Энни заметила, как изменилось состояние бабушки за те дни, что последовали за Рождеством. Она стала беспокойной, и это беспокойство выражалось в том, что она довольно часто ворочалась в кресле, по минуте или по две не находя удобного положения. Хотя она стала несколько раздражительной сразу после инсульта, но сейчас была раздражительнее обычного. Энни стала лучше понимать бабушкину речь: или бабушка начала отчетливее произносить слова, или внучка научилась разбирать сказанное. Поначалу Энни очень забавляло, как бабушка разговаривает перед телевизором, указывая ведущему на то, что его выступление глуповато и косноязычно или что взгляды у него «идиотские». Однажды Лиота заговорила о кремации. Энни попыталась отвлечь ее от мыслей о смерти и сменила тему разговора. Но бабушка продолжала стоять на своем: «Закопай мой прах в саду, где растут луковицы. Им нужна костная мука».

Несмотря на протест Лиоты, Энни позвонила врачу.

— Я не поеду! — заупрямилась бабушка.

Она страшно сердилась, но Энни на этот раз отказалась делать вид, что все прекрасно.

— Ничего подобного, поедешь. С тобой что-то не так, бабуля. Я хочу, чтобы доктор тебя осмотрел.

— Со мной все в порядке!

— У тебя сильные боли! Я точно знаю. Ты пытаешься скрывать это от меня, но я знаю, о чем говорю.

Тогда бабушка пустила в ход все свое обаяние. Она улыбнулась и погладила Энни по руке.

— Это все мой артрит, милая. Я далеко не зеленый побег, а созревший плод, готовый к сбору урожая.

Энни не сдавалась.

— Возможно, доктор пропишет тебе какие-нибудь обезболивающие лекарства.

— Не поеду! Тебе придется силой вытаскивать меня из дома!

Тогда Энни позвонила Корбану и попросила его приехать на следующее утро. Несмотря на неистовый протест Лиоты, он поднял ее на руки и понес к машине Энни. По дороге Лиота осыпала его ругательствами, но он не обращал на них внимания и посадил ее на сиденье машины.

— Хорошо, что твоя бабушка плохо владеет правой рукой, — распрямившись, сказал Корбан. — Иначе бы у меня под глазом светился фонарь.

Услышав, как хлопнула дверь гаража, Нора почувствовала недоброе. Фред не возвращался домой так рано.

— В чем дело? Что случилось?

— Энни звонила мне в офис. Твоя мать снова в больнице.

Сердце у Норы упало. Неужели теперь так всегда и будет? Ее дочь не может с ней разговаривать? Ее дочь звонит Фреду, чтобы он передавал ей сообщения?

— Снова инсульт?

— Доктор предполагает, что это рак. Сейчас она сдает анализы.

Нора обмякла в кресле. Рак! И как ей справиться со всем этим, когда жизнь перевернулась вверх дном? У нее разболелась голова и скрутило живот. Болело не только тело, но и душа. Она так и не смогла прийти в себя после того рождественского обеда. Лучше бы она осталась дома и не подвергала себя такому сильному стрессу. Все ополчились против нее. И все потому, что после ее слов Энни расплакалась и выскочила на кухню. А потом заплакала мать.

Что же такого я сказала? Даже не помню, с чего все началось. Они смотрели на меня так, что можно было подумать, будто я собака, нагадившая посреди гостиной.

…Язык — огонь…

О, Господи, что же я сказала? Когда я сильно огорчаюсь, у меня путаются мысли. Я что-то говорю, а потом не могу вспомнить, что именно.

Но разве это оправдание?

— Я думаю, нам пора ехать, Нора.

— Меньше всего мне бы хотелось снова видеть мать на больничной койке.

— Ты предпочитаешь видеть ее в гробу?

Нора подскочила:

— Как ты смеешь говорить мне такие вещи?

— Потому что Лиота может умереть.

Она посмотрела мужу в глаза:

— Что именно сказала Энни? — Ей показалось, что он недоговаривает.

— Только то, что я передал. Но я почему-то подумал о кончине.

— Моей? — Почему он так на нее смотрит? Словно может заглянуть прямо в ее душу и увидеть там то, чего она сама не понимает. Она почувствовала себя неуютно под его взглядом и отвернулась. — Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Прекрасно понимаешь. Просто не желаешь принять.

Он погладил ее по лицу тыльной стороной ладони. Его ласка всегда трогала ее до глубины души. Она страстно любила его, даже когда у них неделю или больше не было физической близости. Она восхищалась Фредом и уважала его. Она нередко удивлялась, как ей удалось встретить такого мужчину после двух неудачных замужеств. Фред был сильным, но никогда не пытался делать все по-своему, не считал, что он всегда прав. Его сила шла из глубины души.

О, Господи, я знаю, что далека от совершенства, знаю! Я убеждалась в этом каждый день моей жизни. И все стало в сто раз хуже за последние восемь месяцев, которые Энни прожила не со мной. Мне не нужно было скандалить в рождественский вечер. Я всегде хотела стать лучшей матерью, чем моя мать. Я всегда хотела поступать правильно, хотела, чтобы мои дети были лучше других. А вместо этого я оттолкнула тех, кого люблю больше всего. Двоих мужей, Майкла, Энни. Удивительно, как еще Фред не ушел от меня.

Она закрыла глаза и постаралась представить, что было бы с ней, не окажись Фред рядом в рождественский вечер: она, наверное, вскрыла бы себе вены или наглоталась таблеток. Она была оскорблена в лучших своих чувствах и вернулась домой со слезами. В который раз. Кажется, она всегда приходит заплаканной из дома матери. Ее дом следует назвать Домом Скорби. Был ли кто-нибудь в нем счастлив?

Энни счастлива там.

— Я уже не знаю, что дальше делать. — Она поднята глаза на Фреда. — Я чувствую, что меня никто не любит, кроме тебя. — Сколько времени у нее впереди? Сколько времени осталось до того момента, когда она оттолкнет и его?

— Энни любит тебя. — Он улыбнулся ей так обворожительно и нежно. — Она должна сильно любить тебя, если терпела твои издевательства восемнадцать лет.

Впервые Нора не стала протестовать против такой жестокой оценки. Она могла принять правду от Фреда, потому что его слова не ранили ее. Рядом с ним Нора чувствовала себя в безопасности, благодаря его голосу, его прикосновениям, его верности, с ним она могла раскрыться. Посмей кто-нибудь другой сказать ей, что она плохая мать, она тотчас бы ринулась в бой.

И все же нелегко услышать такое. Потрясенная, она закрыла глаза и вспомнила, каким было выражение лица Энни, перед тем как та убежала на кухню. Несмотря на всю свою злость, в тот момент Нора почувствовала, что разбила дочери сердце. Как и тогда, в День благодарения, когда она выкинула в мусорное ведро приготовленную Энни индейку. Она не хотела признаваться себе в этом, пока Сьюзен не сказала ей правду в лицо, и теперь, выслушав Фреда, Нора поняла справедливость его слов.

Все верно. Сьюзен права. Что бы Энни ни делала, я всегда хотела, чтобы она делала больше. Фред прав. Это издевательство. О, Господи, это моя мать виновата, что я стала такой.

И тут она вспомнила слезы матери.

Нет, это не ее вина. Это моя вина. О, Господи, почему я так поступаю?

Потому что ты никчемное существо. Ты всегда была такой.  — Услышала она мрачный голос. — И такой ты осталась.

— Что же мне делать? — Она задыхалась от страха и боли. — Я так напугана и не знаю, как быть.

Фред взял ее за руки и, когда она поднялась с кресла, притянул к себе и долго не выпускал из объятий.

— Просто будь с ними обеими. — Она вся дрожала, голова у нее раскалывалась. — Я тебя люблю, — сказал Фред. — Ты знаешь об этом?

Долго ли продлится его любовь?

Фред отстранился и заглянул Норе в глаза, держа ее голову в своих ладонях.

— Посмотри на меня. — Она подчинилась, почти ничего не видя сквозь слезы. — Теперь я знаю тебя гораздо лучше, чем знал в то время, когда ухаживал за тобой. И сейчас моя любовь к тебе сильнее, чем в первые дни после того, как мы поженились.

— Но я не знаю, как это сделать.

Он ласково улыбнулся.

— Господь знает. — Он поцеловал ее, словно скрепив поцелуем свои слова. — Я принесу тебе пальто.

Корбан с радостью остался с Энни, сообщившей ему, что она позвонила матери и дяде и они оба обещали приехать. Девушка искала поддержки, особенно теперь, когда врач сказал, что Лиота едва ли вернётся домой. Будет лучше, если ее отправят в специальную больницу, где за ней будет вестись круглосуточное наблюдение в течение последних месяцев ее жизни. Похоже, организм старушки дал полный сбой. Корбан вспомнил, как всего несколько месяцев тому назад Лиота шутила с ним.

«Я совсем как старая машина, ходовая часть которой стерлась и проржавела. Я выработала все масло и даже не могу, не раскачавшись, подняться с кресла».

К глазам Корбана подступили слезы. Он сдержался, сглотнул и постарался придать своему лицу мужественное выражение, чтобы поддержать Энни.

Когда же Лиота перестала быть для него старой сварливой каргой и превратилась в пожилую леди, которую он любил? Он склонил голову и закрыл глаза.

О, Иисус, о, Господи, если Ты действительно существуешь и если заботишься о нас, пожалуйста, не дай Лиоте умереть. Сделай так, чтобы она снова чувствовала себя хорошо, чтобы мы с Энни смогли забрать ее отсюда и отвезти домой. Ведь она хочет встретить свой последний час дома. Позволь мне сделать это для нее.

— Есть какие-нибудь новости?

Услышав голос Норы Гейнз, Корбан поднял голову.

— Нет. Ничего. — Энни взяла его за руку. — Нас предупредили, что надо подождать какое-то время.

Корбан пожал руку Энни и с вызовом посмотрел на Нору. Она тоже взглянула на него, но в ее взгляде он не заметил той враждебности, которая пылала в ее глазах тогда, в рождественский день. Она выглядела опечаленной. И постаревшей. У него возникло ощущение, что за те несколько дней, что они не виделись, она состарилась. Странно. И тут, к своему удивлению, Корбан вдруг увидел в Эйлиноре что-то напоминающее ему Лиоту. Может быть, глаза. Раньше он не обращал на это внимания.

— Мы выехали, как только узнали, — сказал Фред, подавая ему руку. — Спасибо за помощь, Корбан.

Корбан встал и пожал Фреду руку. Он не мог поступить иначе, чтобы не показаться грубым и лишний раз не обидеть Энни. Но если у этого типчика возникнет желание отослать его прочь, пусть лучше сначала подумает. Он снова взял Энни за руку и сел рядом с ней.

— Я побуду здесь, пока мы не узнаем результаты анализов.

Фред кивнул:

— Конечно.

Нора опустилась на стул напротив Энни. Дочь посмотрела на нее и отвернулась.

Я чуть было не пожалел ведьму, — подумал Корбан. — Хотя с чего бы? Она сама во всем виновата. Даже если Энни откажется разговаривать со своей матерью, кто станет ее винить? Нора Гейнз не заслужили права разговаривать с Энни. Сьюзен рассказала, как Энни прожила большую часть жизни: словно марионетка, которую постоянно дергала за веревочки ее строгая мать.

И тут другая мысль пронеслась в его голове: А разве ты не тот самый парень, которому так хотелось переселить всех стариков, оказавшихся за чертой бедности, в казенные дома, где никому не будет до них дела? Не ты ли хотел убрать их с городских улиц? В конце концов, общество ориентировано на молодых. Так ведь? Старики бывают такими занудами.

Он судорожно сглотнул, постаравшись избавиться от нахлынувшего на него стыда.

Признайся же, Корбан, ты терпеть не мог Лиоту Рейнхардт, когда только познакомился с ней. Тебе были отвратительны ее морщины, поношенное кримпленовое платье, ее заброшенный дом, расположенный по соседству с гетто. Ты явился к ней с готовыми ответами и хотел, чтобы она их подтвердила. И тогда бы ты получил высокую оценку за свою курсовую работу.

И все это правда. Абсолютно все.

А что именно тебе не нравится в Норе? Почему бы не задуматься о причине своей неприязни?

Так он и сделал. И он понял, что именно вызывало в нем враждебность. И эта причина была очень далека от альтруизма и от его сочувствия Энни. Она была гораздо более личной. Нора Гейнз нашла его уязвимое место. Она точно определила его сущность.

«Зачем вы пришли сюда?»

Безапелляционность этого вопроса смутила Корбана. Зачем он пришел? Чтобы использовать Лиоту Рейнхардт, чтобы получить нужную ему информацию, а потом уйти и забыть про нее.

И было еще что-то.

Нора Гейнз напоминала ему о Рут Колдуэлл. Когда Рут уходила, она сказала ему такое, что заставило его увидеть себя в истинном свете. И ему не понравилось то, что он увидел. Она, конечно, поступила неправильно, но ведь и он был не прав, когда начинал жить с ней. Думал ли он когда-нибудь о последствиях? И с Лиотой было так же: свои добрые поступки он совершал из корыстных побуждений. Ее отчаянная нужда стала для него поводом вмешаться в ее жизнь. Не удивительно, что вначале он ей не понравился. Корбан поморщился.

У меня гораздо больше сходства с Норой Гейнз, чем у Энни. Я эгоистичен и занят только собой.

— Я не должна была привозить ее сюда, — сдавленным голосом проговорила Энни.

Нора тут же мягко успокоила дочь:

— Ты все сделала правильно.

— Нет, не правильно! — Энни вырвала у Корбана свою руку и принялась ходить по комнате. — Я должна была послушаться бабушку. Она хотела остаться дома. Я не должна была привозить ее сюда.

— Ты все сделала правильно, — повторила Нора.

Фред кивнул:

— Ей был нужен врач, Энни.

— Мне кажется, она догадывалась, что умирает, поэтому и скрывала от меня свою боль.

— У нее были боли? — тихо спросила Нора.

Энни, в душе которой боролись противоречивые чувства, повернулась к ней:

— Она жила с болью много лет, мама. С болью, которую тебе не дано понять. — Энни опять отвернулась.

Ожидая, что Нора Гейнз скажет сейчас что-нибудь грубое и жестокое, Корбан весь напрягся и приготовился к отражению атаки. Но она побледнела и не произнесла ни слова. Вид у нее был явно нездоровый. Возможно, она сдержалась талько потому, что в комнату для посетителей входил ее брат Джордж. За мужем следовала Дженни, усталая и настороженная.

— Мы прослушали запись на автоответчике. — Джордж посмотрел на Фреда, потом на Нору, Энни и, заметив кислую улыбку на лице Корбана, добавил: — Мы могли бы приехать раньше, но искали няньку для ребенка. Что сказал врач?

— Что сейчас бабушку обследуют и через несколько часов будут результаты анализов. — Энни посмотрела на свои часы. — Думаю, уже скоро.

— Мне очень жаль, милая. — Дженни подошла к Энни. — Чем мы можем помочь?

— Тут ничем не поможешь, остается только ждать и молиться, тетя Дженни, — со слезами в голосе проговорила Энни и обняла ее.

— Вовсе нет. — Джордж поиграл желваками. — На этот раз мы предоставим матери надлежащее лечение.

Корбан привстал со своего места.

— Минуточку…

— Вы не член этой семьи, — процедил сквозь зубы Джордж. — Не вмешивайтесь в наши дела.

— Он мой друг!

С этими словами Энни отошла от Дженни.

— А речь идет о моей матери.

— Джордж, — взмолилась Дженни, — сейчас не время…

— Ничем не хуже любого другого времени, — хмуро ответил он и покраснел. — Нора, я думал, ты разобралась со своей дочерью. Скажи ей, о чем мы говорили.

Нора хотела встать с кресла, но вместо этого закрыла лицо руками.

— Мы все очень огорчены, Джордж, — спокойно заметил Фред.

— Огорчены! Вы огорчены, я тоже огорчен. Я возвращаюсь от родственников жены после рождественских праздников и обнаруживаю на автоответчике сообщение о том, что моя мать снова в больнице. Только что я поговорил с врачом, и он сказал мне, что, по-видимому, боли у нее были не одну неделю! И если бы она оставалась там, где мы хотели оставить ее, она, по крайней мере, получала бы квалифицированную медицинскую помощь!

Увидев, как исказилось лицо Энни, Корбан шагнул к ней.

— Эй, послушайте! Как вы разговариваете с Энни? — Ему хотелось сбить спесь с Джорджа. — Она заботилась о Лиоте день и ночь. А где были вы?

— Я занимался делами компании и заботился о своей семье. Я не сопливый сын богатых родителей, который учится в университете на их средства.

От гнева кровь прихлынула к лицу Корбана.

— Да! — в голосе Джорджа замучали самодовольные мотки. — Я все разузнал о вас. Вы студент и изучаете социологию. Пишете серьезную работу. Неужели вы думаете, что мне не захотелось узнать в подробностях, почему какой-то молодой человек, собравшись от чистого сердца помогать старушке, в один прекрасный день появляется в ее доме? Я кое-кого нанял, чтобы все выведать о вас.

Гнев Корбана вдруг перешел в стыд.

— Вы могли бы спросить об этом у меня. О чем вы подумали? Что я собирался получить в наследство имущество Лиоты? Она живет на пособие, в то время как ее дочь — в Блэк-Хоке, а ее сын…

— Убирайтесь отсюда! — взревел Джордж. — Или я вышвырну вас!

Медперсонал больницы, собравшийся в сестринской, не знал, что делать.

— Как думаешь, нам следует вмешаться? — спросила медсестра в полосатом халате.

Из соседнего кабинета выглянул лаборант, который тоже слышал, что в комнате для посетителей разговаривали на повышенных тонах.

— Не стоит. — Он покачал головой. — Я уже вызвал врача и священника.

— Кому-то из них скоро тоже понадобится врач. Они так разговаривают, что кажется, дело вот-вот дойдет до драки.

— И уже не в первый раз, — сказала сестра. — Каждый из них хочет делать то, что считает правильным, но никто не хочет брать на себя ответственность, и несчастная старушка оказалась между двух огней.

— Мне кажется, дело в другом, — вмешалась в разговор еще одна медсестра. — Внучка хочет ухаживать за бабушкой.

— Не выдумывай. Ты видела эту девочку? Ей не больше восемнадцати лет. Молоко еще на губах не обсохло. И она хочет взвалить на себя такую ношу?

— Возможно, если бы ей помогли, — заметила старшая медсестра, что-то писавшая в истории болезни.

— Насколько мне известно, пациентка и ее дочь жили врозь, сын с ней тоже не ладил, — бросила другая женщина, уходя в кабинет врача.

— Похоже, они взволнованы.

— Да уж, волнуются. Хотят отправить старушку в больницу для престарелых, где ее будут лечить за счет государства. Родственникам кое-что перепадет, когда…

— Какие страшные веши ты говоришь.

— Откуда ты столько знаешь?

Старшая сестра положила в палку заполненную историю болезни.

— Нужно просто внимательнее слушать!

— Это совершенно нас не касается. Наше дело — ухаживать за пациентами.

Мимо них прошел священник, направлявшийся в комнату для посетителей.

— Несчастная старушка.

— Но внучка хочет ухаживать за ней, — заметила сестра в полосатом халате.

— Едва ли кто-то из родственников станет ей помогать.

Старшая сестра взяла следующую историю болезни.

— В любом случае пациентка не задержится здесь надолго.

— Она умрет?

— Все мы смертны, но я не это имела в виду. Старушка может протянуть еще долго. Этого никогда заранее не знаешь. Иногда случаются удивительные вещи. И чудеса тоже происходят. Я просто хотела сказать, что у нас не хватает коек, а она нуждается в длительном уходе. Доктору Паттерсону придется отправить ее в больницу для престарелых, если родственники не предложат чего-то другого.

— Не очень-то они стараются.

— Как это печально, — снова заметил медбрат.

— Это будет лучшим из вариантов. — Старшая сестра сунула в папку вторую историю болезни и отправилась проведать кого-то из пациентов.

Одна из сестер начала проверять по графику приема лекарств, правильно ли они положены в стаканчики для больных.

— А ты что думаешь, Хирам? — спросила она лаборанта, который перебирал заявки на анализы.

— Мне очень жаль миссис Рейнхардт.

Хирам знал, что иногда смерть может быть другом. Он прислушивался к продолжавшейся в соседней комнате ссоре и не принимал участия в разговоре коллег. Около часа назад он сделал забор крови у Лиоты Рейнхардт. Ему не составит труда заглянуть в записи доктора и прочитать, какой диагноз тот поставил.

Хирам уже не раз помогал безнадежно больным пациентам. Возможно, он поможет и Лиоте Рейнхардт.

Лиота поняла, что дела плохи, в тот самый момент, когда Энни вошла в палату. Хотя на ее лице Лиота увидела веселую улыбку, она заметила, как припухли и покраснели глаза внучки. Она тоже притворилась, что все в порядке.

Энни взяла бабушку за руку:

— Я заберу тебя отсюда, как только смогу, бабуля. — Они пошевелила губами и прерывисто вздохнула. — Я сделаю все, что могу…

— Они мучают тебя?

— Просто мы пытаемся решить кое-какие вопросы.

Лиота увидела в глазах Энни тревогу. Она заметила и еще кое-что, чего не видела в течение прошедших недель, когда внучка за ней ухаживала. Как жаль, что пришлось перемести инсульт, чтобы узнать, что такое дочерняя любовь. Энни была как раз такой, какой Лиота хотела видеть Эйлинору. Доброй, ласковой, бескорыстной, честной, жизнерадостной. Она была такой славной девчушкой, так старалась ей угодить. Но обстоятельства оказались сильнее. Бедной Эйлиноре приходится прятать боль, скрывать свои чувства. Возможно, кому-то и удастся сломать эту стену отчуждения и вытащить ее из раковины. И тогда Эйлинора сможет стать такой женщиной, какой сотворил ее Господь.

Что бы ни случилось, Господи, не позволяй им сломать Энни. Не допускай, чтобы обида укоренилась в ее сердце и лишила ее веры. Господи, Ты можешь сделать это для меня? Окружи мою внучку защитной стеной. И пусть ангелы-хранители, поставленные Тобой на этой стене, берегут Энни. Я подвела Тебя, Господи. Я не сумела вырастить свое дитя с таким сердцем, как у Тебя. Как удивительно, что это удалось сделать Эйлиноре. Нет, неверно. Я не должна так думать. Это сделал Ты. И только Ты, Господи. Именно Ты сотворил это чудо.

— Бабуля? — Энни поймала ее взгляд.

Лиота поняла, что нужно собраться. Она не должна уходить в себя.

— Не волнуйся за меня. Что бы ни случилось, милая, ты знаешь, Кто всем управляет.

Глаза Энни потеплели, засияли внутренним светом.

— Я люблю тебя, бабуля. Я так тебя люблю. — Энни вложила в эти слова всю теплоту своего сердца.

— И я люблю тебя. — Лиота не могла рассказать ей о том, как много значили для нее прошедшие месяцы. Настоящая идиллия после стольких прожитых впустую лет одиночества. — Любимая… Любимая…

Она не желала думать о надвигающейся беде.

Господи, я слишком стара и слаба, чтобы одеться в броню для решающей битвы. Помоги мне надеть мои доспехи.

— Доктор сказал, что тебе дали снотворное, чтобы ты смогла отдохнуть. Я приду сюда утром. — Энни поцеловала бабушку и, услышав, как кто-то приоткрыл дверь и окликнул ее, кивнула в знак согласия. — Мне пора, бабуля. Пожалуйста, держись. Не покидай меня.

Когда Энни вышла, в палате появились Джордж и Дженни. Джордж говорил немного, но за каждым его словом Лиота ощущала плохо скрываемый гнев. Она снова доставила сыну много хлопот? Который час? Наверное, он должен быть на работе, а не здесь, в больнице. И почему у его жены такой виноватый вид? Что происходит? Оба пожелали ей спокойной ночи и удалились.

В дверях палаты она увидела Эйлинору и Фреда.

Надо же, вся семья в сборе, не хватает только внука.

Они подошли поближе. Эйлинора взяла мать за руку, а Фред обнял жену за плечи. Раньше Лиота никогда не видела свою дочь такой удрученной.

О, Господи, она смягчилась. О, Господи, Господи, свершилось.

Лиота расплакалась. Как давно Эйлинора не дотрагивалась до нее? Лиота больше всего боялась, что сейчас спугнет дочь, но не сдержала чувств, с которыми, как объяснила ей Энни, трудно справляться после инсульта.

Эйлинора поморщилась и отвернулась, но Фред подтолкнул ее, прошептав подбадривающие слова. Она не успела ничего сказать, потому что в комнату вошла сестра.

— Прошу прощения, врач сказал, что миссис Рейнхардт нужно отдохнуть. Вы можете навестить ее завтра утром.

Эйлинора взяла себя в руки. Так, по крайней мере, это выглядело со стороны. Она обратила взгляд на Лиоту.

— Спокойной ночи, мама.

Мама.

Она не произносила этого слова с самого детства.

Мама. Мама!

Лиота вспомнила, как Элен Рейнхардт всеми силами старалась удержать ее дочурку, а та кричала: «Мама! Мама! Не уходи!»

Лиоте так хотелось вернуть то время.

О, Господи, подари мне еще несколько минут, которые я проведу с дочерью.

Ну, почему сестра не разрешает нм побыть хотя бы пять минут вместе? Чудеса случались и за более короткое время! Лиота видела, что Эйлинора приуныла. А раскаялась ли? Она с трудом оторвала руку от постели.

— Эйли…

Уловив это едва заметное движение. Фред наклонился и взял ее руку в свою.

— Я приведу к вам вашу дочь завтра утро, Лиота. Верьте мне.

Он поцеловал ей руку, и после этого все удалились.

Энни шла к своей машине рядом с Корбаном и чувствовала, что он все еще был взволнован. Он никак не мог успокоиться после скандала, разразившегося в комнате для посетителей. Когда она слушала, как дядя Джордж рвал и метал, ей вдруг подумалось, что он, возможно, прав. А, вдруг она действительно глупая и наивная девчонка. Но тут Энни вспомнила лежащую на больничной койке Лиоту и поняла, она не допустит, чтобы остаток своих дней бабушка провела в больнице для престарелых, когда ее внучке вполне по силам ухаживать за ней дома.

Господи, я знаю, что будет нелегко. Отец, я страшно устала, мне очень нужна помощь. Иисус, помоги мне, дай мне мудрости. Я не могу быть одна. Возможно, дядя Джордж отчасти был прав, сказав, что у меня комплекс мученицы. Тогда помоги мне избавиться от этого комплекса и сделай меня прозорливой.

Она позвонит Марианне Картер и попросит ее назвать профессионалов, которые могут быть полезными, она обратится в банк, чтобы взять займ под аренду недвижимости и получать регулярные выплаты от арендатора или что-то в этом роде.

Корбан снова взял Энни за руку.

— Ты уверена, что сможешь вести машину?

— Я в порядке. Спасибо, что поддержал меня сегодня.

— Но это еще не конец, Энни.

— Я знаю. Поэтому и поеду домой. Помолюсь, потом сделаю несколько звонков и отдохну. А завтра утром вернусь и заберу бабушку отсюда.

— Во сколько ты собираешься приехать?

— Обычно бабушка спит до восьми утра.

— Я подъеду без четверти восемь. И если нужно будет спрятать ее в мешок и выкрасть, то мы с тобой так и сделаем.

По лицу Энни скользнула улыбка.

— Уверена, она-то уж не испугается. Это как раз в ее духе. — Энни обеими руками пожала его руку. — Спасибо, Корбан. — Увидев, как вспыхнули его глаза, отпустила руку и печально вздохнула. Ей совсем не хотелось быть неправильно понятой. — Увидимся завтра.

Когда Энни села за руль, Корбан закрыл дверцу и не сводил с нее глаз, пока она пристегивала ремень безопасности и включала зажигание. Потом Энни помахала рукой и выехала со стоянки. Она бросала взгляд в зеркало заднего вида Корбан стоял на том же месте и смотрел вслед ее машине.

— Нора!

Фред окликнул ее, когда остановился поговорить с доктором Паттерсоном, но она продолжала идти. Нора быстро шагала по коридору по направлению к лифту, думая только о том, как найти Энни, пока та не уехала. Фред догнал ее, когда дверь лифта начала открываться.

— Дорогая, подожди минутку…

— Я не могу ждать. Мне нужно поговорить с Энн-Линн.

Нора зашла в лифт и нажала на кнопку первого этажа. Она едва дождалась, когда открылись двери, и бросилась к выходу из больницы. Люди удивленно смотрели ей вслед. А ей было все равно, что они могут подумать. Она не хотела, чтобы дочь уехала, не поговорив с ней. Она еще никогда не видела Энни такой подавленной. Как мог Джордж так обидеть ее дочь? Если бы не вмешательство священника, она бы сказала ему все, что думает о его разглагольствованиях.

Порыв холодного ветра чуть не сбил Нору с ног, едва она выбежала на улицу. Запахнув пальто, она принялась высматривать машину Энни на стоянке и тут увидела Корбана Солсека. Он шел вдоль ряда припаркованных машин. Один. Сердце Эйлиноры оборвалось.

Фред догнал ее и взял за локоть.

— Энни уехала, Фред.

— Ты увидишь ее завтра утром.

— Я не могу так все оставить. Ты видел ее лицо?

— Видел. И что ты намереваешься делать?

Нора плотнее запахнула пальто, уткнувшись в меховой воротник. Все равно холодно. Ей казалось, что озноб шел откуда-то изнутри.

— Энн-Линн все эти годы знала о наших с бабушкой отношениях только с ее собственных слов, я хочу, чтобы она выслушала меня.

— Милая, тебе лучше подождать. Девочка и так сильно расстроена.

Она резко повернулась к мужу:

— Я тоже расстроена. Это моя мать лежит в больнице. — Она поняла значение его спокойного взгляда: вовремя же ты поняла. Всхлипнула и закрыла глаза. — Никогда не думала, что мне будет так больно ее терять, просто сердце разрывается. Я никогда не желала ей смерти. — Действительно? — Мать никогда не беспокоилась обо мне. И я вижу, что у Энни такой же настрой. Но я-то беспокоюсь. Беспокоюсь!

Фред обнял ее:

— Я знаю.

Она отстранилась:

— Я хочу, чтобы Энн-Линн узнала все! Я хочу, чтобы она поняла, каково мне жилось в этом доме. И если мать умрет, думаешь, Энни станет меня слушать? Я должна поговорить с ней именно сейчас. — Она пошарила рукой в кармане, но бумажных платочков там не оказалось. Заметив ее движение, Фред предложил ей свой чистый носовой платок.

Прохожие обращали на них внимание, поэтому он взял Нору за руку и отвел в сторону. К тому же здесь не свирепствовал ветер с залива.

Нора была в отчаянии.

— Фред, пожалуйста!

Он как будто постарел и выглядел на все свои пятьдесят семь.

— Хорошо. — Он обнял ее за плечи, подвел к своему «линкольну» и открыл дверцу. — Только когда будешь разговаривать с Энни, помни, что велик риск сжечь последние мосты между вами. Не делай этого.

Энни не переставая плакала всю дорогу к дому Лиоты. Она остановила машину на обочине и включила сигнализацию. Войдя на кухню, зажгла свет, потом заперла двери черного входа и небольшой прачечной.

Всю дорогу Энни молила Господа даровать бабушке исцеление, чтобы они могли пожить вместе. А если не будет на то воли Божьей, то пусть Он хотя бы позволит Лиоте умереть дома.

Хорошо бы сейчас заняться каким-нибудь делом, чтобы успокоиться, а потом позвонить матери Сьюзен и попросить у нее помощи. Ей так хотелось избавиться от не покидавшей се тревоги.

Отец, умоляю, Иисус, помоги мне. Дух Святой, даруй мне мудрость. Дай слова, чтобы убедить…

В дверь позвонили.

Невольный стон вырвался из груди Энни.

О, Господи, я никого не хону видеть. Я ни с кем не хочу говорить. К тому же мне нужно перемыть все на кухне.

Сковородка с засохшей яичницей лежала в раковине, а неиспользованные тарелки и столовые приборы все еше на угловом столике. Энни отчистила сковородку и выкинула остатки яичницы в мусорное ведро, стоявшее под раковиной, потом побрызгала сковородку жидким мылом и, открыв кран, направила на нее струю горячей воды. Звонок повторился.

Возможно, это пришла Арба. Обычно она заглядывала вечером поздороваться и посидеть несколько минут с Лиотой.

О, Господи, я совсем забыла про детей! Они должны были прийти сегодня.

Выключив воду, Энни поспешила в гостиную. Включив свет на крыльце, она глянула за занавеску и отпрянула. Ее охватила ярость.

— Уходи, мама! Оставь меня в покое!

— Энн-Линн, мне нужно с тобой поговорить.

— Я не хочу с тобой разговаривать! Мне наплевать, даже если я вообще больше тебя не увижу!

Она развернулась и снова ушла на кухню. Как могла мать прийти к ней сейчас? Она преспокойно помалкивала, когда дядя Джордж орал на нее.

«Твоя мать согласна… — кричал он. — Ты же хотела уговорить свою дочь. Ты привела адвоката?»

Ее мать — предательница.

Звонок снова повторился.

Энни не отходила от раковины и, чтобы хоть немного успокоиться, снова включила воду, подождала, пока раковина наполнится почти до краев, и закрутила кран. Потом она закрыла глаза и принялась страстно молиться.

Боже, сделай так, чтобы она ушла. Я не могу сейчас ее видеть. Господи, помоги мне взять себя в руки. Иисус, я не вынесу этого. Кажется, я начинаю ненавидеть свою мать. Ненавидеть так же сильно, как все эти годы она ненавидела бабушку Лиоту.

От этой мысли Энни похолодела.

О, Господи. Разве так должно быть? Пусть этого не будет. Только сделай так, чтобы она ушла. Пусть мать уйдет и даст мне время успокоиться и подумать.

Она втянула носом воздух и сделала медленный выдох через рот. Это упражнение показал ей преподаватель игры на фортепьяно, чтобы она могла успокаивать себя перед выступлениями. Сердце бешено колотилось, и она вся горела. Кровопролитие вместо очистительной крови?

Иисус, помоги мне!

Звонок не замолкал.

Энни взорвалась.

— Ну, ладно, мама. Если ты так настаиваешь! — Она подошла к двери, отперла ее и распахнула настежь. — Тебе не приходило в голову, что я не хочу видеть тебя сегодня? — Она сжала зубы, чтобы не раскричаться. — И вообще никогда!

— Энн-Линн, очень прошу тебя, мне нужно с тобой поговорить.

— Ты никогда не чувствуешь, когда человека лучше оставить в покое?

— Но сейчас самое время…

— Естественно, ты все делаешь по своему расписанию и так, как это надо тебе, а до остальных тебе нет дела.

— Энни, — раздался голос Фреда из-за спины матери, — пожалуйста, выслушай ее.

Выражение его лица было таким, что Энни вдруг устыдилась. Фред всегда с нежностью относился к ней, как мог бы относиться к своей дочери, если бы она у него была. Нечестно втягивать его во все это. Смягчившись, она открыла дверь-ширму и отступила, чтобы они могли войти.

— Даю тебе пять минут, мама. И ни минуты больше.

— Ты можешь уделить собственной матери всего пять минут?

Как часто Энни слышала эти насмешливо-жалобные нотки в материнском голосе! Она пристально на нее посмотрела:

— Тридцать секунд уже истекли.

Мать замигала и медленно опустилась на диван.

— Это твоя бабушка настроила тебя против меня.

— Забавно, мама, особенно если вспомнить, как все эти годы ты настраивала меня против бабушки Лиоты.

Поначалу мать, казалось, пришла в ужас, потом страшно расстроилась. Энни знала об этом приеме. Сколько раз он был использован матерью против нее?

«Как ты могла получить „хорошо“, Энн-Линн? Я разочаровалась в тебе. Если ты нуждалась в помощи, почему не сказала мне? Я бы нашла репетитора… С чего это ты решила бросить гимнастику? Терапевт, проводивший медицинский осмотр, сказал, что ты снова сможешь выступать в следующем году… Если бы ты немного постаралась, Энн-Линн, то смогла бы сыграть эту пьесу без нот… Донка Вероники — настоящий лидер, как ты можешь довольствоваться ролью девочки на побегушках?»

Энни боролась с искушением наброситься на мать, иногда у нее возникало непреодолимое желание сделать это. В тот год, когда Сьюзен пригласила ее в христианский лагерь, Энни начала задумываться о самоубийстве. И если бы тем летом она отвернулась от Бога, сегодня ее, возможно, не было бы в живых. Знала ли мать, до чего она довела свою дочь?

— Энн-Линн, я не настраивала тебя против бабушки.

— Ну, конечно, нет. — Горький гнев, несмотря на все усилия Энни, вырвался наружу. — Только при первой же возможности ты начинала жаловаться мне, какое было у тебя ужасное детство, какой ужасной была твоя мать. Ты уж постаралась, чтобы я никогда не проводила с ней время. Боже упаси, если я поближе узнала бы собственную бабушку!

— Энни, чего ты сейчас добиваешься? — снова мягко спросил Фред.

Этого было достаточно, чтобы она остановилась.

Действительно, чего я добиваюсь? О, Господи, Господи…

— Я пришла объяснить тебе, что я чувствовала… — мать вдруг осеклась.

— Ой, мама, — устало возразила Энни, сердце которой разрывалось на части. — Ты уже сотни раз рассказывала мне, какой ты себя чувствовала. Брошенной. Нелюбимой. И ты платила бабушке Лиоте той же монетой.

— Ты говоришь так, словно я ей мстила.

— А разве нет? При первой же возможности ты бросила ее.

— Я вышла замуж.

— И очень неудачно. Ты сама говорила мне, что отец Майкла был никудышным, и что именно бабушка была виновата в том, что ты так рано выскочила замуж. Ты же не скрывала, что ненавидишь ее.

— У меня нет к ней ненависти!

— Это всего лишь слова. Ты абсолютно ничего не сделала для нее за все восемнадцать лет моей жизни. Я могу на пальцах пересчитать, когда мы приезжали сюда, причем ты всегда отсылала нас с Майклом играть во двор, словно боялась, что у бабушки какая-то заразная болезнь, которая может перейти к нам! А уже через полчаса у тебя очень кстати начиналась мигрень, и мы все уезжали домой. И ты всю дорогу в машине говорила о ней плохое…

— Но я не могу, находясь в этом доме, не вспоминать о прошлом!

— А я люблю бывать здесь. И люблю жить с бабушкой Лиотой.

Лицо матери исказилось, словно дочь ударила ее.

— Ты не понимаешь.

Энни видела, что горечь и обида сделали с ее матерью.

О, Господи, не допусти, чтобы я стала такой же. Мой гнев так велик, что я бы с радостью ее уничтожила. А что потом? Раскаиваться всю оставшуюся жизнь, потому что я любила ее. Она моя мать, Господи, помоги мне. О, Господи, пожалуйста, освети мой путь. Будь здесь, Господи. Ты нам нужен!

Она медленно выдохнула.

— Бабушка Лиота тоже помнит, как ей было обидно, мама. Ты понятия не имеешь о том, что происходило на самом деле.

«Эйлинора и Джордж ничего не знали, и я не могла выдать им чужую тайну».

Мать насторожилась:

— Ты что-то знаешь?

Фред положил свою руку на руку жены.

— Может быть, ты расскажешь нам, Энни?

— Она не станет слушать, Фред.

— Я буду слушать, — сердито бросила Нора. — Я буду слушать, если ты выслушаешь меня.

— Я уже слушала тебя, мама, и всю жизнь была на твоей стороне. Хочешь, чтобы я все повторила? Тебе было три года, когда Лиота оставляла тебя с бабушкой Элен. И потом уходила на работу, словно она одинокая женщина, и наслаждалась жизнью, забыв о брошенных ею детях. А когда она была дома, ее больше интересовал сад. Она никогда не заботилась о тебе. Она занималась только собой. — Энни сердито смахнула слезы с лица. — Разве не это ты собиралась сказать?

Лицо ее матери исказилось, и из глаз потоком хлынули слезы.

— Это ты все так поняла.

— Нет, это ты, когда была ребенком, все так воспринимала.

— Бабушка Элен говорила, что она…

— Только не нужно винить ее. Она умерла! И не может себя защитить. Во всяком случае, ей хватило порядочности во всем разобраться! — Энни не могла поверить, что такие слова могли сорваться у нее с языка.

Нора в растерянности посмотрела на Фреда.

— Я же говорила…

— Энни, — взмолился Фред. — Ради Бога, она же твоя мать.

Энни охватило чувство стыда.

«Почитай отца твоего и мать твою…»

Я становлюсь точно такой, как моя мать.

Энни устало опустилась в бабушкино кресло-качалку.

О, Иисус, прости меня. Я снова забиваю гвозди в Твои руки. Чем же я плачу Тебе за Твою любовь? Как мне все исправить?

Прости ее.

Энни впилась пальцами в подлокотники.

Я прощаю ее, Отец. О, Господи, прощаю, но не могу сказать ей об этом, потому что она не поймет, почему я прощаю ее. Куда уж ей понять? Она ведь не ведает, что творит. И даже не подозревает об этом. Мне кажется, я теряю силы.

Не падай духом.

Я будто блуждаю во мраке.

Позволь Мне быть твоим светом.

Это свет истины.

Истина!

Внезапно успокоившись, Энни теперь знала, о чем ей следует сказать.

— Мама, ты никогда не понимала, что происходило.

Эйлинора подняла глаза. Она была в отчаянии.

— Чего я не понимала? Моя мать не любила меня!

— Ты ошибаешься. Она пожертвовала всем ради тебя и дяди Джорджа. И главная причина, заставившая бабушку переехать сюда, была забота о вас. У нее не было денег, чтобы растить вас одной, а дедушка Рейнхардт никак не мог найти работу.

— Это ложь, Энн-Линн! Мой дедушка каждый день ходил на работу.

— Он каждый день уходил из дома. И целыми днями просиживал на скамейке в Димонд-парке. Он же был немцем, мама. Только вдумайся в это. Он был иммигрантом с сильным немецким акцентом в то время, когда шла Вторая мировая война. Никто не хотел брать его на работу. Сначала он тратил свои сбережения, понимая, что скоро потеряет и дом. А что будет потом? Тогда он написал твоему отцу, который был тогда в Европе, и попросил у него помощи. Твой отец послал Лиоте письмо, в котором объяснил ситуацию. Она, с двумя детьми на руках, жила на зарплату мужа, которую он получал как военный, и сама еле сводила концы с концами. Тогда она переехали к старикам и устроилась на работу. Она подумала, что только так они смогут выжить. Это она была тем человеком, который платил и том, за еду за коммунальные услуги и за одежду каждого члена семьи.

— Но бабушка Элен говорила, что мой дедушка был инженером, — почти испуганно проговорила Нора.

Энни засомневалась, дошел ли до матери смысл этих слов.

— Конечно, он был инженером, только безработным. А твоя бабушка не знала, что ее муж не мог подыскать себе работу. Ему было стыдно признаться, что он безработный, поэтому день за днем он продолжал вести свои поиски, пока не убедился в их бесполезности.

— Но если все это правда, то почему моя мать не рассказала обо всем бабушке Элен? — с вызовом спросила Нора. — Бабушка говорила в адрес матери такие оскорбительные слова, что любая на ее месте не выдержала бы.

— Да потому, что дедушка Рейнхардт был ее единственным другом в этом доме. Что изменилось бы, скажи она правду? Возможно, она отомстила бы бабушке Элен, зато дедушка был бы унижен. Поэтому она хранила молчание, надеясь на то, что все наладится, как только ее муж вернется с фронта. Ты помнишь, как все обернулось? Когда война закончилась, и твой отец вернулся домой, дедушка Рейнхардт переписал дом на него. Зачем ему было это делать, мама, если то, что сказала бабушка Лиота, неправда?

Нора закрыла глаза.

— Я помню, как однажды ночью бабушка Элен кричала и плакала, обзывая мать шлюхой и воровкой. Она заявила, что моя мать — чудовище, потому что не хочет заниматься своими детьми. Мы с Джорджем плакали, спрятавшись под одеяло.

У Энни заныло сердце, когда она представила, что пережила ее мать в детстве.

Нора судорожно вздохнула:

— Отец. Он вселял в меня ужас. Я была слишком маленькой, когда он ушел на войну. Я не узнала своего отца, когда он вернулся домой. Это был высокий, широкоплечий, светловолосый человек с холодными голубыми глазами. Как те арийцы, о которых ты читала. — С бледным лицом и отсутствующим взглядом мать продолжала вспоминать: — Однажды в приступе бешенства он пробил кулаком стену. Вот здесь, как раз около двери на кухню. — Ее губы дрожали. — Из-за своей вспыльчивости он постоянно терял работу. И еще из-за пьянства. Он превратился в вечно пьяного бездельника.

Слушая ее, Энни плакала. Она никогда не видела своего дедушку, но ее сердце разрывалось от жалости к нему.

— Твой отец, мама, был хорошим столяром, но война разрушила его жизнь. Родители попросили его разыскать в Германии их родственников. Он выполнил эту просьбу. И нашел нескольких. — О, Господи, помоги ей выслушать, поставить себя на место своего отца и понять его. — Они снабжали продовольствием солдат, которые уничтожали евреев в одном из концентрационных лагерей. Твой отец был переводчиком в своей части. Его родственники молили американцев о пощаде, но он и еще один парень расстреляли их. По словам бабушки Лиоты, один-единственный раз он рассказал ей об этом и больше никогда не говорил о войне.

Лицо матери стало белее бумаги.

— Я помню, бабушка Элен задавала ему по-немецки вопросы, и он сказал ей, что не нашел родственников.

— После этого он когда-нибудь говорил на немецком языке, мама?

Веки Норы тяжело опустились.

— Нет. Бабушка как-то спросила у него почему, и он ответил, что ему хочется забыть о том, что он немец.

— Он стыдился, не понимая, что немцы — не единственная нация, способная на зверство. Этому подвержено все человечество. Под лозунгами о цивилизованном мире человеческий род идет к полному вырождению. Мы все держимся только милостью Божьей.

— Но я ничего этого не знала! — почти прокричала мать.

— Бабушка Лиота говорила, что она не должна раскрывать чужих секретов. Но все-таки прабабушка Элен узнала правду, потому что, по словам бабушки Лиоты, очень изменилась сразу после смерти своего мужа. Скорее всего, перед тем как умереть, он рассказал ей если не всю правду, то, во всяком случае, признался, что за дом платила Лиота. Не думаю, что кто-нибудь, кроме бабушки Лиоты, знал о том, что произошло в Германии. Прабабушка Элен не сказала Лиоте больше ни одного недоброго слова. Они помирились. Бабушка говорила, что они даже полюбили друг друга.

Из груди матери вырвался крик:

— Я чувствую, что именно бабушка Элен настраивала меня против моей матери.

— Возможно, и так. Как потом ты стала настраивать меня против нее, мама.

— Не надо так говорить, прошу тебя, не надо!

— Пришло время признаться. Прояви сострадание! Все, что по причине своего неведения прабабушка Элен говорила тебе о твоей матери, ты повторяла мне. И не единожды, мама, но снова и снова, год за годом. Сейчас у тебя появилась возможность все исправить, изменить свои отношения с бабушкой Лиотой. Ведь она не всегда будет с нами.

Горе, смешанное с чувством стыда, застыло в распухших от слез глазах Норы.

— Почему моя мать не рассказала мне правду много лет назад?

Энни тоже сожалела об этом.

— О, мама, все, что от тебя требовалось, это спросить.

Хирам взял на анализ кровь у нескольких пациентов и понес пробирки на нижний этаж. Когда он вошел в лабораторию, склонившаяся над микроскопом лаборантка повернула голову к двери, выпрямилась и с улыбкой спросила, как дела.

— Работы слишком много. — Он прикинул, что его дежурство заканчивается через два часа. — Сейчас сделаю перерыв на обед. Думаю, мне нужно принять изрядную дозу кофеина.

Лаборантка снова повернулась к микроскопу.

— Принеси и мне чашечку, если не забудешь. И еше пирожное с шоколадной начинкой, если оно продается.

В кафе почти никого не было, что вполне устраивало Хирама. Ему нужна была тишина, чтобы кое о чем поразмыслить. Он взял себе жаркое, пюре, кукурузу, кусок яблочного пирога и кофе. Отыскав глазами столик в дальнем углу зала, он удобно устроился за ним. С этого места можно было видеть всех посетителей. И еше ему нравилось наблюдать за входящими сюда и выходящими отсюда людьми.

Он нашел время и улучил возможность прочитать историю болезни Лиоты Рейнхардт. В те годы, когда Хирам неплохо учился в колледже, он мечтал стать врачом. Однако баллов для поступления в высшее медицинское учебное заведение ему все-таки не хватило. Мало того, колледж пришлось бросить, чтобы помогать матери ухаживать за отцом, страдавшим болезнью Альцгеймера. В конце концов отца поместили в больницу.

Каждый раз, когда они с матерью навешали его, мать возвращаюсь домой вся в слезах — болезнь так прогрессировала, что несчастный уже перестал узнавать свою жену. Мать очень расстраивалась и постоянно плакала. Если бы Хирам любил своего отца, он бы, наверное, тоже плакал.

Дважды отец переболел пневмонией. И оба раза Хирам пытался убедить мать, чтобы она попросила медицинский персонал не прилагать титанических усилий для спасения старика.

— Я не могу так поступить. Он мой муж. И он твой отец.

Его так и подмывало сказать, что этот человек давно перестал быть собой. Хираму опротивело навешать отца в больнице для престарелых. Ему было омерзительно смотреть на старика, который давным-давно лишь внешним обликом походил на человека.

Хирам сочувствовал семье Лиоты Рейнхардт. После инсульта больную частично парализовало. К этому добавился рак, сердечная недостаточность, артрит и еще целая куча других болячек, например малокровие. Зачем нужна такая жизнь? Если она не умрет, ее внучке, настоящей красавице, придется день и ночь ухаживать за старушкой в течение целого года, а то и двух и при этом не иметь возможности поговорить с ней. Судя по реакции остальных членов семьи, больная была вовсе не сахар. И никто, кроме внучки, не станет по ней скучать.

С каждым годом стариков становится все больше и больше. Продолжительность их жизни увеличивается. И все было бы замечательно, будь они при этом здоровы, но, к сожалению, они болеют. С каждым годом в больницу поступает все больше пожилых людей, они занимают места, и на лечение стариков уходят те самые деньги, которые платят в качестве налогов молодые люди. Ему довелось как-то прочитать, что примерно треть денег из фонда социального страхования уходит на содержание стариков в последний год их жизни. Тридцать процентов! А еще он прочел, что к 2040 году эти затраты составят сорок пять процентов, и все ради того, чтобы кто-то прожил лишних пару месяцев.

Это ведь уму непостижимо.

Мало того, это казалось ему жестоким. Жестоко продлевать жизнь старикам. И жестоко заставлять молодых платить за это. Достаточно посмотреть на лица родственников после визита к такому пациенту, чтобы понять, как им мучительно больно видеть угасание и смерть любимого человека. Разве он сам не убедился в этом на собственном опыте? Некоторые из его пациентов выглядели как живые трупы, которые по чистой случайности еще могли дышать. От них даже пахло разложением.

Животных усыпляют. Почему бы не усыплять людей?

Хираму было больно смотреть на человеческие страдания.

Каждый должен иметь право умереть достойно.

Раз уж правительство смогло создать фонд, из которого оплачивало аборты наркоманов и безработных, почему не использовать эти деньги на то, чтобы старики достойно уходили из жизни? Он считал, что это вполне разумно. Доводы были теми же. Он принялся развивать свою мысль дальше. Если общество не хочет тратить средства на содержание неполноценных детей и детей из бедных семей, зачем оно финансирует программы поддержания жизни недееспособных людей?

Его просто бесило то, сколько денег уходит у него каждый год на налоги. И чем больше он зарабатывает, тем больше правительство отбирает. И куда же идут эти деньги? На содержание иждивенцев. Сколько лет прошло с тех пор, когда Лиота Рейнхардт работала и платила налоги? Лет двадцать? А, кроме того, сколько еше тысяч долларов придется затратить, чтобы продлить ей жизнь на несколько месяцев?

Пользу нужно соизмерять с затратами.

Продлевать жизнь — это неправильно. Ему приходилось видеть больных раком, эмфиземой или диабетом людей, испытывающих нечеловеческие муки, когда их тело умирало по частям. Их близкие страдали вместе с ними. Как, впрочем, страдал и он сам. Как страдала его мать. Все эти разговоры о том, что смерть — это часть жизни… А если это правда, что ж плохого в том, чтобы слегка ускорить процесс?

Находясь рядом с комнатой для посетителей, он услышал достаточно, чтобы понять, что Лиота Рейнхардт не хочет окончить свои дни в больнице для престарелых. Семья не желает обеспечить ей домашний уход, кроме разве что девочки, которая понятия не имеет, во что она ввязывается. А тот, самый крикливый мужчина не хотел, чтобы ее наследство было потрачено на сиделок, к услугам которых придется обращаться, возможно, длительное время.

Эта красивая девушка должна ходить на танцы, веселиться, вместо того чтобы обременять себя уходом за старухой, которая никогда не поправится.

Всего один укол. Только один. И все страдания Лиоты Рейнхардт закончатся навсегда.

Никто не должен знать.

Он поднял голову и беспокойно посмотрел по сторонам. Иногда ему казалось, что за ним наблюдают… будто кто-то читает его мысли. Как жаль, что он не может высказаться открыто — иначе он рискует потерять работу. На самом деле он больше переживает за пациентов, чем другие люди, и ему больно видеть, как они мучаются. Почему он должен оправдываться из-за своего желания помогать людям умереть достойно?

В первый раз ему было тяжело это сделать, он даже расхворался. Промаялся несколько дней, скорее от чувства вины, от страха и еще от чего-то, что не мог определить, но сумел преодолеть себя. Он постоянно думал о том, что совершил, и о причинах, заставивших его пойти на это. Все верно, он сделал все правильно, и он был прав. К такому решению он пришел после того, как услышал истерические крики двадцатичетырехлетней дочери одной из пациенток: «Можете вы что-нибудь сделать? Почему ей приходится так жестоко страдать?»

У доктора не хватило смелости, он не смог сделать то, что должен был сделать несколькими неделями раньше. Зато он, Хирам, смог. Глубокой ночью, когда посетители ушли из больницы, а сестры просматривали истории болезни и раскладывали лекарства, он вошел в палату и сделал пациентке укол. Она даже не открыла глаза. Она умерла достойно.

Во второй раз все прошло намного легче, а потом еще легче, он уже ничего не чувствовал, кроме облегчения. Он сумел помочь десяти пациентам одной больницы в Южной Калифорнии, у которых были эмфизема или рак. Потом в течение трех лет он работал в Сан-Франциско, где помог еще двадцати больным, зараженным СПИДом. Ему было невыносимо видеть страдания этих несчастных. Не говоря уже о стоимости их лечения. Пять, а то и шесть тысяч долларов уходит в месяц на лечение одного такого пациента. Это же безумие.

В его шкафчике, среди личных вещей, хранится несколько ампул морфина и сукцинилхолина хлорида, он получил их от одной медсестры, с которой встречался, когда еще жил в Сан-Франциско. И не он один так думал, а многие. И таких людей становится все больше. Не за горами то время, когда разрешат эвтаназию.

Многие ждут этого часа. В конце концов, разве достойно страдать недержанием, пускать слюни и лежать парализованным?

Будь он на месте Лиоты Рейнхардт, ему бы хотелось, чтобы кто-то проявил к нему сострадание.

Нора перестала защищаться и внимательно слушала. Энни уже не обвиняла мать, а рассказывала о том, что узнала от бабушки Лиоты про далекое прошлое. Впервые в жизни Нора начало видеть произошедшее глазами своей матери и понимать ее боль.

О, какой сильной была эта боль!

Раньше ей часто снился сон, в котором Лиота, стоя на коленях, работала в саду и с тоской смотрела на дом. А сон ли это был? Или она все-таки видела такую картину из окна кухни, когда помогала бабушке Элен готовить и при этом слушала ее слова, проникавшие в сердце и отравлявшие горечью душу?

— Бабушка любит тебя, мама.

— Она никогда не говорила мне об этом.

— Но доказывала свою любовь трудом.

— А мне хотелось, чтобы она говорила.

— Возможно, и говорила, но ты ее не слышала.

Нора заплакала. Сколько же слез выплакала она за свою жизнь? Наверное, целые галлоны, и все от жалости к себе. А сейчас она заплакала от жалости к матери, почувствовав ее боль как свою. А разве это не ее боль?

— Я не знаю, что делать!

Энни тоже плакала:

— Помоги мне, мама. Я хочу привезти бабушку домой.

— Врач говорил о серьезности ее положения и о том, что она должна лежать в больнице.

— Врач говорил о необходимости хорошего ухода, — решительно заявила Энни.

— И ты готова посвятить этому всю свою жизнь!

Энни подалась вперед и с мольбой во взгляде протянула руки к Норе.

— Мама, бабушке Лиоте не так долго осталось жить, и ее последние дни я хочу быть рядом с ней. Неужели ты не испытываешь такого желания? Неужели тебе не хочется узнать ее лучше? Ты не хотела этого раньше и так и не разглядела, какая она.

Нора боялась принять неверное решение. Сколько раз за свою жизнь она ошибалась? Трудно сосчитать. А сейчас нельзя ошибиться.

— Я могла бы поместить ее в больницу. Есть очень хорошие, так ведь, Фред? А ты могла бы вернуться домой, Энн-Линн. Мы могли бы вместе навещать ее.

— Мама, ты прекрасно понимаешь, что это совсем не то. Если бы у бабушки был выбор, она сидела бы в шезлонге в своем саду и ту минуту, когда Господь призовет ее.

Фред посмотрел на Нору и нежно взял ее за руку. Это успокоило ее и придало сил.

Ты ведь знаешь, Нора, что это так. И в глубине души догадываешься, чего хочет твоя мать. Неужели ты, как и она, не желаешь быть дома в окружении твоей семьи?

— Хорошо, Энни, завтра мы привезем ее домой. — Голос у Норы дрогнул. — Я не вполне согласна, что так будет лучше, но я помогу тебе.

Горестное выражение тут же исчезло с лица Энни, и она с благодарностью посмотрела на мать. Такого взгляда дочери Нора никогда прежде не видела.

— Наверное, завтра будет еще рано, Энни, — возразил Фред. — Врач сказал, что твоей бабушке нужно окрепнуть. Возможно, следует подождать несколько дней.

— Мама, пожалуйста.

Нора с замиранием сердца подумала о том, сколько лет она потратила на напрасные обиды. Может так случиться, что именно этот поступок откроет ей путь к новым взаимоотношениям с матерью, пусть и ненадолго.

— Я помогу тебе перевезти ее завтра утром.

Лиота дремала, не в силах заснуть в больничном шуме и суете: сестры входили и выходили, после обезболивающего укола пациентка, стонавшая на соседней койке, заснула, да так крепко, что начала громко храпеть. А еще этот лаборант постоянно крутится возле палаты. Минуту назад он снова появился в дверях и ушел только после того, как сестра что-то сказала ему.

Память перенесла ее в далекие довоенные годы, когда Бернард был молодым. Она представила его в танцевальном зале, где он впервые ее увидел. Она вспомнила, как ветер обдувал лицо, когда они ехали домой на заднем сиденье машины с открытым верхом.

Она вспомнила мелодию песенки «Ни с кем не сиди под яблоней, только со мной», под которую мама Рейнхардт вязала носки для Бернарда. Она даже вспомнила завывание сирены во время воздушных налетов и женщину в каске, следившую за светомаскировкой в их квартале, которая стучалась в дома с неплотно зашторенными окнами, чтобы сообщить, что с улицы виден свет. В те годы все приходилось расходовать очень экономно: жир для жарки, зубную пасту, консервы в жестяных и стеклянных банках. Газеты и журналы зачитывали до дыр, и ничего не выбрасывали.

А какие урожаи она снимала с грядок! Ревень, салат, капуста, помидоры, горох, кукуруза, свекла, морковь и картошка — этих овощей хватало, чтобы прокормить себя и всех соседей. Мама Рейнхардт консервировала вишни, сливы, абрикосы и делала яблочное пюре. Сотни банок.

К их дому подъезжал фургон, хозяин которого торговал всем подряд, от булавок до печенья. И еще фургоны молочника и булочника. Часть урожая она отдавала на продажу старому Тоби, у которого был свой пикап, и тот быстро распродавал все овощи.

Она вспомнила, какую завивку ей делала Китти — любимая подружка.

Китти говорила, что с копной моих рыжеватых волос я похожа на Риту Хейворт. Когда мы ездили за покупками в Сан-Франциско, моряки свистели нам вслед, а я только плакала, потому что мне так хотелось, чтобы Бернард был со мной и видел, как здорово я выгляжу. Китти сфотографировала меня в закрытом купальнике, в котором я все лето работала в саду. Я позировала ей, как Бетти Грейбл. Когда Бернард получил мою фотографию, он написал, что все парни в его части считают, что он женился на красотке. Интересно, куда подевался тот берет с блестками? А еще у меня была соломенная шляпка с огромными розами и шапочка, украшенная множеством перьев. Наверное, я выглядела в них очень смешно!

Она вспомнила, какими были в детстве Эйлинора и Джордж. Ей ужасно нравились крошечные завитушки волос на шейке Джорджа и нежный запах локонов малютки Эйлиноры. А их пухленькие ножки!

«Мама».

Позволь мне, Господи, вспомнить те далекие дни, словно они снова вернулись. Позволь вспомнить, что рядом со мной был настоящий мужчина, здоровый и счастливый, который с надеждой смотрел в будущее и воспитывал двоих детей. Не позволяй моему сознанию возвращаться к плохим временам.

Хотя в них тоже было что-то хорошее.

Да, пусть я бродила в долине смертной тени и блуждала во мраке, но Ты был моим светом, мой Господь и Спаситель. Все годы, которые Бернард провел в депрессии, взывая о помощи, я обращалась к Тебе. Несчетное число раз выходила я в залитый солнцем сад и разговаривала с Тобой в своем сердце. Несчетное число раз я выходила туда по ночам и смотрела на луну и звезды. И Ты всегда был со мной, возлюбленный моей души.

В дверях снова появился лаборант. Что ему здесь нужно? Он как-то странно ведет себя, постоянно оглядывается. Не хочет ли он еще раз взять кровь на анализ? Не может того быть. Утром она сдала целых две пробирки! В тот раз он принес контейнер с пробирками, а сейчас его руки свободны.

Он вошел в палату и стал внимательно смотреть на спящую на соседней кровати пациентку. Его присутствие пугало Лиоту, вызывало ужас.

Господи, что здесь происходит? Почему он так странно себя ведет? Мне страшно. А чего я боюсь? Я же в больнице, где помогают людям выздоравливать, так ведь? Почему же я предчувствую беду?

Завтра утром придет Эйлинора. Фред обещал привезти ее. Я чувствую, что сердце моей дочери смягчилось. О, Господи, сколько лет я молилась об этом. И, возможно, завтра это произойдет. Завтра утром я смогу взять свою дочь за руку, и она не отдернет ее. Возможно, завтра я скажу ей, что люблю ее, и она поверит мне.

Молодой человек отошел от соседней кровати и приблизился к ней. Он не смотрел ей в глаза, а почему-то оглядывался на дверь. Как странно.

— Небольшой укольчик поможет вам уснуть, Лиота.

Почему он достал шприц из кармана своего халата? Каждый мало-мальски сведущий в медицине человек знает, что такой шприц уже не стерилен.

Она на секунду встретилась с ним глазами и поняла, зачем он пришел.

Нора с тревогой смотрела на дорогу. Шел дождь, и дворники смахивали капли с лобового стекла. Причин для беспокойства не было. Фред прекрасно водит машину, да и дорога в это время ночи почти пустая. Откуда же взялось это беспокойство?

— В чем дело, дорогая? — Фред снова включил фары дальнего света, когда прошла встречная машина.

— Сама не знаю. Какое-то странное чувство.

У нее вдруг появилось сильное желание поехать к матери. Прямо сейчас. Не завтра утром.

Сейчас же поворачивай назад. Возвращайся в больницу.

Глупость какая-то.

— Какое чувство?

— Я подумала, что завтра снова увижу мать, и мне захотелось увидетъ ее сейчас, не дожидаясь утра.

— Хочешь вернуться в больницу?

Нора посмотрела ему в глаза.

— Слишком поздно. Она, должно быть, давно спит.

— А если не спит? Что ты хочешь сказать ей?

У нее перехватило дыхание. Она снова посмотрела на дорогу.

Я сказала бы, что сожалею. Я бы сказала: «Я люблю тебя, мама, хотя это и не очень заметно. Но это оттого, что я слишком сильно любила тебя и страшно сердилась». Я бы сказала: «Прости меня, пожалуйста, за все жестокое, что я говорила и совершала». Я бы сказала: «Я скрывала так много обид все эти сорок пять лет». «Мама, я скучала по тебе», — вот что я бы сказала.

Она всхлипнула, и Фред ласково погладил ее по щеке.

— Можем поехать, если хочешь. Только скажи, и я поверну назад.

Она чуть было не сказала «да», но потом остановила себя. О чем она думает? Уже давно за полночь. Она опять позволяет своим эмоциям управлять ею. Всю жизнь она находилась во власти собственных чувств. К тому же она представила, о чем спросят медсестры, если она вдруг появится в больнице в такой поздний час и потребует пустить ее к матери. И что она им сможет ответить?

Я хочу искупить свою вину перед матерью? Хочу разбудить ее, чтобы сказать ей, как я сожалею?

— Все нормально, Фред, — сказала она, кладя руку ему на колено. — Я могу подождать несколько часов.

Ну что может случиться за одну ночь?

О, Господи, не допусти этого. Прошу Тебя. Энни просила меня держаться. Фред просил не терять веры. Эйлинора уже близка к тому, чтобы вновь стать самой собой. Господи, помоги мне!

Когда лаборант приблизился к Лиоте, лекарство, которое ей дали, еще продолжало действовать, и она смогла лишь приподнять руку. Это вызвало у него усмешку.

— Я все понимаю, — сказал он. — Скоро все будет позади. Вы не будете больше страдать.

О, Господи, он не понимает меня. Он сам не знает, что творит! Я хочу жить не ради себя самой, а ради моих детей. О, Иисус, раскрой ему глаза! Покажи ему! Заставь понять! Останови его, Господи, и не дай совершить непоправимое! Я хочу жить. Я хочу встретиться утром с дочерью. Мне нужно время, еще немного времени.

Она была в смятении и ужасе.

Что будет с Эйлинорой, когда она придет? А с Джорджем? Неужели он будет опустошать себя все больше и больше, пока не станет таким, как Бернард? А моя милая Энни, Господи… Она ведь подумает, что я сдалась. О, Господь всемогущий…

Она почувствовала холодное прикосновение смерти, смыкающуюся над ней тьму.

— Теперь уже недолго, Лиота, — снова заговорил молодой человек. — Тс-с, не нужно сопротивляться. — Он прикрыл ей рот рукой. — Расслабьтесь и позвольте случиться неизбежному.

Держись! Держись!

Она попыталась отпихнуть его руку, но сил не хватило.

Держись…

Но она не могла держаться. У нее не было сил предотвратить то, что он собрался сделать. Лаборант взял ее руку и крепко сжал.

— Все скоро кончится, — сказал он, словно совершал благодеяние, и, встретившись с ней взглядом, нахмурился. — Так будет лучше, лучше для всех.

Несчастный заблудший мальчик. На вид он не старше Корбана.

Она глядела ему вслед, когда он выходил из палаты.

Должно быть, он считает, что сделал нечто хорошее. О, Господи, прости его. Он сам не ведает, что творит.

Она подумала о том, что открылось в Германии Бернарду много лет назад. Этот мальчик решил, что ее жизнь убога, абсолютно лишена смысла, что в ее жизни нет ни цели, ни ценностей.

Неужели это милосердие, Господи? Неужели?

Ее сердце защемило.

О, Господи, я так долго ждала примирения. Я столько молилась. И завтрашний день мог бы стать днем спасения для Эйлиноры. О, моя милая любимая девочка должна была вернуться ко мне. О, Иисус, я так долго ждала этого дня…

Пришло время, возлюбленная.

Свет, тепло. Она ощутила присутствие Любви, которая подняла ее душу над телесной оболочкой и осушила ее слезы.

У Меня исчислены твои скитания, и слезы твои хранятся у Меня в сосуде.

Голос звучал и внутри, и вокруг нее.

Приди, возлюбленная. Посмотри, что Я для тебя приготовил.

Она отозвалась на Его призыв, словно струны арфы на прикосновение рук Мастера.

И все же какая-то ее часть продолжала сопротивляться.

А как же мои дети, Господи? Я так их люблю. Что станется с моими детьми?

Если они будут искать Меня, то найдут. — Он широко раскинул руки. — Верь Мне, возлюбленная.

И Лиота Рейнхардт вздохнула и сдалась. Она отправилась домой.

Нора заканчивала макияж, перед тем как поехать с Фредом в больницу. Зазвонил телефон, и от этого звонка у нее сжалось сердце. После второго гудка Фред поднял трубку, и у Норы появилось предчувствие, что произошло нечто ужасное. Сердце бешено стучало. Выронив тушь для ресниц, она бросилась из спальни вниз в гостиную. Кто может звонить в шесть тридцать утра? Только Энни. Или Джордж.

Она вошла в комнату и увидела стоявшего к ней спиной Фреда. Он что-то тихо проговорил и, положив трубку, повернулся к ней.

— Энни? — единственное, что она смогла выговорить. Сердце колотилось так сильно, что казалось, она вот-вот лишится чувств.

Он кивнул. Слова были не нужны. О том, что послужило причиной звонка Энни, красноречиво говорило выражение его лица.

— Мне очень жаль, Нора. Очень жаль.

— Мы должны были ехать вчера ночью. Я должна была попросить тебя повернуть назад!

— Но ты не могла знать.

Не могла ли?

О, Господи, почему я Тебя не послушала?

Ее матери больше не было в живых.