Эрл Дерр Биггерс (1884–1933)

Американский писатель и драматург. Известен, в первую очередь, серией романов о полицейском китайского происхождения Чарли Чане. Первый роман из этой серии вышел в 1925 году, а последний «Хранитель ключей» (Keeper Of The Keys) — в 1932-м.

 

Глава I

В то историческое лето в Лондоне царила невыносимая жара. Сейчас, если оглянуться назад, кажется, что весь этот огромный прокаленный солнцем город превратился тогда в какое-то преддверие ада, готовя своих обитателей к еще более ужасным страданиям и мукам, которые в скором времени нагрянут в виде Великой войны. Американские туристы по большей части искали облегчение у стойки с прохладительными напитками в аптеке по соседству с отелем «Сесиль», где можно было заказать напоминающие о родных краях сиропы и сливки. А в открытых окнах чайных лавок на Пиккадилли красовались англичане, которые, чтобы хоть немного остыть, литрами поглощали горячий чай. Вот в такой парадокс они свято верят.

Около девяти утра в пятницу двадцать четвертого июля незабываемого тысяча девятьсот четырнадцатого года Джеффри Уэст вышел из дома на Адельфи-Террас и направился в «Карлтон», чтобы позавтракать. Он считал, что обеденный зал в этом почтенном отеле сейчас самое прохладное место в Лондоне, а если немного повезет, то и клубника отыщется, хотя сезон уже и прошел. Прокладывая на Стрэнде путь сквозь толпу людей с честными британскими лицами, покрытыми честным британским потом, он не переставал думать о своей квартире на Вашингтон-сквер в Нью-Йорке. Потому что Уэст, несмотря на свое звучное английское имя Джеффри, был таким же американцем, как и его родной штат Канзас, и только неотложные дела удерживали его в Англии, вдалеке от страны, которая отсюда, из чужих краев, казалась особенно привлекательной.

Купив у стойки с прессой в «Карлтоне» две утренние газеты — «Таймс» для серьезного чтения и «Мейл» для просмотра на досуге, Уэст проследовал в ресторан. Завидев его, официант, рослый, с солдатской выправкой прусак с еще более светлыми, чем у самого Уэста волосами, кивнул, изобразил механическую немецкую улыбку и достал блюдо клубники, которую, как он знал, в первую очередь закажет американец. Уэст устроился за своим обычным столиком, развернул «Дейли Мейл» и стал просматривать любимую колонку. Уже прочтя первое сообщение, он довольно улыбнулся.

«Тот, кто называет меня драгоценнейшей, обманывает, иначе мне бы написали».

Любой человек, знакомый с английской прессой, тут же сообразил бы, какой раздел больше всего привлекает Уэста. На протяжении всех трех недель, проведенных в Лондоне, он с величайшим удовольствием следил за ежедневной подборкой личных объявлений, которую в обиходе называли просто «колонкой розыска». В английских газетах она занимала самое почетное место. Во времена Шерлока Холмса эта колонка процветала в «Таймс», и многие преступники попали в западню после того, как поместили там какое-нибудь таинственное и завлекательное послание. Позднее колонка перекочевала в «Телеграф». Однако с появлением дешевых изданий простонародье толпами повалило в «Мейл».

В «колонке розыска» перемешались трагедия и комедия. Обращаясь к блудным душам, здесь торопят вернуться, суля прощение; отвергнутых родней поклонников предостерегают: «Скорей исчезай, любимый, папа получил ордер на арест!». Страстные призывы, которые посрамили бы Абеляра и Элоизу, — всего по десять центов за слово — вызывают улыбку у широкой публики. Джентльмен в коричневом котелке с жаром признается, что белокурая гувернантка, вышедшая из трамвая на Шеппердс-Буш, безоговорочно завоевала его сердце. Не согласится ли она сообщить свой адрес в этом же разделе?..

Вот уже три недели Уэст наслаждался чтением подобных вещей. Больше всего ему нравилось, что в таких объявлениях все было предельно открыто и простодушно. В худшем случае, он замечал лишь робкую попытку отступить от Его Величества Закона, но такие сообщения появлялись настолько редко, что ему даже хотелось поаплодировать их авторам. Кроме того, он был чрезвычайным любителем таинственности и романтики, а эти сестры-двойняшки всегда отыскивались в колонке.

Словом, ожидая заказанную клубнику, он улыбнулся взрыву чувств юной леди, усомнившейся в искренности того, кто называл ее драгоценнейшей. И перешел к следующему объявлению. Сообщал тот, чье сердце было безоговорочно завоевано:

«МОЯ ГОСПОЖА спит. Она черноволосая. Угловое сиденье от „Виктории“, в среду вечером. Программа подтверждается. Джентльмен, отвечающий запросу, желает познакомиться. Ответ здесь. —

ЛЕ РУА».

Уэст сделал зарубку в памяти, чтобы проследить за ответом черноволосой. Следующее сообщения оказалось образчиком вечной любовной песни, которые, впрочем, теперь почти ежедневно появлялись в колонке:

«ДРАГОЦЕННЕЙШАЯ. Нежные любовные пожелания моей дорогой. Только бы быть с тобой ныне и во веки веков. Никого нет прекраснее для меня. Твое имя — музыка для меня. Люблю тебя больше жизни, моя дорогая красавица, мое гордое сердечко, моя радость, мое все-все-все! Ревную ко всему свету. Поцелуй от меня свои дорогие ручки. Люблю одну тебя. Твой навсегда. —

НЕИЗМЕННЫЙ».

Какой щедрый этот «НЕИЗМЕННЫЙ», подумал Уэст, при десяти-то центах за слово. И какой контраст со следующим объявлением влюбленного скупердяя:

«— люблю дорогая; поговорить; долго; подруга».

Однако в этих сугубо личных объявлениях речь шла не только о любви. Таинственность тоже присутствовала, как, скажем, в таком примечательном высказывании:

«ДЕРЗКАЯ РУСАЛКА. Не моя. Крокодилы кусают тебя сейчас. И хорошо. В восторге. —

ПЕРВАЯ РЫБА».

Или в кровожадном предположении:

«ИЗ ЯЩИКА. Первый раунд; зубы прочь. Финал. ТЫ МЕНЯ НЕ ЗАБУДЕШЬ».

Тут как раз появилась клубника, и колонка розыска отступила на задний план. Но когда последняя красная ягода была съедена, Уэст вернулся к газете и прочел:

«ВАТЕРЛОО. Ср. Поезд 11–53. Леди машет, не выходя из такси, хочет узнать джент., серое пальто? —

ИСКРЕННИЙ».

Затем последовал более солидный запрос:

«ГРЕЙТ СЕНТРАЛ. Джентльмен, видевший леди в шляпке 9 в понедельник утром в лифте в отеле „Грейт Сентрал“, щедро оценит согласие познакомиться».

На этом сегодняшние удовольствия от колонки розыска были исчерпаны, и Уэст, как добропорядочный гражданин, обратился к «Таймс», чтобы узнать, что нового в утренних известиях. Основное место здесь отводилось назначению нового директора Далвич-колледжа. Привлекали внимание и сердечные дела очаровательной Габриэлы Рэй. И только где-то в уголке, как бы мимоходом, сообщалось, что Австрия направила ультиматум Сербии. Не успел Уэст толком просмотреть все эти глупые новости, как вдруг все на свете потеряло для него интерес.

В дверях ресторана отеля «Карлтон» остановилась девушка.

Конечно, ему бы следовало призадуматься над телеграммой из Вены. Но эта девушка!.. Сказать, что волосы у нее отливали неярким золотом, а глаза напоминали фиалки, значит не сказать ничего. Мало ли на свете девушек, одаренных такой же внешностью? Но вот ее поведение, благожелательный взгляд ее фиалковых глаз на всех этих официантов и величественных управляющих, видимая привычка чувствовать себя, как дома, и здесь, в отеле «Карлтон», и в любом другом месте, куда забросила бы ее судьба… Сомнений быть не могло: она прибыла из-за моря — из Штатов.

Она прошла в зал. И только теперь, как бы фоном для нее, в поле зрения появился мужчина в возрасте, одетый в стандартный черный костюм политического деятеля. Его тоже можно было безошибочно оценить даже без этикетки: американец. Девушка подходила все ближе и ближе к Уэсту, в руке она держала номер «Дейли Мейл».

Официант Уэста мастерски владел искусством убедить клиента, что садиться надо именно за его столик, так что девушка и ее сопровождающий устроились всего лишь метрах в полутора от Уэста. После чего официант мигом извлек книжку заказов и застыл в полной готовности с карандашом в руке, точно репортер в пьесе из американской жизни.

— Клубника сегодня восхитительная, — произнес он медовым голосом.

Мужчина вопросительно взглянул на девушку.

— Нет, папа, я не хочу, — сказала она. — Ненавижу клубнику! Грейпфрут, пожалуйста.

Когда официант стремительно пробегал мимо, Уэст окликнул его громко и вызывающе.

— Еще порцию клубники! — приказал он. — Лучше нее сегодня ничего быть не может.

Как бы случайно взгляд фиалковых глаз на секунду встретился с его взглядом, но остался безразличным, словно он был всего лишь деталью обстановки. Потом обладательница примерных глаз медленно развернула свой экземпляр «Дейли Мейл».

— Что нового? — спросил политик, сделав добрый глоток воды.

— Не знаю, — ответила девушка, не поднимая глаз. — Тут есть кое-что намного занимательнее, чем новости. К твоему сведению… В английских газетах публикуют целые юмористические колонки! Только называют их иначе. Они называются «колонки личных объявлений». Там такие объявления! — она наклонилась над столом. — Вот послушай…

«ДРАГОЦЕННЕЙШАЯ. Нежные любовные пожелания моей дорогой. Только бы быть с тобой ныне и во веки веков. Никого нет прекраснее для меня…»

Мужчина беспокойно огляделся.

— Перестань! — попросил он. — По-моему, это не очень прилично.

— Прилично? — воскликнула девушка. — Это очень, очень прилично! И так восхитительно — прямо и откровенно. «Твое имя — музыка для меня. Люблю тебя больше…»

— Что мы собираемся посмотреть сегодня? — торопливо вставил ее отец.

— Мы собираемся отправиться в Сити и осмотреть Темпл. Когда-то там жил Теккерей… и Оливер Голдсмит…

— Ладно, Темпл — это то, что надо.

— Потом Лондонский Тауэр. Он полон романтики. Особенно Кровавая Башня, где убили маленьких принцев. Разве это не ужас?

— Ужас, конечно, раз ты так говоришь.

— Ты такой милый! Обещаю дома в Техасе никому не рассказывать, что ты интересовался королями и всем прочим… если ты хоть немножко проявишь интерес. А иначе обязательно растрезвоню вокруг, что ты совершил ужасный поступок — снял шляпу, когда мимо прошел король Георг.

Политик улыбнулся. Уэст вдруг осознал, что и сам улыбается, хотя его это совершенно не касалось.

Возвратившийся официант принес грейпфрут и клубнику для Уэста. Не обращая внимания на Уэста, девушка положила газеты и приступила к завтраку. Однако Уэст то и дело посматривал на нее. Чувствуя гордость за свою страну, он сказал себе: «Это самая прекрасная вещь, которую я увидел за полгода в Европе. И она прибыла из дома!»

Когда через двадцать минут он с неохотой встал, его соотечественники все еще сидели за столиком, обсуждая свои планы на сегодня. Как всегда бывает в таких случаях, девушка предлагала, а мужчина соглашался.

Бросив последний взгляд на девушку, Уэст ступил на горячий тротуар Хеймаркета.

К себе он шел очень медленно. Его ждала работа, однако вместо того, чтобы заняться делом, он уселся в кабинете на балконе и залюбовался двором, ради которого, главным образом, и выбрал эту квартиру. Сюда, в самый центр огромного города, словно бы переместили частичку сельского пейзажа, зеленого, аккуратно подстриженного и ухоженного, который казался ему самой привлекательной достопримечательностью Англии. Стены домов заросли плющом, между цветочными клумбами вились узкие дорожки, а прямо напротив его окон располагались удивительно романтические ворота, которые почти никогда не открывались. Так он сидел и смотрел, представляя, как выглядела бы там, внизу, та девушка из «Карлтона». Вот она сидит на грубо сколоченной лавке; вот наклонилась над ухоженными цветами; вот стоит перед воротами, которые вдруг распахиваются, открывая вид на жаркую городскую улицу…

Но пока он воображал ее в этом саду, куда она вряд ли когда-нибудь заглянет, пока с горечью осознавал, что едва ли вообще ее больше увидит, внезапно его осенила мысль.

Сначала он отмахнулся от нее как от абсурдной и совершенно невозможной. Девушка была из тех, кого называют прекрасным, хотя и сильно затертым словом леди; он считал себя джентльменом. Таким, как они, не пристало делать подобные вещи. Поддайся он этому соблазну, она, скорее всего, будет возмущена, шокирована, и тогда он потеряет даже тот счастливый шанс, тот один шанс из тысячи, что когда-нибудь, где-нибудь все же сумеет с нею познакомиться.

И все же, все же… Она, как и он, находила «колонку розыска» забавной… и привлекательной. В глазах у нее он подметил блеск, выдающий склонность к романтике. Она была любознательна, явно любила повеселиться и, что самое главное, радость жизни переполняла ее душу и сердце.

Нет, все это чепуха! Уэст вернулся в комнату и принялся шагать из угла в угол. Мысль была просто дикая. И все-таки, улыбнулся он, возможности при этом открываются самые удивительные. Как жаль, что приходится решительно отбросить эту идею и взяться, наконец, за свою дурацкую работу!

Решительно отбросить? Но…

На следующее утро, которое пришлось на субботу, Уэст не завтракал в «Карлтоне». А девушка завтракала. Когда они сели, мужчина заметил:

— Вижу, ты уже снова взяла свою «Дейли Мейл».

— Разумеется! — ответила она. — Я без нее не могу… Грейпфрут, пожалуйста.

Она стала читать. Вдруг ее щеки вспыхнули, и она положила газету.

— В чем дело? — спросил государственный муж из Техаса.

— Сегодня, — решительно проговорила она, — мы все-таки сходим в Британский музей. Слишком долго ты с этим тянул.

Политик тяжело вздохнул. К счастью, он не попросил «Дейли Мейл», чтобы взглянуть, что пишут. Если бы он это сделал, то пришел бы в ярость… А может, развеселился бы, прочтя в колонке личных объявлений:

«РЕСТОРАН „КАРЛТОН“. Девять утра, пятница. Может, молодая женщина, которая предпочитает грейпфруты клубнике, позволит молодому мужчине, который взял две порции последней, сообщить, что он не сможет уснуть, пока не найдет общего друга, который познакомит их, чтобы они могли встретиться и вместе посмеяться над этой колонкой?»

Молодому любителю клубники повезло, что он так разнервничался и не решился в то утро отправиться в «Карлтон»! Он совсем пал бы духом, увидев, какое решительное, бескомпромиссное выражение появилось на лице у леди, склонившейся над грейпфрутом. Он был бы так ошеломлен, что, скорее всего, сразу же вышел бы из помещения и поэтому не увидел, что это выражение сменилось озорной улыбкой. Улыбкой, с которой она снова взяла газету и прочла всю колонку до конца.

 

Глава II

На следующий день было воскресенье, а значит, газета не вышла. День прополз, как улитка. В понедельник, в несусветную рань, Джеффри Уэст уже вышел на улицу в поисках любимой газеты. Он нашел ее, нашел колонку розыска — и больше ничего. Во вторник он снова встал ни свет ни заря, все еще преисполненный надежды. Однако надежды быстро умерла. Леди из «Карлтона» не удостоила его ответа.

Что ж, сказал он себе, значит, я проиграл. Он поставил все на этот смелый шаг — и напрасно. Вероятно, если она вообще думала о нем, то повесила на него ярлык дешевого остряка, а то и мошенника, использующего дешевые газетенки. И, честно говоря, он в полной мере заслужил ее презрение.

В среду он проспал допоздна. И заглядывать в «Дейли Мейл» не торопился: слишком горьким было его разочарование в предыдущие дни. Наконец, начиная бриться, он позвал Уолтерса, смотрителя здания, и послал его за конкретной утренней газетой.

Уолтерс вернулся с бесценным сокровищем: в колонке розыска Уэст с белым от мыльной пены лицом радостно прочел:

«КЛУБНИЧНОМУ МУЖЧИНЕ. Только доброе сердце, склонность к романтике и большая любовь ко всему таинственному заставили грейпфрутовую леди дать ответ. Фанатик клубнички должен ежедневно в течение семи дней писать по одному письму, чтобы доказать, что он интересный человек, с которым стоит познакомиться. А потом — потом будет видно. Адрес: М. А. Л., горничной Сэди Хайт, отель „Карлтон“».

Целый день Уэст бродил по улицам, однако к вечеру перед ним встала проблема этих писем, от которых, как он чувствовал, зависит его будущее счастье. Вернувшись с обеда, он сел за письменный стол у окна, выходившего в его чудесный внутренний дворик. Весь день стояла жара, однако ночь принесла бриз, обдувающий прохладой воспаленные щеки Лондона. Ветерок легонько колыхал портьеры и шевелил бумаги на столе.

Уэст задумался. Надо ли сразу представить себя в высшей степени респектабельным человеком и упомянуть о своих безукоризненно респектабельных знакомствах? Вряд ли! Тогда сразу же лопнет, как мыльный пузырь, и уйдет навсегда вся романтика и таинственность. Тогда грейпфрутовая леди потеряет к нему интерес и перестанет читать его письма.

— Нет, мрачно проговорил он, обращаясь к колышущимся портьерам, — таинственность и романтику надо сохранить. Но где… Где мне их отыскать?..

Над головой он услышал твердую поступь военных башмаков, принадлежащих его соседу сверху Стивену Фрейзер-Фриеру, капитану Двенадцатого кавалерийского полка Британской Индийской армии, который прибыл домой в отпуск из этой заморской колонии. Именно оттуда, из квартиры над головой, романтика и таинственность вскоре в изобилии обрушатся ему на голову. Однако пока что Джеффри Уэст об этом даже не подозревал. Толком не зная, что сказать, но обретая вдохновение по мере продвижения, он написал первое из семи писем леди из «Карлтона». Вот что гласило послание, которое он в полночь бросил в почтовый ящик:

«ДОРОГАЯ ГРЕЙПФРУТОВАЯ ЛЕДИ. Вы очень добры. И мудры. Мудры, потому что не стали искать в моей корявой заметочке никаких задних мыслей. Вы сразу определили, что это всего лишь робкая попытка застенчивого человека ухватиться за полу проходящей мимо Романтики. Поверьте, традиционный Консерватизм пытался сковать меня, когда я писал то обращение. Он сражался упорно. Он преследовал меня, борясь, возмущаясь, протестуя, вплоть до почтового ящика. Но я победил его. И слава Богу! Я сделал это ради него.

КЛУБНИЧНЫЙ МУЖЧИНА».

Молодость бывает только раз, сказал я ему. А потом уже бесполезно искать Романтику. Леди, сказал я ему, это поймет. Он насмешливо ухмыльнулся в ответ. Он покачал своей глупой седой головой. Признаю: он меня встревожил. Но теперь вы оправдали мою веру в вас. Миллион благодарностей вам за это!

Три недели я прожил в огромном, неуютном, равнодушном городе, тоскуя по Штатам. Три недели колонка розыска была мне единственной отрадой. И вдруг… в дверях ресторана „Карлтон“ … появляетесь вы…

Я знаю, что писать меня заставляют мои мечты. Не стану говорить вам о том, что у меня в уме — ваш образ. Вам до этого нет дела. Многие техасские поклонники, несомненно, говорили вам что-то подобное, когда над головой ярко светила луна и свежий ветерок тихо шептал сквозь ветки… сквозь ветки… сквозь…

Честно говоря, я не знаю, чьи ветки! Я никогда не был в Техасе. Этот свой порок я намереваюсь вскоре исправить. Целый день я собирался прочесть о Техасе в энциклопедии. Но весь этот день парил в облаках. А в облаках не найти справочников.

Сейчас я вернулся на землю, в свой уютный кабинет. Передо мною перо, чернила и бумага. И я должен доказать, что заслуживаю знакомства с вами.

Говорят, квартира многое рассказывает о человеке. Но, увы, эти спокойные комнаты в Адельфи-Террас — не стану называть номер дома — очень скудно обставлены. Поэтому, если вы смогли бы увидеть меня сейчас, вам пришлось бы судить обо мне по имуществу некоего Энтони Бартоломью. К тому же на мебели полно пыли. Не судите строго за это ни меня, ни Энтони. Судите, скорее, Уолтерса, смотрителя, который живет в полуподвале со своей седовласой женой. Когда-то Уолтерс был садовником, и вся его жизнь посвящена внутреннему дворику, куда выходит мое окно. Там он проводит все свое время, так что пыль может свободно собираться во всех углах на верхних этажах…

Эта картина расстраивает вас, моя леди? Вам стоило бы взглянуть на этот дворик! Поверьте, не стоит винить Уолтерса. Это настоящий Рай у моих окон, наш дворик. Такой же английский, как живая изгородь, такой же чистый, такой же прекрасный. Где-то поодаль грохочет Лондон, между нашим двориком и огромным городом стоят волшебные ворота, которые всегда закрыты. Именно из-за этого дворика я и снял свою нынешнюю квартиру.

А раз уж вы так любите тайны, я собираюсь познакомить вас с той странной цепочкой событий, которая привела меня сюда.

За первым звеном цепи мы должны вернуться в Интерлакен. Вы там еще не были? Тихий городок в живописном месте между двумя мерцающими озерами с величественной Юнгфрау в качестве декорации. Из обеденного зала одного приносящего удачу отеля вы могли бы видеть ее заснеженную вершину, окрашенную вечерней зарей в темно-розовый цвет. Тогда вы не сказали бы о клубнике: „Я ненавижу ее“. Как и вообще о чем-то другом на земле.

Месяц назад я был в Интерлакене. Однажды вечером после обеда я прогуливался по главной улице, где все отели и магазины выстроились на фоне великолепной горы. Перед одним из магазинов я увидел коллекцию тростей и остановился, чтобы подобрать себе подходящую для восхождений. Почти тут же подошел молодой англичанин, который тоже стал осматривать трости.

Я выбрал себе ту, что меня устраивала, и собрался позвать продавца, когда англичанин обратился ко мне. Довольно молодой, худощавый, с приметной внешностью, он выглядел так, словно только что принял ванну, что, по моему глубокому убеждению, и позволило англичанам завоевать авторитет у населения таких колоний, как Египет или Индия, где мужчины не отличаются чистоплотностью.

— Ээ… извините, старина, — произнес он. — Если вы не против, советую вам выбрать другую трость. Эта недостаточно крепка для восхождений в горы. Я бы порекомендовал…

Сказать, что я удивился, было бы слишком мягко. Если вы хорошо знаете англичан, вам известно, что они не привыкли заговаривать с незнакомцами даже в самых сложных обстоятельствах. И вот представитель этого высокомерного племени внезапно вмешивается в процесс выбора мною трости. Все кончилось тем, что я купил ту трость, которую предложил он, и затем мы вместе направились к моему отелю, причем он болтал по дороге о том о сем так, как не принято у британцев.

Зайдя в курзал, мы послушали музыку, выпили и выбросили пару франков на „маленьких лошадок“. Он проводил меня до веранды моего отеля. Меня удивило, что, уходя, он уже обращался со мной как со старым другом и даже пообещал навестить меня завтра утром.

Поразмыслив, я решил, что Арчибальд Энрайт — а именно так он назвался — всего лишь ловец удачи, который из-за крайней нужды в деньгах предпочел забыть о своей британской исключительности. Завтра, подумал я, мне предстоит стать его очередной жертвой.

Но моя догадка оказалась ошибочной: похоже, денег у Энрайта вполне хватало. В первый вечер я упомянул, что собираюсь скоро посетить Лондон, и он часто вспоминал об этом в разговоре. Незадолго до того как мне предстояло покинуть Интерлакен, он стал высказывать предложение, чтобы я познакомился с некоторыми его родственниками в Англии. Это уж вообще было что-то неслыханное и совершенно беспрецедентное.

Тем не менее, когда мы прощались, он сунул мне в руку рекомендательное письмо своему кузену Стивену Фрейзер-Фриеру, капитану Двенадцатого кавалерийского полка Индийской армии, который, по его словам, будет рад принять меня в своем доме в Лондоне, где он находился — или будет находиться — в это время в отпуске без содержания.

— Стивен — отличный парень, — сказал Энрайт. — Он с радостью поможет вам сориентироваться в городе. Передайте ему, старина, мои наилучшие пожелания!

Разумеется, я взял письмо. Но все это дело меня очень удивило. Что бы означало такое теплое отношение Арчи ко мне? Зачем он хотел навязать меня своему кузену, когда этот джентльмен, вернувшись домой после двух лет, проведенных в Индии, несомненно, будет занят делами по горло? Я бы наверняка не стал передавать это письмо, если бы Арчи, проявив большую настойчивость, не вытянул у меня обещание это сделать. Я знавал многих английских джентльменов и понимал, что, за исключением Арчи, они люди не того сорта, чтобы принимать с распростертыми объятиями странствующего американца, явившегося с простым письмом. Через некоторое время я прибыл в Лондон. Здесь я встретил приятеля, как раз отплывающего домой, и он рассказал мне о своем печальном опыте с рекомендательными письмами. О том, как адресаты встречали его холодными, отчужденными взглядами, в которых выражалось откровенное „Дорогой, какого черта вы ко мне лезете?“ Причем, как он сказал, все эти люди были вполне доброжелательными. Они просто не терпели чужаков. Это обычное свойство всех англичан — за исключением Арчи.

Словом, я выбросил письмо капитану Фрейзер-Фриеру из головы. У меня были в Лондоне деловые знакомства и несколько приятелей-англичан, которые, как всегда, встретили меня радушно и приветливо. Но в моем бизнесе многочисленные знакомства полезны, и через неделю после приезда я все-таки решил однажды после обеда заглянуть к моему капитану. Я сказал себе, что, возможно, этот англичанин немного оттаял в жарком горниле Индии. А если нет, вреда мне это не принесет.

Вот тогда-то я и пришел в первый раз в этот дом в Адельфи-Террас, потому что именно этот адрес назвал мне Арчи. Меня впустил Уолтерс, и я узнал от него, что капитан Фрейзер-Фриер еще не прибыл из Индии. Его квартира была готова — он оставлял ее за собой на время отсутствия, что, похоже, было здесь принято, — и его ожидали в самое ближайшее время. Возможно, заметил Уолтерс, жена помнит точную дату его приезда. Он оставил меня в нижнем холле, а сам отправился уточнить у нее.

Ожидая его, я подошел к задней стене холла. И там сквозь открытое по случаю летней жары окно впервые увидел тот дворик, который люблю в Лондоне больше всего: покрытые плющом старинные кирпичные стены; аккуратные дорожки между цветочными клумбами; деревенская скамья; волшебные ворота. Казалось невероятным, что снаружи находится один из крупнейших городов мира с его бедностью и богатством, радостями и печалями, гулом и грохотом. Здесь же был сад из книг Джейн Остин для прекрасных леди и учтивых джентльменов, здесь был сад, где можно мечтать, сад, который можно любить и лелеять.

Когда Уолтерс вернулся и сообщил, что его жена не уверена относительно точной даты возвращения капитана, я начал восторгаться двориком. И сразу же завоевал его дружбу. Я искал тихую квартиру подальше от отеля и с радостью узнал, что на втором этаже, как раз под жилищем капитана, сдается подходящая.

Уолтерс сообщил мне адрес агента, и, выдержав испытание, которое вряд ли было бы строже, если бы я просил руки дочери старшего партнера, мне разрешили поселиться там. Садик стал моим!

А капитан? Через три дня после прибытия сюда я в первый раз услышал над собой стук его военных башмаков. И вновь у меня возникли сомнения. Мне хотелось оставить письмо Арчи в своем письменном столе и ограничить знакомство с соседом только стуком его шагов над моей головой. Я даже решил, что, вероятно, сглупил, когда поселился в одном доме с ним. Но я представился Уолтерсу знакомым капитана, и смотритель незамедлительно сообщил мне о благополучном возвращении „моего друга“ домой.

Делать нечего, неделю назад я собрался с силами и отправился в гости к капитану. Постучался. Он пригласил меня войти, и я оказался в кабинете лицом к лицу с хозяином. Это был высокий, статный мужчина со светлыми волосами и усами — именно такой, моя леди, о каком мечтают воспитанницы закрытых учебных заведений. Но должен признаться, что встретил он меня не слишком сердечно.

— Капитан, — произнес я, — прошу извинить за беспокойство… — разумеется, говорить этого не следовало, но я был слишком взволнован. — Я живу с вами по соседству, и у меня есть рекомендательное письмо от вашего кузена Арчибальда Энрайта. Я познакомился с ним в Интерлакене, и мы стали добрыми друзьями.

— Вот как! — отозвался капитан.

Он протянул руку за письмом так, словно это было обвинительное заключение военно-полевого суда. Уже жалея о том, что пришел, я подал ему письмо. Он прочел его. Стоя у его письменного стола — он не пригласил меня сесть, — я осмотрелся. Кабинет почти не отличался от моего, разве что пыли тут было побольше. Квартира находилась на третьем этаже, далековато от сада, поэтому Уолтерс заходил сюда реже.

Капитан отвернулся и перечел письмо еще раз. Такой прием показался мне не слишком вдохновляющим. Взглянув вниз, я случайно заметил на письменном столе диковинный нож, который, как я решил, капитан привез из Индии. Стальное лезвие выглядело чрезвычайно острым и опасным, а сделанная из золота рукоятка изображала какую-то варварскую фигурку.

Наконец капитан оторвал глаза от письма и окинул меня холодным взглядом.

— Дорогой друг, — произнес он, — насколько мне известно, у меня нет кузена по имени Арчибальд Энрайт.

Хорошенькое положение, сами понимаете! Обычный англичанин неприязненно принимает незнакомца даже с письмом от свой родной матери. Вот и представьте, как капитан отнесся ко мне, когда я безрассудно всучил ему теплое письмо с рекомендациями от несуществующего кузена!

— Тогда примите мои извинения, — проговорил я, тщетно пытаясь держаться так же высокомерно, как и капитан, но чувствуя, что мне до него еще расти и расти. — Я передал вам это письмо с самыми честными намерениями.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответил он.

— Очевидно, мне дал его некий авантюрист, преследующий собственные цели, — продолжал я. — Но я затрудняюсь даже предположить, каковы они.

— Мне ужасно жаль… В самом деле, — заметил он. Но сказано это было с чисто лондонской интонацией, в которой явственно сквозило: „Не на того напал!“.

Наступила неловкая тишина. Я считал, что ему следовало бы вернуть мне письмо, однако он даже не подумал это сделать. И, разумеется, я не стал просить его об этом.

— Ээ… Что ж… Спокойной ночи, — сказал я и поспешил к дверям.

— Спокойной ночи, — ответил он, и я оставил его стоять в кабинете с проклятым письмом в руке.

Вот так я поселился в Адельфи-Террас. Вы, моя леди, должны признать, что в этом есть какая-то тайна. Раз или два после этого неудачного визита я встречал капитана на лестнице. Но там, к моему счастью, всегда очень темно. Я часто слышу его шаги у себя над головой. Честно говоря, я слышу их и сейчас, пока это пишу.

Так кто же такой Арчи? В чем была его цель? Я продолжаю ломать над этим голову.

Ну, что ж, зато у меня теперь есть свой сад, и за это я должен благодарить говорливого Арчи. Сейчас уже почти полночь. Грохот Лондона стих до сердитого бормотания, и прохладный ветерок продувает насквозь пропеченный солнцем город. Он что-то шепчет в зеленой траве, в побегах плюща, увивающего мою стену, в мягких складках моих темных портьер. Что-то шепчет — но что?

Возможно, он шепчет то, о чем я мечтаю, когда пишу это свое первое письмо к вам. Шепчет то, о чем я еще не смею даже шептать.

И поэтому — спокойной ночи.

 

Глава III

Дочь политика из Техаса прочла это письмо во вторник утром в своем номере в «Карлтоне» с улыбкой, которая выдавала ее чрезвычайный интерес. Сомнений не было: первое послание ярого любителя клубники захватило и удержало ее внимание. Целый день, таская своего отца по картинным галереям, он ловила себя на том, что ждет завтрашнего утра с любопытством и нетерпением.

Однако на следующее утро Сэди Хайт, на чье имя адресовались письма, не получила ничего. Это известие расстроило дочь Техаса. В полдень она настояла на возвращении для ленча в отель, хотя ее отец резонно заметил, что они находятся слишком далеко от «Карлтона». Но это путешествие было вознаграждено. Письмо номер два уже ожидало ее. Прочтя его, она задохнулась от изумления.

«ДОРОГАЯ ЛЕДИ ИЗ „КАРЛТОНА“. Я пишу это письмо в три часа утра, когда над Лондоном за пределами нашего сада нависла гробовая тишина. Я занялся этим так поздно не потому, что не думал весь вчерашний день о вас, и не потому, что не сел за письменный стол ровно в семь часов вечера. Поверьте, только неожиданное, ужасающее событие могло мне в этом помешать.

КЛУБНИЧНЫЙ МУЖЧИНА».

И такое неожиданное, ужасающее событие произошло.

Я испытываю искушение сообщить вам эту новость в одной ошеломляющей и страшной фразе. И я мог бы написать такую фразу. На тихий домик в Адельфи-Террас обрушилась трагедия, окутанная тайной, такой же непроницаемой, как лондонский туман. В полуподвале, бессонное и ошарашенное, затаилось семейство Уолтерс. За дверью, на темной лестнице, я то и дело слышу шаги людей, выполняющих неприятные обязанности… Но нет, я должен вернуться назад и изложить все по порядку.

Прошлым вечером я довольно рано пообедал на Стрэнде у „Симпсона“ — так рано, что был в ресторане практически один. Письмо, которое я собирался написать, все время крутилось у меня в голове, и, торопливо закончив обед, я поспешил к себе домой. Я точно помню, что когда стоял на улице перед домом и рылся в карманах, разыскивая ключи, Биг Бен на здании парламента пробил ровно семь часов. Удары большого колокола прозвучали в нашем мирном районе как громкое дружеское приветствие.

Зайдя в свой кабинет, я тут же сел писать. Над головой у меня раздавались производимые капитаном Фрейзер-Фриером звуки — видимо, он собирался на обед. С веселой улыбкой я подумал, как бы он был потрясен, если бы узнал, что обитающий под ним неотесанный американец успел пообедать в такую немыслимую рань, как шесть часов. И тут вдруг услышал в квартире надо мной чей-то незнакомый голос, звучащий грубо и решительно. Потом до меня долетел голос капитана, более спокойный и уравновешенный. Разговор продолжался какое-то время, становясь все более возбужденным. Я не мог различить ни слова, однако у меня возникло неприятное ощущение, что наверху идет перепалка. И будьте уверены, я прекрасно помню, что у меня возникло чувство досады из-за того, что кто-то мешает мне сочинять письмо, которое я считал невероятно важным.

Минут через пять спор наверху, похоже, перешел в рукопашную схватку. Это напомнило мне учебу в колледже, когда нам нередко приходилось слышать, как парни наверху борются друг с другом просто от избытка молодых сил. Но здесь все выглядело куда хуже, куда яростнее, и мне это не понравилось. Тем не менее, я решил не вмешиваться в чужие дела и попытался сосредоточиться на письме.

Потасовка наверху закончилась особенно громким стуком, который потряс наш древний дом до основания. Обеспокоенный, я замер, прислушиваясь. Но воцарилась тишина. Еще не совсем стемнело, и бережливый Уолтерс пока не включил свет в холле. Кто-то осторожно спускался вниз по лестнице, но его выдавал скрип ступенек. Я встал в дверях, чтобы подождать, пока он попадет в луч света, падающий из моей комнаты. Однако вмешалась судьба в облике ветра, дунувшего мне в окно. Дверь с треском захлопнулась, крупный мужчина проскочил мимо меня в темноте и бросился вниз по лестнице. То, что он крупный, я понял потому, что лестница у нас узкая, и ему, чтобы пройти, пришлось оттолкнуть меня в сторону. Я услышал, как он негромко выругался.

Я торопливо подбежал к дальнему окну в холле и выглянул на улицу. Однако передняя дверь не открылась, и никто не вышел наружу. Меня это сначала озадачило, но потом я вернулся к себе в комнату и поспешил на балкон. Оттуда я различил в сумерках фигуру человека, бегущего через сад — через тот сад, о котором я уже вам писал. Он не пытался открыть ворота, он через них перелез, после чего исчез из поля зрения.

Я ненадолго задумался. Событие было, конечно, необычное, но стоило ли мне вмешиваться? Я вспомнил холодный взгляд капитана Фрейзер-Фриера, когда я передал ему письмо Арчи. Я представил себе, как он стоит в своем пыльном кабинете, дружелюбный не более, чем каменный истукан. Понравится ли ему мое вторжение?

Наконец, я принял решение спуститься вниз к Уолтерсам. Супружеская чета как раз обедала в своем полуподвале. Я рассказал им, что произошло. Смотритель сообщил, что никого не впускал к капитану, и был явно настроен отнестись к моим опасениям с холодным британским безразличием. Однако я настоял, чтобы он вместе со мной поднялся к капитану.

Дверь в квартиру капитана была открыта. Помня, как сурово наказывают в Англии за незаконное вторжение, я велел Уолтерсу войти первым. Он вступил в комнату, освещенную тусклым светом газового светильника в старинном канделябре.

— О Господи, сэр! — воскликнул Уолтерс, как хорошо вышколенный слуга.

Вот, наконец-то, я и пишу эту фразу: капитан Индийской армии Фрейзер-Фриер лежал на полу мертвым, и на его красивом английском лице застыла легкая презрительная усмешка!

Ужас перед случившимся не покидает меня и сейчас, когда я сижу тихим утром в своей комнате, так похожей на кабинет мертвого капитана. Он был заколот ударом прямо в сердце, и я тут же подумал о том диковинном индийском ноже, который видел у него на столе. Я быстро повернулся, чтобы отыскать его, но он исчез. И тут же, едва я взглянул на стол, у меня мелькнула мысль, что в это пыльной комнате должны остаться отпечатки пальцев — множество отпечатков.

Несмотря на шумную схватку, в комнате царил полный порядок. Только пара странностей бросилась мне в глаза. На столе стояла коробка из цветочного магазина с Бонд-стрит. Крышка была снята, и я увидел в коробке несколько белых астр. Рядом с коробкой лежала булавка для галстука — изумрудный скарабей. А недалеко от тела капитана валялась мягкая фетровая шляпа, которую еще называют гамбургской по имени немецкого города, где их делают.

Я понимал, что в такие моменты очень важно ничего не трогать, и повернулся к старику Уолтерсу. Лицо у него было белее бумаги, на которой я сейчас пишу, колени дрожали и подгибались.

— Уолтерс, — сказал я, — надо оставить все, как есть, до прихода полиции. Идемте со мной, и я сообщу в Скотланд-Ярд.

— Хорошо, сэр, — ответил Уолтерс.

Мы спустились к телефону в нижнем холле, и я позвонил в полицию. Меня предупредили, что инспектор прибудет немедленно, и я отправился к себе в комнату.

Можете себе представить, какие чувства обуревали меня, пока я его ожидал. Я предвидел, что пока загадка не будет решена, меня могут ожидать большие неприятности. Уолтерс, конечно, помнит, что я появился здесь как знакомый капитана. Он также наверняка заметил, что после прибытия Фрейзер-Фриера из Индии особо теплых отношений между нами не замечалось. Он, несомненно, засвидетельствует и то, что я очень стремился снять квартиру в одном доме с капитаном. А тут еще письмо от Арчи. Я чувствовал, что это лучше держать в секрете. И наконец, никто не смог бы подтвердить мой рассказ о ссоре, которая предшествовала смерти капитана, и о человеке, который сбежал через сад.

Увы, подумал я, даже самый глупый полицейский отнесется ко мне с подозрением!

Минут через двадцать в дом прибыли три человека из Скотланд-Ярда. К этому времени я уже дошел до крайней степени волнения. Я слышал, как Уолтерс впустил их, слышал, как они поднялись по лестнице и вошли в комнату надо мной. Вскоре ко мне в дверь постучал Уолтерс, который сообщил, что со мною хочет побеседовать старший инспектор Брей. Шагая перед смотрителем наверх, я уже относился к нему как обвиняемый в убийстве к свидетелю, от которого зависит его жизнь.

Он был крупный энергичный мужчина, этот Брей, светловолосый, как и многие англичане. Все его движения были строго рассчитаны. Стараясь вести себя неуверенно, как и полагается невиновному человеку — но, боюсь, терпя в этом неудачу, — я изложил ему свой рассказ о голосах и схватке наверху, а также о крупном мужчине, который был замечен мною в холле, а потом перелез через ворота. Он выслушал меня молча. А потом спросил:

— Вы были знакомы с капитаном?

— Поверхностно, — ответил я. Письмо Арчи все еще маячило у меня в голове, наводя на меня страх. — Мы только познакомились с ним — вот и все. При посредстве его друга… по имени Арчибальд Энрайт.

— Энрайт сейчас в Лондоне и может подтвердить ваши слова?

— Боюсь, что нет. Я в последний раз виделся с ним в Интерлакене.

— Да? А как получилось, что вы сняли квартиру в этом доме?

— Когда я в первый раз зашел к капитану, он еще не прибыл из Индии. Я как раз искал квартиру, и мне понравился здешний садик.

Конечно, с моей стороны было глупо говорить об этом. Меня даже не удивило, что инспектор подозрительно уставился на меня. Но ничего не поделаешь.

Брей принялся ходить по комнате, не обращая на меня внимания.

— Белые астры, булавка со скарабеем, гамбургская шляпа… — перечислил он, остановившись перед столом, на котором лежали все эти странные вещи.

К нему подошел констебль, держа в руке газеты.

— Что это? — спросил Брей.

— „Дейли Мейл“, сэр, — сказал констебль. — Номера за двадцать седьмое, двадцать восьмое, двадцать девятое и тридцатое июля.

Брей взял газеты, просмотрел их и небрежно сунул в мусорную корзину. И повернулся к Уолтерсу.

— Прошу прощения, сэр, — сказал Уолтерс, — Но я просто ошеломлен! Со мной раньше никогда не случалось ничего подобного. Я сейчас же…

— Нет, — резко возразил Брей. — Все в порядке. Я сам…

В дверь постучали. Брей крикнул „Войдите!“, и в комнате появился худощавый молодой человек, болезненный на вид, но с военной выправкой.

— Привет, Уолтерс, — улыбаясь, произнес он. — Что тут происходит? Я…

Внезапно его взгляд упал на диван, где лежало тело Фрейзер-Фриера, и он умолк. Потом мигом очутился рядом с покойником.

— Стивен! — горестно воскликнул он.

— Кто вы? — в упор спросил его инспектор… Довольно грубо, на мой взгляд.

— Это брат капитана, сэр, — вмешался Уолтерс. — Лейтенант Королевских фузилеров Норман Фрейзер-Фриер.

Воцарилась тишина.

— Большая беда, сэр… — проговорил Уолтерс, обращаясь к молодому человеку.

Я редко видел такого убитого горем человека, как молодой Фрейзер-Фриер. Мне подумалось, что с лежащим на диване его связывали поистине прочные узы. Наконец он отвернулся от брата, и Уолтерс попытался объяснить ему, что произошло.

— Надеюсь, вы извините меня, джентльмены, — произнес лейтенант. — Для меня это страшный удар! Мне такое и не снилось… Я как раз зашел к нему перекинуться словом… А теперь…

Мы молчали, дав ему возможность, как и полагается истинному англичанину, извиниться за публичное проявление своих чувств.

— Мне очень жаль, — тут же откликнулся Брей, в то время как его взгляд по-прежнему блуждал по комнате. — Тем более что Англии, вероятно, в скором времени потребуются такие люди, как капитан. А теперь, джентльмены, я хочу сказать следующее: я начальник Специального отдела Скотланд-Ярда. Это убийство необычное. По причинам, которые я не могу назвать, а также, надо добавить, и в интересах империи, известие о трагической гибели капитана не должно в настоящее время попасть в газеты. Разумеется, речь идет об обстоятельствах смерти. Как вы понимаете, должно появиться только сообщение о смерти… Как будто она произошла естественным путем.

— Понятно, — сказал лейтенант, и было видно, что он знает больше, чем говорит.

— Спасибо, — сказал Брей. — Ваша семья может заняться этим делом. В том числе позаботиться о теле покойного. Что касается остальных, то я запрещаю где-либо упоминать об этом событии.

Внезапно он умолк и с удивленным видом уставился на меня.

— Вы американец? — спросил он, и было понятно, что моих земляков он недолюбливает.

— Да, — признался я.

— У вас есть знакомые в консульстве? — уточнил он.

Слава Богу, да! С заместителем консула по имени Уотсон мы вместе учились в колледже. Я сообщил его имя Брею.

— Прекрасно, — сказал инспектор. — Вы можете идти. Но имейте в виду, что вы являетесь важным свидетелем в этом деле, и если попытаетесь покинуть Лондон, то вас арестуют.

Словом, я вернулся к себе в квартиру по горло замешанным в эту загадку, что совсем не доставляло мне удовольствия. Некоторое время я сидел в кабинете, обдумывая произошедшее. Тем временем, на лестнице то и дело звучали чьи-то шаги, а в холле раздавалось множество голосов.

Ожидая рассвета, я с грустью думал о высокомерном и привлекательном капитане. В конце концов, он был настоящим мужчиной. Об этом свидетельствовали его мерные шаги над моей головой, которых я больше никогда не услышу.

Что же все это значило? Кем был тот человек в холле, тот человек, который так громогласно спорил и который так уверенно нанес удар диковинным индийским ножом? И где этот нож теперь?

И, наконец, что означали те белые астры? И та булавка со скарабеем? И эта нелепая гамбургская шляпа?..

Леди из „Карлтона“, вы хотели тайны? Когда я писал вам первое письмо, то и думать не думал, что скоро смогу представить вам такую ошеломляющую загадку.

И поверьте, сквозь все эти события мне видится ваше лицо… Ваше лицо в то ясное утро в обеденном зале отеля… Думаю, вы простите, что я обращаюсь к вам таким образом. Я увидел ваши глаза, и они произвели на меня большое впечатление… Огромное!

Сейчас у меня в саду светает, и Лондон начинает пробуждаться. Так что я с полным правом могу вам сказать: „Доброе утро, моя леди!“

 

Глава IV

Едва ли стоит говорить, что это письмо стало настоящим потрясением для получившей его молодой женщины. На протяжении следующего дня виды Лондона почти не вызывали у нее интереса. Это было так заметно, что ее вспотевший папаша уже стал с грустью вспоминать свой любимый Техас и даже с надеждой предложил пораньше вернуться домой. Холодность, с которой эта идея была встречена, ясно показала ему, что он совершил ошибку. Ему осталось лишь тяжело вздохнуть и поискать утешения в баре.

В этот вечер пара из Техаса посетила Театр Ее Величества, где ставилась последняя пьеса Бернарда Шоу. Но остроумного ирландца наверняка обидело бы то, с каким пренебрежением молодая пригожая американка из публики отнеслась к его творению и как мало внимания ему уделила. Между тем, упомянутая американка легла спать в полночь, предвкушая новую порцию утренних новостей.

И они ее не разочаровали. Утром в субботу горничная, флегматичная англичанка, появилась у ее кровати с письмом в руке. Она вручила его девушке с поднятым носом человека, который помогает, но не одобряет. Девушка тут же вскрыла конверт.

«ДОРОГАЯ ЛЕДИ из Техаса. Я пишу это письмо вечером. На лужайке в саду уже лежат длинные тени, и все вокруг так прекрасно, что, честно говоря, мне самому трудно поверить, что события трагической ночи произошли на самом деле.

ЭКС-КЛУБНИЧНЫЙ МУЖЧИНА».

Утренние газеты постарались убедить меня, что все это случилось во сне. Я не нашел ни строки, ни единого слова об этом событии. Особенно удивительно это для меня, американца. Ведь если бы это случилось у нас в стране, к этому времени дом уже кишел бы репортерами, сующими нос во все уголки. Ох, уж эти английские газеты. Великий Джо Чемберлен умер в десять часов вечера, но только полдень на следующий день вышла первая газета с сообщением об этом, громко вереща от радости, что всех опередила. Другая страна, другие нравы.

Инспектору Брею, видимо, нетрудно было держать подобных журналистов в неведении. Поэтому их объемистые, неуклюжие листы выходили в свет, не замечая примечательных событий в Адельфи-Террас. В отсутствие реальных новостей они начали намекать на то, что на горизонте сгущаются тучи большой войны. Только потому, что прогнившая Австрия объявила войну крошечной Сербии, а кайзер сегодня торопится с большим шумом вернуться в Берлин, они предсказывают, что вскоре вся Европа будет залита кровью. Кошмар, порожденный жаркими днями и грозовыми ночами!

Но вы, конечно, желаете узнать новости о событиях в Адельфи-Террас. Последовало продолжение трагедии, которое добавило ей намного больше загадочности, и обнаружил его я один… Но вернемся назад.

Сегодня на рассвете, отправив вам письмо, я вернулся домой уставшим от напряженной ночи. Я лег в кровать, но не мог уснуть. Вновь и вновь меня мучила мысль о том, что я нахожусь в самом невыгодном положении. Мне не понравились взгляды, которые бросал на меня инспектор Брей, и его голос, когда он выспрашивал у меня, как я поселился в этом доме. Я сказал себе, что буду в опасности, пока истинный убийца несчастного капитана не будет найден. Поэтому я начал перебирать в памяти несколько ключевых деталей этого дела — и в первую очередь астры, булавку со скарабеем и гамбургскую шляпу.

Именно тогда я вспомнил про четыре номера „Дейли Мейл“, которые Брей походя бросил в мусорную корзину, как не представляющие никакого интереса. Я заглянул ему через плечо, когда он просматривал газеты, и заметил, что каждый экземпляр был сложен так, что на виду находился наш любимый раздел — колонка розыска. К счастью, у меня в письменном столе сохранились номера „Мейл“ за прошлую неделю. Вы понимаете почему.

Я встал, нашел эти газеты и начал их читать. Именно тогда я и сделал то потрясающее открытие, о котором уже упоминал.

Это настолько ошеломило меня, что какое-то время после этого я потерял способность размышлять и действовать. В конце концов, я решил дождаться утра и возвращения Брея и обратить его внимание на ошибку, которую он совершил, игнорируя газеты.

Брей появился около восьми часов, а через несколько минут на лестнице послышались шаги другого человека. Я как раз брился, но поспешил покончить с этой процедурой, надел купальный халат и торопливо поднялся в квартиру капитана. Младший брат позаботился о том, чтобы еще ночью тело покойника увезли, так что если не считать спящего на ходу констебля, там не было никого, кроме Брея и незнакомца, пришедшего почти одновременно с ним.

Брей приветствовал меня сухо и неприязненно. Зато незнакомец, высокий загорелый мужчина, представился гораздо любезнее. Он назвался полковником Хьюзом, близким другом покойного, и сообщил, что потрясен случившимся и пришел, чтобы узнать, не может ли он оказаться чем-то полезным.

— Инспектор, — сказал я, — вчера вечером в этой комнате вы держали в руках четыре номера „Дейли Мейл“. Вы бросили их в корзину как не представляющие интереса. Могу я попросить вас достать эти номера, чтобы я мог показать вам кое-что весьма впечатляющее?

Слишком большой чин, чтобы самолично рыться в мусорной корзине, он кивнул констеблю, и тот принес газеты. Выбрав одну из них, я развернул ее на столе.

— Номер за двадцать седьмое июля, — сказал я.

И указал на одну заметку примерно посредине колонки личных объявлений. Вы сами, моя леди, можете прочесть ее там, если случайно сохранили этот номер. Там было написано:

„РАНГУН. В саду Кентербери астры в полном цвету. Они очень красивы… Особенно белые“.

Брей крякнул и пошире открыл свои глазки. Я взял номер за двадцать восьмое число.

„РАНГУН. Мы вынуждены продать отцовскую булавку для галстука — изумрудного скарабея, которого он привез домой из Каира“.

Теперь Брей всерьез заинтересовался. Пыхтя, он тяжело склонился надо мной. Сильно волнуясь, я развернул перед ним номер за двадцать девятое.

„РАНГУН. Гамбург пропал навсегда — унесен ветром — в реку“.

— И последнее, — сообщил я инспектору. — Самое последнее сообщение в номере за тридцатое июля. Оно продавалось на улицах примерно за двенадцать часов до убийства Фрейзер-Фриера. Вот взгляните!

„РАНГУН. Сегодня в десять. Риджент-стрит. — И. О. Г.“

Брей молчал.

— Полагаю, инспектор, вам известно, — сказал я, — что последние два года капитан Фрейзер-Фриер находился в Рангуне.

Он по-прежнему молчал. Только взглянул на меня своими лисьими глазками, которые я уже начинал ненавидеть. Наконец, он резко выпалил:

— А каким образом, — требовательно спросил он, — вы догадались отыскать эти сообщения? Вы что, заходили вчера ночью в эту комнату после моего ухода? — он повернулся к констеблю. — Я же строго-настрого приказал…

— Нет, — ответил я. — Не заходил. У меня сохранились номера „Мейл“, и по чистой случайности…

И тут я понял, что дал маху. Слишком уж своевременной выглядела моя находка. На меня вновь пало подозрение.

— Большое спасибо, — сказал Брей. — Я сохраню это в памяти.

— Вы связались с моим приятелем в консульстве? — спросил я.

— Да. Пока это все. До свиданья.

И я ушел.

Прошло около двадцати минут после моего возвращения к себе, когда в дверь постучали, и вошел полковник Хьюз. Это был добродушный на вид человек лет сорока с хвостиком, с сединой на висках, обожженный каким-то явно не здешним солнцем.

— Дорогой сэр, — без предисловий начал он, — это в высшей степени ужасное дело!

— Несомненно, — подтвердил я. — Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо, — он сел и взглянул мне прямо в глаза. — Полицейские, — продолжал он, — невероятно подозрительный народ. И зачастую безо всякого повода. Я сожалею, что вы оказались втянуты в это дело, потому что, по моему мнению, вы именно тот человек, каким представляетесь. Позвольте добавить, что если вам когда-либо потребуется друг, я буду в вашем распоряжении…

Я был тронут и поблагодарил его от всей души. Его тон был таким доброжелательным, что, сам того не желая, я рассказал ему всю историю: об Арчи и его письме, о том, как я влюбился в садик, о поразительном открытии, что капитан никогда не слышал о своем кузене, и о том неприятном положении, в котором я из-за этого очутился. Полковник откинулся на спинку стула и прищурился.

— Мне кажется, — сказал он, — что ни один человек, передающий незапечатанное рекомендательное письмо, не удержится, чтобы не узнать, какими достоинствами его там наградили. Такова уж человеческая натура… Я сам нередко так поступал. Поэтому я рискну спросить…

— Да, — признался я. — Письмо не было запечатано, и я прочел его. С учетом его цели, оно показалось мне слишком длинным. Там оказалось много хвалебных слов обо мне… Слишком много, если вспомнить, что наше знакомство с Энрайтом было очень кратким. Еще я помню, что Арчи сообщил, как долго он находится в Интерлакене, и уточнил, что намеревается приехать в Лондон в самом начале августа, к первому числу.

— Первого августа… — повторил полковник. — Значит, завтра. А теперь… если вам не трудно, — что все-таки случилось вчера?

Я снова изложил события того трагического вечера: ссору, грузную фигуру в холле, бегство через редко открываемые ворота.

— Мой друг, — вставая и собираясь уходить, сказал полковник Хьюз, — все нити трагедии тянутся далеко. Некоторые в Индию, некоторые в страну, которую я не стану называть. Честно признаюсь, что это дело чрезвычайно интересует меня не только как друга капитана. У меня просьба: наш разговор должен остаться между нами. Полиция, конечно, действует с самыми добрыми намерениями, но все же иногда ошибается. Я правильно понял, что у вас есть те номера „Мейл“, где помещены те странные сообщения?

— Они у меня в письменном столе.

Я достал газеты и показал их полковнику.

— Думаю, если позволите, я заберу их, — сказал он. — И прошу вас никому не упоминать о моем коротком визите. Мы еще встретимся. До свиданья.

И он ушел, унося газеты со странными сообщениями для Рангуна.

Не знаю почему, но его визит удивительным образом воодушевил меня. Впервые после семи часов прошлого вечера я вздохнул свободно.

Вот так, дорогая леди, которая любит тайны, обстоит дело к вечеру последнего дня июля тысяча девятьсот четырнадцатого года.

Я отправлю вам это письмо сегодня же вечером. Это третье мое письмо к вам, и с ним я посылаю вам втрое больше своих мечтаний, чем в первом. Потому что эти мечтания живут во мне не только по ночам, когда над садом стоит луна, но и при ярком свете дня.

Да, я чрезвычайно воодушевлен. И только теперь понял, что, если не считать чашки кофе из дрожащих рук Уолтерса, я не заглядывал в „Симпсон“, чтобы перекусить, со вчерашнего вечера. Так что сейчас я собираюсь пообедать. И начну с грейпфрута. Я понял, что вдруг полюбил грейпфрут.

Как ни банально, но факт: что касается вкусов, то у нас много общего!

Третье письмо от корреспондента из колонки розыска усилило в душе молодой пригожей женщины напряжение и взволнованность, созданные вторым посланием. После его получения субботним утром она долго сидела, размышляя над загадочными событиями в Адельфи-Террас. Первое сообщение о том, что капитан Индийской армии Фрейзер-Фриер убит ножом в сердце, поразило ее так, словно она потеряла старого доброго друга. Она страстно желала, чтобы убийца был схвачен, и все время пыталась понять значение белых астр, булавки со скарабеем и гамбургской шляпы.

Возможно, девушка с таким нетерпением ждала ареста преступника потому, что в этом деле был слишком опасно замешан ее красноречивый молодой друг. Друг, даже имени которого она не знала… Друг, с которым она и словом не обмолвилась. Однако ей уже чрезвычайно понравился Джеффри Уэст, такой, каким она его мимолетно увидела в ресторане и каким узнала по его письмам.

И вот теперь пришло третье письмо, и в нем он связывал шляпу, булавку и астры с колонкой в «Мейл», которая их практически объединила. По счастливой случайности, у нее тоже сохранились номера газеты за первые четыре дня недели. Он пошла в гостиную, раскопала эти номера и — вытаращила глаза от изумления! Потому что со страницы газеты за понедельник на нее действительно смотрело шифрованное сообщение для Рангуна относительно белых астр в саду Кентербери. В трех других номерах она тоже нашла сообщения, которые процитировал клубничный мужчина. Она глубоко задумалась и сидела так, пока не раздался сердитый стук в дверь ее голодного родителя, который целый час прождал ее внизу в вестибюле, чтобы вместе позавтракать.

— Давай, давай! — громогласно заявил конгрессмен, входя в комнату. — Ты что, собираешься просидеть весь день в мечтах? Если ты не хочешь есть, то я голоден, как волк.

Девушка торопливо извинилась и быстро собралась на завтрак. Составляя план на сегодняшний день, она решительно выбросила из головы все мысли об Адельфи-Террас. Как ей это удалось, можно было судить по речи, произнесенной ее отцом в тот вечер перед обедом.

— Мэриан, ты язык откусила, что ли? Молчишь целый день, как только что избранный конгрессмен. Если ты все время будешь ходить как во сне, мы пакуем чемоданы и отправляемся домой.

Девушка улыбнулась, погладила отца по плечу и пообещала исправиться. Но он тоже оказался в плохом настроении.

— Мне кажется, нам все равно пора уезжать, — продолжал он. — На мой взгляд, эта война разгорается, как пожар в прериях. Вчера кайзер отправился в Берлин. Наверняка он сегодня подпишет приказ о мобилизации. Тем более что на прошлой неделе котировки на берлинской и канадской Тихоокеанской биржах падали. Это значит, что, как они предполагают, Англия тоже вступит в войну.

Он смотрел в будущее без оптимизма. Видимо, в отличие от большинства американских конгрессменов, он хорошо разбирался в европейской политике. Впрочем, это легко объяснялось тем, что в отеле «Карлтон» он любил потолковать с чистильщиком обуви.

— Да, — произнес он с внезапной решимостью, — с утра в понедельник я иду в пароходную контору.

 

Глава V 

При этих словах у его дочери упало сердце. Ей представилась безрадостная картина того, как она поднимается на борт парохода, отплывающего из Ливерпуля или Саутгемптона, оставив тайну, которая занимала все ее мысли, нераскрытой. Ей ловко удалось направить мысли отца на тему еды. Она сказала, что в «Симпсоне» на Стрэнде, по слухам, можно прекрасно пообедать. Хорошо бы туда прогуляться. Она предложила короткий маршрут через Адельфи-Террас. Оказалось, что ей всегда хотелось побывать в этом районе.

Когда они проходили по тихим улицам, она внимательно разглядывала мрачные фасады непривлекательных домов, пытаясь угадать, за которым из них скрывается чудесный, окутанный романтической тайной садик. Но дома мало отличались друг от друга, разве что перед одним из них она заметила ожидающее кого-то такси.

После обеда конгрессмен высказался в пользу мюзик-холла в противовес тому, что он назвал «напыщенной, как здешнее чаепитие, английской пьесой». И победил. Ближе к полуночи, когда они ехали обратно к «Карлтону», на улицах уже рекламировались специальные выпуски газет. В Германии объявлена мобилизация!

Ложась спать, девушка из Техаса пыталась угадать, какой сюрприз ждет ее в утреннем послании. И вот что там оказалось.

«ДОРОГАЯ ДОЧЬ СЕНАТА. Или конгресса? Я пока не могу решить. Но, безусловно, ваш отец сидит в том или другом августейшем органе. Разумеется, в то время, когда не находится у себя дома в Техасе или не любуется Европой глазами своей дочери. Стоило мне только разок взглянуть на него — и все стало ясно.

ЧЕЛОВЕК ИЗ КОЛОНКИ РОЗЫСКА».

Но Вашингтон далеко от Лондона, не правда ли? А именно Лондон интересует нас больше всего… Хотя электорат вашего отца может этого и не знать. Это по-настоящему чудесный, удивительный город, особенно если забыть, что вы здесь только турист. Я читаю в высшей степени захватывающие эссе о нем, написанные газетчиком, который отчаянно влюбился в него в семь лет — в том возрасте, когда весь этот великолепный город воплощался для него в лавочке на углу Хай-стрит, где продавалась жареная рыба. Вместе с ним я брожу глухими ночами по его темным, таинственным улочкам, где мы натыкаемся то на мусорный ящик, то на что-то романтическое. Когда-нибудь я, возможно, смогу показать вам этот Лондон, разумеется, оберегая от мусорных ящиков, если вы из тех, кому они не по душе. Но думаю все же, что вы не такая. Но я понимаю, что сейчас вы хотите услышать об Адельфи-Террас и покойном капитане Индийской армии.

Вчерашний день, после того как я обнаружил те сообщения в „Мейл“ и визита полковника Хьюза, прошел без происшествий. Ночью я отправил вам свое третье письмо, немного побродил, любуясь светом и мраком большого города, и отправился домой, где вышел на балкон, чтобы покурить, пока шесть миллионов обитателей лондонских домов изнемогали от духоты. Ничего не случилось. Я даже почувствовал себя немного разочарованным и немного обманутым, как тот, кто первый вечер проводит дома в тишине после целого ряда посещений волнующих спектаклей. Сегодня уже наступает первое августа, а вокруг все тихо и спокойно. Откровенно говоря, до сегодняшнего вечера дальнейшее развитие событий, связанных с гибелью Фрейзер-Фриера, не слишком меня беспокоило. Но, несомненно, это развитие выглядит странным, и мне нужно срочно восстановить их в памяти.

Я пообедал сегодня вечером в небольшом заведении в Сохо. Меня обслуживал итальянец, и я позабавился, отрабатывая на практике те знания, которые получил при прохождении курса „Итальянский за десять уроков“, чем гордился, как глупый мальчишка. Мы поговорили о Фьезоле, где он когда-то жил. Однажды я спустился из Фьезоле под гору во Флоренцию при свете луны. Мне запомнились бесконечные стены, на которых росли свежие, цветущие розы. Мне запомнились мрачный женский монастырь и две монашенки в серых одеждах, которые со звоном закрывали ворота. Мне запомнилось, как луч прожектора с военной базы, это око Марса, которое здесь, в Европе, никогда не смыкается, без устали плясал над рекой Арно и крышами домов. А еще цветы, которые качались надо мной, то и дело склоняясь и гладя меня по лицу. И мне приходило в голову, что в конце пути меня ждет Эдем, а не отель второго разряда. И мне представляется, что это путешествие можно повторить. Когда-нибудь… когда-нибудь…

Я обедал в Сохо. Возвращаясь в Адельфи-Террас уже в дымных и знойных августовских сумерках, я размышлял о том, что события, которые некоторым образом затронули и меня, наверно, сделали передышку. У своего дома я увидел ожидающее кого-то такси. Не обратив на это внимания, я просто вошел в мрачноватый холл и стал подниматься по знакомой лестнице.

Моя дверь оказалась открыта. В кабинете было темно, если не считать проникающего снаружи света лондонских фонарей. Едва я переступил порог комнаты, как моих ноздрей коснулся легкий, сладковатый аромат сирени. В нашем саду сирени нет, а если бы и была, то ее сезон давно прошел. Нет, этот аромат духов принесла сюда женщина — женщина, которая сидела за письменным столом и подняла голову при моем появлении.

— Прошу простить за вторжение, — произнесла она на том правильном, аккуратном английском, который отличает людей, учившихся языку по книгам. — Я пришла для небольшого разговора с вами… А потом я уйду.

Я не знал, что ей сказать. Просто стоял и таращился на нее, точно школьник.

— Хочу вам дать своего рода совет, — продолжала женщина. — Обычно мы не любим, когда нам дают советы. Тем менее, надеюсь, вы меня выслушаете.

Я снова обрел дар речи.

— Я вас слушаю, — по-дурацки ответил я. — Но сначала… Свет…

И я двинулся к камину за спичками, чтобы зажечь светильник.

Женщина мигом поднялась на ноги и встала у меня на пути. Теперь я увидел, что на ней надета вуаль… Но не обычная густая вуаль, а воздушная привлекательная вещица, которая, однако, вполне скрывала от меня черты ее лица.

— Прошу вас — не надо света! — воскликнула она. И когда я остановился, она добавила, надув, как можно было судить по тону, губы: — Я не прошу многого. Надеюсь, вы не откажете мне в этом.

Вероятно, мне следовало настоять на своем. Но голос у нее был приятный, манеры безупречные, а запах сирени напоминал о садике, который много лет назад рос в моем родном доме.

— Ладно, — сказал я.

— Ах, я вам так благодарна, — произнесла она. Затем ее тон изменился. — Как я понимаю, вскоре после семи часов вечера во вторник вы услышали в комнате наверху звуки борьбы. Такие показания вы дали полиции?

— Да, — ответил я.

— Вы твердо уверены относительно времени? — я почувствовал, что она улыбается. — Не могло ли это происходить позже?.. Или раньше?

— Я уверен, что это было сразу после семи, — ответил я. — И могу сказать почему. Я как раз вернулся с обеда и, когда отпирал дверь, Биг Бен в здании парламента пробил…

Она подняла руку.

— Это неважно, — сказала она, и в ее голосе послышался звон стали. — Вы больше не уверены в этом. Поразмыслив над этим, вы пришли к выводу, что, возможно, было не больше чем полседьмого, когда вы услышали шум схватки.

— В самом деле? — произнес я. Я хотел, чтобы это прозвучало саркастически, но на самом деле меня слишком удивил ее тон.

— Да, в самом деле, — ответила она. — Именно так вы должны заявить инспектору Брею, когда встретитесь с ним в следующий раз. „Возможно, было полседьмого, — скажете ему вы. — Я обдумал это еще раз и теперь не совсем уверен“.

— Даже для такой очаровательной леди, — сказал я, — я не могу искажать факты в таком серьезном деле. Это было после семи…

— Я не прошу вас сделать одолжение леди, — возразила она. — Я прошу вас сделать одолжение самому себе. Если вы откажетесь, последствия могут быть самыми неприятными.

— Честно говоря, вы меня озадачили… — произнес я.

Она немного помолчала, потом я почувствовал, что она сквозь вуаль смотрит на меня в упор.

— Кто такой Арчибальд Энрайт? — резко спросила она. Сердце у меня упало. Я увидел в руке у нее оружие. — Полиции, — продолжала она, — пока еще неизвестно, что рекомендательное письмо, переданное вами капитану, было подписано человеком, который обращался к Фрейзер-Фриеру как к „дорогому кузену“, но был совершенно неизвестен семье. Как только это станет известно Скотланд-Ярду, вам вряд ли удастся избежать ареста. Возможно, они и не возложат вину за преступление на вас, но самые болезненные осложнения вам гарантированы. Речь не только о свободе, сохранить которую дорогого стоит, но и о широкой огласке, которая будет сопровождать расследование…

— Ну и?.. — произнес я.

— Поэтому вам лучше сослаться на плохую память в отношении времени, когда вы слышали борьбу. Хорошенько поразмыслите, и вам станет ясно, что это могло произойти не в семь, в половине седьмого. Иначе…

— Продолжайте.

— Иначе рекомендательное письмо, которое вы передали капитану, будет анонимно отправлено инспектору Брею.

— У вас есть это письмо! — воскликнул я.

— Не у меня, — ответила женщина. — Но оно будет отправлено Брею. Ему будет указано, что вы действовали под ложным предлогом. Увильнуть вам не удастся!

Я оказался в очень неприятном положении. На меня падала густая тень подозрения. Но меня возмутила твердая уверенность женщины.

— Тем не менее, — сказал я, — изменять свои показания я отказываюсь. Правда есть правда…

Женщина направилась к двери, но остановилась и повернулась ко мне.

— Завтра, — произнесла она, — вы вряд ли встретитесь с инспектором Бреем. Я сказала, что пришла дать вам совет. Лучше последуйте ему. Какая разница — полчаса туда, полчаса сюда? Но для вас эта разница обернется тюрьмой. Спокойной ночи.

Она вышла. Я последовал за нею в холл. Внизу, на улице, послышался рокот мотора ее такси.

Я вернулся к себе в комнату и снова сел за столом, находясь в полном расстройстве. За окном продолжала звучать нескончаемая симфония большого города — автобусы, поезда, никогда не умолкающие голоса. Я смотрел на это бесконечное пространство, заполненное сырыми кирпичными домами и сырыми британскими душами, и чувствовал себя отчаянно одиноким. Могу добавить, что мне стало даже немного страшно, словно этот гигантский город медленно наваливался на меня.

Кем же была эта таинственная женщина? Какое место она занимала в жизни — а может, и в смерти — капитана Фрейзер-Фриера? Почему она так смело явилась ко мне со своим невероятным требованием?

Я твердо решил, что, даже рискуя своим благополучием, буду держаться правды. И выполнил бы свое решение, если бы вскоре не последовал еще один визит — гораздо более непонятный, гораздо более удивительный, чем первый.

Примерно в девять часов ко мне в дверь постучался Уолтерс и сообщил, что меня желают видеть два джентльмена. Почти сразу же в мой кабинет вошли лейтенант Норман Фрейзер-Фриер и некий благородный пожилой джентльмен, чье лицо словно сошло со старинного портрета, висящего на стене в аристократическом доме. Я никогда его не видел раньше.

— Надеюсь, мы вам не помешали, — произнес молодой Фрейзер-Фриер.

Я заверил, что это так. Лицо у лейтенанта было напряженное и измученное, во взгляде читалось ужасное страдание, но над головой у него словно бы висел ореол твердой решимости.

— Разрешите представить вам моего отца, — сказал он. — Генерал в отставке Фрейзер-Фриер. Мы пришли к вам по делу величайшей важности…

Пожилой джентльмен пробормотал что-то неразборчивое. Было заметно, что потеря старшего сына стала для него огромным потрясением. Я предложил им сесть. Генерал принял приглашение, а молодой человек принялся тревожно вышагивать по комнате.

— Буду краток, — сообщил он. — В такие минуты нет места для дипломатии. Я хочу только сказать, сэр, что мы пришли просить вас об огромном, невероятно огромном одолжении. Возможно, вы не сочтете для себя возможным принять его. В этом случае мы не станем вас осуждать. Однако если сможете…

— Это величайшее одолжение, сэр! — вмешался генерал. — И я нахожусь в двусмысленном положении, когда не знаю, что для меня лучше: если вы сделаете такое одолжение или откажетесь от этого.

— Отец… пожалуйста… если ты не против… — мягко, но решительно проговорил лейтенант. И вновь обратился ко мне.

— Сэр… Вы дали показания полиции, что было начало восьмого, когда вы услышали в квартире наверху звуки борьбы, которая… которая… Ну, вы понимаете.

После требования посетительницы, покинувшей мою квартиру меньше часа назад, вопрос молодого человека поразил меня.

— Да, именно такие показания я дал, — ответил я. — И это правда.

— Естественно, — сказал Фрейзер-Фриер. — Но… эээ… откровенно говоря, мы пришли сюда, чтобы просить вас изменить свои показания. Не могли бы вы сделать нам, как людям, страдающим от жестокой потери… одолжение, которое мы никогда не забудем… Не могли бы вы сообщить полиции, что борьба происходила в половине седьмого?

Я был потрясен.

— А каковы… причины? — наконец сумел я произнести.

— Я не могу вас посвятить во все детали, — ответил молодой человек. — Могу сообщить только одно: так получилось, что в семь часов вечера прошлого четверга я обедал в „Савое“ с друзьями… С друзьями, которые вряд ли забудут это одолжение.

Старый генерал вскочил на ноги.

— Норман! — воскликнул он. — Я не разрешаю тебе делать такие вещи! Я просто не…

— Успокойся, отец — устало произнес лейтенант. — Мы уже обсуждали это. Ты обещал…

Старик опустился на стул и закрыл лицо руками.

— Если вы согласитесь изменить свои показания, — продолжал молодой человек, обращаясь ко мне, — то я сразу же признаюсь полиции, что именно я… убил своего брата. Они ведь подозревают меня. Им известно, что в конце дня в прошлый четверг я купил револьвер, и решат, что в последний момент я предпочел воспользоваться ножом. Им известно, что я был у него в долгу, что мы ссорились из-за денег, что я и только я выигрываю от его смерти.

Он внезапно умолк, подошел ко мне и протянул руку в просительном жесте, который мне никогда не забыть.

— Сделайте это для меня! — воскликнул он. — Помогите мне признаться! Помогите покончить с этим ужасным делом здесь и сейчас.

Уверен, что никогда и ни к кому еще не обращались с подобной просьбой.

— Но почему?.. — сам того не желая, повторял я вновь и вновь: — Почему? Почему?..

Лейтенант взглянул мне прямо в глаза, и надеюсь, что никогда больше не увижу такого взгляда мужчины.

— Я любил его! — воскликнул он. — Вот почему. Ради его чести, ради чести всей нашей семьи — вот почему я умоляю вас так поступить. Поверьте, для меня это непросто. Но я могу сказать вам только это. Вы знали моего брата?

— Мало.

— Тогда и ради него… выполните мою просьбу.

— Но… убийство…

— Вы слышали звуки борьбы. Я скажу, что мы поссорились, и я ударил его, обороняясь… — он повернулся к отцу. — В этом случае мне грозит всего несколько лет тюрьмы… Я выдержу это! — выкрикнул он. — Ради чести нашего имени!

Старик тяжело вздохнул, но не поднял головы. Молодой человек метался туда-сюда по моему вылинявшему ковру, как лев в клетке. Я стоял, размышляя, какой дать ответ.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал лейтенант. — Вы не верите своим ушам. Но вы поняли правильно. И теперь, когда вы услышали наше предложение, решение за вами. Я бывал в вашей стране, — он горько улыбнулся. — Думаю, что знаю американцев. Они не из тех, кто отказывает человеку, охваченному горем… Такому, как я.

Я стоял, переводя взгляд с него на генерала и обратно.

— Мну нужно над этим подумать, — ответил я, вспомнив про полковника Хьюза. — Позднее… скажем, завтра вы услышите, что я решил.

— Завтра, — сказал молодой человек, — нас обоих вызовут к инспектору Брею. Мне нужно к тому времени получить ваш ответ… И я всем сердцем надеюсь, что он будет положительным.

Пробормотав несколько слов на прощанье, лейтенант и сломленный старик ушли. Едва наружная дверь закрылась за ними, я поспешил к телефону и назвал номер, который оставил мне полковник Хьюз. Услышав его голос, я почувствовал облегчение. Я сказал, что мне надо встретиться с ним немедленно. Он ответил, что по странному совпадению он как раз собирался приехать ко мне.

Полчаса до приезда полковника я, словно в трансе, ходил по комнате. Едва он успел перешагнуть порог моей комнаты, как я стал выкладывать ему историю о двух примечательных визитах. Насчет женщины он спросил, могу ли я описать ее, и улыбнулся, когда я упомянул о запахе сирени. Когда же я сообщил о нелепом требовании молодого Фрейзер-Фриера, он присвистнул.

— Вот это да! — заметил он. — Интересно… Чрезвычайно интересно! Но меня это не удивляет. У этого парня есть характер.

— Но что мне делать? — обратился я к нему.

Полковник улыбнулся.

— Это не имеет значения, — сказал он. — Норман Фрейзер-Фриер не убивал своего брата, и в нужное время это легко доказать… — он что-то прикинул. — Брей, конечно, обрадуется, если вы измените свои показания, потому что он старается повесить это преступление на молодого лейтенанта. Короче говоря, на вашем месте я подумал бы о том, как завтра при удобном случае порадовать инспектора.

— То есть… сообщить ему, что я уже не так уверен во времени той схватки?

— Именно. Даю слово, что такие действия с вашей стороны не приведут к окончательному осуждению молодого Фрейзер-Фриера. Но в то же время вы поможете мне.

— Что ж, ладно, — заметил я. — Но я совершенно ничего не понимаю…

— Это естественно. Я с удовольствием все объяснил бы вам, но не могу. Могу сказать только одно: военное ведомство рассматривает смерть капитана Фрейзер-Фриера как чрезвычайно важное событие. Так получилось, что охота на убийцу ведется в двух направлениях. В одном движется Брей, в другом я. Брей не подозревает, что я работаю над этим делом, и я бы хотел, чтобы он оставался в заблуждении как можно дольше. Можете выбрать, какое расследование вы предпочитаете.

— Думаю, что ваше, — ответил я.

— Ну и молодец! — одобрил он. — Вы на правильном пути. И вы можете оказать мне услугу. Из-за этого я и собирался приехать к вам еще до нашего разговора по телефону. Как я понял, вы помните и можете узнать парня, который назвался Арчибальдом Энрайтом… Того, кто дал вам рекомендательное письмо капитану.

— Конечно, могу, — подтвердил я.

— Тогда, если можете уделить мне часок, надевайте шляпу.

Так вот и получилось, леди из „Карлтона“, что я оказался в Лаймхаусе. Вы наверняка не знаете, где он, этот Лаймхаус, находится, и, надеюсь, никогда не узнаете. Это колоритный и омерзительный, живописный и тошнотворный район. Странные запахи наполнили мои ноздри, а его зловещая картина до сих пор у меня перед глазами. Это лондонский Чайнатаун, если хотите. Расположенный на грязных окраинах города, он вызывает в памяти примеры кривых дорожек и ловких махинаций, а его становым хребтом является дорога, ведущая к Вест-индским докам. По его плохо освещенным улочкам слоняются не только узкоглазые китайские варвары, но и другие отбросы общества разных цветов кожи и наречий. Араб и индус, малаец и японец, негр из Конго и светлокожий блондин из Скандинавии — кого только не доставляют сюда корабли, плавающие на просторах Семи морей планеты Земля. Здесь в поисках своих любимых грехов шастают пьяные звери, которым жгут карманы полученные за работу деньги. А для любителей опиума через равные интервалы горят отличительные знаки неоновых ламп.

Мы с полковником Хьюзом отправились туда. Мы долго петляли по узким мощеным улочкам во мраке, пробиваемом только жиденькими лучами света из плотно закрытых ставень да желтыми огнями витрин мрачных лавчонок, и, наконец, остановились в тени перед черной дверью так называемого ресторана Гарри Сан Ли. Здесь мы прождали десять или пятнадцать минут, пока у входа не остановился подошедший откуда-то мужчина. Что-то знакомое почудилось мне в его беспечной походочке. Потом тусклый свет лампы, обозначающий реальное занятие Гарри Сана, осветил его лицо, и я понял, что в последний раз видел его прохладным вечером в Интерлакене, где Лаймхаус не смог бы просуществовать и минуты под суровым взором Юнгфрау.

— Энрайт? — прошептал Хьюз.

— Несомненно! — ответил я.

— Отлично! — удовлетворенно откликнулся он.

И тут же еще один человек приблизился к нам и неожиданно встал навытяжку перед полковником.

— Проследите за ним, — тихо приказали Хьюз. — И смотрите не упустите.

— Есть, сэр, — ответил тот.

Он отдал честь, поднялся по ступенькам и осторожно проскользнул в ту черную, мрачную дверь.

Часы над доком Миллуолл пробили одиннадцать, когда мы с полковником сели в автобус, который направлялся в более светлый и радостный район Лондона. Полковник был скуп на слова во время поездки. Повторив свой совет порадовать завтра инспектора Брея, он распрощался со мной на Стрэнде.

И вот, моя леди, я сижу теперь у себя в кабинете в ожидании чрезвычайно важного дня, который уже скоро наступит. Согласитесь, вечер у меня выдался насыщенный. Женщина, окруженная запахом сирени, пригрозила, что если я не солгу, то последствия для меня будут самые неприятные. Симпатичный молодой лейтенант попросил сообщить ту же ложь во имя чести его семьи, хотя это грозило ему арестом и тюрьмой. А еще я спустился этой ночью в ад и встретил там Арчибальда Энрайта, моего знакомца по Интерлакену, который, как видно, оказался подручным дьявола.

Конечно, мне бы надо лечь в постель, однако я знаю, что не сумею уснуть. Завтрашний день, несомненно, окажется памятным в деле об убийстве капитана. И вновь, против моей воли, мне предстоит сыграть в этом главную роль.

Симфония этого огромного, серого, печального города сейчас приглушенно звучит где-то в отдалении, потому что уже почти полночь. Я отправлю вам это письмо и стану у себя в сумрачной квартире коротать время до рассвета. И пока будет тянуться ночь, я буду думать не только о капитане, его брате, Хьюзе, Лаймхаусе и Энрайте, но чаще всего — да-да, чаще всего! — о вас.

В предыдущем письме я с насмешкой отозвался об идее большой войны. Но когда мы возвращались из Лаймхауса, газеты уже сообщили, что кайзер подписал приказ о мобилизации. Кроме Германии, то же сделали Австрия, Сербия, Россия и Франция. Хьюз сказал мне, что их примеру вскоре последует и Англия, так что я в этом не сомневаюсь. Похоже, будущее сулит нам мало хорошего. И я молюсь, чтобы хотя бы вам оно принесло счастье.

Когда я пишу вам „спокойной ночи“, я повторяю эти слова вслух. И в моем голосе звучит то, что высказать вам в словах я не осмеливаюсь.

Последние слова письма, прочитанного девушкой из Техаса в ее номере утром в понедельник, не показались ей неприятными. Но вот предсказание о скором вступлении Англии в войну вызвало у нее неприятные предчувствия. Прошлым вечером, когда газетные шапки подтвердили суждения любимого чистильщика обуви ее отца, всегда спокойный политик проявил явные признаки паники. А ведь он был человеком легким на подъем. И она понимала, что, податливый в тех вопросах, которые не кажутся ему такими уж важными, он способен действовать решительно там, где посчитает это необходимым. Сейчас Америка выглядела в его глазах еще краше, чем обычно, и он твердо решил возвратиться туда немедленно. Спорить с ним было бесполезно.

Как по заказу, раздался стук в дверь и в комнату вошел ее отец. Один взгляд на его лицо — красное, вспотевшее и явно расстроенное — приободрил девушку.

— Сходил в кассы за билетами, — тяжело дыша, проговорил он, вытирая лысину. — Они открыты сегодня, как в обычный день. Но это бесполезно. Все пароходы набиты битком, так что нам удастся уехать отсюда не раньше, чем через две недели.

— Очень жаль, — сказала дочь.

— Неправда! Ты в восторге! Тебе кажется, что это очень романтично — оказаться в такой ловушке. Эх, мне бы этот молодой энтузиазм… — сказал он, обмахиваясь газетой. — Хорошо еще, что вчера я зашел в экспресс-контору и срочно заказал себе золото про запас. Уверен, что когда гром грянет, в этом городе трудновато будет получить наличные по чеку.

— Это ты хорошо придумал.

— Готова на завтрак? — спросил он.

— Почти, — улыбнулась она.

Когда они спускались вниз, она напевала песенку из ревю, а он сердито поглядывал на нее. Он была очень рада, что они задержатся в Лондоне подольше. Ей никак не хотелось уезжать, пока загадка убийства не будет решена.

 

Глава VI

В отличие от прошедших месяцев, скучных и будничных, последнее мирное воскресенье в Лондоне прошло в напряженном ожидании. Ранним утром в понедельник пришло пятое письмо от мужчины из колонки розыска, и когда девушка из Техаса его прочла, то поняла, что теперь не покинет Лондон ни при каких обстоятельствах.

Вот что там говорилось.

«ДОРОГАЯ ЛЕДИ ИЗ РОДНОГО КРАЯ. Я называю вас так, потому что слова „родной край“ звучат для меня в этот жаркий день в Лондоне самой сладкой музыкой, которую я когда-либо слышал. Закрыв глаза, я вижу Бродвей в полдень, Пятую авеню, веселую и красочную, хотя все лучшие люди еще в отъезде, Вашингтон-сквер, где всегда прохладно в тени деревьев, такой милый и желанный, несмотря на чужаков, понаехавших откуда-то с Юга. Я страстно тоскую по родине, и Лондон еще никогда не выглядел в моих глазах таким жестоким, таким беспросветным и таким скучным. Все это потому, что пока я пишу эти строки, рядом со мною сидит констебль, и вскоре мы с ним отправляемся в Скотланд-Ярд. Я арестован как подозреваемый в убийстве капитана Фрейзер-Фриера!

ВАШ, ХОТЯ И В ЗАТОЧЕНИИ».

Я предвидел прошлым вечером, что сегодняшний день станет знаменательным в расследовании этого дела, и понимал, что являюсь невольным участником этой пьесы. Но даже не подозревал, какая цепь потрясающих событий произойдет этим утром. Я и подумать не мог, что сегодня все-таки попаду в ту ловушку, которой так опасался. Вряд ли стоит обвинять инспектора Брея за то, что он меня арестовал. Я только не могу понять, почему полковник Хьюз…

Но вы, конечно, ждете, что я расскажу все с самого начала. Что ж, читайте.

В одиннадцать часов утра в мою квартиру явился констебль, который сообщил, что, как требует инспектор Брей, мне следует немедленно явиться в Ярд.

Мы с констеблем поднялись по узкой лестнице где-то с тыльной стороны Нового Скотланд-Ярда и оказались в кабинете инспектора. Там уже ждал нас уверенный, улыбающийся Брей. Как это ни глупо, но мне запомнилась маленькая деталь: у него в петлице была белая роза. Меня он приветствовал более сердечно, чем раньше. Он начал с того, что сообщил мне о задержании человека, который, как полагала полиция, был убийцей капитана.

— Надо только уточнить одну деталь, — сказал он. — Вы сообщили мне раньше, что услышали звуки борьбы в комнате над головой вскоре после семи часов. Вы были тогда слишком взволнованы, а в этом случае человеку свойственно совершать ошибки. Вы думали над этим позже? Может, вы все же ошиблись в определении времени?

Я вспомнил совет Хьюза порадовать инспектора и сказал, что, после некоторого размышления, уже не так уверен в своей точности. Все могло случиться и до семи часов… Скажем, в половине седьмого.

— Верно, — сказал Брей. Видно, что он был доволен. — Естественный стресс — я понимаю. Уилкинсон, приведите арестованного.

Констебль вышел из кабинета и через минуту вернулся с лейтенантом Норманом Фрейзер-Фриером. Парень был бледен. По его глазам я понял, что он не спал пару ночей.

— Лейтенант, — резко обратился к нему Брей, — будьте так добры сообщить мне: это правда, что ваш брат, покойный капитан, одолжил вам около года назад крупную сумму денег?

— Да, это чистая правда, — тихим голосом ответил лейтенант.

— Вы с ним ссорились относительно суммы растраченных вами денег?

— Да.

— После его смерти вы стали единственным наследником генерала, вашего отца. И ваши отношения с кредиторами резко изменились. Верно?

— Полагаю, да.

— В прошлый четверг вы отправились в магазин военной и военно-морской торговли и купили револьвер. У вас уже есть служебное оружие. Но если бы вы застрелили человека из него, то для полиции не составило бы никакого труда определить убийцу.

Парень промолчал.

— Давайте предположим, — продолжал Брей, — что в прошлый четверг вечером в половине седьмого вы пришли к своему брату в Адельфи-Террас. Вы поспорили о деньгах. Вы пришли в ярость. Вы поняли, что он и только он стоит между вами и богатством, в котором вы так нуждались. И тут — это лишь мое предположение — вы заметили у него на столе диковинный нож, который он привез из Индии… Это безопаснее, чем револьвер. Никакого шума. Вы схватили его и…

— А зачем предполагать? — прервал его парень. — Я не собираюсь ничего скрыть. Вы правы — я сделал это! Я убил своего брата! А теперь давайте покончим с этим делом как можно скорее.

На лице у инспектора Брея в этот момент появилось выражение, которое я до сих пор не могу понять и которое снова и снова встает у меня перед глазами в бурях и передрягах полного событий дня. Как ни странно, но это признание, очевидно, стало для него полной неожиданностью. Возможно, его не устраивала так легко добытая победа, он предпочел бы, чтобы парень вступил с ним в схватку. Вероятно, все полицейские таковы.

— Мальчик мой, мне жаль вас, — сказал он. — Мне все ясно. Прошу вас пройти с одним из моих людей…

В этот миг дверь кабинета инспектора отворилась, и вошел полковник Хьюз, спокойный и улыбающийся. При виде него Брей тоже усмехнулся.

— Вы как раз вовремя, полковник! — воскликнул он. — Утром, когда я узнал, что вы оказали мне честь сотрудничать в розыске убийцы капитана, вы, не подумавши, заключили пари…

— Помню, помню, — откликнулся Хьюз. — Булавка со скарабеем или гамбургская шляпа.

— Точно, — подтвердил Брей. — Вы заявили, что вы, а не я, обнаружите виновного. Что ж, полковник, вы должны мне скарабея. Лейтенант Норман Фрейзер-Фриер только что сообщил, что убил своего брата, и я как раз собирался выслушать его полное признание.

— Вот как! — спокойно заметил Хьюз. — Интересно, чрезвычайно интересно! Но перед тем как мы определим, кто выиграл пари, — и прежде чем вы заставите лейтенанта написать полное признание, — я тоже хочу кое-кого представить.

— Прошу, — снова улыбнулся Брей.

— Утром я сказал вам, что собираюсь арестовать некую леди, — проговорил Хьюз, — и вы любезно выделили мне пару ваших людей. Я привез эту леди в Скотланд-Ярд… — он подошел двери, открыл ее и сделал знак рукой. Вошла высокая, привлекательная блондинка лет тридцати пяти, и мне в ноздри тут же ударил аромат сирени. — Позвольте, инспектор, — продолжал полковник, — представить вам графиню Софи де Граф, которая недавно прибыла из Дели и Рангуна, а сейчас проживает по адресу 17, Лейтрим Гроув, Бэттерси, Парк-роуд.

Женщина взглянула на Брея испуганными, даже загнанными глазами.

— Это вы инспектор? — спросила она.

— Я, — ответил Брей.

— Вы, как я вижу, мужчина, — продолжала она, метнув яростный взгляд на Хьюза. — Прошу оградить меня от грубых вопросов этого… этого изверга.

— Вы не слишком хорошего мнения обо мне, графиня, — улыбнулся Хьюз. — Но я готов простить вас, если вы соизволите рассказать инспектору ту же историю, которую только что сообщили мне.

Женщина плотно сжала губы и уставилась прямо в глаза инспектору Брею.

— Он… — произнесла она, наконец, кивнув в сторону полковника Хьюза. — Он сумел ее вытянуть из меня… Даже не знаю как.

— И что же он из вас вытянул? — глазки у Брея загорелись.

— В прошлый четверг в половине седьмого, — сообщила женщина, — я пришла в квартиру капитана Фрейзер-Фриера в Адельфи-Террас. Мы поссорились. Я схватила со стола индийский кинжал, который там лежал… и ударила ему прямо в сердце!

В кабинете Скотланд-Ярда воцарилась напряженная тишина. Впервые мы все заметили маленькие часы на столе у инспектора, так как их тиканье вдруг стало громким и зловещим. Я посмотрел на лица всех присутствующих. Внезапное удивление у Брея тут же сменилось привычной маской. Лейтенант Фрейзер-Фриер откровенно изумился. Полковник Хьюз поразил меня своей язвительной ухмылкой.

— Продолжайте, графиня, — сказал он.

Она пожала плечами и презрительно показала ему спину. Ее взгляд был прикован к Брею.

— Она очень короткая, эта история, — поспешно добавила она, как мне показалось, извиняющимся тоном. — Я знала капитана в Рангуне. Мой муж занимался там делами… экспортом риса… и капитан Фрейзер-Фриер часто приходил к нам в дом. Мы… Он был обаятельным мужчиной, этот капитан…

— Продолжайте! — приказал Хьюз.

— Мы страстно полюбили друг друга, — сказала графиня. — Когда он возвращался в Англию, как считалось, в отпуск, он признался мне, что никогда больше не вернется в Рангун. Он ждал перевода в Египет. Мы договорились, что я брошу мужа и отправлюсь за ним в Лондон на следующем пароходе. Я так и сделала… поверив капитану… надеясь, что он позаботится обо мне… Я ведь все бросила ради него. А потом…

Ее голос дрогнул, и она вынула носовой платочек. И тут же в кабинете повеяло ароматом сирени.

— В Лондоне мы с капитаном сначала встречались часто. Но потом я заметила перемену. Он стал вести себя так, как привык, когда жил один в Индии… И, похоже, больше не собирался… заботиться обо мне. И наконец… утром в прошлый четверг… он пригласил меня к себе и сообщил, что все кончено. Что мы больше никогда не увидимся… Что он вскоре женится на девушке-англичанке, которая его ждет…

Женщина жалобно посмотрела на нас.

— Я была в отчаянии, — призналась она. — Я разрушила всю свою жизнь… разрушила ради человека, который теперь холодно смотрел на меня и говорил о женитьбе на другой. Думаю, вы не удивитесь, что когда я пришла к нему в тот вечер, то просила его… умоляла, чуть ли не на коленях… Все бесполезно. Он со мной порвал… Он повторял это снова и снова. Охваченная слепой яростью и отчаянием, я схватила со стола нож и воткнула ему в сердце. И тут же меня охватило раскаяние… Я…

— Минутку, — прервал ее Хьюз. — Детали ваших дальнейших действий можете оставить на потом. Должен сделать вам комплимент, графиня. С каждым разом вы рассказываете все лучше и лучше.

Он явно выиграл и взглянул Брею прямо в глаза. В его голосе мне послышалась нотка враждебности, когда она произнес:

— Шах и мат, инспектор!

Брей ничего не ответил. Не сводя глаз с полковника, он сел, и лицо у него окаменело.

— Булавка со скарабеем еще не ваша, — продолжал Хьюз. — У нас ничья. У вас одно признание, у меня другое.

— Все это выше моего понимания, — буркнул Брей.

— И моего тоже, — ответил полковник. — Здесь у нас два человека, каждый из которых уверяет, что именно он вечером в четверг пришел к капитану Фрейзер-Фриеру и убил его.

Он подошел к окну и картинно развернулся.

— Самое странное в том, — добавил он, — что в прошлый четверг в половине седьмого в захудалом ресторанчике в Сохо… он называется „Фригаччи“… эти два человека вместе пили чай!

Должен признаться, что когда полковник спокойно выложил эту информацию, я совсем разуверился в возможности найти верный путь в том загадочном лабиринте, в котором мы очутились. Женщина негромко вскрикнула, а лейтенант Фрейзер-Фриер вскочил на ноги.

— Откуда, черт побери, вы это знаете? — выкрикнул он.

— Я знаю это потому, — сказал полковник Хьюз, — что один из моих людей пил чай за соседним столиком. А пил он там чай по той простой причине, что с момента прибытия этой леди в Лондон по требованию… ее друзей в Индии я постоянно держал под контролем все ее действия. Так же, как следил и за вашим покойным братом, капитаном.

Закусив губу, лейтенант Фрейзер-Фриер рухнул на стул и закрыл лицо руками.

— Мне очень жаль, сынок, — сказал Хьюз. — В самом деле, жаль. Вы предприняли героические усилия, чтобы эти факты не выплыли наружу. Это был поистине мужской поступок. Но военному ведомству гораздо раньше, чем вам стало известно, что ваш брат не устоял перед прелестями этой женщины… Что он стал служить не своей стране, не Англии, а этой женщине и Берлину.

Фрейзер-Фриер поднял голову. Когда он заговорил, в его голосе появилось гораздо больше искреннего чувства, чем когда он делал свое абсурдное признание.

— Игра окончена, — сказал он. — Я сделал все, что мог. Боюсь, это убьет моего отца. У нас, полковник, было честное имя. Вы сами знаете, что преданность членов нашего семейства никогда раньше не подвергалась сомнению. Они верно служили своей стране в вооруженных силах. Я надеялся, что мое признание закроет это грязное дело, что расследование прекратится и никто никогда не узнает ужасную правду о нем… о моем брате.

Полковник положил руку на плечо молодого человека, и тот продолжал:

— Они дошли до меня… это ужасные слухи о Стивене… окольным путем. И когда он вернулся из Индии, я решил понаблюдать за ним. Я заметил, что он часто бывает в доме этой женщины. Я убедился, что именно она была связана с теми событиями, которые происходили в Рангуне. Тогда я под чужим именем ухитрился познакомиться с ней. И намекнул, что тоже служу родине не слишком преданно. Мне удалось, хотя и не полностью, завоевать ее доверие. Постепенно я удостоверился, что мой брат действительно изменил своей стране, своему имени, всему на свете. Как раз во время чаепития, о котором вы упомянули, я принял окончательное решение. Я уже купил револьвер и теперь, положив его в карман, пошел в „Савой“ на обед.

Он встал и начал ходить по комнате.

— Я рано покинул „Савой“ и отправился на квартиру к Стивену. Я твердо решил обсудить все с ним, поставить перед ним вопрос ребром и, если он не даст удовлетворительного объяснения, сразу же убить его. Так что, как видите, я виновен. Если не в самом преступлении, то в преступном намерении. Я вошел в его кабинет. Там было полно незнакомых людей. На диване я увидел своего брата… Он лежал с ножом в сердце… мертвый! — он помолчал. — Это все, — заключил лейтенант Фрейзер-Фриер.

— Как я понимаю, — добродушно заметил Хьюз, — мы покончили с лейтенантом. Верно, инспектор?

— Да, — кротко ответил Брей. — Вы можете идти.

— Спасибо, — ответил парень. Выходя, он взглянул на Хьюза и упавшим голосом добавил: — Я должен найти его… своего отца.

Брей сел, решительно глядя перед собой и сердито выпятив челюсть. Неожиданно он обратился к Хьюзу.

— Вы вели нечестную игру, — сказал он. — Вы ничего не сообщили мне о положении капитана в военном ведомстве. Все это для меня новость.

— Ладно, — улыбнулся Хьюз. — Если хотите, наше пари отменяется.

— Нет, что вы! — воскликнул Брей. — Оно остается в силе, и я собираюсь его выиграть. Вы, похоже, считаете, что отлично поработали сегодня утром. Но разве мы хоть немного приблизились к раскрытию убийства? Что скажете?

— Немного все-таки приблизились, — вкрадчиво произнес Хьюз. — Разумеется, эта леди останется под арестом.

— Да, конечно, — ответил инспектор. И приказал: — Уведите ее!

Констебль подошел к графине, а полковник Хьюз галантно открыл перед нею дверь.

— Софи, — сказал он, — у вас будет возможность придумать другую историю. Вы умны, так что это не составит для вас труда.

Графиня бросила на него ненавидящий взгляд и вышла. Брей поднялся на ноги. Они с полковником Хьюзом стояли лицом к лицу по обе стороны стола, и что-то в их поведении наводило на мысль о вечном противостоянии.

— Итак? — язвительно ухмыльнулся Брей.

— Есть еще одна возможность, которую мы проглядели, — сказал Хьюз. Он повернулся ко мне, и меня поразило ледяное выражение его глаз. — Знаете ли вы, инспектор, что этот американец прибыл в Лондон с рекомендательным письмом к капитану… с письмом от кузена капитана, некоего Арчибальда Энрайта? И знаете ли вы, что у капитана нет кузена с таким именем?

— Нет! — ответил Брей.

— А между тем, это так, — сказал Хьюз. — В этом признался мне сам американец.

— Тогда, — обратился Брей ко мне, и его сощуренные глазки уставились на меня таким пронизывающим взглядом, что по спине у меня побежали мурашки, — тогда вы арестованы. Я оставлял вас до сих пор на свободе только потому, что у вас есть приятель в консульстве Соединенных Штатов. Но теперь этому пришел конец.

Меня словно громом ударило. Я повернулся к полковнику, к человеку, который предлагал мне в случае необходимости обратиться к нему, как к другу… к человеку, который, как я считал, спасет меня от такой участи. Но он смотрел на меня пустым, как у рыбы, неприязненным взглядом.

— Совершенно верно, инспектор! — сказал он. — Заприте его! — и когда я начал было протестовать, подошел ко мне вплотную и прошептал: — Молчите. И ждите!

Я попросил, чтобы мне разрешили вернуться к себе в квартиру, связаться с друзьями и посетить наши консульство и посольство. По предложению полковника Брей согласился с этой не совсем законной просьбой. Так что ближе к вечеру меня выпустили из Скотланд-Ярда в сопровождении констебля, который, пока я пишу это длинное письмо, беспокойно ерзает в мягком кресле. И вот только что он сообщил мне, что его терпение лопнуло, и мы немедленно отправляемся. Так что у меня нет времени размышлять, нет времени прикидывать, что меня ожидает, принимая в расчет неожиданное обвинение со стороны полковника и его успокоительный шепот мне на ухо. Несомненно, я проведу эту ночь за мрачными, устрашающими стенами, которые ваш гид показывал вам как Новый Скотланд-Ярд. И когда я смогу писать вам снова, когда сумею закончить эту серию писем, наполненную…

Констебль не хочет больше ждать. Он нетерпелив, как ребенок. Конечно, он врет, когда утверждает, что я обещал задержать его здесь всего лишь на час.

Но куда бы я ни попал, моя дорогая леди, чем бы ни закончилась эта запутанная история, можете быть уверены, что я всегда думаю о вас…

Черт бы побрал этого парня!

Как, несомненно, помнит читатель, пятое письмо от молодого человека из колонки розыска пришло в отель «Карлтон» утром в понедельник третьего августа. Оно довело девушку из Техаса до крайней степени волнения. Весть о том, что ее молодой друг, которого, впрочем, она толком не знала, арестован как подозреваемый в этом деле, уже несколько дней казалась неизбежной, но, тем не менее, стала для нее потрясением. Она задумалась, может ли чем-то помочь ему. Она даже чуть не решилась отправиться в Скотланд-Ярд и, на основании того, что ее отец — конгрессмен от Техаса, потребовать немедленного освобождения клубничного мужчины. Однако тут же сообразила, что конгрессмен от Техаса мало что значит для лондонской полиции. Кроме того, ей было бы трудно объяснить этому конгрессмену, откуда ей известно о преступлении, которое не упоминалось в газетах.

Поэтому она только перечитала заключительную часть пятого письма, где ее герой бесславно направлялся в Скотланд-Ярд, тяжело вздохнула и отправилась вниз на встречу с отцом.

 

Глава VII

В первой половине дня девушка задала несколько таинственных вопросов своему родителю относительно благоприятных положений международного права, касающихся убийств. Вероятно, его поразил бы странный характер этих вопросов, если бы его не привели в чрезвычайное волнение совершенно другие заботы.

— Говорю же тебе, нам надо поскорее возвращаться домой! — мрачно объявил он. — Германские войска заняли позиции у Экс-ла-Шапель для наступления на Льеж. Да, сэр, они готовятся захватить Бельгию! И знаете, что это значит? Англия вступает в войну! Трудовые споры, вылазки суфражисток, гражданская война в Ирландии — все эти проблемы растают так же быстро, как снег у нас в Техасе прошлой зимой. Они отойдут на задний план. Если же нет, то это будет национальное самоубийство.

Дочь уставилась на отца. Она терялась в догадках, только ли он повторяет предсказания чистильщика обуви в «Карлтоне», и начинала думать, что он разбирается в международных делах куда лучше, чем она представляла.

— Да, сэр, — продолжал он, — нам надо уезжать… И поскорее. Если начнется вся эта катавасия, нейтральным странам тоже придется несладко. Я готов, если потребуется, купить целый лайнер!

— Чепуха! — возразила девушка. — Такой шанс выпадает раз в жизни. И я не позволю глупому старому папочке отказаться от такой удачи. Мы здесь участвуем в исторических событиях!

— Мне хватает и американской истории, — ощетинился он. — А ты чего хочешь?

— Неисправимый провинциал! — задумчиво заключила она. — Дорогой ты мой, я так тебя люблю! Некоторые политики там у нас окажутся в дураках перед лицом нынешних событий, которых не могут понять. Надеюсь, ты не окажешься в их числе.

— Чушь! — воскликнул он. — Я собираюсь отправиться в пароходные конторы и сражаться там так, как никогда не сражался за голоса выборщиков.

Дочь увидела, что отец настроен решительно, и, умудренная опытом, даже не попыталась его отговорить.

Лондон в этот понедельник стал городом тревог, городом сердец, охваченных страхом. Известия в одном специальном выпуске газет тут же опровергались в следующем и подтверждались в новом. Мужчины, способные задуматься о будущем, ходили по улицам с далеко не радостными лицами. В городе царило смятение. Оно отзывалось эхом в сердце девушки из Техаса, когда она думала о своем молодом друге из колонки розыска, который находился сейчас «в заточении» за хмурыми стенами Скотланд-Ярда.

Ближе к вечеру конгрессмен появился с видом победителя и объявил, что за огромную сумму купил билеты у мужчины, который собирался отплыть на пароходе «Сарония» через три дня.

— Поезд к нашему пароходу отправляется в четверг, в десять часов утра, — сказал он. — В последний раз взгляни на Европу и собирайся.

Через три дня! Дочь выслушала отца с упавшим сердцем. Удастся ли ей за оставшиеся дни узнать, чем закончится эта таинственная история и как сложится судьба человека, который так необычно обратился к ней с газетных страниц? Ведь через три дня он все еще может оставаться в Скотланд-Ярде как арестованный! Если так случится, она не сможет уехать. Просто не сможет! Она уже настроилась рассказать всю историю отцу, веря, что сумеет утихомирить его гнев и добиться от него помощи. Но все же решила подождать следующего утра, и уж если письмо не придет, тогда…

Однако утром во вторник письмо все-таки пришло, и начиналось оно с радостных вестей. Впрочем, это было только начало. Зато конец!..

Вот это письмо.

«ДОРОГАЯ ИСПУГАННАЯ ЛЕДИ. Может, с моей стороны слишком смело так вас назвать? Но ведь вы знаете, что меня арестовали за убийство капитана Индийской армии, причем все улики свидетельствовали против меня, так что надеяться мне было практически не на что.

ВАШ ПОКОРНЫЙ РАБ».

Так вот, дорогая леди, бояться больше не надо. Я пережил самый ошеломительный день из тех ошеломительных дней, которые выпали на мою долю с прошлого четверга. И вот теперь, на склоне этого дня, я снова сижу у себя дома как свободный человек и пишу вам о том, что меня окружают мир и покой, особенно приятные после всех тех передряг, которые мне недавно пришлось пережить.

Подозрение больше не падает на меня, констебли больше не присматривают за мной, Скотланд-Ярд совершенно не интересуется мною. Потому что убийца капитана Фрейзер-Фриера наконец-то схвачен!

Воскресную ночь я бесславно провел в камере Скотланд-Ярда. Заснуть я не мог. Мне много о чем надо было подумать. О вас, например, а в промежутках о том, как вырваться из сети, которая опутала меня так крепко. Поздним вечером ко мне пришел мой приятель из консульства Уотсон. Он был очень доброжелателен, но чего-то в его голосе не хватало. После его ухода меня поразила ужасающая мысль: он поверил в мою вину.

Прошла ночь, неспешно миновала, как пишут поэты, изрядная часть дня. Я думал о Лондоне, желтом от солнца. Я думал о „Карлтоне“… Наверно, к этому времени там уже нет клубники. А мой официант, пруссак с прямой спиной, скорее всего, уже у себя дома, в Германии. И, как я полагаю, марширует со своим полком… Я думал о вас.

В три часа дня за мной пришли, и я снова оказался в кабинете инспектора Брея. Однако самого инспектора там не было, только полковник Хьюз, как всегда, подтянутый и уверенный в себе, смотрел в окно на безрадостный каменный двор. Когда я вошел, он повернулся ко мне. Вероятно, вид у меня был самый горестный, потому что на лице у него появилось выражение жалости.

— Дорогой друг, — воскликнул он, — примите мои глубочайшие извинения! Я собирался освободить вас еще вчера вечером, но поверьте, дел у меня было по горло.

Я промолчал. Да и что я мог сказать? Ссылка на чрезвычайную занятость показалась мне глупой. Но неизбежность освобождения из тисков закона заставила мое сердце возбужденно забиться.

— Боюсь, вы никогда не простите мне то, как я с вами вчера поступил, — продолжал он. — Могу сказать только одно: это было абсолютно необходимо. И скоро вы это поймете сами.

Я немного оттаял. В конце концов, в его голосе и поведении чувствовалась неподдельная искренность.

— Мы ждем инспектора Брея, — добавил полковник. — Наверно, вам хочется узнать все об этом деле?

— До самого конца, — ответил я.

— Разумеется. Вчера, сразу после вашего допроса, инспектор отправился куда-то по делам. Как я понял, на континент. Но, к счастью, я успел перехватить его в Дувре, и он вернулся в Лондон. Я позвал его сюда, потому что я, знаете ли, нашел убийцу капитана Фрейзер-Фриера.

Меня это тронуло до глубины души, потому что, с моей точки зрения, лучшего завершения дела нельзя было и желать. Полковник замолчал. Через несколько минут дверь открылась, и вошел инспектор Брей. Его одежда выглядела так, словно он спал в ней, а маленькие глазки покраснели. Но в этих глазках горел такой огонь, которого я никогда не забуду. Хьюз поклонился.

— Добрый день, инспектор, — сказал он. — Мне по-настоящему жаль, что я помешал вам заниматься своими делами, но мне ужасно хотелось сообщить вам, что вы должны мне гамбургскую шляпу, — он подошел к детективу вплотную. — Видите ли, я выиграл пари. Я нашел того, кто убил капитана Фрейзер-Фриера.

Заметно заинтересованный Брей промолчал. Он сел за свой стол и от нечего делать стал просматривать громоздившуюся там почту. Наконец, он поднял глаза и сказал усталым голосом:

— Я не сомневаюсь, что вы очень умный человек, полковник Хьюз.

— Ну, что вы, я этого не говорил, — возразил Хьюз. — Мне просто повезло… С самого начала. И я действительно очень рад, что принял участие в расследовании, потому что убежден: если бы не я, мог бы пострадать невиновный.

Большие крепкие руки Брея продолжали перебирать почту. Хьюз продолжал:

— Возможно вас, как умного детектива, заинтересует серия событий, которая помогла мне выиграть гамбургскую шляпу? Вы, конечно, уже слышали, что человека, которого я поймал, зовут фон дер Херц. Десять лет назад он был лучшим агентом секретной службы Берлина, но в последние годы таинственным образом исчез из нашего поля зрения. Однако мы, в военном ведомстве, не забывали о нем… — не отрывая взгляда от Брея, полковник опустился на стул. — Вы, конечно, знаете фон дер Херца? — мимоходом уточнил он.

— Конечно, — все так же устало и безразлично ответил Брей.

— Он возглавляет их стаю в Англии, — продолжал Хьюз. — Добраться до него — все равно что орден получить… Впрочем, не буду хвастаться. Если бы не я, его достал бы бедняга Фрейзер-Фриер. Только вот фон дер Херцу удалось достать капитана первым.

Брей поднял глаза.

— Вы обещали рассказать мне… — начал он.

— Что я и делаю, — ответил Хьюз. — Капитан Фрейзер-Фриер попал в Индии в передрягу, которая помешала его продвижению по службе. Появились слухи, что он недоволен своей карьерой и лишился доверия начальства. Вот к нему и подослали графиню Софи де Граф, чтобы она соблазнила его, склонила к измене и переманила в свою стаю… Там, на Вильгельмштрассе, решили, что она добилась успеха. Мы, в военном ведомстве, тоже так считали, пока он оставался в Индии. Но когда капитан и графиня прибыли в Лондон, мы обнаружили, что отнеслись к нему несправедливо. При первом удобном случае он дал нам знать, что старается исправить свою ошибку и хочет раскрыть опасную группу шпионов, притворившись одним из них. Он сообщил, что его задача в Лондоне — встретиться с фон дер Херцем, их главарем. А когда он найдет этого человека, то снова свяжется с нами. На протяжении всех последующих недель я держал графиню под непрерывным наблюдением, а также следил и за капитаном. Мне стыдно в этом признаться, но я не совсем ему доверял.

Полковник встал и подошел к окну. Затем повернулся к нам и продолжил:

— Капитан Фрейзер-Фриер и фон дер Херц совершенно не знали друг друга. Почта, как средство связи, не годилась. Но Фрейзер-Фриер понимал, что каким-то путем все-таки должен получить сообщение от главаря. И ему подсказали, что он должен следить за колонкой объявлений в „Дейли Мейл“. Теперь у нас есть объяснение четырех странных сообщений в газете. С помощью колонки человек из Рангуна, то есть капитан, узнал, что должен в тот четверг к десяти часам вечера прийти на встречу с фон дер Херцем в ресторан „Ваш старый Гамбринус“ на Риджент-стрит, имея в петлице белую астру, в галстуке булавку со скарабеем и на голове гамбургскую шляпу. Вам известно, что он все приготовил в соответствии с этим указанием. Он сделал и кое-что еще. В Скотланд-Ярд явиться он не мог, поэтому исхитрился сообщить обо всем инспектору полиции в отеле „Сесиль“. Было решено, что вечером в четверг, когда фон дер Херц встретится с капитаном, его немедленно арестуют.

Хьюз умолк, в упор глядя на Брея, который по-прежнему возился с письмами.

— Бедняга Фрейзер-Фриер! — снова заговорил Хьюз. — К несчастью для него, фон дер Херцу об этой ловушке стало известно одновременно с инспектором. Чтобы этого избежать, ему оставалось только одно. Он узнал, где живет капитан, в семь часов вечера отправился к нему и убил верного и храброго англичанина на месте.

Комнату наполнила напряженная тишина. Я сидел на краешке стула, следя за тем, как разматывается этот запутанный клубок, и недоумевал, куда он нас приведет.

— После этого мне осталось сделать немногое, — продолжил Хьюз. — У меня было одно преимущество: шпион думал, что его разыскивает полиция, одна только полиция. Он не потрудился сбить меня со следа, потому что не подозревал, что я тоже занимаюсь этим делом. Мои люди неделями следили за графиней. Я приказал им продолжать наблюдение. Я рассчитывал, что рано или поздно фон дер Херц свяжется с ней. И не ошибся. И когда, наконец, я собственными глазами увидел человека, который, безо всяких сомнений, был фон дер Херцем, то был не просто удивлен. Я был ошеломлен, дорогой инспектор.

— Правда? — произнес Брей.

— И тогда я всерьез занялся тем, чтобы связать его с тем вечером в Адельфи-Террас. В кабинете капитана все отпечатки пальцев были почему-то уничтожены, но я нашел их в другом месте, на пыльных, редко открываемых воротах, ведущих в сад. Без его ведома мне удалось взять у подозреваемого отпечаток большого пальца на правой руке. Совпадение оказалось полное. Потом я отправился на Флит-стрит, где мне снова повезло. Мне удалось получить там машинописные оригиналы объявлений, посланных в „Мейл“. Я заметил, что в этих письмах буква „а“ расположена чуть выше остальных. Я постарался получить тексты, напечатанные на машинке, принадлежавшей подозреваемому. Там буква „а“ тоже располагалась выше. Потом в Англию приехал Арчибальд Энрайт, хорошо известный нам предатель и прожигатель жизни. Подозреваемый встретился с ним все в том же „Старом Гамбринусе“ на Риджент-стрит. И, в довершение всего, я побывал на квартире подозреваемого, который, как я теперь уверен, и есть фон дер Херц, и нашел у него под матрасом вот этот нож.

И полковник Хьюз бросил на стол инспектора индийский нож, который я видел в кабинете у капитана Фрейзер-Фриера.

— Все эти улики я принес сюда, в этот кабинет, уже вчера утром, — продолжал Хьюз. — Но то, о чем они свидетельствовали, было таким невероятным, таким ошеломляющим, что я на этом не успокоился. Я стремился найти железные доказательства. Вот почему я поставил под подозрение моего присутствующего здесь американского друга. И стал ждать. По моим расчетам, фон дер Херц понял, что находится в опасности, а значит, при первой же возможности постарается улизнуть из Англии. И таким образом, несмотря на весь свой ум, подтвердит наши подозрения. И действительно, сегодня днем он позаботился об освобождении графини, и они вместе отправились на континент. Мне удалось перехватить его в Дувре, а леди позволить ехать дальше.

И только теперь, когда Хьюз улыбнулся своей жертве, мне наконец-то во всей красе открылась поразительная правда.

— Инспектор Брей, — сказал полковник, — или, если хотите, фон дер Херц, я арестую вас по двум пунктам обвинения: во-первых, как главу шпионской сети Вильгельмштрассе в Англии, и во-вторых, как убийцу капитана Фрейзер-Фриера. И, если позволите, хочу сделать вам комплимент: вы отлично поработали.

Брей ответил не сразу. Я сидел в полном оцепенении. Наконец, инспектор поднял глаза. И даже попытался улыбнуться.

— Вы выиграли шляпу, — сказал он. — Но вам придется отправиться за нею в Гамбург. Я охотно оплачу все ваши расходы.

— Спасибо, — ответил Хьюз. — Я собираюсь вскоре посетить вашу страну. Но мне некогда будет заниматься шляпой. Еще раз поздравляю вас. Вы были немного неосторожны, но ваше положение вас оправдывает. Как главе отдела Скотланд-Ярда, занимающегося охотой на шпионов, предосторожности, несомненно, казались вам излишними. Бедняге Фрейзер-Фриеру очень не повезло: именно к вам он пришел, чтобы организовать ваш собственный арест. Это сообщил мне клерк в отеле „Сесиль“. Убив его, вы, с вашей точки зрения, поступили правильно. И, как я уже сказал, вы могли позволить себе действовать рискованно. Вы сумели устроить так, что когда новость об убийстве поступила в Скотланд-Ярд, именно вам поручили искать преступника. Удачная ситуация, верно?

— Тогда я именно так и считал, — признался Брей, и мне наконец-то показалось, что в его голосе прозвучала нотка горечи.

— Мне очень жаль… Мне в самом деле жаль, — сказал Хьюз. — Не сегодня завтра Англия вступит в войну. Вы знаете, что это значит, фон дер Херц. Тауэр в Лондоне и — взвод стрелков!

Он демонстративно отвернулся от инспектора и подошел к окну. Фон дер Херц как бы случайно нащупал лежащий на столе индийский нож. Окинув кабинет взглядом загнанного зверя, он поднял руку, и не успел я броситься вперед и остановить его, как он вонзил нож прямо себе в сердце.

Услышав мой вскрик, полковник Хьюз повернулся, но даже при виде случившегося этот англичанин остался невозмутимым.

— Плохо! — произнес он. — Очень плохо! У этого человека хватало храбрости и, безусловно, мозгов. И — это весьма разумно с его стороны. Он избавил меня от массы неприятностей.

Полковник сразу же позаботился о моем освобождении, и мы с ним вместе направились к Уайтхоллу под ярким солнцем, которое казалось мне особенно приятным после сумрачных стен Ярда. Он снова извинился передо мной за брошенное вчера на меня подозрение, но я заверил его, что не затаил на него злобу.

— Есть пара вещей, которых я не могу понять, — сказал я. — То письмо, которое я привез из Интерлакена…

— Все довольно просто, — ответил он. — Энрайт, который, кстати, сейчас находится в Тауэре, хотел связаться с Фрейзер-Фриером, так как считал его верным членом группы. Посылать письмо почтой было опасно. С вашей любезной помощью он сообщил капитану, где находится и когда предполагает прибыть в Лондон. Фрейзер-Фриер, не желая посвящать вас в свои планы, отстранил вас, заявив, что у него нет такого кузена… Что, к слову, чистая правда.

— А зачем, — спросил я, — графиня пришла ко мне и потребовала, чтобы я изменил свои показания?

— Ее послал Брей. Он обыскал стол Фрейзер-Фриера и нашел письмо Энрайта. И старался возложить вину на молодого лейтенанта. Этому мешали вы и ваши показания относительно времени преступления. Он хотел запугать вас угрозой…

— Но…

— Я понимаю, вас удивляет, что графиня на следующий день призналась мне во всем. По правде говоря, я ее запугал. Под градом моих вопросов она растерялась и запуталась. В панике она поняла, что я неделями следил за нею и что фон дер Херц не так уж неуязвим, как ему кажется. В нужный момент я предложил ей встретиться с инспектором Бреем. Тогда ей и пришла в голову мысль дать в его присутствии ложные показания, а находясь там, предупредить его об опасности и скрыться из страны вместе с ним.

Некоторое время мы шли молча. Вокруг нас экстренные выпуски газет рекламировали свои мрачные предсказания относительно ожидающих нас ужасов. Лицо у полковника тоже было печальным.

— И как долго фон дер Херц занимал свою должность в Скотланд-Ярде? — поинтересовался я.

— Почти пять лет, — ответил Хьюз.

— Это кажется невероятным.

— Так оно и есть, — ответил Хьюз. — Но это лишь первая из тех невероятных вещей, которые откроются с началом этой войны. Через пару месяцев мы уже забудем об этом перед лицом новых, гораздо более поразительных разоблачений… — он вздохнул. — Эти люди, которые нас окружают, даже представить себе не могут, какие ужасные испытания ждут нас впереди. Плохо организованные, неподготовленные… Меня дрожь пробирает при мысли, какие жертвы нам придется принести, причем, в основном, напрасные. И все-таки я надеюсь, что когда-нибудь, как-нибудь мы сумеем навести у себя в стране порядок.

Он попрощался со мной на Трафальгар-сквер, сказав, что должен срочно встретиться с отцом и братом покойного капитана, чтобы сообщить о его верности своей стране.

— Эта новость станет для них лучом света в кромешном мраке, — сказал он. — А теперь хочу еще раз поблагодарить вас.

Мы расстались, и я отправился к себе домой. Разгадка была найдена, хотя такого результата трудно было ждать даже в кошмарном сне. И все-таки дело решено, так что я могу жить спокойно. Меня мучил только один большой черный факт, который не позволял мне вздохнуть свободно. Я должен сказать вам, дорогая леди… Нет, боюсь, что это будет означать конец всего-всего… Если бы я только мог заставить вас понять!

Я поднялся к себе, погруженный в размышления, в растерянности, в сомнениях. И все-таки решился. У меня нет другого пути, как только открыть вам всю правду.

Несмотря на то, что Брей был фон дер Херцем, несмотря на то, что когда его разоблачили, он покончил с собой, несмотря на то, и на се, и вообще все на свете… Брей не убивал капитана Фрейзер-Фриера!

В прошлый четверг вечером в начале восьмого я сам поднялся на третий этаж, вошел в кабинет капитана, взял нож с письменного стола и ударил его в грудь прямо в сердце!

Что меня побудило к этому, какая жестокая необходимость толкнула меня на такой поступок — эти разъяснения подождут до завтрашнего дня. Я проведу еще один ужасный день, готовя себе оправдания и надеясь, что каким-то чудесным образом вы сумеете простить меня… И понять, что ничего другого сделать я не мог.

Прошу не судить меня, пока вы не узнаете всю правду… Пока мое полное признание не окажется в ваших милых руках.

Когда девушка прочитала первые абзацы этого шестого и предпоследнего письма от мужчины из колонки розыска, на лице у нее появилась улыбка облегчения. Ее чрезвычайно обрадовало, что ее другу не придется больше томиться за серыми стенами здания на набережной Виктории. С нарастающим волнением она следила, как полковник Хьюз в этом письме подходил все ближе и ближе к развязке, пока, наконец, не указал пальцем на преступника — сидевшего за столом инспектора Брея. Это показалось ей в высшей степени удовлетворительным решением, а также заслуженным наказанием инспектора за то, что он арестовал ее друга. И тут вдруг, как бомба, сброшенная с цеппелина, в самом конце взорвалось признание клубничного мужчины. Все-таки именно он оказался убийцей! Он сам признался в этом! Она едва поверила своим глазам.

Но так было написано такими же фиолетовыми, как и ее глаза, чернилами на бумаге для заметок, которая стала ей такой знакомой за эти наполненные напряженным ожиданием дни. Она прочитала эти строки во второй, а потом и в третий раз. Удивление сменилось гневом. Ее щеки загорелись. Однако… он просил не судить его, пока она не прочтет его полное признание. Это была, несомненно, разумная просьба, и по справедливости она не могла отказать ему в этом.

 

Глава VIII

Так начался тот ужасный день — не только для девушки из Техаса, но и для всего Лондона. Ее отец чуть не лопался от новых политических прогнозов, полученных от его орудующего щетками для обуви советчика. Позднее, уже в Вашингтоне, техасский конгрессмен прослыл большим авторитетом, хорошо разбирающимся в международных отношениях. Конечно, никто не подозревал о чистильщике обуви, ставшем для него своего рода серым кардиналом. Но сам джентльмен из Техаса не раз вспоминал об этом одаренном политике и жалел, что не может больше пользоваться его услугами и слышать от него дельные советы.

— Война начнется в полночь, это точно! — провозгласил конгрессмен утром того судьбоносного вторника. — Говорю тебе, Мэриан, нам повезло с билетами на «Саронию». Сегодня я не продал бы их даже за пять тысяч долларов! Я буду счастлив, когда мы окажемся на борту лайнера послезавтра.

Послезавтра! Девушка призадумалась. Так или иначе, ей надо было получить к тому времени последнее письмо. Письмо, в котором ее молодой друг должен привести в свое оправдание причины, которые заставили его совершить такой подлый поступок. Она с нетерпением ожидала заключительного послания.

День тянулся, и с каждой минутой Англия приближалась к войне. Чистильщик из «Карлтона» с честью оправдывал свой авторитет предсказателя.

Письмо прибыло на следующее утро, и девушка тут же нетерпеливо разорвала конверт дрожащими пальцами.

Вот что там говорилось.

«ДОРОГАЯ ЛЕДИ-СУДЬЯ. Это письмо мне писать труднее, чем все остальные. Я думал над ним все двадцать четыре часа. Вчера вечером я прогуливался по набережной. Мимо проносились двухколесные кэбы, а огоньки трамваев плясали на Вестминстерском мосту, как светлячки в саду нашего дома в Канзасе. Прогуливаясь, я размышлял над письмом. Сегодня, закрывшись у себя в квартире, я тоже обдумываю его. Но даже сейчас, начиная его писать, я по-прежнему нахожусь в растерянности. Никак не могу решить, с чего начать и что сказать.

ВАШ ПОЛНЫЙ РАСКАЯНИЯ КЛУБНИЧНЫЙ МУЖЧИНА».

В конце прошлого письма я признался, что именно я убил капитана Фрейзер-Фриера. Это правда. Как бы я ни пытался смягчить удар, все сводится к этому. К горькой правде!

Почти неделю назад, в семь часов вечера в прошлый четверг, я поднялся по темной лестнице и вонзил нож в сердце беззащитного джентльмена. Если бы я мог сказать, что он меня каким-то образом оскорбил, если бы я мог доказать, что его смерть была мне необходима, как тому же инспектору Брею, — тогда я бы мог хоть как-то надеяться на ваше твердое прощение. Но увы! Он был вполне доброжелателен ко мне. Куда добрее, чем я дал вам понять в своих письмах. В сущности, избавляться от него не было особой необходимости. Где же мне искать оправдание?..

Сейчас единственное оправдание, которое я смог подыскать, таково: капитан знает, что я его убил!

Даже сейчас, когда я это пишу, я слышу его шаги у себя над головой, как слышал их тогда, когда писал вам свое первое письмо. Он одевается для обеда. Мы должны вместе пообедать в „Романо“.

И теперь, моя леди, сообщаю вам окончательное решение загадочной истории, которое, надеюсь, вас озадачит. Убийство моего друга капитана, описанное во втором письме к вам, и все последующие диковинные события произошли исключительно в моем воображении, когда я сидел у лампы с зеленым абажуром в своем кабинете и придумывал, как написать вам эти семь писем так, чтобы они, как пишут в рекламе романов, держали вас в напряжении до самого конца. Да, конечно, я виноват, бессмысленно отрицать это. И, хотя я и не собираюсь подражать старику Адаму и ссылаться на то, что меня довела до греха прекрасная женщина, строгая приверженность правде заставляет меня добавить, что часть вины ложится и на вашу голову. На каком основании? Давайте посмотрим, что написано в вашем сообщении в „Дейли Мейл“: „Только доброе сердце, склонность к романтике и большая любовь ко всему таинственному заставили грейпфрутовую леди дать ответ…“

Вы, конечно, не думали об этом, но этими словами бросили мне вызов, который я не мог не принять. Потому что для меня построение интриги — это ремесло, более того, это дело всей моей жизни. Я добился в этом деле многого. Возможно, кое-что из этого вы видели на Бродвее. Возможно, вы видели и мою пьесу, поставить которую недавно собирались в Лондоне. Об этом сообщала реклама и упоминалось в программе Палас-театра. Сейчас от этого проекта отказались, и я могу возвратиться домой.

Теперь вы видите, что давая мне возможность написать эти семь писем, вы сыграли мне на руку. Итак, сказал я себе, она истосковалась по тайне и романтике. Так, клянусь Юпитером, она их получит!

Фабулу подсказали мне тяжелые шаги капитана Фрейзер-Фриера над головой. Капитан — прекрасный парень, смелый и доброжелательный, он по-дружески отнесся ко мне, когда я передал ему рекомендательное письмо от его кузена Арчибальда Энрайта. Бедняга Арчи! Порядочный и душевный, он пришел бы в ужас, если бы узнал, что я сделал из него шпиона и завсегдатая темных заведений Лаймхауса!

Смутные наброски интриги возникли у меня в голове, когда я писал первое письмо, намекающее, что с рекомендательным письмом Арчи не все в порядке. Перед тем как я сел за второе письмо, я уже понял, что меня может устроить только гибель Фрейзер-Фриера. Я вспомнил тот индийский нож, который видел у него на письменном столе, и с этого момента он был обречен. Тогда я и сам еще не знал, как решу эту загадку. Но меня удивили прочитанные в „Мейл“ странные объявления, и я понял, что они обязательно должны найти свое место в цепи событий.

С четвертым письмом у меня возникли трудности, но, возвращаясь в тот вечер домой после обеда, я увидел перед нашим тихим домом ожидающее кого-то такси. Так родился визит женщины с запахом сирени. Боюсь, правда, что для Вильгельмштрассе было бы мало пользы от шпионки, которая действует так глупо. Подошло время писать пятое письмо. Мне показалось, что теперь полиции пора меня арестовать. У меня теплилась слабая надежда, что вы мне посочувствуете. Увы, я слишком неотесан, я это понимаю!

С самого начала этой игры я рассказал капитану, как жестоко с ним обошелся. Его это сильно позабавило. Однако он категорически настаивал на том, что к концу этого сериала должен быть реабилитирован, и я с ним согласился. И вообще, он вел себя молодцом. Кстати, именно его случайное замечание подсказало мне развязку. Как он заметил, по авторитетному свидетельству, в России начальник царской канцелярии по контршпионажу сам оказался шпионом. Так почему бы не быть шпиону и в Скотланд-Ярде?

Уверяю вас, сейчас я во всем этом глубоко раскаиваюсь. Вы должны помнить, что когда я начинал свой рассказ, о войне еще и речи не было. А теперь вся Европа охвачена пламенем. Перед лицом этого грандиозного столкновения, сулящего в будущем ужасные страдания, мы с моей маленькой интригой становимся… Полагаю, вы сами понимаете, как мы на этом фоне выглядим.

Простите меня. Боюсь, мне никогда не найти слов, которые могли бы объяснить, как важно было для меня заинтересовать вас своими письмами… Чтобы вы почувствовали, что я интересный человек, достойный вашего внимания. То утро, когда вы пришли на завтрак в „Карлтоне“, останется навсегда величайшим событием в моей жизни. Мне показалось, что вы принесли тогда с собой… Но я не вправе говорить об этом. Я не вправе говорить ничего, кроме того, что… сейчас все в ваших руках. Если я оскорбил вас, значит, мы больше никогда не встретимся.

У меня в кабинете вот-вот появится капитан. Мы с ним договорились на этот час, а он никогда не опаздывает. Он не вернется в Индию и ожидает, что его переведут в Экспедиционный корпус, направляемый на континент. Горячо надеюсь, что германская армия будет к нему добрее, чем я!

Меня зовут Джеффри Уэст. Я живу в Адельфи-Террас, девятнадцать. В квартире, которая выходит окнами на самый чудесный сад во всем Лондоне. Это, по крайней мере, соответствует действительности. По вечерам здесь стоит полная тишина, и кажется, что огромный город со своим беспрерывным шумом в преддверии ужасной войны находится за миллионы миль отсюда.

Познакомимся ли мы, наконец? Это полностью зависит от вас. Но, поверьте, я в огромном нетерпении жду ответа. И если вы решите дать мне шанс оправдаться перед вами при встрече, то некий счастливый человек попрощается с этим садом и с этой сумрачной и пыльной квартирой и последует за вами хоть на край земли… Даже в Техас!

Капитан Фрейзер-Фриер поднимается по лестнице. Значит, прощаемся навеки, моя леди? Всей душой надеюсь, что нет.

 

Глава IX

Бесполезно искать слова, способные передать чувства девушки в «Карлтоне», когда она прочла это письмо, последнее из семи, переданных ей горничной Сэди Хайт. Конечно, в словаре что-то можно отыскать — скажем, «облегчение», «изумление», «гнев», «недоверие». А если вернуться к букве «о», то даже «оторопь». Так что оставим ее с решением загадки в руках, предстоящим отплытием на «Саронии» и пестрой компанией эмоций, борющихся в душе, и вернемся к чрезвычайно встревоженному молодому человеку в Адельфи-Террас.

Узнав, что его письмо доставлено, мистер Джеффри Уэст смиренно занял место кающегося грешника. Там он и провел долгие утренние часы среды. Чтобы долго не терзать себе душу такой безрадостной картиной, поспешим заметить, что в три часа того же дня ему пришла телеграмма, которая должна была снять напряжение. Он разорвал конверт и прочел:

«КЛУБНИЧНОМУ МУЖЧИНЕ. Я никогда, никогда не прощу вас. Но сегодня мы отплываем на „Саронии“. Вы не собираетесь возвращаться домой?

МЭРИАН А. ЛАРНД».

Так и получилось, что спустя несколько минут к толпе обеспокоенных американцев в одной из пароходных касс присоединился молодой человек с диким взглядом. Он резким тоном заявил усталым клеркам, что должен отплыть на «Саронии». Похоже, утихомирить его было невозможно. Предложение нанять частный лайнер его не заинтересовало.

Он бушевал и рвал на себе волосы. Он ораторствовал. Все бесполезно. В ответ на чистом американском звучало: «Билетов нет!»

Расстроенный, но полный решимости, он стал искать в толпе тех, у кого были заказаны билеты на «Саронию». Сначала ему не везло. Наконец, он наткнулся на Томми Грея.

Старый приятель Грей под напором Уэста признался, что он и его жена отплывают на таком желанном пароходе. Но даже предложение всего золота мира и всех звезд с неба в придачу его не тронуло. Он заявил, что охотно сделал бы одолжение, но они с женой не могут ничего изменить. Им надо плыть.

Тогда Уэст предложил приятелю заключить соглашение. Пусть тот поможет ему достать необходимые ярлыки, чтобы его багаж взяли на борт «Саронии» как собственность Грея.

— Ну и что из этого выйдет? — запротестовал Грей. — Если даже это удастся сделать, если ты ухитришься отправиться в рейс без билета, — где ты будешь спать? Боюсь, что где-то внизу на цепи.

— Неважно где! — горячо заявил Уэст. — В обеденном салоне, в спасательной шлюпке, в якорном ящике — да где угодно! Я буду спать, даже вися в воздухе безо всякой опоры! Я вообще не буду спать — но должен плыть! А цепи — у них не найдется таких цепей, чтобы меня удержать!

В четверг в пять часов вечера «Сарония» медленно отчалила от берега в Ливерпуле. Две с половиной тысячи американцев — почти в два раза больше, чем мест на пароходе — стояли на ее палубах в радостном возбуждении. Некоторые из этой толпы имели на счетах миллионы и, тем не менее, достали билеты только в третий класс. Всем им предстояло испытать при пересечении океана голод, скуку, неудобства. Их ожидали скученность и давка. Они понимали все это. И все равно радовались!

И самым радостным среди них был Джеффри Уэст, празднующий свою победу. Он благополучно попал на борт, и пароход держал путь в Америку! Его нисколько не волновало, что он проник сюда без билета. Он был готов на все, чтобы попасть на этот прекрасный лайнер.

В этот вечер, когда «Сарония» осторожно кралась в сумерках с выключенными палубными огнями и зашторенными иллюминаторами, Уэст разглядел на темной палубе хрупкую фигурку девушки, которая так много значила для него. Она стояла и смотрела вдаль, на мрачные воды. С бьющимся сердцем он приблизился к ней, не зная, что сказать, но чувствуя, что с чего-то все же надо начинать.

— Извините, что обращаюсь к вам, — проговорил он, — но мне надо вам кое-что сообщить…

Она вздрогнула и обернулась. И тут же по губам у нее скользнула странная улыбка, которую он не разглядел в темноте.

— Прошу прощения, — произнесла она, — но, насколько я помню, мы с вами незнакомы…

— Я знаю, — ответил он. — Завтра это будет исправлено. Миссис Томми Грей говорит, что вы с нею встречались…

— Случайное знакомство, — холодно возразила девушка.

— Разумеется! Но миссис Грей — чудесная женщина. Она все устроит как надо. Я только хочу сказать, пока еще не наступило завтра…

— А не лучше ли подождать?

— Я не могу! Я на этом пароходе без билета. Я сейчас собираюсь спуститься вниз и сообщить об этом старшему бортпроводнику. Может быть, он выбросит меня за борт, может, посадит под замок. Я не знаю, что они делают с такими, как я. Может, они отправят меня в кочегарку. И мне придется там кидать уголь, не имея никакой возможности встретиться с вами вновь. Вот почему я хочу сказать вам прямо сейчас: простите меня за то, что у меня такое живое воображение. Оно захватило меня — да-да, это правда! Я не собирался обманывать вас, когда писал те письма… Но едва я начал… Вы еще не знаете? Так знайте, что я люблю вас всем своим сердцем! С того самого момента, когда вы вошли в «Карлтон» в то утро…

— В самом деле… мистер… мистер…

— Уэст… Джеффри Уэст. Я обожаю вас! Что я должен сделать, чтобы вы поверили? Я докажу вам это еще до того, как пароход войдет в порт на Гудзоне. Наверно, мне лучше поговорить с вашим отцом и рассказать ему и о колонке розыска, и об этих семи письмах…

— Лучше не надо! У него ужасное настроение. Обед был отвратительный, а стюард сказал, что мы еще с грустью вспомним его и назовем пиршеством ближе к концу плавания. И потом, бедный папочка говорит, что не может спать в каюте, которую ему дали…

— Ну и пусть! Я поговорю с ним немедленно. Если мы с ним поладим сейчас, то поладим навсегда. И прежде чем я спущусь вниз и предстану перед рассерженным бортпроводником в его берлоге, хочу, чтобы вы верили мне, когда я говорю, что всей душой люблю…

— Любите загадки и романтику! Любите свои выдающиеся способности сочинять! На самом деле, я не могу принимать всерьез…

— До конца плавания примете. Я докажу, что вы для меня все на свете. Если бортпроводник меня оставит на свободе…

— Вам еще долго придется доказывать, — улыбнулась девушка. — Завтра, после того как миссис Томми Грей познакомит нас… я смогу вас принять… как изобретателя интриг. Я убедилась, что это вам удается. Но… Все это так глупо! Лучше идите и решайте вопрос с бортпроводником.

С тяжелым сердцем он отправился прочь. И через пять минут вернулся. Девушка все еще стояла у перил.

— Все в порядке! — сообщил он. — Я думал, что один такой, а оказалось, что нас таких здесь целых двенадцать. Один из них — миллиардер с Уолл-стрита. Бортпроводник собрал с нас деньги и сказал, чтобы мы спали на палубе. Если найдем свободное место.

— Очень жаль, — сказала девушка. — Я бы хотела увидеть вас в роли кочегара… — она оглядела темную палубу. — Разве это не волнует? Уверена, что это путешествие станет в полной мере таинственным и романтическим.

— Я знаю, что оно будет исполнено романтики, — ответил Уэст. — И тайна будет, уверяю вас…

— Осторожно! — прервала его девушка. — Отец идет сюда! Я буду очень рада встретиться с вами… завтра. Бедный папочка! Он ищет, где бы поспать.

Через пять дней бедный папочка, вынужденный спать каждую ночь на палубе в одежде под холодным мелким дождичком и питаться скудной пищей в унылом обеденном салоне, выглядел так, что тронул бы сердце даже своего политического соперника. Сразу же после обеда, который только раздразнил его здоровый техасский аппетит, он угрюмо устроился в кресле, ставшем теперь его жилищем. Джеффри Уэст безмятежно подошел и устроился с ним рядом.

— Мистер Ларнд, — сказал он. — У меня для вас кое-что есть.

И, приветливо улыбаясь, достал из кармана и протянул конгрессмену большую теплую печеную картофелину. Техасец с радостью принял этот дар.

— Где вы это достали? — требовательно спросил он, разламывая полученное сокровище.

— Секрет, — ответил Уэст. — Но я могу достать этого столько, сколько надо. Мистер Ларнд, могу вас заверить: больше вы голодать не будете. И еще кое-что должен вам сообщить. Я, по правде говоря, собираюсь жениться на вашей дочери.

Занятый картошкой, конгрессмен проговорил:

— А что она сама говорит по этому поводу?

— Ну, она говорит, что у меня нет шансов. Но…

— Тогда берегитесь, мой мальчик! Похоже, она твердо намерена прибрать вас к рукам.

— Рад слышать это от вас. Я, вообще-то, хотел рассказать вам, кто я такой. И потом, вы должны знать, что еще до того, как мы с вашей дочерью познакомились, я написал ей семь писем…

— Минутку, — прервал его техасец. — Пока вы не начали рассказывать мне все это, вы не будете так добры и не откроете, где же все-таки взяли эту картошку?

Уэст кивнул.

— Конечно! — сказал он и, наклонившись к уху конгрессмена, что-то ему прошептал.

В первый раз за все эти дни на лице у пожилого джентльмена появилась улыбка.

— Мой мальчик, — сказал он. — Я чувствую, что вы начинаете мне нравиться. Все остальное неважно. Я уже все слышал о вас от вашего друга Грея… А что касается писем, так это единственная вещь, которая сделала первую часть нашего плавания сносной. Мэриан дала их мне прочесть в тот вечер, когда мы сели на пароход.

Внезапно из-за туч выглянула почти позабытая луна, которая вылила на битком набитый людьми пароход целый поток жидкого серебра. Уэст оставил старика наслаждаться картошкой и отправился на поиски его дочери.

Она стояла в лунном свете у перил на палубе в носовой части судна и мечтательно смотрела вперед, где находилась великая страна, которая с легким сердцем отправила ее в чужой край навстречу новым впечатлениям и приключениям. Когда Уэст подошел, она повернулась к нему.

— Я только что разговаривал с вашим отцом, — сказал он. — Он сообщил мне, что, судя по всему, вы собираетесь прибрать меня к рукам.

Она засмеялась.

— Завтра вечером, — заметила она, — мы прибываем к месту назначения. Тогда я и объявлю вам свое окончательное решение.

— Но ведь это еще целых двадцать четыре часа! Неужели мне придется столько ждать?

— Немного волнения вам не повредит. Я не могу забыть тех долгих дней, когда я ждала ваших писем…

— Знаю! Но не можете ли вы дать мне… хотя бы легкий намек… здесь… сейчас?

— Я безжалостна… Я совершенно безжалостна!

И потом, когда пальцы Уэста сомкнулись у нее на запястье, тихо добавила:

— Даже не просите, дорогой, никаких намеков… Могу только сказать… что отвечу… да.

 

Глава I

Начало этой туманной истории о пятидесяти свечах при должном терпении можно найти в архивах окружного суда в Гонолулу за 1898 год. А длилась она больше двадцати лет — от скромного помещения суда в Гонолулу до туманной и бурной ночи в Сан-Франциско. Спустя много месяцев после той окутанной непроглядным туманом ночи мне случилось побывать в гавайской столице и снять с библиотечной полки большую, напоминающую свод законов книгу в кожаном переплете такого же светло-желтого цвета, как и туфли слуги-филиппинца в ту субботнюю ночь в другом городе. То, что я искал, нашлось под заголовком «По делу Чанга Си».

Китайцы, по общему мнению, мастера недомолвок, они любят говорить одно, а подразумевать другое и всегда идут к цели окольными, путаными тропами. Надо бы разрешить китайцам заново создать и усовершенствовать нашу судебную систему… Впрочем, боюсь, что это могут назвать lèse majesté, оскорблением суда или как-то в этом же духе. Однако не вызывает сомнений, что решение высокого суда по делу Чанга Си, зафиксированное в большой желтой книге, выглядит путаным и озадачивающим из-за множества непонятных и скучных слов. Чтобы получить об этом представление, можете посмотреть, скажем, второй раздел труда У. С. Черча о понимании термина «хабеас корпус» (второе издание) или, еще лучше, «дело Келли против Джонсона», а также многие судебные протоколы того же характера.

В подобных документах вы часто встретите фразы, которые имеют какой-то смысл только для юристов. Но если пробиться через все эти хитросплетения, то вы почувствуете за ними присутствие человеческого существа из плоти и крови, борющегося за свою свободу, а нередко и жизнь. Сложите эти фразы вместе и, может быть, сумеете реконструировать то, что происходило в помещении окружного суда в тот день 1898 года, когда худенький бесстрастный китаец лет тридцати в одиночку противостоял великому американскому народу. Иными словами, слушалось дело «Чанг Си против С. Ш.».

Я написал «в одиночку», но, разумеется, у него был защитник. «Гарри Чайлдс со стороны истца», как написано в желтой книге. Бедный Гарри Чайлдс, уже тогда он начинал сходить с ума. Когда он прибыл на острова, голова у него работала отлично, но жаркое солнце и ледяные напитки… Увы, в тот день в суде он был в легком подпитии. Он умер уже давным-давно — просто выбился из сил и умер от передозировки «тихоокеанского эдема» — так что если я скажу, что толку от его помощи клиенту, Чангу Си, было мало, это уже не оскорбит его профессионального достоинства.

Чанг Си обратился с иском к Соединенным Штатам об издании судебного приказа, предписывающего инспектору службы иммиграции порта Гонолулу освободить его из-под стражи. Истец прибыл в этот порт из Китая примерно два месяца назад, имея при себе свидетельство о рождении, недавно полученное и присланное ему друзьями из Гонолулу. В свидетельстве удостоверялось, что Чанг Си родился в Гонолулу от китайских родителей и что он впервые увидел свет в один из декабрьских дней тридцать лет назад в доме, расположенном на побережье Уайкики, неподалеку от дворца королевы Эммы. Когда ему исполнилось четыре года, пожилые родители увезли его с собой в Китай, в свою родную деревню Сан Чин.

Если свидетельство не являлось фальшивкой, то Чанга Си следовало считать американским гражданином и допустить в Гонолулу свободно, без утомительной нервотрепки, связанной с Актом о запрещении въезда китайцам. Но долгие годы службы сделали инспектора осторожным. Он признал, что свидетельство о рождении основано на реальных фактах. Однако, заявил он, откуда ему знать, действительно ли этот высокий, сообразительный на вид китаец является тем сам малышом Чангом Си, который проживал невдалеке от пляжей Уайкики?

В ответ на такое подозрение истец представил свидетелей, готовых подтвердить его идентичность. Всего он привел двенадцать человек: сгорбленных стариков, древних матрон в шелковых штанах с крошечными ступнями и более молодых щеголей, известных завсегдатаев ночных заведений на Отель-стрит. Некоторые из них якобы знали его еще ребенком, когда он жил вблизи от дворца королевы Эммы, другие были его товарищами в юности, проведенной в деревне Сан-Чин.

Свидетели Чанга Си сначала давали показания довольно уверенно. Но потом под каменным взглядом инспектора стушевались, стали путаться. Человек, который получил свидетельство о рождении, даже назвал отца Чанга Си каким-то другим, совершенно не известным именем. Словом, друзья заявителя один за другим предавали его. Казалось, что с ними произошло что-то непонятное.

И действительно, с ними кое-что произошло. Это «кое-что» было вызвано воспоминанием о маленькой престарелой леди с тонким лицом и жестокими глазами, которая в тот момент сидела в Пекине и являлась фактической правительницей всей страны. Дело в том, что в последнее время Чанг Си активно занимался деятельностью, которая пришлась не по душе вдовствующей императрице. Он входил в группу радикальных реформаторов, которым совсем было удалось склонить молодого императора на свою сторону. Однако в один из сентябрьских дней императрица решительно топнула своей ножкой в туфле с толстой шестидюймовой маньчжурской подошвой. Она фактически сделала императора узником, сидящим во дворце, и объявила, что все, кто желает изменить существующие в Китае порядки, пусть сначала добровольно явятся к ней. Если же к ним явится она…

Разумеется, к ней никто не явился. Они пустились в бега, спасая свою жизнь, и Чанг Си был в их числе. Его свидетели об этом знали. Знали они и то, что эта старая леди сидит и ждет в центре своей паутины — в Пекине, ждет и надеется на возвращение Чанга Си. Знали, что по приказу этой милой старой леди уже готов человек с корзиной, в которую упадет его отрубленная голова. Страх за себя и за свою родню в Китае затуманил им мозг и заставил путать имена и даты. Так что Чанг Си разбился о скалу их неуверенности.

Словом, нет ничего странного в том, что у инспектора службы иммиграции так и не исчезли сомнения относительно личности истца. Следуя обычной процедуре, Гарри Чайлдс апеллировал к Вашингтону.

Тамошние официальные лица с неожиданной быстротой приняли сторону инспектора, и Чанг Си вынужден был прибегнуть к последнему средству. Он обратился в окружной суд Гонолулу с просьбой о судебном постановлении. Вот поэтому однажды утром в декабре 1898 года Чанг Си стоял в помещении суда и ждал решения судьи. Кстати, если он действительно был тем, за кого себя выдавал, то это был его день рождения.

Председательствовал судья Смит. «Г. Смит» как с традиционной для судей скромностью он был представлен в желтой книге. Это был крупный, белокурый человек, высокомерный на вид и с довольно раздражительным характером, что часто встречается у белых людей в тропических странах. Он сидел, лениво перелистывая страницы своего постановления. Многовато их набралось, отметил он. Приближался час сонного полудня, у него в голове мелькнул образ ланаи, веранды, расположенной вплотную к белым бурунам Уайкики. Там его ожидали кресло и свежие журналы с континента, а также бутылки, стаканы и лед, готовые к приятной встрече друг с другом.

Г. Смит отпил глоток из стоящего перед ним стакана — несомненно, чистой воды — и начал читать. Он сказал, что с величайшим вниманием изучил представленный адвокатом иск, который, добавил он, бросив неодобрительный взгляд на Гарри Чайлдса, оказался излишне длинным и запутанным. Истец, как он понял, обосновывает свое право поселиться здесь на утверждении, что является Чангом Си, который родился от китайских родителей тридцать лет назад в доме, расположенном неподалеку от дворца королевы Эммы на Уайкики. Если утверждение верно и истец действительно является Чангом Си, а следовательно, гражданином США, то его иск должен быть удовлетворен. Однако является ли истец Чангом Си? Здесь возникает масса серьезных сомнений. Оставим без внимания тот факт, что истец ждал целых двадцать девять лет, прежде чем обратился за свидетельством о рождении. Оставим без внимания тот факт, что человек, получивший сертификат, позднее, давая показания, не смог правильно назвать имя отца Чанга Си. Давайте рассмотрим показания других свидетелей.

Он проанализировал эти показания и не оставил от них камня на камне. Неожиданно он напомнил о деле по заявлению Ванг Чидуна, которое рассматривалось на Гавайях в третьем окружном суде С. Ш. Он напомнил и о других казусах подобного же характера. Произносил он это все более монотонно. Судебный клерк сонно пощупал кармашек для часов и бросил хмурый взгляд на истца. Столько времени потрачено зря!

Дойдя до последней страницы постановления, Г. Смит немного оживился. В конце концов, это отняло на так много времени, как он предполагал. Суммируя все сказанное и сославшись на кое-какие другие примеры, он заявил, наконец, что разделяет сомнения инспектора службы иммиграции и должностных лиц из Вашингтона. Таким образом, добавил он с удовлетворением, истец возвращается под охрану инспектора службы иммиграции для депортации в Китай.

Истец был человеком образованным и понимал много языков, так что не нуждался в переводчике, чтобы понять слова судьи. Тем не менее, он выслушал их, даже глазом не моргнув. Сейчас мы знаем, что он действительно был Чангом Си. В тот день мир оказался для него несправедливым. Однако никто не мог прочесть ни тени отчаяния у него на лице. Зато Гарри Чайлдс не был невозмутимым азиатом. В его больном сердце курильщика вспыхнул такой жаркий огонь гнева, что он вскочил на ноги и совершил в высшей степени непрофессиональный поступок.

— При всем уважении к высокому суду, — выкрикнул он, — хочу заметить, ваша честь, что вы приговорили этого человека к смерти. Активная борьба за проведение в Китае реформ будет стоить ему головы. Я хочу также добавить… Я хочу сказать… — он смешался под суровым взглядом Г. Смита. — Я хочу повторить и подчеркнуть… Вы приговорили этого человека к смерти!

Гарри Чайлдс никогда не пользовался авторитетом в этом суде, и если бы взгляд мог убивать, немедленно отправился бы к праотцам раньше своего клиента. Однако внешне спокойствие судьи выглядело совершенно нерушимым.

— Вопрос, поднятый многоуважаемым адвокатом, — сказал судья, и его юридические формулировки прозвучали саркастически, — не представлены в рассматриваемом иске. Едва ли требуется добавлять, что подобные вопросы не входят в компетенцию данного суда. Судебное заседание закрыто.

В ожидании вердикта Чанг Си стоял недалеко от судейского места. В его глазах появилось выражение презрительного недоумения, которое могло бы вызвать у судьи раздражение, если бы он его заметил. Но Г. Смит уже направлялся к своему коттеджу на Уайкики. Китаец дождался инспектора, и они вместе двинулись по узкому проходу между скамейками. Это было лишь начало пути, который должен был привести Чанга Си обратно в Китай к отвратительной смерти. Но он отважно двигался ей навстречу твердым шагом с высоко поднятой головой.

Прошел ли Чанг Си этот путь до горького логического конца? Достиг ли он в должное время края паутины, в центре которой ждала его подобная паучихе императрица? Эта история, как уже отмечено, продолжалась больше двадцати лет, и последующие главы, на первый взгляд, отношения к ней не имеют. Но к концу повествования мы сумеем сложить кусочки нашей китайской мозаики и узнаем, чем закончился путь, начатый в проходе между скамейками в суде города Гонолулу.

 

Глава II

Двадцать лет спустя, в конце 1918 года, я сошел по трапу китайского судна и впервые в жизни оказался в Сан-Франциско. Если вы всегда считали, что Сан-Франциско — это доброжелательный и веселый город, город светлых сердец, советую не попадать в него впервые, когда его окутывает мрачный туман. Вас ждет тогда такое же горькое разочарование, какое испытал я в тот сумрачный декабрьский вечер.

Между тем, туман не туман, но в тот день я должен был бы чувствовать себя счастливым, потому что вернулся, наконец, в родную страну после четырех беспросветных лет, проведенных в Китае. Как выражаются китайцы, птицы должны были бы петь на самых верхних ветвях моего сердца, и я бы должен был бодро шагать с ликующим видом. Вместо этого, волоча свои видавшие виды сумки, я понуро двигался по тускло освещенной крытой пристани, где над головой робко горели желтые фонари. Сердце мне тяготила несправедливость нашего мира. Потому что я был молод, и ко мне отнеслись пристрастно. Четыре года назад, окончив инженерный факультет крупного технического института на Востоке страны, я отплыл из Ванкувера в Китай, чтобы возглавить там рудник, принадлежащий Генри Дрю. С этим пожилым миллионером из Сан-Франциско я встретился в Шанхае. Это был желтолицый мужчина с острыми черными глазами и длинными тонкими руками, которые, должно быть, еще в колыбели начали тянуться, хватать и присваивать.

Он откровенно признался мне, что пока что рудник мало чего стоит и что его будущее зависит от меня. Передо мною, по его словам, стояло множество препятствий: несовершенное насосное оборудование, вымогающие взятки чиновники, суеверные рабочие, опасающиеся, что углубление штрека потревожит подземного дракона. Если я сумею справиться со всем этим, совершить чудо и сделать рудник прибыльным, то в дополнение к своему окладу получу в собственность треть ее стоимости. Думаю, тогда Генри Дрю действительно собирался так поступить. Тем более что он повторял это неоднократно. Я был очень молод и безоглядно доверчив. Я не позаботился о заключении письменного договора.

Четыре кошмарных года я работал на Генри Дрю в Юньнане, провинции на пасмурном Юге. Препятствия одно за другим были преодолены, и на руднике началась добыча меди. Время от времени до меня доходили тревожные слухи о безобразном и бесчестном поведении старика Дрю, но я решительно отмахивался от них.

Если я стану рассказывать в деталях о результатах своей работы, меня могут обвинить в хвастовстве. Достаточно упомянуть, что я добился успеха. Мы снова встретились с Генри Дрю в Шанхае, и он сказал, что гордится мною. Я рискнул напомнить ему об обещании выделить долю в собственности. Он ответил, что это мне, наверно, приснилось. Он не помнил такого обещания. Я пришел в ужас. Возможно ли это? Сердито и многословно я высказал ему все, что думаю о нем. Он слушал молча.

— Принимаю, — сказал он, когда я остановился, чтобы набрать воздуха.

— Принимаете что? — уточнил я.

— Ваш отказ от работы.

Я подтвердил отказ, сопроводив его новыми суждениями о его характере. И отправился к себе в отель, чтобы решить сложную задачу получения места на судне, отплывающем на родину.

Все лайнеры в те дни были забиты до отказа, но я все-таки сумел достать билет на ноябрь. Мне сообщили, что с кем-то еще из мужчин меня поселят в каюте судового врача. Я слышал, что Генри Дрю тоже плывет на этом пароходе, но совсем не ожидал, что, оказавшись на борту и зайдя в каюту, увижу его там над открытой сумкой. Судьба, находясь в игривом настроении, выбрала именно его третьим в нашей компании.

Он был ошарашен еще больше, чем я, и предпринял титанические усилия, чтобы попасть в другую каюту. Однако даже деньги не помогли ему добиться этого, и нам пришлось совершать путешествие домой вместе. Зайдя в каюту ночью, я увидел, что он лежит на своей койке и свет с наружной палубы освещает его желтое лицо. Глаза у него были плотно закрыты, но он явно не спал. Думаю, он опасался меня. И у него были для этого все основания.

И вот, наконец, теперь, на этой мрачной пристани я избавился от его гнусного присутствия. Хотя бы этому я мог радоваться. К тому же воспоминание о том, как он со мной поступил, стало постепенно выветриваться из моей головы, потому что у меня еще ныли другие, куда более глубокие раны. В самый разгар неприятностей с Дрю я неожиданно повстречал прекраснейшую девушку на свете и только пару минут назад на палубе китайского судна попрощался с нею навсегда.

Я покинул пристань и ступил на тротуар. Воздух из-за тумана был тяжелый и сырой, тротуар мокрый и скользкий, с телеграфных проводов над головой капала вода. Я видел неясные огни города, слышал его несмолкающий гул, звонки трамваев и шорох колес по мостовой. Мимо скользили странные, загадочные фигуры, передо мною появлялись и исчезали чужие лица. Это была набережная Эмбаркадеро, старинный «Варварский берег», известный всему миру. Где-то здесь, скрытые туманом, располагались здешние дансинги, где тихоокеанские бродяги в навсегда ушедшем прошлом веселились в привычном пьяном угаре.

Я остановился, оглядываясь.

— Такси надо, мистер? — спросил плохо различимый человек, появившийся рядом.

— Если отыщется, — ответил я. — Похоже, это не так-то просто.

— Это низовой камышовый туман, — сообщил он мне. — Каждый год примерно в это время он надвигается с камышовых полей от Сакраменто. Никогда раньше не видел, чтобы он задерживался здесь так поздно. Да, сэр, это необычно.

В ответ на мои расспросы он пояснил, что камыш это что-то вроде тростника. Но младенец Моисей, оставленный в тростнике, вряд ли чувствовал себя таким же потерянным, как я в эти минуты.

— Постарайтесь что-нибудь разыскать, — велел я.

— Только ждите здесь, — отозвался он. — Это потребует времени. Не уходите.

И снова мне пришлось оставаться на месте, а вокруг сновали туда-сюда непонятные тени. Где-то там, за плотной завесой тумана, деловая жизнь города продолжалась, как обычно, и я вернулся в мыслях назад, на палубу оставленного мною парохода, к удивительной девушке по имени Мэри-Уилл Теллфер.

Да, она удивила меня — и смелостью, и очарованием. Я познакомился с нею еще в Шанхае. У нее тогда, как и у меня, началась черная полоса. Ведь Мэри-Уилл преодолела пять тысяч миль, чтобы выйти замуж за Джека Пейджа, своего возлюбленного из сонного южного городка. Она не видела его шесть лет, но они оживленно переписывались, а дома жизнь была скучной и монотонной. И потом, полагаю, она была сильно в него влюблена. Словом, дома были и женихи, и шутки, и слезы, но Мэри все же уплыла в Шанхай навстречу своему семейному счастью.

Конечно, подобное случалось и с другими девушками. Молодой Пейдж встретил ее пароход в стельку пьяным, а его вид явственно свидетельствовал о глубине его падения. С первого же испуганного взгляда бедная Мэри-Уилл поняла, что тот парень, которого она знала и любила, исчез навсегда. Многие другие девушки, беззащитные, одинокие и без денег, в подобных случаях все-таки выходили замуж и пытались как-то наладить семейную жизнь. Многие, но не Мэри-Уилл. Беззащитная, одинокая и без денег, она сохранила достаточно храбрости, что порвать с ним и уйти с высоко поднятой головой.

Генри Дрю узнал о ее бедственном положении и, какими бы ни были его мотивы, раз в жизни совершил добрый поступок. Он нанял Мэри-Уилл в качестве компаньонки для своей жены, и на пароходе девушка и миссис Дрю занимали каюту вместе с маленькой худенькой женщиной-миссионером. Мужей и жен безжалостно разделяли, поскольку в каждой каюте должно было находиться три человека. Стоя в густом тумане, я снова и снова вспоминал наше прощание на палубе, где нас всех собрали в ожидании портового врача, который должен был, по двусмысленному выражению судового офицера, «обшарить» нас в поисках симптомов тропической лихорадки. Возможно, по чистой случайности я оказался рядом с Мэри-Уилл.

— Гавани совсем не видно. Очень плохо, — сказала девушка. — Я уплыла отсюда всего шесть недель назад, и здесь вовсю сияло солнце. Было просто чудесно. Но этот ужасный туман…

— Не обращайте внимания на туман, — обратился я к ней. — Послушайте меня. Что вы собираетесь делать? Куда вы поедете? Домой?

— Домой! — в ее чистых голубых глазах появилась горечь. — Я не могу вернуться домой.

— Почему?

— Неужели вы не понимаете? Там же устроили проводы… Проводы невесты. И я всех поцеловала на прощанье и поспешила на свою свадьбу. Как же я могу вернуться без мужа?

— Вам и не надо возвращаться одной. Я же говорил вчера вечером…

— Я помню. При лунном свете, под звуки судового оркестра, играющего вальс. Вы сказали, что любите меня…

— И это чистая правда.

Она покачала головой.

— Вам просто жаль меня. И вам кажется, что это любовь. Но жалость… Жалость — это не любовь.

Ну, что за девушка! Так она считала — и твердо этого держалась.

— Да, конечно, — с подковыркой заметил я. — Какие перлы мудрости изрекают эти юные уста.

— Вы и не догадываетесь, какой мудрой я иногда бываю.

— Возможно. Но вы не ответили на мой вопрос. Что вы собираетесь делать? Вы же не можете остаться в семье Дрю… С этим подлым…

— Я знаю. Он плохо с вами обошелся. Но ко мне он был добр… Очень добр.

— Даже с такими людьми это случается. И, конечно, для его молодой жены такая компаньонка, как вы, не повредит. Для разнообразия. Но, на мой взгляд, такая работа не подходит для девушки, на которой я собираюсь жениться.

— Если вы говорите обо мне, то я и не собираюсь оставаться компаньонкой миссис Дрю. Мистер Дрю обещал найти мне работу в Сан-Франциско. Они оба говорят, что это замечательный город.

— Я не хочу, чтобы вы зависели от этого Дрю и его доброты, — возразил я. — Я не уеду из Сан-Франциско, пока вы здесь.

— Значит, вы собираетесь остаться здесь? Как я рада!

Я готов был ее отшлепать. Она походила на прелестного упрямого ребенка, и с нею частенько надо было обращаться любя, но сурово. Портовый врач, проходя вдоль ряда пассажиров, дошел до нее и посмотрел ей прямо в глаза в поисках симптомов болезни. При этом на его смягчившемся лице вдруг появилась радостная улыбка. Надо было, наверно, предупредить его, что такое происходило со всеми, кто смотрел в глаза Мэри-Уилл.

— У вас все в порядке, — засмеялся он, а потом взглянул на меня, словно стыдясь того, что на моих глазах превратился в простого человека. Он двинулся дальше, а следом подошел Паркер, судовой врач, который подмигнул мне, словно предупреждая: «Бюрократия. И такая скука!».

Душераздирающе взвыла сирена, и все в нетерпении смешались в кучу. Момент был неподходящий, чтобы высказать то, что я собирался. Но я все-таки рискнул: это был мой последний шанс.

— Повернитесь, Мэри-Уилл, — я развернул ее и показал куда-то в туман. — Вон там… Вы ничего не видите?

— А что я должна увидеть? — изумилась она.

— То, как я люблю вас, — шепнул я ей на ушко, сражаясь с воем сирены и любопытством стоящей рядом женщины. — Всем сердцем и душой, дорогая. Я инженер, человек не сентиментальный. Я не умею об этом говорить, я просто чувствую это. Дайте мне шанс доказать мою любовь. Как вы считаете, не пора ли…

Она покачала головой.

— Почему? Вы все еще влюблены в того парня… в того беднягу из Шанхая?

— Нет, — серьезно ответила она. — Дело не в этом. Я, можно сказать, похоронила его в дальнем уголке своего сердца. И я не уверена, что когда-нибудь еще сумею полюбить по-настоящему. Когда пароход подплывал к порту… я еще сомневалась… Но…

— Но?..

— Ах… Вы не поймете. Будет так, как сказала старая вдова.

— Какая старая вдова?

— Та острая на язык англичанка, которая подавала нам обед в Шанхае. Она заметила, как вы разговариваете со мной и смеетесь, и сказала: «Думаю, он окажется таким же, как и другие парни, которые несколько лет безвыездно прожили в Китае. Им кажется, что они безумно влюблены в первую встречную белую девушку, если она не совсем уж страшная уродина».

— Вот старая ведьма!

— Да, это злая, но правда. Именно так и произошло. И поэтому я не могу поступить с вами ужасно несправедливо и, пользуясь вашим безумием, привязать к себе на всю оставшуюся жизнь… Сначала вам надо снова увидеть родную страну, где живут миллионы девушек, куда красивее меня.

— Вздор!

— Вовсе нет. Вот когда сойдете на берег, осмотритесь по сторонам. На улицах Сан-Франциско их полным-полно. Можете сами полюбоваться ими, проходя от Золотых ворот до Пятой авеню.

— А если, посмотрев на них, я вернусь к вам? Что тогда?

— Тогда вы окажетесь в дураках, — засмеялась Мэри-Уилл.

Раздался голос судового врача, объявившего об окончании осмотра, и тут же все на палубе засуетились, торопясь поскорее убраться отсюда. Проходившая мимо Карлотта Дрю позвала с собой и Мэри-Уилл.

Девушка протянула мне руку.

— Прощайте, — сказала она.

— Прощайте? — я в недоумении взял ее руку. — Почему вы так сказали? Наверняка мы скоро встретимся опять.

— А зачем? — спросила она.

Это меня задело. Я отпустил ее руку.

— Вот, значит, как. Зачем? — повторил я холодно.

— Совершенно незачем. Прощайте и удачи вам!

И Мэри-Уилл покинула меня.

Сейчас, когда я сидел на своей потрепанной сумке, прислонившись к очень мокрому столбу в гуще очень мокрого тумана, мне вдруг пришло в голову, что я зря поддался чувству обиды. Наоборот, мне надо было проявить твердость и настойчивость. Но теперь уже было поздно. Она скрылась от меня в таинственном тумане. Я никогда больше ее не увижу.

На краю тротуара футах в двух от меня возникла высокая худощавая фигура, нагруженная багажом. Тусклый свет, едва пробивавшийся от висящего над нами фонаря, позволил мне безошибочно узнать плохо различимые, но вполне узнаваемые черты плоского, лишенного выражения лица Ханг Чинчанга, старого и преданного личного слуги старика Генри Дрю. Я обернулся, не сомневаясь, что хозяин тоже где-то поблизости, и, действительно, туман изрыгнул щеголеватую фигуру низенького миллионера. Он чуть не наткнулся на меня.

— Ого! Да ведь это наш Уинтроп! — воскликнул он, вглядываясь мне в лицо. — Привет, сынок… Я вас искал. Мы с вами крепко разругались… Но, думаю, нет никаких особых причин, чтобы мы не расстались друзьями. Чего ждете?

Он говорил печальным голосом, но это на меня не подействовало. Никаких особых причин? Наглый мерзавец! Но у меня не было настроения ссориться.

— Жду такси, — ровным тоном произнес я.

— Такси? В таком тумане вы никогда его не дождетесь, — я подумал, что он, скорее всего, прав. — Давайте, мой мальчик, мы подвезем вас до отеля. Мы будем только рады.

Разумеется, я не собирался принимать одолжений от этого человека, но тут в нашем кругу света очутились его жена и Мэри-Уилл, и меня обрадовала мысль о поездке в город вместе с девушкой, после того как она простилась со мной навсегда. К бордюру бесшумно подкатил огромный лимузин со слабо светящимися внутри огнями, и Ханг помог женщинам занять там места.

— Садитесь, мой мальчик, — настоятельно предложил Дрю.

— Ладно, — довольно невежливо ответил я и забрался в салон.

Дрю последовал за мной, Ханг убрал мои вещи в багажник, и мы углубились в туман.

— Мы подвезем мистера Уинтропа к отелю, — объяснил Дрю.

— Чудесно, — откликнулась его жена холодным и резким голосом.

Я взглянул на Мэри-Уилл. Она меня, казалось, не заметила.

Автомобиль осторожно, словно живое существо, прокладывал дорогу в тумане. Вокруг нас звучала неумолкающая симфония автомобильных гудков, перебранки водителей грузовиков, шелеста колес и топота подошв. Со своего места я мог отчетливо различить четко очерченный, правильный профиль Карлотты Дрю на фоне клубящегося за окошком тумана. Интересно, о чем она думает, эта женщина, чьи подвиги давали пищу для бесконечной серии сплетен всему китайскому побережью на протяжении многих суматошных лет. Возможно, о своем первом муже, храбром солдате, чье сердце она разбила, перепрыгнув в объятья к другому. Они приходили и уходили, эти мужчины, а когда ее красота стала увядать, она приняла предложение не старика Дрю, а его миллионов, хотя в душе его и ненавидела. Какой же глупец этот старикан! Во время нашего путешествия сплетни, порожденные ее более чем сомнительной репутацией, вспыхнули с новой силой, связывая ее с судовым врачом, смазливым героем множества мимолетных увлечений.

— Вот мы и снова дома, — хихикнул Дрю. Казалось, его охватило необычное для него веселье. — Признаюсь, я доволен. Это мой город. Отсюда я родом. История нашей семьи вписана в историю Сан-Франциско. Кстати, вот почему я хотел с вами встретиться. Эээ… Я хотел бы попросить вас об одолжении.

Он умолк. Я ничего не произнес. Одолжение от меня! Как видно, его нервам можно позавидовать.

— Ничего особенного, — продолжал он. — Всего лишь… я даю сегодня вечером небольшой обед. Если честно, то по случаю дня рождения. Мне бы хотелось, чтобы вы тоже пришли. Одним из гостей будет мой партнер по бизнесу. Мы могли бы обсудить наше небольшое дельце.

— Едва ли это подходящее место, — заметил я.

Это было в его духе. Веселая вечеринка, множество еды и выпивки — и в этой веселой суматохе наскоро отделаться от моей проблемы. Нет, в эту ловушку я не полезу.

— Ну, что ж, нет так нет, — не стал он возражать. — Тогда не будем отвлекаться на дела. Просто маленькая веселая вечеринка… Чтобы в нашем старом доме стало светлее… Чтобы снова наладить дружеские отношения. Что скажешь, Карлотта?

— Конечно, конечно, — устало отозвалась Карлотта Дрю.

— Так вы придете? — спросил старикан. Я уже не раз удивлялся, его навязчивости. Он знал, что обошелся со мной несправедливо, но был из тех людей, которые стремятся сохранить дружбу со своими жертвами. Такой вот многогранный тип.

— Уверен, что мисс Мэри-Уилл тоже будет рада вашему присутствию, — добавил он.

— Она меня не приглашала, — возразил я.

— Это не мой день рождения, — ответила Мэри-Уилл, — и не моя вечеринка.

— Это не ваш день рождения, — прыснул Дрю. — Это точно. Но, надеюсь, это ваша вечеринка. Это общая вечеринка. Так что вы скажете, мой мальчик?

Меня взбесило безразличие Мэри-Уилл, и теперь ничто не заставило бы меня отказаться.

— Приду с удовольствием, — решительно произнес я.

Я обращался к Дрю, но смотрел на пренебрежительный профиль Мэри-Уилл.

— Отлично! — воскликнул старикан и выглянул в окно. — Где мы сейчас? Ах, да — «Пост и Грант», этот магазин где-то поблизости, — он велел шоферу остановиться. — Я на минутку, — проговорил он, когда машина подкатила к бордюру. — Мне нужны свечи… Свечи для обеда… — и он выпрыгнул наружу.

Мы стояли в тумане, а вокруг буйствовала настоящая симфония в духе Вагнера. Пошел уже шестой час, и весь Сан-Франциско, с добавлением Окленда и Беркли, блуждая во тьме, устремился домой.

— Ваш муж сегодня в веселом настроении, — заметил я, обращаясь к Карлотте Дрю. — Наверно, это влияние Сан-Франциско, — продолжал я. — О нем все говорят как о веселом городе. Оживление, яркие краски, любовь…

— И дюжины красивых девушек, — вставила Мэри-Уилл.

— Я их не вижу.

— Подождите, пока рассеется туман, — ответила она.

Генри Дрю вернулся к машине. Он велел водителю остановиться у моего отеля и плюхнулся на свое сиденье. В руке он держал небольшой пакет.

— Свечи для вечеринки, — засмеялся он. — Пятьдесят маленьких розовых свечек.

Пятьдесят! Я попытался рассмотреть его в полутемном салоне. Пятьдесят… Не может быть! Старикану должно быть никак не меньше семидесяти. Что он надеялся выиграть такой глупой уловкой? Вернуться в средний возраст хотя бы в наших глазах? Нет, стоп! А вдруг ему и в самом деле пятьдесят? Если верить слухам, то он вел разгульную, безалаберную жизнь. Возможно, это и сыграло с ним злую шутку, и теперь в свои пятьдесят он выглядел на все семьдесят.

Мы подъехали к гостинице, и Ханг Чинчанг тут же оказался на тротуаре с моим багажом.

— Я пришлю машину за вами к семи часам, — сказал Дрю. — У нас будет веселая вечеринка. Не подведите меня.

Я поблагодарил его, и машина, не дожидаясь, пока мы распрощаемся, отправилась в путь. Я провожал ее взглядом, стоя у края мостовой. Невероятно! Это мой первый вечер на американской земле, вечер, о котором я мечтал все долгие четыре года, — и мне придется провести его, отмечая день рождения своего злейшего врага! Но там будет и Мэри-Уилл. Она отвергла меня навсегда, и я собирался доказать ей, что так поступать не следовало.

 

Глава III

За пару минут до семи я спустился вниз, в ярко освещенный вестибюль гостиницы. Там сидел, развалившись в кресле, Паркер, судовой врач, с которым мы с Дрю делили каюту на пароходе. Он встал и подошел ко мне, привлекательный дьявол в вечернем костюме. Несомненно, привлекательный и, несомненно, дьявол.

— Что это вы разодеты в пух и прах? — поинтересовался он.

— Собираюсь на вечеринку по случаю дня рождения, — пояснил я.

— Ушам своим не верю! Неужто вас пригласили на гулянку старика Дрю?

— А почему бы и нет? — спросил я.

— Но ведь вы со стариком… Вы же смертельные враги…

— Вовсе нет. Он скорее любит меня. Ведь меня так легко облапошить. А такие люди ему по душе. Так что он попросил меня прийти.

— А вы? Вы ведь его не любите? А согласились… Ах, да, я забыл про ту крошку с Юга…

— Это уже мои личные дела, — сердито прервал его я.

— Естественно, — примирительным тоном заметил он. — Лучше пойдемте выпьем. Нет? Я и сам собираюсь на эту вечеринку.

Я задумался: его слава донжуана гремела по всему миру. Так, может, его связь с Карлоттой Дрю была не просто мимолетной интрижкой, которая скрашивала скуку очередного рейса? Пожалуй, ответ был очевиден. Да, не просто.

— Там, наверно, будет тоска зеленая, — продолжал он. — Но Карлотта настояла. А для нее я готов на все. Удивительная женщина!

— Вы так считаете? — спросил я.

— А вы? — отозвался он.

— В присутствии знатока, — заметил я, — я бы не решился высказывать свое мнение.

Он рассмеялся.

— Ээ… Вам кое-что известно о делишках старика Дрю, — забросил он крючок. — Он, должно быть, очень богат?

— Должно быть, — сказал я.

— Тот рудник, на котором вы работали… Приносит большие деньги?

— Приносит большие деньги.

Я специально повторил его слова. Во всяком случае, он был откровенен. Какие жестокие замыслы роились за этими завистливыми зелеными глазами? Если убрать Генри Дрю с пути, то оставшиеся миллионы только добавят Карлотте очарования.

— Но ему только пятьдесят, — я постарался произнести это как можно серьезнее.

— Только пятьдесят?

— Только… И вечеринка по этому случаю, — пояснил я.

Паркер покачал головой.

— На мой взгляд, ему куда больше, — с явной надеждой проговорил он.

Внезапно передо мной возник Ханг Чинчанг, выглядевший чужим в этом западном вестибюле, и с поклоном сообщил, что машина Дрю уже ждет.

— Может, поедете со мной? — поинтересовался я у Паркера.

— Ээ… Нет, спасибо. Я подойду попозже. Мне надо побывать еще кое-где. До встречи!

И он направился к бару, где дела его, несомненно, и ждали. Я последовал за китайцем и сразу же сел в лимузин. Под еле слышный рокот дорогого двигателя мы вновь оказались на окутанной туманом улице.

На дороге уже не было такого оживления, как в пять часов, бурная симфония приутихла, и только редкие гудки случайных автомашин нарушали тишину. В салоне свет сейчас не горел, и я сидел в кромешном мраке. Почти сразу мы стали круто подниматься в гору. Видимо, это и был Ноб-хилл, один из прославленных «Семи холмов» этого романтического, построенного на холмах города. Я с интересом прижался лицом к стеклу, но камышовый туман все еще скрывал город моей мечты.

На одном из поворотов мы слегка задели борт проезжавшего мимо автомобиля, и вослед нам полетела громкая ругань. Я нашел выключатель, и осветил салон машины. Стали видны серая обивка и серебристые дверные ручки. Это мне что-то напомнило — что-то малоприятное. Ах, да — гроб. Я снова выключил свет.

Мы ехали минут двадцать, потом остановились у бордюра, и Ханг подошел к моей дверце. Позади него я увидел смутно различимую громадину дома, во множестве окон которого сквозь туман желтели огни.

— Конец пути, — сообщил Ханг. — Сделайте милость, проходите, пожалуйста.

Я поднялся следом за ним по длинной лестнице. Генри Дрю, должно быть, услышал, как мы подъехали, потому что ожидал нас в дверях.

— Прекрасно! Прекрасно! — воскликнул он.

Запахло плесенью. Несмотря на то, что я вошел из промозглой тьмы камышового тумана, меня охватило гнетущее чувство холода, затхлости и дряхлости. Это дом был настолько стар, что даже множество огней не придавали ему уюта. Он прожил много лет, избежал пожара и теперь жил воспоминаниями, ожидая, когда разрушительное Время завершит его историю словом «Конец».

— Ханг, возьми у мистера Уинтропа пальто и шляпу… — Дрю порывисто схватил меня за руку. — Пойдемте со мной.

Он напомнил мне малыша, празднующего свой первый день рождения. Мы зашли в библиотеку, где рядами выстроились пыльные книги. Со стен на нас смотрели представители рода Дрю из Сан-Франциско — блондины и брюнеты, худые и толстые, молодые и старые.

— Садитесь вот здесь, у камина, мой мальчик.

Я сел. В помещении царила давящая атмосфера, а сам Дрю казался каким-то жалким. Его день рождения! Кто все это придумал? Конечно, не его жена, которая глядела на него оценивающим взглядом, как бы подсчитывая его годы со все возрастающей ненавистью. И, конечно, не сын от первого брака, которого я никогда не видел, но который, по слухам, тоже ненавидел его.

Старик наклонился и протянул свои холодные прозрачные ладони к огню. Я заметил, что руки у него слегка дрожат.

— Девушки скоро спустятся вниз, — сказал он. — Прежде чем они появятся, хочу сообщить вам, что я обдумал наше небольшое дельце…

— Прошу вас, — прервал я. — Уверен, что ваша вечеринка окажется гораздо приятнее, если вы не станете об этом вспоминать… — Я сделал паузу. — Завтра вас посетит мой адвокат.

Тень улыбки скользнула у него по губам. Конечно, он мог насмехаться, потому что знал: я блефую. Нет у меня адвоката, и даже иск против него я не подавал.

— Вы совершенно правы, мой мальчик, — сказал он. — Сейчас не время для бизнеса. Давайте пить, есть и веселиться. Потому что завтра… Завтра мы встретимся с вашим адвокатом.

Теперь он уже открыто рассмеялся неприятным, издевательским смехом, и еще более острая ненависть к нему пронзила мое сердце. Зачем я пришел сюда? Зачем совершил такую глупость?

Громко и раскатисто зазвенел колокольчик, и Дрю помчался в холл, где Ханг Чинчанг уже открывал входную дверь. В широкую щель между портьерами я увидел рослого краснощекого полисмена, вынырнувшего из тумана.

— Здравствуйте, мистер Дрю, — весело произнес он.

— Здравствуйте, Райли, — ответил старик. Подбежав к полисмену, он схватил его руку. — Я вернулся.

— Рад вас видеть, — сказал Райли. — Я знаю, что ваш дом был заперт, а тут вдруг столько огней. Вот я подумал — пойду-ка посмотрю, все ли тут в порядке.

— Мы приплыли сегодня вечером, — ответил Дрю. — Конечно, все в порядке. Теперь вы все время будете видеть здесь много огней.

Он задержался на пороге, оживленно беседуя с постовым. Ханг Чинчанг зашел в библиотеку, где я сидел, поднял полешко и наклонился, чтобы подкинуть его в огонь. Язык пламени осветил его лицо, старое, морщинистое, желтое, как лимон, долго лежавший на солнце, и отразился в его темных, загадочных глазках.

Дрю добродушно простился с Райли и вернулся в библиотеку. Ханг ждал его, явно собираясь что-то сказать.

— Да, да, в чем дело? — спросил Дрю.

— С вашего разрешения, — проговорил Ханг, — я пойду к себе в комнату.

— Ладно, — ответил Дрю. — Но через полчаса чтобы был здесь. Ты же знаешь, что тебе надо накрыть на стол.

— Накрою, конечно, — сказал Ханг и бесшумно вышел из библиотеки.

— Так что я говорил? — обратился ко мне Дрю. — Ах, да, насчет девушек. Они спустятся через минуту. Спасибо им! Эта крошка Мэри-Уилл — как дыхание весны с южных гор. Ах, молодость, молодость! Все, что я приобрел, все, что имею, — я бы все отдал сегодня за молодость. Мой мальчик, вы сами не понимаете, как вы богаты!

Я смотрел на него в упор. Он украдет у вас рубашку, а вы будете просить, чтобы он заодно прихватил и ваши штаны. Так нелицеприятно мне описали Генри Дрю в Китае, и в этом была большая доля правды. Куда вдруг девалась моя ненависть? Черт бы его побрал, было все-таки в нем какое-то обаяние.

Я отвернулся от него, потому что за портьерами стала видна Мэри-Уилл, спускающаяся по лестнице. Много красивых женщин проходили по этой лестнице в те дни, когда в доме на Ноб-хилл вершилась история общества. Женщин, чье очарование сохранилось лишь быстро выцветающей памятью на потрескавшихся портретах. Но я чувствовал уверенность, что Мэри-Уилл прекраснее их всех. Неяркий свет падал на ее рыжевато-коричневые волосы и белые плечи, казавшиеся воплощением юности. На ней было… Нет, я не в силах описать это, но это, несомненно, была одежда, которой она достойна. Слава Богу, что она у нее была и что она ее надела! Она вошла в библиотеку, и мрак с затхлостью исчезли без следа.

— Моя дорогая… Моя дорогая! — с загоревшимися от восхищения глазами воскликнул Генри Дрю при виде нее. — Вы настоящая картинка, никаких сомнений. Вы возвращаете меня — да, да, именно так! — в те времена, когда эти комнаты блистали красотой и юностью, — он махнул рукой в сторону висевшего на почетном месте над камином портрета женщины. — Вы очень похожи на нее. Это моя первая жена… — он помолчал, грустный, поникший под грузом лет, такой человечный, каким я его еще никогда не видел. — Не думаю, чтобы вы оба стали возражать, если я оставлю вас наедине, — наконец, произнес он, попытавшись улыбнуться. — А я пока посмотрю, что там с обедом. Хочу, чтобы все было в порядке…

Он вышел в холл и удалился.

— Что ж, Мэри-Уилл… Я снова перед вами, — объявил я.

— В этом нет никаких сомнений, — улыбнулась девушка.

— Сегодня в четыре часа, — сказал я, — вы навсегда вычеркнули меня из своей жизни. Я же возвращался к вам с той минуты уже дважды. И собираюсь и дальше возвращаться, возвращаться и возвращаться… Пока вы не станете милой седовласой старушкой. Так, может, лучше вообще не расставаться?

— Жаль, — задумчиво произнесла Мэри-Уилл, — что туман никак не рассеется. Если бы вы увидели здешних девушек…

— Даже не собираюсь на них смотреть, — решительно заявил я. — Кстати, как вы себя чувствуете в этом фамильном склепе?

Она передернулась.

— Слегка подавленно. Я собираюсь завтра пуститься в самостоятельный путь. Мистер Дрю дал мне сегодня чек… Я сумею прожить на эти деньги, пока не найду работу.

— Жизнь сейчас ужасно дорога.

— Но все-таки жить можно… Как вы считаете?

— С вами? Безусловно.

— Вы все время ходите по кругу, — пожаловалась она.

— Вы сами меня заставляете делать это, — засмеялся я. И подошел к ней поближе у самого камина. — Мэри-Уилл… Я никогда раньше не бывал в Сан-Франциско. И никогда не был женат. Так что эти две вещи для меня в новинку. Мне бы хотелось их объединить. Завтра, когда туман рассеется и я оценю и отвергну всех других девушек, я приду к вам с лицензией на заключение брака в кармане.

— О Господи! Вы так торопитесь.

— Такие девушки, как вы, заставляют мужчин торопиться.

— Я никогда не давала вам повода, это совершенно точно, — запротестовала она.

— Вы позволили мне смотреть на вас. Это вполне достаточный повод.

— Смотреть на меня… И жалеть.

— Не начинайте снова. Это любовь!

— Нет, жалость.

— Любовь, поверьте мне.

Этот разговор мог продолжаться до бесконечности, но внезапно его прервал призывный голос Карлотты Дрю, и Мэри-Уилл убежала, когда я уже почти заполучил ее руку. Она убежала, и эта мрачная комната снова стала древней и затхлой.

Я остался там наедине с прошлым. Мои мысли путались и разбегались. Бесчисленные Дрю, Дрю, Дрю смотрели на меня со стен, вероятно, потешаясь над незнакомцем, который посмел заикнуться о любви в той комнате, где они сами смеялись и любили в добрые старые времена. В те удивительные дни, сверкающие золотом, которое мужчины добывали из калифорнийской земли. Они ушли навсегда. И прекрасные леди превратились в прах. Фу, какие неприятные мысли! Я взглянул на окна. Их надо бы вымыть, не правда ли? Или это ломится тяжелый туман с камышовых полей, пытаясь проникнуть в дом? Тишина… Давящая тишина… Что делают остальные? Ни единого звука, кроме четкого стука больших часов в коридоре. «И-ты-про-пал. И-ты-про-пал»… Неужели часы действительно так говорят? Ладно, ладно… Может, когда-нибудь… Но не сегодня. Сегодня я молод. «Мой мальчик, вы сами не понимаете, как вы богаты!». О да, я богат. Молодость… и Мэри-Уилл. Она тоже должна стать моей. Она такая чудесная!.. Где же она? Мне что, суждено сидеть здесь вечно в одиночестве с этими проклятыми часами?..

Внезапно из холла долетел крик — резкий, загадочный, ужасный. Я помчался туда, откуда он послышался, и остановился на пороге столовой. Еще одна комната, полная воспоминаний, и такие же суровые лица на стенах. Накрытый стол блистал серебряными приборами и белоснежными салфетками, в центре его красовался торт, на котором весело колыхались язычки пламени пятидесяти забавных розовых свечей.

Похоже, в комнате никого не было. За столом виднелось настежь открытое для тумана французское окно. Я стал обходить комнату, но не прошел и дюжины шагов, как замер в ужасе.

Генри Дрю лежал на ковре, и одна из его худых желтых рук, всегда готовая достать и схватить, сжимала угол белой скатерти. На левой стороне его фрака я увидел темное пятно. Я отвернул борт фрака и обнаружил под ним на безупречно чистом полотне растущий на глазах красный круг. Дрю был мертв.

Я выпрямился и ошеломленно обвел глазами комнату. Рядом, на столе, пятьдесят желтых язычков пламени трепетали, точно человеческие существа, испуганные тем, что увидели.

 

Глава IV

Я стоял над телом мертвого Генри Дрю, на столе колыхались язычки дурацких свечей. Часы в коридоре пробили половину часа — и тут вдруг на лестнице раздались торопливые шаги. Первоначальное ошеломление прошло, мой мозг заработал с необычной ясностью… Значит, Генри Дрю все-таки получил свое! Но кто это сделал? Мой взгляд снова упал на открытое французское окно. Подойдя к нему, я выглянул наружу. Сердце у меня замерло: во тьме и тумане я различил чью-то чернеющую фигуру, которая исчезла из виду в мгновение ока.

Я стремительно выскочил из комнаты. Свет, падающий из окна у меня за спиной, освещал только несколько футов узкой веранды, откуда, как я решил, ступеньки вели в сад. Для меня это был неведомый край, тьма стояла кромешная, но я все же ступил на мокрую траву, доходящую мне почти до колен.

Камышовый туман с радостью принял меня обратно. Его холодные пальцы гладили мои лодыжки, его капли падали мне на непокрытую голову с голых ветвей деревьев. Я сделал несколько шагов вправо и неожиданно наткнулся на какую-то пристройку. Я остановился, не зная, куда идти, и тут что-то скользнуло у меня по лицу — что-то жесткое, таинственное, У меня по спине пробежали мурашки. Я стал отчаянно махать руками по сторонам, но не обнаружил ничего, кроме пустоты и тумана.

Продолжая махать руками и спотыкаясь о клумбы, я напрасно искал дорожку, продолжая в то же время вести поиски. Мои ноги запутались в сплетении каких-то стеблей, и я чуть не растянулся на мокрой траве. С трудом сохранив равновесие, я остановился и огляделся. Света из покинутой мною комнаты уже не было видно. Я заблудился в джунглях, которые находились на задворках дома Генри Дрю. Я стоял тихо и настороженно. Не могу сказать почему, но я знал, что здесь есть кто-то еще. Где-то на расстоянии чуть ли не вытянутой руки, сдерживая дыхание, таился еще один человек, осторожный и решительный. Я ничего не видел, я ничего не слышал — я просто чувствовал его. Внезапно я рванулся в ту сторону, где, как мне казалось, он находился, — и моя интуиция не подвела. Я услышал, как кто-то отшатнулся, а потом послышался хруст тяжелых шагов на гравии дорожки.

Он показал мне верный путь, и за это я ему благодарен. Изо всех сил торопясь за ним, я добежал до ворот в высокой стене за садом. Они были распахнуты настежь. Через них, несомненно, убийца и скрылся. Я вышел наружу, но никого не увидел. Вокруг стояла полная тишина. Потом я вздрогнул и чуть не заорал — но это был всего лишь уличный кот, который потерся о мои ноги.

Тот, за кем я охотился, исчез в тумане, и сейчас искать его было так же бесполезно, как пресловутую иголку в стоге сена. И тут мне пришло в голову, что я совершил величайшую глупость, покинув дом Генри Дрю после своего страшного открытия. Конечно, я не собирался убегать так далеко, но получилось как получилось, и теперь надо было поскорее возвращаться обратно. А что с Мэри-Уилл? Может быть, она следом за мной зашла в столовую и напугалась до смерти при виде своей находки?

Я повернул назад, к входу в сад, но в этот момент ворота с грохотом затворились перед моим носом. Ветер? Чепуха! Ветра не было. С болезненным чувством, что попал в западню, я взялся за ручку, повернул ее и толкнул ворота. Как я и ожидал, ворота были надежно заперты изнутри.

Что же мне теперь делать? Ждать у ворот, держа своего скрытого туманом приятеля взаперти? Нет, решил я, это бессмысленно. Он найдет и другой путь для побега. Скажем, через соседский двор. Не пройдет и пяти минут, как он удалится на безопасное расстояние. Значит, надо как можно скорее вернуться в дом. Раз путь через сад для меня закрыт, придется пройти по улице до перекрестка, свернуть туда и добраться до улицы, где стоит дом Генри Дрю. А как называется улица, на которой он стоит?

Я понял, что не имею об этом ни малейшего представления. Ну, что ж, все равно мне надо любым способом добраться до входа в дом. Чуть поодаль я заметил в тумане смутные очертания фонарного столба. Я поспешил к нему. Сразу за ним я попал на поперечную улицу и снова остановился. Налево или направо? Налево, конечно…

Холодный и мокрый туман обнимал меня крепче родного брата. На ногах у меня были фирменные кожаные туфли, которые я купил совсем недавно в Шанхае перед возвращением в цивилизованные края. Подошвы у них были еще совсем новые, и я отчаянно скользил и оступался на мокром тротуаре. Казалось бы, пустяк — но это привело меня в состояние бессильного бешенства. Ну, и зрелище я, должно быть, представлял! Но нет худа без добра. Зато мне не пришлось торчать на проклятой вечеринке у Генри Дрю.

Я быстрым шагом двигался вперед, вглядываясь в фасады домов. Но даже владельцы не сумели бы их различить в тумане. Мои поиски оказались безуспешными. Я сдался и остановился под уличным фонарем. И тут послышались шаги.

Из тумана, что-то напевая, вальяжно вынырнул Паркер, судовой врач. Он остановился и вгляделся в меня. Должно быть, я представлял собой прекрасный вид: глаза дикие, вечерний костюм, ни пальто, ни шляпы.

— О Господи, Уинтроп! — произнес он. — Что с вами случилось?

Его тон показался мне не слишком дружеским, и у меня мелькнула мысль — дурное предчувствие, — что для меня было бы лучше встретить сейчас кого угодно, но только не его. Я решил извлечь максимальную выгоду из своего положения.

— Паркер, случилась ужасная вещь. Старик Дрю убит.

— Не может быть! И кто его убил?

— Не знаю. Откуда, к черту, я могу знать? — его холодность и безразличие взбесили меня. — Я приехал к нему и ждал его в библиотеке. Услышал крик и побежал в столовую. Там он лежал… На полу… Мертвый…

— В самом деле? И теперь вы сломя голову носитесь по улицам… Должно быть, ищете полисмена?

Я понял язвительный намек, но усилием воли сдержал свой гнев.

— Я пытаюсь вернуться в дом, — уже спокойно ответил я. — Когда я стоял у трупа старика, то увидел в открытом окне убегающего человека.

Я коротко рассказал о своих последующих приключениях. Он выслушал меня, выбросил сигарету, и на его жестоком лице я увидел легкую улыбочку. Мне пришло в голову, что когда я буду снова и снова повторять свой рассказ, мне придется каждый раз видеть на лицах слушателей недоверчивую улыбку.

— Очень интересно, — все еще улыбаясь, сказал Паркер. — С удовольствием бы вам помог, старина, но беда в том, что я сам попал в такое же положение. Я отправился к дому Генри Дрю и заблудился.

— В любом случае, — заметил я, — вы должны знать адрес.

— А вы не знаете? — он кротко рассмеялся. — Забавно!

— Для вас, может быть, — ответил я.

— Прошу прощения. Мое чувство юмора частенько меня подводит. Разумеется, я знаю адрес. Дом стоит на Калифорния-стрит.

Он назвал номер.

— На фонарях названий улиц нет, — сказал я.

— Верно. Но на каждом углу названия улиц выбиты на тротуарах. Попробуем найти.

Мы направились к ближайшему перекрестку. Ни у меня, ни у Паркера спичек не оказалось, но мой спутник согнулся и нащупал вырезанную на камне надпись. Я тоже наклонился, и мы попытались ее прочесть. В таком глупом положении нас и обнаружил вынырнувший из тумана полисмен Райли.

— Что за чертовщина? — резонно заметил Райли.

— Это вы, Райли! — воскликнул я. — Слава Богу!

— Кто вы? — резко спросил он.

— Друг мистера Дрю, — пояснил я. — Я был у него, когда вы недавно заходили туда и проверяли, все ли в порядке.

— Да, конечно, — подтвердил он. — Вы сидели в библиотеке.

— Совершенно верно… Райли… Мистер Дрю убит.

— Убит? Не может быть! Я ведь только что с ним разговаривал.

Я рассказал ему, что произошло после его разговора с Дрю, и повторил свой неправдоподобный рассказ о том, что предпринял после того, как обнаружил преступление. Он никак не отозвался в ответ.

— А вы? — обратился он к Паркеру.

— Я встретил этого молодого человека случайно, — объяснил Паркер. — Я как раз шел к мистеру Дрю, куда меня пригласили на обед, и заблудился в тумане.

Райли покачал головой.

— Должен сказать, что оба ваших рассказа кажутся мне сомнительными, — заметил он. — Давайте вернемся в дом. А вы, парни, следуйте за мной… Хотя нет. Это я ляпнул, не подумавши. Идите впереди.

Он указал дубинкой направление, и мы послушно двинулись в путь. Райли тяжело ступал за нами по пятам. Должно быть, мы оказались далеко от дома, потому что нам пришлось шагать довольно долго, миновав несколько перекрестков, где раздавались осторожные гудки автомобилей. Наконец Райли привел нас к дому Дрю, и мы поднялись по ступенькам. Дверь оказалась не заперта.

Глава V

Вся жизнь дома в эти минуты, видимо, сосредоточилась в большом холле, куда мы вошли в сопровождении Райли. Карлотта Дрю лежала на спине слева на большой кушетке, с удовольствием предаваясь легкой истерике, а Мэри-Уилл наклонилась над ней, держа в руке флакончик с нюхательной солью. Маленькая старушка с добрым лицом, очевидно, служанка, тихо плакала у лестницы. Едва мы зашли, из столовой торопливо вышел Ханг Чинчанг, чье лицо не выражало никаких эмоций.

— Мэри-Уилл, — мягко сказал я.

Она подняла голову и взглянула на меня. В глазах у нее стоял ужас, но при виде меня он сменился облегчением.

— Вы вернулись, — произнесла она так, словно это ее удивило. — Ах, я так рада, что вы вернулись.

В ту минуту я не в полной мере осознал значение ее слов. Карлотта Дрю при виде доктора Паркера села и перестала механически демонстрировать свое горе. Возможно, она вспомнила, что слезы вредны даже для самого тщательного макияжа.

— Так в чем дело? — рявкнул Райли. — Миссис Мак-Шейн… — обратился он к служанке.

— Бедняга! — сквозь слезы проговорила миссис Мак-Шейн. — Он там… В столовой…

— Кто-нибудь звонил в участок?

— Конечно, — ответила старушка, которая не потеряла деловитости даже при таком шоке. — Я туда позвонила.

— Значит, они пришлют детектива, — сказал Райли. — Никому не уходить… Это понятно?

Он прошел в комнату, где случилась трагедия и все еще горели розовые свечи. Торопливо подойдя к Мэри-Уилл, я снова начал рассказывать о своих приключениях с того момента, как обнаружил труп миллионера. Во время рассказа я заметил, что она смотрит на меня как-то странно. Мое сердце упало. Неужели даже Мэри-Уилл сомневается в моей правдивости?

В холл вернулся Райли.

— Трудно понять, миссис Мак-Шейн, — сказал он. — Мистер Дрю был добрым человеком, вы сами это знаете. Сколько раз в холодные ночи он приглашал меня промочить горло… И вот на тебе!

Раздался резкий стук в дверь, и в холл вошел человек, закутанный в просторное пальто. Следом появились два полисмена в форме. При виде шедшего впереди Райли подтянулся.

— Сержант Барнс, вы здесь нужны, — уважительно произнес он.

— Да!

Голос детектива сержанта Барнса прозвучал резко, бодро и жизнерадостно в этом доме смутных теней и воспоминаний о далеком прошлом. Он снял пальто и шляпу и бросил их на стул. Передо мною предстал хладнокровный, стремительный человечек маленького роста, с лысой головой, неприятным взглядом, привыкший все делать безотлагательно.

— Генри Дрю? — рявкнул он.

Райли кивнул.

— В столовой… Минут сорок назад, — сообщил он.

— Майерс! — обратился детектив Барнс к одному из полисменов. — Берите парадный вход. Мерфи! Черный ход за вами… — оба полисмена отправились на свои посты. Барнс постоял, оглядывая комнату. — У Дрю есть сын. Марк Дрю, юрист спортивного клуба «Атлетик». Не вижу его здесь.

— Он направляется сюда, сэр, — доложила миссис Мак-Шейн. — Я позвонила ему. Конечно, я сразу же вспомнила о нем, хотя сама не знаю почему. Ведь за пять лет ноги его не было в этом доме…

— Ладно, — отрезал детектив. Он все еще изучал странную группку: неподвижный, насмешливо улыбающийся Паркер; слегка потрясенная смертью, которой, несомненно, так долго ждала, Карлотта Дрю; юная, наивная и очаровательная Мэри-Уилл; старая ирландка с еще не высохшими слезами на щеках; желтокожий китаец, невозмутимо, как старая лошадь, стоящий у лестницы. И, наконец, он взглянул на меня, чей враг наконец-то мирно лежал под пятьюдесятью свечами.

— До завершения расследования дом никому не покидать, — объявил сержант. — Вы, Райли, оставайтесь здесь и следите за этим.

— Есть, сэр, — ответил Райли и обвел нас суровым взглядом. Сержант Барнс проследовал в столовую.

«Просто маленькая веселая вечеринка… Чтобы в нашем старом доме стало светлее… Чтобы снова наладить дружеские отношения». Мне вдруг вспомнились эти слова, произнесенные миллионером, когда мы ехали в его машине по городу. Как не похожа эта вечеринка на ту, которую Генри Дрю планировал! Все молчали. Под присмотром Райли каждый погрузился в невеселые размышления. Тишину нарушал только один звук: голос времени, воплотившийся в часах, которые все еще тикали свою вечную угрозу.

Мэри-Уилл сидела меньше чем в трех футах от меня, но я ощущал, что она отдалилась на многие мили. Похоже, между нами внезапно возникла преграда. Девушка лишь изредка поглядывала на меня, и когда она это делала, ее взгляд мне не нравился. Я обрадовался, когда тишину прорезал громкий трезвон дверного колокольчика.

Миссис Мак-Шейн открыла дверь, и вошел бодрый обаятельный мужчина лет сорока пяти. Первые же слова старушки представили его.

— Ох, мистер Марк! — воскликнула она. — Ваш бедный отец!

Значит, это был Марк Дрю. В его глазах я не заметил злой, расчетливой хитрости, в отличие от отца он окинул комнату прямым открытым взглядом. Лицо у него было приятное, а морщинки свидетельствовали о том, что он часто улыбается. Неудивительно, что его дорожки с коварным отцом когда-то разошлись.

Карлотта Дрю подошла к нему и протянула руку.

— Я Карлотта. Жена вашего отца. Мы с вами никогда не встречались.

Он не подал ей руки.

— Я слышал о вас, — мрачно произнес он и двинулся дальше, оставив ее в глупом положении с протянутой рукой.

На лице у Карлотты Дрю возникло выражение такой ненависти, что на нее было страшно смотреть. Она тряхнула головой и вернулась на свое место. Марк Дрю механически продолжил путь в столовую, и мы услышали, как он о чем-то разговаривает с детективом. Потом их голоса зазвучали глуше, хлопнуло окно, и они вышли в сад.

Когда они вернулись в холл, Марк Дрю сел и спрятал лицо ладонях, а Барнс встал в центре нашей группы, вертя в руках небольшую стопку белых карточек.

— Итак, — начал он, — давайте знакомиться. Кто из вас был в доме, когда все это случилось?

Откликнулись все, кроме Паркера.

— Кто-нибудь слышал какой-то шум… любой звук… из той комнаты?

— Да, — сообщил я. — Оттуда раздался возглас. Вернее, резкий, испуганный вскрик. Я сидел в библиотеке, ожидая… гм… его. И побежал в столовую. Стол был уже накрыт, на нем стоял торт с пятьюдесятью свечами.

Марк Дрю поднял голову.

— Сержант, что касается тех свечей… — начал он.

— Да, — отозвался Барнс. — Это пока отложим. Значит, вы… зашли. Вы оказались там первым.

— Совершенно верно. Мистер Дрю лежал на полу рядом со столом невдалеке от открытого окна. Он был мертв… Заколот в сердце.

— Вы видели нож или какое-то другое оружие?

— Я его не искал. Мой взгляд привлекло открытое окно, и когда я подошел к нему, то мне показалось, что я вижу кого-то в саду.

Наступил момент, которого я так боялся, так что я постарался собрать все свои силы. Мне снова приходилось излагать свою историю, и на этот раз от того, как она будет принята, зависела моя судьба. Я рассказал о фигуре в саду, о шагах по гравию, о воротах, которые были закрыты и заперты за моей спиной. Я описал, как заблудился в тумане, пытаясь вернуться в дом. Я приложил все старания, чтобы мой рассказ звучал убедительно, но мне это явно не удалось. Он получился глупым, совершенно нелепым. Я чувствовал на себе взгляд Мэри-Уилл. Детектив выслушал меня с каменным лицом.

— Перед тем как спросить, как вы попали обратно в дом, — произнес он, — должен сказать, что не имею о вас представления. Кто вы? Какое положение занимаете здесь? Друг Генри Дрю?

— Ни в коем случае. Я служащий.

— Ни в коем случае? Что вы хотите этим сказать?

— Позвольте мне, — растягивая слова, проговорила Карлотта Дрю. Она смотрела на меня, прищурясь, холодная, расчетливая, враждебная. — Если позволите, то думаю, что могу пролить на это свет. Мой муж нанял этого молодого человека для работы на его руднике в Юньнане, и он заявил, что с ним обошлись несправедливо. Выдумал какое-то обещание…

— Обещание было, — вставил я. — Это совсем не выдумка.

— Он устраивал ужасные скандалы моему мужу, который его уволил.

— Это неправда, — уточнил я. — Я уволился сам.

— По чистой случайности, на пароходе, отплывшем из Китая, их с моим мужем поместили в одну каюту с доктором Паркером, — продолжала женщина. — Полагаю, они снова начали ссориться…

Она вопросительно взглянула на Паркера.

— Так и было, — подтвердил доктор. — Это продолжалось первые несколько дней плаванья. Я проклял те дни. Потом они просто перестали разговаривать.

— И все-таки… — обратился Барнс ко мне. — Вы были гостем на обеде?

— Да, — сказал я. — Думаю, по каким-то причинам Дрю хотел решить наш вопрос. Он предложил мне прийти сюда, чтобы познакомиться с его деловым партнером доктором Су Йенханем, китайским коммерсантом, который живет в этом городе. Я согласился прийти, но заявил, что мне бы не хотелось обсуждать здесь наши дела.

— Если вы не хотели говорить о делах, зачем пришли?

— Я пришел потому, что… — я умолк. Однако решил, что надо говорить всю правду от начала до конца. — Я пришел потому, что хотел встретиться с компаньонкой миссис Дрю мисс Теллфер.

Детектив проследил мой взгляд и уставился на Мэри-Уилл.

— Вот как! Вы интересуетесь этой молодой леди?

— Я попросил ее выйти за меня замуж, — сообщил я.

— Понятно. Значит, вы признаете, что были с Генри Дрю на ножах из-за разногласий по делу. Вы утверждаете, что он обманул вас?

— Да.

— Мы оставили вас тогда, когда вы, по вашим словам, блуждали в тумане, пытаясь отыскать дорогу к этому дому. Вы попали сюда. Как?

— Я встретил этого джентльмена… Доктора Паркера. Он тоже был приглашен сюда на обед и шел пешком из отеля. Он заявил, что тоже заблудился.

— Доктор Паркер?

Барнс повернулся к врачу и окинул его взглядом.

— Верно, — ответил доктор со своей дьявольской, многозначительной улыбочкой. — Я встретил этого молодого человека, когда он блуждал в тумане. Должен сказать, что выглядел он диковато, но это, разумеется, неважно. Справедливости ради, должен добавить, что он стремительно направлялся прочь от этого дома.

— А почему вы так решили? Вы ведь сами заблудились? — спросил Барнс.

— Я убедился в этом позже, когда мы встретили офицера Райли и он указал нам верный путь.

Я увидел, как взгляды Паркера и Карлотты Дрю встретились, и со всей очевидностью понял, что они решили совместными усилиями, если удастся, взвалить преступление на мои плечи. Но зачем? Для этого могла быть лишь одна причина, и я был ошеломлен, когда эта мысль сверкнула у меня в голове. Где находился доктор Паркер незадолго до половины восьмого? Блуждал в тумане… Один.

Детектив Барнс снова обратился к Карлотте Дрю.

— Миссис Дрю, — начал он. — Скажите, пожалуйста, где находились вы в половине восьмого?

— Я была у себя к комнате, одевалась к обеду, — ответила она. — Со мной была мисс Теллфер, моя компаньонка. У меня сейчас нет горничной, и я позвала ее помочь мне справиться с некоторыми крючками на спине. Мы были вместе, когда услышали крик.

— Вы услышали крик… И что дальше?

— Сердце у меня замерло. Я попыталась что-то сказать, но не смогла.

Мэри-Уилл внезапно повернулась к ней и взглянула ей в глаза.

— Прошу прощения, — произнесла она. — Ваша память вас немного подводит. На самом деле, у вас не было никаких трудностей с речью. Вы говорили вполне нормально.

— Чепуха! Я такого не помню.

— А я помню, — твердо заявила Мэри-Уилл. — Вы совершенно ясно сказали: «Он сделал это! Он сделал это!» Два раза.

— Он сделал это? — повторил Барнс. — Миссис Дрю, что вы имели при этом в виду?

— Если я и сказала это, в чем очень сомневаюсь, — ледяным тоном ответила Карлотта Дрю, — то не знаю, что имела в виду. Я потеряла голову от ужаса.

— А почему вы, по вашим словам, потеряли голову от ужаса? Вы ведь никак не могли знать, что означает это крик.

— Могла, очень даже могла. Жизнь моего дорогого мужа была под угрозой… Из-за мистера Уинтропа, который здесь присутствует.

— Я это отрицаю, — возразил я.

— Вы слышали, как мистер Уинтроп угрожает вашему мужу… моему отцу? — резко спросил Марк Дрю.

— Н-нет… — произнесла женщина. — Не совсем так… Просто Генри… мистер Дрю… сказал мне, что опасается мистера Уинтропа. Он очень расстраивался из-за того, что они оказались в одной каюте. Он сделал все, что мог, чтобы его переселили оттуда.

— Тогда, значит, выкрикнув «Он сделал это», — вмешался доктор Паркер, — вы подсознательно подумали об Уинтропе?

— Наверно, так и было.

— Доктор, вы настоящий клад! — произнес Марк Дрю со странной улыбкой.

— Давайте, давайте! — вмешался Барнс. — Продолжайте. Вы услышали крик?..

— Мисс Теллфер выбежала из комнаты, — продолжала Карлотта Дрю.

— Я попыталась это сделать, — поправила ее Мэри-Уилл, и щеки ее вспыхнули. — Но вы меня не пустили. Вы вцепились в меня сзади.

— Я же сказала, что потеряла голову. Я сама не понимала, что делаю.

— Продолжайте, — предложил Барнс Мэри-Уилл.

— Я сумела вырваться, — сказала Мэри-Уилл. — И сбежала вниз. Заглянула в библиотеку, но там никого не было. Дверь столовой была открыта. Я зашла туда…

— Значит, вы вошли туда второй?

— Вполне может быть, — Мэри-Уилл заговорила тихо, почти шепотом. — Сначала я подумала, что там пусто. Окно стояло открытым. Я обошла вокруг стола… И там на полу… увидела… мистера Дрю.

— Понятно… Продолжайте.

— Я закричала и выбежала из комнаты.

— Ах, вот что, — заметил Барнс. — Вы могли увидеть какое-нибудь оружие у тела мистера Дрю? Может быть, нож?

— Я даже не смотрела, — ответила Мэри-Уилл, не отводя своих очаровательных глаз от лица детектива. — Поймите, я так испугалась…

— Конечно, конечно, — сказал Барнс. — Ну, ладно… Вы закричали и выбежали из комнаты.

— Да. В дверях я наткнулась на миссис Мак-Шейн. Миссис Дрю спускалась по лестнице. Она вошла в столовую следом за миссис Мак-Шейн. И тоже закричала. И, наверно, упала в обморок на руки миссис Мак-Шейн.

— Это был почти что обморок, — сказала старушка.

— Мисс Теллфер, прошу вас, — подбодрил Барнс.

— Я знаю, где у миссис Дрю хранится нюхательная соль, — продолжала Мэри-Уилл. — Она пользовалась ею на пароходе, и я сама ее положила ей в багаж. Я бросилась наверх, достала ее и принесла вниз. Вот и… Вот и все, наверно.

Мне показалось, что Мэри-Уилл сейчас сама упадет в обморок.

— А теперь мы слушаем вас, миссис Мак-Шейн, — сказал детектив.

— Офицер, мне особо-то рассказывать и нечего, — заявила старушка. — Слышу крик, а у меня дел по горло с обедом. Его заказали в последнюю минуту. Так что можно сказать, я не обратила внимания. Я не повариха, а уборщица и согласилась готовить только из уважения к бедному мистеру Дрю, который прислал мне сегодня телеграмму. А я тут присматривала за домом, пока он был в отъезде. Ладно, говорю я себе, крик, конечно, громкий, испуганный, но мне надо дело делать. Потом я пораскинула мозгами и все же поспешила туда… А потом все было так, как эта молодая леди говорит. Я нашла то, что нашла… бедного мистера Дрю… упокой, Господи, его душу!

Острый взгляд Барнса снова прошелся по группе людей.

— Доктор Паркер, полагаю, в половине восьмого блуждал в тумане на пути к дому, — сказал он. — Значит, остался только этот китаец с каменным лицом. Проще отправиться в пустыню Сахара и потолковать со сфинксом, чем допросить его. Иди сюда, ты!

Ханг Чинчанг напрягся, и когда пересек комнату и встал перед детективом, его странный взгляд был полон чувства собственного достоинства.

— Как тебя зовут? — заорал Барнс. Он был из тех американцев, которые считают всех чужеземцев глухими.

Ханг взглянул на него с благодушным презрением.

В разговор вмешался Марк Дрю.

— Если позволите, — сказал он, — Ханг у нас фактически член семьи. Он был личным слугой моего отца и двадцать лет являлся его лучшим, а в последние годы, боюсь, единственным другом. Имя Ханга Чинчанг означает «бесконечно преданный», и оно точно отражает его натуру. Не помню, чтобы он хоть раз отказался выполнить любую просьбу отца, и я уверен, что отец очень любил его. Ханг точно так же любил отца. Так что хотя по его лицу это и не заметно, я не ошибусь, если скажу, что он горюет гораздо сильнее, чем все остальные здесь присутствующие.

Китаец поклонился.

— Мне очень приятно слышать, — произнес он на великолепном, правильном английском, — что сын моего работодателя оказывает мне такую честь. Вы как полицейский, — добавил он, сурово глядя на Барнса, — желаете узнать, чем я занимался в этом доме сегодня вечером. Когда происходили события, которые здесь обсуждаются, я находился у себя в комнате, куда ушел с разрешения хозяина. Молодой человек, — он кивнул в мою сторону, — как раз был в комнате, когда я получал это разрешение.

— Это верно, — подтвердил я.

— Я не дворецкий, — продолжал Ханг, — но мы только сегодня вернулись из Китая, и у нас не было времени нанять слугу такого класса. Мистер Дрю попросил меня прислуживать сегодня за обедом, и я согласился, как всегда соглашался выполнять все его просьбы. В своей комнате я кое-что менял у себя в одежде, чтобы не посрамить честь хозяина и его дома в глазах его друзей.

— Вы что-нибудь слышали?

— Моя комната, — ответил Ханг, — расположена на четвертом этаже, в задней части дома. Ни один звук не побеспокоил мой слух. Я сошел вниз, собираясь подавать на стол, и обнаружил настоящий переполох. Мой хозяин, который был мне так же дорог, как и прах моих достойных предков, лежал мертвым у накрытого стола.

— Здесь есть задняя лестница? — уточнил Барнс.

— Да, есть, — ответил Ханг. — Она проходит через кухню миссис Мак-Шейн. Если бы я спустился там…

— Он там не проходил, — сказала старушка. — Я ни на минуту не уходила из кухни с пяти часов вечера и пока не пришла сюда. Ханга я не видела. Он говорит правду.

Барнс постоял молча, глядя на Ханга в упор своими блестящими глазками, но взгляд китайца оставался таким же невозмутимым, как и прежде. Детектив все еще вертел в руках белые карточки.

— Весь этот разговор впустую, — надув губы, произнесла Карлотта Дрю. — Должна заметить, что устала и плохо себя чувствую. Уверена, что пора нас отпустить.

— Еще рано! — отрезал Барнс. — Извините. Думаю, вы не обедали. Может, миссис Мак-Шейн приготовит для всех нас по чашечке кофе?..

— Это я могу, — ответила миссис Мак-Шейн.

— Пойдите и помогите ей, — велел Барнс Хангу.

Китаец, продолжая демонстрировать свое пренебрежение, все же медленно сдвинул с места свои обутые в вельветовые тапочки ноги и последовал за старушкой на кухню.

Барнс глубоко задумался, разглядывая по очереди всех оставшихся в комнате. Брошенный на меня взгляд был холодным и оценивающим, и я понял, что если бы он мог возложить на мою голову хотя бы тень вины, то непременно так и сделал бы.

Был убит известный в Сан-Франциско человек. Наверняка газеты поднимут шум, а значит, для сохранения лица полиции придется арестовать кого-то. Если удастся, виновного, если нет, того, кто кажется виновным.

— Давайте вернемся назад, — внезапно на что-то решившись, заявил Барнс. — Сегодня вечером Генри Дрю устраивал обед по случаю дня рождения. Я заметил, мистер Дрю, что увидев торт, на котором было пятьдесят свечей, вы очень удивились. Как я понимаю, это был день рождения не вашего отца.

— Наверняка нет, — ответил Марк Дрю. — Если вы проверите семейную Библию в библиотеке, то обнаружите, что отец родился в марте, а не в декабре. В прошедшем марте ему исполнилось шестьдесят девять.

— Шестьдесят девять, — задумчиво повторил Барнс. — Стало быть, это был день рождения кого-то другого… Человека, которого Генри Дрю ценил так высоко, что решил устроить в его честь обед. Так чей это был день рождения? Миссис Дрю… Вам это известно?

— Нет, — заявила Карлотта Дрю. — Мой муж редко посвящал меня свои дела.

— Вот как? Что ж, уверен, что человек, в честь которого устроена вечеринка, должен быть среди гостей… — Барнс поднял руку, в которой держал пачку белых карточек. — Вот у здесь меня карточки, которые я собрал с обеденного стола, — он начал читать. — Мистер Уинтроп… Вам нет пятидесяти. Мисс Теллфер… Мне незачем вас спрашивать. Доктор Паркер… гм… как насчет вас?

— Не виновен, — заявил Паркер. — Это не мой день рождения. А если бы и был, то мистер Дрю не стал бы устраивать для меня обед.

Барнс достал другую карточку и довольно долго смотрел в лицо Карлотты Дрю. Он должен был заметить бороздящие его морщины, которые не мог замаскировать самый искусный макияж.

— Прошу извинить меня, миссис Дрю…

— Я уже сказала вам, — сердито ответила Карлотта Дрю, — что мне неизвестно, чей это день рождения.

— Ну, хорошо, хорошо, не обижайтесь, — улыбнулся Барнс. — Значит, остается только одна карточка… Карточка гостя, который по тем или иным причинам не явился на вечеринку. Это доктор Су Йенхань. Совладелец рудника в Юньнани, как я полагаю.

— Я тоже так считаю, — сказал я.

— Вы знаете его?

— Я познакомился с ним четыре года назад в Шанхае.

— Он тоже участвовал в том обмане, от которого, по вашим словам, вы пострадали?

— Насколько я понимаю, он участвовал во всех темных делах Генри Дрю.

— Любопытный гость. Надо с ним встретиться, — Барнс обратился к полисмену, который все еще находился здесь. — Райли, перед тем как я отпущу вас на пост, сделайте для меня кое-что. Отправляйтесь в дом Су Йенханя — ну, вы его знаете: это крупный китайский миллионер, что живет за углом на Пост-стрит. Передайте Су мои наилучшие пожелания и попросите зайти на минутку сюда.

— Есть, сэр, — ответил Райли и мигом исчез.

— Могу сразу вам сказать, что это не его день рождения, — сообщил Марк Дрю. — Он очень стар. Лет восемьдесят или даже больше.

— Я это знаю, — ответил Барнс. — Но все же хотелось бы получить от него ответы на один-два вопроса. А теперь, уважаемые, пока вы ждете кофе, я посмотрю на лестницы… — он остановился у ступенек. — Майерс у фасада, Мерфи в саду, — улыбнулся он. — Славные парни, оба. Так что не трогайтесь с места.

Пока детектив поднимался наверх, я был поражен, заметив, что Мэри-Уилл провожает его широко открытыми испуганными глазами. Я торопливо подошел к ней, но только собрался заговорить, как меня прервал доктор Паркер.

— Безобразие! — воскликнул он, встав и сердито шагая туда-сюда по комнате. — С какой стати меня здесь держат? Я сюда пришел на обед, а не на допрос. Когда этот недоумок вернется, я потребую, чтобы он меня отпустил.

— На вашем месте, — тихо ответил ему Марк Дрю на удивление враждебным тоном, — я бы не стал привлекать к себе внимание этого недоумка.

— Что вы хотите этим сказать? — повернувшись к нему, огрызнулся Паркер.

— Заблудился в тумане, — с улыбкой произнес Дрю. — Если вы спросите меня, то у вас не слишком надежное алиби.

— Вы смеете намекать…

— Что вы могли убить моего отца? А разве не вы тут кое-чем занимались?

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Да ну? Я говорю о том, что вы, дорогой мой доктор, вместе с этой вот женщиной слишком рьяно старались свалить вину за преступление на голову молодого человека, который может быть как виновным, так и невиновным. Не надейтесь меня обмануть. Не надейтесь, что я не сумею разобраться в ваших замыслах. В замыслах вас обоих. Вы превратили последние годы жизни моего отца в настоящий ад. И что для вас означает его смерть? Женщина, которая получает большую долю денег моего отца, становится вашей, и вам незачем больше прятаться. Берегитесь, доктор Паркер. Говорю вам прямо: туман — слишком хлипкое алиби.

— Вы же юрист! — выкрикнул Паркер. — И прекрасно понимаете, что за такие слова я могу подать на вас в суд.

— Не беспокойтесь, — ответил Дрю. — Мы встретимся в суде еще до окончания этого дела. Если вы не подадите на меня в суд, то подам на вас я!

Они стояли лицом к лицу, и было видно, что еще немного — и начнется драка. Однако через плечо Марка Дрю Паркер поймал взгляд Карлотты Дрю и, отступив, подошел к окну. Я взглянул на Мэри-Уилл. Она, казалось, не слышала ничего, ее взгляд был прикован к верху лестницы.

— Мэри-Уилл… В чем дело? Что там? — тихо спросил я.

— Ох, отойдите… Пожалуйста, отойдите! — прошептала она. — Сейчас не должны видеть, как мы с вами разговариваем!

Я послушно выполнил ее просьбу. Но она меня изумила. Как Мэри-Уилл могла быть связана с убийством Генри Дрю?..

Глава VI

Деловитые часы в холле должным образом зафиксировали, что детектив Барнс пробыл наверху уже пятнадцать или двадцать минут. Мучаясь дурными предчувствиями, я сидел, разглядывая висящую на стене китайскую гравюру. Это была миленькая вещица, представлявшая сцену казни. Я задумался над судьбой главного и жизненно заинтересованного в происходящем участника этого события, которому предстояло, по-видимому, остаться без головы. Был он и в самом деле виновен? Или же он, невинный человек, просто запутался в сети косвенных улик, тогда как истинный преступник остался на свободе? Меня чрезвычайно заинтересовал этот вопрос.

Маленький лысый детектив стал спускаться по лестнице. Лицо у него было суровое, одну руку он держал за спиной. Мэри-Уилл следила за ним, как завороженная, и к моему удивлению он направился прямо к ней.

— Если вы не возражаете, мисс Теллфер, — сказал он, — давайте на минутку вернемся к вашему рассказу.

— Хорошо, — выдохнула Мэри-Уилл, и вся краска схлынула у нее с лица.

— Ваша комната… Это голубая комната слева на втором этаже?

— Да.

— Когда вы отправились за нюхательной солью для миссис Дрю, вы решили на минутку зайти к себе комнату, верно?

— Да… Я зашла…

— Вы хотели что-то спрятать?

— Да.

— То, что подобрали у тела мертвого человека в столовой?

Мэри-Уилл кивнула. Лицо у нее было теперь такого же цвета, как и скатерть, за которую схватился Генри Дрю в последнюю секунду своей жизни.

— Милая девушка, вряд ли вы разбираетесь в таких вещах, — продолжал Барнс. — Разумеется, он оказался у вас под матрасом.

Он вынул руку из-за спины, и когда я увидел то, что он держал, то с трудом удержался от рвавшегося с моих губ вскрика. Детектив держал в руке маленький китайский нож с рукояткой из красноватого нефрита в виде фигурки какого-то языческого божка. Он был совершенно уникален, этот нож. Вряд ли во всем мире найдется ему подобный. Я купил его у торговца где-то в китайской глуши и на борту парохода показал некоторым людям, включая Мэри-Уилл.

— Ничего хуже я не могла сделать, — заплакала Мэри-Уилл. — Но я так разволновалась… У меня не было времени подумать.

В сплошном мраке камышового тумана, ненависти и убийства сверкнула одна ошеломительная вещь. И для меня все остальное потеряло значение. Я был счастлив.

— Вы сделали это ради меня! — воскликнул я. — Мэри-Уилл… вы чудо!

— Значит, это ваш нож? — прервал меня Барнс, поднося нож к моему лицу.

— Безусловно, — ответил я.

— Как вы можете объяснить тот факт, что его нашли у тела убитого?

Я успел вовремя перехватить взгляды, которыми обменялись Паркер и Карлотта Дрю, и страстная ярость наполнила мое сердце.

— Разумеется, его у меня украли, — сказал я.

— Разумеется, — улыбнулся детектив.

— Я его не терял, — продолжал я, — так что, скорее всего, у меня его взяли из багажа сегодня в каюте парохода. Только два человека имели доступ к моим вещам. Один из них — убитый, и он вряд ли стал бы это делать.

— А второй? — неожиданно выкрикнул Марк Дрю.

— А второй, — сказал я, — это доктор Паркер, который утверждает, что в половине восьмого заблудился в тумане.

— Ерунда! — заявил Паркер. — Какой мотив…

— Мотив вполне достаточный! — сердито воскликнул Марк Дрю. — Тайная любовная связь с женой моего отца, которая длилась больше года. Ваша страсть к деньгам, которая известна всем на китайском берегу. И к тому же вы прославились отсутствием щепетильности и неразборчивостью в средствах для достижения цели. Так что мотив, мой дорогой доктор…

— Вы считаете, — огрызнулся Паркер, — что я бы стал рыться в вещах этого человека?.. Что я мог бы украсть этот дурацкий нож?

— А почему бы и нет? Человек, который готов украсть чужую жену, вряд ли остановится перед кражей такой мелочи! — Дрю обратился к детективу. — Сержант Барнс, этот человек заявляет, что в момент совершения убийства он шел пешком из отеля к этому дому. Там по всему пути хорошие мостовые и хорошие тротуары. Позвольте мне обратить внимание на его туфли. Они явно мокрые. Мало того, они в грязи.

— Чушь! — прорычал Паркер. — Это ничего не значит. Тротуар был разрыт перед только что построенным домом. Я не мог видеть дорогу. Вот и вляпался в глубокую лужу, где полно грязи.

— Вы вляпались, приятель, это верно, — воскликнул Дрю. — И глубоко! Это я вам гарантирую.

Между ними снова началась перепалка, но я ее не слушал. Я обратился к Мэри-Уилл.

— Что бы ни случилось, — сказал я, — никогда не забуду того, что вы пытались сделать для меня.

— Ах, все это неправильно, — прошептала она. — Теперь я это вижу. Я хотела вам помочь, но только навредила. Я поступила необдуманно. Даже не представляю, зачем я это сделала.

— Вы не представляете? Зато я представляю. Вы инстинктивно решили защитить человека, которого любите.

— Нет… Нет! — запротестовала она.

— Бедная Мэри-Уилл. Зря вы отрицаете очевидное. Дело сделано. Вы решили, что я потерял голову и убил Генри Дрю.

— Я сглупила… Я сделала так, не подумавши. Да и все говорило против вас: я видела, как вы выбежали в открытое окно.

— Да, все складывается против меня. А вы, Мэри-Уилл? Вы тоже? Посмотрите на меня, — она взглянула на меня в упор. — Мэри-Уилл… Я не убивал Генри Дрю. Верите вы мне или нет?

— Верю, — ответила она. — И ничто не заставит меня передумать.

— Это все, что я хотел узнать.

Мои тоска и депрессия исчезли, так что к детективу я повернулся уже в приподнятом настроении. Барнс между тем отмахнулся от обвинений Марка Дрю в адрес Паркера и теперь стоял передо мной.

— Мистер Уинтроп, — сказал он, — вы ссорились с убитым. Вы утверждаете, что он и его партнер доктор Су вас обманули. Вы это признаете. Вы признаете и то, что именно ваш нож эта молодая женщина, в которую вы влюблены, нашла у тела убитого.

— Да, — ответил я. — Все это правда. Я признаю, что все складывается для меня очень плохо. Но, несмотря на все, что вы обнаружили, я не убивал Генри Дрю. Когда вы глубже вникнете в это дело, то поймете это сами. Несомненно, должны быть и другие свидетельства… Какие? Не знаю. Но они должны быть. Возможно, когда вы поговорите с доктором Су Йенханем, он сможет пролить свет…

Дверь открылась и в холл вошел Райли. На его широком красном лице читалось, что он принес какие-то новости.

— Сержант! — громко доложил он. — Как вы велели, я отправился к дому доктора Су…

— И что, Райли?

— У него в доме темно. Я позвонил в дверь раза четыре или даже пять — никто не ответил. Я понял, что это важно, и обошел дом. Кухонная дверь была открыта…

— Продолжайте.

— Я зашел в дом… Сержант, в доме не оказалось ни души. Никого. Но он был там. Доктор Су Йенхань, я о нем говорю. Он лежал мертвым на полу в библиотеке. Кто-то зашел к нему и воткнул ему нож между ребрами!

Мое сердце остановилось. Наступила жуткая тишина.

— Вы осмотрели рану? — спросил Барнс.

— Да, — гордясь собой, ответил Райли. — Она точно такая же, как у бедного мистера Дрю. Да, сержант… Если вы спросите меня, обе нанесла одна рука. Я подождал прихода детектива Карри и потом…

— Хорошо, Райли. Спасибо. Возвращайтесь на свой пост… — когда Райли вышел, Барнс повернулся ко мне. — Это был партнер Дрю по руднику в Юньнани, — заметил он. — Второй человек, который вас обманул?

Я попытался заговорить, но не смог выдавить ни слова.

— Мистер Уинтроп, — продолжал детектив, — мне очень жаль, но у меня нет другого выбора как…

— Минуточку! — это произнес Марк Дрю. — Извините меня, сержант. Вы расследуете это дело, я это понимаю, но и я, естественно, чрезвычайно в нем заинтересован. И говорю вам прямо: я не верю, что этот молодой человек виновен в убийстве моего отца.

— Благодарю вас, мистер Дрю, — сказал я.

— Есть старая и верная поговорка, — заметил Барнс. — У любого убийства есть мотив. Найдите мотив — и вы отыщете виновного. Мотив этого преступления очевиден: месть.

— Но мотив есть и еще у одного человека из присутствующих, — возразил Дрю.

Его взгляд упал на Паркера.

— Я не могу арестовать человека только потому, что его туфли в грязи, — недовольно ответил Барнс. — Вы сами это понимаете. Нет, все указывает на этого молодого парня. У него был мотив. Его рассказ о том, что он делал после убийства, просто смешон. Его нож найден…

— Но зачем торопиться с арестом? — заметил Дрю. — Ведь остается еще очень много неясностей!

Барнс ответил холодно и неприязненно:

— Я учитываю ваш интерес. Если появится какой-то ключ, который я не принял во внимание… Какая-то улика, которую, по вашему мнению, надо проверить…

В комнате появилась миссис Мак-Шейн, несущая поднос с дымящимися чашками кофе. Она поставила свою ношу на стол.

— Ну-у… я не знаю… — пробормотал Дрю, — Я не критикую вас, сержант, но… Не надо забывать о пятидесяти свечах. Да, черт возьми, пятьдесят! Это загадка. Чей это день рождения?

Миссис Мак-Шейн вдруг подняла голову и встала в центре нашей группы.

— Я знаю, чей это день рождения, — заявила она.

— Знаете? — воскликнул Дрю. — Тогда, ради Бога, скажите нам!

— Ваш отец объяснил это мне сегодня вечером, — продолжала старушка. — Он пришел на кухню и принес эти пятьдесят маленьких свечей. И попросил поставить их на торт. «Простите меня за смелость, сэр, — спрашиваю я его, — а чей это сегодня день рождения?» И он мне говорит: «Одного китайца, — отвечает он. — Его зовут Ханг Чинчанг».

— Китайца! — воскликнул Марк Дрю.

— А с какой стати мой муж устроил вечеринку в честь Ханг Чинчанга? — удивленно спросила Карлотта Дрю.

— Я и сама его спрашивала, мэм, — продолжала миссис Мак-Шейн, — но он не стал мне говорить. Он только повторил, что это день рождения Ханга. «Да, миссис Мак-Шейн, — говорит он мне. — Ханг родился в этот день пятьдесят лет назад в маленьком домике недалеко от дворца королевы в Гонолулу, там дальше на побережье… Как его там? Погодите, как там в песнях у них поется? Ах, да, на побережье Уайкики».

Глава VII

На побережье Уайкики! Неожиданное свидетельство миссис Мак-Шейн оказалось совершенно ошеломительным. Я никогда не был в Гонолулу, но тут же услышал бренчание укулеле и рокот прибоя, накатывающего на коралловые рифы, и представил кокосовые пальмы, тянущиеся в яркое небо, и коричневых ребят, гибких и стройных, которые катаются на своих серфбордах. Но какое надо иметь воображение, чтобы связать все это с убийством Генри Дрю?

Я окинул взглядом странную группу людей, собравшихся в мрачной комнате дома на Ноб-хилл. Несомненно, все они задавали себе тот же вопрос. Карлотта Дрю и доктор Паркер обменялись удивленными взглядами. В глазах у Мэри-Уилл я заметил блеск романтических воспоминаний: на пути в Китай ее пароход там причаливал, и она видела Уайкики при лунном свете, когда над самым горизонтом висел Южный Крест. Детектив Барнс смотрел на миссис Мак-Шейн, часто моргая, что придавало ему глуповатый вид. Внезапно Марк Дрю вскочил на ноги и принялся возбужденно мерять шагами комнату. Барнс обратился к нему:

— Итак, мистер Дрю, куда это нас ведет?

— Не знаю, — сказал Дрю. — Но, похоже, до конца расследования становится еще дальше.

— Я вас не понимаю, — возразил детектив. — Хотя должен признать: новость, безусловно, неожиданная. День рождения Ханг Чинчанга! Который родился пятьдесят лет назад в Гонолулу. Ваш отец так заботился о нем, что даже решил устроить в его честь обед. Он побеспокоился о свечах и… А скажите, сколько лет этот китаец живет у вас в доме?

— Двадцать лет, — сообщил Марк Дрю.

— Тогда все понятно, — заметил Барнс. — Двадцать лет! Если человек прожил со слугой двадцать лет, он может устроить ему обед. Чтобы воздать должное за его труды по дому и все такое прочее… Ну, что ж, значит, мистер Дрю устраивает для китайца обед. Эксцентричный поступок, но он всегда был… гм… не такой, как все. И что из этого следует? Вряд ли кто-то станет утверждать, что Ханг воспользовался случаем, чтобы убить своего хозяина. Разве что его не устроила толщина глазировки на торте или он обиделся, что мистер Дрю ошибся с его возрастом…

Время было позднее, и сержанту Барнсу, видимо, все происходящее изрядно надоело. Он обратился ко мне:

— Нет, — решительно заявил он, — все это снова возвращает нас к этому молодому человеку. Он затаил обиду не только против Генри Дрю, но и против другого убитого — доктора Су Йенханя. Нож найден. Он пытался убежать под прикрытием тумана.

Мэри-Уилл вскочила на ноги и встала перед детективом. Глаза ее сверкали, щеки пылали.

— Как вы смеете? — воскликнула она. — Как вы посмели оскорбить мистера Уинтропа, обвинив его в том, что он способен убить человека? Вам надо бы узнать его лучше.

— Как я могу это сделать? — спросил Барнс.

— Да просто… просто посмотрите на него! — заявила Мэри-Уилл.

Барнс улыбнулся.

— Моя дорогая юная леди, могу вам только посочувствовать, — произнес он, — но все улики…

— Обращаюсь к вам еще раз, — вмешался Марк Дрю. — Хочу попросить вас не торопиться.

Барнс ничего не ответил и только с явной досадой взглянул на него. Мэри-Уилл снова села, и я благодарно погладил ее руку. Марк Дрю подошел к жене своего отца.

— Как вам известно, — сказал он, — я не встречался со своей семьей последние пять лет. Что вы можете сказать об отношениях между моим отцом и Хангом в этот период? Они по-прежнему были дружескими?

Карлотта Дрю холодно взглянула на него. Она не забыла его недавних нападок. Да и никогда не забудет.

— Ваш отец и Ханг были хозяином и слугой, — заявила она. — Это все, что я знаю. Я даже не пыталась лезть в личные дела вашего отца. Я чувствовала, что их детали могут быть слишком… неприятными.

— Мистер Уинтроп, — обратился Дрю ко мне. — Вы недавно сказали, что только два человека могли иметь доступ к вашим вещам в каюте китайского парохода: мой отец и доктор Паркер. А если подумать — может, был еще кто-то?

— Да, — кивнул я. — Мне раньше не приходило в голову, но Чинчанг частенько туда заглядывал. Он провел там и все сегодняшнее утро, собирая вещи вашего отца.

— Чепуха! — решительно заявил детектив Барнс. — Этот обед по случаю дня рождения — просто ложный след. Если это вообще имеет какое-то значение, то означает только то, что мистер Дрю любил китайца. И еще это может означать, что китаец, в свою очередь, любил старика.

— Любил его? — повторил Марк Дрю. — Это верно, он и должен был его любить. Мой отец спас ему жизнь!

Детектив удивленно уставился на Марка Дрю.

— Спас ему жизнь? Когда? Где?

— Двадцать лет назад в Гонолулу. Погодите-ка… Сегодня пятое декабря?.. Ну, конечно! Ровно двадцать лет назад, день в день!

Барнс устало опустился на стул.

— Ладно, если сумеете изложить это коротко и ясно, я, пожалуй, выслушаю вас, — сказал он. — Хотя если даже старик спас Хангу жизнь, это не может стать причиной того, что китаец… Ну, ладно, давайте.

Марк Дрю наклонился над столом и сложил руки.

— Я постараюсь быть кратким, — начал он. — Как я уже сказал, это случилось двадцать лет назад, в декабре тысяча восемьсот девяносто восьмого. Мне тогда было двенадцать. Мы с отцом отправились на острова на его барке «Эдна-Мэй». У отца была собственная флотилия парусников, которые ходили отсюда до Гонолулу. Детали того путешествия так врезались мне в память, что я отчетливо помню их и по сей день. И неудивительно: я был тогда впечатлительным, много читал и к тому же впервые попал в преддверие Южных морей… Тот день, о котором я говорю, должен был стать последним днем нашей стоянки в порту. Поздно утром отец позвал меня на ленч на берегу. Мы прошлись от порта до Кинг-стрит, и я смотрел вокруг во все глаза, впитывая виды Гонолулу в последний раз. Уже в те дни он был плавильным котлом Тихого океана, так что вокруг нас толкались с дюжину разных народностей и рас. Впрочем, вам не нужно описание города. Однако эта картина свежа в моей памяти и волнует меня даже сейчас.

— Мы свернули с Кинг-стрит в сторону Форта. У входа в здание, где размещался окружной суд США, мы встретили выходящего оттуда Гарри Чайлдса. Чайлдс был тамошний юрист, который, думаю, не брезговал и сомнительными делами, но был полезен моему отцу, который тоже порой ходил кривыми тропами… Я этого не скрываю. Насколько я помню, Чайлдс держал под мышкой какие-то сборники законов и выглядел распаренным, подавленным и довольно угрюмым. «Ну что, Гарри, — спросил отец. — Как с твоим делом?» — «Проиграл, конечно, — ответил Чайлдс. — Этот Смит терпеть меня не может. Ну, ладно, это в порядке вещей. Жаль только беднягу Чанга Си. Сегодня вечером его посадят на „Нил“ и отправят в Китай. А это для него смертный приговор, мистер Дрю». — «Очень плохо, — сказал отец. — Я говорил вам, что могу его взять к себе. Ханг Чинчанг умер в дороге… Вся его одежда ждет другого хозяина… И его имя тоже. Я бы смог высадить вашего парня в Сан-Франциско безо всяких хлопот. Очень плохо». Чайлдс бросил моему отцу странный взгляд. «Когда вы отплываете?» — спросил он. «Около шести», — ответил отец. И улыбнулся. «Возможно, у вас будет гость», — заметил Чайлдс и отправился своей дорогой по знойной улице. Мы же с отцом пошли в «Королевский Гавайский отель», где и позавтракали…

— Разумеется, в то время я понятия не имел, что означал этот разговор. Зато хорошо помню, как вечером накануне отплытия стоял у леера «Эдны-Мэй». Опустились короткие тропические сумерки. Танталус и Панчбаул-хилл исчезли из вида. Со стороны хижин, стоящих вдоль берега, светились желтые огни, слышались голоса и разговоры поющих людей. Отец подошел и отправил меня в постель. Он не позволил мне насладиться последними драгоценными минутами стоянки в порту, я обиделся, но не посмел ослушаться. Отправился в каюту и забрался на самую верхнюю койку, на которой всегда и спал. Примерно через полчаса «Эдна-Мэй» отправилась в путь. Начинался последний этап моего чудесного путешествия…

— Прошу вас, — бросив взгляд на часы, прервал его детектив Барнс.

— Понимаю, — улыбнулся Марк Дрю. — Постараюсь покороче. Вскоре отец зашел в каюту, сел за стол и начал просматривать какие-то бумаги. Я задремал… И проснулся как от толчка. В каюте у двери стоял худой мрачный китаец. Тогда я впервые увидел человека, чей день рождения мой отец собирался отметить сегодня.

— «Вы Чанг Си, — сказал отец, — и „Нил“ уплыл без вас». Китаец поклонился, и по его бесстрастному лицу скользнуло подобие улыбки. «Я смотрю, у вас вся одежда мокрая, — продолжал отец. — Одежда Ханга вам впору, а?». Китаец вновь поклонился. «Ладно, слушайте меня, — сказал отец. — Я назвал вас Чанг Си в последний раз. С этого момента вы Ханг Чинчанг. Тот слуга, которого я взял с собой, когда покидал Золотые ворота». — «Я понял», — произнес Ханг. Я могу его тоже так называть, потому что никогда не знал его под другим именем. Уже тогда он говорил на вполне приличном английском. «Вы спасли мою ничтожную жизнь», — продолжал китаец, начав в знак признательности произносить какую-то пышную тираду. Отец прервал его. «Да, я спас вашу жизнь, — сказал он. — И я ожидаю чего-то подобного в ответ». И, конечно же, так и было. Мне было двенадцать, но я уже тогда понимал, что так будет всегда. «Все, что вы пожелаете…» — снова начал китаец. «Мне нужен верный слуга. Такой, которому я могу доверять абсолютно, — сказал ему отец. — Человек, который будет со мною днем и ночью, рассматривая мои интересы как свои собственные и обеспечивая мою безопасность. Есть некоторые проблемы… Существует угроза моей жизни… Марк, не ворочайся! Ложись и спи! — повелительно добавил он, так как я повернулся на бок и открыл глаза. — Я подарил вам жизнь, — в заключение он вновь обратился к китайцу. — Теперь я жду, что вы посвятите ее мне».

— Ханг… или как там его звали… задумался на минуту. Для его восточного характера обещание — это обещание, и так запросто его давать нельзя. Даже в таких необычных обстоятельствах. Я стараюсь быть лаконичным, сержант Барнс. Изложу последующую беседу в двух словах. Ханг согласился стать слугой моего отца. Но вот на какой срок? Он что-то сказал о том, что хотел бы вернуться в Китай и провести свои последние дни там. Он считал, что нужно назначить конкретный срок. После некоторого обсуждения они остановились на двадцати годах. Это все происходило пятого декабря, в тот день, когда за тридцать лет до этого на Уайкики родился Ханг. С этого момента и до пятидесятилетия он согласился выполнять все желания отца.

— Я все еще притворялся спящим. Отец подошел ко мне и потряс за плечо. «Проснись, Марк, — сказал он. — Это Ханг Чинчанг. Он согласился быть моим слугой в течение следующих двадцати лет, если мы оба столько проживем. Отныне мои друзья — его друзья, а мои враги — его враги. Он будет защищать мою жизнь, как свою собственную, а все мои требования, даже самые пустяковые, выполнять неукоснительно. Верно, Ханг?». Китаец поклялся в этом своей честью и священной честью своих предков. «Когда наступит его пятидесятый день рождения, я освобожу его от этой клятвы, — продолжал отец. — Ты свидетель этому, Марк. Не забудь». Он обратился к Хангу: «Теперь ложись к себе в койку. Утром я побеседую с тобой».

— Как Ханг держал слово, мне, наверно, известно лучше всех. Он стал тенью моего отца. На какие кривые тропки завела его такая преданность, я не знаю. У моего отца было много дел… Одно время поговаривали, что он торговал опиумом. Ханг, несомненно, был полезным посредником в таких делах. Он дважды спасал жизнь отца, когда на него покушались мстительные соплеменники Ханга.

— Сегодня, в его пятидесятый день рождения, долгий срок его рабства — не могу подобрать другого слова — закончился. Отец, как мне известно, очень полюбил Ханга, и сентиментальность, которой, как ни странно, он отличался, видимо, толкнула его на то, чтобы устроить по такому случаю обед. Как своего рода жирную точку, как итог долгих лет их тесных отношений. Возможно, он хотел зажечь пятьдесят свечей не столько в честь Ханга, сколько для того, чтобы привлечь внимание общества к той удивительной преданности, которой сумел добиться, и, чествуя Ханга, одновременно воздать по заслугам себе… — Марк Дрю помолчал. — Это все, сержант. Правда, боюсь, что все это не слишком вам поможет.

— Очень интересно, мистер Дрю, — заметил детектив. — Но этот путь не ведет нас никуда. Вообще никуда. Он свидетельствует, что Ханг, несомненно, был в долгу у вашего отца и что он всегда был ему предан…

— Да, — резко произнес Марк Дрю. — Но вы забываете, что долг был возвращен. Сегодня Ханг полностью выполнил свою клятву и снова стал свободным человеком. Какие мысли крутились у него в голове в течение этих двадцати лет? Мы с вами этого не знаем. Мы просто не можем этого понять. Да и какой белый человек сможет?

— Вы хотите сказать, — вмешался доктор Паркер, и в глазах у него блеснула искорка надежды, — что, по вашему мнению, став свободным, Ханг первым делом убил своего благодетеля?

— Это маловероятно, но возможно, — ответил Дрю. И вновь обратился к детективу. — В конце концов, от благодарности до ненависти один шаг. Если вы сегодня спасли мне жизнь, я буду вам благодарен. Завтра, через неделю, может быть, через год, я все еще буду благодарен. Но через двадцать лет… Если вы напоминаете мне об этом каждый день… Это вполне возможно…

Внезапно дверь в глубине комнаты отворилась, и вошел Ханг Чинчанг. Обутый в свои шлепанцы на войлочной подошве, он бесшумно пересек по натертому полу расстояние до длинного стола, на котором миссис Мак-Шейн поставила кофейный сервиз. Казалось, его желтое лицо скрывала завеса камышового тумана, так что прочесть, что оно выражает, не сумел бы никто. Он собрал разбросанные в беспорядке чашки и составил их на поднос.

Никто не пошевелился и не произнес ни слова. Ханг аккуратно поднял поднос на уровень плеч, развернулся на пятках и направился к тем дверям, через которые вошел.

— Ханг! — резко окликнул его Барнс.

Ханг замер и повернулся к нам лицом.

— Это был ваш день рождения, верно, Ханг? — проговорил Барнс.

— Да.

— Пятьдесят свечей… Торт… Все для вас?

— Да.

— Мистер Дрю любил вас. А почему?

— А почему бы и нет?

— Отвечайте на вопрос!

Детектив покраснел от злости.

— Я честно служил мистеру Дрю на протяжении многих лет, — сказал Ханг.

— И теперь собираетесь оставить службу. Куда направитесь? Какие у вас планы?

— Вернусь в Китай.

— На каком пароходе?

— Еще не решил. Это все? Спасибо…

— Минутку! Скажите-ка мне, вы любили мистера Дрю?

— А почему бы и нет? — Ханг толкнул рукой дверь, и она открылась.

— Отвечайте!

— Всего лишь одно слово, — сказал Ханг, — позволяет назвать человека мудрым. И всего лишь одно слово позволяет назвать его глупым. Я сказал достаточно.

— Задержитесь! — выкрикнул Барнс, видя, что Ханг уже выходит.

— Пусть идет, — торопливо проговорил Марк Дрю, и китаец исчез.

Барнс поднял руки кверху.

— Ладно! Ведите расследование сами, — сердито заметил он.

— Я бы с удовольствием это сделал… Ненадолго, — улыбаясь, откликнулся Дрю. — Что касается восточных мозгов, то старания одного человека так же хороши, как и старания другого.

— Я десять лет прослужил в полиции Чайнатауна, — резко возразил Барнс. — Но если вы знаете больше меня…

— Вероятно, относительно Ханга я знаю больше. Миссис Мак-Шейн, пойдите на кухню. Если Ханг отправится наверх по задней лестнице, сразу же сообщите сержанту Барнсу. Он позовет меня. А теперь, сержант, может, вы одолжите мне тот фонарик, который был у вас в саду…

На удивление, Барнс беспрекословно выполнил просьбу.

— Проверим, — улыбнулся Дрю. — У каждого из нас есть своя гипотеза. Вы нацелились на этого молодого человека, — он кивнул на меня. — У меня, до того как я разобрался со свечами, в фаворитах ходил наш друг доктор Паркер. С сожалением должен признать, что, вероятно, ошибся. Вот я и собираюсь это выяснить.

— Погодите, — сказал Барнс. — За те двадцать лет, когда Ханг служил вашему отцу, вы можете припомнить какой-нибудь случай… что-нибудь, что могло бы объяснить то, что произошло сегодня вечером?

— Правильный вопрос, — сказал Дрю. — Я отвечу на него, когда осмотрю комнату Ханга.

Он быстро пошел наверх, и в холодной и затхлой комнате снова установилась тишина. Мэри-Уилл поближе придвинулась ко мне на диване. Доктор Паркер встал и закурил сигарету, а потом с самым беззаботным видом направился к Карлотте Дрю, сидевшей у самой лестницы. Они живо заговорили о чем-то вполголоса, Очевидно, им надо было сказать друг другу много важного. Барнс сидел, не обращая внимания на нас, уставясь куда-то в пространство. Казалось, уверенность покинула его.

Резко прозвенел телефон, находившийся в чулане под лестницей. Барнс вскочил и зашел в чулан, закрыв за собою дверь. Его голос доносился оттуда словно издалека.

— Алло, Райли!.. Да. В чем дело?.. Да… Это хорошо… Отличная работа, Райли… Лучше доставьте ее в участок. Погодите минутку… Сначала приведите ее сюда. Да. До свиданья.

Барнс торопливо вышел из чулана, лицо у него светилось. Ничего не сказав, он помчался наверх, перепрыгивая через ступеньку.

Глава VIII

Мэри-Уилл положила руку мне на локоть.

— Что там еще? — спросила она, широко открыв глаза.

— Сам не понимаю…

— Я так волнуюсь. Этот гадкий детектив все еще подозревает вас.

— Ерунда! Он не может задержать невинного человека.

— Нет, может, — серьезно произнесла Мэри-Уилл. — И он это сделает, если прямо сейчас не найдет преступника.

— Что ж, будем надеяться, что найдет. И все-таки, кто же убийца? Я ставлю на доктора Паркера.

Мэри-Уилл наморщила лоб в глубоком раздумье.

— Нет, — сказала она, наконец. — Я не верю, что это Паркер.

— Тогда почему он так рьяно пытался переложить вину на мои плечи?

— Потому же, почему и Карлотта Дрю. Они свято верят, что это сделали вы.

— Мэри-Уилл, вы прямо как оракул. Откуда вы можете это знать?

— Ну… Я просто знаю. Когда мы с миссис Дрю были наверху и услышали крик, то я уверена, что она заподозрила доктора Паркера. Но когда он пришел в дом вместе с вами и полицейским, то отозвал ее в сторонку и убедил, что невиновен. Я следила за их беседой и заметила по ее лицу, что она почувствовала облегчение.

— Ну, что ж, — растерянно произнес я, — тогда я в полном недоумении. Если это не Паркер…

— Тогда это Ханг, — решительно заявила Мэри-Уилл. — Неужели вы этого не видите?

— Ханг? Не может быть! Против него нет ни малейшей улики. Он был у себя в комнате. Гораздо больше причин подозревать меня. Вот уж подлинно я вляпался в заварушку, когда приехал сюда сегодня вечером.

— Я хотела сказать об этом. Вы ведь не послушались меня. Я говорила вам на пароходе…

— Да что вы говорили? Про девичью скромность и все такое прочее. И правильно я сделал, что не обратил на это внимания. Потому что, как бы все это ни кончилось, сегодня вечером я узнал одну прекрасную вещь. Вы меня любите.

— Я этого не говорила.

— А этого и не требуется. Ваши поступки это доказывают.

— Не будьте таким уверенным. Может, я просто пожалела вас. Вы об этом не думали? А жалость… Жалость — не любовь.

Я уже говорил, что Мэри-Уилл иногда бывает вредной. Что ж, я лишний раз убедился, что с нею не соскучишься.

— Если я еще раз услышу о жалости, — пригрозил я, — то поцелую вас.

— Значит, больше не услышите, — торопливо ответила она… и очень тихо добавила: — Не сейчас…

И тут мы услышали, как по лестнице спускаются Марк Дрю и детектив.

Доктор Паркер встал и подошел к столу. Когда они вошли, он закуривал вторую сигарету. Сержант Барнс нес маленький сверток, который он сунул под подушку на стуле. Потом он торжественно подошел ко мне.

— Итак, мой мальчик, — произнес он, — я собираюсь арестовать вас за убийство Генри Дрю!

Мэри-Уилл негромко вскрикнула и сжала мою руку. Я был потрясен.

— Это… Это смешно, — пролепетал я.

Марк Дрю встал рядом с Барнсом.

— У сержанта довольно крутые методы, — заметил он. — Он должен был сказать, что с вашего разрешения посадит вас под арест в качестве эксперимента. Позднее вы все поймете. Не возражаете?

— Не могу сказать, что мечтал об этом…

— Это мое предложение, — пояснил Марк Дрю.

— Ах, вот как! Это другое дело… — согласился я, немного успокоившись.

— Пригласите из кухни миссис Мак-Шейн и Ханга, — сказал Барнс. — И позовите со двора Мерфи и с улицы Майерса, — Марк Дрю отправился выполнять эти приказы. — А теперь, мой мальчик, разрешите надеть вам вот это…

Он достал наручники, зловеще блестевшие в тусклом свете. Я заметил, что Мэри-Уилл бледна и напугана, да и меня самого это не слишком обрадовало. Но я все же протянул руки вперед. Замок щелкнул у меня на запястьях как раз в тот момент, когда вошел Ханг, и мне показалось, что он смотри на меня с особым интересом.

— Расследование закончено, — громко провозгласил Барнс. — Все свободны. Но, разумеется, вас вызовут как свидетелей.

Миссис Мак-Шейн медленно пошла вверх по лестнице. Доктор Паркер нашел свое пальто и стал его надевать. Ханг подошел к нему, чтобы помочь. И тут раздался голос Марка Дрю.

— Ладно, Ханг, — сказал он, — идите к себе в комнату. Я останусь здесь и позабочусь обо всем. Вы встретили свой пятидесятый день рождения. Я этого не забыл. Теперь вы сами себе хозяин. Спокойной ночи и удачи!

Ханг ответил ему долгим взглядом, потом поклонился.

— Спасибо, — сказал он. — Спокойной ночи.

И стал молча подниматься по широкой лестнице. Марк Дрю выждал минуты две, затем тоже молча последовал за ним. Я увидел, как он остановился в тени наверху, словно сторож. Барнс обратился к патрульным.

— Пошли, — произнес он громким шепотом. — Быстро! И не шуметь! Пошли со мной…

Он повел их в столовую, пока мы смотрели на все это, не понимая, что происходит. Почти тут же сержант вернулся в холл, где стал, громко топая, шагать туда-сюда. Потом подошел к входной двери и несколько раз открыл и закрыл ее.

— А теперь за мной, — все еще шепотом приказал он. — Мы все вернемся в гостиную и подождем.

Он двинулся первым, миссис Дрю, Мэри-Уилл, Паркер и я последовали за ним. Когда мы все вошли, Барнс выключил свет.

Вот так я вернулся в комнату, которую не видел с того момента, когда выбежал отсюда на жалобный крик Генри Дрю. Огонь в камине почти погас, но догорающие поленья еще излучали теплый красноватый свет. На меня снова смотрели со стен все эти суровые представители семейства Дрю. Я ни на секунду не забывал про наручники на запястьях.

Мы ждали. С того места, где я сидел, было видно, что желтый туман с камышовых полей уже не давит на оконные стекла. Прищурив глаза, я мог теперь, хотя и смутно, различить очертания многоквартирного дома на другой стороне улицы. Неужели камышовый туман поднимается?..

Отблеск фонаря на моих чудесных браслетиках, должно быть, привлек внимание Барнса. Он подошел ко мне и, ухмыляясь, освободил мне руки.

— Спасибо, — от всей души произнес я. Однако он все испортил, заметив:

— Во всяком случае, на время.

Потом он вернулся на свое место. Марк Дрю спустился с лестницы и на цыпочках зашел в комнату. Он тоже устроился на стуле. Наше ожидание тянулось целую вечность.

— Думаю, ничего не получится, Дрю, — проворчал, наконец, детектив. — Похоже на паршивую пьеску, если вы спросите меня.

Он умолк, услышав звуки тяжелых шагов в столовой. В следующий момент в дверях гостиной появились Майерс и Мерфи. Между ними шагал Ханг Чинчанг.

— Вы выиграли, Дрю! — воскликнул Барнс. Он вскочил на ноги и включил свет. Детектив преобразился, став энергичным, довольным и деятельным. — Привет, Ханг, рад тебя видеть, — со смешком произнес он.

— Он собирался удрать по веревке через окно, — доложил Майерс. — Мы схватили его, как только он приземлился.

— Понятно, понятно, — сказал Барнс. — Ну, что, Ханг? Старый пожарный способ — удачное изобретение. Второй раз за вечер ты его испытал.

Ханг промолчал. Он держался перед детективом с достоинством, но взгляд у него был печальный и безнадежный.

— Эта твоя каменная манера со мной не пройдет, — предостерег Барнс. — Я знаю, что ты уже и до этого спускался таким путем. Я… то есть мы, я имею в виду мистера Дрю и себя — нашли несколько маленьких прядок веревки на рейке подоконника…

Он прошел мимо Ханга в холл и вернулся оттуда со свертком, который прятал на стуле под подушечкой. Когда он стал его разворачивать, я понял, что это пара сделанных в Америке дешевых туфель, завернутая в брюки Ханга.

— Уж слишком ты действовал неосторожно там, где прятал свою одежду. Верно, Ханг?

Китаец пожал плечами.

— Вы ищете луну в озере, — презрительно заметил он.

— Может быть, — ответил Барнс. — Но, может, найдем и ее. Может, луна тоже спустилась с неба на пожарной веревке, — он вплотную приблизил лицо к бесстрастному лицу китайца. — Я тебя заподозрил, сынок, с той минуты, когда ты перед обедом отправился к себе в комнату. Собирался переодеться, да? Чтобы не опозорить хозяина и его дом? Только поэтому? Не думаю. А теперь послушай меня… И поправь, если я в чем-то ошибусь. Ты пошел к себе в комнату. Надел эти туфли белых людей вместо вельветовых тапочек. Взял нож, который вытащил из вещей мистера Уинтропа, когда паковал сумки Генри Дрю в каюте. Достал пожарную веревку и спустил ее в туман. Отсюда всего пара минут ходьбы задами до дома доктора Су. Он там был один. Ты это знал? Ты воткнул ему нож. Когда возвращался обратно, увидел в окне столовой Генри Дрю. Тихо влез в окно и прикончил его тоже. Ты еще не успел забраться по веревке к себе, когда мистер Уинтроп оказался рядом с тобой в тумане…

— Я вспомнил! — воскликнул я. — Когда и подошел вплотную к стене дома, меня что-то ударило по лицу. Наверно, это была веревка.

— Наверняка это она и была — согласился Барнс. — Да, вы с мистером Уинтропом еще и в прятки поиграли в тумане. Когда он вышел на улицу, ты запер у него за спиной ворота. Потом залез к себе в комнату. Свернул веревку и повесил ее обратно на крюк. Снял мокрые и грязные туфли и брюки, у которых низ штанин тоже был мокрый и заляпанный после прогулки по высокой траве. Из окна ты сумел забраться на крышу, где и спрятал эти вещички в укромном месте. Но вот не заметил грязи на подоконнике и полу. Надел чистую одежду и подождал кого-то, с кем у тебя был уговор. Какого-то друга. Куда вы собирались отправиться, ты и твой друг? Держу пари, какое-то судно ждет тебя в порту. Фальшивый паспорт, а может, вообще без него. Взятка тому, взятка другому. Деньги — страшная сила, верно? Ладно, Ханг, ты уж меня извини. Я не смогу отпустить тебя на встречу с другом. Но не волнуйся, все будет в порядке. Твой друг скоро сам придет сюда к назначенному сроку.

Даже эти впечатляющие сведения не заставили Ханга выказать удивление или растерянность. Он вновь только пожал плечами.

— Все окончено, Ханг, — продолжал детектив. — У тебя нет ни единого шанса отсюда скрыться. Все ясно, как божий день. Первый свободный вечер за двадцать лет ты использовал для того, чтобы убить своего хозяина и его лучшего друга. Ты именно об этом мечтал столько времени? Впрочем, это меня уже не касается. Хочешь что-нибудь сказать?

— Нет, — ответил Ханг Чинчанг.

Марк Дрю подошел и встал перед ним. Маленькие бусины глаз китайца долго не отрывались от глаз сына убитого. Потом они вдруг заморгали, и голова Ханга упала на грудь.

— Ханг, — обратился к китайцу Дрю. — Мне очень жаль, и я хочу, чтобы ты это знал. Однако Генри Дрю — мой отец, и я был обязан приложить все усилия, чтобы найти его убийцу. И потом, ты попробовал вмешать в это дело невинного человека. Но я ничего не могу понять. Я думал, что ты предан моему отцу… Я говорил об этом сегодня вечером. Твоя вина не вызывает сомнений, но все равно я не вижу решения этой загадки. Дело стало только еще более таинственным. Какой мотив у тебя был для этого?

Мы услышали, как открылась входная дверь, и в холле раздались тяжелые шаги. В гостиную с видом триумфатора вошел огромный краснолицый Райли. Одной рукой он вел удивительно маленькую пленницу — китайскую девушку, которой на вид едва исполнилось двадцать. Она была красива своеобразной красотой. Во всяком случае, в мягком блеске ее черных волос, в ее ярко-красных губах и в ее соблазнительно стройной и гибкой фигурке таилось что-то привлекательное. Лицо у нее было испуганное, взглядом загнанного зверька она обвела комнату и немного успокоилась, лишь когда заметила Ханг Чинчанга.

— Так что, Райли, — спросил Барнс, — где вы ее поймали?

— Я уже рассказывал вам по телефону, — доложил Райли. — Когда я ушел из дома на свой маршрут, туман уже стал подыматься. Я отправился по Калифорния-стрит. Гляжу, впереди, на углу Грант-стрит, стоит большой туристический автомобиль. Я поспешил к нему. Водитель, быстрый маленький китаеза, заметил меня, и тут же стал заводить мотор. Но скорость набрать не успел, и я его нагнал. Сперва я подумал, что на заднем сиденье никого нет, но под кучей одеял нашел эту крошку. Только я ее вытащил, как машина тронулась и водитель сбежал. Я решил, что вы захотите встретиться с этой леди.

— С величайшим удовольствием, — сказал Барнс и подошел к девушке вплотную. — Кто вы? Как вас зовут?

Девушка съежилась и ничего не ответила.

— Я ее знаю, — вмешался Марк Дрю. — Десять лет назад я был на ее свадьбе. Она тогда была совсем ребенком, но я не могу ошибиться. Ее зовут Ма Ли. Это жена доктора Су Йенханя.

— Жена доктора Су! — воскликнул Барнс. — Вот теперь все понятно! Китайский треугольник, клянусь всеми желтыми богами! А я и не знал про нее. Все окончено, детка, — обратился он к перепуганной девушке. — Ханг нам все рассказал.

— Это ложь, — ледяным тоном возразил Ханг.

— Ваш муж убит. Вы знаете об этом? — рявкнул Барнс.

— Я ничего не знаю, — слабым голоском ответила девушка.

— Где вы были сегодня вечером?

— В доме своего отца Юаньшуя, на Грант-стрит. Я туда приехала после полудня. Мой брат повез меня домой на машине.

— Домой? Это ложь. Он повез вас на угол, чтобы дождаться кого-то… Кого-то, кто собирался тайком протащить вас на борт судна, отплывающего к открытому порту. Выкладывайте! — детектив схватил ее за тонкую белую руку. — Кого вы ждали на углу? Кого вы ждали?.. Говори! Говори правду, не то, черт побери…

Он сильно скрутил ей руку.

— Не трогайте ее! — произнес Ханг Чинчанг таким тоном, что у меня мурашки по спине побежали. — Она ждала меня.

— Это верно, — согласился Барнс, отпуская руку девушки. — А теперь расскажи мне все.

— Вам, — презрительно заметил Ханг, — я не скажу ничего, — он подошел к Марку Дрю. — А вам — все… Сегодня вечером, когда вы говорили о моей верности, моей преданности вашему отцу, на сердце у меня было тяжело. Почему? Потому что незадолго до этого я прикончил и вашего отца, и его друга… — он обратился к Ма Ли. — Так должно было произойти, — объяснил он ей как ребенку. — Давным-давно так предопределили боги. А кто такой человек, чтобы идти против воли богов? — он снова повернулся к Марку Дрю. — Вы верили в меня, вы доверяли мне, и поэтому должны знать, что у меня был для этого основательный и достаточный повод.

Он помолчал, и все мы терпеливо ждали, сгорая от любопытства. Большие часы в холле пробили три часа.

— Десять лет назад, — продолжал китаец, обращаясь к Марку Дрю, — я впервые увидел эту женщину, Ма Ли. У входа в магазинчик ее отца, Юаньшуя, торговца антиквариатом. Девочку лет четырнадцати, стройную, как бамбук, нежную, как цветок сливового дерева, прекрасную, как нефритовая брошь чистой воды. Я увидел ее, и мне пришло в голову, что я лишен главного в жизни — жены, детей и возможности поклониться могилам предков.

Он подошел ближе к Марку Дрю.

— Ко мне пришло то, что вы называете любовью. В моих мечтах с тех пор всегда всплывала хрупкая фигурка Ма Ли, мягко качаясь, словно бамбук под ветром. Я уже видел себя ее мужем. Я слышал крик рожденного ею моего первенца. Юаньшуй, к которому я обратился, решил, что все можно устроить достойно. Но, как вы знаете, я был подневольным человеком. Я дал клятву верности вашему отцу. В этой же комнате, где отблески огня из камина, как два факела, горели в его злобных глазах, он выслушал мой рассказ о том, как Ма Ли захватила мое сердце и удерживает его в своих тонких, надушенных ручках. Я попросил у него разрешения жениться. Разве от этого что-то изменилось бы? Разве я не мог по-прежнему верно служить ему, в то время как Ма Ли заботилась бы обо мне? Он ничего не сказал. Но был явно недоволен.

— Гордыня! Гордыня была его тайным пламенем, на котором он грел свои руки, когда он холодели от множества грязных дел. Он гордился моей преданностью ему. Этот торт со свечами — тоже символ, похвальба. Самовлюбленный и жестокий, он не собирался делить меня с женщиной, все мое время, все мои заботы, вся моя преданность — все это должно было принадлежать только ему. Он считал, что я этого не понимаю. Он часто бывал глупым. Он решил посоветоваться со своим партнером по злодействам доктором Су Йенханем, стариком, из которого годы высосали всю кровь, оставив лишь сухую, отвратительную оболочку. Они договорились между собой. В то время у доктора Су в Сан-Франциско не было жены. Ваш отец взял меня в поездку на юг. Мы вернулись в день свадьбы Ма Ли. Ее выдали за Су Йенханя.

— На свадьбе Генри Дрю веселился вовсю. В тот вечер в этой комнате я увидел блеск триумфа в глубине его глаз. Я возненавидел его. Я возненавидел Су, его партнера. Оба они злые люди, такие же одинаковые в подлости, как цветки груши одинаковы в своей красоте. Они сговорились и ограбили меня, и я поклялся, что в тот же миг, когда стану свободным, убью их обоих. Сегодня днем я стал свободным и сегодня вечером я выполнил свою клятву.

— Вы ждали десять лет! — тихо проговорил Марк Дрю.

— А как иначе? — сказал Ханг. — Разве меня не связывало мое честное слово?

Детектив Барнс достал холодные стальные наручники, которые совсем недавно обхватывали мои запястья. Ханг подошел к Ма Ли и положил ладонь ей на руку.

— Не горюй, маленькая растерянная девочка, — сказал он. — Нам не придется коротать время вместе в большом доме у широкой реки в деревне Сан-Чин. Таков приговор богов. Для тебя, когда ты снимешь белую траурную одежду, найдется другой, молодой муж. А для меня…

— Вытяни руки, — прорычал Барнс, подходя к нему.

— Когда-то, — сказал Ханг, — в Гонолулу, в городе, где я родился, я уже стоял в чужеземном суде. Такого унижения второй раз мне не вытерпеть.

Он стремительно повернулся спиной к детективу. Я один стоял между ним и камином и мог видеть все, что произошло дальше.

В последний раз я видел свой нож на столе. Не знаю, когда Ханг успел его взять, но сейчас он выхватил его из рукава. Блеснуло лезвие, и китаец, держа рукоятку двумя руками, вонзил острие прямо себе в сердце. Потом он сделал неуверенный шаг и упал головой к камину. Его черные волосы едва не коснулись гаснущего огня, а сверху, со стены, из потускневшей рамы на него смотрела первая жена Генри Дрю. Какое-то время, следя, как исполняется приговор богов, никто не двигался.

Потом Ма Ли беззвучно рухнула рядом с мертвым. Марк Дрю успел выхватить у нее из руки нож, и она осталась стоять на коленях, глядя на неподвижную фигуру у камина.

Так закончился жизненный путь этого китайского мальчика, рожденного недалеко от дворца королевы Эммы на побережье Уайкики. Глядя на него, я почувствовал жалость. Но она исчезла, когда я вспомнил, что он вытащил нож из моего багажа. Тогда в первый раз я осознал, чего мне удалось избежать. Горечь и опасения выветрились из моего сердца быстрее, чем камышовый туман поднялся над Сан-Франциско.

Вечеринка Генри Дрю завершилась молчаливой траурной неразберихой. В мерцающем свете газового светильника в полутемном старинном холле Мэри-Уилл протянула мне руку.

— Спокойной ночи, — произнесла она.

— Доброе утро, — ответил я, указывая на часы. — Куда вы собираетесь сейчас?

— В постель, конечно.

— В этом доме вы не уснете. Поднимитесь наверх и возьмите свою шляпку.

— Что-что я должна взять?

— Шляпку. За вашими вещами мы зайдем позже. А сейчас я предлагаю вам вместе позавтракать где-нибудь.

— Это невозможно! Я не могу с вами завтракать.

— Почему?

— Просто так не делается… Это все, — заявила Мэри-Уилл.

— Но сейчас это надо сделать. После завтрака я хочу кое-что купить, и вы можете пойти со мной.

— Купить? Для кого?

— Для жены. Я понимаю, что в городе полно прекрасных невест. И не хочу, чтобы ваши надежды заходили слишком далеко. Но должен сказать, что я подхожу к вам с самыми серьезными намерениями.

— Опомнитесь. Сейчас всего три часа утра.

— Но я люблю вас так же, как и в три часа вчерашнего дня. Необычно, правда? Да, пожалуй, я все-таки женюсь на вас.

— Но сначала решили осмотреться?

— Я окину взглядом других девушек по дороге в бюро регистрации браков. Если мои намерения изменятся, обещаю сообщить вам об этот немедленно. Так что насчет шляпки?

Мэри-Уилл заколебалась. Позднее время не помогло ей сохранить свое восхитительное упрямство.

— Я… Я вообще переоденусь, — сказала она и заторопилась наверх.

На все дела ей потребовалось только полчаса. Туман рассеялся, но когда мы осторожно спускались по крутому склону Ноб-хилл, Сан-Франциско еще трудно было разглядеть. Тротуар был мокрым и скользким. Поэтому пришлось держаться за руки.

Когда мы вышли из круглосуточного кафе возле Юнион-сквер, над молчаливым городом разгорался рассвет. На углу стоял полисмен.

— Как долго придется оформлять брачную лицензию? — спросил я его.

— Не меньше трех часов, — ответил он. — Но бюро откроется только в десять.

— Слишком долго ждать, — пожаловался я ему.

Он улыбнулся.

— Когда-то и со мной такое было.

Я купил пару утренних газет, и мы забрели на Юнион-сквер. В газетах красовались огромные шапки о двойном убийстве на Ноб-хилл. Мэри-Уилл мельком взглянула на них и сказала:

— Кажется, что все это происходило тысячу лет назад. Давайте не будем читать про это.

— Конечно, не будем, Я купил газеты, чтобы на них сидеть.

И развернул их на скамейке. Они отлично подошли для этого. Мы сели очень близко. Милые глаза Мэри-Уилл были совсем сонными. Постепенно ее голова опустилась мне на плечо. Шляпка у нее была маленькая и не мешала этому. Казалось, само Провидение нам помогало.

Мимо нас, все еще улыбаясь, неторопливо прошел полисмен.

— Милая крошка, — тихо сказал он. — Желаю счастья вам обоим.

И, тихо насвистывая, отправился дальше.

Наступил день. Солнечные лучи наполнили площадь. Мимо нас торопливо шагали рабочие. Несмотря на занятость, ни один не упустил возможности бросить любопытный взгляд на нашу скамью. Через дорогу, у входа в мой отель, занял свой пост портье. С утра он был свеж и бодр. Голоса продавцов газет звучали все напористей.

Я наклонился и поцеловал Мэри-Уилл прямо в теплые губы.

— Просыпайся, — обратился я к ней. — Сегодня день нашей свадьбы.

 

Эдгар Уоллес (1875–1932)

Один из самых популярных писателей начала двадцатого века.

Родился в Гринвиче, в актерской семье. Бросив школу в 12 лет, до 18 переходил с одной работы на другую, после чего поступил на службу в армию. В 1896 году уехал в Южную Африку, где служил в медицинских частях. Здесь под влиянием друзей-писателей начал писать стихи.

Первые свои романы Уоллес публиковал в собственном издательстве, но они не окупались. Только в 10-е годы к нему, наконец, пришел коммерческий успех, а в 20-е он стал самым издаваемым английским писателем.

Уоллес написал 173 романа, 23 пьесы, более 1000 рассказов, не прерывая и журналистской деятельности. По его произведениям поставлено 170 фильмов.

Умер писатель в Голливуде во время работы над сценарием знаменитого «Кинг-Конга».

 

Глава I

Дело, которое газеты назвали «Тайной уединенного дома», не украсило мой послужной список. Но я уже довольно давно служу в полиции и знаю, что человек, громко трубящий о своих заслугах, никогда не станет хорошим членом слаженного оркестра. Так что, если кто-то скажет вам, что суперинтендант Минтер из Скотланд-Ярда спит и видит, как завоевать популярность, плюньте ему в глаза от моего имени.

Слово «суперинтендант» не только выговорить трудно, оно еще и слишком уж официальное. Конечно, я не требую, чтобы молодые констебли в лицо обращались ко мне «Супер». Да им это и в голову не придет. Предпочитаю, чтобы и они, и все другие чины называли меня просто «сэр». Но, честно говоря, мне нравится, когда я ненароком слышу, как подчиненные и коллеги между собой упоминают «старину Супера», не имея в виду при этом соответствующего словарного значения.

А вот мистер Джон К. Филд всегда называл меня именно так — суперинтендант. И каждый раз я невольно думал, как же много слогов в этом слове.

Никто не любит признаваться, что дал маху, однако и на старуху бывает проруха. Вопреки моей всегдашней осторожности, Филд полюбился мне с первого взгляда. Потерять голову при первой же встрече с девушкой вполне естественно, но вот оценивать мужчину по первому впечатлению очень даже рискованно. Потому что мужчина, которому сразу же удается вызвать у вас симпатию, наверняка лезет из кожи вон, чтобы этого добиться. Обычные мужчины так себя не ведут. Конечно, коммивояжеры или артисты только этим и занимаются, но их-то обычными мужчинами не назовешь.

Джон К. Филд был из тех людей, которыми все восхищаются. Высокий и широкоплечий, он, несмотря на свои пятьдесят с хвостиком и седину, выглядел очень достойно. Обладая манерами джентльмена, он не лез за словом в карман и отличался гостеприимством. Да вдобавок и не уставал направо и налево раздавать дорогие сигары.

Познакомились мы с Филдом при странных обстоятельствах. Он жил в крохотном домишке на берегу Линдера. Сомневаюсь, что это название вам известно. Так называется ручеек, который выдает себя за реку, и впадает в Темзу между Редингом и Хенли. Напротив дома Филда, на другом берегу реки, стоит Хэйнторп, дом, принадлежащий мистеру Максу Воссу. Он его построил и протянул к нему электрическую линию из Рединга. Как раз этой линией я и заинтересовался в связи со своим расследованием.

В то время я служил в специальном отделе Скотланд-Ярда и вел множество дел, о которых полиция графства даже понятия не имела. Конечно, пользоваться электричеством не возбраняется, но примерно тогда же братья Флэк и Джонни Мак-Гарт вместе с двумя или тремя крупными бандами фальшивомонетчиков на полную катушку использовали частные печатные машины. Поэтому когда нам стало известно о хозяине дома, где потреблялось много тока, мы насторожились.

Словом, я отправился в Хэйнторп и встретился с Воссом. Это был коренастый мужчина с маленькими седыми усиками и ярким румянцем на щеках, который так отморозил обе ноги в России, что потерял возможность ходить. Из-за этого его дом и был битком набит всякими электрическими штуковинами. Для передвижения из комнаты в комнату он пользовался электрическим креслом и электрическим лифтом. Даже в ванной комнате у него стоял особый электрический подъемник, который переносил его из кресла в ванну и обратно.

— Ага, — произнес Восс, слегка подмигнув, — значит, вы хотели бы взглянуть на печатную машину, где я делаю липовые купюры?

Заметив, что попал в яблочко, он хихикнул. Короче говоря, я зашел туда на часок, а задержался на три дня.

— Останьтесь хотя бы на ночь, — сразу предложил мне хозяин. — Мой слуга Веддл обеспечит вас всем необходимым для ночлега.

Восс оказался очень интересным человеком. В России он работал инженером. Совсем уж беспомощным он не был и даже мог с грехом пополам передвигаться на костылях, но зрелище это было не из приятных.

В дом к Воссу я попал уже под вечер, поэтому охотно согласился остаться на обед, особенно когда узнал, что хозяин ждет в гости молодого Гарри Терстона. Гарри я знал, мы несколько раз встречались с ним на Мальборо-стрит, Бау-стрит и в других полицейских судах. У него отбирали водительские права чаще, чем у любого другого из известных мне богатых молодчиков. Такое уж у него было хобби: на скорости прорываться через полицейский кордон и парковаться в неразрешенных местах. Прыткий парень — один из тех нарушителей закона, которые появились в результате введения правил движения для автомобилистов.

Он жил в огромном собственном доме по соседству и сдружился с Воссом. Не знаю, наверно, это глупо с моей стороны, но мне почему-то по душе такие беззаботные сорвиголовы, которых тысячами выпускают частные школы и университеты.

Увидев меня в курительной комнате, Терстон остолбенел.

— О Господи! — воскликнул он. — И что я в этот раз натворил?

Когда я объяснил, что всего лишь ищу обычных фальшивомонетчиков, он, похоже, даже расстроился. В общем, парень он был хоть куда, и если бы я имел несчастье жениться и завести сына, то как раз с таким мы бы поладили лучше всего. Никогда не мог понять, что имеют в виду романисты, когда пишут «внешность у него была привлекательная». Но, полагаю, к такому, как Терстон, это определение подошло бы как нельзя лучше.

Именно тогда, в самый разгар обеда, я впервые услышал имя мистера Филда. Разговор зашел о браконьерстве, и Восс заметил, что полицейским Филда лучше бы оставаться на своем берегу реки. Так я впервые узнал, что Филд находится под защитой полиции, и тут же поинтересовался почему. Неожиданно вмешался молодой Терстон.

— Чтобы уследить за ним, если что-то случится, а скорее всего, уже случилось, не хватит целого полка солдат! — заявил он.

Он произнес это таким тоном, что заставил меня насторожиться. Если можно кого-то ненавидеть всей душой, то именно такое чувство я прочел во взгляде Гарри Терстона.

Восс, как я заметил, тут же сменил тему. После ухода Терстона он объяснил почему.

— Терстон не может даже слышать про этого Филда, — сообщил он. — Причина банальная: девушка, секретарь Филда. Милое создание, и, насколько мне известно, Филд относится к ней доброжелательно и с уважением. Но Гарри вбил себе в упрямую голову, что в этом уединенном доме творится что-то грязное. На мой взгляд, причина тут в психологии: просто парню трудно понять, почему этот бедняга Филд живет на отшибе.

Теперь мне многое стало ясно. Влюбленные молодые люди вообще похожи на хищников. Мне трудно сказать, нормально или ненормально жаждать крови человека, который взял за руку молодую леди, в которую вы влюблены. Возможно, это вполне в рамках нормы. Если говорить о себе, то я никогда не впадал в горячечный бред, разве что по медицинским причинам.

Меня еще позабавило выражение «полицейские Филда». Но Восс мне все объяснил. По тем или иным причинам Филд опасался за свою жизнь и поэтому ежегодно платил приличную сумму за персональную опеку полиции. Обычно у его дома всегда находились два дежурных детектива.

Чтобы узнать все местные новости, я не мог выбрать лучшего источника, чем Макс Восс. Думаю, мне в жизни не приходилось встречать большего любителя посплетничать, чем этот румяный пожилой джентльмен. Он знал подноготную всех соседей в радиусе двадцати миль и мог рассказать вам все об их личных делах: и почему помолвка была расторгнута, и что заставило миссис Имярек в прошедшем марте так поспешно уехать на Ривьеру, и по какой причине лорд Такой-то продал свои картины.

Между прочим, он многое рассказал и о Филде. Тот жил в полном одиночестве, если не считать нескольких слуг, и к нему никто не заглядывал, за исключением хорошо одетого молодого негра, появлявшегося там раз в месяц, и довольно красивой метиски, которая временами тоже туда наведывалась.

— Об этом известно немногим. Она приезжает на катере по реке, иногда вместе с негром, иногда без него. Обычно они появляются ближе к вечеру, задерживаются на часок-другой и исчезают. Перед их приездом Филд всех своих слуг отсылает.

Я хмыкнул.

— Похоже на какие-то тайны…

Восс улыбнулся.

— А вот в путешествии леди Кингфезер в Северную Африку нет ничего таинственного, — заметил он и стал рассказывать мне какую-то длинную историю.

Наверно, история была весьма любопытной: во всяком случае, каждый раз, когда я просыпался, там что-то происходило.

За день я устал, спать лег поздно, однако на следующий день встал в шесть часов утра, оделся и вышел в сад. Восс сказал, что его слуга Веддл позаботится обо мне, однако этот Веддл как сквозь землю провалился. Не видел я его и накануне вечером. А почему — стало понятно, когда я случайно наткнулся на него, когда он вышел из своего маленького домишки на задворках. Он попытался улизнуть, но зрение у меня для человека, которому уже за шестьдесят, вполне приличное. Всякий, кто хоть раз видел Веддла, уже не мог его запамятовать. Круглое лицо, отталкивающий вид и бегающие глазки — я бы узнал его даже на расстоянии мили. Когда Восс назвал фамилию «Веддл», я и подумать не мог, что это тот самый Веддл, который три раза попадался мне в руки. Ведь обычно, получив приличную работу, преступники тут же становятся Смитами.

Конечно, он тоже меня узнал.

— Ох, мистер Минтер! — произнес он своим хорошо мне знакомым елейным голоском. — Какой сюрприз!

— А ты вроде и не знал, что я здесь, да?

Он закашлялся.

— Ну, если честно, то знал, — признался он. — Но подумал, что лучше держаться от вас подальше… Но мистер Восс все знает, — торопливо добавил он.

— О твоих судимостях?

Он кивнул.

— А ему известно, что две из них за шантаж? — спросил я.

Он криво ухмыльнулся.

— Это дела давние, мистер Минтер. Все это я давно уже бросил. Да, мистер Восс это знает. Замечательный джентльмен! Какая жалость, что Господь Бог так с ним обошелся!

Я не стал больше тратить время на этого человека. Шантаж — это такое преступление, которое приводит меня в бешенство. Я скорее полезу в гадючник, чем буду иметь дело с людьми такого сорта. Разумеется, я не стал сообщать об этом разговоре Воссу, потому что полиция никогда не выдает своих клиентов. Однако Восс сам поднял этот вопрос за ленчем.

— Этот мой Веддл — бывший уголовник, — сказал он. — Интересно, вы его знали? Он, вообще-то, неплохой парень, да и плачу я ему достаточно, чтобы он не сворачивал на кривую дорожку.

Мне не хотелось разочаровывать его, поэтому я не стал говорить, что, сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит, и что всех денег мира не хватит, чтобы уголовник не захотел их еще больше.

Вновь я увидел Веддла уже после обеда при весьма примечательных обстоятельствах. Он всегда был франтом и пользовался успехом у женщин всех социальных слоев. Трудно понять, почему определенный сорт мужчин так очаровывает определенный сорт женщин. Внешность и возраст здесь ни при чем, речь идет скорее о чем-то вроде гипноза.

Я зашел довольно далеко, прогуливаясь в одиночестве по берегу реки, отделявшей поместье Восса от квадратного белого здания, известного здесь как Лоун-хаус. Оно стояло на гребне лужайки, поднимавшейся от реки, которая в этом месте широко разлилась и походила скорее на озеро. Местные жители называли ее просто «Пруд».

Из-за растущего на стороне Восса небольшого леска сам Лоун-хаус был плохо виден. Пройдя мимо рощи, я увидел у кромки воды Веддла, который явно кого-то ждал. Между тем, Пруд пересекала лодка. Девушка, сидевшая в ней, гребла, повернувшись спиной к Веддлу, и заметила его, только когда причалила и стала привязывать свое суденышко. Слуга подошел к ней. Меня это заинтересовало, и я замедлил шаги. Если девушка не замечала Веддла, то он не замечал меня. Я был от них в дюжине ярдов, когда он приблизился к ней, снимая шляпу.

Должен признаться, что вряд ли когда-нибудь раньше встречал девушку такой редкостной красоты, как Марджори Венн. Можно было понять Гарри Терстона, который влюбился в нее без памяти. К сожалению, описывать женщин я не умею, разве что это требуется для полицейского протокола. Могу отметить цвет их волос и глаз, черты лица и рост, но определить, почему они красивы, не в состоянии. Я только чувствую, прекрасны они или нет. Эта была прекрасна.

При виде Веддла девушка повернулась и быстро пошла прочь. Он последовал за ней, что-то говоря на ходу. Потом я увидел, как он схватил ее за руку и развернул к себе. Тут она увидела меня и что-то сказала ему. Веддл обернулся и выпустил ее руку. Девушка даже не пыталась поблагодарить меня, она стремительно двинулась прочь, оставив мужчину в дурацком положении. Но пройдоху, трижды побывавшего за решеткой, трудно чем-то смутить. Веддл приветствовал меня хитрой улыбочкой.

— Симпатичная крошка, — сказал он. — Моя подружка.

— Вижу, вижу, — заметил я. — То-то она так по-дружески с тобой обошлась.

Его улыбка стала еще более мерзкой.

— Женщины часто так ведут себя с теми, кто им нравится, — возразил он.

— Напомни-ка мне, кем была последняя женщина, которую ты шантажировал, — повысил я голос. Но он, черт бы его побрал, был на редкость непрошибаем. Он только улыбнулся и пошел прочь.

Я продолжал наблюдать за ним, опасаясь, что Веддл попытается перехватить девушку. Но не прошел он и дюжины шагов, как из-за деревьев размашистой походкой вышел мужчина, который, по-видимому, был самим Филдом. Уже по походке можно было понять, что у мужчины на уме. Если бы Веддл обладал даром ясновидения, то наверняка бросился бы бежать. Однако он продолжал шагать дальше.

Филд решительно встал у него на пути. Он что-то спросил у Веддла, а в следующий миг в воздухе мелькнул его кулак. Удар был такой силы, что Веддл оказался на земле. К моему удивлению он не сдался и вступил в драку. Поднявшись, он получил свинг слева в челюсть, который обычного человека отправил бы в глубокий нокаут.

Конечно, меня их дела не касались, но я был стражем порядка и решил, что пора вмешаться. Когда я подошел к Филду, Веддл уже спасался бегством. Филд так резко протянул мне руку, что я даже чуть отступил назад.

— Суперинтендант Минтер? Я слышал, что вы остановились тут по соседству, — сказал он. — Надеюсь, вы не станете предъявлять мне обвинение за то, что я вторгся в чужие владения. Это самый короткий путь к станции Хэйнторп, и я часто им пользуюсь. Думаю, мистер Восс не станет возражать.

Не успел я заметить, что мнение Восса относительно вторжения мне неизвестно, как Филд продолжал:

— Вы, конечно, видели нашу небольшую стычку? Боюсь, этот парень вывел меня из себя. Но он уже не в первый раз пристает к молодой леди.

Он пригласил меня к себе в дом пропустить по рюмочке. Мы вернулись к привязанной лодке, и он перевез меня на свой берег. Причалив к небольшим мосткам, Филд повел меня по лужайке к открытым французским окнам своего кабинета. Как я заметил, трава под ними была вытоптана так, что виднелась голая земля. Забавно, но полицейский офицер автоматически подмечает такие детали.

Небольшой кабинет был прекрасно обставлен. Похоже, Филд много путешествовал, так как на всех стенах красовались различные экзотические вещицы, например, африканские копья и ассагаи, а на полках размещалась коллекция туземной керамики. Он заметил, что я разглядываю комнату, и, подойдя к стене, снял с полки меч с широким лезвием.

— Если вам что-нибудь известно об Африке, это вас заинтересует, — сказал он. — Этот меч принадлежал вождю племени тунов. Человеку, доставившему мне массу хлопот. Да еще и пригрозившему, что вложит меч в ножны только после того, как проткнет насквозь мое мерзкое тело.

Он улыбнулся.

— Я вынул меч из его бессильной руки после схватки в лесу, так что его угроза вряд ли сбудется.

Лезвие меча излучало ослепительное сияние, и я заметил, что ему, наверно, пришлось потрудиться при его полировке. Однако Филд, к моему удивлению, сообщил, что оружие изготовлено из особого сплава, местного варианта нержавеющей стали, так что никогда не теряет блеска.

Он положил меч на полку, и минут пятнадцать мы толковали об Африке, где, по его словам, он заработал свое состояние, а также о местных делах. Только к концу разговора Филд обмолвился, что его дом охраняют два детектива.

— За свою жизнь я приобрел множество врагов, — сказал он, но как это случилось, объяснять не стал.

Филд перевез меня на лодке обратно через Пруд и пригласил к себе на обед завтра вечером. Правда, назавтра я уже собирался уезжать. Но мне нравятся люди, которые курят хорошие сигары. И не только сами курят, но и угощают ими подходящих людей.

По дороге обратно в Хэйнторп я столкнулся с Воссом. Точнее, это он едва не столкнулся со мной. Дорожки у него в усадьбе были ровные, как бильярдный стол, и широкие, как обычное шоссе. Да иначе и быть не могло, потому что он раскатывал там в своем электрическом кресле со скоростью тридцати миль в час. Это кресло превосходило по размерам кресло для ванны и работало на батареях. Если бы я в последний момент не отпрыгнул с дороги в кусты, то на собственной шкуре испытал, какое оно тяжелое.

Я решил, что не стоит скрывать от хозяина, как ведет себя Веддл, и рассказал ему, что видел недавно. Восс буквально позеленел от ярости.

— Ну и тварь! — воскликнул он. — Я дал этому человеку шанс исправиться и простил бы ему мелкие грешки, но такое насилие не заслуживает прощения.

По обыкновению, Восс каждый день ближе к вечеру ездил на вершину холма Джоллибой, откуда любовался окружающими ландшафтами. Он переключил кресло на малый ход, и я пошел с ним рядом, хотя шагать пришлось в гору. С вершины холма открывался вид на реку, простершуюся на много миль, и Лоун-хаус казался слишком скромным для жилища владельца усадьбы в тысячу акров.

По другую сторону я увидел Доби-Мэнор, старинный дом в елизаветинском стиле, где сотни лет проживали предки Гарри Терстона.

— Славный он парень, этот Гарри, — задумчиво произнес Восс. — Не говорите ему про Веддла: мне только убийства здесь не хватает.

В этот вечер я обедал с ним, хотя и должен был уже возвращаться в Лондон. Восс предложил, чтобы его машина забрала меня в уединенном доме после обеда с Филдом и отвезла куда надо.

— А вы ему понравились, — заметил он. — Я слышал, что Филд мало кого приглашает в гости. Как видно, он затворник. За все время, что я здесь, он ни разу не заглянул ко мне и не пригласил наведаться к нему.

Веддла я увидел вечером. Его лицо украшал великолепный «фонарь» под глазом, но, конечно, ему не доставило бы удовольствия упоминание об утренней стычке, так что я проявил деликатность и промолчал.

Надо сказать, что меня немного беспокоило то обстоятельство, что Веддл числился в полицейских реестрах как опасный преступник. Он дважды вступал в драку с полицейскими, которые выполняли приказ о его аресте, а однажды даже направил на них револьвер. Я знал об этом, потому что сам был одним из этих детективов.

На следующее утро я прогуливался в саду, когда увидел, как Веддл выходит из своего домишки. Мне показалось разумным кое-что ему посоветовать.

— Ты получил по заслугам, — сказал я. — И если ты не дурак, то просто забудешь то, что вчера случилось.

Он взглянул на меня исподлобья. Могу поклясться, что это был тот редкий случай, когда он смотрел человеку прямо в глаза.

— Он свое получит… — бросил он мне и тут же направился прочь.

После полудня я решил посидеть на террасе в Хэйнторпе. День был теплый, недавно прошел дождь, и меня уже стало клонить в сон, когда я вдруг увидел, как Восс едет на своем электрическом кресле по дорожке перед террасой. Он двигался очень быстро. Я проследил, как он скрылся в небольшой рощице у берега реки, потом снова показался уже за рощей и торопливо направился по извилистой дорожке к холму Джоллибой.

Восс всегда носил белую шляпу-котелок и серый костюм, а зрение у меня, как я уже говорил, отличное, поэтому даже на расстоянии в полторы мили следить за ним было легко и просто.

Он провел на холме больше времени, чем обычно. Он мне уже сообщил, что опасается оставаться там больше десяти минут, так как легко простужается. Пока Восс находился там, я перевел взгляд на рощу и обратил внимание на поднимающуюся оттуда слабую струйку дыма. Это меня удивило: неужели кто-то разжег там костер? День стоял жаркий, в такую погоду лесные пожары вспыхивают мгновенно. Но дымок вскоре исчез, и тут же я увидел, как кресло Восса спускается с холма и исчезает в роще. Спустя пару минут он уже помахал мне рукой и направил кресло на пологий косогор, ведущий к фасаду дома. Вскоре его транспортер подъехал вплотную к широкой, выложенной каменными плитами террасе.

— Вы заметили дым над деревьями? Я решил, что горит подлесок.

Я сказал, что видел. Он покачал головой.

— Там ничего нет. Но меня это немного тревожит. В прошлом году у меня сгорело отличное поле. Цыгане разожгли там костры, а уезжая, забыли потушить.

Мы еще немного побеседовали о том, о сем, а потом он сообщил, что уже распорядился насчет своего «Ролса», который заберет меня в Лоун-хаусе в десять.

— Надеюсь, вы все же не расскажете Гарри про Веддла, — сказал он. — Я думаю избавиться от него. От Веддла, конечно. Я уже наслышался в деревне много всяких историй об этом парне и не хочу, чтобы такой человек жил у меня.

Он поинтересовался прошлым Веддла, но я, разумеется, отвечал очень сдержанно. Даже если речь идет о закоренелом рецидивисте, полиция все равно не вправе раскрывать его подноготную. Тем не менее, Восс знал, что Веддл был осужден за шантаж, и я решил предупредить его, что в наших реестрах этот бывший заключенный числится очень опасным.

Восс попросил меня проводить его в дом, так как Веддл после полудня ушел, и я помог ему подняться туда на лифте и устроиться в маленьком кресле, хранившемся на первом этаже. Словом, к тому моменту, как я вернулся на террасу, сна у меня уже не было ни в одном глазу. Усевшись там, я решил прочесть в утренней прессе подробные репортажи об интересовавшем меня деле. Однако едва я раскрыл газету, как пришла одна из служанок и сообщила, что меня просят к телефону. Я не знал позвонившего мне человека, но он представился одним из детективов, охранявших Филда. Его голос мне был незнаком.

— Это суперинтендант Минтер?.. Вы не сможете приехать в Лоун-хаус? Мистер Филд убит…

Я был так удивлен, что какое-то время не мог вымолвить ни слова.

— Убит!.. — наконец произнес я. — Убит?

Повесив трубку, я выскочил из дома и помчался по дорожке через рощу к берегу напротив Лоун-хауса. Детектив уже ждал меня в лодке. Он был так возбужден и расстроен, что не сумел ничего толком мне объяснить. Мы побежали по лужайке к дому.

Французские окна были широко распахнуты, и, еще не зайдя в комнату, я заметил на сырой бурой земле отчетливый след босой ноги. Детектив не обратил на него внимания, и я отодвинул его в сторону, когда он уже собирался наступить на это место.

Я зашел в кабинет первым и увидел там Филда. Он неподвижно лежал на полу в самом центре комнаты, а в спине у него торчал эфес африканского меча.

 

Глава II

Мне не требовалось быть врачом, чтобы понять: Филд мертв. Крови на полу было очень мало, если учесть размеры лезвия меча, и особого беспорядка я тогда не заметил, кроме разбитой кофейной чашки в камине и перевернутого столика для сервировки кофе. Вторая чашка осталась целой, а содержимое кофейника вылилось на ковер. Я заметил детективу, которого звали Уиллс, что, видимо, столик перевернул Филд, когда падал на пол.

Обычно в таких делах детективам мешает работать толпа кричащих и плачущих слуг. Они сбегаются отовсюду и затаптывают улики, которые могут помочь в расследовании. Поэтому первое, что меня поразило, это полная тишина в доме и отсутствие слуг. Я спросил об этом Уиллса.

— Слуг в доме нет, они ушли сразу после ленча, — доложил он. — Мистер Филд отправил их в город на благотворительный утренний спектакль, на который он приобрел билеты.

Он вышел в холл, и я услышал, как он зовет мисс Венн по имени. Вернувшись, он сообщил:

— Она, должно быть, тоже ушла. Хотя мог бы поклясться, что час назад видел ее на лужайке.

Я отправил его доложить по телефону о случившемся своему начальнику. Не люблю искать неприятности на свою голову, а вмешательство в дела полиции графства обычно этим и кончается. Не хочу сказать, что они так уж ревниво относятся к Скотланд-Ярду, но в местных проблемах, конечно, разбираются гораздо лучше. Они сами не раз мне об этом говорили.

Пока он звонил, я осмотрел Филда. На щеке у него была царапина или, скорее, порез длиной около двух дюймов. Но, возможно, он поранился еще до гибели, так как в кармане у него я нашел носовой платок с пятнами крови. Я не обнаружил ничего, что могло бы причинить такую ранку, кроме маленького ножа для разрезания бумаги, лежащего на столе у стены. Его лезвие на первый взгляд выглядело чистым, но я все-таки отложил его в сторону для исследования под микроскопом, если сообразительные местные детективы сочтут это необходимым. Я решил, что полиции графства надо помочь, тем более что они все равно попросят прислать кого-нибудь из Ярда. Вот только время будет потеряно, и убийца успеет уехать из страны.

В кабинете было две двери, одна в коридор, а другая в комнату на тыльной стороне дома. По другую сторону коридора были что-то вроде гостиной и столовая. Я сказал «что-то вроде гостиной», потому как для обычной гостиной помещение было обставлено слишком уж комфортабельно.

Я проверил дверь в заднюю комнату: она оказалась запертой. Разумеется, туда вела и вторая дверь из коридора, но и она была на замке.

Вернувшийся Уиллс, который сообразил позвонить еще и врачу, рассказал, как обнаружил произошедшее. Он оставался на посту в одиночестве, так как второй детектив тоже уехал на машине Филда в город на благотворительный спектакль. Уиллсу было велено ходить вокруг, но не приближаться к дому слишком близко и не обращать внимания на все увиденное и услышанное. Такие указания не показались ему необычными.

— Иногда, — пояснил Уиллс, — к нему приезжали цветная женщина и негритянский парень. В таких случаях он всегда давал нам такой инструктаж. В общем, я наблюдал за рекой, ожидая их появления. Обычно они прибывали на моторной лодке с низовьев реки и причаливали там, где начинается лужайка.

— Вы видели их сегодня? — спросил я.

Он покачал головой.

— Нет. Но вот сегодняшние указания были точно такими же, как всегда в случае их приезда, и всех слуг, а также мисс Венн, всегда отсылали куда-нибудь.

Я наскоро осмотрел весь дом. Должен признать за собой такой грешок, как любопытство, так что мне хотелось узнать о произошедшем как можно больше, прежде чем сюда явится полиция графства Суррей в своих кованых ботинках и наложит на все отпечатки пальцев свои здоровенные ручищи. Во всяком случае, именно такое чувство владело мною тогда.

Уиллс позвал меня вниз, как раз когда я осматривал спальню Филда.

— Вас просит заместитель начальника полиции, — сообщил он.

Я не стал говорить ему, что думаю о заместителе начальника полиции, потому что всегда строго соблюдаю дисциплину и не позволяю себе в разговоре с молодыми офицерами критиковать их руководителей. Кроме того, с этим заместителем начальника полиции я никогда не встречался. Впрочем, я встречался со многими другими.

— Это вы, Минтер? Говорит заместитель начальника полиции.

— Слушаю, сэр, — ответил я, ожидая каких-нибудь дурацких указаний.

— Уиллс представил нам подробный рапорт об этом убийстве, и я связался со Скотланд-Ярдом. Вы можете взять на себя расследование этого дела? Ваш начальник полиции не возражает.

Естественно, я был доволен таким поворотом событий, о чем ему и сообщил. Он пообещал, что немного позднее приедет и встретится со мной. Должен признать, что полиция Суррея считается в Англии самой толковой и сообразительной. Организация и порядок там на очень высоком уровне, а ищейки такие проницательные, что лучших и желать нельзя. Если кто-то упрекнет в чем-то полицию Суррея, я буду стоять за них горой.

Основательное расследование я начал с письменного стола в кабинете. Там оказались пачка писем, запертая на замок стальная коробка, ключа от которой нигде не было, заряженный револьвер и конверт с картами и планами «Алмазного синдиката Кванга». Вообще-то, мне было известно, что Филд чрезвычайно интересовался алмазами и владел очень солидной собственностью в Африке.

В другом ящике я обнаружил его пропуск и банковскую депозитную книжку, а с ними и небольшой реестр с перечнем его инвестиций. Насколько я сумел прикинуть, его состояние доходило до полумиллиона. Я как раз разбирался с этими бумагами, когда Уиллс сообщил мне, что на другом берегу находится мистер Восс, который спрашивает, нельзя ли ему встретиться со мной. Я спустился к лодке и переплыл на другой берег. Восс сидел в своем кресле и держал в руке что-то похожее на большой ружейный заряд.

— Я узнал об убийстве, — сказал он, — и подумал: может, эта штука имеет какое-то отношение к делу.

Я взял у него заряд. Он попахивал серой. А Восс достал из-под пледа, накинутого на колени, огромный пистолет.

— Я нашел их рядом в роще, — объяснил он. — Вернее, мои слуги нашли их под моим руководством. Помните дымок? Тот дымок, который поднимался над деревьями?

Я совсем забыл об этом происшествии, но тотчас все припомнил.

— Это небольшая дымовая ракета. В ходе боевых действий ее используют для подачи сигналов, — продолжал Восс.

Его худое лицо побледнело от возбуждения.

— Едва я узнал о том, что случилось в Лоун-хаусе, как вспомнил про дымок. Конечно, это был сигнал! Я тут же сел кресло и с парой слуг отправился в рощу. Мы там все тщательно обыскали и нашли эти две штуковины в кустах. И не только их…

Он снова сунул руку под плед и достал второй заряд, который, как я понял, остался целым.

— Кто-то там сидел, чтобы подать сигнал. Так что в этом деле замешаны по крайней мере два человека, — произнес он. И добавил: — Полагаю, он мертв?

Я кивнул. Он покачал головой и нахмурился.

— Странно. Я всегда так и думал, что с ним случится что-то подобное. Сам не знаю почему. Что-то было таинственное в этом человеке.

— А где Веддл? — спросил я.

Он пристально взглянул на меня.

— Веддл? По-моему, в доме.

Он обернулся и подозвал двух слуг, которые держались чуть поодаль. Они не видели Веддла. Он отправил их искать его.

Веддл не выходил у меня из головы с того самого момента, как я увидел тело Филда с вонзенным в спину африканским мечом. Я помнил его угрозу и его криминальный реестр, так что, если в мире и был человек, которому следовало отчитаться за каждую минуту своего времени, то этим человеком был мистер Веддл.

— Веддл… — медленно произнес Восс. — Я не думал о нем.

Он снова нахмурился, а потом рассмеялся.

— Нет, Веддл здесь ни при чем. Я видел его… Погодите-ка, когда же я его видел? — он ненадолго задумался. — А знаете, я сейчас прикинул, что не видел его все утро. Но он наверняка сумеет отчитаться, где был и что делал. Обычно он околачивается в помещении для слуг, пытаясь соблазнить мою горничную.

В нескольких ярдах за рощей стоял дом для отдыха, обращенный к реке. Там был телефон, и слуга, видимо, воспользовался им, потому что как раз в этот момент вернулся и доложил, что Веддла в доме нет и его никто не видел. Восс тут же развернул свое кресло, и мы вместе направились к роще.

Местные жители дали роще название Тэдпоул. И не зря: по форме она напоминала головастика, представляя собой большую группу деревьев, которая, постепенно сужаясь, образовывала длинный хвост, идущий параллельно реке вниз по ее течению. Насаждения заканчивались на границе усадьбы, где узкая тропа вела к главной дороге. Мне вдруг пришло в голову, что спрятавшийся в роще человек вполне может убраться оттуда, не привлекая к себе внимания, даже если на другом берегу соберется толпа полицейских.

Восс отправился в дом, чтобы разузнать о своем слуге. Он пообещал, что позвонит мне по телефону, как только разберется с этим, и я вернулся к лодке и снова пересек реку, направляясь к Лоун-хаусу.

Когда я там появился, в доме уже работали два врача. Мне они сообщили только то, что обычно и говорят доктора в таких случаях: что смерть Филда была мгновенной, что убить его мог только очень сильный человек и что случай, без сомнения, ужасный. С ними пришла санитарная машина, и я отправил Уиллса отвезти тело, а сам продолжил осмотр письменного стола.

В первую очередь меня интересовали ключи. В доме оставались запертыми две комнаты, и до возвращения слуг я не считал себя вправе взламывать двери.

Я обошел дом, чтобы попасть на тыльную сторону. Окно запертой комнаты располагалось высоковато, да и голубая штора была опущена, так что заглянуть туда я не мог. Более того, окно было заперто изнутри. При сложившихся обстоятельствах я решил подождать, пока не отыщутся ключи или группа из управления полиции графства, которая уже выехала, не привезет отмычку.

Почему покойный отослал сегодня после полудня всех своих слуг? Что мне сообщит Марджори Венн, когда наконец вернется? Честно говоря, я больше рассчитывал на секретаршу, чем на слуг: она, несомненно, намного больше знала о личной жизни своего начальника.

Я снова вернулся к письменному столу и возобновил разборку бумаг. Только я начал перелистывать страницы технического отчета, касающегося копей Кванга, как услышал странные звуки. Кто-то стучал. Медленно и размеренно. Клянусь, нервы у меня крепкие. Суперинтенданты полиции редко бывают нервными. Если у вас не в порядке с нервами, то вы не доживете и до чина сержанта. Но на этот раз я почувствовал, как волосы у меня стали потихоньку подниматься дыбом. Дело в том, что стук долетал из-за двери запертой комнаты.

 

Глава III

Сомнений быть не могло: стук раздавался за запертой дверью. Я подошел к ней и подергал за ручку. Убежден, что чудеса иногда случаются, и решил, что стучавшему, возможно, удалось открыть дверь изнутри. Но она не поддавалась.

Потом я услышал голос — голос девушки. Она крикнула «Помогите!» — и решение загадки сразу же пришло мне в голову. Я не стал дожидаться, пока найдется ключ. У кухонных дверей мне уже попадался на глаза большой топор. Если честно, я еще тогда подумал, что он может пригодиться в случае необходимости. Я сходил за топором и, крикнув девушке, чтобы она отошла в сторону, за пару минут справился с дверью.

Она стояла у огромного дивана в восточном стиле, держась за него, чтобы не упасть.

— Вы мисс Марджори Венн, не так ли?

Она только кивнула не в силах произнести не слова. Лицо у нее было мертвенно бледное, даже губы побелели.

Я усадил ее и подал ей стакан воды. Естественно, как только она немного опомнилась, так сразу же начала плакать. Беда с этими женщинами: даже при острой необходимости помощи от них не дождешься. Я постарался успокоить ее, но прошло не меньше десяти минут, пока она наконец смогла ответить на мои вопросы.

— Как долго вы пробыли здесь?

— Где он? — ответила она вопросом на вопрос. — Он ушел?

Я понял, что она имеет в виду Филда. Но решил пока что не сообщать, что покойный мистер Филд в данный момент находится на пути к моргу.

— Вот мерзавец! — заявила она. — Он что-то подсыпал мне в кофе. Вы ведь детектив, верно?

Мне пришлось признаться, что я суперинтендант. Вообще-то, я не сноб, но хочу, чтобы люди относились с уважением к моему положению.

Мне потребовалась масса времени, чтобы добиться от нее толкового рассказа. Она завтракала наедине с Филдом, и он неожиданно стал оказывать ей повышенные знаки внимания. Очевидно, такое случилось не в первый раз, но она никому не говорила об этом. И тогда же она обнаружила, что в доме не осталось никакой прислуги.

Откровенно говоря, она сообщила мне только то, о чем я и сам уже догадался. Филд вел себя непорядочно, но потом вдруг изменил тактику, извинился, и она решила, что инцидент исчерпан.

— Сегодня я ухожу, — заявила она. — Не могу больше это терпеть. Это ужасно! Но он хорошо платит мне, и я не в состоянии бросить работу. Никогда не подозревала, что он может быть таким подлым. Даже когда кофе показалось мне горьковатым, я ничего не заподозрила…

Она содрогнулась.

— Вы живете здесь, мисс Венн? — спросил я.

Я считал, что она, как личный секретарь, постоянно находится рядом с хозяином, и был удивлен, когда она отрицательно покачала головой. Оказывается, она поселилась в доме одной вдовы, который находится примерно в полумиле отсюда. Правда, сначала жила здесь, в этом доме, но после некоторых событий предпочла переехать. Я не стал расспрашивать, о каких событиях идет речь, но мое мнение о мистере Филде сильно изменилось.

Мисс Венн ничего не слышала и не помнила, как очутилась в задней комнате. Я решил, что кто-то помешал Филду, и ему пришлось выйти из комнаты и запереть свою секретаршу там.

Позднее Уиллс признался мне, что подошел близко к дому и мистер Филд выскочил в ярости и приказал ему немедленно вернуться на пост.

Я подумал, что теперь, когда мисс Венн успокоилась, можно рассказать ей о случившемся. Она пришла в ужас и с трудом поверила мне. А потом ее стало так трясти, что я диагностировал это как истерику. Снова потребовалось много времени, чтобы она успокоилась. Теперь она вспомнила о детективе Уиллсе.

— А где был он… когда мистера Филда убили?

Она ошарашила меня этим вопросом. Но она повторила его. Я объяснил, что, насколько мне известно, Уиллс находился на дороге, неся свою службу.

— Так он был здесь…тогда? — воскликнула она так удивленно, что я пристально посмотрел на нее.

— Разумеется, он был здесь.

Она беспомощно покачала головой.

— Ничего не понимаю…

— Ну-ну, успокойтесь, молодая леди, — сказал я (хотя я и холостяк, но умею при необходимости перейти на отеческий тон, что нередко бывает полезно). — Скажите-ка, что там с этим Уиллсом?

Она надолго умолкла, а потом, чисто по-женски, вдруг переключилась на другую тему.

— Это ужасно! Не могу поверить, что это правда!

— Так что там насчет Уиллса? — повторил я свой вопрос.

Она вспомнила о детективе.

— Мистер Филд отослал его сегодня. Сегодня он узнал, что его родной брат ужасный человек… Преступник…

— Веддл? — быстро спросил я.

Она кивнула.

— Вам известно, что это мистер Филд обвинил Веддла, когда он последний раз попал в тюрьму? Или вы не знаете, что он сидел в тюрьме?

Я объяснил ей, что мне это прекрасно известно.

— А как мистер Филд узнал, что Уиллс и Веддл братья?

Она рассказала, что тот выяснил это случайно. Он плыл на лодке вниз по реке, как иногда делал, и заметил, что они о чем-то беседуют на берегу. Видно было, что у них прекрасные отношения, и Филду это показалось подозрительным. Вернувшись с прогулки, он вызвал Уиллса в кабинет и прямо спросил, как понимать его дружбу с таким человеком, как Веддл. Ну, тот и сознался. И даже не пытался скрыть тот факт, что его брат был в заключении. Хотя и молчал об этом, пока Филд не задал прямой вопрос.

— Мистер Филд рассказал мне, — заключила она, — что был очень недоволен и отправил его вон из дома.

В этот момент на автомобиле прибыл заместитель начальника полиции с целой сворой хватких молодых людей, которые почерпнули всю свою детективную науку из книг. Невозможно было смотреть без слез, как они, подражая книжным сыщикам, выискивают отпечатки пальцев, делают гипсовые слепки следа босой ноги, измеряют самые разные расстояния и устанавливают свои фотокамеры, хотя фотографировать было нечего. Разве что меня.

Я сообщил заместителю все, что узнал о деле, и попросил отправить молодую леди домой на их автомобиле, а также вызвать к ней врача. Один из смекалистых детективов предложил задержать ее в качестве подозреваемой, но я на подобные предложения даже не отвечаю.

Мы с заместителем отправились к Воссу, который прислал сообщение, что разузнал насчет Веддла. Тот позвонил ему по телефону из Гилфорда. Восс сломя голову примчался на поле и встретил нас на полдороге. Должен сказать, что это его кресло побило все рекорды скорости. Удивительно, как это он сумел не разбиться насмерть за столько лет.

Есть такие джентльмены, которых нельзя подпускать к полицейским расследованиям на пушечный выстрел. Полагаю, они черпают свои идеи о преступлениях из книг, написанных тем парнем, чью фамилию мы видим повсюду. Восс жадно расспрашивал, нашли ли мы какие-нибудь отпечатки пальцев, а когда я рассказал ему о молодой леди, запертой в задней комнате, его багровое лицо стало пурпурным.

— Какой скандал! Какая подлость! Видит Бог, этот парень заслуживает хорошей порки!

— Его убили, — напомнил я. — Это почти так же неприятно.

Потом я спросил насчет Веддла.

— Понятия не имею, как он сумел так быстро добраться до Гилфорда. Должно быть, его ждала машина. Из того, что случилось, это меня удивляет больше всего.

— Что он сказал? — спросил я.

— Да ничего особенного. Сказал, что ему позвонил больной брат и что он там останется на два или три дня. И тут же повесил трубку. Я даже не успел сообщить ему об убийстве.

Я решил обыскать домик, где жил Веддл. Он стоял на дальнем краю поля и состоял из двух комнат, одна из которых была кухней-столовой, а другая — спальней. Все там было просто, но уютно. Колымага Восса не проходила в дверь, и он прокричал через окно, что всю обстановку там делали под его руководством.

В доме стоял шкаф, где нашлись два костюма — один старый, а другой новый — и несколько пар обуви. Мое внимание привлекло то, что Веддл не взял с собой трубку. Она лежала на столе так, словно ее бросили туда в спешке. Еще один любопытный факт: за дверью висели длинный макинтош и черная фетровая шляпа. Такого длинного макинтоша я еще никогда не видел. Я снял его и, расстелив на постели, проверил карманы. Такие вещи я обычно делаю машинально. Первое, что нащупали мои пальцы, оказалось небольшим цилиндром. Я вынул его. Это был дымовой заряд. Я положил его на стол и продолжил обыск.

Один ящик письменного стола был на замке. Я позволил себе открыть его. Там оказался небольшой ящичек для денег. Он был не заперт, и меня ожидало открытие: триста фунтов стерлингов в однофунтовых купюрах, паспорт, выписанный на имя Сидни Уиллса, то есть на подлинное имя Веддла, и книжечка билетов до Константинополя. Там был билет в спальный вагон, также выписанный на имя Уиллса, а вся пачка находилась в обложке фирмы Кука. По штампу я определил, что все это приобретено в Вест-Эндском офисе Кука за день до убийства.

В ящике находилась и третья вещица, на которую я тогда не обратил особого внимания. Между тем впоследствии она оказалась одним из важнейших ключей в расследовании дела. Это был клочок бумаги с надписью: «Кусты второй каменный сток поворот к церкви Эмберли третий вниз».

Я послал эту записку заместителю начальника полиции.

Позднее он сказал мне:

— Очень загадочно. Я хорошо знаю церковь Эмберли. Это миль восемь отсюда. Она славится своей колокольней.

Как я уже сказал, тогда я не придал этой бумажке большого значения. Для меня она была слишком загадочной. Я сунул ее в карман, а через пару минут вообще забыл про нее, так как мне сообщили, что детектив Уиллс исчез.

 

Глава IV

Исчезновение Уиллса меня ошарашило. А я не из тех, кого легко ошарашить. Время от времени вы встречаетесь с предательством детективов, но чаще всего в книгах. А сейчас я даже знал, что скажут об этом в Скотланд-Ярде: там во всем обвинят меня. Так уж повелось: если загорается сажа в каминной трубе или взрывается газовая магистраль, начальник полиции говорит своему заместителю: «Опять Супер не уследил!»

Впрочем, ничего экстраординарного Уиллс не совершил. Он всего лишь отправился на станцию, купил билет до Лондона и уехал. Я связался с Ярдом по телефону, но там он, разумеется, пока что не показывался. Заодно я представил начальнику полиции все известные мне факты. «Как это могло случиться, Минтер?» — спросил он, и по его тону я понял, что вскоре меня ожидает нагоняй. Если бы я не был одним из самых эффективных офицеров нашей службы и не ловил всех тех, за кем меня посылали, меня бы обвинили в их преступлениях.

Но вот поступила новая информация. Только я закончил свои телефонные разговоры и вышел из дома, как ко мне обратился ожидавший меня помощник садовника. Он видел, как Веддл шел к своему домику примерно в момент убийства. Он запомнил это из-за надетых на нем макинтоша до пят и черной шляпы. При этом воротник макинтоша был поднят и застегнут на петлю, как будто для защиты от дождя. Садовнику это показалось странным, так как день стоял ясный и теплый. Он даже решил, что это кто-то из чужаков ищет дорогу к дому, и подошел к нему. Но это оказался Веддл.

— Откуда он шел?

— От рощи Тэдпоул, — ответил садовник. — Я рассказал об этом мистеру Воссу, и он послал меня к вам.

Я лишний раз убедился, что Восс — прекрасный человек. Но мне всегда хватает хлопот с детективами-любителями. Похоже, старый джентльмен не знал, как убить время, так что преступлению обрадовался, как фермер дождю после засухи. Он превратился в то, что я бы назвал кипящей лавой эмоций. Его электрическое кресло стремительно металось по округе. Он даже отправился в заповедник с полудюжиной егерей и садовников, находя там улики, которые поставили бы в тупик даже всем известного Шерлока Холмса. Конечно, намерения у него были самые благие, но ими, как известно, вымощена дорога в ад.

Однако, если честно, то он сумел подсказать мне идею, и даже не одну. Это произошло тогда, когда я переправился на лодке к Лоун-хаусу и наткнулся там в лесу на него и других его сыщиков.

— А зачем вы переправляетесь на веслах? — спросил он. — Почему не попросите у Гарри Терстона его субмарину?

Я решил, что он шутит. Но он продолжал:

— Это моторная лодка. А субмариной я ее называю потому, что у нее диковинная конструкция.

Он рассказал, что для Гарри построили лодку его собственной конструкции. Здешняя река, конечно, мала, но очень глубока и впадает, разумеется, в Темзу, где существует ограничение скорости судов. Скоростные лодки на Темзе запрещены, так как поднимаемая ими волна разрушает берега и может даже перевернуть баржу.

А поскольку Гарри помешан на скорости и к тому же получил научную степень в Кембридже, то он сконструировал такую лодку, которая при максимальной скорости поднимает минимальную волну.

— Ей-богу, она точь-в-точь как субмарина. Над водой возвышается всего на четыре фута, а место рулевого напоминает скорее рубку субмарины, чем кабину.

— А где он ее держит?

Оказалось, что у Терстона есть эллинг на реке примерно в двухстах ярдах от Пруда. Мы позднее измерили расстояние и установили, что от него до Лоун-хауса ровно двести тридцать ярдов по прямой.

Энтузиазм не давал Воссу усидеть на месте. Мы двинулись по границе усадьбы, идущей вдоль местной дороги, и вскоре очутились возле большого зеленого эллинга. Однако лодки там не было.

— Должно быть, он куда-то отправился, — предположил слегка раздосадованный Восс. — Но когда он вернется… А вот и он!

Восс показал на реку, и клянусь, несмотря на то, что зрение у меня не хуже, чем у любого другого человека, я ничего не заметил.

Лодка двигалась на фоне зеленых зарослей и, поскольку была выкрашена в зеленый цвет, оставалась практически невидимой. Если бы не торчащая голова Гарри Терстона, я так бы ничего и не увидел. Верхняя часть лодки напоминала по форме спину кита, а все судно едва возвышалось над водой и казалось тонущим.

Приблизившись на высокой скорости, Гарри помахал нам рукой, подвел лодку к берегу и выпрыгнул на сушу.

— Прокатился вниз по реке, — пояснил он. — И чуть не попал в аварию. Негритянские дружки Филда плыли навстречу и чуть не зацепили нос моей лодки.

Услышав о тех странных неграх, которые время от времени навещали Филда, я насторожил уши и спросил:

— Когда это было?

Судя по его ответу, это могло быть примерно за полчаса до убийства.

— Они тащились у самого берега, и парень, как видно, решил свернуть в один из затонов. И выбрал для этого момент, когда я как раз набрал приличную скорость для такой маленькой речушки. Мне чудом удалось увернуться. Филду надо бы возить своих туземных дружков в наглухо закупоренном автомобиле…

По-моему, настал подходящий момент, чтобы сообщить ему о том, что Джон Филд сегодня после полудня встретил свою смерть. Он спокойно, даже не прикинувшись удивленным, встретил это известие. Когда он произнес «Вот бедняга!», я подумал, что звучит это не слишком искренне. Потом он торопливо спросил:

— А где была мисс Венн?

— Она была в доме, — ответил я и увидел, что его лицо побледнело.

— Боже правый! — потрясенно выдохнул он. — В доме, где произошло убийство…

Я перебил его.

— Она ничего не знала об этом. Это все, что я могу вам пока что сказать. По крайней мере, она сказала, что ничего об этом не знала.

— А где она сейчас? — спросил теперь уже Восс.

Я уже говорил ему раньше, что она была заперта в задней комнате, и это поразило его сильнее, чем убийство.

— Да, где она сейчас? — повторил этот вопрос Гарри.

Видно было, что он сходит с ума от беспокойства. Я сообщил ему, что отправил ее домой, и он чуть было не рванулся туда. Пришлось напомнить ему, что вряд ли стоит сейчас тревожить девушку, если она сама не звала его.

— И в любом случае, — подчеркнул я, — она является свидетелем. И я не хочу, чтобы кто-то вмешивался в дела полиции.

Я объяснил, что мне от него требуется, и в то же время сказал, что его судно для этой цели вряд ли годится. Оно слишком длинное, да и незачем мне ломать голову над всякими хитрыми штуковинами, которых там полным-полно. Я предположил, что у него под брезентовым тентом стоит обычная гребная лодка. Однако там оказался небольшой ялик с мотором, и он отвез его вместе со мной к Пруду, показав, как с ним управляться.

Между тем, мне еще надо было разобраться до конца с бумагами Филда. У него в карманах обнаружилась целая связка ключей. Был там и такой, который выглядел очень странно и не подходил ни к одному из имеющихся в доме замков.

Нашел я этот замок только вечером, когда тщательно осматривал стены кабинета покойного. Под одной из картин, которая сдвигалась на петлях, оказалась стальная дверца сейфа. Он был битком набит бумагами, в основном, делового характера. Я как раз внимательно их изучал, когда прибыла мисс Марджори Венн. Примерно в обычное время чаепития я послал ей сообщение с просьбой приехать, когда она будет чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы помочь мне в сортировке всей документации Филда. Я полагал, что она сумеет прийти в себя только к завтрашнему дню, но перед началом осмотра мне позвонили по телефону, прося прислать за нею автомобиль.

Она уже совершенно успокоилась, лицо немного порозовело, и я смог присмотреться к ней лучше, чем тогда на берегу, когда Веддл вел себя как мерзкий насильник. На мой вкус, она выглядела идеальной женщиной: никаких истерик, никаких обмороков, спокойствие и здравый смысл, то есть качества, чрезвычайно редкие у женщин.

Когда с утреннего спектакля вернулись слуги, я попросил у мисс Венн совета, как с ними себя вести. Она пошла и договорилась, что они останутся здесь, в доме, до дальнейших распоряжений. Правда, некоторые женщины заявили, что им обязательно нужно быть вечером дома. Мисс Венн выплатила им жалованье из тех денег, которые хранились для этой цели.

Несомненно, она мне очень помогла. Она помнила и мгновенно определяла почти все документы, избавив меня от необходимости читать разного рода длинные соглашения и контракты.

В разгар работы я послал за кофе. Когда мы его пили, она рассказала мне кое-что о Филде. Он платил ей хорошее жалованье, однако она опасалась его и пару раз чуть не отказалась от этой работы.

— Мне неприятно так говорить о нем, но он был совершенно неразборчив в средствах, — объяснила она. — Я бы никогда у него не осталась, но он был другом моего отца, и я не могла нарушить отцовскую волю.

Для меня стало новостью, что Филд и отец мисс Венн крепко сдружились в Южной Африке. Льюис Венн там и умер — примерно через год после того, как Филд нашел золотые копи.

— Мистер Филд вернулся оттуда, когда мне было пятнадцать и я училась в школе. Он платил за мою учебу и всеми способами помогал моей дорогой мамочке, а когда она умерла, отправил меня в Оксфорд. До того я никогда его не видела. Он настоял, чтобы я прервала свою учебу, приехала к нему и стала его личным секретарем. Я перед ним в таком глубоком долгу… — она помолчала, потом тихо добавила: — Думаю, мы с ним квиты…

Она рассказала также, что ее отец и Филд были бедны и рыскали по всей Африке в поисках легендарных золотых копей. Однажды они попали в туземное селение, где узнали о зарытом в землю кладе — огромном количестве самородного золота, которое передавалось от вождя к вождю. Туземцы в течение многих веков собирали самородки в реке.

— Вождь тунов, — сказала она. — Этот меч… — она умолкла, и ее охватила дрожь. — Это он навел их на след золотой жилы. Мистер Филд часто рассказывал об этом, — она опять умолкла. — Думаю, нам пора снова взяться за работу, — заключила она.

Через пять минут после этого мы сделали открытие. В сейфе было двойное дно. В тайнике лежал длинный конверт с надписью: «Последняя воля и завещание Джона Карлоса Филда». Конверт был запечатан. Я сломал печать и открыл его.

Документ был написан на двойном листе писчей бумаги, видимо, Филдом собственноручно. После всякой чепухи, обычной для юридических документов, там говорилось: «После своей смерти оставляю все свое имущество Марджори Анне Венн, проживающей в этом приходе, в Клайв Коттэдж…»

— Мне? — Марджори Венн выглядела так, словно увидела привидение. Очевидно, она не поверила своим ушам.

— Если вы Марджори Анна Венн…

Она кивнула.

— Это мое полное имя, — она говорила так, словно ей не хватало дыхания после долгого бега. — Он однажды спросил, как мое полное имя, и я ему сообщила. Но почему…

Под подписями Филда и свидетелей оставалось место, где он написал дополнительное распоряжение, которое тоже было засвидетельствовано:

«Я распоряжаюсь, чтобы сумма в пятьсот фунтов была выплачена моей жене Лите Филд и сумма в тысячу фунтов моему сыну Джозефу Джону Филду».

Мы переглянулись.

— Значит, он был женат! — воскликнула она.

В этот момент один из моих людей вошел и доложил:

— Пришел какой-то молодой человек. Он говорит, что его зовут Джозеф Джон Филд.

Я отодвинул стул, пораженный не меньше, чем девушка.

— Ведите его сюда, — распорядился я.

Мы ждали молча. Наконец дверь отворилась, и в комнату вошел высокий молодой негр приятной наружности.

— Меня зовут Джозеф Джон Филд, — представился он.

 

Глава V

Я уже говорил, что меня нелегко ошарашить? Да, нелегко. Но теперь меня ошарашили уже второй раз за один день.

Я смотрел то на негра, то на Марджори.

Парень — ему было лет девятнадцать — стоял неподвижно, его лицо и карие глаза не выражали ровным счетом ничего.

— Джозеф Джон Филд? — переспросил я. — Значит, вы сын Джона Филда, который был владельцем этого дома?

Он кивнул.

— Да, я его сын, — негромко произнес он. — Моя мать была дочерью вождя тунов.

Я смотрел на него не в силах произнести ни слова. До сих пор я считал, что подобное случается только в головах у тех, кто пишет сценарии для кино. Но вот передо мной стоял негр, который нес такую чушь, что я просто не мог ему поверить.

— Значит, ваш дед был вождем тунов… Полагаю, вам известно, что меч вашего деда…

Он перебил меня.

— Да, мне это известно.

— Кто вам рассказал? — резко спросил я.

Он заколебался.

— Детектив. Он звонил моей матери сегодня ночью.

— Уиллс? — уточнил я.

Он снова заколебался.

— Да, мистер Уиллс. Он был нашим хорошим другом. Он однажды спас мою мать от… От мистера Филда, который хотел ее избить.

— Ваша мать чернокожая? — спросил я.

Конечно, сейчас мне некогда было с ним деликатничать, но, скорее всего, он относился к тем обидчивым неграм, которые предпочитают, чтобы их называли чернокожими.

Он покачал головой.

— Она из негроидов, но почти такая же белая, как европейцы.

У него был интеллигентный выговор английского джентльмена. Позднее я узнал, что он окончил частную школу, а теперь учился в университете.

— Мистер Уиллс посоветовал мне встретиться с вами. Он сказал, что раз мы с матерью сегодня находимся по соседству, а вам известно, что недавно мы побывали здесь, то подозрение может пасть на нас.

— И это действительно так, молодой человек, — сказал я. И только после этого предложил ему сесть.

Я видел, что Марджори слушает нашу беседу как завороженная. Молодой человек сел на стул по другую сторону стола. На нем были темные перчатки, он носил тросточку из черного дерева. Его костюм был сшит хорошим портным из Вест-Энда. По правде говоря, он выглядел куда большим денди, чем те негры, которых я встречал раньше. В его одежде не было ничего показного, и, как я уже отметил, говорил он словно настоящий джентльмен.

Сунув руку в карман, он достал кожаную коробку, открыл ее и вручил мне сложенный лист бумаги. Наверху стоял заголовок: «Март, 17-е, день Св. Патрика, 1907 г., Миссия иезуитов, Кобулу». Далее выцветшими чернилами было написано: «В сей день, в соответствии с ритуалами Святой Церкви, я совершил обряд бракосочетания Джона Карлоса Филда, англичанина, и Литы, дочери Косулы, вождя тунов, в подтверждение чего составлено данное свидетельство.

МИКАЭЛЬ АЛОИЗИУС ВАЛЕТТИ, О. И.»

Ниже шла надпись:

«Подтверждаю, МОРУ, Окружной Комиссар».

Я машинально передал документ мисс Венн. Она прочла его.

— Это свидетельство о браке вашей матери, — сказала она.

Он кивнул.

— Вы мисс Марджори Венн? Никогда раньше вас не видел, но знаю очень хорошо. Моя мать знала вашего отца. Они прибыли в наше селение больше двадцати лет назад, наши с вами отцы.

Я решил, что настал подходящий момент расспросить молодого человека о жизни Филда в Африке. Но тот не захотел говорить. Сообщил только, что Филд плохо обошелся с его матерью, а также, собрав несколько соседних племен, напал на селение и убил вождя, своего тестя.

Меня немного задело, что настоящий негр объявляет себя сыном белого человека, но мне хватило здравого смысла понять, что это одна из тех шуток, которые играет природа с теми, кто вступает в смешанный брак. Теперь стало понятно и то, почему Филд отсылал из дома слуг, ожидая приезда жены и сына.

Сначала я восхитился поступком человека, который так много сделал для своего цветного сына, однако, поразмыслив, сообразил, что ему ничего другого не оставалось. Не думаю, что жена его шантажировала, но сама возможность разглашения того факта, что почтенный джентльмен женат на негритянке, заставляла его достаточно щедро оплачивать ее молчание. Ведь он даже не мог развестись с нею или позволить ей подать на развод: это тотчас же вызвало бы шумный скандал. Я выложил свои соображения парню, и тот согласился, сообщив, что Филд предлагал его матери крупную сумму за то, чтобы она подала на развод, кажется, где-то в Бельгии. Но она, воспитанница католической миссии, и слышать не хотела о разводе.

Я проверил его реакцию на завещание, сообщив, что он практически не получит ничего, кроме тысячи фунтов. Но его удивило не это, а то, что ему вообще что-то досталось.

— А где умер мой отец? — неожиданно спросила мисс Венн.

Однако Джозеф Филд почти ничего не сказал о том, что произошло в Африке двадцать два года назад. Возможно, ему действительно было мало что известно, но я склонен считать, что он знал больше, чем готов был рассказать.

Зато он прояснил ситуацию относительно ссоры Филда и вождя тунов.

— Мой отец никак не мог определить местонахождение копей, поэтому раз за разом возвращался в селение и пытался его выведать снова и снова. А еще он пытался убедить Косулу, моего деда, отдать ему часть золотого клада, который хранился в селении. Косулу был верховным вождем, а золотой клад пополнялся в течение столетий. Именно для того, чтобы завладеть им, отец организовал нападение на поселок…

— Мой отец участвовал в нападении? — быстро спросила девушка.

— Нет, мисс Венн. К тому времени их пути уже разошлись. Ваш отец в то время проводил изыскания где-то еще. Он вернулся в селение, когда Косулу уже был ранен, и стал его выхаживать. А Джон Филд был очень разочарован тем, что ему не досталось золота. Он надеялся, что когда женится на моей матери, то сумеет завладеть золотым кладом. Мистер Венн в то время был уже очень болен. Мать говорила мне, что он собирался отправиться на побережье и вернуться назад, в так называемый цивилизованный мир… — я заметил, что он улыбнулся. — Но по пути на побережье ваш отец умер.

Я допросил его, стараясь уточнить, сколько раз они с матерью посещали Лоун-хаус, но ничего полезного мне узнать не удалось. Без приглашения они приезжали только однажды. Именно тогда Уиллс и вмешался, спасая женщину от охотничьего хлыста Филда.

В конце концов, мне осталось только записать имя и адрес молодого человека. Они с матерью жили на квартире в Бэйсуотере. Я предупредил его, что непременно загляну к ним в случае необходимости.

Когда он ушел, я спросил у девушки:

— Что вы думаете об этом?

Она покачала головой.

Мне показалось, что она выглядит грустной, и я удивился почему. Впрочем, женские эмоции меня никогда особенно не интересовали.

— Разве это не трагедия для бедного юноши? — наконец сказала она. — Чувствовать и вести себя как джентльмен, но в то же время быть негром…

Я объяснил ей, что негры, в сущности, не замечают цвета своей кожи, если они, конечно, настоящие негры. Только третьесортный ниггер позволит себе поддаться комплексу неполноценности и станет переживать из-за того, что отличается цветом кожи, к примеру, от человека, которого казнят на будущей неделе за то, что он перерезал горло собственной жене. Впрочем, белому человеку тоже вряд ли стоит расстраиваться, что он отличается по внешности от Поля Робсона.

Целый час после ухода Джозефа Джона Филда мы занимались не расследованием, а обсуждением этого молодого человека и той роли, которую он мог играть в произошедшем. Я сообщил девушке, что уже знал о том, что жена и сын покойного Филда находятся по соседству, и поставил ее в известность, откуда получил такие сведения. Когда я упомянул Гарри Терстона, она порозовела и начала торопливо говорить о его лодке.

— Вот что удивительно, — заметила она. — Мистер Филд всегда недолюбливал моторные лодки. Мне кажется, из-за того, что терпеть не мог, когда за ним, как он говорил, шпионят. Он почему-то считал, что Гарри тайком пробирается в Пруд, чтобы повидаться со мной.

— А часто вы с ним встречались? — спросил я.

— Он мой большой друг, — ответила она.

Забавно, что вам никогда не удастся получить от женщины прямой ответ на прямой вопрос. Однако тогда мне это не казалось таким уж важным, и я не стал настаивать на ответе.

Когда в следующий раз я встретил Джозефа на прогулке, то сообщил ему, что правда о семье Джона Филда обязательно всплывет в ходе судебного следствия. Но его это, похоже, не слишком расстроило. Стало ясно, что особой любви между ним и его отцом не было. Говоря о нем, он обычно называл его «Джон Филд». Я заметил, что случай с хлыстом засел занозой у него в голове, как, видимо, и другие подобные случаи, о которых он умалчивал.

Теперь стало понятно и то, почему Филд с таким предубеждением относился к Уиллсу: тот слишком много знал и, возможно, не забывал напоминать об этом. Думаю, жена Филда сообщила Уиллсу об их браке.

Внезапно у меня мелькнула одна мысль.

— Мисс Марджори, вы не против, если я задам вам один деликатный вопрос?

Она сказала, что не возражает, и я спросил, предлагал ли ей Филд выйти за него замуж.

— Три или четыре раза, — тихо ответила она.

Я не стал развивать эту тему, потому что не хотел причинять ей боль.

Из рассказа мисс Венн я сделал вывод, что Филд вел жизнь отшельника: он не знал никого по соседству и ни с кем не заводил дружбу.

— Мистер Восс приглашал его однажды на обед, но он отказался. Он пытался купить Хэйнторп…

— Дом мистера Восса?

Она кивнула.

— Он ненавидел всех, кто жил так близко от него и думал о том, чтобы построить дом на вершине холма Джоллибой. Через своего агента он даже предлагал мистеру Воссу очень крупную сумму за один только этот холм. Но его предложение было отвергнуто.

На сегодня пора было закругляться с делами. Восс предложил мне пожить у него, и, проводив молодую леди домой, я с помощью одного из моих людей, который разбирался в моторах, переправился через Пруд. Там меня уже ждал двухместный автомобиль, предоставленный Воссом в мое распоряжение. Хотя в моторных лодках я не разбираюсь, но машину водить умею.

По-моему, я уже говорил, что дом Восса стоит на узкой луговине, окруженной деревьями. Ширина ведущей к дому дороги едва позволяла проехать маленькому автомобилю. Небольшой отрезок дороги проходил по самой густой части рощи Тэдпоул. Едва я заехал туда, как в свете фар увидел, что к придорожной березе прижимается какая-то фигура. Полагая, что это кто-то из следопытов, я притормозил почти до скорости пешехода и крикнул:

— Вас подвезти?

Едва я произнес эти слова, как фигура выпрямилась и дважды выстрелила в меня.

 

Глава VI

Пули проскользнули так близко к моему лицу, что вначале мне показалось, будто меня задело. На миг я застыл от изумления, словно парализованный. И только вид убегающей фигуры вернул меня к жизни. Я выскочил из машины, но к этому моменту нападавший уже скрылся из вида. Если бы я сообразил развернуть машину, то при свете фар, может, и сумел бы что-то разглядеть. А так я только метался туда-сюда в темноте, не имея ни единого шанса догнать своего любезного приятеля.

Наверно, надо пояснить, что Восс проложил в роще Тэдпоул десятки «променадов», так что бегущие во все стороны дорожки складывались в настоящий… как там его называют?.. Лабиринт. Я вернулся к машине и взял свой переносной фонарик, что следовало бы сделать раньше. Конечно, я должен был понимать, что любые поиски в такой обстановке — пустая трата времени. Но человек, в которого только что стреляли, не в состоянии рассуждать так же хладнокровно, как начальник полиции, сидящий в своем офисе (как я позднее ему и сказал). Найти место, где эта птичка устроила засаду, не составило труда. Здесь же я обнаружил две гильзы от автоматического пистолета, лежащие на траве. Когда я их поднял, они были еще горячие. Разумеется, я сохранил их, потому что сейчас появилась новомодная процедура, позволяющая по гильзе определить, из какого пистолета стреляли. Боюсь, что ничего больше сегодня ночью я сделать не мог. Бегать по лесу не имело никакого смысла, это я уже сообразил. Надежда была только на то, что выстрелы разбудят кого-то из егерей Восса, и тот увидит убегающего стрелка.

И действительно, егеря проснулись, но помчались не туда, куда следовало бы. Их дома находились в стороне от хозяйской усадьбы, и я встретил их, когда они бежали по моим следам к Хэйнторпу. Я рассказал им, что случилось, и тут вспомнил, что в Лоун-хаусе остались два или три детектива, которые, несомненно, захотят узнать, кто и зачем стрелял. Пришлось возвращаться назад. Я как раз давал указания, чтобы они оповестили все полицейские участки в округе и организовали установку заграждений на дорогах, когда услышал еще два выстрела подряд. Они долетели со стороны Хэйнторпа. Я бросился к машине и помчался туда. Правда, не так быстро, как хотелось бы: офицеры полиции и егеря не только набились в машину, но и повисли на подножках.

На входе в Хэйнторп устроена просторная галерея, и первое, что я там увидел в свете автомобильных фар, была лежащая поперек дороги лестница. В самом доме царило смятение. Ошеломленный слуга встретил меня и попросил пройти в комнату к мистеру Воссу. Мы поднялись туда на лифте. Восс сидел на кровати. Он был в пижаме, лицо у него побагровело, седые волосы стояли торчком.

— Вы только поглядите! — крикнул он мне, указывая на гнутое изголовье кровати.

Оно было сделано из позолоченного дерева, но сейчас часть его размером не меньше фута превратилась в щепки.

— Они стреляли в меня, — сказал он.

(Сказал? Нет, возопил!)

— А вот сюда посмотрите!

В стене над кроватью я увидел солидную дыру, осколки гипса из нее разлетелись во все стороны. Вряд ли обычная пуля от автоматического пистолета могла нанести такой ущерб.

Когда Восс показал на французские окна, ведущие на галерею, я понял, как все случилось.

На одном окне осталась чистая дырка, а второе разлетелось вдребезги. Значит, пробив первое стекло, пули начали кувыркаться. Я вышел на галерею. Ее ограждала низкая балюстрада, а крышей служил брезентовый тент. Восс обычно просил перевезти его туда, чтобы полюбоваться солнечной погодой, а иногда, по его словам, даже спал там.

На следующее утро я обнаружил одну гильзу на балюстраде, а вторую на дорожке под нею.

Когда мне удалось успокоить Восса, он рассказал, что произошло. Похоже, он не слышал выстрелов в меня, и его разбудил стук приставленной к галерее лестницы. Он сел на кровати и включил свет.

— Ничего глупее я сделать не мог. Теперь этот мерзавец мог отчетливо видеть цель. Едва свет зажегся, как вдруг — трах! Стекло разлетелось у меня на глазах…

Хотя он всегда считался человеком с железными нервами, сейчас его била дрожь. Одна из щепок от изголовья воткнулась ему в правую руку, и он обмотал ее носовым платком. Я посоветовал ему показать ранку доктору, но он отмахнулся от такого предложения.

Я сошел вниз по лестнице, а Восс с помощью слуги оделся, спустился на лифте и уже самостоятельно вкатился в библиотеку. Он пришел в себя и, похоже, остаток ночи собирался провести, строя различные гипотезы по поводу произошедшего.

Я дал указание всех находящихся в доме слуг отправлять поочередно в библиотеку, где и допросил их. Никто из них стрелявшего не видел. Лестница принадлежала одному из садовников и использовалась обычно в оранжерее, однако хранилась возле дома. У каждого из допрашиваемых я выпытывал, видел ли он пистолет у Веддла. Все они не могли сказать ничего определенного, кроме одного из садовников, который заметил в доме у Веддла автоматический пистолет. Восс высказался по этому поводу вполне уверенно.

— У меня нет никаких сомнений! — заявил он. — У него был пистолет. Я сам однажды видел, как он тренировался в стрельбе, и приказал ему выбросить оружие в реку.

Он сообщил мне и то, о чем раньше умалчивал: за прошедший год он получил два анонимных письма с угрозами.

— Я не видел смысла в том, чтобы их хранить, — добавил он. — Но могу сказать, что писал их малограмотный человек, и я всегда подозревал в этом цыган, которых прогнал с участка на моей земле в прошлом году примерно в это же время.

— А может, они были написаны почерком Веддла?

— Не знаю, — раздумчиво ответил Восс. — Сейчас, когда вы спросили, я попытался вспомнить, видел ли вообще почерк Веддла. Нет, по-моему, никогда не видел.

Я вынул из кармана клочок бумаги, найденный в доме у Веддла, и показал его Воссу. Он внимательно изучил таинственное послание и даже прочел его вслух:

— «Кусты второй камень стоп поворот к церкви Эмберли третий вниз»…

Я мог бы поклясться, что третье и четвертое слова там были «каменный сток». Но, взяв записку, понял, что ошибался. Однако даже в таком виде понятнее она не стала.

— Наверно, это писал Веддл, — сказал Восс. — И что это значит?

— Понятия не имею, — ответил я. — Но вот что важно: похож этот почерк на тот, каким были написаны анонимные письма, которые вы получили?

Он покачал головой.

— Насколько я их помню, нет…

Он вынул из кармана пачку писем и попробовал обнаружить среди них что-то написанное Веддлом. Похоже, Восс был из тех безалаберных людей, которые хранят деньги, письма и случайные бумажки в одном и том же кармане. Перебирая письма, он половину из них тут же выбрасывал.

— У меня в карманах полно всякого мусора, — заметил он. — Я их называю мусорной корзиной холостяка.

Я нагнулся и порылся в настоящей корзине для мусора. Кое-что из найденного там я передал ему. Похоже, это были старые купюры, они были забрызганы чернилами, но у меня хорошее чутье на деньги.

— Должно быть, у вас денег куры не клюют, — заметил я. — Но все-таки вряд ли стоит выбрасывать свои кровные в мусорную корзину.

Это и в самом деле оказались банкноты — три по десять фунтов и одна двадцатифунтовая.

Восс только посмеялся над своей рассеянностью.

— Так вот почему Веддл всегда собственноручно очищал мою мусорницу. Интересно, сколько этот негодяй заработал на моей рассеянности…

Было уже почти четыре часа, когда после долгого разговора по телефону с начальником полиции я поднялся к себе в комнату.

Я из тех старомодных офицеров, которые привыкли вести записи о ходе расследования. Дайте мне огрызок карандаша и клочок бумаги, и я уложу все свои мысли на ограниченном пространстве. Вот каковы факты:

1. Убит очень богатый человек, владелец уединенного дома на берегу реки. Единственная на данный момент улика — отпечаток босой ноги на земле у дома.

2. Во время убийства в доме, запертая в комнате, находилась его личная секретарша, девушка, с которой он хотел заняться любовью, хотя и был женат. Сама она не могла запереться в комнате, так как ключ от двери был найден при обыске в кармане покойника.

3. Один из детективов, нанятый, чтобы охранять Филда, исчез, и мы обнаружили, что он является братом Веддла, слуги мистера Восса, того слуги, который поссорился и подрался с Филдом и угрожал отплатить ему по заслугам.

4. Веддл и Уиллс исчезли, однако на следующую ночь после убийства в окрестности появился неизвестный, который стрелял в меня и пытался убить мистера Восса.

5. Мистер Гарри Терстон, влюбленный в секретаршу Филда, имеет лодку, которая позволяет незаметно приблизиться к уединенному дому. Он утверждает, и это получило подтверждение, что в момент убийства или около этого курсировал по небольшой реке, где обнаружил негритянку, жену Филда, и молодого негра, сына Филда, в непосредственной близости от дома.

К моменту, когда я закончил писать все это, солнце уже вовсю светило в окна. Но сна у меня не было ни в одном глазу. Вот ведь странная вещь: когда вымотаешься до предела, то либо засыпаешь мертвым сном там, где сидишь, либо наоборот — внезапно становишься невиданно бодрым и жизнерадостным. Мой организм выбрал второй вариант. Я принял ванну, побрился, оделся, спустился вниз, открыл дверь и вышел наружу. День обещал стать великолепным: солнце взошло уже высоко, воздух был чистым и свежим. Я решил прогуляться через парк к Лоун-хаусу. Я знал, что детективы должны быть там, и надеялся, что кто-то из них уже встал и сможет приготовить мне кофе.

Я отправился в дорогу в прекрасном настроении, не зная ни сном, ни духом, что вскоре мне предстоит сделать открытие, которое коренным образом изменит мое отношение к делу.

Кажется, я уже говорил, что по дороге к месту, где река разливается небольшим озерком, нужно пройти через рощу Тэдпоул. Там на разные голоса распевали птицы, а утро было таким, что все мысли о полицейской службе, убийствах и ночных перестрелках начисто вылетели у меня из головы.

Между тем, я дошел до места, где меня обстреляли. Хотя мне казалось, что там вряд ли можно найти еще какие-то следы, что-то подтолкнуло меня сойти с дороги и порыскать в зарослях. Именно там мы могли все же проглядеть какую-то улику. Я пошарил тростью в кустах и траве и уже собирался вернуться на дорогу, когда за одним из кустов вдруг заметил две человеческие ноги. Они были широко раскинуты и обращены носками вверх. Значит, человек, кто бы он ни был, лежал на спине.

Я не пуглив, но в этих ногах и их абсолютной неподвижности было что-то такое, что по спине у меня пробежали мурашки. Я торопливо обошел куст. У лежащего на спине мужчины руки были раскинуты, а иссиня-бледное лицо обращено к небу. Даже если бы на шее у него не виднелась кровь, было бы ясно, что он мертв.

Я молча стоял, разглядывая его. Это был единственный человек, которого я никак не ожидал увидеть убитым в это летнее утро.

 

Глава VII

Мертвым человеком оказался Веддл. Он был застрелен в упор, и осмотревший его позже врач заявил, что умер он мгновенно.

Что еще поразило меня в первый момент? То, что он был убит не там, где я его нашел. Об этом говорили его поза и почти полное отсутствие крови на земле. Потом я обнаружил следы волочения тяжелого тела, подтвердившие мое первое впечатление.

Я не стал сразу же проводить осмотр места происшествия, а бросился бежать через лес к берегу реки, чтобы вызвать помощников из Лоун-хауса. И первое, что я там увидел, была диковинная лодка Гарри Терстона. Она стояла у самого берега, привязанная фалинем к дереву, нос ее находился на берегу, а корма на воде.

Один из наших людей дежурил на лужайке, и я громко позвал его. Он переправился ко мне на маленьком моторном ялике.

— Лодка здесь давно? — спросил я.

— Не знаю. Я увидел ее минут пятнадцать назад, когда вышел на лужайку. И еще удивился, что она здесь делает. Она принадлежит мистеру Терстону, верно?

Но меня пока что мало интересовал хозяин лодки. Я повел детектива к тому месту, где лежал труп, и мы вместе начали поиски следов.

Ночью, по его словам, он ничего не слышал, только перед рассветом вроде бы прозвучал выхлоп автомобиля. Звук долетел издалека и был не похож на выстрелы, которые раздались там вечером.

Труп Веддла уже кто-то наскоро обыскал: карманы его куртки и брюк были вывернуты. А вот в набедренном кармане, на котором он лежал, нашлись деньги — около двухсот фунтов. Это немало удивило меня и поломало все мои предыдущие расчеты. Увы, даже для опытного полицейского офицера опасно слишком поспешно делать какие-то выводы.

— Двести восемьдесят фунтов, — доложил сержант, пересчитав деньги.

Я молча положил их в карман.

Мы принялись прочесывать лес, и уже через десять минут нашли место, где произошло убийство. Об этом свидетельствовали не только определенные признаки, но и закрытый чемодан и макинтош.

Место убийства находилось ярдах в тридцати от дороги через рощу Тэдпоул и совсем недалеко от точки, где прошлой ночью меня обстреляли.

Проводить тщательный обыск нам было некогда, поэтому мы лишь торопливо порылись в чемодане. Ничего интересного там не оказалось.

Я вернулся к Пруду и осмотрел лодку Гарри Терстона. Палубу кокпита покрывал резиновый мат в белую и голубую шашечку, на нем остались следы грязных ног. Вернее, ноги были не столько грязные, сколько мокрые. Похоже, перед тем, как забраться в лодку, кто-то брел по воде.

Взяв моторный ялик, я отправился к эллингу. Ворота, ведущие к реке, были широко распахнуты, а небольшая дверь со стороны суши заперта. А ведь Гарри Терстон объяснял мне, что ворота открываются автоматически, но для этого надо потянуть за рычаг внутри эллинга. То есть, открыть их можно было только изнутри. Сам эллинг стоял на сваях, и я сразу сообразил, что любой, кто не побоится рискнуть, сумеет поднырнуть под стенку и попасть внутрь. Я велел детективу отнести чемодан в Лоун-хаус, а сам взял полицейскую машину и отправился в Доби-Мэнор, где жил Гарри Терстон.

Это была старинная елизаветинская усадьба, одна из достопримечательностей графства. Я не очень хорошо знаком с привычками привилегированных классов, поэтому предполагал, что потребуется не меньше часа, чтобы докричаться до кого-нибудь в такую раннюю пору. Однако первым, кого я увидел, выйдя из машины, был мистер Терстон собственной персоной. Он был уже на ногах и полностью одет, а по его виду можно было предположить, что он не сомкнул глаз всю ночь. Во всяком случае, он не брился, и в глазах у него таилась усталость, как после долгой игры в покер.

— Что-то вы ни свет, ни заря на ногах, мистер Терстон, — заметил я.

Он улыбнулся.

— Я не ложился всю ночь. По правде говоря, я только что вернулся домой… — и потом вдруг: — Веддла нашли?

Своим вопросом он меня немного удивил. Вот уж не думал, что его интересует судьба Веддла.

— Да, — ответил я, — мы его нашли.

Я пристально взглянул на него, но его лицо ничего не выражало, напоминая маску. Он немного помолчал, потом уточнил:

— Значит, вы его все же нашли, верно?

Он произнес это очень медленно, словно тщательно обдумывая каждое слово.

Я ожидал, что он спросит, где мы нашли Веддла. Мне показалось, что этот вопрос вертелся у него на языке, но по каким-то причинам он предпочел его не задавать. Я зашел к нему, чтобы выяснить все насчет моторной лодки. Возможно, он одолжил свою лодку кому-то из соседей. Но его вид и поведение заставили меня изменить тактику.

— Да, — произнес я, не отрывая от него взгляда. — Я нашел Веддла в роще Тэдпоул… Убитым.

По мере того, как я говорил, его молодое привлекательное лицо бледнело и старело.

— Не может быть! — почти шепотом выговорил он. — Убитым! Боже правый! Какой ужас!

Момент был неподходящим для того, чтобы разводить церемонии. Я без обиняков задал ему прямой вопрос:

— Мистер Терстон, где вы провели всю ночь?

Кровь бросилась ему в лицо. Он даже не пытался отрицать, что провел ночь вне дома.

— Я просто бродил по окрестности, — запинаясь, пробормотал он. — Я не мог уснуть… Веддл убит! Какая жуть!

Почему его так интересовал Веддл, живой или мертвый? Я не мог этого понять. Впрочем, за последние двадцать четыре часа произошло много такого, что не укладывалось у меня в голове.

Терстон прервал нашу беседу, предложив:

— Давайте зайдем в дом и выпьем кофе…

Резко повернувшись, он пошел впереди меня через сад к широким ступеням, ведущим на террасу перед входом в дом.

Первое, на что я обратил внимание на террасе, был какой-то предмет под брезентовым чехлом, очень похожий на пулемет. Он заметил, куда я смотрю, нахмурился и хотел было пройти дальше, но я полюбопытствовал, что это.

— Это? — он немного смутился. — Это телескоп. Мой дом, как вы, конечно, заметили, расположен на возвышенности, так что в ясные дни я могу видеть объекты на расстоянии сорока миль. Если бы не Джоллибой, можно было бы различать время на часах собора святого Павла.

День был достаточно ясный. Я указал на шпиль церкви милях в пяти от дома.

— А это что за церковь?

— Это церковь Эмберли, — ответил Терстон.

Церковь Эмберли! Я вспомнил записку, найденную в комнате Веддла: «Кусты второй камень стоп поворот к церкви Эмберли третий вниз».

Мне показалось, что Терстон стремится поскорее завести меня внутрь дома. Двинувшись вперед, он оглянулся, чтобы проверить, следую ли я за ним.

Вообще-то говоря, меня не так просто озадачить. Но поведение этого молодого человека, его интерес к Веддлу, тот факт, что он отсутствовал всю ночь, — все это разрушило некоторые интересные гипотезы, которые начали выстраиваться у меня в голове.

Когда мы уже сидели в большом холле его дома, в помещении, похожем на небольшую часовню, я, наконец, сообщил ему, зачем сюда приехал. Когда я рассказал о лодке, он недоуменно уставился на меня.

— Ничего не понимаю… Я не пользовался лодкой… Да, я не пользовался ею после того, как вы видели меня на реке. Вы можете сказать, где ее нашли?

Когда я описал место, где была причалена лодка, Терстон к моему удивлению спросил:

— А там были какие-нибудь вещи Веддла? В лодке или на берегу?

Я рассказал ему о чемодане. Мне показалось, что он слегка изменился в лице. Потом вдруг вскочил, оставив свой кофе нетронутым, и принялся мерить шагами комнату. Не знаю, что на него так подействовало. Его волнение показывало, что смерть Веддла интересует его не из простого любопытства.

Я снова задал вопрос:

— Что вы делали прошлой ночью?

— Я отправился в город, — ответил он. — При этом в его голосе проскользнула недовольная нотка: мол, какого черта ты ко мне пристал? — Нет, в самом деле, инспектор, не понимаю, почему вы допрашиваете меня о моих передвижениях!

— В какое время вы отправились в город?

— В семь часов вчера вечером… Или, может быть, в восемь. Я обедал не здесь.

Я окинул взглядом его серый костюм. Дело, из-за которого он отправился в город и провел там всю ночь, было, наверное, очень важным. Когда я приехал сюда, то предположил, что он только что вернулся домой. Но это предположение оказалось неверным, так как позднее я выяснил, что он возвратился в три часа.

Впрочем, не стоило вызывать у него тревогу. Я изобразил свою самую добродушную улыбку.

— Ваш кофе остывает, мистер Терстон, — заметил я, наливая себе вторую чашку. — Прошу извинить, если я задал вам вопросы, которые не следовало задавать.

Я допил свой кофе.

— Пожалуй, прокачусь обратно в Лоун-хаус и посмотрю, что там нашлось у Веддла в чемодане. Давно вы видели мисс Венн?..

Не успел я закончить свой вопрос, как услышал у себя за спиной женский голос.

— Вы разрешите войти?..

Я обернулся. В дверях стояла женщина — стройная, высокая, лет сорока на вид, одетая в изящный костюм. И хотя ни цветом кожи, ни чертами лица она не напоминала негритянку, я сразу понял, что она представительница этой расы, и предположил, что это жена Джона Филда.

 

Глава VIII

Увидеть здесь негритянку, на которой Джон Филд женился в сердце Африки… Чего-чего, но этого я не ожидал. От удивления я не мог произнести ни слова. Нельзя представить себе ничего более…как это говорится?.. инкогруэнтного, так, что ли?.. проще говоря, несообразного, чем явление этой молодой женщины в большом сводчатом холле старинной усадьбы. Она выглядела чужеродной в этой стране, она выглядела чужеродной в этом доме.

И вот что еще странно: ночью я как раз решил обязательно встретиться с нею сегодня.

Я повернулся к Гарри Терстону. Я думал, что он будет выглядеть смущенным… Ничего подобного!

— Вы не знакомы с миссис Филд? — с ледяным спокойствием спросил он. — Я привез их из города сегодня рано утром — ее и ее сына.

В таких ситуациях человек обычно не знает, что сказать. Во всяком случае, я долго не мог ничего путного произнести.

— Зачем вы привезли их сюда? — наконец спросил я.

— Потому что хотел узнать больше о Джоне Филде… Намного больше, чем знаю сейчас.

Признаюсь: до этого момента я никогда не принимал Гарри Терстона всерьез. Мне было известно, что его лодку видели вблизи от Лоун-хауса в момент убийства, и один из моих подчиненных даже предлагал его допросить. Однако преступников я изучил как облупленных, так что уверен: совершая убийство, образованный человек, как правило, не допускает глупых промахов, которые выдают его с головой.

Я перевел взгляд на женщину. Она, видимо, только что сообразила, кто я, и смотрела на меня с любопытством и пониманием. Терстон жестом пригласил ее войти и пододвинул ей стул.

— А теперь, мистер Терстон, — снова заговорил я, — будьте так добры сообщить мне, что именно вы хотите узнать о Филде. Возможно, я смогу вам в этом помочь.

Он покачал головой.

— То, что я хотел узнать о Филде, никак не связано с убийством. Меня очень интересуют подробности его прошлой жизни. И миссис Филд любезно согласилась приехать сюда.

— А разве для этого обязательно было привозить ее сюда? Разве нельзя было расспросить ее в Лондоне?

Он снова покачал головой.

— На вопросы, которые я хочу задать, ответить можно только здесь, — коротко ответил он.

Тогда я отбросил все свои дружеские и отеческие штучки и жестко потребовал детального отчета обо всех его передвижениях прошлой ночью. Оказалось, что алиби у него железное. Мало того, что он ездил в город, так еще и туда, и обратно его вез собственный шофер. Словом, попасть в окрестности рощи Тэдпоул, где было совершено убийство, он никак не мог.

Вряд ли мы с ним расстались большими приятелями, однако он был из тех молодых людей, кто понимает, что я всего лишь выполняю свой долг, так что злобу на меня вряд ли затаил.

Обратно в Лоун-хаус я направился не сразу. Мне вдруг пришло в голову забраться на вершину холма Джоллибой. Слишком долгая служба в полиции отучила меня от расчета на что-то вроде вдохновения, но я все же надеялся, что там, на высоте, многие вещи, которые сейчас еле видны в тумане, хоть немного да прояснятся.

Увы, этого не случилось.

Вниз я отправился по другому склону холма, через рощу Тэдпоул, и остановился там, чтобы посмотреть, как местные полицейские проводят осмотр местности. Найти там ничего не удалось, кроме полотенца. Как ни странно, оно обнаружилось на дне дупла в одном из деревьев. Полотенце было скомканное и еще влажное, но почти новое и, по моему впечатлению, недавно из прачечной. На нем даже была бирка, которую можно купить у галантерейщиков, чтобы пришить к белью. На бирке значилась и фамилия: «Веддл».

Но самое важное открытие сделал этим утром детектив беркширской полиции, который в попытке найти хоть какую-то улику наудачу отправился на ялике вниз по реке. Вообще-то забавно, когда дилетанты полагают, что улики буквально валяются под ногами по всей округе. Но этому парню повезло: ему попал в руки предмет, который радикально менял положение дела. Это был листок бумаги, плывущий по течению, и кто-то менее увлеченный делом, скорее всего, просто проплыл бы мимо него.

А вот он направил ялик к нему и выудил его из воды. Это был листок, очевидно, оторванный от календаря, и там стояла дата — четвертое августа текущего года. Он хотел уже выбросить его, но заметил на обороте карандашную запись и, прочтя ее, доставил бумажку мне.

Первое, что меня поразило, было то, что я уже где-то видел календарь такого же размера. Правда, где — этого я тогда вспомнить не сумел. Надпись на обороте листка сделали химическим карандашом, и она расплылась от воды, однако прочесть ее было достаточно легко. Наверху стояло число 23 — вероятно, это был номер страницы, так как начиналась надпись с середины фразы:

«…держал глаза открытыми. Уши я держал открытыми тоже. Однажды я видел Филда в роще Тэдпоул, но он тоже заметил меня и тут же отправился через Пруд обратно. Я приходил туда два вечера подряд и хорошо разглядел девушку, когда она уходила к себе домой. Я знаю, что мне делать. Если я женюсь на ней, то сразу разбогатею, так что я готов на все ради этого. В конце концов, она всего лишь секретарша и даже не знает…»

«Даже не знает» — таковы были последние слова на листке. Чего же она не знает? Для меня это было совершенно ясно. Она не знала, что является наследницей Филда. А вот Веддл знал.

Интересно было то, что листок несомненно являлся лишь частью длинного рассказа. Где же остальные листы? Я отправил офицера на поиски обратно по реке до самой Темзы, а потом отправился в домик, где жил Веддл.

Видимо, какой-то любитель совать нос в чужие дела успел подняться в дом и разбудить Восса. Вскоре я увидел, как он мчится по дорожке ко мне. Судя по пижаме и халату, он только что встал с постели.

— Это правда, что говорят про Веддла? Где это случилось? Почему никто меня не разбудил?

Я даже не пытался ответить на все его вопросы и только сообщил, что хочу еще раз осмотреть домик Веддла, и попросил одолжить ключ. Восс с помощью свистка вызвал садовника и отправил его за ключом, а мы двинулись к хижине. Я называю домик хижиной, потому что он, хотя и был построен из кирпича, имел соломенную кровлю. Пока мы дожидались садовника, я рассказал Воссу то, что считал нужным, и он глубоко задумался.

— Должно быть, он был где-то здесь, в окрестностях, прошлой ночью. Вы думаете, это он в нас стрелял?

Я не успел ответить на его вопрос, так как дверь домика отворилась. Когда же я зашел внутрь, то ответ ждал меня на столе. Это был пистолет системы «браунинг» с копотью на стволе от сделанных выстрелов и семью неизрасходованными патронами в магазине.

В комнате ничего не изменилось со времени моего визита, но (как мне вспомнилось теперь) большой календарь, который я видел на стене, сейчас лежал на столе. Листки вплоть до седьмого сентября были оторваны. Оборотная сторона листков была чистая и могла использоваться вместо писчей бумаги. У меня не оставалось сомнений, что Веддл так и поступил.

Ручка и чернила все еще оставались на столе. Как же он сюда забрался? Я подошел к двери и спросил у Восса, который не мог заехать в дом, так как проход был слишком узким, есть ли второй ключ от домика. Он покачал головой.

— Он легко мог сделать ключ сам, но мне это неизвестно.

Я уже пошел обратно в дом, когда он окликнул меня.

— Мне вот сейчас пришло в голову, что он мог все время находиться здесь.

— Вы имеете в виду — пока я обыскивал дом?

Он кивнул.

— Да. Под домом есть большой погреб. Думаю, прежние хозяева использовали его для хранения вина. Странно, что я не подумал об этом раньше. Люк вы найдете в спальне.

Я отправился в спальню, поднял ковер — точно! Там находился люк. Вниз вела деревянная лестница. Беглый осмотр позволил понять, что здесь и жили, и спали. Там я увидел раскладушку, несколько одеял и небольшую переносную электролампу — из тех, что можно купить в любом магазине за пять шиллингов.

Значит, здесь-то Веддл и прятался. Вентиляция в погребе была хорошая, и он вполне мог прожить здесь неделю, не попадаясь никому на глаза. Вряд ли кому-то пришло бы в голову искать его здесь. В маленькой тумбочке у кровати я нашел пачку бисквитов, полдюжины бутылок минеральной воды и полголовы голландского сыра.

Никаких других улик не оказалось. Я поднялся по лестнице в спальню, закрыл люк и велел офицеру оставаться здесь на посту, пока его не сменят. Потом мы вместе с Воссом вернулись в дом. Мне нужно было позвонить начальнику полиции и договориться, чтобы он прислал сюда еще пару полицейских.

Восс на своем кресле отправился другой дорогой — по пологому пандусу и через террасу. Но когда я поднялся по ступенькам, он уже ждал меня. И тут он задал вопрос, который меня ошеломил. Впрочем, пусть у вас не складывается ложное мнение обо мне. Нет ничего такого, что могло бы меня ошеломить. Но вопрос действительно был неожиданный.

— А можно сделать так, чтобы сообщение об убийстве Веддла не появилось в газетах? — спросил он.

— О Господи! Зачем, мистер Восс?

Он глубокомысленно посмотрел на меня.

— Вы, наверно, думаете, что у меня ум за разум заходит. Но у меня есть гипотеза, что если эту новость сегодня попридержать, то уже завтра утром на руках у убийцы будут наручники.

Никаких объяснений я от него не дождался. Терпеть не могу все эти тайны, тем более что в девяти случаях из десяти никаких тайн в результате не обнаруживается. Но тогда-то я и решил рассказать ему о листке календаря, найденном в реке. Начальник полиции не раз называл меня старым болтуном. Может, так оно и есть. Но я считаю, что ничего не может быть хуже, чем расследовать подобные дела, держа рот на замке. По-моему, настал нужный момент для откровенного разговора.

Восс внимательно осмотрел бумажку, которую я вынул из кармана и передал ему.

— Да, — подтвердил он наконец, — это почерк Веддла. Наверно, часть длинной исповеди. Интересно, куда подевались остальные листки?

Как раз это я и попытался выяснить.

 

Глава IX

Я устроился в кабинете мистера Восса и внимательно изучил листок календаря. Потом, с разрешения хозяина, вызвал управляющего, или дворецкого, или как там еще его здесь называли. В домике Веддла я видел телефон и собирался уточнить, соединен ли он с домашним коммутатором. Дворецкий сообщил, что не соединен, и в тайне гибели Веддла многое прояснилось.

Я связался с местным управляющим телефонного узла и задал ему несколько вопросов. Естественно, он не смог на них ответить, так как только что приступил к работе. Однако уже через час, когда я завтракал, он мне позвонил. Управляющий сообщил все нужные сведения. Вчера примерно в десять часов вечера поступил вызов с телефона, установленного в домике. Конечно, это был Веддл, и он назвал лондонский номер. Разговор продолжался шесть минут, но оператор не имел понятия, с кем он велся.

Звонок был зарегистрирован, и я тут же позвонил по этому номеру. Оказалось, что он принадлежит маленькому отелю возле станции Паддингтон. Никого по фамилии Уиллс среди постояльцев не было, однако ночной портье оставил запись, что где-то после десяти вызывали «мистера Стэйнса» и что это был междугородный звонок. Когда я позвонил в отель, самого «мистера Стэйнса» там не было. Я не стал рисковать, немедленно связался с Ярдом и отправил в отель пару офицеров, дав им указание дождаться «мистера Стэйнса» и посмотреть, не похож ли он на мистера Уиллса.

Когда я вернулся назад, оказалось, что Восс высидел новую гипотезу. Она так походила на мою собственную, что я даже испугался, уж не начал ли непроизвольно думать вслух.

— Я убежден, что этот Уиллс по уши замешан в деле, — сказал он. — Не удивлюсь, если этот парень угнал лодку Гарри Терстона… Мой дворецкий сказал мне, что ее нашли причаленной к берегу Пруда.

— Мистер Уиллс, — сказал я, — последним разговаривал с братом перед его гибелью и получил его признание. А вот почему он скрылся в одиночку, без Веддла, для меня загадка.

Восс тем временем снова заговорил о публикациях в прессе. Он отнесся к этому очень серьезно.

— Поймите, Супер, — подчеркнул он, — у меня научный склад ума. Наверно, я не слишком хороший сыщик, но владею методом дедукции. С тех пор, как я лишился ног, мне пришлось поработать над куда более мудреными проблемами, чем эта. И я твердо уверен, что если известие о стрельбе Веддла не попадет в газеты, уже завтра утром ваш приятель будет у вас в руках.

— Вы считаете, что это Уиллс убил его? — спросил я.

Он покачал головой.

— Ну, конечно же нет! Но, разумеется, он сообщник. Он поднялся вверх по реке, видимо, на лодке, чтобы забрать своего брата. Вы ведь получили сведения с телефонного узла, верно? Не выходя из комнаты и не получив никаких сведений от человека, подслушавшего ваш разговор, могу сказать, что вы у них выясняли. Вы интересовались, с кем и о чем говорил тот, кто прятался в домике.

Я только ухмыльнулся в ответ.

— Нет, нет, это не догадки! Я уверен в этом, — наливаясь краской, возбужденно заявил Восс. Его белые волосы чуть не встали дыбом. — И держу пари, вы узнали, что он звонил своему брату… А если не узнали, так я вам это говорю! Он просил брата приехать и забрать его оттуда. И брат приплыл на лодке.

— А почему не по суше? — спросил я.

— За дорогами ведется наблюдение, разве не так? Какая вероятность, что автомашина сумеет отъехать хотя бы на милю отсюда? Нет, наверняка он приплыл по реке… У него, скорее всего, была гребная лодка, чтобы добраться до протоки и украсть диковинную моторку Гарри Терстона. Он направил катер к тому месту, где вы нашли его, и встретил там брата. А тот вернулся в домик за чемоданом или чем-то вроде этого. Кстати, вы нашли чемодан или сумку? Вижу, что нашли. Должно быть, он все рассказал о преступлении Уиллсу, и тот на гребной лодке спустился вниз по реке и скрылся в совершенной уверенности, что его брату удастся сбежать.

— И все-таки я не вижу, зачем скрывать информацию от газет, — заметил я.

— Не видите?

Макс Восс заговорил спокойнее.

— А я вижу! Два человека были убиты, оба одним и тем же человеком, — произнес он, подчеркивая каждый слог ударом ладони по столу. — Единственный человек, который знает, кто убийца, — это Уиллс. Если появится сообщение, что Веддл убит, Уиллс не станет скрывать известные ему факты… И закончит так же, как Филд и его брат!

Такой взгляд на происходящее оказался для меня полной неожиданностью. Мне даже в голову не приходило, что Уиллс может прятаться не от суперинтенданта Минтера, а от кого-то другого. Честно говоря, мне неприятно, когда другие люди опровергают мои гипотезы. И в самом деле, разве это не досадно? Упорно трудишься, кропотливо складываешь самые мелкие детали мозаики в целостную картину, — и тут вдруг кто-то подсказывает, что один кусочек лег вверх ногами!.. Однако к Воссу я относился с большим уважением. И чем лучше узнавал его, тем больше уважал. Я не верю, что в жизни существуют детективы-любители вроде тех, о которых понаписано столько книг. Однако если бы мне пришлось работать с каким-то прославленным сыщиком, я бы хотел, чтобы он как можно больше походил на Макса Восса. Потому что у того безусловно были мозги.

Когда Марджори Венн этим утром появилась в Лоун-хаусе, я решил было, что она опоздала. Но потом понял, что это я встал так рано, что десять часов уже казались мне серединой дня. Копия записи на листке была у меня с собой, и я показал ее девушке. Это ее позабавило, хотя она припомнила несколько случаев, когда Веддл попытался завести с нею знакомство. Однажды, скажем, она зашла в кинотеатр в Рединге (дело было в субботу, и она приехала в Рединг на автобусе) и обнаружила, что Веддл сидит рядом с ней.

Я не стал ей говорить, что этот человек мертв. Но она все равно узнала это от одного из слуг в доме и пришла ко мне совершенно расстроенная. Я заметил, что все происходящее сильно действует ей на нервы, и подумал, не лучше ли отправить ее отсюда в Лондон. Сегодня ожидалось прибытие поверенного в делах мистера Филда, который наверняка предложит ей, как наследнице, сразу же получить какие-то деньги наличными, так что она могла бы позволить себе остановиться в самом лучшем отеле. Но когда я предложил ей это, она даже слушать меня не захотела.

Впрочем, когда я мимоходом упомянул Гарри Терстона, ее нежелание покидать эти места стало понятно. Я увидел, как вспыхнуло ее лицо, и догадался, что их привязанность куда сильнее, чем они сами себе в этом признаются.

Думаю, она угадала, о чем я думаю, потому что торопливо перевела разговор на другую тему.

— Я совсем не переживаю и хочу оставаться здесь, пока это ужасное убийство не будет расследовано, — сказала она. — И не собираюсь уезжать, пока все дела мистера Филда не будут приведены в порядок.

А после полудня меня ожидал удар. Не могу сказать ничего плохого про нашего начальника полиции, но вот деликатным его не назовешь. Будь он таким, ни за что не послал бы для осуществления, как он это назвал, общего надзора за расследованием суперинтенданта Герли.

Герли — мой непосредственный начальник. Ничего плохого о нем сказать не могу. Полагаю, он хороший отец и достойный муж. Правда, он толстый, а я не люблю толстых мужчин. Но среди толстяков мне попадались и такие, с кем вполне можно было поладить.

А вот с Герли я никогда поладить не мог. Еще с той поры, когда мы вместе ходили в констеблях. Он из тех людей, которые знают все на свете, и ни за что не признаются, что о чем-то им известно слишком мало. Естественно, едва прибыв на место, он первым делом принял командование на себя и стал раздавать указания моим людям, показав при этом свою полную некомпетентность.

Мне пришлось много раз сотрудничать с суперинтендантом Герли, но так и не удалось найти способ ему противостоять. Бросить дело и вернуться в Ярд? Но тогда через пару дней придется возвращаться и расхлебывать всю ту кашу, которую он успеет тут заварить с самыми лучшими намерениями. Пожаловаться начальнику полиции? Но тот лишь отмахнется: «Вы знаете, что он за человек, так что не принимайте его всерьез».

Герли без толку болтался по дому до самого вечера, а потом пришел в кабинет и заявил:

— Минтер, я думаю взять ялик и отправиться вниз по реке.

— А плавать вы умеете? — спросил я.

Он ответил «Нет», но отговаривать его все равно было бесполезно. Да и потом, толстые люди не тонут.

Я решил переночевать в Лоун-хаусе, и как раз закончил обедать, когда вернулся Герли, полный идей, как тухлое яйцо ароматов. Марджори Венн уехала домой, так что я мог выражаться последними словами без риска оскорбить чей-то нежный слух. Впрочем, у Герли можно было хоть кол на голове тесать. Я, честно говоря, готов был убить его, когда он вдруг заявил:

— Знаете, Минтер, все концы уже у меня в руке. Так что, думаю, завтра утром можно выписать ордер на арест.

— Отлично! — отозвался я. — Вы, разумеется, во всем сумели разобраться за полчаса. Итак, кто же убил Джона Филда?

Он взглянул на меня и потряс головой. А когда Герли трясет головой, это значит, что сейчас он сморозит такую чушь, что хоть плачь, хоть смейся.

— Девушка, — заявил он.

У меня глаза на лоб полезли.

— Кто? Мисс Венн?

Он кивнул.

— Разве это не очевидно? — спросил он. — Удивляюсь, Минтер, как вы не додумались до этого раньше.

Он всей своей тушей навалился на стол так, что тот заскрежетал. Я, по-моему, тоже.

— В момент убийства она находилась в доме. Этого вы не можете отрицать. Допустим, она была заперта в комнате. Но что ей могло помешать самой там запереться и выбросить ключ из окна?

— Ей могло помешать только то, что ключ был найден в кармане у покойника, — возразил я.

Но его это нимало не смутило.

— Значит, было два или даже три ключа, — заявил он. — Кто выиграл от смерти Филда? Она! К тому же, Минтер, твердо установлено, что она его недолюбливала. У нее был романчик с кем-то другим тут, по соседству… Правда, я еще не разобрался с кем…

— Ну, вам хватит и пяти минут, чтобы разобраться, — заметил я, но, клянусь, этого укола он даже не почувствовал.

— Его убили африканским мечом… — начал было он, но я прервал его.

— Убийца Джона Филда оставил снаружи у дверей след босой ноги. Мужской ноги, а не женской. Выбросьте из головы ваши глупости, Герли.

— Мне надо задать ей пару вопросиков, — произнес он и вынул из кармана толстый блокнот, для заполнения которого пришлось бы потратить массу времени. — Будьте любезны, приведите ее сюда.

— Она уже уехала, — сухо ответил я.

— Так позаботьтесь, чтобы ее доставили сюда.

 

Глава X

Когда Герли упрется, с места его не сдвинешь. К тому же он имел полное право допросить Марджори Венн, и запретить ему это было не в моей власти. А если бы я стал препятствовать, то выглядел бы в его рапорте очень неприглядно. Так что, тщетно попытавшись убедить его, что допрос лучше отложить до утра, я согласился поехать вместе с ним и увидеться с девушкой в доме, где она проживала.

— Утром она может скрыться, — заявил Герли.

Спорить было бессмысленно.

Полицейский автомобиль доставил нас в маленькую деревушку, где Марджори Венн жила у вдовы, державшей маленькую лавчонку. Марджори занимала две лучшие комнаты в доме и, как она мне говорила, обставила их по своему вкусу.

Лавка была заперта, мы постучались к хозяйке и объяснили, зачем приехали. Она удивленно посмотрела на нас.

— Мисс Венн уехала в Лондон… Час назад… Она забрала все свои вещи… Она больше не вернется.

У меня не укладывалось в голове, как Марджори Венн могла уехать, ничего не сообщив мне, особенно после того, что она мне сказала еще днем. Я ведь старался убедить ее уехать в Лондон, а она заявила, что не уедет, пока дела Джона Филда не будут приведены в порядок. И вот теперь внезапно взяла и скрылась.

— А что я вам говорил? — заявил Герли. — Я это знал, дружище. Не следовало вам оставлять ее без наблюдения…

Я не обратил внимания на его слова.

— Как она уехала? Когда она решила сделать это? — спросил я у вдовы.

По ее словам, Марджори Венн получила какое-то сообщение и тут же, даже не надев шляпки, куда-то умчалась. Вернулась она только через пятнадцать минут и выглядела очень взволнованной. Пройдя в свою комнату, она сразу же начала собирать вещи. Хозяйка знает это потому, что заходила к ней наверх со стаканом молока, который девушка обычно выпивала перед сном. Марджори укладывала вещи в чемодан и сказала ей, что ее вызывают в Лондон по срочному делу и что сейчас за нею придет машина. И действительно, машина прибыла через пару минут.

Точно сказать, что это была за машина, хозяйка не сумела, лишь пояснила, что она проехала по деревне и остановилась на обочине дороги. Хозяйка видела только ее задние огни. Марджори заплатила за квартиру и сама отнесла чемодан к машине. Это все, что хозяйка могла рассказать.

Я проехал к деревенской гостинице, но не сумел найти никого, кто видел бы машину. Даже здешний полицейский не мог сообщить мне никаких сведений. Хотя деревня стояла в стороне от оживленных дорог, машины по главной улице проезжали часто. Новость ошеломила меня, зато старина Герли чуть не похрюкивал от радости.

— Что я вам говорил? — ликовал он. — Она удрала! Она узнала, что сюда приехал я…

— Да, этого достаточно, чтобы любая женщина тут же удрала со всех ног, — проворчал я. — Но на мисс Венн это не похоже.

Мы направили автомобиль к первому полицейскому посту, но и там не могли сказать ничего определенного. Какие-то машины проезжали, но ни одна из них не показалась дежурному сержанту настолько подозрительной, чтобы ее останавливать.

— Машина могла поехать в объезд, — предположил Герли, и на этот раз его замечание было дельным.

Впрочем, хотя объездных путей было несколько, но машина все равно должна была наткнуться на «шлагбаум». Если, конечно, не ездила по кругу.

По дороге к дому Филда Герли дал себе волю. Он, если так можно выразиться, перегерлеил самого себя.

— Незадачливые полицейские офицеры, — вещал он, — очень часто не замечают очевидных вещей. А я, как только зашел в дом, сразу же заподозрил девушку. Я прикинул и так, и этак и сделал вывод, что единственным человеком, который мог убить Филда…

— И застрелить Веддла? — подсказал я.

— А почему бы и нет? — отозвался Герли.

Он был из тех людей, которые, не находя аргументов и чувствуя, что их загнали в угол, переходят на крик. Я не мешал ему кричать всю дорогу до Лоун-хауса.

Насколько мне известно, друзей у девушки в Лондоне не было, и Герли сделал то, что и следовало: разослал описание по отелям и попросил уведомить нас о ее прибытии. Герли даже собирался выписать «ордер на арест и задержание», но от этого я сумел его отговорить. В конце концов, он все же служащий полиции, и мне не хотелось, чтобы Скотланд-Ярд сел в лужу.

Целый день мы занимались поисками и проверками. В результате выяснилось несколько важных фактов. Во-первых, именно Веддл стрелял в меня и Макса Восса. Он использовал автоматический пистолет, и на руке у него остался черный след от порохового нагара. Он пытался стереть пятно, но оно все равно было хорошо заметно. В подтверждение этой моей теории при повторном обыске в домике Веддла нашлась запасная коробка с патронами.

Мы отправились туда вдвоем, Герли и я, а потом по приглашению Восса остались на ужин. Перед тем как пойти в дом, я сообщил суперинтенданту о нелепом, на мой взгляд, предложении Восса не давать газетных сообщений. Разумеется, Герли не согласился со мной.

— Я готов поддержать это предложение, Минтер. Слишком уж много шума вокруг полицейских расследований. Репортеры суют свой нос во все дырки, выдумывают сенсации и разбалтывают всю доверительную информацию.

Между тем, вот что было любопытно: делом об убийстве в Лоун-хаусе пока что занимались всего лишь два местных репортера. А ведь обычно при расследовании подобных преступлений вся округа кишмя кишит газетчиками. Правда, надо вспомнить, что в первые два дня еще не было такого названия — «Тайна уединенного дома». Если не считать полицейских, то лишь четыре человека знали, как было совершено убийство. Даже слугам было известно только то, что мистер Филд мертв, так как в доме во время убийства их не было. Кроме того, мы заставили их держать язык за зубами, дав обещание, что их не уволят, если они будут молчать. Мисс Венн сообщила им об этом по моей просьбе.

Словом, мне казалось, что в прессе не появилось почти ничего о произошедшем. Правда, позднее я узнал, что один из местных репортеров все-таки передавал по телефону материал для колонки в одну из вечерних газет.

Была еще одна причина, по которой я считал, что пресса не обратит внимания на убийство Веддла. Часто бывает так, что случается сразу несколько громких преступлений. Вот и сейчас много шума в газетах вызвало «дело об отравлении», где была замешана известная актриса. Как мне стало известно, все «звезды» лондонской прессы обосновались в маленьком городке к северу от Лондона, где проживала подозреваемая. Но, как оказалось, я ошибался.

Когда я зашел к Воссу, он сразу задал вопрос, появилось ли в вечерних газетах сообщение об убийстве Веддла. Ему уже прислали все первые выпуски, и там он ничего не нашел, но беспокоился, а вдруг что-то опубликовано в более поздних выпусках. Я ничего не мог ему сказать, так как никогда не читаю газет. Если не считать тех случаев, когда судья рекомендует мне познакомиться с тем или иным делом.

Только на следующий день я обнаружил, что сообщение об убийстве промелькнуло на первой полосе одной вечерней газеты.

Разумеется, Герли и Восс тут же стали лучшими друзьями. Герли питал слабость к денежным людям. Я попросил его не обсуждать дело с Воссом, потому что, как я объяснил, не хотел его тревожить. Однако не успели мы и пяти минут просидеть за столом, как Герли начал выкладывать свои гипотезы и выводы.

— Мистер Восс, вы знаете ту девушку?

Восс вскинул на него глаза.

— Мисс Венн? Да. А что?

Герли ухмыльнулся и развел свои жирные руки.

— А кто же еще мог это сделать?

Я испугался, что Восса сейчас хватит кондрашка.

— Уж не хотите ли вы сказать, что подозреваете Марджори Венн?..

Мне показалось, что он хотел выразиться покрепче, но сдержался.

— Да, — подтвердил Герли, — именно это я и хочу сказать. И тот факт, что сегодня вечером она исчезла…

Восс оттолкнулся от стола и уставился на моего тупоголового коллегу.

— Исчезла? Что вы имеете в виду?

Я решил, что пришло время вмешаться.

— Она уехала. Через пару минут после того, как получила сообщение.

— Когда это было?

Восс протянул руки, ухватился за край стола и снова к нему придвинулся. Похоже, он взял себя в руки.

Герли начал было рассказывать, он ведь из тех, кто умрет, если не проболтается. Но Восс прервал его:

— Что еще вы можете мне сообщить об этой молодой леди? Меня она очень интересует. Я даже хочу попросить вас представить меня ей. Возможно, ей нужна работа…

— Работа? — воскликнул Герли. — Дорогой друг, да в том-то и дело, что она наследница!

— Филда?

Никогда еще не видел такого недоверчивого выражения лица.

— Он оставил ей все свои деньги, — подтвердил Герли, давая полную волю своему языку. — В том-то и все дело! Благодаря его смерти она получает все!

Он продолжал распинаться, но Восс уже не слушал его. Он взглянул мне прямо в глаза.

— Мистер Минтер, — произнес он, — вы мне об этом не говорили. Поразительная новость! Почему он оставил ей наследство? Может, что-то здесь не так?

Каждый его вопрос был похож на удар кнута. Я не хотел, чтобы Герли принялся ему все объяснять, и поэтому сообщил ровно столько, сколько достаточно было знать постороннему человеку. Еще не закончив, я увидел на его лице облегчение.

— Совесть, верно? Вы говорите, отец девушки был его партнером? Это, наверно, только усложняет дело.

— Разбивает вашу стройную теорию? — спросил я.

Он кивнул. И внезапно переключился на другую тему.

— Вы видели Гарри Терстона? Что-то он сегодня не появляется. Думаю, он должен знать об исчезновении мисс Венн… Вы ему не говорили?

Он поманил пальцем дворецкого, и тот принес ему телефон. Длинный шнур от аппарата он воткнул в розетку на стене.

Я промолчал. Меня чрезвычайно интересовало, что скажет мистер Гарри Терстон, и я бы многое отдал, чтобы подслушать разговор и определить его психологическую реакцию… Правильно я выразился?..

Восс нетерпеливо постучал по вилке, и вскоре его соединили. Он задал пару вопросов, и я понял, что он разговаривает со слугой. Прикрыв микрофон ладонью, Восс сообщил:

— Гарри уже лег спать… Стоит ли его будить, как вы считаете?

Не успел я ответить, как он снова заговорил в микрофон:

— Да. Скажите, что это я его беспокою. Дело очень срочное… — и чуть погодя: — Алло! Это вы, Гарри? Это Восс.

Затем он помолчал, видимо, слушая, что говорит Терстон на другом конце провода.

— Да, — произнес он наконец. И еще раз: — Да.

Потом он попытался перебить Терстона, но так и не задал вопрос, который наверняка вертелся у него на языке. Я увидел, как он бледнеет и хмурит свои кустистые брови, но, поскольку он слушал молча, то понять, о чем идет речь, было невозможно. Потом, к моему удивлению, он произнес: «Ладно!» и повесил трубку. Отдав аппарат дворецкому, он встретил мой вопрошающий взгляд.

— Ну, — заметил я, — похоже, вы не стали ему ничего рассказывать о мисс Венн?

Восс ответил не сразу, он довольно долго просто сидел, глядя на меня. Наконец заговорил:

— Да, я не успел ему задать ни одного вопроса. Он сам рассказал мне все, что я хотел узнать… Мисс Венн уехала в Лондон по совету Гарри Терстона. По его словам, ей здесь угрожала опасность и…

Дзинь!

Стекло в большом эркерном окне разлетелось вдребезги. Что-то ударило по стоявшему перед Воссом графину и, точно ножом, срезало у него горлышко. Во второй раз за последние двадцать четыре часа кто-то в него стрелял.

 

Глава XI

Как быстро человек может думать? И секунды не прошло после выстрела, как я уже был на ногах. Но за это время я проделал путь в двенадцать тысяч миль, проследил весь жизненный путь Джона Филда и тщательно исследовал каждый аспект его убийства… И понял, кто является убийцей. Я понял это, стоя у стола и полуобернувшись к разбитому окну. Я понял, для чего потребовался дымовой сигнал в роще Тэдпоул и почему я обнаружил след мужской ноги на земле у кабинета Филда.

Секунда? Нет, десятая доля секунды…

Хочу отдать должное Герли: не успел я и слова выговорить, как он уже выскочил из комнаты. Впрочем, я отстал от него ненамного. Мы вылетели в зал над террасой — но там никого уже не было. Тьма вокруг стояла кромешная, так что разглядеть мы ничего не сумели. Единственная надежда была на то, что двое наших людей, которых мы отправили патрулировать берег реки возле рощи, услышали выстрел и заметили стрелявшего. Они действительно прибежали в дом, но никого по дороге не встретили.

Был уже почти час ночи, когда я ушел от Восса. Я собирался оставить наших людей в доме, но Герли даже слышать об этом не хотел.

— Я сам остаюсь с мистером Воссом, — заявил он. — И если я хуже двух желторотых полицейских, то мне пора уходить в отставку.

У меня было свое мнение по этому вопросу, но я предпочел оставить его при себе. Единственное, что я сделал, это отозвал Герли в сторонку и посоветовал все последующие двенадцать часов не упускать Восса из поля зрения.

— И пистолет вам лучше держать наготове, — сказал я.

Он только расхохотался.

— Если джентльмен, который стрелял, попадется мне на глаза, он об этом пожалеет. Даже если у него с собой два пистолета.

Все это было, конечно, прекрасно и величественно, но на меня впечатления не произвело.

Герли отправился в спальню Восса и запер ставни. Ему принесли раскладушку, и как только Макс Восс закатился внутрь, он поставил ее снаружи прямо поперек двери.

Многие люди считают меня храбрецом. Но это вовсе не так. Шагая к Пруду, я немного праздновал труса, несмотря даже на то, что меня сопровождали два полицейских офицера. Я знал, что где-то во тьме таится тот, кто пытался убить Восса.

Я уже буквально засыпал на ходу, но перед тем, как лечь в постель, мне предстояло еще кое-что сделать. Например, осмотреть найденные в кармане у Веддла деньги, пересчитать их и запаковать, чтобы утром отправить в Ярд.

Пересчет денег отнял у меня больше времени, чем я предполагал. Было уже два часа, когда я понял, что деньги подтвердили разгадку, пришедшую мне в голову в момент выстрела.

В половине третьего я лег в постель, но сон не шел. Когда человек измучен вконец, уснуть ему почти так же трудно, как совсем не уставшему. Я лежал и думал о Веддле, о Джоне Филде и о Марджори Венн, но больше почему-то о девушке.

Я уже решил было встать и выпить чаю или даже чего-нибудь покрепче, но потом все же повернулся на другой бок и снова закрыл глаза.

На всякий случай я поставил двух своих людей на полпути между домом и рощей Тэдпоул. Не знаю, зря я это сделал или нет.

Уснуть я так и не смог. А просто лежать, как мокрая тряпка, не захотел. Встал и подошел к окну. Уже начала заниматься заря. Света было достаточно, чтобы замелькали тени. Сначала я решил, что посреди лужайки появилось деревце, очень маленькое деревце, которое я раньше не замечал, однако потом вдруг понял, что оно движется к берегу.

— Кто там? — крикнул я. — Стой! Или буду стрелять!..

Оружия у меня не было, но я подумал, что хватит и угрозы. И тут я обнаружил, что это женщина и что она бежит к реке. Сердце у меня екнуло, так как при свете зари я узнал Марджори Венн!

Я бросился из комнаты, включил в коридоре свет и помчался вниз по лестнице. Передняя дверь, выходящая на лужайку, была широко распахнута. Дверь в кабинет тоже. Выйдя на лужайку, я никого не сумел разглядеть. На берегу реки и признака лодки не было.

Я засвистел, подзывая своих людей. Пока они не появились, я пошел обратно в дом и заглянул в кабинет. Сейф тоже был открыт. Там лежало много документов, и я не сумел сразу определить, пропало ли что-нибудь. Однако потом повернул голову и взглянул на камин: там еще дымилась небольшая грудка пепла.

К вашему сведению, когда бумага сгорает, буквы отчетливо проступают на черном фоне. Мне не потребовалось очков, чтобы разглядеть: тлеющая кучка пепла — это все, что осталось от завещания Джона Филда, согласно которому все его деньги доставались Марджори Венн.

Я помнил, что завещание находилось в сейфе. Я помнил и то, что у Марджори Венн были ключи от сейфа и от входной двери.

Едва окончив осмотр, я услышал, что кто-то громко зовет меня с другого берега Пруда. Двое моих людей подошли к самой кромке воды, и я приказал им переправиться ко мне на моторной лодке, которая стояла на той стороне. Они никого не видели и ничего не слышали, кроме моего оклика.

Уже совсем развиднелось, и теперь все можно было разглядеть как следует. Я был настолько уверен, что найти следы Марджори Венн невозможно, что, дав своим людям указания, отправился в кабинет, лег на диван и тут же уснул.

Старику не требуется столько сна, сколько юноше. Я проснулся, когда часы в кабинете пробили семь. Перед тем как лечь, я догадался снять большую стеклянную крышку с туземной безделушки из слоновой кости и накрыть пепел в камине. При дневном свете буквы были видны отчетливо. Я прикинул, будет ли сгоревший документ считаться действительным и захочет ли сама Марджори Венн добиваться этого. Несколько минут я размышлял, кто все-таки сжег бумаги — сама девушка или негритянка. Нет, я не мог ошибиться — это была Марджори.

Пока слуги готовили завтрак, я сел к столу, взял бумагу и записал свои соображения по поводу дела. Есть у меня такая слабость: люблю все раскладывать по полочкам. Через полчаса дело, как я его понимал, было передо мною, как на ладони. Детально, от самого начала и до того момента, который я считал его концом. Запись получилась не слишком длинной. Мне потребовалось девять минут, чтобы прочесть ее начальнику полиции (я поднял его с постели) и получить от него соответствующие указания.

Наш начальник полиции — все-таки человек деликатный и доверяет своим подчиненным. Он сказал, что вряд ли послал бы сюда Герли, но Герли напросился сам, обещая, что ни во что вмешиваться не будет. Конечно, может, он и слукавил, но звучало это правдиво.

Закончив телефонный разговор, я поднялся наверх, принял ванну и побрился. Когда я спустился вниз, двое ночных патрульных стояли на лужайке, ожидая смены. Если они ожидали, что я уложу их в постельку, то их постигло разочарование. Я вместе с ними пересек Пруд и взял их с собой в дом к мистеру Воссу.

Восс всегда поднимался ни свет ни заря, и его слуги обычно уже сновали туда-сюда, когда прислуга в других домах еще досматривала последние сладкие сны. Даже дворецкий занимался делами.

— Мистер Герли еще спит, — доложил он.

— В какое время мистер Восс, как правило, встает? — спросил я.

Дворецкий сообщил, что, когда ложится поздно, то пьет утренний чай в восемь часов, а если рано, то в семь.

— Я как раз несу ему чай наверх, — добавил он.

Герли храпел, как боров. Я не пнул его лишь потому, что он мой начальник. Только показал ему язык, что еще никому не повредило. Разбудить его оказалось не просто.

— Это вы, Минтер? — наконец проворчал он. С утра он был не слишком сообразителен. — Что-то случилось?

Я сказал, что пришел повидаться с Воссом, и тогда он встал и убрал свое ложе.

— За всю ночь я не слышал ни единого звука из спальни, — заметил он, когда я постучал в дверь.

Никто на стук не ответил.

Я забарабанил по панели изо всех сил, но все равно никакого отклика не было. Заглянув в замочную скважину, я увидел, что ключ еще торчит там, и послал дворецкого за ломиком. Я знал, что он висит под стеклом поодаль в коридоре вместе с другими противопожарными принадлежностями.

Взломав ломиком дверь, я зашел в спальню. Комната была пуста. Свет еще горел, опущенные шторы не пропускали внутрь дневной свет. Однако в комнате не было ни души, а постель оставалась нетронутой. Макс Восс исчез так же бесследно и так же таинственно, как и Марджори Венн!

 

Глава XII

Отодвинув шторы, я увидел, что ставни не заперты и одно окно приоткрыто. Однако лестницы у портика не было. Это я знал точно, потому что иначе заметил бы ее, когда мы подходили к дому.

Герли был потрясен до глубины души.

— Как они вытащили его? Он же тяжелый, тащить его нелегко, а я не слышал ни звука. Надо посмотреть на балюстраде, там наверняка есть следы крови…

Когда я выходил из спальни, он засыпал своими распоряжениями дворецкого.

Я приказал подогнать машину Восса и отправился прямиком к дому Гарри Терстона. Я предполагал, что он уже встал. Так оно и оказалось. Он прогуливался по лужайке и, видимо, находился там не очень давно, так как на нем была надета только фланелевая тенниска. На мой вопрос он совершенно спокойно ответил, что остывает после проведенного сета.

— А миссис Филд играет в теннис? — резко спросил я.

Он улыбнулся.

— Миссис Филд вчера вечером уехала в Лондон, — неторопливо пояснил он. — Вместе с сыном. Она рассказала мне все, что я хотел узнать. Мне не слишком приятно было это слушать, однако до ее приезда я думал, что все гораздо хуже.

Я взглянул на него исподлобья.

— Все это напоминает первую главу детективного триллера, — сказал я.

— Последнюю главу, — ответил он. — Надеюсь, мистер Минтер, я не доставил вам слишком много хлопот. Во всяком случае, я старался не делать этого. Но, говоря откровенно, я пережил несколько кошмарных дней и так был занят своими делами, что не слишком обращал внимание на чувства других людей… А как дела у мистера Восса?

Я ничего не ответил.

— Вы что-нибудь хотите узнать от меня? — спросил он.

— Да, — произнес я. — И вот что я хочу вам сказать, молодой человек. Я здесь расследую кровавое дело. И мне наплевать и на вас, и на ваше родовое имение, и на ваши деньги, и…

— И вообще на все по соседству, — улыбнулся он. — Я это понимаю, суперинтендант. Я могу вам оказать помощь в рамках дела и выложить чистую правду по делу. Но в других вопросах не могу обещать ни помощи, ни откровенности.

Он вытащил два плетеных кресла, поставил их друг против друга и сел в одно из них. Я же не захотел садиться: у стоящего при допросе всегда есть преимущество перед сидящим. Об этом мне говорили лучшие юристы.

— Вчера вечером, — начал я, — мисс Марджори Венн в большой спешке покинула свое жилище…

— В автомобиле, — невозмутимо продолжил Гарри Терстон. — Кто-то прислал ей записку, и этим кем-то был я. Я хотел встретиться с нею по неотложному делу, так как мог сообщить ей то, что заставило бы ее уехать вместе со мной.

От его откровенности у меня даже дух захватило.

— Это вы прислали за ней машину?

Он кивнул.

— И увезли ее в Лондон?

— Нет.

— А куда вы ее увезли? — спросил я.

Он взглянул в сторону дома.

— Вообще-то, она здесь… Она здесь со вчерашнего вечера.

— И, конечно, не покидала дом ни на минуту? — насмешливо поинтересовался я.

— На этот вопрос я не готов дать ответ, — сказал Терстон. — Если она куда-то и уходила вместе со мной, то, уверяю вас, у нее были для этого серьезные основания. Она ведь из тех молодых леди, которые ничего не делают без причины.

От его наглости у меня снова захватило дух.

— Если она в доме… Могу я ее видеть?

Он кивнул.

— Она переодевается. Мы играли в теннис все утро.

— А вы были возле дома Восса? — задал я вопрос.

Он покачал головой.

— Нет.

— Вы знаете, где Восс находится сейчас и кто его похитил?

Он посмотрел мне прямо в глаза.

— Я сказал вам все, что считал нужным, — решительно заявил он. — К счастью, вы не можете отправить меня в пыточную. И потом, мне повезло: я не только молод, но и очень богат. Да и родня у меня влиятельная. Правда, я знаю, — добавил он, — что для вас, Супер, это никакого значения не имеет. Поверьте, я отдаю вам должное. Но ваши непосредственные начальники, опасаясь ошибки, никогда не решатся привлечь меня к суду без очень и очень убедительных оснований. А я не убивал ни Филда, ни Веддла. И не стрелял в вас. По-моему, это сделал Веддл. Да и вообще, я не сделал ничего такого, за что мог бы понести наказание по закону.

Я подождал, пока он выговорится, а потом тихо спросил:

— Вы вполне уверены в этом, мистер Терстон? Вы абсолютно уверены в том, что за прошедшие восемь часов не сделали ничего такого, за что я мог бы посадить вас на скамью подсудимых?

Он снова улыбнулся.

— Давайте пойдем и позавтракаем, — предложил он.

Но на меня его дружеский тон не произвел никакого впечатления. Я заявил, что хочу встретиться с молодой леди. Он не возражал.

Марджори Венн спустилась в просторную библиотеку через пять минут после того, как я там устроился. Она выглядела бледной, но очень собранной и уверенной в себе. Такого выражения у нее на лице я раньше не видел. Я бы назвал его чем-то вроде… Какое бы тут подошло слово?.. Безмятежность! Да, именно так. В результате она совершенно преобразилась.

Войдя, она легонько улыбнулась мне и протянула руку. Так как я не Герли, то протянул ей свою.

— А теперь, милая девушка, — сказал я, — может быть, вы объясните мне, зачем приходили к моему дому глубокой ночью?

— Вообще-то, он был моим домом, — произнесла она, и губы у нее задрожали. — Да, суперинтендант, я не отрицаю: я зашла в кабинет и открыла сейф. И сожгла завещание мистера Филда.

— С какой стати? — спросил я.

— Потому что мне не нужны его деньги. Они принадлежат его жене. Это благодаря ее преданности он нашел свою золотую жилу. Каждый пенни его денег принадлежит ей и ее сыну. Конечно, проще было бы принять наследство и передать все ей, — продолжала она, — но я не хочу, чтобы мое имя хоть как-то упоминалось в связи с именем мистера Филда.

Я не сводил с нее глаз.

— Значит, вы предпочитаете остаться бедной?

— Мисс Венн не будет бедной, — вмешался Гарри. — По двум причинам. Одна из них та, что на следующей неделе мы с нею поженимся.

Я выложил свою козырную карту.

— С согласия вашего отца? — обратился я к ней.

Лицо у нее изменилось.

— Да, — еле слышно произнесла она, — с согласия моего отца.

Гарри Терстон уставился на меня. Его взгляд буквально буравил мое лицо, и у меня даже поднялось настроение от мысли, что я утер ему нос.

Теперь я отбросил фамильярность и стал задавать прямые и жесткие вопросы. Любая другая девушка запаниковала бы, однако мисс Венн так ловко отражала мои уколы, что после получасового допроса я ничего нового не узнал. Хуже того, она не дала мне ни одной зацепки, которая позволила бы заставить ее говорить откровенно.

Вернувшись в Хэйнторп, я обнаружил, что Герли собрал там половину беркширской полиции и организовал грандиозное прочесывание окрестностей.

— Я ищу колодец. Он должен быть где-то здесь, в парке… Садовник сказал мне, что слышал об этом.

— И зачем вам понадобился колодец? — полюбопытствовал я. — В кранах вода пропала?

Но Герли был из тех людей, которым для завершения любого дела обязательно требуется колодец с трупом на дне. Мне вообще порой кажется, что он черпает большую часть своих идей по ведению расследования из тех захватывающих повестушек, которые так популярны в наше время.

Словом, я выбросил из головы этот колодец и сделал по телефону запрос в дополнение к уже сделанному мною раньше, из дома Гарри Терстона. Впрочем, я понимал, что шансов на успех у меня мало, и поэтому не очень расстроился, когда к полудню из полиции графства ответили, что результата нет. Я знал, что в Лондоне занимаются этой работой, что все порты находятся под наблюдением и что наши люди отслеживают все поезда, уходящие из города и идущие в морской порт.

Сразу после полудня мне пришло сообщение из Бикстона, из тамошней больнички. Бикстон стоит на реке. Он мог бы считаться одним из самых благополучных городков в Англии, если бы не плотина, которая поставляла почти половину пациентов в домишко из красного кирпича, что звался там больницей. Эта плотина чрезвычайно опасна даже при свете дня и уж точно представляет смертельный риск для человека, который ради спасения своей жизни плывет на лодке по реке в кромешной тьме и пытается остаться незамеченным.

Когда пловца вытащили из воды, он выглядел настоящим покойником, и полицейский, услышавший его крики и поспешивший ему на помощь, сначала решил, что нет смысла даже делать ему искусственное дыхание. Однако он только недавно прошел курс оказания первой помощи и ради интереса попробовал применить полученные знания на практике. Вот уж он удивился, когда покойник вдруг начал дышать!

Пловец не приходил в сознание почти до ленча, а когда опомнился, то сразу назвал имя суперинтенданта Минтера.

Из больницы позвонили мне, и я помчался туда, как на пожар. Правда, мне пришлось прождать целый час, потому что, по мнению доктора, пациент был еще слишком слаб. Мы как раз попивали чай с сестрой-хозяйкой, когда за мной зашла медсестра и пригласила в маленькую палату. Я сразу направился к больничной койке.

— Привет, Уиллс! — сказал я.

Брат Веддла выглядел скорее мертвым, чем живым. Кроме того, он был сильно напуган, и я знал почему.

— Вы переволновались вчера вечером, верно? — обратился я к нему. — Ваш выстрел в Восса оказался не слишком метким. А ведь могли и попасть в цель.

Он отвел глаза в сторону.

— Я ни в кого не стрелял, — угрюмо возразил он. — Вы не сможете доказать, что я в кого-то стрелял.

В этом он был прав. Чтобы заставить Уиллса рассказать все, мне потребовалось бы оставить все дела и порядком потрудиться. Да и то, боюсь, многого он бы мне не сообщил.

В общем, он не хотел ничего говорить и долго просто лежал, избегая моего взгляда и не обращая внимания на мои вопросы. А потом внезапно выпалил:

— Вы ни в чем не можете обвинить меня, Супер, кроме нарушения дисциплины… А вам отдали показания моего брата? Они были у меня в кармане… Не думаю, что их выбросили. Я их носил с собой с того вечера, когда он мне их отдал. Он знал, что что-то должно случиться, и сказал, что у него нет выхода… Он написал все об этом деле на случай, если кто-то его прикончит или если против него сфабрикуют дело. Показания написаны на обороте календарных листков, и один листок потерялся. Но там нет ничего против меня, Супер. Вы можете сколько угодно говорить о стрельбе, вы можете подозревать меня в чем угодно, но доказать вы ничего не сумеете. Я помог брату, потому что он мой единственный близкий человек. Я согласился работать в Лоун-хаусе не для того, чтобы охранять Филда, а для того, чтобы узнать то, что хотел выяснить брат.

Уиллс говорил правду: никаких улик против него не было. Мы так и не нашли оружия, из которого стреляли в Восса. Но на тех заполненных размашистым почерком листках, которые я внимательно прочитал ночью, объяснение той стрельбы все же нашлось.

 

Глава XIII

Я не стану приводить здесь этот документ дословно. Он очень длинный, да и многовато в показаниях Веддла неточностей.

Филд и его партнер Венн (который впоследствии стал называться Воссом) искали в Африке золотую жилу. Венн, который женился на очаровательной девушке из колоний, отправил ее в Англию, где она должна была родить, и партнеры продолжили свои поиски. Жила была найдена при помощи туземного вождя, на дочери которого женился Филд.

Кроме того, Филд старался выведать у вождя, своего тестя, местонахождение клада самородного золота, который хранился где-то в селении. Когда он получил отказ, то во главе враждебных племен напал на селение. В это время Венн сильно болел и жил в хижине у вождя. Ему было все равно, что с ним случится. Он получил сообщение, что его жена умерла при рождении ребенка. Тогда, да и много лет спустя, он еще не знал, что полученное им письмо написал Филд, который старался довести больного человека до самоубийства.

Филд вернулся в Англию очень богатым человеком и в полной уверенности, что его тогдашний партнер умер в африканских дебрях. Он не взял с собой свою туземную жену, она вместе с ребенком сама добралась до Англии и отыскала его. Она прошла обучение у миссионеров и прекрасно говорила по-английски. Но и она не знала, что Венн выжил.

Между тем Венн рыскал по Африке и понятия не имел о том, что его партнер все-таки нашел и разрабатывает золотую жилу, которую они вместе искали, а также о том, что именно он, Филд, организовал налет на селение. Он узнал обо всем только тогда, когда уже стал довольно состоятельным негоциантом и вернулся в тот поселок. Умирающий вождь завещал ему большую часть того золотого клада, которым Филд, рискуя своим положением в стране, пытался завладеть, и Венн стал очень богатым человеком. А для Филда риск оставался вполне реальным. Жила, которую он разрабатывал, была сдана ему в концессию правительством Конго. Если бы власти выяснили, что он принимал участие в вооруженном нападении, его бы лишили такого права.

Венн вернулся в Англию, не испытывая враждебности по отношению к человеку, который обошелся с ним так подло. И только здесь совершенно случайно узнал всю правду. В частности, о том, что письмо, которое он получил, находясь в лесу, и сообщавшее о смерти его ребенка, написал Филд. Жена Венна умерла в нищете за год до его возвращения в Англию. А его дочь, как он с ужасом узнал, работала у Филда.

Поместье по соседству с Лоун-хаусом было выставлено на продажу. Он купил его и стал хладнокровно разрабатывать план убийства человека, который позволил его жене бедствовать и теперь, как он считал, выбрал себе в жертвы его дочь, Марджори Венн. Для начала ему требовалось подготовить себе алиби, и он появился в графстве, назвавшись Воссом и выдавая себя за человека, которому отказали ноги, так что он мог передвигаться только с помощью оснащенного двигателем кресла. Он перестроил дом, оборудовал там лифты и приобрел различные приспособления, необходимые безногому. Слух о калеке, который не в силах ходить, стал широко известен в округе.

Похоже, Венн (нет, теперь уже Восс) обладал своеобразными артистическими способностями. Я встречал и других людей, проделывавших такие же трюки, но он мог бы всем им дать сто очков вперед. Он провел рекогносцировку местности, тщательно обдумал эффектный способ убийства и терпеливо ждал, пока найдется подходящий помощник.

Веддл стал для него находкой. Бывший заключенный, готовый на все, он тайком прочитал письма своего хозяина и, к ужасу Восса, узнал его секрет. С этого момента Веддл был обречен. Хотя, согласно его признанию, был уверен, что сорвет крупный куш.

Восс решился открыть разработанный им план своему слуге. Это обещало сказочное богатство шантажисту. Потому что Веддл сделал еще одно открытие. Он узнал, что Марджори Венн является дочерью его хозяина и когда-нибудь станет богатой женщиной. Он держал свое открытие в тайне, даже намеком не дав понять Воссу, что знает так много, и в то же время на свой дурацкий манер приударяя за молодой леди.

После того, как Филд избил его, у него появились с Филдом свои счеты, и он еще охотнее был готов помочь хозяину в его мести.

Если помните, у мистера Восса были очень приметная куртка и белая шляпа. В день убийства Веддл находился в роще, одетый точно так же, как хозяин. Когда электрическое кресло заехало в лес, они с Воссом поменялись местами. Веддл получил подробный инструктаж. Это была записка, та первая улика, которую я нашел. Он должен был подняться на холм, остановиться у определенных кустов и повернуться в сторону определенного камня, так чтобы смотреть в направлении церкви Эмберли. На этом месте он был виден каждому человеку в радиусе нескольких миль, а сам мог наблюдать за рощей Тэдпоул.

Получив дымовой сигнал, он должен был на третьей скорости спуститься с холма. Восс удачно подобрал себе сообщника. С помощью Веддла проще было избавиться от стоявшего на посту Уиллса, его брата. В тот момент, когда кресло двинулось с Веддлом на вершину холма, Восс сбросил свою приметную одежду и скользнул в воду. Переплыв Пруд, он пробрался по лужайке к кабинету Филда.

Скорее всего, у него был с собой нож, вряд ли он рискнул бы пойти безоружным. Однако под рукой оказался африканский меч. Филд, должно быть, сидел к нему спиной, когда он нанес удар.

Надо помнить, что на Воссе был только купальный костюм. Он был хорошим пловцом, и через несколько минут уже добрался до воды и переплыл Пруд. Оказавшись в роще Тэдпоул, он вынул из кармана макинтоша Веддла ракетницу и подал сигнал. Увидев дымок, Веддл пустил кресло вниз, в рощу, где его ждал Восс. Тот наскоро вытер лицо и волосы полотенцем, которое потом спрятал в дупле, надел свою приметную одежду, сел в кресло, прикрыл колени пледом и пустился в путь. Кто бы мог подумать, что въехал в рощу один человек, а выехал совсем другой?

Между тем Веддл надел долгополый макинтош, спрятал свою одежду и отправился к себе в домик. Когда поднялась суматоха, от Веддла надо было избавиться. Для этого все было подготовлено, но Веддл отказался скрыться в ту же ночь и спрятался в погребе.

Не знаю, когда он догадался, что хозяин водит его за нос. Скорее всего, тогда, когда в домик зашел я.

Когда поднялась суматоха, Веддл потерял голову и сбежал. Я нашел его деньги, те деньги, которые Восс ему дал для того, чтобы он уехал из Англии. Я склонен думать, что сначала он все-таки прятался в хозяйском доме и только потом затаился в погребе.

Восс допустил промах: ему надо было найти новые банкноты. Я точно понял, что произошло, когда считал деньги, найденные на трупе Веддла: одна из купюр была испачкана чернилами. А раньше я уже видел такую же у Макса Восса.

Загадка ночной стрельбы так и не была полностью разгадана. По моей версии, возможным стрелком был Веддл, который понял, что его обманули, и выстрелил в Восса через окно спальни. Мне не хочется верить, что в роще в меня стрелял Макс Восс и что он сам подстроил фальшивое покушение на себя. Но это вполне возможно.

Однако был еще один человек, который знал секрет Венна-Восса. Единственный человек в мире, который не должен был ничего знать: Гарри Терстон. У Гарри был телескоп на террасе, и в тот день, когда замаскированный под хозяина Веддл отправился на холм Джоллибой, мистер Гарри Терстон навел на него свой прибор и сразу же распознал подмену.

Он растерялся, потому что ему нравился Восс. Ему не хотелось его выдавать. Похоже, он был сбит с толку, но потом услышал, что у Филда была жена-негритянка. Он выведал у одного из моих людей ее адрес и отправился на ее поиски. Именно она рассказала ему историю двух партнеров, и он мигом сообразил, что Марджори Венн — дочь Восса. Он решил увезти ее куда-нибудь. А еще он хотел спасти жизнь отцу девушки. Помогал ли он ему скрыться, доказать не удалось. Но Восс сбежал и больше никогда не показывался в Англии.

Я уверен, что это именно он хладнокровно прикончил Веддла. Веддл связался по телефону с братом и договорился о встрече в роще Тэдпоул. Он собрал чемодан и отправился в лес, где передал свое признание Уиллсу, который тоже находился в числе подозреваемых. Уиллс поплыл на лодке вниз по реке, направляясь к Темзе. Он нисколько не сомневался, что Веддл последует за ним на лодке Терстона.

Разумеется, Восс не хотел, чтобы сообщение об убийстве Веддла попало в газеты: он понимал, что Уиллс будет ему мстить…

Что еще можно к этому добавить?.. В целом, дело получилось неудачное, я им недоволен. Я всегда недоволен, когда в деле об убийстве никого не повесят. Но с другой стороны, я не желал бы Максу Воссу такого конца: он был славным парнем, хотя и убийцей.