Одна юная барышня рассказывала мне, как трудно ей, находясь дома, выкроить хотя бы десять минут тишины и покоя для работы над собой. Стоит ей уединиться, как тут же раздается стук в дверь: «Чем ты там занимаешься? Тебе что, делать нечего?» «Собратья христиане» ныне порядком затрудняют «христианам» исполнение слов Христовых: «Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись… » Большинству людей дневная молитва, не считая общей застольной молитвы, представляется странностью, а то и блажью. Многие люди, желающие медитировать, не знают, как вообще изыскать возможность для уединения в собственном доме. Что касается внутренней жизни, мы еще пребываем в состоянии немыслимого варварства. Основное право человека — право побыть одному (именно затем, чтобы он мог еще больше отдать другим людям) — отнюдь не считается вполне естественным. Здесь поможет только упорная борьба, которую надлежит вести со всем дружелюбием и неуступчивостью, наперекор придиркам и насмешкам. Конечно, человек выбирает наиболее благоприятное время и обстановку и старается по возможности не привлекать внимания к своим сокровенным делам и не вызывать недовольства окружающих. Но он отдает себе отчет и в том, что истинным противником зачастую оказывается нечистая совесть другого. Этот другой чувствует, что его оппонент прав и что ему бы тоже следовало этим заняться. Поняв это, мы будем спокойнее идти своим путем.

Женщины иной раз говорили мне, что свободные четверть часа выпадают им, как правило, по утрам, когда муж уходит на службу, а дети в школе. Однако им следует остерегаться, чтобы в их духовный храм не вторглись хозяйственные заботы. Другие находят такую возможность по вечерам. Но и здесь есть опасность, что нас одолеет усталость или даже сон. Многим я сумел помочь таким советом: по крайней мере, не стоит начинать медитацию сразу после ужина, когда пищеварительная система чинит препятствия; сперва отдохните пять–десять минут с закрытыми глазами, может быть даже вытянув члены, но полностью бодрствуя, дабы обрести силу для внутренней деятельности. Для многих легче всего переходить к медитации утром, непосредственно после пробуждения, когда они еще лежат и, может быть, еще не открывали глаз. Возможность такого утреннего медитирования зачастую достигается только с определенным усилием. Однако очень благотворно и действенно прямо из сна вступить в свой духовный храм и побыть в нем, а потом уж начать день.

Однако личные и домашние обстоятельства столь разнообразны, что дать общие рекомендации не представляется возможным. Хотелось бы только со всею настоятельностью посоветовать тому, кто печется о своей внутренней жизни: отвоюй себе тихие четверть часа при всех обстоятельствах, по возможности утром и вечером, а если получится — позднее мы еще поговорим о том, почему это важно, — то и днем. На карту поставлен наш высший человек. Время, которое мы отнимаем у своих родных и у своей работы, с лихвой восполняется затем качеством нашего бытия. И, отрывая эти четверть часа от своего отдыха, мы тоже не должны беспокоиться. Такие свободные минуты необходимы, как ежедневная еда, и даже более чем необходимы, и подобно еде они должны стать в жизни естественной потребностью.

Опыт скоро подскажет нам, что истинного противника наших медитаций следует искать не среди домочадцев и не во внешних обстоятельствах (как бы ни мешали нам порой домашние условия), но в нас самих. Разумеется, домохозяйке очень трудно подавить в себе беспокойную хлопотливость, напоминающую ей о всевозможных делах, которые нужно переделать именно сейчас, а мужчина не может не думать о профессиональных заботах, хотя рассудок мог бы сказать им, что все это прекрасно подождет четверть часика. Но когда вечером мы поневоле говорим себе, что сегодня опять не добрались до медитации, и уже готовы оправдать себя: на этот раз вправду ничего нельзя было сделать! — то в большинстве случаев по строгом размышлении мы обнаружим, что по сути сами этого не желали! Сами снова и снова прикрывались якобы непреодолимым препятствием, а на самом деле нами же выдуманным предлогом! Тогда‑то мы и начинаем понимать, с какой рафинированной изворотливостью мы способны увиливать от своих высочайших обязанностей и сколько в человеке сопротивления собственной воле, едва лишь в ней шевельнется толика воли божественной. Человек не желает прилагать усилия, он предпочитает все получать «из жалости». Тогда только видишь, сколь многие возражения против «самоспасения» посредством медитации, возражения, исходящие якобы из глубокой «веры в божественную милость», на самом деле суть не что иное, как нежелание людей сделать хотя бы шаг навстречу предлагаемой милости или просто подставить ладонь дару, который сам дается им в руки. Ибо все, что мы здесь описываем, есть именно подставление ладони, — с тем чтобы действительно принять предлагаемый божественный дар. За благочестивейшим взором может скрываться злая воля, не желающая впускать Бога живого. Если мы откроем в себе волевое устремление, которое намерено лишить нас медитации, а равно и всякого серьезного внутреннего волевого усилия, и начнем зорко следить за ним и ничего ему не спустим, то мы сделаем значительный шаг вперед во внутренней жизни. Поистине противник медитации находится внутри нас, и, в сущности, больше нигде.

В особенности отчетливо мы заметим это, если попытаемся в те часы, когда мысли наши и чувства обычно просто порхали, более пристально следить за собой, проверять и очищать содержание нашей души. Мы бы не дерзнули предлагать в этих письмах так много материала для внутренней работы над самим собой, если бы не полагали, что, пожалуй, некоторые вещи проходят через душу лишь время от времени — в регулярные спокойные минуты утром и вечером, но куда чаще — в свободные минуты днем. У женщины, посвятившей жизнь домашнему хозяйству, особенно много возможностей «слагать в сердце своем» то и это. При этом формируется подлинное существо. У мужчины подобные возможности возникают, когда его работа в основном механического свойства, когда он идет на службу или возвращается домой, когда делает перерыв или сидит на скучных деловых встречах. Чрезвычайно важно мало–помалу овладеть тем временем, когда мы обычно расслаблялись и предавались мечтаниям. Однако мы увидим — это особенно заметно при засыпании, — с каким удовольствием мысли стремятся идти своим чередом и противятся всякой опеке. Если в этот миг мы оглянемся на предмет, который занимал нас, быть может, в течение целой четверти часа, то выяснится, что он вовсе не стоит гостеприимства, оказанного ему в нашей душе. Упорно, будто речь идет о жизни и смерти, наша душа стремится следовать своим собственным влечениям — будь то мелкие радости и капризы, какими мы себя тешим, или всевозможные недовольства и обиды, какими мы тешим себя ничуть не меньше, ведь мы не можем от них избавиться. Речь идет действительно о смерти, а именно о смерти ветхого человека в нас. Чем больше нам удается облагородить, одухотворить, насытить Христом нашу бессознательную и непроизвольную жизнь, тем выше мы окажемся в нашей сознательной и свободной жизни. В нужный миг все самое лучшее поднимется из души, чье содержание даже и в самой свободной игре мыслей и чувств отмечено величием и добром, способным питать нас и формировать.

Изречения «Я есмь» помогают создать новое мировоззрение, над которым должно работать не только в уединенных размышлениях, но и в повседневной жизни. В словах «Я есмь хлеб жизни» мы смотрим вниз, обнаруживая в них дарующее, жертвенное, что есть в мире под нами. Так мы заглядываем в лицо Бога–Отца, говорящее через Христа. Хлеб — посол и представитель этой державы. Но его слова имеют касательство до всего, что под нами, — и до камня, и до зверя.

В словах «Я есмь свет миру» мы обращаем взгляд вверх. Свет — представитель горних царств. Подобно тому как мир под нами имеет свойство питать, так мир над нами имеет свойство просветлять. Свет — провозвестник всего, что происходит с нашим духом, когда мы приближаемся к горним мирам. Духовный свет наполняет нас сверху. И сквозь свет вновь глядит на нас лик Отца, говорящего во Христе.

Третье изречение «Я есмь» — «Я [есмь] дверь» (Ин., 10: 7) направляет наш взор наружу, на людей, нас окружающих. А четвертое «Я есмь» — «Я есмь пастырь добрый» — обратит наш взор внутрь, на внутреннее водительство.

Христианству свойственно как нечто естественное — моление за другого. Христос молился за Своих и особенно в молитве первосвященника (Ин., 17) позволил нам глубже заглянуть в то, как Он молился за Своих учеников. Не перестаешь удивляться, с какою непредвзятостью и одновременно с каким душевным участием Он ходатайствует перед Отцом за Своих учеников. Проникаешься все большей благодарностью, что существует эта молитва, о благодати которой люди пока не имеют даже отдаленного представления. Апостол Павел тоже молился за свою паству. Все, что он говорит в своих посланиях и как он это говорит, было бы невозможно, если б душой его апостольской деятельности не была такая неутомимо истовая молитва за свою паству. Взаимоотношения людей будут проникнуты совсем иным духом, духом много более высокого мира, если мы научимся правильно принимать спутников своей жизни в божественный свет. В этом божественном свете мы прежде всего сами излечимся от близорукого эгоизма по отношению к ним. И это, пожалуй, первое действие такой новой молитвы.

И к такой новой молитве нас может подвести третий глагол — «Я дверь». В нем, пожалуй, сам собою разрешается вопрос, который так часто слышишь, когда речь заходит о «молитве за ближнего»: «Разве она помогает? Разве Бог Сам не знает лучше меня, что есть благо для другого? Разве в ответ на мои жалкие просьбы Он сделает то, чего иначе бы не сделал, или воздержится от того, что иначе сделал бы?»

В ответ на эти вопросы хотелось бы привести один весьма убедительный факт. В жизни порой невозможно отделаться от впечатления, что, если бы за такого человека правильно и серьезно молились, он бы не дошел до того, до чего дошел. Так и кажется, что ангелы глядят вниз и вопрошают: «Есть ли сейчас люди, которые молятся за него? Ведь только в этом случае мы, ангелы, можем делать что‑то в иной ситуации невозможное». Молитвы возносятся в божественный мир как духовные силы. Они меняют всю внутреннюю обстановку, творят новые духовные возможности для божественных водительных сил. Не говоря уже о том, что они воздействуют на человека, за которого молятся, особенно когда он об этом знает, но и когда не знает, ибо наполняют всю духовную атмосферу вокруг него добрыми мыслями и побуждениями, которые могут его инспирировать, даже если для него инспирация есть всего лишь неожиданная фантазия. Иные люди, особенно больные и умирающие, очень явственно чувствовали, что за них молились. Но и помимо того, в горнем мире такие молитвы, образно выражаясь, становятся как бы новыми, живыми нитями, которые ангелы могут вплести в ткань судьбы и появления которых они часто ждут. Таким образом, человек становится сотворцом судьбы своих ближних. Разумеется, в скромных пределах. Да на первых порах и нельзя требовать большего. Но и отвлекаясь от того, что благодаря молитвам снизу духовный мир обогащается силами и возможностями, не следует забывать, сколь свободно и живо человек общается с божественным миром. Ведь в горнем мире его выслушивают. Его уважают и принимают всерьез. Конечно, молитвы его исполняются нечасто, ибо этим ему был бы нанесен вред, а горний мир живет в свете мудрости, недоступной человеческому взгляду. Но достаточно прочесть прощальную речь Христа, где вновь и вновь повторяется просьба молиться «во имя Мое», и делается ясно: Христос желает общаться с человеком, «как бы говорил кто с другом своим», если воспользоваться чудесными словами из беседы Иеговы с Моисеем. Он ожидает, что человек поймет, с кем говорит. Но Он готов и пойти навстречу человеку, который с Ним связан, и разделить его судьбу. Всякий, кто имеет хоть приблизительное представление о том, что разумел под молитвою Христос, знает, что небесные помощники Христовы являются на призыв столь быстро, что едва ли не повергают в испуг, — поостережешься призывать их по пустякам. Человек знает, что окружен ими как священным воинством и что они совершают все, что вообще может совершиться.

Значение Христовых слов о двери я узнал несколько десятков лет назад, когда еще не обращал на них особого внимания. Как религиозный наставник, я всего лишь искал какую‑нибудь вспомогательную мысль, которая по дороге в школу настраивала бы меня на правильный лад. Тогда‑то я и обнаружил эти слова Христа из молитвы первосвященника: «Они были Твои, и Ты дал их Мне… » И «Я открыл имя Твое человекам». Мне представилось, что слова эти — истинная дверь, через которую я только и вправе входить к моим детям. Про внешнюю дверь я и думать забыл. Через эти слова: «они были Твои, и Ты дал их Мне» и «Я открыл имя Твое человекам» — как через незримую духовную дверь пролегает путь к детям. Так эти слова сослужили мне великую службу и сослужили бы еще большую, если б я имел силу и мужество воспринять их с еще большей серьезностью.

Конечно, подобные слова можно рассматривать как дверь, ведущую к больным, к заключенным, к бедным. Тогда мы совершенно по–другому отнесемся к содержанию таких слов Христовых, как: «Я… был… болен… и не посетили Меня». Невидимым облаком света будут эти слова витать над нашими посещениями.

В этих рассуждениях мы хотели бы вжиться не только в различные изречения Христа, но и в различные способы их усвоения. Конечно, слова о двери относятся прежде всего к тем, кто руководит другими людьми, и имеют много таких сторон, обсуждение коих здесь не обязательно. Но человек действительно поступает в духе Христа и всякой горней жизни, если воздвигает Христа как дверь, через которую он в мыслях своих всегда идет к другому человеку. Он словно бы помещает между собою и ближним сферу чистейшей самоотверженности и просто позволяет себе идти через нее к ближнему, говорить с ним и даже лишь думать о нем. В самом деле, нам следует привыкать к тому, чтобы думать о другом человеке не сугубо поверхностно, а только глядя на него через эту чистую сферу. Вскоре к нам придет и глубокое понимание тех слов, что произносит Христос в этом же месте: «кто не дверью входит… тот вор и разбойник». Мы вправду начинаем чувствовать себя взломщиками, когда думаем о другом человеке исходя из своих эгоистических желаний и интересов.

Ныне общение людей между собой еще довольно примитивно и душевно скудно. И хорошие манеры не спасают положения. Но, принимая всерьез глагол «Я дверь», мы как нельзя лучше способствуем облагораживанию человеческих отношений. Правда, если мы станем раздумывать над этим изречением от случая к случаю, то большого проку в наших отношениях с другим человеком от них не будет. Этот глагол начнет дарить нас своей неисчерпаемой благодатью, только когда мы регулярно в спокойные часы с его помощью будем медитировать о своих собратьях, в том числе о самых близких. Нам должно представить их себе в духе и не позволять своей душе идти к ним через другую дверь, кроме этой, Христовой. Тогда мы не только угадываем вершины общения, о каких до сих пор даже не подозревали, но и вообще впервые начинаем видеть своих «ближних». Мы не вторгаемся в них нашим эгоизмом, но позволяем им жить такими, каковы они есть, сначала — внутри нас самих. В нас пробуждается радость за них — за все доброе в их существе, невзирая на все их ошибки. Мы испытываем благодарность за то, что они есть. И эта благодарность ближнему за то, что он есть, — вот атмосфера, в которой другой человек процветает, прекрасно себя чувствует и очень быстро продвигается вперед. Мы глубоко чувствуем лучшую сущность другого, божественную мысль, витающую над ним, «славу», какую он имеет «в Боге», и можем связать себя с его истинным «Я». Общение с людьми приобретает глубокий блеск, о котором мы прежде ничего не знали.

Известно, что в таинстве бракосочетания Общины христиан говорится о «вратах жизненной общности» и что в культовом действе кольца проходят свой путь от одного к другому над изображением Христа. Перед нами высокий идеал брака — супруги идут друг к другу сквозь Христа, как сквозь дверь, всякой своею мыслью и всяким чувством. Это тоже надо взращивать в себе в тихие часы. Тем самым изречение «они были Твои» все больше наполняется жизнью.

Но оказывается, этот образ сферы чистой самоотверженности можно еще дополнить. «Самоотвержение» есть нечто совершенно иное, нежели »отвержение «Я»». Самоотверженным может быть лишь тот, кто имеет «Я». Чем сильнее наше «Я», тем сильнее в нем отклик на «Я» другого человека, при условии, что наше «Я» само–отверженно. Чем чище наше «Я», тем больше другое «Я» будет гармонировать с ним, звучать вместе с ним, сливаясь в некое высшее общее «Я». В общении людей происходит много таинственных процессов, и этот — один из самых чудесных. Над каждым таким часом, когда наши «Я» перекликаются в этой сфере самоотверженности, звучат слова: «все едино во Мне!» Здесь людям предстоят величайшие и прекраснейшие переживания. Подлинное созвучие во Христе, по сравнению с которым самые дивные музыкальные аккорды и гармонии принадлежат более низкой сфере. «Я есмь» — это дверь. Надо только, чтобы «Я» в нас зазвучало подобно тому, как оно зазвучало во Христе.

Итак, мы предлагаем следующую медитацию. Между собою и своим ближним мы создаем некую сферу, в которой возжигаем самоотверженность как чистейший свет. И этот свет мы превращаем в Христово «Я есмь». Через эту дверь мы идем к людям, которых любим, — но и к тем, которых не любим. Мы рассматриваем их такими, какими они нам являются, когда мы входим в эту дверь. Происходящее в нас при этом приведет нас и к новой «молитве за ближнего». Мы узнаем, как иные люди «открываются» нам, а другие, напротив, «закрываются», ибо мы думаем о них ошибочно, опрометчиво, под влиянием одного лишь любопытства. Мы обретем совершенно иные критерии оценки и не будем, как раньше, говорить о симпатии и антипатии, о чужом и враждебном, но увидим разные «Я» в их непостижимости и взаимосвязи. Мы начнем понимать изречения вроде такого, принадлежащего Майстеру Экхарту: «Пока ты желаешь добра для себя более, чем для человека, которого ты никогда не видал, ты поистине ни на один миг не заглянул в глубину Божию!» Или слова Христовы: «Люби ближнего твоего, как самого себя», которые можно сказать и чуть иначе: «Люби ближнего твоего, как если бы он был ты сам!» Мы станем воспринимать каждого человека, как Алкивиад воспринимал Сократа: невзрачная оболочка, но внутри живет божество. Мы узнаем на опыте, что нам «отворяет придверник», который иначе бы не отворил. Мы приблизимся к цели человечества, как она дана в Иоанновом Евангелии: «Я в них, и они во Мне, и все они да будут во Мне едино». Мало–помалу для нас все желаннее будет входить к людям через эту дверь, и мы не захотим более идти к людям с другими мыслями — только через эту дверь.

Чтобы ощутить величественное дыхание и этого откровения в мировой истории, бросим взгляд на Восток и на Запад. Мы видим, что на Востоке у человека была дверь к ближнему. «Tat twam asi» — «Ты еси то». Но примечательно, что здесь не хватает «Я». «Это Я!» — говорит Христос, как бы подразумевая: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Вот почему на Востоке приходят к чувству единства, но к такому, что ищет души там, где они изначально и бессознательно еще едины в Боге. Общность, на которую указывает Евангелие от Иоанна, совершенно иного рода. Если в будущем люди будут едины, то это будут уже не души, но различные «Я». И это будет уже не единство, но единение, достижимое только через Христа. На Западе обстоит совершенно иначе. Подобно тому как люди Запада живут в своих домах по возможности отдельно друг от друга, они и в жизни стоят рядом друг с другом обособленно. И даже если там восхищаются демократией, то не как подлинной общностью, но, скорее, как господством большинства единичностей. «Я» по–прежнему склонно утверждать лишь себя самое и только соглашается, что для достижения безраздельного господства ему необходимо убедить других в своих воззрениях. В сущности, здесь нет никакой двери к другому человеку. Она заперта и открывается лишь по звонку, в особых случаях.

Итак, мы видим, что нам предстоит завоевать ради всего человечества, когда Христос говорит, обратясь к Востоку: «Эта дверь есть Мое Я». И к Западу: «Мое Я есть дверь».

Лишь теперь, когда мы поглядели вниз, вверх и наружу, мы подошли к тому, чтобы посмотреть и вовнутрь. «Я есмъ пастырь добрый» (Ин., 10: 11). Это изречение доставляет современному человеку особенные затруднения. Первым делом, пробуя его на вкус, он вспоминает, как звучит оно в расхожих сентиментальных проповедях. «Ибо я овечка Христова». Да и от профессии пастыря он уже очень и очень далек. И агнец в его ощущениях представляется скорее символом беспомощного неразумия и безответности, нежели символом чистоты и покорности. Очень непросто — полностью преодолеть подобные ощущения и вжиться в то чувство, какое пастырь тысячелетиями испытывал к своему стаду, а животные — к пастырю как некому высшему существу. И пастырь трудится ради овец своих, иногда не жалея жизни. Именно это последнее и возвышает Христа в свет. Самая сущность Его ясно выражается в том, что после слов «Я есмь пастырь добрый» и речи нет о каком‑либо водительстве и следовании, но сказано: «пастырь добрый полагает жизнь свою за овец». Профессия, на протяжении неисчислимых веков имевшая огромное значение для человечества и в противоположность воинской профессии воплощавшая мир и благоденствие, возводится здесь в высшую сферу и пребудет там во веки веков.

Попытаемся теперь по следам этого события подняться в миры тех переживаний, где возвещается тайна внутреннего водительства. Первое переживание обозначено словами: «Овцы Мои слушаются голоса Моего», «Я… знаю Моих и Мои знают меня». В других новозаветных писаниях тоже встречается это переживание глубокого «познания». «А тогда познаю, подобно как я познан». Платон говорит, что всякое истинное познание основано на узнавании того, что душа пережила в горнем мире еще до рождения. Познание, о котором здесь идет речь, находится еще одной ступенью выше. Та единственная в своем роде любовь, что просыпается в нас ко Христу, если нам хоть раз удалось увидеть Его таким, каков Он есть, возникает оттого, что мы понимаем: «Вот истинная наша сущность, какой она должна быть! Вот наше божественное «Я»!» Человек испытывает это переживание во всякое мгновение, когда видит Христа таким, каков Он есть в действительности. Но хорошо бы довести все это до своего сознания, для чего служит следующая медитация. Ее можно начать с попытки представить самих себя в свете Христовом, такими, какими мы, собственно, задуманы. Тогда «познание», глубже которого ничего нет, низойдет на нашу душу. И вспыхивает божественная идея нашего существа. Высвечивается наше истинное «Я». Словно на алмаз, лежавший в темноте под землей и камнями, упал солнечный свет — так приветствуют друг друга Христос и наше истинное «Я». Они сияют единым светом, как алмаз и солнце. Посредством этого образа можно медитировать над истиной: «Я… знаю Моих, и Мои знают Меня». Это впечатление может усилиться до переживания: никто не знает меня по имени, кроме Христа; я был сокрыт даже от самого себя, пока Он не позвал меня по имени. Но теперь я знаю себя или, во всяком случае, имею догадку о себе и знаю, что я познан. Когда я думаю о Христе, я думаю и о своей лучшей сущности; а когда я думаю о своем истинном «Я», то во мне одновременно вспыхивает Христос, в котором оно сокрыто. «Ему придверник отворяет» — и в нас действительно есть придверник, который отворяет только Христу. Мы остаемся «заперты», пока Он не придет. Всегда, когда мы делаем действительно правильное для нас, это происходит на основании подобного глубокого «познания».

На испытавшего это нисходит неописуемое чувство защищенности. Словно до сих пор ты был на чужбине, и теперь пастырь, о котором говорится в притче из Евангелия от Луки, нашел пропавшую овцу и взял ее на плеча. Ты и не знал, как прежде заблуждался и каким защищенным можно чувствовать себя в мире. «И не погибнут вовек, и никто не похитит их из руки Моей». Но так будет, лишь когда ты услышишь водительный голос. Иначе тут же вновь возникнет чувство полной потерянности. А ты и не догадывался, что все время жил в этой потерянности.

Следующим после защищенности будет чувство надежного водительства. Оно целиком исходит изнутри. Нам не стоит ждать какого‑либо внешнего водительства, выраженного в знамениях и знаках. А там, где они как будто бы имеют место, надобно проверить их самым тщательным образом. Водитель живет внутри нас. И мы уже ни на мгновение не лишимся твердого указания, едва только расслышим в хаосе внутренних голосов голос водительства. В будущем люди научатся совершенно по–другому слушать этот звучащий в душе голос. Христос сказал, что будет жить в нас. Тогда всякий пожелает всегда идти под этим водительством. Но идти трудно. И все‑таки бодрственное, чистое вслушивание вовнутрь вскоре выведет нас на удивительно надежные жизненные пути.

В конце концов к нам приходит чувство величайшего богатства. Мы вступаем в благодатный мир, где начинается уверенное развитие. «Я даю им жизнь вечную». И мы знаем: здесь цветут истинные пажити души. И все сады горних миров отворяются.

Если в предыдущей медитации мы слышали «Я есмь» Христа перед собой, так что оно становилось дверью, в которую мы проходим, то теперь мы слышим его как бы позади нас и над нами. Когда мы обращаемся к этому «Я есмь» с каким‑нибудь важным для нас частным вопросом, нам иной раз кажется — коль скоро у нас хватит терпения подождать, пока это «Я есмь» станет достаточно сильным, — будто из этого «Я есмь» доносится голос, который нас ведет, взывая к нашей истинной сущности, любовно оберегаемой им и лелеемой. В том, что мы не слышим этого голоса, большей частью виновата нехватка мужества. Мы боимся, что голос скажет нам что‑нибудь такое, чего мы все‑таки не хотим делать. Этот страх заглушает в нас голос Христа.

В восточных мирах искали «учителя». Но он находился вне человека. В западных мирах человек имел водительство внутри себя. Но водительство осуществляло не высшее «Я», не божественный учитель. И вновь в возвещении Христа Иоаннова Евангелия мы видим соединение распадающихся миров и возвышение их через дар Христова «Я».

Но главное в этой медитации — удерживать в сознании, что именно там, где Христос говорит о водительстве, Он утверждает, что Своим водительным чином обязан лишь силе Своего самопожертвования; с одной стороны, Он указывает на Отца: «Я и Отец — одно», а с другой стороны, именно здесь говорит о людях: «вы боги» (Ин., 10: 34). Мы не можем останавливаться тут на всех подробностях. Но мы должны знать о настрое, составляющем основу этого глагола Христова, и быть способны оживлять его в себе.

Самое важное здесь то, что с каждым разом нам будет все яснее, как благодаря этому меняется весь наш мир. Куда бы мы ни посмотрели, отовсюду сияет нам навстречу божественное «Я». Когда мы смотрим вниз (хлеб есть представитель этого царства), на нас взирает «Я», отдающее нам свою жизнь. Когда мы смотрим вверх (свет есть пророк этого мира), на нас смотрит «Я», допускающее нас к участию в своей жизни. Когда мы смотрим наружу, мы открываем для себя божественный луч в ближних, приглушенное «Я в Отце». А когда мы смотрим вовнутрь, позади нас во всем своем величии вновь встает божественное «Я». Повсюду возносятся миры света.

Но и слово «свет» здесь слишком блекло и безжизненно. Из света отовсюду смотрит на нас

«Я», как из немецкого слова Licht (свет) выглядывает некое «я» (ich). Чтобы не останавливаться на первых смутных догадках, мы должны сначала завоевать эти миры под и над нами, вне и внутри нас. И тогда из‑за старого мира воздвигнется новый мир, преисполненный духовного величия и щедрого добра. Куда бы мы ни посмотрели, всюду наш взгляд зрит лик Отца, чьим Я–голосом является Христос, и мы угадываем грядущее величие центрального глагола Евангелия от Иоанна: «Я в Отце».