Лиота прошла с Энни в самый центр церкви, села на середину ряда и, положив руки на колени, стала разглядывать витражи на окнах восточной стороны. Лучи солнца, проникавшие сквозь них, создавали радужное сияние неземной красоты. На стене, прямо перед собой, Лиота увидела старинный крест. По обе стороны от него висела изысканно украшенная золотым и пурпурным орнаментом ткань, на которой были вышиты шелком изречения, прославляющие Царя царей.

Прямо под крестом, на хорах, расположились мужчины и женщины разного возраста и цвета кожи, облаченные в коричневые с белыми воротничками одеяния. Пастор, в длинной черной мантии, занял место справа от кафедры на стуле, похожем на трон. Этого пастора с таким торжественным и важным выражением лица Лиота раньше не видела.

Сколько лет она не посещала этой величественной, с такими чудесными окнами церкви? Сколько лет — шесть или десять — она не была в окружении близких ей по духу прихожан? Это была уже не та церковь, но Лиоту это не волновало — здесь она по-прежнему ощущала душевную теплоту прихожан, и у нее появлялось приятное чувство. Когда они с Энни вошли в церковь, их поприветствовали два человека, и потом им улыбнулись более дюжины прихожан.

Добравшись до церкви в последний раз, Лиота почувствовала, что очень устала, и поняла: сюда она больше не придет. Годы брали свое. Дорога до автобусной остановки очень утомила ее, а ожидание автобуса превратилось в сплошной стресс, особенно когда несколько молодчиков принялись глазеть на ее сумку, явно выжидая, когда разойдутся случайные свидетели и немощная старушка останется одна. К счастью, автобус подъехал до того, как ее успели ограбить.

В тот день она довольно сносно доехала до церкви и перед службой захотела зайти в женскую комнату, которая находилась на нижнем этаже. Справиться с двумя-тремя ступеньками не составляло особого труда, но узкий, круто поворачивающий лестничный пролет делал все это предприятие весьма рискованным. Несколько раз ее чуть не сбили с ног дети, бегущие вниз, на занятия в воскресную школу. Чтобы не упасть и не переломать свои старые косточки, она ухватилась за перила и дальше продвигалась очень медленно. Более подвижные молодые люди обходили ее и кое-как протискивались вперед.

Разумеется, после того как она спустилась на нижний этаж, а потом поднялась по лестнице в церковный зал, она почувствовала себя обессиленной и подавленной. В отдалении от алтаря она не могла слушать проповедь, и вся служба прошла для нее, как в тумане. Она думала только о том, что ее ожидает длинная дорога домой. Как долго ей придется ждать автобуса? Кто на остановке может угрожать ее жизни? Эти мысли не давали ей покоя, а воспоминание о том, что ей предстоит пройти пешком четыре квартала и затем подняться в горку, на которой стоит ее дом, вызвало у нее панический страх.

После того как Лиота перестала ходить в церковь, несколько первых воскресных дней она восполняла эту потерю просмотром утренних телевизионных программ. Естественно, Господь не возбраняет смотреть их. Однако многолетняя привычка посещать церковь по воскресеньям оказалось очень сильной. Душа рвалась и страдала. Ей казались слишком однообразными театральные приемы телевизионных проповедников, профессиональные певцы и броские декорации. Их призывы делать пожертвования терзали душу, и она стала подумывать, не пожертвовать ли ей львиную долю своего скромного пособия.

Но вместо этого она перестала смотреть подобные передачи.

Ни одна живая душа не заметила ее отсутствия в церкви, куда она ходила много лет. Лиота перестала посещать церковь, и никто даже не позвонил ей. Она подумала, что если бы она участвовала в церковной жизни, то ее отсутствие на воскресных службах не прошло бы незамеченным. Но дела обстояли именно так: у Лиоты не было в церкви никаких обязанностей. И когда она перестала туда приходить, никто не обратил на это внимания.

Какое-то время местом ее общения с Богом был сад. Это благословенное время прошло, когда ей показалось, что Бог относится к ней так же, как церковь. Господь, очевидно, не нуждается в ней.

Если у Него есть многотысячная армия истово служащих Ему людей, что значит для Него одна далеко не молодая женщина?

На какое-то время она перестала обращаться к Богу. А потом опять заговорила с Ним. С кем еще она могла поговорить по душам долгими, бесконечно одинокими днями?

Лиота незаметно оглянулась, надеясь увидеть знакомые лица. Напрасно. Паства стала смешанной: больше темнокожих, чем белых, несколько человек с типично азиатскими и латиноамериканскими лицами, как у людей, живущих в районе Димонд по соседству с ней. Некоторые прихожане были в нарядной одежде, другие в джинсах и футболках.

Сегодня в церкви она чувствовала себя намного лучше, чем обычно. Может, благодаря сидящей рядом с ней Энни. И все-таки она ощущала, что за этим стоит нечто большее… в церкви царила атмосфера, сближающая людские души. И вовсе не имели значения расовые или культурные различия. Казалось, здесь все друг друга знают и любят.

Разве не таким и полагается быть святому месту? Куда еще податься человеку, как не в церковь, и где найти умиротворение, если не перед ликом Христовым? Впервые она почувствовала, что сам воздух пронизан радостью единения. Казалось, отовсюду доносилось беззвучное напоминание: мы едины во Христе, мы все братья и сестры.

Господи, я не знакома ни с кем в этой церкви, но у меня такое чувство, будто я знаю здесь каждого человека. Знаю по имени Иисуса, свет Которого исходит от каждого. От большинства людей, по крайней мере. Этот неулыбчивый пастор, возможно, беседует с Тобой, перед тем как начать разговаривать с нами.

Все поднялись со своих мест и, когда запели гимн «О, благодать», слезы покатились по щекам Лиоты. Бедное дитя, пожалуй, удивится, что это нашло на глупую старушку.

О, Господи, не могу с этим ничего поделать. Такое светлое чувство, будто я пришла домой. Этот старый гимн ласкает слух, как райская мелодия. И все же чувство это смешанное, Иисус, потому что я знаю, скоро мы с Энни выйдем отсюда, и, вероятно, еще долго у меня не будет возможности снова стоять и сидеть, петь и молиться в церкви. О, Господи, может, я в последний раз здесь. Последний. Если только Энни не приедет еще раз ко мне в воскресенье. Но я не могу рассчитывать на это, правда, Боже? Не могу рассчитывать на кого-либо или на что-либо. У меня нет такого права. У Энни собственная жизнь.

К горлу Лиоты подступил ком, и она не смогла больше петь. Лишь беззвучно шевелила губами, проговаривая слова, чтобы никто не заметил, что она не поет. Зато голос Энни звучал чисто и нежно. Эйлинора, вероятно, водила ее на уроки вокала. Сама Эйлинора, когда была подростком, страстно мечтала обучаться пению, но денег, конечно, на это не хватало. Тогда Лиота предложила дочери записаться в церковный хор, но та сочла ее предложение жестоким и нелепым.

Другие прихожане тоже заметили, каким чистым голосом пела Энни. Одна молодая чернокожая женщина обернулась и, взглянув на нее, одобрительно улыбнулась. Польщенную Лиоту разбирала гордость за свою внучку. А Энни не замечала ничего вокруг, потому что пела с закрытыми глазами.

О, Господи, какая она милая, правда? Она как Божье благословение. Знаю, меня должно переполнять чувство благодарности за то короткое время, что я провела с внучкой. Мне не следует ожидать большего. И я благодарна Тебе, Господи, да, благодарна. Но Ты должен знать, с какой болью я думаю о том, что через несколько часов внучка уедет и, возможно, пройдет немало времени, прежде чем я увижу ее снова. Знаю, я должна испытывать радость настоящей минуты. Помоги мне не думать о завтрашнем дне…

В какой-то момент, хотя ей было очень неприятно признаться в этом, Лиота подумала, что лучше бы Энни вообще никогда не приходила.

Похожее чувство возникает, когда к давно онемевшей ноге возвращается чувствительность, и ты начинаешь испытывать невыносимую боль. О, Боже, вся жизнь — сплошная боль. Я просто забыла, насколько она сильная.

Лиота и Энни снова сели на скамью и стали слушать проповедь пастора.

— Всему свое время, — начал читать он отрывок из Библии, а Лиота, опередив его слова, вспомнила продолжение этого стиха: «…и время всякой вещи под небом…»

Екклесиаст был мудрецом, который посвятил свою жизнь поискам истины. Пастор прочитал часть стиха и стал обосновывать мысль, которую хотел донести до своей паствы: христиане должны объединиться и перейти от пассивного созерцания к активным действиям.

Лиота пыталась сосредоточиться на проповеди, но тщетно. Услышит несколько слов пастора и вновь задумается о своем прошлом.

Ее мысли то петляли, то прятались, подобно кроликам, в норе. Она хорошо знала Книгу Екклесиаста и ту ее часть, в которой были слова «всему свое время», поэтому не могла согласиться с тем, что говорил пастор. Она ожидала, что он будет говорить о другом. Ей хотелось, чтобы он придерживался Писания, а не отвлекался на пространные рассуждения о том, что обязанность каждого человека — изменить мир. Если она чему и научилась за свою долгую жизнь, так это тому, что нужно поменьше увлекаться решением проблем современного мира и больше уповать на Господа. Лишь Богу под силу изменить сердце человека. Если сердце изменится, то изменится и жизнь. Возможно, это и нужно Господу от человека.

Маловероятно, что можно изменить мир. Из того, что Лиота прочитала в Библии и что видела вокруг себя в последние годы, она заключила, что неуклонно приближаются худшие времена. Ничто не становится лучше. И в конце концов мир превратится в ад.

Молодой пастор говорил о нынешних временах, призывал прихожан упорно работать, чтобы улучшить мир, ожидающий прихода Иисуса Христа.

Мысли утомили Лиоту. Она вышла из того возраста, когда человек нацелен на изменение окружающего мира. Говоря по правде, ее это не заботило. Сейчас она стояла ближе к смерти, чем к чему бы тони было. Она не осуждала молодого пастора за истовость, за его великие надежды увидеть общину более праведной, более сплоченной, более любящей. Но разве он не читал Апокалипсис?

— Всему свое время… — произнес пастор, и Лиоте показалось, что эти слова слились с ударами колокола. Она вновь погрузилась в раздумье.

— …Время насаждать, и время вырывать посаженное…

В ее саду впервые за долгие годы подрезаны ветви деревьев. И когда наступит лето, они принесут плоды, и тогда нужно будет заниматься консервированием. Захочет ли Энни учиться этому? Захочет ли вскопать огород и посадить овощи? Захочет ли ухаживать за декоративными кустами и многолетними растениями? Лиота вспомнила все их цвета: розовый, голубой, красный, лиловый, желтый.

О, как великолепен был дворик рядом с домом, Господи! Не правда ли? Ты ведь помнишь.

Перед внутренним взором Лиоты сад вновь предстал таким, каким он был и каким мог стать снова. Образ сада ярко вспыхнул в ее сознании и засиял сочными, жаркими красками… красками, несравненно более прекрасными, чем разноцветные витражи на окнах.

Увидит ли все это Энни таким, каким вижу я, Господи? Почувствует ли она Твое присутствие там, как чувствую его я? Или работа в саду покажется ей таким же скучным занятием, как Эйлиноре?

Она вспомнила обидные слова дочери, ее сердитый голос, наполнявший душу острой болью.

«Ты скорее предпочтешь возиться в саду, чем проводить время со своей собственной дочерью!»

«Присоединяйся ко мне, Эйлинора. Выйди со мной хоть на часок в сад и посмотри на все моими глазами…»

«Терпеть не могу копаться в земле. И я не хочу, чтобы мои руки были уродливыми, мозолистыми, с грязью под ногтями. Мне нравятся руки бабушки Элен… Ненавижу ползать на коленках. Бабушка сказала, что ты не можешь меня заставить…»

О, Господи, почему Эйлинора не умела видеть? Почему не могла радоваться, как я? Почему она ненавидела все, что любила я?

— …Время разрушать, и время строить…

Семья Лиоты была разъединена. Полностью разобщена.

Могу ли я, Господи, возродить то, что было между мною и моими детьми, когда они были маленькими? Есть ли шанс у меня и Эйлиноры? И у Джорджа? Смогу ли я растопить сердце моего сына? Он так похож на Бернарда, что мне хочется спасти его от него самого, но он даже близко не подпускает к себе. Он не представляет, насколько похож на своего отца.

О, Господи… неужели это так? И Джордж действительно похож на Бернарда.

Отче, почему мой сын прячется? С чем он боится столкнуться?

Может быть, с неудачей?

— …Время плакать, и время смеяться…

Сколько слез пролила Лиота за свою жизнь! И теперь ей хотелось снова смеяться и избавиться от ненужных сожалений.

Я хочу потанцевать, прежде чем сойду в могилу, Господи. Я хочу, как раньше, чувствовать объятия жизни. Куда подевалась моя жизненная энергия и уверенность в Тебе и в том, что все к лучшему? Когда-то я не уставала себе повторять: «Господь позаботится обо мне». Разве не так учат в церкви? Бог расставит все на свои места. А теперь я чувствую себя покинутой.

В ее душе что-то шевельнулось, как будто она почувствовала нежный поцелуй.

Да, теперь у меня есть Энни. Спасибо Тебе, Иисус, за внучку. Не хочу показаться неблагодарной, но я тоскую по дочери и сыну, Господи…

Образы детей вспыхнули в ее сознании. Она вспомнила дни, когда обнимала, целовала маленьких Эйлинору и Джорджа и свободно выражала свою любовь к ним. Эти дни миновали, когда она столкнулась с проблемой, как им выжить. Ее дети так никогда и не поняли, почему она была вынуждена работать, и она не могла объяснить им это, чтобы не причинить боль другим людям. Думала, что со временем…

— Всему свое время…

Глаза Лиоты наполнились слезами.

Я думала, что мои дети вырастут и сумеют во всем разобраться. Поймут, в конце концов, какую жертву я принесла. Они будут задавать мне вопросы… Почему? Что случилось? Как?

Но этого не произошло. Дети никогда не расспрашивали ее, не проявляли любопытства. Не расспрашивают и сейчас. И до сих пор они ничего не знают.

Когда же они узнают правду, Господи? Когда, наконец, начнут обо всем меня расспрашивать? Когда посмотрят на прошлое моими глазами? Или, может, такова Твоя воля, чтобы правда умерла вместе со мной? Так ли это, Иисус?

Разумеется, в этом нельзя усматривать Божий промысел.

«Я есмь путь и истина и жизнь….. Истина сделает вас свободными».

Истина, причиняющая боль, состояла в том, что Эйлинора замкнулась и Джордж закрыл свое сердце. Почему? Как Джордж обращается со своей женой, с детьми? Ведет ли он себя так, как его отец много лет назад? Испытывает ли ее сын душевную боль? Может быть, его сердце разбито?

Из-за чего, Отче? О, Господи Иисусе, моя душа изболелась за Эйлинору и Джорджа. Я так сильно люблю своих детей. Я хочу вернуть их. Знаю, что прошу слишком многого. Я всегда просила слишком многого, Господи. Я хотела сделать для них все. Я хотела, чтобы они получили все, что Ты являешь миру. Почему они не захотели принять это? Потому ли, что они не хотели ничего брать из моих рук? Здесь ли кроется моя ошибка, Господи?

В горле у Лиоты пересохло, она чуть не расплакалась при мысли, что потерпела неудачу.

— …Время искать, и время терять…

Лиота закрыла глаза.

О, Господи мои дети как заблудшие овечки. Узнают ли они Твой голос, когда Ты призовешь их? Заплачут ли с облегчением и побегут ли к Тебе? Или они останутся глухи к Тебе, Господи? Даже услышав Тебя, не убегут ли, гонимые страхом? Будут ли отталкивать руку, которая тянется к ним ради их же спасения?

Она предпринимала отчаянные попытки что-то сделать. Но все ее старания оказались напрасными. И вот теперь молодой велеречивый пастор призывает делать… делать… делать…

Она делала все, что было в ее силах, и ничего хорошего из этого не вышло. Ей всегда не хватало времени. Пролетали дни, недели, годы.

Лиота почувствовала, как Энни взяла ее руку, и. вздрогнув, открыла глаза. Внучка с нежностью смотрела на нее и улыбалась. Лиота тоже улыбнулась, чтобы не выдать своих переживаний. Однако глаза Энни наполнились слезами, и она взяла бабушку за обе руки.

Лиота снова закрыла глаза.

Ничего хорошего я не сделала, Господи, и вот я сижу здесь и вижу, что сделал Ты. Может быть, еще есть надежда?

Если бы она могла сказать правду. Если бы дети выслушали ее…

— …Время сберегать, и время бросать…

Эти слова вызвали в душе Лиоты бесконечную нежность.

О, Господи, своей любовью я отражу все сказанные мне злые слова. Избавлюсь от раздражения и гнева, обиды и отчаяния. Не буду без конца терзать себя размышлениями о несправедливых обвинениях, молчании и длительном непонимании. Буду думать только о Тебе. Об Энни. О цветущих в саду деревьях. О многолетних и однолетних растениях, которые и не нуждаются в особом уходе. Цветы не растут, если нет дождя, а дождь идет все время, Господи.

О, какой затяжной дождь.

— …Время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру.

Лицо Лиоты выражало решимость. Да, она растопит сердце своего сына и охладит гнев дочери. Больше она не будет молчать.

О, Отец, время пришло. Не так ли? Время рассказать правду о прошлом. Я любила долго и сильно, но пришло время возненавидеть зло, которое отдалило моих детей от меня. Я буду сражаться за Эйлинору и Джорджа независимо от того, понравится им это или нет. И я буду бороться до последнего вздоха. Я долго ждала этого часа и теперь расскажу им все, что должна была рассказать. Они будут потрясены. Может быть, тогда они сойдут со своих пьедесталов, скинут своих идолов и повернутся к Богу живому, Который сотворил их и любит как Своих детей.

— Слава Отцу… — запели в собрании молящихся, и Лиоте показалось, что своды купола загудели в унисон голосам. — …И Сыну, и Святому Духу…

Лиота не пела вместе с прихожанами, она не помнила ни одного сказанного пастором слова, однако чувствовала себя обновленным человеком. Она даже не пыталась присоединиться к поющим, но их пение отзывалось в ее сердце.

Господи, омой меня Своей живой водой, окропи меня иссопом. Кровью Твоей я очищена и стала белее снега. Исцели мое израненное сердце. А потом дай мне Твой меч.

Затем все прочитали молитву, и четверо мужчин вынесли в зал тарелки для пожертвований. В это время молодая чернокожая женщина запела гимн. Ее исполнение смутило Лиоту, и она еще раз прочитала в программке название гимна, который с трудом узнала. Тогда она предположила, что женщина поет в стиле соул. Ее вибрирующий голос вызывал у Лиоты желание крикнуть: «Пойте по нотам! Пойте просто!» Энни улыбалась, и всем остальным гимн тоже нравился. Лиота видела, как молодая женщина вкладывает душу в свое пение. Boт она взяла такую высокую ноту, что у Лиоты мороз пошел по коже. Как тот день, когда соседские детишки хоронили птичку…

Святые угодники, не их ли это мать, а? Чем-то они похожи.

Лиота смотрела, как одна из тарелок для пожертвований приближалась к ней. Она открыла свою сумочку, стараясь не думать о том, сколько дней осталось до получения пособия. Все, что она смога найти, в сумме составило девять долларов. Девять долларов! Что за жалкие крохи, чтобы предлагать их Властителю вселенной, Создателю всего сущего. Смущенная, она зажала деньги в руке. Когда ей передали тарелку, она положила их под белые конверты с пожертвованиями других прихожан и вернула ее назад.

Мужчины понесли тарелки к алтарю, и все запели славословие, известное Лиоте с давних пор. Пастор прочитал одну из последних молитв, в которой попросил Бога дать всем присутствующим, когда они выйдут из церкви, силы совершить что-то во имя Иисуса. Он сошел с кафедры, и прихожане встали со своих мест. Все запели ритмичную песню, сопровождая ее хлопками в такт музыке, чем-то напоминающей еврейскую мелодию. Лиота стояла потрясенная, растерянная. Эта демонстрация истовости даже отдаленно не была похожа на торжественные воскресные службы, к которым она привыкла. И прихожане отличались от тех безмятежных, спокойных людей, когда-то сидевших на церковных скамьях.

Когда песня закончилась, все зашевелились и заговорили. Одни прихожане потянулись к выходу, где с ними прощался пастор. Другие, казалось, вовсе не спешили покидать церковь. Они собрались в группки и оживленно о чем-то беседовали.

Многое изменилось.

Не успели Лиота и Энни сделать двух шагов, как молодая чернокожая женщина, сидевшая на ряд впереди них, обернулась, видимо, желая познакомиться и перекинуться словечком. Имя этой женщины Лиота пропустила мимо ушей.

— Это моя бабушка Лиота Рейнхардт, — представила ее Энни.

— Приятно видеть вас здесь, миссис Рейнхардт, — заметила женщина. — Вы, наверное, из Сити?

— Нет. Я живу здесь и вот уже двадцать лет хожу в эту церковь.

Женщина смутилась:

— О, я в некоторой растерянности. Мне казалось, я знаю всех местных прихожан.

— Я несколько лет не была в церкви, потому что от моего лома сюда трудно добираться. Обычно я приезжала на автобусе.

Лиота взяла Энни под руку, словно искала ее поддержки. Она немного нервничала среди снующих вокруг нее людей и двигалась очень осторожно. Ей не хотелось, чтобы кто-то толкнул ее, и она растянулась бы на полу, насмешив всех. Энни положила свою ладонь на бабушкину руку.

— А где вы живете, миссис Рейнхардт? — поинтересовалась женщина.

— В районе Димонд.

— Мне знаком этот район. А на какой улице?

Вместо бабушки ответила Энни.

— Что вы говорите! — удивилась женщина. — На той же улице живет Арба Уилсон. Вы должны ее знать.

— Я уже никого не знаю на моей улице.

Лиоте не терпелось избавиться от смущавших ее дальнейших расспросов. Арба Уилсон… Теперь, по крайней мере, ей известно имя ее соседки.

Энни в замешательстве посмотрела на бабушку. По тому, как та засуетилась, внучка почувствовала, что ей неловко. Кроме того, приветливая женщина тоже не знала, что сказать. Энни пожала ей руку и вежливо объяснила, что рада приятному знакомству, но они должны попрощаться.

У дверей церкви Энни представила бабушку пастору, и он на прощанье пожал ей руку. Его рукопожатие оказалось неожиданно крепким, отчего Лиота даже вздрогнула.

— Надеюсь, вы положили карточку посетителя на тарелку для пожертвований, — заметил он.

— Нет. — Лиота увидела эту карточку, когда уже села на скамейку, но не подумала, что ее нужно заполнить.

— Ничего страшного. Надеюсь, вы получили удовольствие от службы, миссис Рейнхардт.

— Она отличалась от привычных для меня служб. — И действительно, все было совершенно другим. Новым.

— Но ведь тебе понравилось богослужение, бабушка?

— А я и не говорю, что не понравилось.

— Ну, что ж, в таком случае, замечательно, — заключил пастор.

— Мне показалось, что от голоса молодой певицы в церкви рухнет купол.

Пастор заулыбался, и его глаза повеселели.

— Она и в самом деле поет от души, мэм.

— Сейчас вы выглядите намного лучше.

— Что вы имеете в виду, мэм?

— Вашу улыбку.

— Бабушка! — рассмеялась Энни. — Давай поторопимся.

— Обязательно приводите вашу бабушку в следующий раз, мисс Гарднер. — Продолжая улыбаться, пастор повернулся к другим прихожанам, выходившим из церкви.

Всю дорогу к машине Энни посмеивалась.

— Что ты смеешься? — спросила Лиота, чувствуя себя все еще не в своей тарелке.

— Ты просто нечто, ба.

Энни усадила бабушку на переднее сиденье машины и пристегнула ремнем безопасности. Поцеловав ее в щеку, она захлопнула дверцу и подергала ручку для полной уверенности.

Когда Энни подъехала к дому Лиоты, на обочине дороги она увидела знакомую машину. Каким это ветром занесло сюда Корбана Солсека в воскресный день? Пока Энни парковалась, Корбан сошел с парадного крыльца на боковую дорожку.

— Привет, Корбан, — бросила ему Энни и, открыв дверцу машины, помогла бабушке выйти.

Лиота безуспешно возилась с ремнем безопасности, пытаясь найти нужную кнопку.

— Давай я, ба, — наклонившись, шепнула Энни и перегнулась через сиденье. Кнопка щелкнула, и Лиота освободилась от ремня. Энни заботливо его придержала, чтобы тот мягко втянулся на место.

— Вернулись, чтобы еще чуток поработать в саду, а? — проронила Лиота, когда Энни помогла ей выйти из машины. По выражению лица Корбана девушка поняла, что невинное бабушкино предложение воспринял вполне серьезно.

— Ба, не мучай его. — Энни тихо засмеялась. — Если ты позволишь ему сегодня отдохнуть, может, нам удастся воспользоваться его помощью на следующей неделе.

Лиота усмехнулась. Вот эта девушка ей по сердцу.

— Я просто заехал на несколько минут, — поспешил ответить Корбан.

Ну вот, он уже начал оправдываться, не успев даже объяснить, зачем приехал.

— Тогда здравствуйте и до свидания.

Крепко держась за руку Энни, Лиота надвигалась на Корбана. Ему пришлось сойти на лужайку, чтобы уступить им дорогу.

— Не хотел бы злоупотреблять вашим гостеприимством, — нехотя проговорил он. — Энни, могу я записать номер вашего телефона?

Лиота остановилась и повернулась к нему:

— Зачем? Я думала, у вас уже есть подружка.

Лиота еще ни разу не видела, чтобы так молниеносно краснели.

— Так оно и есть, но я не собираюсь назначать Энни свидание.

— Тогда зачем вам нужен ее телефон?

— Я подумал, если с вами что-то случится, у меня будет возможность позвонить вашим близким.

Лиота испытующе посмотрела на него, и он опустил глаза. Пора бы ему уже придумать что-нибудь поновее, чем рассказывать небылицы и полагать, что это сойдет ему с рук.

— Вы что, приготовились сбросить меня с крыльца моего дома?

Корбан вспыхнул, и румянец на его щеках стал еще ярче.

— Теперь уже точно приготовлюсь.

Лиота весело рассмеялась.

— Ладно, пошли. Если у вас в запасе больше одной минуты, входите в дом. Я страшно устала и хочу принять ванну.

— Рядом с вами, Энни, она совсем другая. Более открытая, что ли. — Корбан говорил тихо, чтобы Лиота не могла их услышать. Упомянув о своей курсовой работе, он признался: — За вчерашний день я узнал о вашей бабушке больше, чем за несколько предыдущих недель.

— Вы рассказали ей о своей программе?

— Да. Только не сразу. Это было непростительной ошибкой с моей стороны.

— Зачем же вы медлили? Ведь бабушка могла заподозрить вас Бог знает в чем.

— Пожалуй, — сказал он, признав серьезность такого замечания.

— Она, должно быть, простила вас.

— Рад, что вы так думаете.

Энни с улыбкой посмотрела на него:

— Она любит вас.

— Да, конечно. Как бубонную чуму.

Энни расхохоталась:

— Я не так долго знаю бабушку, Корбан, но уверена в ее искренности. Если бы вы были ей неприятны, она бы не стала приглашать вас зайти в дом.

— Может, она сделала это из вежливости?

— Она искренна. — Энни улыбнулась. — Сегодня мы с бабушкой были в церкви, где многое вызвало у нее удивление, и она не скрывала своих чувств.

— Ей не понравилась служба?

— Вовсе нет, но она ожидала от нее большего.

— Не знал, что она религиозный человек. — Ему следует взять это на заметку. — Какого она вероисповедания?

Энни вздохнула:

— Можно дать вам один совет?

— Разумеется.

— Не засыпайте бабушку вопросами, просто общайтесь с ней.

— Именно так я и делаю, Энни.

— В самом деле?

— То, что мне удастся узнать о ней, я использую на благое дело.

В глазах Энни мелькнуло что-то напомнившее ему Лиоту Рейнхардт. Воспринимая сказанные им слова, она как будто постигала их сокровенный смысл. Но поймет ли она, что им движет? Иногда ему казалось, что он и сам себя не понимает. В отличие от Лиоты во взгляде Энни не было недоброжелательности. Ему хотелось, чтобы Энни поняла его. Он изучающе посмотрел на девушку, и она спокойно выдержала его взгляд. В ее голубых чистых глазах Корбан не заметил ни тени сомнения. И тут ему стало стыдно, как будто Энни Гарднер попросила его: «Пожалуйста, не надо ее использовать».

— Хорошо, — согласился он, — больше никаких записей.

Однако он подумал, что если рассказать Энни о курсовой работе, возможно, с большим сочувствием отнесется к его визиту и поможет ему.

— Энни, я хочу пригласить вас на чашечку кофе и объяснить…

— Мы выпьем кофе прямо здесь, — заявила показавшаяся в дверях Лиота. — Вам, Корбан, весьма полезно рассказать Энни все начистоту, чтобы у нее сложилось собственное мнение о вашей программе. Посмотрим, что она скажет о строительстве благоустроенных комплексов для таких вот, как я, пожилых людей.

Миссис Рейнхардт подтолкнула Корбана к более глубоким размышлениям об организации досуга стариков. Может быть, несколько его новых идей она сможет одобрить?

Энни очень внимательно слушала Корбана. За те полчаса, что он говорил, бабушка успела согреть воду и приготовить капуччино для внучки и черный кофе для гостя. Корбану казалось, что старушка непременно будет перебивать его и высказывать свои возражения, но за все это время она не проронила ни слова. Закончив хлопотать, она села на стул у окна и стала смотреть на сад.

Корбан замолчал, ожидая от Энни восторженных слов, к которым ее бабушка, конечно, прислушается.

— Звучит красиво, и намерения у вас похвальные, — проговорила Энни.

Он приготовился услышать завершение начатой фразы, но девушка молчала и в замешательстве смотрела то на Корбана, то на Лиоту.

— Вам нравится моя идея? — смущаясь, спросил Корбан.

— Не знаю. — Она покачала головой. — Просто у меня кое-что вызывает беспокойство.

— Поясните, что именно.

Энни недоуменно пожала плечами:

— Не могу объяснить. Это…

— Что?

— Что-то интуитивное. — Она вздохнула. — Простите, Корбан.

Миссис Рейнхардт отвернулась от окна, и в ее глазах заблестели слезы. Она легонько похлопала внучку по руке и посмотрела на Корбана с такой доброй и нежной улыбкой, какой он не видел никогда в жизни.

— Почему бы мне не заняться приготовлением обеда? — Лиота хлопнула ладонями по столу и поднялась, тяжело опираясь на них.

— О, бабушка, сиди, я сама все сделаю.

— Хорошо, я только выложу продукты.

В тот момент, когда миссис Рейнхардт подходила к шкафчикам, в дверь позвонили.

— Посмотри, кто там пришел, родная.

Корбан даже не предполагал, что в слове «родная» может звучал столько глубокой любви и нежности.

Энни пошла открывать дверь. Через мгновение в гостиной послышались голоса и смех. Корбан с досадой подумал, что компания гостей положит конец его мечтам провести несколько часов наедине с миссис Рейнхардт и ее внучкой. Конец надеждам узнать, по какой причине им обеим не понравилась изложенная им программа. Значит, потерян еще один день.

Энни вернулась на кухню. Вслед за ней вошла девушка, одета в стиле панк, и молодой мужчина на несколько лет старше Корбана.

— Бабушка, — зазвенел голос Энни, — это моя лучшая подруга Сьюзен Картер, моя соседка по квартире…

Соседка по квартире? Корбан посмотрел на девицу. Она тоже взглянула на него, приподняв бровь, и в уголках ее губ появилась улыбка. Внешность этой крашеной брюнетки до странного не соответствовала внешнему облику Энни: болтающиеся в ушах сережки, обтягивающие джинсы, черная майка и дерзкий взгляд, устремленный на него.

— …А это ее брат Сэм. Он учится в университете в Сан-Хосе. Изучает криминологию.

Сэм был таким же темноглазым брюнетом, как и его сестра, и выглядел он как сотни других студентов, которых Корбан видел каждый день: джинсы, коричневая спортивная куртка, белая футболка, парусиновые туфли на толстой каучуковой подошве, разумеется, надетые на босу ногу. Широко улыбаясь, он поднес руку хозяйки дома к своим губам и галантно, как какой-нибудь граф из Европы, поцеловал ее. Корбан смотрел на все это, едва сдерживая улыбку.

— Экий шельмец! — заметила Лиота, не скрывая своего удовольствия.

— Она тебя сразу раскусила, Сэм, — рассмеялась Сьюзен.

— А это друг моей бабушки, — представила Энни Корбана, который приподнялся со своего места и сделал шаг вперед, чтобы обменяться с Сэмом рукопожатием.

— Очень рад, — произнес Корбан.

Сэм окинул его оценивающим взглядом и пожал протянутую ему руку несколько более крепко, чем того требовала ситуация. Корбан едва заметно улыбнулся. Ведь не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, на кого этот парень хотел произвести впечатление. Уж не на миссис Рейнхардт, конечно.

— Корбан учится в университете в Беркли, — пояснила миссис Рейнхардт. — Он приезжает ко мне раз в неделю и сопровождает в супермаркет. — С лукавой улыбкой она добавила: — А также он работает над блестящей программой, касающейся людей преклонного возраста.

— Мы как раз собирались перекусить, — вмешалась в разговор Энни.

— Очень хорошо. Мы прибыли вовремя, — с довольной улыбкой заметил Сэм.

Однако миссис Рейнхардт не разделила его радости.

— Не знаю, смогу ли…

— Не беспокойтесь, миссис Рейнхардт, — успокоила ее Сьюзен. — Мы решили не угощаться за чужой счет и по дороге заехали в магазин. Мой брат накупил столько еды, что хватит на целую армию: сэндвичи, картофельный и овощной салаты, пикули с укропом и морковный торт.

— О, в таком случае добро пожаловать! — провозгласила миссис Рейнхардт.

Ее слова рассмешили всех, кроме Корбана.

— Я бы очень хотел остаться, — с наигранной веселостью сказал он, обращаясь к Сэму и Сьюзен, — но у меня и моей девушки планы на сегодняшний вечер.

Во взгляде Сэма моментально исчез угрожающий блеск, а Сьюзен закатила глаза и театрально вздохнула.

— Так, святые угодники, прямо и по существу. — Она взмахнула руками, будто желала изгнать Корбана за такое его заявление. — Не стоит беспокоиться.

Эта шутка вызвала на лице Корбана усмешку. Он отвернулся от Сьюзен и стал прощаться с миссис Рейнхардт. Поцеловав ее руку, он задержал ее в своих ладонях.

— Я заеду в среду, миссис Рейнхардт. Благодарю вас за кофе. — Он отпустил ее руку и посмотрел на Энни. — Мы можем с вами пару минут поговорить наедине?

Когда они вышли в гостиную, он шепотом, чтобы их никто не услышал, сказал:

— Будьте осторожны с этим парнем.

— Сэм меня не обидит.

— Пусть только попробует. А вы будете часто приезжать сюда по выходным?

— Все зависит от моего графика работы.

— А где вы работаете?

Назвав место своей работы, Энни пообещала:

— Я постараюсь заезжать к бабушке и на неделе.

— Не возражаете, если я все-таки запишу номер вашего телефона?

— Да, пожалуйста. — Энни заметила блокнот, лежавший рядом с бабушкиным креслом.

— Надеюсь, вам не придется воспользоваться им, — сказала она, протянув блокнотный листик с записанным номером.

Он почувствовал, что его лицо заливает краска, будто его ударил по щеке.

Энни слегка нахмурилась и пристально посмотрела на него:

— Я собираюсь познакомиться с Арбой Уилсон.

— С кем?

— С женщиной из соседнего дома. Кажется, мы видели ее сегодня в церкви. Очень мило с вашей стороны, Корбан, что вы хотите присматривать за бабушкой Лиотой, но для нее будет лучше, если она познакомится поближе со своими соседями. Ведь вы приезжаете только по средам. Если что-то случится…

Итак, она поверила его объяснению, для чего ему нужен номер ее телефона…

— Думаю, вы правы.

Когда он повернулся, чтобы уйти, она взяла его за руку:

— Благодарю за все, что вы сделали для моей бабушки, Корбан. Она была одинока, пока вы не пришли помочь ей.

С кухни донесся смех.

— Теперь не одинока, — сказал он, понимая, что в доме, где слишком много людей, он не может чувствовать себя уютно.

— Думаю, здесь всегда найдется место еще для одного человека и, пожалуй, даже для двоих, если вы когда-нибудь захотите привести сюда вашу подружку.

Корбан улыбнулся. У него появилась идея.

— Пожалуй.

— А он симпатичный, — заявила Сьюзен, когда Энни вернулась на кухню.

— Неужели ты заметила это, Сью? — рассмеявшись, спросила Энни.

— И он не свободен, — подчеркнул Сэм. — Он ясно дат это понять.

— Ну и что? — накинулась на него сестра. — Мужчины тоже меняют свои решения, знаешь ли. Сколько девчонок у тебя было? И всех ты отфутболил.

Сэм помрачнел:

— «Отфутболил» — это не про меня.

— «Бросил» тебе больше нравится? Оставил их в одиночестве грезить о солнце, луне и звездах?

Энни заметила, что Сэму не понравилась шутка сестры.

— Денек разгулялся. Почему бы нам не устроить пикник во дворе? Как ты на это смотришь, ба?

— Замечательная идея! Там куда больше места для словесных баталий. — Она бросила взгляд на Картеров, которые от удивления тут же прекратили перепалку. — В чуланчике гостевой комнаты, родная, поищи армейское одеяло.

Сэм решил тоже поухаживать за старушкой и вынес на лужайку перед домом садовую скамеечку.

— Где вы хотите сесть, мэм?

— Вот там мне будет хорошо.

Энни подумала, как восхитительно выглядит ее бабушка, нежившаяся на солнце, в своей старенькой соломенная шляпке. Пока Энни расстилала на траве одеяло, Сэм помогал расправлять его края, а Сьюзен выкладывала целлофановые пакеты с сэндвичами и пластиковые контейнеры с разной снедью. Они даже догадались прихватить с собой наборы одноразовой пластиковой посуды, соль, перец, бумажные салфетки.

Энни очень удивилась, услышав, как Сэм начал читать молитву и, когда он поднял голову, посмотрела ему в глаза, чтобы узнать, не котел ли он просто произвести впечатление.

— Что вам положить, миссис Рейнхардт? — спросила Сьюзен, взяв тарелку.

— Пожалуй, всего понемножку, только не сэндвичи. Мне трудно справляться с такими большими булками.

— Моя бабушка не ест их по той же причине, — засмеялась Сьюзи. — Говорит, что боится, как бы у нее не выпала вставная челюсть.

— Ну что ж, бывает.

— Не стоит беспокоиться, — успокоила Лиоту Сьюзи. Она подцепила вилкой и положила на тарелку содержимое сэндвича. Потом разрезала половину булки на маленькие кусочки, чтобы их можно было по одному отправлять в рот. — Вот, миссис Рейнхардт, попробуйте булочки, которые пекут в Сан-Франциско.

Энни добавила на тарелку немного салата и чипсов и дала ее бабушке. В этот момент Сэм, потянувшись за сэндвичем, задел ее руку.

— Прости, — пролепетала она.

— Не стоит. Угощайся. — Сэм бросил на нее пылкий взгляд.

Сьюзен поглядывала на них своими темными, брызжущими весельем глазами.

— Знаешь, Энни, Сэм признался мне, что в пятницу вечером ты не согласилась пойти с ним на свидание. Так что сегодня он еще раз попытается тебя пригласить.

— Не нужно стараться, Сэм, — смутилась Энни.

— Ты имеешь в виду, что стоит мне предложить тебе встретиться со мной, ты тут же согласишься? — с кислой улыбкой спросил он.

Энни заметила, что бабушка ждет ее ответа.

— Нет, я не это имела в виду.

Сэм удрученно поглядел на сестру:

— Вот видишь, нет мне доверия.

— Может быть, потому, что Энни наслышана о том, какие подвиги ты совершал, когда учился в школе.

— Люди с годами меняются, — глядя прямо в глаза Энни, произнес Сэм.

— Я знаю об этом, — серьезно и искренне ответила она.

Энни не сомневалась, что теперь Сэм не тот, каким был в ранней юности, но это ничего не могло изменить в их отношениях. Сейчас она не хотела заводить дружбу с каким бы то ни было парнем, потому что еще не разобралась в себе. В таком состоянии легко сделать опрометчивый шаг.

— Вот скажи, Энни, я хорош собой? — Лукавый огонек снова блеснул в глазах Сэма.

— Да.

— И даже слишком, — вставила бабушка свое слово, чем вызвала смех брата и сестры.

Энни опустила глаза. Брат Сьюзен казался ей очень привлекательным, и это пугало, особенно когда все внимание Сэма было приковано к ней. У нее много работы, ей нужно о многом подумать. Если жизнь Сэма так сильно изменилась, значит, и в жизни других могут произойти перемены.

Когда Сэм потянулся за следующим сэндвичем, он наклонился к ней и шепнул:

— Успокойся, Энни. Зря ты обо мне плохо думаешь.

— В этом дворе, видимо, когда-то было очень красиво, — заметила Сьюзен, оглядевшись по сторонам.

— Лучше ничего не могла сказать, — проворчал Сэм.

Сьюзи поморщилась:

— Простите, миссис Рейнхардт, я не хотела вас обидеть, случайно сорвалось с языка.

— Не надо извиняться. Это правда. Жаль только, что вас вчера здесь не было.

— Почему? — удивился Сэм.

— Для вас тоже нашлась бы работа. Вчера Энни подстригала кусты и лужайку и подрезала ветки фруктовых деревьев.

— Корбан мне помогал, — добавила Энни, отломив кусочек сэндвича.

— Да, помогал, но сейчас его нет, а работы полно. Думаю, нам поможет молодой джентльмен, страстно желающий поухаживать за тобой.

— Бабушка! — Энни чуть не поперхнулась.

Увидев, как запылало ее лицо, Сэм рассмеялся:

— Считайте, что вы меня уговорили.