Через несколько дней к нам наведалась Гервазе Одара.

Когда, закончив хлопоты по хозяйству, я зашла в дом, они с мамой сидели перед очагом, и мама, не отрываясь, смотрела на языки пламени.

— Здравствуй, детка, — сказала целительница, когда я остановилась в дверях, думая, заходить мне в дом или подождать, пока она уйдет. Наверно, это было само провидение, что она пришла к нам, ведь именно она убеждала меня не смотреть на пожирателя грехов.

Она положила свои натруженные руки на колени и с усилием встала.

— Я зашла на минутку твою маму повидать. Мне надобно идти к Элде Кендрик, а то она подумает, не случилось ли со мной чего.

— Как она поживает, мэм? — Я помнила, что бабушка очень уважала эту женщину. Она часто говорила, что они хорошие друзья и вместе прошли немало трудностей.

— Болеет она, хоть и виду не подает. А что, почему б тебе со мной не пойти? Уж как она обрадуется, когда внучку Горавен Форбес увидит! — Она посмотрела на маму. — Ежели тебе ее помощи не надобно, Файя.

— Пусть идет, — равнодушно сказала мама, не отводя взгляд от огня в очаге.

— Тогда возьми шаль, Кади. Там тучи собираются.

Я устала от работы по хозяйству и предпочла бы растянуться на бабушкиной кровати, однако все говорило о том, что сбываются слова Лилибет. Если кто-то хоть что-нибудь знал о пожирателе грехов, то это как раз Элда Кендрик. Они с бабушкой были старше всех в нашей долине. Если я пойду к ней, то наверняка узнаю, где живет пожиратель грехов. В надежде на это я решила послушаться.

Всю дорогу мы шли молча, она о чем-то думала, а я не знала, что сказать. Знахарка остановилась. — Вот болотная мята. Хорошо лихорадку лечит. — Она нарвала листьев мяты и положила в свою корзинку, с которой никогда не расставалась. Бабушка говорила, что она с ней родилась. — А вон солодка голая. Миленькая, вытащи с корнем то растение, что поменьше, только корень не повреди. Он тут важней всего.

Я поспешила выполнить ее просьбу, изо всех сил стараясь угодить. Мне всегда нравилась эта женщина, потому что она была доброй и помогала людям. Кроме того, она была одной из бабушкиных лучших подруг и частенько приходила к ней в гости. Во время таких визитов они говорили об обитателях гор и о том, как их лечить от разной хвори. Я любила сидеть рядом и слушать эти воспоминания, хотя при мне обе старались говорить осторожно — боялись, как бы не сказать лишнего. Я уже подумывала, не стать ли мне знахаркой, как Гервазе Одара. В нашем небольшом горном селении ее очень уважали. Поэтому я с готовностью принялась выполнять ее просьбу.

Мои колени погрузились в плотный ковер упавших листьев. Они лежали таким толстым слоем, что напоминали новый, свеженабитый матрац. Я аккуратно вытянула из земли растение вместе с корнем, радуясь, что оно нисколько не повредилась. Очистив находку от грязи, я отдала ее Гервазе Одара, надеясь получить одобрение.

— Спасибо, детка. — Она улыбнулась и положила растение в свою корзинку, потом поправила мои волосы и мы пошли дальше. — Твоя мама сказывала, у тебя подруга новая объявилась.

Я сжала руки за спиной и ничего не ответила. Взять меня с собой вовсе не было ее желанием. Как только я это поняла, вся моя радость куда-то исчезла. Оказывается, мама попросила ее об этом.

— Твоя мама сказала, ее зовут Лилибет.

Я издала непонятный звук, который не означал ни да, ни нет. Знахарка остановилась, чтобы нарезать коры красного дуба. — Почему ты мне ничего о ней не сказываешь?

— Да нечего сказывать, мэм.

— Откуда ж она появилась?

— Она сказала, издалека, мэм.

— Издалека, стало быть, из-за гор? А то, может, еще дальше?

— Из-за океана — так я поняла.

— Далеко так? А может, оно поближе будет, чем ты думаешь?

Не могу точно сказать, что она имела в виду, но это прозвучало как-то таинственно. Мы вышли из лесу, перед нами раскинулись горные луга. Кругом цвели желтые одуванчики, пурпурные люпины и белый тысячелистник. Мне больше не хотелось говорить о Лилибет. Я шла по цветущему лугу и задевала руками цветы. Они были мокрыми от росы. Мы поднимались на вершину холма, где была рощица. Небо покрывалось тучами, доносились раскаты грома.

— Не успеем добраться, как дождь пойдет.

— Да, мэм, это чтоб земля напилась. — Так часто говорила бабушка. Мне нравилось повторять ее излюбленные фразы, к тому же знахарка, наверняка, помнила ее выражения. — Да, миленькая. — Она рассмеялась над моей попыткой копировать бабушку. — А правда ведь. — Она грустно улыбнулась. — Бабушка твоя мудрая женщина была, моя милая, и нам теперь ее не хватает. А уж тебе так больше всех. — Она пристально посмотрела на меня:

— Так ведь?

— Папе тоже, наверно, — сказала я ради вежливости.

— Должно быть так, она ведь мать его. Но папа твой знал, что так будет. Это молодым трудно понять, когда умирают, они ведь сами только жить начинают, у них впереди все. Но так уж наша жизнь устроена, не избежать того. Нам ведь на земле только время какое-то отпущено, а потом пора в путь. Бабушка твоя ушла, а на место ее другая пришла. Джиллиан О'Ши ребеночка родила, а через два дня мы твою бабулю похоронили.

— Но разве мало места, чтоб и ребеночку жить, и бабуле остаться?

— Знаю, миленькая, знаю, но тут понимать надобно. Она ведь не потому умерла, чтоб ребеночек мог на ее место появиться. Я что имею в виду: это не конец всему, что она ушла. Жизнь не остановилась, она дальше идет. И бабуля твоя ведь воскреснет — когда Судный день настанет. Не иначе, она со своей горы Иисуса увидит, когда Он с небес сходить будет. Нет, милая, я не про то… Меня больше живые волнуют, у живых забот столько, им куда труднее! А бабуля твоя спит себе на горе спокойно, и то до поры до времени, пока конец света не настанет.

— Это оттого, что пожиратель грехов пришел и грехи ее забрал.

Она искоса посмотрела на меня. — Да, пожалуй, что так. Грехов у нее таких уж не было, чтоб по горам-то бродить. А вот нам с тобой кое о чем поговорить надобно. У Лилибет родня-то есть?

Я понимала, что она намеренно говорит о Лилибет, стараясь увести меня от нужного мне разговора — о пожирателе грехов. Мне это не нравилось. — Она про отца как-то говорила. — Я надеялась, что когда мы придем к Элде, мне еще представится возможность разузнать о пожирателе грехов. Старушка Элда уж точно ничего не побоится, ведь ей уже до могилы недалеко.

— Миленькая, а ты отца-то ее видела?

— Нет, мэм.

— А где ты с Лилибет повстречалась?

Мое сердце учащенно забилось. Я было собралась сказать, что встретила Лилибет на лугу, с западной стороны нашей долины, но все знали, что Гервазе Одара невозможно обмануть: она всегда безошибочно угадывала ложь. Я молчала. Она остановилась, взяла меня за плечи и, глядя мне в глаза, проговорила:

— Детка, скажи мне все.

Ее бледно-голубые глаза так впились в меня, что я выложила правду: «На реке».

Она внезапно выпрямилась и отпустила мои плечи. В страхе перед дальнейшим разоблачением, я устремилась наутек и, убегая, бросила из-за плеча:

— Миссис Кендрик обрадуется, если я цветов нарву. — Я побежала на холм, чтобы набрать букет. Я надеялась, что Гервазе Одара пойдет дальше одна, без меня, а я догоню ее у самого дома Элды.

Но она ждала. Держа корзину обеими руками, она смотрела в мою сторону. — А где ж это на реке, Кади Форбес? — до меня донеслись ее слова.

Меня охватила горячая волна, залив краской лицо и шею, потом эта волна стремительно схлынула, сменившись резким холодом в сердце. — А что? — ответила я.

— Как это что? Иди сюда теперь. Нас ведь Элда ждет.

Я послушно вернулась, держа в руках букет. Старушка этим цветам порадуется, а мне будет хоть за что зацепиться.

— Ну и где ж ты Лилибет эту встретила?

Я знала, что она будет допытываться, пока не узнает все.

— Над водопадами.

Она встревожилась. — Это где дерево поваленное?

Я кивнула, на глазах выступили слезы. Покусывая нижнюю губу, я ждала приговора.

Она тревожно сжала губы, взяла меня за подбородок и приподняла мою голову, стараясь заставить меня смотреть ей в глаза. — Поосторожней будь, Кади Форбес. Слушай меня, детка, и делай, что я скажу. Не водись ты с этой Лилибет. И к себе не подпускай ее, поняла? Это важно очень. Хоть и тяжко тебе, и горько, но ты все-таки душу свою не открывай перед ней. — Она вытерла мои слезы, глядя на меня с такой же печалью, с какой я смотрела на нее. — Ой, дитя, тут такие дела в горах бывают, что даже мне не понять. Но я уже довольно всего знаю, чтоб держаться от этого подальше. И тебе то же делать надобно. Лилибет — она вовсе не та, за кого себя выдает.

Куда бы я ни посмотрела, всюду были какие-то тайны. Знахарка хотела, чтобы я прекратила любые отношения с Лилибет — я это хорошо понимала. Но только не понимала почему. Что за странные вещи происходят в этих горах? От чего именно надо держаться подальше? Что такого плохого в Лилибет, ведь от нее я вижу только добро? Как я могу от нее отказаться, если она мой единственный настоящий друг? Набравшись смелости, я задала все эти вопросы целительнице, но она только покачала головой и ничего не ответила. Даже тогда, будучи ребенком, я видела, что она чего-то боится, а разговоры об этом только усиливают страх. Ради меня она старалась это не показывать, но я это чувствовала. У смерти, есть запах, который нельзя не чувствовать. Она боялась не того, что знала, а того, чего не понимала.

Почему это так? Неужели так и должно быть — всегда бояться того, что за пределами твоего понимания?

Мое сердце мне подсказывало, что Лилибет открывает передо мной какую-то дверь. Она дает мне увидеть лучик света, ведущего куда-то. Но куда именно?

Я не знала. Вместо ответов на эти вопросы у меня было еще больше вопросов.

Элда Кендрик оказалось в плачевном состоянии из-за мучивших ее болей. Она крикнула нам из глубины дома, приглашая войти. Уже с порога целительница сказала, что видит болезнь Элды: у нее распухли суставы. Старушка была так серьезно больна, что не смогла подняться нам навстречу. Она попыталась было встать, но от этого гримаса боли перешла в крик.

— Я ждала тебя два дня назад, — сказала она.

Без каких-либо объяснений Гервазе Одара достала из кладовки бутыль виски. Вылив довольно жидкости в кружку, она смешала ее с медом и уксусом. «Кади, поди сюда. У меня в корзинке мешочек есть. Сделай милость, принеси его мне». Я принесла мешочек и стала смотреть, как она открывает его и добавляет в напиток две горсти порошка. «Немного ревеня ей точно поможет», — сказала она, затянула шнурок и отдала мне мешочек, после чего дала напиток старушке. Та поторопилась выпить, так как жаждала поскорей избавиться от боли. Потом знахарка взяла с полки бутылку и вышла из дома.

— Она скоро придет, только пчел немного поймает, — сказала мне Элда. — Садись, посиди со мной, не бойся. — Она улыбалась сквозь боль, которая все еще не отступала. — Я и раньше-то не кусалась, а теперь и подавно, когда зубы выпали. Вон табуретка, подвинь ее.

Это был мой шанс, если, конечно, у меня хватит смелости. Я села рядом с Элдой, размышляя, как бы мне, спросить ее о пожирателе грехов, да так, чтобы не выдать себя. Она посмотрела на меня со слабой улыбкой. Иногда моя бабушка так на меня смотрела — как будто она знала, о чем я думаю. Или так ей казалось.

— Какие у тебя цветы красивые! Для мамы собрала?

— Нет, мэм. Я подумала, вам приятно будет.

— Конечно! Твоя бабуля больше синие цветы любила, а мне всегда маргаритки нравились.

Я положила цветы ей на колени и стала смотреть, как она их перебирает. — Это цветы с того луга, что ниже вашего леса, мэм.

— Я так и подумала. Последний раз я через тот луг на похороны твоей бабули ходила. — Она отвела взгляд от цветов. — Вчера ко мне Лида Хьюм зашла, сказывала, что дети ее тебя видели.

— Фэйган рыбу копьем ловил.

— Как папочка его, в точности. Тот ведь спать спокойно не будет, ежели чего-нибудь не убьет.

— Мэм, я вот думаю…

— О чем это?

— Ну, кто б вы хотели, чтоб на ваши похороны пришел?

Она засмеялась. — Боже упаси, дитя, да кто ж про такое бедную старую женщину спрашивает? Я ж еще не померла.

— Да, конечно, мэм, но зачем вам ждать, чтоб об этом подумать?

Вернулась знахарка. В руках у нее была бутылка, в которой свирепо жужжали две пчелы. Я отодвинулась, чтобы Гервазе Одара могла подойти поближе. Без всякого стеснения старушка подняла юбку, открыв колени. Знахарка постучала по бутылке, стараясь разозлить пчел. Потом деревянным пинцетом достала одну пчелу. От укуса Элда шумно втянула воздух.

— Было время, что я могла выйти и сама без твоей помощи пчел наловить, — сказала миссис Элда. Она стряхнула с себя умирающую пчелу, которая только что отдала свой яд, чтобы облегчить ее страдания. Опять глубокий вдох — знахарка поместила пчелу на вторую ногу своей подопечной. Когда лечение закончилось, миссис Элда старательно, опустила юбку. — Эта девочка только что меня спрашивала, кто на мои похороны придет.

Гервазе Одара с ужасом посмотрела на меня — я покраснела.

— Я думаю, пусть уж все придут, кто пожелает, — продолжала миссис Элда. Она наклонилась вперед и ласково взяла мою руку, — Я б хотела такие похороны, как у твоей бабушки были — много чего вкусного для женщин, а для мужчин — виски.

— А пожиратель грехов? Хотели бы вы, чтоб он пришел, миссис Элда?

— Конечно. Мне ведь он очень понадобится.

— А как его найти, если вам будет надобно?

— Его не надобно искать. Похоронный колокол по всем здешним горам слышен, — сказала Гервазе Одара. — Он-то его точно услышит.

— А он там живет? Наверху той горы?

Гервазе Одара нахмурилась, когда Элда ответила: «Да, вроде». Она потерла свои больные ноги.

— Никто не знает. Как сказала бабушка, он, наверное, сделал что-то очень плохое, чем сильно прогневал Бога.

Снова вспышка молнии, на этот раз уже совсем близко: я подумала, это уж точно по мою душу. Поднялся сильный ветер, раскаты грома сотрясали небо. Они раздавались все ближе и ближе. Бабушка говорила, что таков голос Бога — как гром, а живет Он среди темных туч. Этому ее научили в детстве, в Уэльсе, где они с мамой и папой каждое воскресенье ходили на церковные служения. «Бог — это огонь и ветер», — говорила она.

— Это Бог говорит с нами, мэм?

— Скорее, кричит, — ответила Гервазе Одара. Раздался новый раскат грома, такой оглушительный и жуткий, что волосы на моей голове встали дыбом. — Быстрей к деревьям, Кади! Если так плестись будешь, так мы и до второго пришествия до леса не доберемся!

Когда опять сверкнула молния, мне показалось, что между деревьями кто-то стоит. Яркая вспышка молнии… Это был тот человек, одетый в лохмотья и капюшон.

— Пожиратель грехов! — закричала я. Но свет молнии погас, и человек исчез во тьме.

— Тихо! — оборвала меня Гервазе Одара, бросив быстрый взгляд на вершину холма. — Никого там нет! — Она крепко взяла меня за руку и, не отпуская, потащила через лес. Когда я оглянулась, там никого не было.

Едва мы пришли домой, как мама послала меня за дровами. Около груды дубовых поленьев, которые нарубил папа, меня поджидала Лилибет.

— Знахарка сказала, что ты не та, за кого себя выдаешь, — объявила я ей. — Еще она сказала, что мне негоже тебе все рассказывать.

Лилибет грустно улыбнулась. — Катрина Энис, разве я желаю тебе зла?

— Нет.

Она посмотрела на меня с любовью и подошла ближе. — Тебе надо сердце свое слушать. Слушай, что оно тебе говорит.

Мое сердце жаждало чего-то, что я не смогла бы выразить словами. Мне казалось, Лилибет знала, чего я ищу, и если я доверюсь ей, она поможет мне это найти. Я думала, что пожиратель грехов и есть ключ ко всему. Мне очень хотелось немного постоять с подругой и рассказать о нашем визите к Элде Кендрик. Но она сказала:

— Катрина Энис, иди домой. Мы ведь можем поговорить завтра. Когда ты выйдешь, мы пойдем на луг и посидим там на солнышке.

Я наклонилась и взяла еще одно полено. Когда я выпрямилась и подняла голову, ее уже не было. Сгибаясь под тяжестью дров, я вернулась в дом.

Гервазе Одара уже собиралась уходить, дождь перестал. Целительница потрепала меня по щеке и наказала помнить то, что она мне говорила.

Я высыпала дрова в поленницу; мама в это время готовила ужин. — Кади, положь в огонь еще одно полено, — сказала она тусклым голосом. За весь тот вечер она мне больше ничего не сказала.

Умывшись во дворе, папа с Ивоном зашли в дом уже в сумерках. В наших краях пахать и возделывать землю старались под созвездием Овна. Теперь, когда над нами стоял Бык, символ плодородия, начался посев. Папа говорил, что посеянное под знаком Быка и Рака выдержит засуху.

— Сестренка, что ты сегодня делала? — спросил Ивон, накладывая в миску приготовленное мамой жаркое.

— Элду Кендрик проведала, с целительницей вместе.

— Ну и как она?

— Боль у ней ужасная, но помирать не собирается.

Ивон поморщился и больше ничего не сказал. По его выражению я поняла, что наговорила лишнего. Мама ела медленно, за весь ужин она никому из нас не сказала ни слова. Папа несколько раз взглянул на нее, как будто ждал от нее чего-то. Потом его лицо помрачнело, и он перестал на нее смотреть. Молча доев ужин, он оттолкнул тарелку и быстро встал из-за стола. «Мне надобно в амбар идти работать», — резко сказал он и вышел за двери.

Ивон сидел на крыльце, пока я убирала со стола и мыла посуду. Мама оставила эту работу мне, а сама села прясть, по-прежнему сохраняя молчание. Управившись с посудой, я вышла на крыльцо, решив посидеть с братом. Он был единственным, кто не изменился после той трагедии. Я села на краю крыльца и прислонилась к перилам. Мы сидели молча. Ивон устал, мне было грустно; мы оба смотрели в сторону сарая, где свет фонаря струился через открытую дверь.