Прекрасна незавершенность. Зримо повисшие в воздухе фразы, расставания за миг до поцелуя, письма без обратного адреса, разлуки без намека на встречу. И лишь немногие из нас вполне владеют этим искусством. Остальных незавершенность тревожит и морочит, лишая покоя. Она требует продолжения, требует тихо, но настойчиво, то есть не продолжения конечно же — окончания. Люди говорят о «незавершенных гештальтах» как о том, что не дает им двигаться дальше. Кстати, само это словосочетание я впервые услышала от Л., с которым тогда водила дружбу. Гитарист Л. в пристальном интересе к психологии мной уличен никогда не был; то, что он употребил в беседе, на мой вкус, слишком умное слово, заставило меня спросить, откуда он его взял. Л. пожал плечами: «Так говорила Марина». Л., помимо прочего, был известен тем, что его девушки неизменно носили имя Марина и пирсинг на лице.

Я увидела его, кажется, в девяносто шестом году в Новосибирске, на площади у театра. Мы с подругой покуривали на скамеечке и вдруг заметили юношу, стоявшего неподалеку и болтавшего с приятелями. Наши взгляды замерли на его фигуре одновременно, будто споткнувшись случайно о дивную хрустальную вазу. Юноша был неприлично, возмутительно и в то же время трепетно красив яркой и свежей итальянской красотой. Роскошные черные кудри спускались ниже лопаток, и, когда он откидывал их резким движением руки, становились видны большие кольца в обоих ушах — невиданная экстравагантность. Живая фреска явно знала о своей красоте все, и каждый жест был кокетлив и пикантен на грани дурного вкуса. Вновь обретя дар речи, подруга повернулась ко мне: «Красивый мальчик. Жаль, что пидор».

Вскоре Л. начал попадаться мне в клубах и на концертных площадках. От друзей-музыкантов я узнала его имя, узнала, что в городе он недавно, что вовсе не гей, узнала, как называется его группа и как выглядит его подруга Марина. Л. был не по-рок-н-ролльному чистым юношей, не курил, пил очень редко, а к девушкам, которые не были его Мариной, не подходил даже поздороваться. Мы уже были знакомы, но далее церемонных поклонов дело не шло: находясь в одной и той же компании, мы в течение нескольких лет и словом не обмолвились. Казалось, Л. спесив, по крайней мере, так отзывались о нем девушки, не имевшие счастья быть Маринами и носить серьги в бровях, носах и языках, — стая лисиц вокруг одной виноградной грозди. Я наслаждалась его красотой издалека, пока однажды, изрядно выпив в клубе, не осмелела и не приблизилась с просьбой дать потрогать волосы. Это произошло как-то помимо моей воли; Л. разрешил, и на несколько секунд я погрузила пальцы в его гриву, с той же исступленной радостью, с какой нефтяник окунает руки в только что добытую нефть.

Не скажу, что потеряла покой. Я продолжала жить своей жизнью, дышать, есть, пить, спать, влюбляться, но «незавершенный гештальт», как прозрачный шлейф, все время волочился за мной. Мне стали сниться нескромные сны, из которых я выныривала в явь, как из горячего соленого источника. Этот мужчина должен был стать моим, рано или поздно, так или иначе, хотя бы на один краткий миг. Перехватить его между двумя Маринами не удалось, и оставалось только ждать. Я не была охотником, скорее, звероловом, день за днем подкрадывающимся к пугливой дичи все ближе. Годы шли; потихоньку мы начали разговаривать о том о сем. Л. оказался вовсе не таким заносчивым (а может, со временем перестал быть). Настал вечер, когда, войдя в клуб, я увидела, как стоящий на сцене Л. наклонился к микрофону и, глядя мне прямо в глаза, произнес: «Здравствуй, Анна». Я не позволила себе обмануться: то был не аванс, но шаг навстречу дружбе.

Л. пригласили играть в известную группу. Во время нечастых совместных прогулок он рассказывал мне о работе, о прошлом, даже иногда о Маринах. А я рассказывала ему о Йоши, чтобы отвести от себя обоснованные подозрения. Еще не пора, говорила я себе, еще не пора. После записи клипа на Камчатке Л. позвонил мне, переполненный новыми впечатлениями, и предложил встретиться. Я пригласила его в гости и встретила у метро. Он вышел мне навстречу, все еще ослепительно красивый, хотя и с заметной проседью в волосах, элегантно одетый, со старомодным гитарным кофром наперевес, мой незавершенный гештальт. Дрожа от неуместного возбуждения, я потчевала его дешевым красным вином, вполуха слушая байки о Камчатке и легендарных музыкантах. Он должен был играть в тот вечер, и мы отправились в «Рок-Сити» вместе. Л. усадил меня за стойку, сунул руку в мой карман, почти сразу отдернул и ушел настраиваться. Видимо, по качеству вина можно было судить о том, что я на мели, и он положил мне в карман деньги, чтобы во время концерта я не чувствовала себя бедной родственницей. Этот неловкий жест участия тронул меня, и я чуть было все не испортила.

На следующем концерте я подарила ему специально распечатанную на принтере книжечку своих стихов, а через несколько дней пьяная приперлась на репетицию в филармонию, где меня никто не ожидал. Легенды русского рока напряженно делали вид, что в зале меня нет. Через час пришлось ретироваться. Вдруг стало невыносимо трудно ждать, но еще долгие месяцы я была вынуждена изображать то холодность, то занятость, чтобы восстановить утраченное равновесие, позволяющее незаметно приближаться к цели.

Мы с Йоши окончательно перебрались в столицу; когда Л. приезжал на гастроли, ходили послушать, но не всякий раз. Вдруг я узнала, что Л. ушел из группы ради собственного проекта и тоже переехал в Москву. Здесь ему было одиноко, и он стал бывать в нашем доме — сначала часто, потом каждый день. Марина сообщила ему из Новосибирска, что уходит к другому, и он нашел новую подружку, паче чаяния Елену. Он советовался со мной, что подарить ей ко дню рождения, рассказывал о ее работе, ее привычках, о себе — так, как это бывает у близких друзей. Он говорил мне и Йоши: вы — моя семья. Все пропало, в стремлении к близости я зашла слишком далеко.

После одной веселой вечеринки (к сожалению, моему личному сожалению, сейчас я не могу вспомнить, где мы были и что делали) я сказала Л.: хочу к тебе в гости. Мы поймали такси, приехали в снятую им чистенькую квартирку и около часа пили чай и разговаривали. Было четыре часа утра, и я была почти готова сказать, что остаюсь. Но я знала, что, если сейчас что-то пойдет не так, и Л. предложит мне лечь спать в отдельной комнате, второго шанса у меня уже не будет. Я не могла использовать момент, не будучи на сто процентов уверена в успехе. Я смотрела на него, и в его взгляде мне чудился какой-то намек, призрачная возможность разрешения неразрешимой ситуации. От напряжения воздух стал плотным, как глицерин. В глазах у меня плясали золотые мухи. Мне понадобилось все мое самообладание, чтобы просто встать и уйти. Л. посадил меня в такси.

Через три дня он уехал обратно в Новосибирск, не простившись.

Я устала желать его. Мне казалось, мое желание было со мной всегда. О да, эта игра была увлекательной и опасной, и можно было длить ее бесконечно. Но незавершенность грызла мое сердце; я ощущала короткие жгучие укусы ее крошечных острых зубов и без устали мечтала о том дне, когда она оставит меня в покое. Перед своим следующим днем рождения я взяла недельный отпуск и полетела в Новосибирск.

Наша встреча была неловкой и будничной. Мы бесцельно колесили по городу в его автомобиле, где-то ужинали, звонили знакомым, купили по пути бутылку вина для меня, опять куда-то ехали и ехали снова. Л. заглушил мотор только тогда, когда в поисках дороги, ведущей на берег Оби, мы заблудились в лесу. Прямо перед нами возвышался забор какого-то особняка, где горел свет. Вдруг стало очень тихо. И в этой тишине что-то внутри меня отчетливо произнесло: пора. Все, что я сделала, — медленно и осторожно положила голову ему на плечо.

После, когда я лежала рядом с ним, лениво перебирая в пальцах душистые волосы цвета черненого серебра, я спросила, могло ли это произойти с нами раньше. Л. покачал головой: «Раньше я был правильным. Я знал, что можно, а что нельзя. У меня были принципы. А сейчас я ничего не знаю и у меня ничего нет». Две ночи мы провели в машине, переезжая с места на место. Нам было удивительно легко вдвоем.

— Я хотел бы быть эльфом, как ты.

— Но ты же знаешь, в эльфы не принимают, как в пионеры. Если хочешь, я придумаю тебе эльфийское имя.

— Хочу.

— Тогда я нарекаю тебя Mornetelpe — Темное Серебро.

Я вернулась в Москву и еще какое-то время звонила ему, а потом послала письмо:

«У меня все, наверное, по-прежнему… не уверена. В голове ворочаются жернова: мелет мельница-похмельница, перемалывает остатки вчерашнего дня. Скоро я уже не вспомню, сладок он был или пресен, каким было небо, каким был первый стакан, каким последний, как выглядели те люди и что они говорили. Не спрашивайте, никогда не спрашивайте меня о вчерашнем дне. Он растерт в цветную пыль, перемешан с тысячей других — забытых. Есть вещи, которые я не хочу забывать. Но наверное, забуду тоже. Те две ночи в автомобиле, звезды над замерзшим морем и рассвет на набережной канут в Лету. Я забуду, как пила вино из твоего рта; а почти все твои слова и аромат твоего армани — уже забыла. Моя память похожа на узорчатый ковер, побитый молью. Подробности краткого путешествия в твою любовь ускользают от меня одна за одной.

Девять лет желания и две ночи в автомобиле. Твоя юность покинула тебя на моих глазах. Пока я молча, втайне так хотела зарыться лицом в твои волосы, они поседели. Помню, была удивлена, обнаружив это. Девять летя мечтала о мальчике с кольцами в ушах, случайно встреченном на площади у театра. За это время черты моего лица заострились. Я приобрела скверную привычку пить каждый день и каждый день забывать. (Так избавь же меня от падения в забвение или просто смягчи мою боль от падения…) Мои глаза навсегда стали горькими, и с этим тоже уже ничего не поделать. Минздрав предупреждает: ежедневное употребление летейских вод вызывает необратимые изменения в выражении ваших глаз. Когда я увижу тебя снова? Может быть, через год?.. Может быть, через год я еще буду достаточно красивой, чтобы напомнить тебе меня сегодняшнюю».

«какое страшное

письмо аня я и не догадывался об этих 9ти годах не предполагая

такой возможности юности нет и ощущения полета и веры в собственное

всемогущество тоже нет и это печалит

зато есть чувство осознания сути

многих вещей о существовании которых раньше и не подозревал

то о чем ты пишешь возможно и сотрется

но это изменило нас и наши отношения

не думаю что в худшую сторону

за то время что я был в москве

ты стала мне близким родным человеком

а те две ночи мне даже стало немного не по себе от того

что может быть так все легко просто необычные переживания

я стал другим и мне это очень дорого а через год десять

это не важно все в мире меняется совершенно непредсказуемым образом

это мой опыт и совершенно невозможно

пытаться прогнозировать ситуацию мы не видим

полной картины зато теперь у тебя есть

серебро пусть даже уже потемневшее»

А теперь мне осталось только написать: Продолжение следует.

По всем правилам незавершенного гештальта.