Вернувшись на свое рабочее место, Кеннеди сбросил пальто и снова погрузился в исследование образцов крови из раны Мендозы.

Не прошло и получаса, как дверь открылась и к нам заглянул озадаченный доктор Лесли. Он принес большую склянку, в которую обычно брал материалы на исследование.

– Ну, нашли что-нибудь? – спросил мой друг, застыв с нацеленной на бунзеновскую горелку пипеткой. – У меня пока не было времени, чтобы как следует заняться анализами.

– Ничегошеньки не нашел! – ответствовал коронер. – Я в отчаянии. Один из химиков предположил цианид, другой – окись углерода. Но нет и следа ни того, ни другого. Еще один высказал предположение, что это рвотный орех, Strychnos nux-vomica. Но это точно не он, хотя мои тесты показали, что это нечто очень на него похожее. Я перебрал все общеизвестные яды и некоторые из малоизвестных алкалоидов, но всегда возвращался к тому же, с чего начал. Кеннеди, там должен быть яд! Жертва умерла не от раны. На самом деле ее убила асфиксия, вызванная действием яда. Да, рана тоже могла бы его убить, но не так быстро.

По лицу Крэга я понял, что слова Лесли развеяли последние остатки его сомнений. Он потянулся к полке, к пузырьку с ярлычком «скипидар». Потом налил немного крови из склянки, которую принес его гость, в чистую пробирку и добавил несколько капель скипидара из пузырька. Образовался дымчатый темный осадок. Кеннеди тихо улыбнулся и сказал, словно себе самому:

– Так я и знал.

– Что это? – нетерпеливо спросил коронер. – Рвотный орех?

Сыщик покачал головой, глядя на черный осадок.

– Вы совершенно правы насчет асфиксии, доктор, – медленно проговорил он, – но насчет причины ее ошибаетесь. Это яд, который вам никогда и не снился.

– Какой же? – спросили мы с Лесли в один голос.

– Позвольте взять все эти образцы и провести еще кое-какие исследования, – сказал Кеннеди. – Я совершенно уверен в результате, но такой яд для меня внове. Между прочим, могу я попросить вас отнести письмо в Музей естественной истории?

Было ясно, что ему хочется поработать без помех, и мы с коронером с готовностью согласились оказать ему услугу, надеясь, что тем самым поможем разрешить загадку яда.

Детектив торопливо набросал записку директору музея, и несколько мгновений спустя мы уже мчались туда в машине Лесли.

В большом здании мы быстро нашли директора и вручили ему записку. Тот был близким другом Крэга и был рад оказать ему любую помощь.

– Подождите секундочку, – попросил ученый. – Сейчас я принесу то, что нужно, из экспозиции Южной Америки.

Спустя несколько минут он вернулся с тыквенной бутылью, изукрашенной какими-то темными потеками.

– Думаю, ему требуется именно это, – заметил директор, осторожно заворачивая тыкву и кладя ее в коробку. – Мне не нужно передавать профессору Кеннеди, чтобы он обращался с этим предметом осторожно, он и так прекрасно все понимает.

Мы поблагодарили и поспешили обратно в автомобиль, неся сверток так, будто это был готовый взорваться динамит.

На всю поездку у нас ушло не больше часа.

Нетерпеливо ворвавшись в лабораторию, мы, к своему удивлению, не увидели ее хозяина за столом. Я огляделся по сторонам и заметил его в кресле в углу – он полулежал, пристроив рядом баллон с кислородом, и прерывисто, хрипло дышал. При виде нас Крэг встал и, покачиваясь, пошел к столу.

– Что случилось? – вскричал я, уверенный, что в наше отсутствие кто-то покушался на его жизнь, пытаясь воплотить в жизнь проклятие Мансиче.

– Н‑ничего, – с трудом выдохнул он, пытаясь улыбнуться. – Только… думаю… мои предположения… насчет яда… подтвердились.

Мне решительно не нравился его вид. Руки его дрожали, глаза были какими-то незнакомыми. Но раз на него никто не покушался, второй моей мыслью было: мой друг переутомился.

– Ты слишком много работаешь над этим проклятым делом! – заявил я. – Сделай-ка перерыв. Давайте все вместе выберемся из лаборатории и отправимся перекусить!

Крэг нетерпеливо отмахнулся от моего предложения.

– Вы достали то, что я просил? – спросил он. – Ага, вижу, что достали!

Схватив принесенную нами коробку, он осторожно вынул из нее тыкву и положил на стол, уставленный склянками с химикалиями. Кроме пузырьков и горелок на столе лежал большой ящик, и я невольно вздрогнул, когда из него донесся громкий писк.

Кеннеди вдруг покачнулся, и я подхватил его под локоть.

– Выкладывай, что случилось! – потребовал я. – Здесь кто-нибудь был с тех пор, как мы с Лесли ушли?

– Ни души, – ответил мой друг, высвобождая локоть из моей хватки.

Потом он вдруг начал разминать руки и плечи, словно пытался избавиться от некоего невидимого веса, давящего на грудь.

– А зачем тебе понадобился кислород? – подозрительно осведомился я.

Снова отмахнувшись от меня, сыщик повернулся к Лесли:

– Это было не обычное удушье, доктор.

Коронер кивнул.

– Это-то я понимаю… – начал он.

– В данном случае, – перебил его Крэг, – мы имеем дело с одним из самых коварных из всех известных человеку ядов. Мендоза мог бы умереть, даже если бы яд был введен через царапинку, совершенно не похожую на его ужасную рану, и в количествах столь малых, что капля яда уместилась бы на кончике скальпеля или иглы. Эффект был бы точно таким же. Но, поскольку в кровь попало больше яда, обнаружить его оказалось куда проще. Заметьте – ранение, которое само по себе могло бы послужить причиной смерти, нанесли столько времени назад, что запах яда успел улетучиться. И все-таки яд был, и ничто в мире не могло спасти отравленного им человека.

Детектив помолчал, переводя дыхание. Мы с Лесли напряженно ждали.

– Яд, который я обнаружил, воздействует на мышцы и нервы. Он вызывает полный паралич, но без потери сознания. Отравленный до самого конца дышит, все понимает, и кровообращение его не нарушается. Похоже, это один из самых сильных препаратов, о которых я когда-либо слышал. Будучи введен даже в микроскопической дозе, он в конце концов вызывает смерть от удушья благодаря параличу дыхательных мышц. Вот что ввело вас в заблуждение – асфиксия, Лесли.

Кеннеди открыл ящик на столе и вынул оттуда белую мышку.

– Позвольте проиллюстрировать мое открытие, – сказал он. – Вот я ввожу немного сыворотки крови убитого человека этой мыши.

Он взял шприц и ввел зверушке набранную жидкость. Мышь даже не вздрогнула, так легки были его движения. Но прямо на наших глазах жизнь животного как будто начала угасать – без боли и без борьбы. Вскоре дыхание грызуна просто остановилось.

Потом сыщик взял тыквенную бутыль, которую мы привезли из музея, и соскоблил ножом с выемок на ее боках чуть-чуть черного вещества, похожего на лакрицу. Растворив вещество в спирте, он сделал инъекцию второй мышке. Эффект был точно таким же, как после введения сыворотки крови.

Я молча наблюдал за действиями Крэга, а доктор Лесли задал вопрос:

– Мы видели, что первая мышь погибла при тех же внешних симптомах, что и вторая, но как вы докажете, что яд в обоих случаях был одним и тем же? А если он и был одним и тем же, как вы докажете, что он действует на человека так же, как и на мышей, и что в крови Мендозы его было достаточно, чтобы убить? Не обессудьте, но я хочу развеять последние сомнения.

Не помню, чтобы Крэг когда-нибудь пугал меня так, как сейчас, когда он негромко ответил коронеру:

– Я извлек яд из крови, стерилизовал и испытал на себе самом.

На миг я просто лишился дара речи. А потом вскричал:

– Так вот что произошло? Ты ввел себе яд?!

Он спокойно кивнул.

– Ты спятил?..

– Ничуть, – ответил мой друг. – Я был предельно осторожен, проводя этот, смею сказать, необходимый эксперимент.

– Необходимый эксперимент…

Мне снова отказал язык. А Кеннеди все так же невозмутимо продолжал:

– Мне удалось извлечь из образцов крови шесть сантиграммов яда. Практически неизвестного яда. Мне требовалось узнать, как он воздействует на организм человека. Что мне еще оставалось делать? Испытать его на ком-нибудь другом?

– Боже всемогущий! – выдохнул Лесли. – И вы ввели его себе, сидя тут в полном одиночестве!

– Вы бы не позволили мне это сделать, если бы я не избавился от вас, – улыбнулся детектив.

Мне захотелось его убить.

Коронер покачал головой.

– Одно дело – испытать яд на мыши, совсем другое – превратить себя в подопытную мышь! – воскликнул он. – Нужно отдать вам должное, опыт прошел успешно, но я бы никогда не рискнул такое проделать.

Кеннеди засмеялся.

– Я начал с двух сантиграммов, то есть с умеренной дозы, – заявил он, – введенных в правую руку подкожно. Потом медленно увеличил дозу до трех сантиграммов и, наконец, – до четырех.

– Это неслыханно! – рявкнул я, и Крэг успокаивающе положил руку мне на плечо.

– Как видишь, я уже оправился от действия яда, так что доза была не смертельной. Сперва я не чувствовал никаких серьезных результатов инъекции – только легкое головокружение и апатию. Потом началась сильная головная боль…

– Бог ты мой! – прорычал я. – И тебе этого показалось мало?!

– Пять сантиграммов значительно изменили ситуацию, – увлеченно продолжал этот невероятный человек, не обратив внимания на мой вопрос. – Апатия, вялость и головокружение стали куда ощутимее. Введя же себе шесть сантиграммов – то есть всю дозу, которую я извлек из образцов крови…

– Что-о?!

– …Я пережил самый сильный в жизни испуг – буквально за несколько минут перед тем, как вы вошли в лабораторию.

Мы с доктором Лесли потрясенно переглянулись, не зная, восхищаться или ужасаться этим одержимым поисками истины следователем.

– Может, я поступил недостаточно мудро, введя себе такую большую дозу в тот день, когда и без того был не в форме из-за напряженной работы над расследованием этого дела… – добавил Кеннеди.

– Недостаточно мудро? Ты так думаешь?

Крэг обратил внимания на мой сарказм не больше, чем на мое возмущение.

– …Но, как бы то ни было, лишний сантиграмм дал настолько сильный результат, что мне подумалось: именно шесть сантиграммов и требовалось, чтобы мои эксперименты прекратились навеки.

На этот раз я не нашел нужных слов.

– Спустя три минуты после инъекции, – продолжал мой товарищ, – головокружение так усилилось, что я не смог ходить. Еще через минуту я стал быстро впадать в апатию и дышал так, что мне стало ясно: мне конец, если я не буду двигаться. Ходить, размахивать руками, все что угодно, лишь бы двигаться. Мои легкие словно склеились, мышцы груди отказывались работать. Все плыло у меня перед глазами, и вскоре я перестал бродить и схватился за край стола, чтобы не упасть. Тут я вспомнил о баллоне с кислородом и ухитрился добраться до него и включить. Мне показалось, что я провел целые часы, судорожно вдыхая воздух. Я словно пил его большими глотками. Это напомнило мне о пережитом в ниагарской Пещере Ветров, где воды в атмосфере больше, чем воздуха. Однако, когда я взглянул на часы, выяснилось, что самое худшее длилось всего минут двадцать. И все-таки эти минуты я никогда не забуду. Мой вам совет, Лесли, – если вы когда-нибудь будете так глупы, что попытаетесь повторить мой эксперимент, не превышайте дозу в пять сантиграммов.

– Поверьте, я лучше потеряю работу, чем пойду на такое, – парировал коронер.

– Сколько яда попало в организм Мендозы? – спросил Кеннеди не столько нас, сколько сам себя. – Этого я сказать не могу. Но, наверное, куда больше, чем я ввел себе. Шесть сантиграммов, извлеченные мной из небольших образцов крови, – это всего лишь девять десятых грана. Но даже такая доза вызывает практически смертельный эффект. Полагаю, я ответил на ваши вопросы?

Доктор Лесли был слишком ошеломлен, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– Так каким же смертоносным ядом был убит Мендоза? – спросил я.

– Вам посчастливилось заполучить образец этого яда в Музее естественной истории, – ответил Крэг. – Он хранится в маленьких тыквенных бутылях или калабасах. В данном случае – вот в этой тыквенной бутыли. Потеки черного ломкого вещества, которые вы видите на ее боках, образовались, когда яд наливали в сосуд. В таких сосудах его хранили те, кто получал эту отраву в результате долгого секретного процесса.

Детектив положил бутыль на край стола, чтобы мы могли внимательно ее изучить. Хотя мне после рассказа о том, что только что пережил мой друг, было жутковато даже просто глядеть на нее.

– Знаменитый путешественник сэр Роберт Шомбург впервые привез это вещество в Европу, а Дарвин описал этот яд, – продолжал Кеннеди. – Теперь его продают как лекарство, стимулирующее сердечную деятельность, и его можно найти в фармакологических справочниках Соединенных Штатов. Но, конечно, применяют его в крайне малых дозах. – Он взял толстую книгу и открыл на заложенном месте: – Вот красноречивое описание действия яда. Однажды охотились два туземца. Они были вооружены духовыми трубками и колчанами, полными отравленных стрел из тонких обожженных кусков бамбука, концы которых были смазаны этим ядом. Один охотник прицелился и промахнулся – стрела отскочила от древа и поразила его самого. Вот как второй туземец описал то, что случилось потом: «Квакка получает стрелу в плечо. Ни слова. Вырывает ее, кладет в свой колчан и бросает его в ручей. Дает мне свою духовую трубку для его маленького сына. Говорит, чтобы я попрощался за него с его женой и деревней. Потом ложится. Его язык больше не говорит. В его глазах нет света. Он складывает руки на груди. Медленно переворачивается. Его губы двигаются без единого звука. Я щупаю его сердце. Оно бьется быстро, потом медленно. Оно останавливается. Квакка выпустил свою последнюю стрелу с ядом урали».

Мы с Лесли в ужасе глядели на нашего друга. Урали. Само это слово звучало зловеще. Что же это такое?

– Урали, или кураре, – медленно объяснил Крэг, – это хорошо известный яд, в который индейцы Южной Америки и индейцы в верховьях Оринокко окунают наконечники своих стрел. Важнейший его ингредиент добывается из коры растения Strychnos toxifera. К этому же роду относится и Strychnos nux-vomica, о котором вы упоминали, доктор. На кончике кинжала инков должна была быть огромная доза кураре, этого смертельного яда стрел южноамериканских индейцев.

– Это становится все страшнее и страшнее! – воскликнул коронер. – А как насчет листка бумаги с предупреждением о проклятии Мансиче на «Золоте богов»? Вдруг и бумага пропитана какой-то дрянью? Может, вам и наплевать на свою жизнь, Кеннеди, но мне бы не хотелось стать жертвой кураре или другого экзотического яда!

Я задумался. Кто мог послать нам всем предупреждения? Кто, скорее всего, был знаком с кураре? Признаюсь, у меня не было на этот счет ни малейшей догадки. О кураре мог знать кто угодно из вовлеченных в данное дело людей – а мог не знать ни один из них.

Чем больше я размышлял об этом загадочном случае, тем более подлым казалось мне убийство Мендозы. И мне невольно вспомнилась красивая маленькая сеньорита, вокруг которой сосредоточились все ужасные события. Я не мог забыть, с каким страхом она относилась к сеньоре де Моше, не мог забыть и саму колоритную перуанку и нашу с ней недавнюю беседу.

– Полагаю, все уроженцы Перу, даже женщины, слышали о яде, которым индейцы смазывают наконечники стрел, – наконец высказал я свои соображения.

– Вполне возможно, – согласился Кеннеди, немедленно уловив ход моих мыслей. – Но отпечатки обуви указывают на то, что кинжал из музея украл мужчина. Кстати, уже тогда кинжал мог быть отравлен. В таком случае вору необязательно было разбираться в кураре. Скорее всего, он как раз о нем не знал, иначе не потрудился бы нанести жертве такую глубокую рану.

С того момента, как мы впервые увидели тело дона Луиса, мы не очень-то продвинулись в раскрытии тайны его смерти, но я не сомневался: мой друг рано или поздно найдет убийцу.

У Крэга был уверенный вид, тогда как доктор Лесли давно сдался и даже не пытался выработать собственное мнение. Теперь, когда наконец-то выяснилась природа яда, он был только рад передать дальнейшее расследование в другие руки.

Я был склонен считать, что доктор поступает весьма мудро.

Но еще долго после его ухода мне на ум продолжали приходить слова: «БЕРЕГИТЕСЬ ПРОКЛЯТИЯ МАНСИЧЕ НА ЗОЛОТЕ БОГОВ».