Глава 2
Фамарь вздрогнула, когда услышала доносившуюся из дома шумную перебранку Ира и Вирсавии. Несмотря на палящее спину полдневное солнце Фамарь похолодела. Иуда позвал своего старшего сына помочь ему управиться со стадами, но у Ира, кажется, были другие планы. Характер Ира был достаточно горяч, и теперь он искал, на ком выместить свой гнев. Жена была бы легкой мишенью. В конце концов никто бы не вмешался в их ссору.
Не поднимая головы, Фамарь продолжала рыхлить каменистый клочок земли, который ей поручила обрабатывать Вирсавия. Она хотела бы сжаться до размеров муравья и поскорее найти укрытие. Из дома по-прежнему доносились напыщенные тирады сына и громкая отповедь матери. Борясь со слезами, вызванными страхом, Фамарь опустилась на колени, чтобы вытащить из земли большой камень. Выпрямившись, она бросила его к груде камней, находящейся поблизости. Мысленно она сооружала вокруг себя высокую и толстую стену, над которой сияет ясное небо. Она не хотела думать об Ире, о том, что он может сделать с ней на этот раз.
— Она теряет над ним свою власть, — мрачно проговорила Акса, работающая в нескольких футах от Фамари.
— Не стоит беспокоиться, Акса.
Эти слова были произнесены, скорее, для того, чтобы успокоить себя, а не дать совет Аксе. Фамарь продолжала работать. Что еще она могла сделать? Четыре месяца, проведенные в доме Иуды, научили ее избегать мужа всякий раз, когда это было возможно, особенно если он был в плохом настроении. Также она научилась скрывать свой страх. Ее сердце могло бешено колотиться, ее внутренности могли завязаться узлом, ее кожа могла стать холодной и липкой, но она не должна была показывать свой страх, потому что Ир наслаждался созерцанием ее страха. Он расцветал, когда видел, что она боится его.
— Жаль, Иуды здесь нет. — Акса издала звук, выражающий презрение. — Конечно, его никогда здесь нет. — Она ударила мотыгой по твердой земле. — Чтобы его не упрекали.
Фамарь ничего не сказала. Ее мозг лихорадочно работал, ища выхода и не находя его. Если бы только Иуда не ушел раньше. Если бы он сразу взял Ира с собой, а не посылал бы потом за ним слугу, чтобы привести его. Когда Иуда был дома, с Иром можно было справиться. Когда же его не было, Ир распускался. Все скандалы в доме происходили из-за того, что Иуда недостаточно проявлял свою власть. Тесноте своего дома он предпочитал просторы холмов и полей. Фамарь не винила его — по сравнению со вздорной женой и вспыльчивыми задиристыми сыновьями овцы и козы были мирным и любезным обществом. Иногда Ир и Онан вели себя, как дикие звери, связанные друг с другом цепью и брошенные в одну клетку.
Иуда мог убежать от неприятностей. Иуда мог скрыться от ответственности. Фамарь должна была изо дня в день жить рядом с опасностью.
Она вздрогнула, когда в доме с грохотом упало что-то тяжелое. Вирсавия пронзительно вскрикнула. Ир ответил проклятиями. Еще один удар глиняной посуды о стену. Из дверей вылетела металлическая чаша и, подпрыгивая, покатилась по земле.
— Ты сегодня не должна возвращаться домой, — тихо сказала Акса.
Отвернувшись, Фамарь пристально смотрела на отдаленные холмы, а позади нее бушевало сражение. Ее рука дрожала, когда она вытирала пот с лица. Закрыв глаза, она вздохнула. Возможно, приказа Иуды на этот раз было бы достаточно.
— Так или иначе, но Вирсавия всегда одерживает победу, — с горечью заметила Акса. Она яростно скребла сухую землю. — Если вопли не помогут, то она будет дуться, пока не добьется своего.
Фамарь не обращала внимания на Аксу и старалась думать о чем-нибудь более приятном. Она думала о своих сестрах. Они спорили по пустякам, но хорошо и весело вместе проводили время. Она вспоминала, как они пели во время работы и рассказывали истории, чтобы развлечь друг друга. У ее отца был такой же характер, как и у всех мужчин, ее братья иногда громко спорили между собой, но в ее жизни не было ничего такого, что подготовило бы ее к атмосфере, царящей в доме Иуды. Каждое утро она поднималась с новой надеждой — только для того, чтобы снова ее потерять.
— Если бы у меня было здесь хоть какое-то положение, Акса, хоть самое маленькое влияние… — сказала она безо всякой жалости к самой себе.
— Ты будешь его иметь, когда родишь сына.
Сын. Сердце Фамари защемило от страстного желания. Она хотела ребенка больше, чем кто-либо другой, даже больше, чем ее муж, чье желание иметь сына преобладало над его гордостью и желанием процветания своего дома. Сын укрепил бы ее положение в доме. С ребенком на руках она не чувствовала бы себя одиноко. Она любила бы сына, держала бы его рядом с собой, и он бы любил ее. Возможно, он смягчил бы сердце Ира, и его руку тоже.
Ей вспомнились уничижительные слова, произнесенные Вирсавией: «Если ты разочаруешь моего сына, он будет бить тебя чаще! Делай то, что он хочет, и он, может, будет обращаться с тобой лучше!» Борясь с жалостью к самой себе, Фамарь сморгнула слезы. Какой прок жалеть себя? Это только ослабит ее решимость. Она член этой семьи, хочет она того или нет. Она не должна давать волю чувствам. Она знает, что Вирсавия любит делать едкие замечания. Дня не проходит без того, чтобы свекровь не нашла способ, как ранить ее в самое сердце.
— Еще одна луна прошла, Фамарь, а ты не забеременела! Я забеременела через неделю после свадьбы!
Фамарь не могла сказать ничего, что не раздражало бы Ира. Чем она могла защитить себя, если все, что она делала, не нравилось ее молодому мужу или свекрови? Она перестала надеяться на нежность или сочувствие со стороны кого-либо из них. Уважение и родственные чувства, видимо, тоже отсутствовали в этой семье, ибо Вирсавия вынуждена была прибегать к угрозам, чтобы заставить Ира подчиняться приказам Иуды.
— Хватит, я говорю! — прокричал Ир в отчаянии, возвращая внимание Фамари к ссоре между матерью и сыном. — Хватит! Я пойду к отцу! Куда угодно пойду, лишь бы избавиться от твоих придирок!
Он стремительно вышел из дома.
— Я ненавижу овец! Если бы я мог, то убил бы их всех!
В дверях появилась Вирсавия, она стояла подбоченясь, грудь ее вздымалась.
— И что бы тогда у тебя было?
— У меня были бы деньги за их мясо и шкуры. Вот что у меня было бы.
— Ты бы их растратил за неделю. А потом что? И такого глупца вырастила я?
Обругав мать и сделав в ее сторону оскорбительный жест, Ир развернулся и широко зашагал прочь. Фамарь, затаив дыхание, наблюдала за ним, пока не увидела, что он направился в противоположную от Хезива сторону. Как бы ей хотелось хоть несколько дней передохнуть от его жестокости.
— Кажется, Вирсавия в этом сражении одержала победу, — сказала Акса. — Но это будет повторяться снова и снова, — добавила она мрачно.
Фамарь улыбнулась и с легким сердцем вернулась к своей работе.
— На каждый день достаточно тревог, Акса. Я не хочу мучить себя мыслями о завтрашних.
— Фамарь! — Из дома вышла Вирсавия. — Если у тебя есть время для пустой болтовни, то его хватит и на то, чтобы убрать этот беспорядок!
Повернувшись, она промаршировала в дом.
— Она рассчитывает, что ты устранишь следы погрома, который они устроили в доме, — сказала Акса с ненавистью.
— Тише, ты навлечешь на нас еще больше неприятностей.
Вирсавия появилась снова.
— Пусть работу в саду заканчивает Акса. Я хочу, чтобы ты сейчас же была в доме!
Она скрылась за дверью.
По полу Фамарь ходила с большой осторожностью, чтобы не наступить на черепки, валявшиеся тут и там. Вирсавия сидела, угрюмо уставившись на сломанный ткацкий станок. Присев на корточки, Фамарь начала собирать осколки кувшина в складки своего шерстяного покрывала.
— Надеюсь, Иуда будет доволен скандалом, который он устроил, — сердито проговорила Вирсавия. — Он думал, что жена смягчит нрав Ира!
Она свирепо посмотрела на Фамарь, как если бы та была виновата во всем, что случилось.
— Ир стал хуже, чем был когда-либо! Ты сделала моего сына не добрее, а злее!
Фамарь сдерживала слезы и не оправдывалась.
Ворча проклятия, Вирсавия дотронулась до ткацкого станка. Увидев, что рукоятка сломана, а нитки, из которых она ткала ковер, перепутаны, она закрыла лицо руками и зарыдала.
Фамарь была смущена таким взрывом чувств. Она много раз видела, как Вирсавия разражается горькими слезами. Когда это случилось впервые, она подошла к свекрови и попыталась утешить ее, но получила от нее звонкую пощечину и упреки за причиненное ею огорчение. Теперь Фамарь стояла в сторонке, отведя взгляд.
Неужели Вирсавия была слепа и не понимала, что она сделала со своей семьей? Она постоянно натравливала сына на отца и отца на сына. Она спорила с Иудой по любому поводу на глазах у сыновей, уча их быть непокорными и следовать собственным желаниям, а не тому, что служило ко благу всей семьи. Неудивительно, что ее свекровь так несчастна! И с ней несчастными были все.
— Иуда хочет, чтобы Ир заботился об овцах. — Вирсавия подергала за детали станка, еще больше испортив его. — Знаешь, почему? Потому что мой муж не может находиться больше года вдали от своего отца! Он должен сходить к нему и посмотреть, что делает этот жалкий старик. Ты понаблюдай за ним, когда он вернется домой. Он будет размышлять целыми днями. Он ни с кем не желает разговаривать. Он не хочет есть. Потом он будет пить и говорить те же самые глупости, которые говорит всякий раз, когда повидается с Иаковом.
Она стала гримасничать, передразнивая мужа: «Рука Божия на мне!»
Фамарь подняла голову и взглянула на нее.
Вирсавия встала и начала расхаживать взад-вперед.
— Как человек может быть таким глупым — верить в Бога, Которого нет?
— А может быть, Он есть?
Вирсавия бросила на нее недобрый взгляд.
— Тогда где он? У этого Бога есть храм, в котором Он живет, и священники, которые служат Ему? У Него нет даже шатра! — Она гордо вздернула подбородок. — Он не похож на ханаанских богов. — Она подошла к своей комнате и настежь распахнула дверь. — Он не похож на этих богов. — Она с благоговением протянула руку в сторону своего терафима. — Ты не можешь видеть Его. — Она опустила руку на изваяние. — Ты не можешь прикоснуться к Нему. А эти боги разжигают в нас страсти и делают нашу землю плодородной, а наших женщин плодовитыми. — Ее глаза холодно блеснули. — Возможно, если бы ты с большим почтением относилась к ним, то не была бы до сих пор с пустой утробой.
Фамарь почувствовала жало, но на этот раз она не позволила ему проникнуть глубоко.
— Разве Бог Иуды не разрушил Содом и Гоморру?
Вирсавия иронически заметила:
— Да, кое-кто так говорит, но я не верю этому.
Она плотно закрыла дверь в свой дом, как если бы эти слова могли навлечь на него несчастье, затем обернулась и хмуро взглянула на Фамарь.
— Ты хотела бы воспитать своих сыновей так, чтобы они поклонялись Богу, который разрушает города?
— Если Иуда захочет этого.
— Иуда, — сказала Вирсавия и встряхнула головой. — Ты когда-нибудь видела, чтобы мой муж поклонялся Богу своих отцов? Я никогда не видела этого. Так почему его сыновья или я должны поклоняться Ему? Ты будешь воспитывать своих сынов в согласии с той религией, которую выберет Ир. Я никогда не преклонялась перед невидимым Богом. Я ни разу не изменяла ханаанским богам и тебе советую тоже быть верной им. Если только ты знаешь, что служит к твоему же благу…
В словах свекрови слышалась угроза.
Вирсавия села на мягкую подстилку возле стены и холодно улыбнулась.
— Иру не понравится, если он узнает, что ты хоть изредка задумываешься о поклонении еврейскому Богу. — Ее глаза сузились. — Я считаю, что все наши беды из-за тебя.
Фамарь знала, что ее ожидает. Когда домой вернется Ир, Вирсавия заявит о духовном бунте в семье. Ей нравилось быть зачинщицей скандалов.
Фамарь очень захотелось бросить черепки на земляной пол и сказать свекрови, что та разрушает семью собственными руками, но она подавила гнев и продолжала свою работу, зная, что Вирсавия наблюдает за ней.
— Боги благословили меня тремя прекрасными сыновьями, и я воспитала их в страхе пред ними, как бы это сделала любая добрая мать.
«Своенравными сыновьями, которые работают даже меньше, чем ты», — хотела сказать Фамарь, но удержала свой язык. В войне со свекровью она не смогла бы одержать победу.
Вирсавия наклонилась и подняла перевернутый поднос, вмещающий одну гроздь винограда. И тут же снова опустила его.
— Тебе следовало бы почаще молиться Астарте и приносить Ваалу более щедрые жертвы. Тогда они, может быть, отверзли бы твою утробу.
Фамарь подняла голову.
— Я знаю об Астарте и Ваале. Мои отец и мать отдали старшую сестру служить жрицей в храме в Фамне.
Она не добавила, что никогда не могла принять веру своих родителей и что жалеет свою старшую сестру больше всех женщин. Однажды, когда они были на празднике в Фамне, она увидела, как ее сестра на алтарном возвышении предавалась мерзкому разврату со жрецом. Подразумевалось, что этот ритуал будит Ваала и возвращает на землю весну, однако все увиденное вызвало у Фамари отвращение и страх, которые еще более усилили возбуждение толпы, наблюдавшей эту сцену. Фамарь подалась к выходу, нырнула за угол и убежала. Она бежала, не останавливаясь, до тех пор, пока не оказалась за пределами Фамны. Она укрылась в саду среди олив и оставалась там до вечера, где ее и нашла мать.
— Ты недостаточно благочестива, — чопорно заявила Вирсавия.
«Да, недостаточно», — сказала себе Фамарь. Она знала, что никогда не сможет быть благочестивой, если не уверует в Бога. Боги для нее были лишены всякого смысла. Все ее попытки молиться им наполняли ее странным чувством отвращения и стыда.
Вирсавия встала и подошла к своему ткацкому станку. Она достаточно успокоилась, чтобы начать приводить в порядок перепутанные нити.
— Если бы ты была истинно верующей, ты бы уже носила ребенка. — Она мельком взглянула на Фамарь, стараясь оценить, какое впечатление произвели на нее эти нечестивые слова. — По-видимому, боги разгневались на тебя, да?
— Возможно, — уступила Фамарь, с болью сознавая свою вину.
Терафимы Вирсавии были не чем иным, как глиняными, каменными и деревянными истуканами. В отличие от Вирсавии, Фамарь не могла принять их и поклоняться им так же ревностно, как она. О, Фамарь произносила молитвы, которые от нее ожидали, но слова их были лишены силы и смысла. Они не трогали сердце и не убеждали разум.
Если ханаанские боги так сильны, то почему они не спасли и не защитили жителей Содома и Гоморры? Несомненно, дюжина богов должна быть сильнее, чем один Бог, если только они истинные боги.
Но они были всего лишь камнем, деревом и глиной, обработанными человеческими руками!
Пожалуй, они не истинные боги.
Сердце Фамари бунтовало. Мир вокруг нее — небеса, земля, ветра и дожди — говорил, что существует Некто. Может быть, Бог Иуды и есть этот Некто? Щит от врагов. Убежище в бурю. Более того, крепость… О, как она хотела это знать. Однако она не осмеливалась спрашивать.
Какое она имела право надоедать Иуде своими вопросами, особенно когда было так много другого, что беспокоило его?
Когда-нибудь, возможно, у нее будет время и возможность спросить его о Боге.
Фамарь ждала и надеялась увидеть какой-нибудь знак того, во что Иуда верит и как поклоняется.
* * *
Иуда и Ир возвратились через пять дней. Еще до того, как они вошли в дом, Фамарь услышала их спор.
Вирсавия тоже услышала его и тяжело вздохнула.
— Сходи подои козу, Фамарь, и скажи своей кормилице, чтобы она испекла хлеб. Может быть, если мужчины поедят, они будут в лучшем настроении.
Когда Фамарь вернулась с кувшином свежего козьего молока, Иуда полулежал на мягких подушках. Он закрыл глаза, но Фамарь видела, что он не спит. Лицо его было напряжено, Вирсавия сидела рядом, свирепо глядя на мужа. Она, вероятно, снова рассердила его, и он сделал лучшее, что мог, — отгородился от нее.
— Пять дней, Иуда, пять дней. Ты должен был так долго оставаться там?
— Ты могла бы пойти туда вместе со мной.
— И что бы я там делала? Слушала жен твоих братьев? Что у меня с ними общего? И с твоей матерью мы так непохожи!
Она хныкала и жаловалась, как капризный ребенок.
Фамарь предложила Иру молоко.
— Вина, — сказал он и сделал резкое движение рукой, явно находясь в мрачном настроении. — Я хочу вина!
— А я буду пить молоко, — сказал Иуда, и его глаза открылись ровно настолько, чтобы взглянуть на Фамарь.
Вирсавия подняла голову:
— Эй! Дай мне молоко. Я буду служить своему мужу, а ты ухаживай за моим сыном.
Взяв кувшин, она отлила немного молока в чашу, сунула ее Иуде и поставила кувшин недалеко от него, чтобы в следующий раз он сам смог себя обслужить.
Когда Фамарь вернулась с вином для Ира, Вирсавия все еще изводила Иуду.
— Какая польза от того, что ты повидал своего отца, Иуда? Что-нибудь изменилось? Ты всегда возвращаешься домой несчастным. Пусть Иаков оплакивает свою вторую жену и сына. Забудь о нем. Каждый раз, когда, навестив его, ты приходишь домой, ты делаешь мою жизнь ужасной!
— Я не оставлю отца, — сказал Иуда и стиснул зубы.
— Почему? Он тебя оставил. Жаль, что старик все не умирает и не избавляет всех нас…
— Хватит! — закричал Иуда.
Фамарь видела, что не гнев, а боль заставила его закричать. С искаженным лицом он запустил руки в волосы и зачесал их назад.
— Хотя бы раз, Вирсавия, попридержи свой язык! — Он поднял голову и свирепо посмотрел на нее. — А еще лучше, оставь меня!
— Как ты можешь разговаривать со мной с такой злобой? — Она сердито заплакала. — Я мать твоих сыновей. Трех сыновей!
— Трех никудышных сыновей.
Прищурившись, Иуда холодно взглянул на Ира.
У Фамари упало сердце. Она боялась, что Иуда скажет ему то, что приведет Ира в раздражение. В присутствии отца ее муж сдержится, но потом всю злость сорвет на ней.
Вирсавия продолжала говорить, пока Фамарь не захотелось закричать ей, чтобы она остановилась, чтобы ушла, чтобы имела хоть крупицу здравого смысла. К счастью, Вирсавия стремительно вышла, и в комнате воцарилась тишина.
Фамарь осталась одна, чтобы служить обоим мужчинам. Напряженная атмосфера в комнате пугала ее. Она снова наполнила чашу Ира вином. Он осушил ее и протянул жене. Прежде чем наполнить ее опять, Фамарь бросила на Иуду быстрый взгляд. Ир хмуро посмотрел на нее, а затем на отца.
— Следующие пять дней за стадами могут посмотреть Онан и Шела. Я собираюсь навестить своих друзей.
Иуда медленно поднял голову и взглянул на сына:
— Ты?
Голос был тихий, взгляд тяжелый.
Ир изменил тон. Он заглянул в свою чашу и осушил ее.
— Конечно, с твоего позволения.
Иуда пристально посмотрел на Фамарь и отвел взгляд.
— Иди. Но не устраивай скандала на этот раз.
На щеке Ира дернулся мускул:
— Я никогда не начинаю скандалы.
— Конечно, нет, — насмешливо проговорил Иуда.
Ир встал и приблизился к Фамари. Она инстинктивно подалась назад, но он крепко схватил ее за руку и притянул к себе:
— Я буду скучать по тебе, моя прелесть.
Выражение, с каким были произнесены эти слова, сводило на нет их смысл. Его пальцы больно впились в ее тело. Он отпустил ее, но ущипнул за щеку:
— Не тоскуй. Я ухожу ненадолго!
Когда Ир ушел, Иуда вздохнул с облегчением. Вряд ли он замечал присутствие Фамари. Склонившись, он обхватил голову руками, как будто она болела. Фамарь присела на корточки и ожидала, когда он прикажет ей уйти. Он молчал. Когда Акса принесла хлеб, Фамарь поднялась, взяла у нее маленькую корзинку с хлебом и кивком головы велела ей сесть возле двери. Приличия должны быть соблюдены.
— Акса испекла хлеб, мой господин.
Не дождавшись ответа, Фамарь нарезала хлеб и один ломоть положила перед свекром. Она налила чашу молока и взяла с блюда небольшую гроздь винограда, затем разломила гранат, так что сочные бусинки легко можно было извлечь из его внутренности.
— Твой отец Иаков здоров?
— Насколько это можно ожидать от человека, оплакивающего потерю любимого сына, — с горечью произнес Иуда.
— Один из ваших братьев умер?
Иуда поднял голову и взглянул на нее.
— Давно. Еще до твоего рождения.
— И он до сих пор скорбит? — спросила она удивленно.
— Он до могилы будет оплакивать этого мальчика.
Никогда Фамарь не видела такого выражения муки. Она жалела Иуду и не знала, как отвлечь его от печальных мыслей. Выражение его лица немного смягчилось. Внимание, с каким он рассматривал ее, смутило Фамарь, особенно когда его взгляд стал суровым.
— Он оставил на твоей щеке рубец.
Она быстро прикрыла щеку и отвернулась.
— Ничего.
Она никогда и никому не рассказывала о том, как плохо с ней обращается Ир. Даже когда Акса спрашивала ее об этом, она молчала, не желая предавать своего мужа.
— Ты печалишься о своем брате?
— Я печалюсь о том, как он умер.
Его тон заставил ее с любопытством взглянуть на него.
— А как он умер?
Лицо Иуды стало жестким.
— Он был растерзан зверем. От него не осталось ничего, кроме окровавленной одежды.
Слова звучали так, как если бы он произносил их множество раз и ему надоело их повторять. Когда Фамарь приподняла брови, его лицо приняло вызывающее выражение.
— Ты не веришь мне?
— Почему же не верю? — Она не хотела сердить его. — Я хотела бы побольше знать о своей семье.
— О своей семье?
Его рот горестно искривился.
Жар залил ее щеки. Он хочет сказать, что тоже исключает ее из своей семьи? Вместе с обидой зашевелился гнев. И это Иуда, который привел ее в свой дом, выбрал ее для своего сына! Конечно, к ней он будет справедлив.
— Семья, в которую ты привел меня, мой господин, семья, которой я хочу служить, если только мне позволят.
— Если Богу угодно…
Углы его рта опустились. Он взял кусок хлеба и начал есть.
— Ты ничего не хочешь сказать мне? — тихо произнесла она. Ее мужество истощилось.
— Что ты хочешь узнать?
— Все. Особенно о твоем Боге. Где Он живет? Как Его зовут? Как ты Ему поклоняешься? Он невидим, как утверждает мой отец? Откуда ты знаешь, что Он существует?
Иуда отклонился назад:
— Я думал, что ты хочешь знать о моем отце и братьях.
— Я слышала, что ваш Бог уничтожил города, которые находились в соляной долине, где теперь топь.
— Это правда. — Иуда отвел взгляд. — Ангел Господень сказал Аврааму, что Он уничтожит эти города, если среди их жителей не найдется десяти праведников. Авраам собственными глазами видел упавшие с неба огонь и серу. — Он торжественно взглянул на Фамарь. — Неважно, что ты Его не можешь видеть или слышать. Он есть…
— Есть… что?
— Просто… есть. Не докучай мне своими вопросами. Ты хананеянка. Иди в комнату Вирсавии, выбери там себе идола и поклоняйся ему! — сказал он насмешливо.
Глаза защипало от слез.
— Вы глава этого дома.
Иуда покраснел и поджал губы. С искаженным гримасой лицом он вглядывался в Фамарь, затем слегка нахмурился, но заговорил спокойно:
— Бог Иакова превращает камень в источник вод. Он может одной мыслью уничтожить человеческую жизнь.
Взгляд Иуды был мрачен.
— А где Он живет?
— Везде, где захочет. Повсюду. — Иуда пожал плечами. — Я не могу объяснить того, чего и сам не понимаю. — Он уставился вдаль. — Иногда я и не хочу знать…
— Как ваш народ узнал о Нем?
— Он говорил с Авраамом и с моим отцом.
— Так же, как мы с вами? Почему такой всемогущий Бог унизился до того, что разговаривал с простыми людьми?
— Не знаю. Когда Авраам впервые услышал Его, Он был… голосом. Но Господь является в любом виде, в каком Ему угодно и когда Ему угодно. Он разговаривал с Авраамом лицом к лицу. Мой отец вырвал у Него благословение. Ангел Божий коснулся его бедра и навсегда покалечил его. Иногда Он говорит в… сновидениях.
Последнее, кажется, сильно тревожило Иуду.
— Он когда-нибудь говорил с тобой?
— Нет, и, я надеюсь, Он никогда не заговорит со мной.
— Почему?
— Я знаю, что Он скажет мне.
Иуда тяжело вздохнул и откинулся на подушки, швырнув хлеб на поднос.
— Каждый бог требует жертвы. Какую жертву требует ваш Бог?
— Послушания. — Иуда нетерпеливо махнул рукой. — Не спрашивай меня больше ни о чем. Оставь меня!
Покраснев, Фамарь пробормотала извинение. Она была не лучше Вирсавии, когда досаждала ему вопросами. Устыдившись своего поведения, она решила уйти.
— Сказать Вирсавии, чтобы она прислуживала тебе?
— Лучше пусть меня ужалит скорпион. Я хочу побыть один.
Вслед за Фамарью из комнаты вышла Акса.
— Что ты сказала ему, что он так расстроился?
— Я просто задала ему несколько вопросов.
— Каких вопросов?
— Просто несколько вопросов, Акса. Тебя это совершенно не касается.
Акса не поняла бы ее стремления узнать о Боге отца Иуды. Кормилица поклонялась тем же богам, что и Вирсавия, и ее сыновья, мать Фамари, ее братья и сестры.
Почему же Фамарь была другой? Почему она жаждала чего-то большего?
— Меня касается все, что ты делаешь, — с явным недовольством заявила Акса. — Я твоя кормилица или нет?
— Сегодня я не нуждаюсь в кормилице.
Фамарь не могла признаться Аксе, что интересовалась Богом Иуды. Живя среди людей, поклоняющихся каменным, деревянным и глиняным богам, она притворялась. Боги ее матери и отца имели уста, но никогда не говорили. У них были глаза, но могли ли они видеть? У них были ноги, но они никогда не ходили. Могли ли они думать, чувствовать, дышать? Она видела правду: тот, кто поклонялся им, становился таким же, как и они, — холодным и жестоким. Как Вирсавия. Как Ир. Как Онан. Когда-нибудь таким же станет Шела.
Иуда же не был бесчувственным и равнодушным человеком. Сердце его было разбито. Она видела его страдания. Почему этого не видели другие, кто, думается, должен был любить его? Его жена! Его сыновья! Они, кажется, заботились только о себе.
Иуда был евреем, и он был сильным человеком, однако Фамарь видела, что он очень несчастен и сильно страдает. Казалось, у него нет и минуты покоя, даже когда он остается один, в тишине. Нельзя было во всем винить эгоистичную и сварливую жену, вздорных сыновей. Должны быть другие причины, более глубокие и сложные. Если Вирсавия и знала их, то никогда и никому не говорила об этом. Кажется, ее даже не волновало, что ее муж страдает. Она только жаловалась, что Иуда каждый раз, вернувшись от своего отца, предается размышлениям.
Фамарь нахмурилась, теряясь в догадках.
Возможно, отчаяние Иуды было как-то связано с горем его отца.
И с погибшим братом.
* * *
Иуда не хотел так быстро возвращаться домой. Гораздо лучше было бы пойти к своим стадам и приглядеть за ними, Ир в его отсутствие часто бывал небрежен. Уже дня через три его старший сын перекладывал всю ответственность на плечи Онана! Как пастух Ир был бестолков и бесполезен. Он не любил овец, которые когда-нибудь будут принадлежать ему. Он стоял в стороне, когда волки вспарывали живот беззащитной овцы, потом прогонял хищников, чтобы самому стать таким же хищником. Иру доставляло удовольствие нанести последний удар отвоеванной жертве. Потом он ее жарил и ел!
Иногда Иуда смотрел на своих сыновей и видел — все, что он старался сделать для своего дома, выходило скверно. Он видел Симеона и Левия. Он видел себя.
И видел Иосифа, удаляющегося в мерцающем зное пустыни.
Иуда думал, что Иосиф сможет убежать. А ему самому, думал он, удастся избежать расплаты.
Иногда в компании хананеев он вспоминал старые времена. Его друг одолламитянин Хира на все имел ответ: «Ешь, брат мой, пей, наслаждайся жизнью! Где загорается страсть, там раздувай огонь».
И Иуда раздувал огонь. Он жаждал порока, надеясь найти в нем забвение. Выпей побольше, и рассудок затуманится. Спи с бесстыдными храмовыми проститутками, и твои чувства постепенно сожгут твою совесть. После того как ты поддался ревности к Иосифу и гневу на него, почему бы тебе не поддаться другим чувствам, которые наступают на тебя? Почему бы не позволить инстинкту властвовать над тобой? Почему бы не дать власть похоти? Он безрассудно хотел ожесточиться настолько, чтобы не чувствовать стыда. Может быть, тогда бы его перестали посещать воспоминания о младшем брате.
Но ничто не стирало этих воспоминаний и не смягчало их боли. Они по-прежнему терзали его.
Часто, оставаясь один и задумчиво глядя в небо, Иуда задавал себе вопрос, что случилось с Иосифом. Кости мальчика белели вдоль дороги в Египет, или он каким-то чудом выжил во время путешествия? Если выжил, то теперь он раб, под палящим солнцем исполняющий тяжелую работу, раб, лишенный надежды и будущего?
Неважно, что сделал Иуда, — его жизнь была зловонным пепелищем. Он не смог избежать последствий своего поступка. Слишком поздно искать и спасать брата. Поздно спасать его от жизни, которая хуже смерти. Слишком поздно бороться с грехом, который отравил его собственную жизнь. Он совершил такой гнусный, непростительный грех, что с этим грехом, очернившим его душу, он сойдет в преисподнюю. Каждый раз, когда он видел своего отца, его наполняло чувство стыда. Раскаяние душило его. Он не мог смотреть в глаза Иакова, потому что видел в них невысказанный вопрос: что в действительности случилось в Дофане? Что ты и твои братья сделали с моим любимым сыном? Иуда, когда ты скажешь мне правду?
Иуда чувствовал на себе взгляды своих братьев, затаивших дыхание от страха, что он признается.
Даже теперь, по прошествии стольких лет, в нем поднимается прежний гнев. Вспыхивает ревность. Ему хочется закричать, отбросив стыд: «Если ты так хорошо знал нас, то зачем послал к нам мальчика? Зачем ты предал его в наши руки, зная, как мы ненавидим его? Неужели ты был до такой степени слеп?» Потом обычно возвращается боль. Иосиф был любимым сыном Иакова не потому, что был сыном любимой жены Рахили. Иосиф заслужил любовь отца. Он с готовностью исполнял его распоряжения, всячески старался угодить ему, в то время как остальные угождали себе. Каждый раз, когда Иуда пытался сбросить с себя вину за продажу Иосифа, она прилипала к нему, как смола. Грех прилип к нему, пропитал его, проник глубоко внутрь, и сама кровь его стала черной. Он был виновен, он знал это!
А теперь молодая жена Ира спрашивает его о Боге. Иуда не хотел говорить о Нем. Он не хотел думать о Нем.
Но уже скоро он увидит Его.
* * *
Иуда послал слугу сказать Шеле и Онану, чтобы они привели стада домой. Потом он велел Вирсавии приготовить пир.
— В честь чего? Новолуние еще не наступило.
— Я намерен обсудить со своими сыновьями наше будущее.
Он подхватил свой плащ и вышел в ночь. Мерцанию светильников и ворчанию сварливой жены он предпочитал темноту и голоса ночных птиц и зверей.
Вирсавия вышла вслед за ним.
— Они уже знают свое будущее! Они много раз говорили об этом!
— Они не обсуждали его со мной!
Вирсавия прикрыла ладонью рот.
— Какую еще беду ты хочешь навести на мой дом, Иуда?
Иуда скрипнул зубами.
— Необходимо кое-что выяснить.
— Что?
Она была подобна собаке, вцепившейся в кость. И не хотела ее отпускать.
— Ты узнаешь обо всем вместе с ними.
— Они мои сыновья. Я знаю их лучше, чем ты! Скажи мне, что ты собираешься делать. Я постараюсь подготовить их.
Иуда зло оглянулся на нее.
— Вот в этом-то и заключается вся беда. Я дал тебе много воли, и ты погубила моих сыновей.
— Я погубила их?! Они точно такие же, как и ты: упрямые, испорченные, постоянно воюющие друг с другом! Они думают только о себе!
Иуда зашагал прочь.
* * *
Фамарь знала с самого начала, что пир закончится бедой. Вирсавия целый день возжигала благовония у своего алтаря и молилась своим богам, пока Фамарь, Акса и слуги занимались приготовлениями к пиру. Свекровь была в плохом настроении, более раздражительна, чем обычно, и выглядела встревоженной. Фамарь не хотела усугублять обстановку и не спрашивала ее, почему она так встревожена намерением Иуды собрать сыновей, чтобы обсудить их будущее.
Ир принес откормленного барашка. Фамарь нечаянно услышала, как один из слуг говорил, что он, вероятно, украл его, но Вирсавия не задавала сыну никаких вопросов. Она приказала поскорее зарезать его, насадить на вертел и зажарить. Был испечен и разложен по корзинам свежий хлеб. На подносах горкой лежали фрукты и орехи. Вирсавия велела наполнить вином все кувшины.
— Вода и молоко способствовали бы более дружескому общению, — заметила Фамарь.
Для Ира вина было слишком много, он, несомненно, будет пить, пока не напьется допьяна. Вирсавия, конечно же, знала об этом не хуже, чем Фамарь.
Вирсавия усмехнулась:
— Мужчины предпочитают вино. Вот мы и дадим им вина, и в изобилии.
— Но, Вирсавия…
— Займись своим делом! Это мой дом, и я все буду делать так, как хочу. — Она ходила по комнате, ногой поправляя подушки. — Иуда приказал устроить пир, он и получит пир. Что бы ни случилось, все падет на его голову!
В глазах женщины заблестели горячие слезы.
Сыновья Иуды начали пировать, прежде чем отец вернулся домой. Фамарь думала, что Иуда вспылит, увидев их, но он спокойно сел на свое место и, не сказав ни слова, начал есть. Сыновья уже разобрали самые лучшие куски. Ир был пьян и рассказывал, как один из его дружков поставил подножку слепому человеку, шагавшего по дороге в Фамну.
— Видели бы вы, как он ползал по дороге, как змея, на брюхе, пытаясь найти свою палку. — Он рассмеялся и бросил в рот несколько виноградин. — «Там, — говорил я ему, — там», и старый дурень упорно ползал в пыли, но к палке даже не приблизился. Наверное, он и до сих пор там.
Он откинул голову и расхохотался. Вместе с ним смеялась и его мать.
Фамарь старалась скрыть свое отвращение.
Ир протянул свою чашу:
— Жена, еще вина.
Слово «жена» прозвучало в его устах, как удар. Пока она наливала ему вина, он продолжил:
— Погодите, я расскажу вам, как я добыл барашка.
Иуда бросил свой хлеб в корзинку.
— Ты уже достаточно наговорился. Теперь я должен вам сказать кое-что.
Ир ухмыльнулся.
— Именно поэтому мы все здесь собрались, отец. Чтобы выслушать все, что ты должен нам сказать.
— Я еще не решил, кто будет моим наследником.
Слова отца были подобны вспышке молнии. В комнате внезапно повисла тишина, и, казалось, сам воздух потрескивал от напряжения. Фамарь посмотрела на свою семью. Вирсавия сидела бледная, сжав кулаки. Лицо Ира, и без того раскрасневшееся от чрезмерного количества выпитого вина, стало багровым. Глаза Онана сверкали. Меньше всего слова отца подействовали на Шела — он уже спал, быстро опьянев.
— Я твой наследник! — сказал Ир. — Я твой первенец!
Иуда спокойно посмотрел на него. Взгляд его был тверд и холоден.
— Это буду решать я. Если захочу, все отдам своему рабу.
— Как ты можешь даже подумать о таком? — закричала Вирсавия.
Иуда не обратил на нее никакого внимания. Он по-прежнему смотрел на старшего сына.
— Овцы не благоденствуют под твоим попечением. Да и твоя жена тоже.
Ир и Вирсавия посмотрели на Фамарь, и она почувствовала, как горячая кровь прилила к ее лицу и тут же отхлынула. Оба разом заговорили. Ир обозвал ее грязным словом, а Вирсавия бросилась на его защиту.
— Она не имеет права жаловаться! — сказала свекровь, бросив на Фамарь свирепый взгляд.
— Фамарь не произнесла ни слова жалобы, — сухо сказал Иуда, — но любой, у кого есть хоть капля мозгов и один глаз, видит, как с ней обращается твой сын.
— Если ты хочешь знать, отец, откуда у нее на лице синяк, то я скажу тебе — несколько дней назад она упала возле двери. Разве не так, Фамарь? Скажи ему!
— Наверное, ты поставил ей подножку, как тому слепцу на дороге.
Ир побледнел, но глаза его горели, как угли.
— Ты не захочешь отнять у меня то, что мне принадлежит.
— Ты все еще не понимаешь, Ир? Тебе ничего не принадлежит до тех пор, пока я не скажу об этом.
Фамарь никогда не слышала, чтобы Иуда говорил так спокойно, холодно и властно. В таком состоянии духа он внушал почтение и страх. Впервые с тех пор, как Фамарь вошла в этот дом, она восхитилась свекром. Она надеялась, что он выдержит характер.
— Ничто не будет взято из моих рук, пока я сам его не отдам, — сказал Иуда, обводя взглядом Вирсавию и сыновей. — Я собрал вас здесь, чтобы сказать: тот, кто покажет себя лучшим пастухом, получит в наследство мои стада.
— Это испытание? — высокомерно произнес Ир. — Вот так? — Он презрительно усмехнулся. — Отдай прямо сейчас свои стада Онану, отец, если хочешь. Ты думаешь, что это в конце концов так важно? Онан лучше умеет обращаться с овцами, а я с мечом!
— Видишь, что ты наделал? — закричала Вирсавия. — Ты настроил моих сыновей друг против друга.
— Я закончил, и теперь Богу решать, что будет дальше.
— Да, — сказал Ир, поднимая голову и свою чашу. — Пусть боги решают!
Вино выплеснулось ему на руку, когда он произносил свой тост: «Во славу богов Ханаана! Я клянусь отдать свою первую дочь в храм в Фамне и своего первого сына огню Молоха!»
Фамарь испустила отчаянный вопль, и в то же время Иуда гневно поднялся со своего места.
— Нет.
Она задыхалась. Неужели она зачнет и родит детей только для того, чтобы увидеть их мертвыми в огне Тофета или публично совершающими непристойные действа на алтаре?
Яростным огнем вспыхнула спесь Ира. Он тоже поднялся и вызывающе посмотрел на отца.
— Ты думаешь, меня волнует, что ты делаешь? Мои братья последуют за мной, отец. Они будут делать то же, что делаю я, или что я пожелаю…
Он остановился, словно ему не хватало воздуха. Его лицо изменилось, глаза расширились от страха. Чаша выпала из рук, забрызгав красным вином красивую тунику. Он схватился за грудь.
Пронзительно закричала Вирсавия:
— Сделай что-нибудь, Иуда! Помоги ему!
Ир пытался что-то сказать и не мог. Он царапал ногтями горло, будто хотел оторвать от него чьи-то руки. Шела, разбуженный криком матери, с воплем ринулся прочь, а Онан наблюдал, как Ир опустился на колени. Иуда потянулся к сыну, но Ир упал лицом на блюдо с жареным мясом.
— Ир! — произнесла Вирсавия. — О, Ир!
Фамарь дрожала, ее сердце бешено стучало. Она знала, что должна подойти и помочь мужу, но была слишком напугана, чтобы тронуться с места.
Вирсавия толкнула Иуду:
— Отойди от моего сына. Это ты во всем виноват!
Иуда отпихнул ее назад и опустился на одно колено. Он положил руку на шею сына. Когда он отпрянул назад, Фамарь увидела в его глазах ужас.
— Он мертв.
— Не может быть! — произнесла Вирсавия, падая на колени возле Ира. — Ты ошибаешься, Иуда. Он пьян. Он просто…
Перевернув сына, она увидела его лицо и пронзительно закричала.
