Он напоминал мне Маленького принца, который вырос. Когда мы познакомились, ему было за тридцать и у него были совершенно детские глаза, по крайней мере, когда он смотрел на меня. Он и называл себя не полным именем, которое мне, в общем, нравилось, а — Вадик. Вадик был некрасив и мал ростом, с пингвиньим телом, похожим на обмылок, мелкими зубами и крючковатым носом, но вот этот взгляд ребенка, который в каждом взрослом еще видит волшебника, он заставлял меня чувствовать вину за то, что я вообще обратила внимание на внешность Вадика. На его сильно зауженные книзу несвежие джинсы и твидовый блузон, вышедший из моды в конце восьмидесятых.

Вадик играл на гитаре Fender Stratocaster и пел нежным, чистым и сильным голосом мальчика из хора. У него были прекрасная речь и чувство юмора. И даже молоденькие поклонницы.

Мы встретились на кухне у общих друзей; потом он говорил мне: «Я полюбил тебя сразу, как только увидел. Я подумал, такая красивая и такая несчастная». Вадик ухаживал за мной, звал на все концерты, носил букеты на работу, подарил дорогой (?) одеколон от Herbalife. Друзья Вадика, олдовые музыканты, которым я в рот заглядывала, наперебой приглашали нас в гости вдвоем, так, словно мы — пара, и постоянно невзначай сталкивали нас на разных вечеринках. Наверное, из мужской солидарности. Это просто был заговор какой-то: где бы я ни появлялась, тут же нарисовывался Вадик или заводился разговор о том, какой он замечательный, талантливый, интересный, достойный человек. Но мне все было в тягость; стояла очень плохая зима, первая зима без Йоши. Наверное, я могла сразу все это пресечь, но не стала. Не хотела никого обидеть, не умела отказывать, думала, что меня это развлечет, думала, что Вадик сам все поймет, и ухаживания прекратятся. Короче, нашлась куча причин, а как известно, если причин больше одной, на самом деле никаких причин просто нет. Я была растрогана и польщена таким количеством внимания к себе, вот и все.

В «Черной вдове» устроили вечер женской поэзии. Нас, читавших свои стихи, было трое. Я читала сидя: накануне поскользнулась на улице и упала на лед так неудачно, что у меня отнялась нога. Это был мой дебют, я жутко волновалась; к тому же на мне были чулки не по размеру, которые все время норовили соскользнуть. После выступления ко мне подошел Вадик, вынырнув откуда-то из темноты (понятия не имела, что он был в зале). Вадика трясло крупной дрожью, его лицо было пунцовым и покрытым каплями пота, он походил на чумного. Мои стихи совершенно его деморализовали. Он схватил меня за руки и сказал: «Если бы ты знала, как я хочу быть с тобой!»

В такие минуты я чувствую себя феей, способной исполнить заветное желание. Мне тяжело, практически невозможно отказать маленькому мальчику, который живет в каждом мужчине, который смотрит на меня глазами, полными слез и надежды. Наверное, есть женщины, у которых в голове все устроено правильно, которые отказывают не задумываясь, во имя правильного и счастливого будущего. Будущего без мук совести, без неразрешимых проблем. Наверное, есть женщины, которые принимают эти акты тотального обожания как должное или как докучные домогательства. Я так не могу. Я буду чувствовать себя последней сволочью, если не сотворю чудо, которое мне по силам, пусть даже в полночь карета превратится в тыкву. Дура, да?.. Через несколько дней я приехала к Вадику в гости и осталась ночевать.

Мы встречались несколько раз. Я чувствовала себя ужасно виноватой перед Вадиком за то, что не могла его любить. На день рождения я подарила ему большой светящийся глобус. Вадик сиял ярче глобуса и рассказывал друзьям по телефону, что ему подарили земной шар. А я смертельно тосковала по Йоши и со скукой думала о серых кальсонах, которые Вадик надевал под джинсы, о твердой красной фасоли, которой он меня кормил, о крепленом пиве, хард-роке и «Ридерз дайджест». Это была чья-то чужая жизнь, не моя. Однажды по пьяни Вадик сказал, что я — чертова мармозетка, которая все ему испоганила. Тогда я ударила его по лицу; я лупила его с остервенением разжалованной феи, оставляя на щеках багровые пятна. Но ему это даже понравилось.

Весной вернулся Йоши, и я на время совершенно забыла о Вадике. Как-то раз на вечеринке во «Вдове» ко мне подошел друг Вадика, человек почти вдвое старше меня, который, в общем, был для меня авторитетом и знакомством с которым я гордилась. Я приготовилась к очередной беседе о том, что мне надо быть более благосклонной к Вадику и щадить его чувства, но на этот раз Саша сказал мне:

— Я знаю, почему ты предпочла Йоши моему другу. Вадик слишком хорош для тебя, он благородный, интеллигентный человек, который хочет сделать тебя счастливой. А тебе этого не надо. Тебе надо говна на лопате, которого он, в отличие от Йоши, тебе никогда не предложит.

Я дождалась, когда Саша закончит и отойдет, и только тогда изо всех сил, в брызги, шарахнула стакан из-под коктейля о шахматный пол «Черной вдовы».

И вот что я думаю об этом теперь, восемь лет спустя. Пользуясь выражением Вадика, чертову мармозетку, которая невзначай и из самых добрых побуждений может испоганить жизнь случайно встреченному мужчине, удержит только тот, кто сам способен испоганить ее жизнь. Более сильный, или фатально невезучий, или невероятно жалкий — не важно. Тот, кто повернет русло ее жизни в совершенно другом направлении, кто, даже находясь на расстоянии, будет ее вечной занозой, горошиной, на которой принцесса никогда не сможет заснуть.

* * *

Умираю от голода над банкой с засоленными мужскими сердцами. Не потому, что голова в банку не пролезает, — есть у меня и серебряная вилочка на длинной ручке, и пинцет, обмотанный стерильной ваткой, чтоб вытирать с подбородка кровавый рассол. Просто никогда, никогда я не смогу себя заставить это есть. А они, уже бессердечные, но по-прежнему ранимые, уязвимые и чувствительные, корчась, как устрицы под брызгами лимонного сока, строчат анонимные письма, дышат в трубку ночами. И тишина на том конце телефонного провода может значить только одно: ешь, дорогая, я страдал, я отдал тебе все… А я голодна, и я хочу просто хлеба и просто молока — из рук человека, который счастлив любить меня. Хочу смеяться — просто так, потому, что весело, а не потому, что ничего другого не осталось. Хочу засыпать, не боясь, что меня разбудят слезы, горячие, как серная кислота. Такими слезами плачут только мужчины и только от одного несбыточного желания. Стать Единственным.

Там, где ты хочешь еще раз войти в тот же поток, там вокзал. Он построен прямо на льду, потому что поток промерз до самого дна. А на краю крыши, что была присыпана желтыми листьями, теперь мигает ледяная кардиограмма сосулек. Я сбиваю их снежками до тех пор, пока зубчатый график не вытягивается в зловещую прямую. Неужели это все, что я умею, — разбивать сердца?!

…А в метро, на скамейке напротив, сидит женщина, сцепив в замок на круглом животе пальцы в белых шерстяных перчатках. И каждый палец в отдельности похож на туго закрученный лепесток хризантемы, какими их рисовали на картах хато. У моей бабушки Сарры были такие, гадальные, сорок восемь листов в колоде, и хризантемы означали сентябрь. Почти мой. Почти счастливый. Очень близко к счастью. А я дышу «Флагманом» в свои озябшие ладони и чувствую, как на глазах закипает едкий натр. Им плачут только женщины, только такие, как я, и только от одного несбыточного желания. Остановиться.

* * *

Вчера вечером на улице Зеленоградской, в районе платформы Ховрино, я погналась за маршрутным такси № 188. Прямо передо мной в него залез мужчина с ручной тележкой и захлопнул за собой дверь. Я схватилась за дверную ручку, не теряя надежды все-таки забраться в теплый автомобиль. Но именно в этот момент маршрутка тронулась с места; дверь распахнулась настежь, и оттуда донеслась ругань. Водителю пришлось затормозить. Я очень обрадовалась и опять кинулась за маршруткой. Поскользнулась и пребольно упала на спину. В этот момент мужчина с тележкой опять захлопнул дверь, и автомобиль уехал.

Я лежала на спине, и было мне больно и обидно. Но при этом какой-то внутренний — нет, даже не голос, а шепот — подсказывал, что это как раз то, чего я заслуживаю. Меня преследует патологическое и в ряде случаев неуместное чувство вины перед всем человечеством. Что с этим делать?..

Потом я, конечно, села в другую маршрутку, но, поскольку была задумавшись, дала водителю на десятку больше, чем было нужно. Возвращая мне деньги, он сказал: «Вы сами себя обманули». Да, я знаю, я чувствую, где-то я здорово себя обманула. Нутром чую, да вот только никак не пойму, в чем подвох. Ну хотя бы приблизительно область определить. Наверное, это паранойя, когда во всем начинаешь видеть знаки. И ладно бы эти знаки что-то мне предвещали, предостерегали, указывали, как это у сумасшедших бывает: увидел банановую кожуру — беги направо. Нет, просто нечитаемые символы. Повсюду.

Как писала моя любимая, великолепная Jey: