как раз наоборот — лучше по одному молению в день или даже одно из первых трех молений в течение нескольких дней, а то и недель. В конце концов человек полностью проникается настроением: о, если бы я хоть раз мог прочувствовать первое моление так, как оно звучало в душе Христа! Он работает над тем, чтобы душа его стала такой, чтобы она в самом деле могла произнести это первое моление, он позволяет самому молению работать над этим. А это уже медитация.

К сказанному Фрилингом я хотел бы добавить, что и с последними молениями обстоит не иначе. Кто возьмет мою книгу об «Отче наш», тот увидит, как, занимаясь четвертым молением «Хлеб наш насущный дай нам днесь», мы все яснее понимаем, что это моление не столько о хлебе насущном, сколько о новом человеке, который во всех отношениях верно стоит в практической жизни и наделен всеми качествами, необходимыми в повседневности. Тридцать лет назад, когда сам я еще мало что знал о медитации, это моление вынудило меня именно так преподать его детям на уроке закона Божия. Но и моление «Оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим», — если мы примем его всерьез, особенно вторую его часть, то сей же час заметим, какого воспитания духа оно от нас ждет. А о том, что первая половина «Оставь нам долги наши» — не просто прошение о божественном отпущении, но стремление обрести оное, говорил еще Лютер. Прошение «Не введи нас во искушение» тоже стало бы понятней, ближе человеку и не давало бы особенного повода для догматических проблем, если бы воспринималось более медитативно, если бы в нем видели не столько выражение личного желания, сколько жажду увидеть божественную духовную истину, личное ощущение божественного водительства. И наконец, последнее моление «Избавь нас от лукавого» — ведь никто не верит, что это его моление может исполниться не сегодня завтра. Вселенская цель воздвигается над нами, мы испытываем ощущение Божественной воли и всем существом принимаем ее.

Да, «Отче наш» — поистине медитативная молитва. Всею своей сущностью она ведет от обычной молитвы к медитации, а тем самым — к высшему роду молитвы. Хотя Христос не употреблял нашего слова «медитировать», Его воля ясна, Его воспитание очевидно.

Люди бы меньше возражали против медитации, если бы лучше умели молиться, прежде всего той молитвой, которая поистине есть молитва, подводит итог всем прошениям. Такая молитва — поклонение. О поклонении как о конце мировой истории и как о жизни небесной величественно повествует Апокалипсис.

Жаль, в нашем родном языке нет подходящего слова для медитации. Правильным переводом — если бы это слово не было отягощено слишком узким употреблением — было бы «благоговение», «преклонение». И всякая медитация, начинаясь внешним и формальным (что для современного человека нередко единственно возможное и честное), в конечном счете есть не что иное, как благоговение. Благоговение ведет к поклонению, т. е. к молитве, совершаемой всем существом и в основе своей обращенной к небу.

Продолжая воспитание воли, мы полагаем необходимым еще одно особенно ценное и освобождающее упражнение, построенное на следующем чуде Христовом — хождении по воде (Ин., 6: 16–21).

Что тогда произошло с учениками? Чтобы наше волевое упражнение было действенным, нужно в этом разобраться. Народ хотел сделать Христа царем. Ученики в этом не участвовали. Но и быть подле Христа еще не могли. Он удалился на гору, «удалился… один», это опять‑таки образное свидетельство, что в глубине Своего существа Он был совершенно одинок. Из народной души, из групповой души ученики уже высвободились. Однако они еще не нашли нового центра, чтобы примкнуть к нему. В такие времена на душу нападает страх и чувство одиночества, глубокое внутреннее беспокойство. Это чувство знакомо тем, кому довелось отринуть воззрения своей семьи и в одиночестве искать собственный путь. Они похожи на учеников, которые чувствуют, как их швыряют бурные волны жизни, и все же не хотят и не могут повернуть назад, но стремятся к другому, еще невидимому берегу.

То, что происходит тогда в душе, можно обобщить одним словом, которое опять‑таки охватывает большую область бедствий и зла; это слово — слабость. От такой слабости человек недостаточно активно отстаивает то, что познал как истину. От такой слабости приходит чувство одиночества. От такой слабости приходит многоликий страх, который властвует человечеством и терзает душу много сильнее, чем заметно снаружи, — страх перед будущим, страх перед собратьями в человечестве, особенно перед теми, кто сильнее нас, страх перед нами самими и перед тем, что живет в глубине нашей души, страх перед болезнями или чрезвычайными событиями, страх перед смертью и посмертной судьбой, страх перед всяческой неизвестностью, которая поджидает пас. Поэтом такого потаенного страха души человеческой был Метерлинк. Но лишь начиная освобождаться от этого страха, замечаешь, как свирепствует это поветрие страха среди людей и какие разрушения творит — вплоть до телесной сферы. Страх порождает шоковые состояния, большие и малые, осознанные и неосознанные, от которых человек заболевает и теряет силу. Необходимо знать об этом сокрытом бедствии человечества, чтобы серьезно отнестись к последующему упражнению.

Но сначала поставим вопрос так: как освободиться от страха? Существует ли полное бесстрашие? О природной храбрости мы не говорим. В ней слепота, и хмель чувств, и ощущение телесной силы, и естественный порыв, и проч. Нет никакой гарантии, что она разом не перейдет в страх, если увидит реальную опасность или если рухнут естественные ее основы. Мне часто приходит на память история о двух офицерах, один из которых сказал другому: «Э, друг мой, да вы дрожите! Вам страшно!» На что другой отвечал: «Если б вам было так страшно, как мне, вы бы давно сбежали отсюда!» Два в корне различных вида храбрости.

При всех обстоятельствах мы можем быть свободны от страха, только если знаем, что надежно защищены, или если совершенно не дорожим собою. Эти пути соединяются, когда мы полностью жертвуем своим низшим «Я», но живем ради «Я» высшего. В этом «Я», в его существовании заинтересован сам божественный мир, а не только мы лично. Нам необходимо узнать, сколь уверенно чувствует себя человек благодаря такому настрою. «И хоть бы миром правил черт!» Люди, чувствующие себя не жалкими ничтожествами, но сознающие богатство своего внутреннего мира и все же в минуту величайшей опасности живущие над всяким прахом, — вот истинные воители в мировой битве. С такими людьми можно перевернуть мир. В них нет страха. Они чувствуют, что такое свобода, и тем самым постигают, что значит поистине быть человеком, постигают непреходящее благородство «Я». Каким же образом достигается такое бесстрашие?

Здесь нам поможет история о хождении по воде. «Это Я, не бойтесь». Известно, что в греческом тексте, собственно, стоит: «Я есмь, не бойтесь». Соблюдая нормы немецкого языка, Лютер не мог перевести иначе. Но греческий текст глубже проникает в реальность. Мы теряем всякий страх, когда смотрим на «Я есмь» Христа, который собирается вступить на корабль нашей жизни. В любое мгновение нашей жизни мы можем отринуть всякий страх, если только для нас важно это «Я есмь». Пусть нас сокрушат и растопчут, пусть раздерут на части — ради этого «Я есмь» мы живем. Христос, чье «Я есмь» звучит в нас, сохранит в нас Себя, если будет на то Его воля. Подлинная жизнь, но и подлинная борьба ради жизни начинается, когда в нас живет этот дух.

Однако теперь, когда мы заняты воспитанием своей воли, речь не о том, чтобы нам самим стать бесстрашными. Это лишь предпосылка, которую нужно создавать снова и снова. Мы можем выискать страх в самых отдаленных уголках своего существа и изгнать его. Но сейчас речь о том, что нам предстоит встреча с человечеством, которое взбудоражено тайным страхом, которое из‑за тысяч слабостей не может жить, которое внутренним беспокойством подрывает свои силы и потому не может направить их на жизненные задачи.

Итак, в медитации мы видим перед собою людей, которых бурное море жизни швыряет будто щепки, подобно тому как волны моря Галилейского швыряли лодку учеников. Снедаемые страхом и беспокойством, эти люди ослабляют свою жизнь, желая ее защитить. Таков мир. Таковы люди. Мы же, напротив, попытаемся вжиться в образ Христа, идущего по воде и говорящего: «Я есмь, не бойтесь!»

Скажем здесь: мы считаем, что рассказ этот повествует не о внешнем происшествии, но о том, что ученики созерцали духовными чувствами, которые отверзлись в них под утро, после ночных волнений. Ученики узрели духовную реальность. Подлинную духовную реальность. И увидели глубокий смысл явления Христа в истории человечества, а одновременно — свою собственную будущую мировую задачу. Внешним образом там, на море Галилейском, не было ничего. Но тем более реальным было событие духовное, не просто образ, созданный фантазией. Ведь море волновалось не только вокруг них, но и в их душах. Но к этим душам пришло новое «Я» — пришел Христос.

Когда от участника вселенской битвы исходит впечатление, будто Сам Христос говорит из него: «Я есмь, не бойтесь!» — тогда люди ощущают это как благодеяние, которое заставляет прислушаться их сокровеннейшее существо. Ницше говорил о дереве, каким упивается весь ландшафт. Здесь нужно говорить о свете, который является людям, и все прозревают в нем некий новый мир. Именно Христовы глаголы «Я есмь», если постоянно в них вслушиваться, сформируют в нас это «Я есмь». Нужно поистине доказать людям, что можно ходить по воде. Тревога, неуверенность, бурное волнение могут быть сколь угодно велики — нас поддерживает сила, идущая свыше. Нет у нас под ногами твердой почвы, но мы все равно шагаем уверенно. Неопределенность завтрашнего дня для того и существует, чтобы мы имели возможность ходить по воде. Решимость довериться водительству Христова «Я», которое Он осуществляет из горнего мира, есть решимость ходить по водам, чего Петр, по свидетельству древних Евангелий, еще не мог сделать. Вновь и вновь рассматривая образ Христа, идущего по воде к ученикам, мы будем все яснее видеть, сколь неустойчив утлый челн, в котором плывут люди со своими занятиями и семьями; мы видим, что происходит, но соединяем себя с явлением Христа. В этой истории речь идет не об «утешении», которое обретаем мы лично, но о вселенской силе, которая желает нам сообщиться. Нам нет нужды всякий раз думать об этом образе. Он сформируется в нас — неосознанно для нас самих, а возможно, и для других тоже, — если мы примем этого Христа в свою душу, позволим Ему пребывать в нашей душе.

И опять мы между Востоком и Западом. Восток не желает плыть по морю жизни, ибо оно непокойно. Запад хочет плыть по морю, но не знает, что есть покой. Мы же вышли в море, но обрели покой — не вдали от моря, а над морем, в Том, кто ходит по воде.

Кто постоянно выполняет упражнения для воли, какие мы здесь описываем, тот заметит, что результат их — совершенно неожиданное и дотоле неведомое очищение воли. И тогда, взглянув на волевую жизнь окружающих нас людей, видит, сколь она случайна, нечиста, неосознанно–темна и разъедена эгоизмом. Сколь мелочны такие волевые цели, как деньги, должность, собственный дом с садиком, спокойная старость! Да и эти волевые цели большей частью едва тлеют в жиденькой воле сегодняшних людей. Теперь только мы начинаем угадывать, каков человек. если в нем живет ясная, чистая воля. Благодаря великим целям, которые мы ставим себе в жизни, сама наша воля обретает величие, все мощнее воздействующее на нас, вплоть до повседневных поступков и сиюминутных желаний. В величии целей человек прежде всего и обретает подлинное величие. Благодаря великому образцу, что мы видим перед собой, Христу, наша воля обретает пламенность, в которой нет опасности, — мы можем полностью ей предаться. Нужно только оберегать этот огонь от нечистого жара фанатизма, а он умеет ловко скрываться. Благодаря же великим препятствиям, па которые мы смотрим, наша воля обретает стальную крепость. Вырастает до сверхчеловеческого, ибо связана с неземным.

Мы поймем, что мир полон скорби, если ощутим в отдельной слабости человека всю ничтожность, плачевность, душевный страх, потерянность, изнурительное беспокойство и неудовлетворенность, царящие в человечестве. Не надо обманываться: казалось бы, могущественные люди, дерзкие в словах и поступках, почти всегда внутренне слабы. В один прекрасный день неожиданно становится ясно: да ведь этот человек боится! Если одолеть злость и отступиться от ответного удара, быть может и необходимого, то нас охватывает жалость к этим людям и их слабости, которую они все время тщатся скрыть от других и от самих себя. Зато Христово «Я есмь» способно вырасти в нас — без всякой гордыни и несправедливости — в победную силу, лучи которой сияют нам из иного мира. Именно там, где люди весьма беспокойны, например на массовом митинге, ничто не поможет так, как поддержание внутренней силы этого «Я есмь» и излияние ее в это беспокойство. Это — «пацифизм» в духе Христовом. Ведь слова «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» в оригинале относятся к примирителям. Они «будут наречены сынами Божиими», ибо они таковы суть, ибо именно в волнениях видно, что они рождены свыше.

Если удастся дать людям такие откровения, они узрят иного Христа, не того, которого им обычно проповедовали. Наша медитация приведет нас на эту вершину. Толстой говорил, что у него есть лишь одно желание — исполнить волю Божию и только один страх — пренебречь волей Божией. Когда неземной трепет поглотит все земные страхи — тогда человек станет в ряды истинных воителей вселенской битвы.

Обсуждаемое нами в этих последних письмах — как бы прохождение воли через вереницу посвящений к истинной вселенской борьбе. Теперь перед нашим взором встает мир, чью потребность в спасении видят, пожалуй, менее всего. Это — тьма.

И вновь, прежде чем мы сумеем обрести истинное побуждение к медитации, необходимо бросить взгляд на некоторые окружающие нас факты. Тьма окутывает нынешние воззрения на начало человечества и земли. Тьма окутывает его цель, смысл и исход. Тьма окутывает судьбу индивида после смерти. Тьма окутывает и истинную суть всякого отдельного явления. В философии это нашло отражение в учении о том, что «вещь в себе» всегда скрыта от нас. Никогда еще человечество не имело столь безнадежных и беспросветных помыслов о своем происхождении и предназначении, как сегодня. Не происходит ли отсюда много больше болезней и самоубийств, чем хотелось бы думать?

Прежде всего необходимо научиться видеть вселенскую тьму. Современные люди еще живут в «темную эпоху», во многих отношениях куда более «темную», чем «мрачное средневековье». И то, что они много говорят о просвещении, как раз и доказывает, что таковое отсутствует. Вплоть до богословия, которому, казалось бы, должно говорить о свете, раскинулась ныне эта тьма. Если о чем‑то еще и дерзают говорить, то лишь о «неведомом», «таинственном», «совершенно ином» Боге. Так беду объявляют добродетелью, да вдобавок твердят, будто религия всегда состояла из одной только веры в эту сокрытую силу. Просто оторопь берет, когда проанализируешь, что на самом деле имеет сказать о Боге и горнем мире такой классический сборник, как «Религия в истории и современности». И все это прикрывается множеством ценных исторических подробностей. Но и в ортодоксальном богословии, вроде теологии Барта, к которой ныне обращаются многие религиозные люди, являет себя вселенский мрак, тускло освещаемый несколькими светильниками, извлеченными из Библии и именуемыми «откровениями». Сами того не сознавая, люди живут сегодня как бы среди смога большого города. Они не знают, что над ними находится чарующий мир, где обитает свет в многоликой своей красоте. То, что ниже облачной завесы, они видят отчетливо. Но миров, расположенных выше, для них вовсе не существует.

Еще во времена Платона люди воспринимали жизнь так, как он описал это в своей знаменитой притче о пещере. Люди живут, запертые во тьме, изгнанные из подлинного мира. Но на стене своей пещеры им покуда видны тени тех, кто ходит снаружи. Теперь пещера освещена электричеством. Человек ясно видит, что у нее на стенах. Однако теней тех, кто проходит снаружи, он больше не видит. И не подозревает, что может быть другое жилище, кроме хорошо устроенной пещеры.

Конечно, и в пещере есть сокровища. «Пейте, взоры, сладкий жизни сок, всё, что я вобрать душою смог… ». Готфрид Келлер, написавший эти строки, был гласом современного человека. А Фридрих Ницше, любивший эти строки, был душой современного человека. Но что этим напитком, сколь бы ни был он приятен на вкус, люди все же не насыщаются, показывает растущее число самоубийств. Гете в своем «Фаусте» опередил человечество на его пути, когда произнес: «Вокруг меня весь мир покрылся тьмою, но там внутри тем ярче свет горит». Тот самый Фауст, который хмелел от роскоши чувственного мира, теперь ищет внутреннего света и славит его — хотя внешнее его зрение померкло. Ибо не теперь он слеп, слеп он был раньше. Сияющая сквозь время вселенская мудрость выражает себя в этих словах.

«Проходя увидел [Иисус] человека, слепого от рождения» (Ин., 9: 1). Слепым родится всякий, кто приходит в мир ныне, в эти столетия. Христос был свет миру. Христос хотел, чтобы и ученики Его были свет миру. Его задача, наша задача — исцелить слепых. Как это происходит?

Если поближе рассмотреть простой образ, предлагаемый нашим рассказом, то обнаружится кое‑что примечательное. Тот, кто называет Себя «свет миру» — как раз в связи с этой историей, — не открывает глаза слепому сразу, говоря: Да будет свет! — но проходит определенный путь, подобно тому как некогда и солнце прошло определенный путь, образуя человеческий глаз. Чем пристальнее мы вглядываемся, тем большим значением наполняется этот путь. «Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения и помазал брением глаза слепому», а затем послал его к купальне Силоам с наказом: «Пойди, умойся!» Человеку с сегодняшним вкусом такая история покажется неприличной. Да и человеку современных естественнонаучных взглядов тоже. Вот почему они не заметят, сколь величественное учение духа звучит в этой истории — для всех, кому важно озарение вселенской тьмы.

Христос отдает частицу Своей жизни. В жидком элементе духовное живет еще более интенсивно, пронизывая его — как мы видели в рассказе о браке в Кане — намного сильнее, чем другую материю. Но Христос берет не ту воду, что нисходит с неба, а ту, что прошла через Его земную личность. И применяет Он ее опять‑таки не такой, какова она есть, но связывает ее с силами земли. Однако и теперь исцеление происходит не сразу — от самого слепого требуется совершить деяние: пойти к купальне Силоам и там умыться.

Иначе не скажешь: все это — земной образ воздействия глубочайшей мудрости. Если мы хотим излечить человека от его земной слепоты, то единственное средство здесь — небесная мудрость. Но небесная мудрость не может быть дана людям непосредственно. Она действует правильно, только пройдя через земную личность. Но и этого еще не достаточно. Мудрость горнего мира должна соединиться с силами земли, на которой мы живем, — лишь тогда она действительно поможет людям. Только так она станет подлинно целительной силой, истинной помощью — не такой, какой она представляется ангелам па небе, но такой, что связывает себя с земным бытием. И все‑таки нельзя полагать, что здесь достаточно одного–единственного деяния кого‑нибудь другого, хотя бы и величайшего. Человека следует подвести к тому, чтобы он сам совершил поступок, сам пошел туда, где его ждет полное исцеление. Евангелист считает знаменательным название купальни: Силоам — «Посланный». Это слово он сам постоянно употребляет в отношении Христа: Посланный Отцом. Так на своем уклончивом языке евангелист сообщает нам последнюю истину: лишь сам очистившись во Христе, ты станешь истинно зрячим.

Можно представить себе, сколь мучительны для современного человека с его мнимой ясностью духа все подобные толкования. Ему придется понять, что религиозные документы минувших времен говорят именно таким двузначным языком — отвлекаясь от прямого указания самого евангелиста. Но оставим в стороне вопрос о том, обладал ли евангелист знанием или догадкой об этих истинах, и обратимся к ошибкам, которые совершают люди, желая нести свет истины во тьму мира. Одни обрушивают на ближних потоки библейских изречений и думают, что это помощь. Другие обрушивают на ближних сообщения о естественнонаучных открытиях и называют это «народным образованием». И антропософские истины применяются согласно тому же терапевтическому методу. Последствия налицо. Духовная истина целительна для жизни, лишь когда она прошла через какую‑то личность. Она должна стать частицей человеческой жизни, чтобы обрести подлинную действенность. Мышление прекрасно постигает абстрактные истины, хотя они приходят к людям безжизненно–трезвыми. Жизненные истины не открываются вовсе, если не приходят из самой жизни. Чем более лекция о жизненных вопросах вплоть до каждой фразы пронизана подлинной человечностью, чем более в ней ощущается жизненный сок лектора, тем лучше ее принимают. Это справедливо не только для лекций, но и для всякого разговора. Человек, помогающий людям, нередко совершенно стихийно ощущает, что его советы воспринимаются всерьез, только если собеседнику ясно, что в них живет личный опыт. Это — самое главное.

Но этого мало. Часто люди уходят от друга или от духовника без утешения и думают: все, что он говорил, может, и верно и годится для него самого, но в моих обстоятельствах не подходит, с моими возможностями невыполнимо. Лишь полнота земной реальности даст полную земную силу. Личная мудрость должна соединиться с жизнью земли. Средство помощи должно быть не только пережито по–настоящему, на собственном опыте, его нужно еще принести па землю, пропитать землей, на которой мы живем. Бесконечно многое так и остается теорией и принципом и не приносит ни помощи, ни исцеления — ни в большом, ни в малом, ведь — хотя оно и справедливо и, наверное, добыто ценой большого труда — его забыли соединить с земными силами, а в одиночку оно не действует. Это — второй момент.

Примем во внимание и третий. Постоянная помощь и исцеление — только у Христа. На Него нам должно указывать — каким бы то ни было способом, — к Нему, «Посланному», должно вести. Он — новый мир, исцеляющий мир старый. В противном случае все ограничится отдельным благодеянием, но постоянной помощи не будет. И очиститься во Христе человек должен сам.

Все это необходимо знать и помнить, если хочешь быть принят в ряды воителей, сражающихся за человечество в духе Христовом. Это помогает напряженнее прочувствовать медитацию. Притчевый поступок Христа, если только мы его поняли, говорит обо всем короче, выразительнее, поучительнее всякого многословия. В образе слепорожденного перед нами человек, ныне живущий на земле. Христос же — свет миру.

Мы видим помогающую мудрость жизни в действии. Благодаря этому образу высветляются великие миры, истины и волевые устремления. Чем прозрачнее становятся для нас такие совокупные образы, тем прозрачнее и сама земля, и мы сами исцеляемся от мировой тьмы. Христос живет в этой истории и даже и сегодня подает из нее исцеление от слепоты.

Однажды настанет время, когда люди увидят вокруг себя не камни и землю, не горы и леса, но все это превратится в прозрачный покров, тонкий и духовный, а за этим покровом станут зримы правящие ангелы. Лишь в малой степени мы ныне способны подготовить это время. Но самое важное мы все‑таки можем. Можем нести в себе Христа, как солнечный свет нового мира. Можем пронизать этим светом свои слова, жесты, поступки. Так перед людьми, быть может, хоть на мгновение блеснет горний мир. И постепенно их глаза созреют для лицезрения другого мира. «Глаз сформирован светом для света», — сказал Гете о становлении телесного глаза. Этот процесс — прообраз того, что должно произойти теперь. Сейчас «тьма над бездною», но «Дух Божий носится над водою».

В самом человеке должно свершиться новое «Да будет свет». Он сам должен стать прозрачен для этого света. Созерцание такой задачи необычайно возвышает — быть прозрачным в своем земном существе и земной жизни для света Христова, чтобы в мировой тьме просиял небесный свет. Всякое откровение человека в чувственном мире, вплоть до движения, приобретает новый смысл. Человек может быть носителем божественного света и изнутри озарять весь чувственный мир. Christus verus luciferus — Христос истинный светоносец, — эти слова нужно не только любить, но и претворять в действии.

А это удастся, лишь когда мы целиком сосредоточимся на свете в себе, когда начнем приносить этому свету все, что мы есть и что мы делаем, дабы он все это просветлил, когда все земное станет существовать для нас лишь с одной целью — чтоб быть осиянным. Это — борьба света против тьмы, как ее можно вести в наши дни.

Рембрандт посвятил все свое творчество изображению этой борьбы света с тьмою. Гете, исследуя природу, с благоговением наблюдал эту борьбу света и тьмы как некое богослужение. А наша обязанность — быть этой борьбой света с тьмою и вести ее во тьме чувственного мира всею своею жизнью и всяким своим делом.

Так мы надлежащим образом станем точно между Востоком и Западом. На Востоке есть свет, но не для тьмы. На Западе есть тьма, но без света. Свет во тьме — это Христос и все, в ком Он поистине присутствует. «Вновь свет во тьме светит».

Выше мы говорили о той славе, какую мы, люди, предощущаем оттого, что помогаем воспитать в людях «Я»: «Я есмь, не бойтесь». Теперь мы познаем славу, воздвигая из этого «Я», как из солнца, новый мир: «Да будет свет»!

Итак, наша медитация вновь воспитывает нас для величайшей вселенской битвы. Чувственный мир будет все прекраснее, когда сквозь него начнет лучиться свет. Человек рожден слепым, «чтобы на нем явились дела Божий» (Ин., 9: 3).